– Ты, урод, сейчас сам сюда сядешь! – пригрозил какому-то местному эквиваленту мажордома Жомов и, подойдя к Рабиновичу, отпихнул в сторону бородатого жлоба, пытавшегося занять приглянувшее Ване место.
– Твой номер шесть, и ты в пролете, – успокоил Жомов ошарашенного варвара и грохнул бутылкой «Абсолюта» о стол. – Где рюмки, блин? Я сейчас слюнями весь изойду!
На некоторое время в зале наступила гнетущая тишина. Если аборигены посчитали потасовку троих ментов около стола вполне естественным занятием, то подобное нарушение Жомовым субординации явно оказалось выше их понимания. Все в зале застыли, ожидая какой-либо реакции со стороны своего босса. Застыл и я, готовясь вцепиться зубами в лодыжку первому, кто попытается наехать на моих друзей. Однако Сеня с присущим ему хитроумием тут же разрядил нервную обстановку.
– Не обижайтесь на моего соратника, нибелунги! – проговорил он, поднимаясь со своего места. – В нашей далекой стране мы приняли обет, что до конца странствий никогда не будем порознь. Ни на бранном поле, ни за пиршественным столом. И нигде не может сей доблестный муж сесть, кроме как посолонь от меня.
– По чего от тебя? – удивленно поинтересовался Жомов.
– Слева, Ванечка ты мой тормозной, слева, – перегнувшись через стол, ехидно оскалился Андрюша.
– Заткнитесь оба! – сквозь зубы цыкнул на них Рабинович. Однако их никто не слушал.
– Воистину, дивны обычаи сынов Муспелльсхейма, но не нам судить сих доблестных воинов и ворлоков, – провозгласил Форсет, вслед за Сеней поднимаясь из-за стола. – А посему пусть будет так, как желают наши спасители, и пусть никто не посмеет укорить их. Иначе будете иметь дело с моим гневом, клянусь молотом Тора! – Затем обернулся куда-то в глубь зала, к завешенному шкурами еще одному проходу. – Приведите жертвенного вепря!
То, что произошло дальше, мне даже трудно описать словами, поскольку такого кощунственного обращения с ливером я еще в жизни не видел. Даже на базарной скотобойне! Пока я высматривал из-под стола, что это за подарочек нам приготовил Форсет, трое аборигенов втащили в зал огромного кабана, к тому же лохматого, как приличный сенбернар. Местный седовласый царек выбрался из-за стола и, схватив со стены подходящий нож, самолично прирезал будущее жаркое.
Впрочем, это еще понять и я, и Андрюша Попов могли. Но вот дальше начался сплошной беспредел. Аккуратно собрав кровь в золотую чашку, едва ли уступающую по роскоши Святому Граалю в котомке Жомова, Форсет выпотрошил порося и, вырезав сердце, легкие вместе с печенью, со словами «прими нашу жертву Один, благословя трапезу сию», зашвырнул весь ливер в очаг. Я офонарел. Не в смысле, что фонарь обделал, поскольку фонарей тут не было, а просто застыл под столом с открытой пастью, даже не попытавшись поймать на лету какой-нибудь лакомый кусок. У Андрюши тоже челюсть отвалилась до пупка, но он, нервно сглотнув слюни, обоими руками пристроил ее на место. А Форсет, подхватив с пола миску с кровью кабана, направился к моим ментам. Я прижал уши, представляя, что за рев сейчас начнется.
Однако ничего не произошло. Подойдя к Попову Форсет Белый обмакнул палец в кровь и провел им по лбу Андрюши, оставляя там ярко-красную отметину. Попов стоически это стерпел, лишь зажмурился на секунду. Ту же экзекуцию вождь викингов проделал и с Сеней. А когда он подошел к Жомову, тот попытался воспротивиться. Впрочем, мой Сеня этого не позволил, наступив Ване на ногу.
– Терпи, идиот, – прошипел на ухо омоновцу Рабинович. – Он же тебя не «ревлоном» мажет!
