Рабин Гут (№4) - Рабин, он и в Африке Гут

— Что, серьезно? — удивился Жомов. — Ты только теще моей ее не показывай. Не поверит. Она и так моей Ленке говорит, что та с дураком связалась, а так подумает, что я и вовсе с ума сошел.

— И она права, — тяжко вздохнул Рабинович. — Есть у тебя ум, да пустосум. Смысл тебе объяснять, только время терять! — и, увидев, что Ваня быстро заморгал, пытаясь оценить величину оскорбления, махнул рукой. — Ладно, проехали. Теще своей привет передай. Скажи, что я ей целую главу в монографии посвящу!

Однако Жомова такая отмазка не удовлетворила. Он пришпорил своего верблюда, стараясь сблизиться с Рабиновичем для одарения оного подзатыльником, но в этот момент караван, возглавляемый Нахором, достиг, наконец, городских ворот, Тут же от стен отделились два низкорослых мужика в жилетках из дубленой кожи и, схватив короткие копья наперевес, преградили дорогу караван-баши.

— Стоять на месте, бродяги! — рявкнул один из стражников. — Куда претесь, вонючие персы? Для вас места тут нет. Ищите себе приют где-нибудь на помойке!

— Изивини, почитенный, — вежливо склонил голову Нахор. — У мине пиропуск и-есть…

— Это кого этот прыщ писклявый бродягами назвал? — перебил его Жомов, выезжая вперед. — Ты, чмо подворотное, кого на помойку отправить собрался?..

И, не дожидаясь ответа, Ваня свесился со спины верблюда и отвесил звонкую оплеуху стражнику. Медный шлем слетел у того с головы и расплющился о стену. Сам абориген полетел следом и, припечатавшись к той же стене, но немного ниже оттиска шлема, плавно сполз на землю, пуская слюни изо рта. Жомову этого показалось мало. Он спрыгнул с верблюда, подошел ко второму охраннику и, вырвав у него копье из рук, сломал древко о колено. Перепуганный стражник попытался заорать, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но Жомов успокоил его, приложившись дубинкой по маковке шлема.

Видимо, этот головной убор оказался стражнику слишком велик или был изготовлен с добавлением резины. Он очень легко опустился вниз, скрыв под собой голову стражника полностью. Тот взмахнул руками, словно собирался улететь от настигшего его позора в лице Вани Жомова, но затем передумал и кардинально изменил направление, плавно спикировав вниз. Омоновец посмотрел по сторонам, выискивая еще какой-нибудь заменитель боксерской «груши», и, не найдя ничего подходящего, сокрушенно вздохнул.

— Ну что, поедем или стоять в воротах будем, словно Нигматуллин на чемпионате мира? — поинтересовался он у оторопевшего от неожиданности Наxopa.

— Ай-ай-ай-ай-ай, пилохо получилось, — горестно вздохнув, покачал головой караван-баши. — зачем солдата обидел? Теперь нас арестовывать будут.

— По хрену. Пусть попробуют, — хмыкнул Ваня и, шлепнув верблюда по крупу, принудил его войти в ворота.

Караванщику ничего другого не оставалось, кроме как попытаться проверить утверждение Жомова. Снова горестно вздохнув, он подстегнул замешкавшегося в воротах верблюда и направился к ближайшему постоялому двору. Караван гуськом последовал за ним, и лишь Ваня со своим верблюдом немного задержался в воротах, тщетно надеясь, что нагловатые стражники придут в себя и дадут ему возможность отвесить им еще пару тумаков. Однако тс не подавали признаков жизни и расстроенному Жомову пришлось без продолжения спарринга догонять друзей.

Внутри крепостных стен Мемфис даже в потемках (а может, именно благодаря им?) выглядел вполне прилично. Улицы были вымощены камнем и казались относительно чистыми, крысы в роли патрульных на перекрестках не барражировали, дома, хоть и страдавшие прямолинейным кубизмом, мы глядели довольно ровно и добротно, да и жуткая вонь предместий сюда не доносилась, сменившись довольно приятным ароматом жаркого и благовоний. В общем, внутренний город показался ментам вполне приспособленным для отдыха местом.

К удивлению ментов, во время путешествий привыкших к тому, что постоялые дворы всегда заполнены до отказа, тот, в котором остановился караван, до удивления напоминал российские питейные заведения ранним утром. То есть был почти безлюден, если не считать пары мужиков в мешковатых одеждах, отдаленно напоминающих греческие туники, и с синюшными рожами, до боли в груди похожими на физиономии наших синяков; четверых смуглолицых игроков в кости за дальним столиком да разбитной девицы, развалившейся на скамейке в углу.