Ваня стерпел, хотя и было заметно, как ему хочется заехать аборигену в ухо. А Форсет, измазав и Жомова кровью свиньи, поднял чашку над головой и, застыв на несколько секунд в этой позе, провозгласил:
– Пусть отныне и до прихода времени Рогнарек на этих доблестных мужах лежит благословение Одноглазого. С этого момента мудрые ворлоки Муспелльсхейма становятся старшими братьями нибелунгов, и тому, кто попытается навредить им по злому умыслу – можно подумать, кто-то вредит для добра! – не найдется места в Вальгалле, и навеки сгинут они в царстве Нидльхейм под присмотром богопротивной Хели, дочери Сладкоголосого.
Лично я и понятия не имел, о чем конкретно говорит кенинг, но ясным было одно – нашим будущим обидчикам дорога в местный рай заказана и их ждет один из прототипов геенны огненной. Присутствующие на сборище аборигены поняли это не хуже меня. Более того, судя по одобрительному ропоту в пиршественной зале, голосовали за высказывание Форсета двумя руками. И то верно, а то недолго от изголодавшегося по выпивке Жомова по хлебалу схлопотать!
Кстати, после слова кенинга Ваня решил считать общее собрание закрытым и потянулся за серебряной рюмкой внушительных размеров, что поставила перед ним какая-то дамочка из местной обслуги. Однако Сеня бесцеремонно стукнул омоновца по руке, успев еще и увернуться от второй, нацеленной прямо в ухо.
Форсет еще не закончил свой аборигенский ритуал. Он обошел стол и, встав у очага, где зря пропадал кабаний ливер, принялся брызгать кровью во всех собравшихся. Они приняли это безропотно, низко склонив головы. Уж не знаю, прятали они свои бесстыжие морды или преклонением голов выражали дань почтения своему вождю, но мне эта часть ритуала понравилась больше всего, поскольку дала возможность прошмыгнуть к очагу и вытащить оттуда почти не подгоревшую печень. Ихний Один там, у себя на небесах, и без этого найдет что пожрать. Так зачем же такому деликатесу пропадать зря? Впрочем, мой героический поступок нашел одобрение лишь в глазах Попова. Ваня меня и вовсе не увидел, а Рабинович, заметив мой смелый демарш, зашипел, как перегретая кофеварка:
– Фу, Мурзик. Фу, кому сказал! Положи на место.
Щаз-з-з! Причем с тремя буквами «з» в конце. Положить-то печенку я положу, чтобы ты, противная морда, от меня отвязался, но вот тащить обратно я ее не буду. Пусть уж она мне сердце своим присутствием согреет, чем сгорит на радость мифическому божеству! Выплюнув печень поближе к ножке стола, я виновато посмотрел на Сеню, делая вид, что раскаиваюсь. Рабинович покачал головой.
– Совсем от рук отбился? – шепотом поинтересовался у меня хозяин. – Жратву с помойки таскаешь, словно кот шелудивый? Ох, вернемся домой, займусь я твоим воспитанием.
Ой, мать моя сучка! Устыдил и напугал. Ты сначала дорогу домой отыщи, Моисей ты наш ненаглядный, а уж потом грози своим воспитанием. И потом, печенку я не с помойки стащил, как ты изволил выразиться, а спас от безвременной кончины в огне. Так что мне за это, может быть, даже орден полагается!..
Впрочем, Сеня мою тираду все равно не понял, так что распинался я зря. Ведь знаю, что разговаривать с людьми, что бисер перед свиньями метать, но никак от дискуссии удержаться не могу. Видимо, горбатого только могила исправит, а ведь так хочется взаимопонимания!
Вот так, размышляя о тщетности всего земного, я и пропустил начало пирушки. Очнулся от тяжких мыслей только тогда, когда вокруг меня стали мелькать чьи-то ноги, хоть и обутые в меховые ботинки, но зато без штанов, а лишь укрытые едва ниже колен платьями из грубого холста. Догадавшись, что это девушки-аборигенки начинают обносить гостей местным алкоголем, я горестно вздохнул и отодвинулся подальше под стол. Они-то, может, и не понимают, что трясут юбками над головой у самца, пусть и собачьей породы, но мне-то подсматривание, хоть и случайное, чести не делает. Все-таки я не в коровнике, как они, воспитывался!
Трое ментов пить местное пойло наотрез отказались. Жомов, недовольно посмотрев на полупустую бутылку «Абсолюта», горестно вздохнул и разлил водку поровну в три серебряные рюмки. Форсет с нескрываемым любопытством наблюдал за этими манипуляциями и, когда бутылка опустела, робко протянул к ней свою грязную лапу. Ваня инстинктивно отодвинул бутылку в сторону и вопросительно посмотрел на прадедушку российского бомжа.
– Ты че, пустые бутылки собираешь? – поинтересовался он у кенинга.
– Этот сосуд, наверное, колдовской? – задал контрвопрос сжигаемый любопытством викинг. – Не позволят ли мне могущественные ворлоки Муспелльсхейма прикоснуться к нему?
– Слушай ты, Форсет или Корсет, мне лично по хрену, – да, дети, будь вы хоть трижды Ванями Жомовыми, не пейте водку на голодный желудок! – но если ты сейчас же нормальным языком разговаривать не начнешь, я тебе мигом урок грамматики преподам. Прямо вот этим и по темечку. – Жомов сунул под нос кенингу свой кулак необъятных размеров. Тот отпрянул.
– А «нормально» – это как? – растерянно поинтересовался викинг.
– Так, чтобы всем понятно было и без этих твоих выпендрежей! – рявкнул на него Ваня. – Короче, ты понял.
– Андрюша, будь добр, сядь рядом с этим гипертрофированным имбецилом и попытайся его чем-нибудь занять. – Сеня не без усилий, но все же отодвинул клешню Жомова от носа Форсета. – Мне с кенингом кое о чем переговорить нужно.
Попов пожал плечами и поменялся местами с Рабиновичем. Чем занять Жомова, Андрюша сообразил довольно быстро, просто поднеся к носу расстроенного омоновца огромный ковш в виде дракара, наполненный до краев местным пойлом. Ваня, побрезговавший халявной выпивкой во время первого разлива, второй раз такую возможность упускать не собирался. Кривясь и морщась, он все-таки осушил емкость до дна, а потом, пожав плечами, потребовал добавки. Сеня же в это время занялся делом, для себя куда более интересным, чем бессмысленное поглощение протухшей браги.
– Этот сосуд, Форсет, действительно волшебный, – вполголоса проговорил Рабинович, придвинувшись поближе к кенингу. Все! На своего любимого конька сел. Теперь плевать моему Сене, что творится вокруг, и я со спокойной душой принялся поглощать спасенную из огня печень.
А Рабинович тем временем продолжил:
– Он принесен сюда демонами из далекой страны, где эти сосуды – большая редкость. – Во заливает! В каждом ларьке таких бутылок – хоть завались. – Он крайне удобен для переноса различных жидкостей, очень стоек к внешнему воздействию и наделяет свое содержимое волшебной силой, дающей человеку, который выпьет ее, несказанную мудрость…
Я едва не поперхнулся. Ведь придумал же, подлец, чем простака-варвара зацепить?! Ну, скажите мне на милость, много ли найдется существ, способных признать свою глупость? Вот теперь Форсет даже проверить свойства бутылки «Абсолюта» не сможет, считая, что с каждым глотком становится мудрей.
– К тому же и сделан этот сосуд из теплого льда, который и летом не тает, – закончил свою дистрибьюторскую тираду Сеня. – Что само по себе огромная ценность.
– Так мне можно сей волшебный сосуд посмотреть? – едва сдерживая дрожь нетерпения, проговорил кенинг.
– Смотри, но осторожно, – предупредил его Рабинович. – Эту емкость охраняет могущественный демон, который разорвет каждого, кто причинит ей вред. Или, упаси того Один, и вовсе расколет ее. Даже говорить об этом страшно!