Все присутствующие дружно обернулись навстречу вошедшим, а девица, увидев бородатых персов в сопровождении наряда милиции, тут же поднялась со своего места и пошла навстречу. Жомов нежно оскалился, посмотрев на аборигенов, и те тут же отвернулись, продолжив заниматься своими делами. Ваня разочарованно вздохнул и толкнул в бок Рабиновича, не сводившего с девицы глаз.

— Блин, Сеня, и тут подраться не с кем! — сокрушенно проговорил он.

— Ну что это за отпуск, когда даже развернуться как следует не получается?

— Слушай, Жомов, если у тебя кулаки чешутся, то иди на улицу, — раздраженно ответил кинолог. — Я там сарай видел с быком в стойле. Вот иди к нему и бейте друг другу морды, сколько хотите!

— Да я бы с радостью, — хмыкнул омоновец. — Только ведь он сдачи мне не даст.

Жомов хотел еще что-то сказать, но не успел — девица подошла к ним вплотную. Выглядела она года на двадцать два. Красивые черные волосы волнами опускались на плечи, высокие груди вздымались от вздохов, словно морские волны при девятибалльном шторме, а правильные черты лица озаряла улыбка. В общем, выглядела она так, что даже однолюб Ваня, которого жена к тому же запугала настолько, что он на девушек старался даже не смотреть, застыл, разинув рот. А девица остановилась прямо перед Сеней и грациозно положила ему руку на плечо. Рабиновича словно током ударило.

— Хелло, мальчики! Поразвлечься не желаете? — певучим голосом произнесла она.

Теперь током ударило Жомова.

— Пошла отсюда, шалава, а то в отдел заберу! — рявкнул он. — Там тебя в камере так развлекут, что неделю в туалет ходить не сможешь!

С девицей мгновенно произошла разительная метаморфоза. Улыбка сползла с ее лица, плечи опустились и груди ушли куда-то внутрь, видимо, решив, что лучше будет не высовываться. Девица сникла, раза два или три открыла рот, словно проглатывая заготовленную заранее фразу, а затем совершенно неожиданно для ментов зарыдала, уткнув лицо в руки. Все трое путешественников (вместе с Мурзиком!) оторопело уставились на нее.

— Нет, я, конечно, видел, как может расстроиться женщина, когда не получает того, чего хочет, но чтобы так реветь?! Да по какому поводу? — покачав головой, удивленно проговорил Рабинович. — Чудеса какие-то. Может быть, тут из мужиков, кроме евнухов, никого не осталось?

— Да нет, Сеня, это еще цветочки. Вот моя Ленка, когда я ей норковую шапку отказался купить, такое мне устроила… — Жомов оборвал себя на полуслове и махнул рукой. — В общем, женишься, поймешь, что к чему. Выучишься!

— Нет уж, благодарю покорно, — замахал руками Рабинович. — Предпочитаю остаться не ученым, но холостым. А то вдруг еще вот такое плаксивое существо попадется, придется по дому в болотных сапогах ходить и Мурзика в аквалангисты переквалифицировать.

— Да что вы к девушке пристали, — вступился за даму, продолжавшую реветь во весь голос, Попов. — Вы у нее спросили, может быть, она есть хочет! Девушка, хочешь есть?

Плаксивая аборигенка замолчала так же резко, как и начала свое соло для всхлипов со слезами. Она оторопело уставилась на Андрюшу, абсолютно отказываясь верить в то, что услышала, а затем вдруг завопила истошным голосом так, что у троих друзей, да и не только у них, барабанные перепонки заложило:

— Ничего вы не понимаете! Всю жизнь стараюсь сделать кому-нибудь приятное, принести радость людям и всегда натыкаюсь на скотскую неблагодарность. Даже сейчас… когда я… вот вам вся… а вы, эх! — и, разразившись новыми потоками слез, девица бросилась прочь из трактира.

— И чего я такого сказал? — удивленно поинтересовался Попов, глядя ей вслед.

— Просто, Андрюша, дамочка испугалась, что, кроме дуры, каковой является от рождения, она станет еще и жирной уродиной благодаря твоей заботе, — пояснил Рабинович. — Приобретения такой фигуры, как у тебя, девица бы не перенесла!

— На себя посмотри, дистрофик длинноносый, — обиделся на него Андрей.

— А между прочим, хорошего человека должно быть много.

— Если в тебе и жил когда-то хороший человек, но он давно благополучно почил в залежах сала, — парировал Рабинович, и неизвестно, в какие еще дебри казуистики забрался бы их разговор, если бы в этот момент у Сени под носом не завопил Иван. Шлепнув Рабиновича по плечу так, что тот едва не зарылся вместе с носом в доски трактирного пола, Жомов помчался к местной стойке бара.