Форсет осторожно взял бутылку двумя руками и повертел ее, осматривая со всех сторон. Сеня даже помог ему, услужливо показав, как отвинчивается пробка. А затем стеклотара пошла гулять по столам! Уж что только ни делали с ней аборигены: и нюхали, и щупали, на пламя очага сквозь нее смотрели. А один особо сообразительный тип даже попытался отгрызть кусочек. А я наблюдал за всем этим безобразием из-под стола, теперь совершенно ясно представляя, как испанские конкистадоры продавали индейцам бусы! Наконец безобразие завершилось, и бутылка вернулась к Рабиновичу.
– Что ты хочешь за сей драгоценный сосуд, благородный ворлок Сеннинг Робинсен? – алчно поинтересовался Форсет. Так и есть! До седых волос идиот дожил, а ума не нажил.
– Уж не знаю, найдется ли у тебя что-нибудь достойное этой бесценной вещи, – будто в тяжких раздумьях проговорил Сеня. – Да и жалко ее продавать. Дорога, как память о маме.
Во врет и не краснеет. Люди добрые, он же эту бутылку только сегодня увидел! Видит дог, я изо всех сил пытался помешать заключению этой сделки. Однако абориген оказался глух не только к моему лаю, но и к голосу своего разума. Если он у него вообще когда-нибудь был. В итоге после недолгого торга обе договаривающиеся стороны остановились на мере драгоценных камней, равной по объему бездонной фуражке Вани Жомова. И только после этого пьянка пошла обычным чередом с неизменными песнями и экзотическими танцами.
О последних стоит рассказать особо. Здешние виртуозы имели на вооружении какое-то подобие гуслей, барабанов из пустых пеньков и коровьих рогов. Какофонию весь этот пещерный симфонический оркестр производил невообразимую, однако все местное население, видимо, считало напев крайне мелодичным и лихо отплясывало посреди доисторического зала некое подобие гопака, смешанного с лобовым тараном истребителей. Однако натешиться этим экстремальным зрелищем я вволю не успел. В пиршественный зал ворвался какой-то оборванец и заорал, размахивая руками и пытаясь перекричать доисторическую рок-группу:
– Ингвина приближается!
В один миг все вокруг стихло. Музыканты побросали инструменты, пьяницы повскакивали со своих мест, и даже местные официантки объявили забастовку, прекратив приносить к столу алкоголь. А когда из-за стола грузно поднялся и сам кенинг, я понял, что кем бы ни была эта Ингвина, но, похоже, новых неприятностей нам сегодня не избежать!..
Глава 4
На несколько секунд сцена в пиршественной зале напоминала финальную сцену гоголевского «Ревизора» в исполнении актеров театра эпохи неолита. У Сени Рабиновича так и свербило в длинном носу нестерпимое желание встать и с надлежащим пафосом воскликнуть: «Господа, я принес вам пренеприятнейшее известие. К нам едет динозавр!» Однако кинолог сдержался, пытаясь угадать, в следы пищеварительного процесса какого существа они вляпались на этот раз.
Жомов с Поповым с завидной солидарностью поддержали обеспокоенность друга известием о приближении неизвестной Ингвины и одновременно начали готовиться к бою – Андрюша выпустил из рук куртку с Горынычем, незваным гостем на праздничном пиру, и достал пистолет, а Ваня принялся с усердием разминать кисти рук верной дубинкой, словно обычным эспандером. А Ахтармерз, выпущенный наконец неблагодарными компаньонами на свободу, принялся с завидным аппетитом поглощать все, что накидали под стол участники банкета. Причем делал это с таким проворством, что даже умудрился стащить у меня из-под носа мозговую кость…
Тишина в зале длилась секунд пять, а затем вмиг взорвалась диким ревом. Все присутствующие на пиру жители деревни заголосили одновременно, отчего разобрать их крики не представлялось никакой возможности даже чуткому уху Мурзика, а затем в едином порыве аборигены устремились на выход, едва не сорвав шкуры, закрывавшие дверь. Через несколько секунд в зале остались лишь трое друзей, так и не пожелавшие отрывать седалища от скамеек, да престарелый Форсет, сделавший в нерешительности лишь несколько шагов к выходу, а затем остановившийся и подобострастно посмотревший на трех псевдоворлоков. Похоже, новым налетом норвежских басмачей здесь и не пахло!
– Это моя… – попытался было что-то объяснить друзьям кенинг, но окончание его фразы заглушил дикий рев, раздавшийся со двора.
– Похоже, наши гол забили, – по-своему прокомментировал вопль восторга Жомов и осушил очередную бадейку местного пойла. – Интересно, какой счет?
– Нибелунги – Ингвина, 5:0, – тут же состряпал дешевую пародию Андрюша. – Интересно, что там происходит?
– Сейчас узнаем, – пожал плечами Рабинович, и тут же со двора донесся новый крик. На этот раз аборигены дружно скандировали лишь одно слово: «Ингвина, Ингвина».
– Нет, это, похоже, нашим забили, – сделал свой вывод Жомов. Сеня с безмерной печалью в глазах посмотрел на него.
– На чужой сторонушке рад своей воронушке, – проговорил он, разведя руки в стороны. – Вспомнил дом Иван-дурак, вот и шутит кое-как.
Пока Жомов пытался сообразить, что именно хотел сказать Рабинович, в пиршественную залу ворвалась толпа ликующих колхозанов скандинавского калибра. Ваня, может быть, и умудрился бы придумать достойный ответ кинологу, но перекричать беснующихся викингов и викингинь было все равно невозможно. Поэтому Жомов только махнул рукой, решив потом когда-нибудь оптом отыграться на Сене за все издевательства.
Меж тем буйство в зале не прекращалось ни на минуту. Варвары, продолжая дружно скандировать прежний клич, расходились в стороны, неровными скопищами выстраиваясь вдоль стен, словно дальние родственники на похоронах. Постепенно они освободили центр зала и тут же, раздвинув шкуры, внутрь вошли два вооруженных до зубов громилы. После их появления толпа еще раз громко рявкнула «Ингвина» и тут же затихла, будто всем аборигенам одновременно вогнали в рот пудовые кляпы. Трое ментов, старательно очистив уши от остатков засевших там намертво диких криков, с нетерпением стали ждать продолжения веселья.
И оно состоялось. Да еще какое! После небольшой паузы вслед за двумя вооруженными викингами в зал вошла златовласая девушка, так же разительно отличавшаяся от остальных дам, присутствующих на пиру, как фигуристка от стада слонов. У все троих ментов дружно отвалились вниз челюсти. Да и было с чего. Помимо золотых пышных волос, прекрасной фигурки и точеных черт лица, Ингвину отличало от прочих викинговских женщин наличие доспехов, явно сделанных великолепным мастером именно для женщины, – длинного, но узкого меча на поясе и сверкающего золотом шлема в левой руке. Сеня сглотнул слюну.
– Вот это да-а! – восхищенно протянул Рабинович.
– Ничего себе бабенка. Только малость низковата, – согласился с ним Жомов и, тут же утратив к Ингвине всякий интерес, стащил из-под носа завороженного Сени его ковш с алкоголем.
– Что бы ты понимал, – не отводя глаз от девушки, пробормотал Сеня и обратился за поддержкой к Попову: – Согласись, Андрюша, это высший класс!
– Валькирия как валькирия, – шмыгнул носом Попов и поинтересовался: – Сеня, может, сначала пожрем, а потом будем баб обсуждать? Кто же на голодный желудок о женщинах говорит?
– А тем более по-трезвому! – поддержал его Ваня.
– Да пошли вы все в ППС дежурить, – психанул Рабинович и, поднявшись со скамейки, попытался обойти стол и выйти навстречу новой гостье.
Однако его маневр остался незамеченным. Ингвина на секунду замерла в дверях, а затем, не глядя по сторонам, направилась прямиком к Форсету. Тот вытер нос рукавом своей кожанки и, заискивающе улыбнувшись, посмотрел в глаза девушке. Та остановилась в двух шагах от него.
– Я вижу, дядя Форсет, вы тут пируете? – мелодичным, но твердым и несколько ироничным голосом поинтересовалась она. Кенинг, как китайский болванчик, замотал головой. – Ну, вашу радость я могу понять, поскольку сумели справиться вы своими силами с войском Эрика Рыжего. Однако, клянусь милостью Бальдра, не пойму, зачем нужно было тогда спешно посылать за помощью и отрывать людей от важных занятий? Или же, дядя Форсет, увидев паруса на горизонте, ты перепугался, словно трусливый етун, и, не оценив сил врага, едва не испустил дух? Для тебя собственная жизнь стала дороже милости Владыки эйнхериев и чертогов Вальгаллы?