— Мужики, там, похоже, местное пиво дают! — вопил он на ходу. — Ищите столик, а я пока для затравки по кружечке нам организую.

Кинолог с экспертом переглянулись, но продолжать словесную дуэль не стали. Оба знали друг друга тысячу лет и прекрасно понимали, что в их споре никогда не будет победителя. И весовые категории у них разные, и уровень интеллекта не идентичный, да и словарный запас здорово разнится по объему. Причем у Попова основное место в голове занимали термины, относящиеся к приему и приготовлению пищи, а Сеня Рабинович мог бы с утра до вечера говорить о получении прибыли с каждого рубля и женщинах, эти несчастные рубли растрачивающих. В общем, Рабинович, он и в Африке Рабинович.

Андрюша с Сеней еще раз переглянулись, постаравшись этими взглядами отравить друг другу оставшуюся часть жизни, и поспешили к стойке, чтобы не попасть к шапочному разбору. Занимать заранее столик никто из них не стал, решив, что сидячее место — дело наживное, а пиво, оно ведь и кончиться может. Поэтому, когда Ваня умудрился заграбастать по три кружки хмельного напитка в каждую руку и обернулся, чтобы поделиться с друзьями, он никого из них не увидел. Более того, все немногочисленные столики в забегаловке уже были заняты.

— Поп, блин, убью гада! — завопил Иван, оглядываясь по сторонам. — Сейчас ты, кабан толстый, и стол и пуфик мне одновременно заменишь.

— Ты чего орешь, идиот? — полюбопытствовал Попов, выныривая из давки у стойки с двумя кружками пива в руках. — Крайнего нашел?

— А ты еще скажи, что евреи во всем виноваты! — отрезал Рабинович, нарисовываясь рядом. Две полные кружки были зажаты в его ладонях, а еще две он прижимал к бокам локтями. — Чего ты опять стрелки переводить надумал?

— Да пошли вы все… компрессию ведрами таскать! — Жомов устал их слушать и устремился к ближайшему столику.

Не обращая никакого внимания на то, кто именно занимает места, Ваня опустил свою пятую точку на скамейку и проехался по ней до конца, сметая всех на своем пути. Грохнув кружками с пивом об стол, он так цыкнул на аборигенов, занимавших скамейку напротив, что тех буквально ветром сдуло из-за стола, вымело из трактира на улицу, и больше их в этом кабаке никто и никогда не видел. Вот она, сила омоновского убеждения!

Сеня и Попов тут же заняли их места и глотнули из своих кружек. Напиток и вправду походил на пиво, только был несколько горче, чем требовалось по ГОСТу, и здорово шибал в нос запахом каких-то трав. Рабинович причмокнул губами, одобрительно хмыкнул и осушил одну из своих кружек до дна.

Попов завистливо посмотрел на него и потребовал у друзей разделить пиво поровну.

— Ты мне тут со своей уравняловкой коммунизм не устраивай! — сердито буркнул он. — Кто не успел, тот не съел. А кому выпить мало, пусть утрет хлебало.

Попов потряс головой, стараясь сообразить, к чему Сеня это сказал. Рабинович хитро прищурился в ответ и выпил еще полкружки.

Караванщики к тому времени успели распределить все сидячие места в кабаке. Однако в ответ на экспансию Жомова вынуждены были потесниться, освободив краешки скамеек для своих товарищей, побитых и оскорбленных бессовестным омоновцем, перестали обращать на ментов внимание и занялись обсуждением местных рыночных отношений. Трое друзей, оккупировав шестиместный столик, сидели в относительном комфорте и свысока поглядывали на персов. Андрюша Попов маленькими глоточками цедил местный аналог пива из кружки, завистливо-обиженно посматривая на своих друзей. Его взгляд вдруг напомнил Сене грустную морду Мурзика, вынужденного в окошко наблюдать за собачьими свадьбами, и Рабинович сдался. Отобрав две кружки у Жомова, он придвинул их Попову. Андрюша расцвел, а в ответ на попытку омоновца вернуть себе утраченное добро Рабинович стукнул его по рукам.

— Оборзел, Ваня? Считать не умеешь? — рявкнул он на друга. — У всех по четыре кружки. Куда же ты, быдло ментовское, свои лапы тянешь?

— От мента и слышу, — буркнул омоновец, но чем возразить арифметике Рабиновича, придумать так и не смог.