Сеня в смятении замер на половине пути. Увидев перед собой красивую и хрупкую девушку, пусть и в доспехах (мало ли какая мода была в эти времена!), он ожидал от нее нежных речей, мягких улыбок и томных взоров, однако вместо этого услышал звон металла в голосе, увидел ледяное презрение в глазах и всем своим существом почувствовал неукротимую жизненную силу Ингвины. Думаете, это охладило его пыл? Как бы не так. Скорее кот откажется от мартовских серенад, чем Сеня от очередного амурного приключения.
– Ничего. Мы и не таких феминисток обламывали, – самодовольно ухмыльнулся Рабинович и попытался сделать по направлению к вновь обретенной даме сердца очередные несколько шагов, но его остановил неожиданный жест Форсета.
– Ингвиночка, деточка, да я тут при чем? Это все они! – воскликнул кенинг, махнув рукой в сторону ментов. – Сие есть могущественные ворлоки Муспелльсхейма, и именно их вмешательству обязаны мы столь нежданной победой над разбойником Эриком. Пойдем, я тебя с ними познакомлю и все подробно расскажу.
Только сейчас Ингвина заметила пресвятую троицу Отдела внутренних дел. Удивленно вскинув брови, девушка придирчиво осмотрела странный наряд незнакомцев, с неменьшим удивлением окинула взглядом безбородые лица ментов и, пожав плечами, повернулась к Форсету.
– Прежде прикажи поставить коней в стойло и посади моих людей за пиршественный стол, – немного смягчив тон, произнесла Ингвина. – А уж затем я послушаю ваши байки и, если они окажутся правдивыми, так и быть, сменю гнев на милость.
– Ни хрена себе! – едва не подавившись местным пивом от этих слов, возмутился Жомов. – Может, эта кошелка нас еще и на пальцах разводить начнет?
Сеня тут же окрысился на друга и, показав ему кулак, поспешил навстречу Ингвине. Ваня в ответ только пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Дескать, нет ума роженого, не дашь и ряженого. Попов, в этот раз полностью соглашаясь с омоновцем, утвердительно кивнул головой, не забывая прожевывать очередной кусок жирной свинины. А Рабинович, забыв обо всем на свете, остановился перед златовласой девушкой.
– Сударыня, вам уже, наверное, тысячу раз говорили о вашей несравненной красоте, – старательно изображая на лице самую голливудскую из всех возможных на свете улыбок, оскалился Рабинович. – И пусть я рискую показаться не оригинальным, но все равно скажу, что ваша красота способна ослепить ярче солнца, клянусь алюминиевыми плошками моей тети Сони!..
– Скажи мне, о странник, это так в ваших краях доблестные воители приветствуют друг друга? – оборвала его словоизлияния Ингвина. И поделом! Рабинович поперхнулся.
– Вообще-то доблестные воители в наших краях пожимают друг другу руки, – не переставая улыбаться, словно заправский Гуинплен, растерянно пробормотал Сеня. Девушка протянула вперед ладонь, и Рабиновичу не оставалось ничего другого, как неуклюже пожать ее.
– Тогда приветствую тебя, незнакомец, – с некоторым вызовом в голосе произнесла Ингвина. – И если твои деяния столь же велики, как похвальбы, расточаемые моим глупым дядей, то пусть милость Тора никогда не покинет тебя и его молот Мьелльнир вдохновляет твое сердце на битву!
– И тебя с тем же. И тебе того же, – в полной прострации пробормотал Сеня, глядя в спину удаляющейся девушки. А затем добавил: – И тебя… туда же!
Впрочем, эта его тирада осталась без внимания, как нелегальная торговля самогоном на дому после взятки участковому. Ингвина, гордо подняв златокудрую головку, прошла к столу Форсета и преспокойно уселась на место Рабиновича. Сеня от такого поворота событий в сердцах сплюнул, а Жомов, увидев его полное фиаско, дико загоготал.
– Ваня, тебе не по фигу, где медовуху глотать? – вкрадчиво поинтересовался Рабинович, подходя к омоновцу.
– По фигу, – продолжая скалиться, согласился тот.
– Ну так подвинься куда-нибудь, – едва сдерживая гнев, сквозь зубы процедил Рабинович.
– Без проблем, – кивнул головой Жомов, всегда сочувствовавший жертвам любовных похождений, и, недолго думая, переместился на соседнюю лавку, мощным крупом потеснив пирующих.
Из-за непомерных возлияний большинство из новых соседей Жомова по столу даже не заметило, что произошло, лишь удивившись столь быстрой перемене блюд. Часть, видимо, недостаточно пьяная, возмутилась тем, что им подали чьи-то объедки, малая толика подивилась резкой перемене собеседников напротив, и лишь тощий викинг, сидевший на самом краю скамьи, открыл от удивления рот, в одну секунду вдруг оказавшись лежащим на полу. Впрочем, горизонтальное положение его устраивало, видимо, больше, чем вертикальное, поскольку завопив на весь зал: «Гарсон, счет!» – викинг тут же захрапел.
А между тем на противоположном конце стола захмелевший Форсет, размахивая руками, описывал несравненные подвиги трех чужестранцев. С его слов получалось, что один только Сеня Рабинович уложил своими руками около двух сотен берсерков, а уж Жомов и вовсе остановил целую бронетанковую дивизию. Подвиги Попова в этот день вообще заняли бы сотню страниц в какой-нибудь эпической саге Снорри Стурлусона, однако кенинг их несколько сжал. Зато увеличил размеры приблудных бесов. А когда Ингвина позволила усомниться в сем факте, Форсет призвал на помощь свидетелей. И они пришли!
Если бы у адвоката Чикатило на суде присяжных было столько свидетелей, то знаменитый маньяк вместо смертного приговора был бы причислен к лику святых. Однако у Чикатило со свидетелями были проблемы, коих не испытывали трое ментов. Свидетели их подвигов, окружив Ингвину, принялись столь горячо убеждать девушку в доблести сынов Муспелльсхейма, что у нее от их болтовни разболелась голова.
– А ну, марш отсюда! – рявкнула юная воительница, и всех доброжелателей словно ветром сдуло от стола.
– Хорошо. Может быть, все, что вы говорите, и произошло на самом деле, – наконец дождавшись относительной тишины в зале, провозгласила Ингвина, – но я поверю в ваши байки только после того, как своими глазами увижу чудо, сотворенное этим ворлоком.
– Да без проблем, – проговорил захмелевший от частых тостов за здравицу Попов. – Хочешь, я угадаю, как тебя зовут? – И, увидев удивленные глаза воительницы, поправился: – То есть я собирался сказать, хочешь, сейчас гром будет среди ясного… потолка?
Не дожидаясь ответа, Андрюша выхватил из кармана табельный пистолет Жомова и, вскинув руку с оружием кверху, нажал на спусковой крючок… Ничего не произошло! Попов передернул затвор и попытался выстрелить еще раз, однако эффект получился полностью идентичным первой попытке. В третий раз результат получился тем же – то есть нулевым. Андрей озадаченно осмотрел пистолет.
– Слушай, кабан, не умеешь стрелять, не берись, – возмутился Ваня, отбирая у друга табельное оружие. – А то сейчас так звездану в ухо, что сам начнешь из всех дырок палить круче пулемета Дегтярева.
Жомов, подобрав с соломы давшие осечку патроны, внимательно осмотрел их. Боезапас выглядел абсолютно нормально, и даже на капсюлях присутствовали вмятины от бойка. Ваня оторопело покосился на Попова.
– Ты что, урод безрукий, с оружием сделал? – угрожающе поинтересовался он.
– Не докапывайся до него, – вступился за окончательно растерявшегося криминалиста Рабинович. – Между прочим, оружие ты сам всю дорогу тащил. И вообще, давай с пистолетом завтра разберемся! Сегодня мы вполне заслужили спокойный отдых. Без разборок!..