Объемы пива постепенно подходили к концу, и друзья начали подумывать о том, что не мешало бы что-нибудь и сожрать. Сеня пристально посмотрел на караван-баши, пытаясь взглядом принудить его раскошелиться на ужин. Однако Нахор, видимо, решил, что с прибытием в Мемфис строить из себя гостеприимного хозяина больше не стоит. Перс старательно прятал глаза и делал вид, что вообще не знаком с ментами. Рабинович, оторопевший от такой наглости, собрался уже встать с места и вправить изменчивому персу мозги, но в этот момент он обратил внимание на худощавого человека, вынырнувшего из-за стойки. Парень до боли в сердце напомнил Сене брата, которого, кстати, никогда не было, но иметь очень хотелось. Вот только передвигался он так, как ни один уважающий себя Рабинович ходить бы не стал, — сгорбившись, втянув голову в плечи и немощно шаркая ногами. Сеня удивленно нахмурился, а парень, не обращая на него внимания, поплелся к столику, за которым сидели смуглолицые игроки в кости.

— Оплатите счет, пожалуйста, — дрожащим голосом проговорил он, обращаясь к подвыпившей четверке.

— Нэт серебра, — радостно ухмыльнувшись, ответил один из них — небритый и широкоплечий.

— Счет оплатите, пожалуйста, — парень явно не рассчитывал, что его просьбу выполнят, но отступать, видимо, не имел права.

— Э-е, ты что, не русский? — удивленно поинтересовался еще один из игроков. — Тебе говорят, нэт у нас серебра!

— Тогда платите штраф, — вынес новое предложение Сенин «брат». В ответ все четверо дико заржали.

Жомов, также обративший внимание на эту сцену, начал было подниматься со своего места, но Рабинович жестом остановил его. Отцепив дубинку от пояса и проверив ее на гибкость, Сеня неторопливо подошел к умирающим от смеха игрокам и, не говоря ни слова, звезданул одного из них — широкоплечего и небритого — «демократизатором» по голове. Тот икнул и сполз под стол, решив, видимо, что там будет комфортнее. Остальные мгновенно замолчали, испуганно глядя на дубинку в Сениных руках.

— Оплатите счет, — грозно посоветовал он, поигрывая «демократизатором».

— Э-е, не убивай, брат, — затараторил второй остряк, отцепляя от пояса кошель. — Серебро возьми, золото возьми, но не убивай. Слышишь, брат?!

— Не брат ты мне, гнида черножопая, — покачал головой Рабинович и стукнул наглеца, посмевшего объявить всем о мнимом родстве, дубинкой по голове, одновременно выхватив у него из рук кошелек. Смуглолицый тут же стек вниз, присоединившись под столом к своему товарищу.

— Сколько они тебе должны? — поинтересовался у паренька Сеня. Тот назвал сумму.

— Быстро заплати, — приказал Рабинович двум оставшимся за столом любителям азартных игр, пряча за пазуху экспроприированные ценности (а как же? нужно же компенсацию взять за оскорбительное навязывание в родню!). Смуглолицые, трясясь от страха, бросили на стол несколько кусочков серебра и, наплевав на своих товарищей, как совсем недавно верблюды на Мурзика, умчались прочь из кабака. А Сеня повернулся к пареньку.

— Не бойся, больше они к тебе приставать не будут, — покровительственно проговорил он. — Как тебя зовут?

— Иисус… — Рабинович поперхнулся и выронил из рук дубинку, — …Навин, — Сеня облегченно вздохнул и поднял с пола персональный ударный инструмент.

— Фу, как ты меня напугал, — пробормотал он в то время, как новый знакомый не сводил с него удивленно-благодарного взгляда. Рабинович пристегнул дубинку на пояс, похлопал паренька по плечу и лишь только тогда сообразил, с кем именно он разговаривает.

— Что-о-о?! Иисус Навин?! — Рабинович поперхнулся повторно. — А год сейчас какой?

— НУ ЧТО ТЫ, ДУРАК, КО ВСЕМ СО СВОИМИ ДАТАМИ ПРИСТАЕШЬ? — тот же самый громовой голос, который менты уже однажды слышали в пустыне, буквально заполнил собой все помещение кабака.

Перепуганные караванщики тут же свалились на пол, закрыли головы руками и начали истошно выть, выкрикивая какие-то идиотские имена, такие, как Гор (при чем тут бывший госсекретарь США?), Амон (Жомов удивленно встрепенулся), Сет (ау, где Курникова?) и Тот (о ком именно шла речь, не уточнялось!). Навин вместе со всеми не стал вопить. Он лишь побледнел как мел, но стоял рядом с Рабиновичем, не двигаясь с места. Может быть, просто ноги отказали? Ну, а менты закрутили головами, пытаясь определить источник звука.

— НЕ ЗНАЮТ ОНИ, КАКОЙ СЕЙЧАС ГОД, И ЗНАТЬ НЕ МОГУТ! — продолжал громыхать голос, совершенно не обращая внимания на замешательство, царившее в трактире. — СКАЗАНО ТЕБЕ, ДЕЛОМ ЗАЙМИСЬ. ИБО… КХЕ-КХЕ, — прокашлялся неизвестный, секунду помолчал, а затем закончил фразу:

— ИБО СОЧТЕНЫ ДНИ ТВОИ И ТВОИХ ПРЕДКОВ… ВО, БЛИН! КТО ЭТУ ДУРЬ ПРИДУМАЛ?!

Продолжение фразы не последовало. Голос стих, стало слышно, как у персов стучат зубы. Попов непрестанно ерзал на скамейке, полностью отдавшись навязчивой идее поиска громкоговорителя. Рабинович не сводил глаз с Навина, совершенно отказываясь поверить в происходящее, а Жомов встал из-за стола и подошел к толстому бородатому бармену. Тот просто приклеился к стойке и не сводил испуганных глаз с омоновца.

— Значит, это твои шутки? — грозно полюбопытствовал он у толстяка. — Ну, блин, ты и гусь, РГД тебе в задницу! Сейчас ты мне объяснишь, как ты все это устраиваешь, и где ты, свинья волосатая, в пустыне прятался.

— Я… я… я… — похоже, ничего другого бармен выдавить из себя не мог.

— Вот именно, «я, я, яволь!» — исчерпал Жомов свое знание иностранных языков. — Сейчас ты у меня заговоришь. Я тебе язычок быстро нормальным концом подвешу.

— А какой из концов языка нормальный? — ехидно поинтересовался у омоновца Рабинович. Ваня удивленно обернулся. — Оставь его в покое. Бармен тут ни при чем. А вот мы, вполне вероятно, во что-то снова вляпались, — Сеня хлопнул Навина по плечу. — Пошли, братан, посидишь с нами.

— В натуре, давай к нам за столик, — Жомов тут же оставил бармена в покое. — Ты мужик нормальный, смотрю. Не чмо. Садись, выпьем, побазарим.

— Спасибо, уважаемые, но мне нельзя, — Навин потупил глаза. — На работе не положено.

— Если водка мешает работе, — омоновец поднял палец вверх, — брось ты на хрен эту работу. А если этот фашист, — омоновец кивнул головой в сторону трясущегося бармена, — наезжать начнет, я ему быстро чайник в кофейник трансформирую.

Парень задумчиво посмотрел в сторону бородатого толстяка, а затем махнул рукой.

— А-а, будь что будет, — воодушевленно проговорил он. — Как говорит Моисей, на халяву и уксус сладкий. Все равно эта египетская свинья мне ни серебром, ни медью не платит. Зарплату продуктами выдает. Уж лучше обратно на кирпичи пойду. Там хоть выслуга идет, год за три.

Пока менты со своим новым приятелем устраивались за столом и требовали от бармена выпивку и закуску, оба побитых игрока под шумок уползли из кабака, а перепуганные персы наконец пришли в себя и вернулись к покинутой трапезе. К Нахору вновь вернулся интерес к личностям своих недавних попутчиков, и теперь он принялся сверлить Рабиновича взглядом, явно намереваясь о чем-то спросить, но Сеня не обращал на него никакого внимания, удивленно разглядывая Иисуса Навина.

— Как ты уже, наверное, понял, мы издалека и в местных делах ориентируемся слабо, — усмехнулся Сеня. — Давай-ка выпьем за знакомство, а потом ты доложишь оперативную обстановку.

Навин кивнул, лихо опрокинул внутрь предложенную кружку довольно приличного вина и вытер губы тыльной стороной ладони. Несколько секунд он сидел, довольно улыбаясь и сохраняя на лице выражение блаженства, а затем вдруг скривился, закашлялся и исторгнул выпитое обратно в кружку. Попов поморщился, Рабинович осуждающе покачал головой, а Жомов похлопал Навина по плечу.

— Да-а, братан, — протянул он. — Тебя еще многому учить нужно.

— Вот и возьми над ним опекунство, — ухмыльнулся Сеня. — Глядишь, друг друга чему-нибудь да научите.

— Пойдешь? — грозно рыкнул Ваня, обращаясь к Навину.

— В ученики? Можно, — с легким сомнением в голосе ответил тот. — А сколько платить будете?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.