– Так что, чудес можно не ждать? – язвительно поинтересовалась Ингвина, вмешиваясь в их разговор.
– Увы, мадемуазель, кина не будет. Электричество кончилось, – развел руками Рабинович.
– Фи! – презрительно махнула рукой воительница, и от этого неожиданного проявления женственности Сеня окончательно разомлел, как бомж на теплотрассе в январе.
После этого о фокусах новоиспеченных ворлоков и об их беспримерных подвигах на время забыли. Форсет с Ингвиной принялись обсуждать какие-то свои насущные проблемы, вроде переноса курятника из правого верхнего угла крепости в левый нижний, и Сеня откровенно заскучал. Пожирая глазами свою новую избранницу, Рабинович пару раз пытался привлечь к себе внимание бестолковыми советами, но лишь натыкался на равнодушно-вежливый взгляд юной воительницы и терял все желание продолжать разговор. Но когда кенинг извлек из закромов свое новое чудесное приобретение в виде пустой бутылки из-под «Абсолюта», у Сени вновь появилась возможность стать центром всеобщего поклонения… Палестина ты моя скандинавская!
Видимо, Сеня рассчитывал, что на Ингвину эта необычная посуда окажет такое же впечатляющее воздействие, как и на ее глуповатого дядюшку, однако Рабиновича ждало очередное разочарование. Не дослушав кенинга, воительница презрительно оборвала его.
– И ты, дядюшка, конечно, приобрел эту действительно странную бутыль, не проверив ее свойств? – скорчив недовольную мордашку, поинтересовалась она.
– Ты что, Ингвиночка, как я могу подвергать сомнению слова ворлоков, чье могущество мне довелось увидеть собственными глазами, да поразит меня Одноглазый своим несравненным Гунгниром! – возмутился Форсет.
– Зато я могу! – заявила Ингвина и, выхватив из рук родича бутылку, потребовала: – А ну-ка, слуги, наполните ее ключевой водой!
Приказание воительницы было тут же исполнено. Какая-то девушка из челяди кенинга мигом принесла из задней комнаты объемный ковш с водой и, трепеща от благолепия магического сосуда, осторожно наполнила его до краев. Все присутствующие в зале, кто еще хоть на полмиллиметра мог приоткрыть веки, затаили свое дыхание, сосредоточив внимание на новом шоу. А Ингвина, не обращая ни на кого внимания, лихо поднесла бутылку к губам и одним махом осушила ее наполовину. Поставив стеклотару на стол, она с усмешкой посмотрела на кенинга.
– Ну, и стала я умнее? – поинтересовалась она.
– Да уж куда еще-то?! – буркнул себе под нос Рабинович, а вслух поспешил прояснить ситуацию, дабы развеять возникшие в полупьяной голове Форсета сомнения:
– Видишь ли, очаровательная Ингвина, в моей стране не принято женщинам брать в руки меч, а посему и мудрость воина им недоступна. Магия этого сосуда устроена так, что действует только на мужчин. И уж поверь мне, не моя в том вина! Кстати, кенинг Форсет, можете сейчас же проверить мои слова. Глотните из этого волшебного сосуда.
– Спасибо, нет. Я повременю с этим до случая крайней необходимости, – откровенно испугался неизведанного викинг, а затем, взяв себя в руки, торжествующе посмотрел на Ингвину. – Ну, что ты на это скажешь?
– Шарлатан он, а ты ему потакаешь, – осуждающе покачала головой воительница.
– Девушка, не смей так говорить с моими гостями, – видимо, хмель все-таки нашел в черепной коробке кенинга остатки мозгов и здорово вдарил по ним, раз уж Форсет впервые за вечер решил перечить своей племяннице. Ингвина, видимо, уже сталкивалась с такой ситуацией и решила не спорить с кенингом, отложив выяснение отношений на утро. А седовласый викинг повернулся к Рабиновичу.
– Давай выпьем с тобой, могущественный ворлок, за чисто мужскую, воинскую солидарность и мудрость, – заплетающимся языком проговорил он.
