Его водянисто-голубые глаза смотрели вдаль, словно он не замечал собеседников, хотя манеры его, повторю, были безупречны. Он сказал, что исключительно рад видеть здесь м-ра Стэддока и еще больше обязан теперь лорду Фиверстоуну. Кроме того, он надеялся, что полет не утомил их. Фиверстоун поправил его, и тогда он решил, что они прибыли поездом из Лондона. Затем он поинтересовался, нравится ли м-ру Стэддоку его комната, и тому пришлось напомнить, что они только что приехали. «Хочет, чтобы я себя легче чувствовал», — подумал Марк. На самом деле ему становилось все труднее. «Предложил бы сигарету!..» — думал он, постепенно убеждаясь, что Уизер не знает о нем ничего. Обещания Фиверстоуна растворялись в тумане. Наконец, Марк собрал все свое мужество и заметил, что ему еще не совсем ясно, чем именно он может быть полезен институту.

— Уверяю вас, м-р Стэддок, — сказал Уизер, глядя вдаль, — вам незачем… э-э… совершенно незачем беспокоиться. Мы ни в коей мере не собираемся ограничить круг вашей деятельности, не говоря уже о вашем плодотворном сотрудничестве с коллегами, представляющими другие области знания. Мы всецело, да, всецело учтем ваши научные интересы. Вы увидите сами, м-р… Стэддок, что, если мне позволено так выразиться, институт — это большая и счастливая семья.

— Поймите меня правильно, сэр, — смутился Марк. — Я имел в виду другое. Я просто хотел узнать, что именно я буду делать, если перейду к вам.

— Надеюсь, между нами не будет недоразумений, — продолжал вещать ИО. — Мы отнюдь не настаиваем, чтобы в данной фазе решался вопрос о вашем местопребывании. И я, и все мы полагаем, что вы будете проводить исследования там, где этого требует дело. Если вы предпочитаете, вы можете по-прежнему жить в Лондоне или Кембридже.

— В Эджстоу, — подсказал лорд Фиверстоун.

— Вот именно, Эджстоу, — и Уизер повернулся к Фиверстоуну. — Я пытаюсь объяснить м-ру… э… Стэддоку, что мы ни в малейшей мере не собираемся предписывать, или даже советовать, где ему жить. Надеюсь, вы со мной согласны. Где бы он ни поселился, мы предоставим ему, в случае надобности, и воздушный, и наземный транспорт. Я уверен, лорд Фиверстоун, что вы объяснили, как легко и безболезненно решаются у нас такие вопросы.

— Простите, сэр, — еще больше смутился Марк, — я об этом и не думал… То-есть, я могу жить где угодно. Я просто…

Уизер прервал его, если это слово применимо к такому ласковому голосу:

— Уверяю вас, м-р… э-э… уверяю вас, сэр, вы и будете жить где вам угодно. Мы ни в малейшей степени…

Марк, почти в отчаянии, еще раз попытался вставить слово:

— Меня интересует характер работы.

— Дорогой мой друг, — сказал ИО, — как я уже говорил, никто и в малейшей мере не сомневается в вашей полнейшей пригодности. Я не предлагал бы вам войти в нашу семью, если бы не был совершенно уверен, что все до единого оценят ваши блестящие дарования. Вы среди друзей, м-р… э-э. Я первый отговаривал бы вас, если бы вы думали связать свою судьбу с каким бы то ни было учреждением, где бы вам грозили… э… нежелательные для вас личные контакты.

Больше Марк не спрашивал; и потому что, видимо, он должен был сам уже все знать, и потому что прямой, резкий вопрос выбросил бы его из этой теплой, почти одуряющей атмосферы доверительности.

— Спасибо, — сказал он, — я только хотел немного ясней представить себе…

— Я счастлив, — сказал Уизер, — что мы с вами заговорили об этом по-дружески… э-э-э… неофициально. Могу вас заверить, что никто не намеревается загнать вас — хе-хе — в прокрустово ложе. Мы здесь не склонны строго разграничивать области деятельности, и, я надеюсь, такие люди, как вы, всецело разделяют неприязнь к насильственному ограничению. Каждый наш сотрудник чувствует, что его работа — не частное дело, а определенная ступень в непрестанном самоопределении органического целого.

И Марк поддержал (прости его, Боже, ведь он был и молод, и робок, и тщеславен):

— Это очень важно. Мне очень нравится такая гибкость… — после чего уже не было никакой возможности остановить Уизера. Тот неспешно и ласково вел свою речь, а Марк думал: «О чем же мы говорим?» К концу беседы был небольшой просвет: Уизер предположил, что Марк сочтет удобным вступить в институтский клуб. Марк согласился и тут же страшно покраснел, ибо выяснилось, что вступать туда надо пожизненно, и взнос — 200 фунтов. Таких денег у него вообще не было. Конечно, если бы он получил здесь работу, он смог бы заплатить. Но получил ли он? Есть тут работа для него или нет?

— Как глупо, — сокрушенно произнес он. — Оставил дома свою чековую книжку.

Через несколько секунд он снова шел по лестнице рядом с Фиверстоуном.

— Ну как? — спросил он. Фиверстоун, видимо, не расслышал.

— Ну, как? — повторил Марк. — Когда я узнаю, берут меня или нет?

— Хэлло, Гай! — заорал вдруг Фиверстоун, кинулся куда-то вниз и, схватив своего приятеля за руку, мгновенно исчез. Марк медленно спустился по лестнице и оказался в холле, среди каких-то людей, которые, оживленно беседуя, шли по двое, по трое налево, к большим дверям.

Долго стоял он здесь, не зная, что делать, и стараясь держаться поестественней. Шум и запахи, доносившиеся из-за дверей, указывали на то, что народ завтракает. Марк колебался, заходить ему или нет, но потом решил, что торчать здесь, как дураку, в любом случае хуже.

Он думал, что в столовой — столики, и он найдет место подальше, но стол был один, очень длинный, и места почти все заняты. Не найдя Фиверстоуна, Марк сел рядом с кем-то, пробормотав: «Здесь можно сесть, где хочешь?», но сосед его не услышал, ибо деловито ел и разговаривал с другим своим соседом.

Завтрак был превосходный, но Марк с облегчением вздохнул, когда он кончился. Вместе со всеми он пересек холл и очутился в большой комнате, куда подали кофе. Здесь он увидел, наконец, Фиверстоуна. Его трудно было не увидеть, ибо он стоял в центре группы и громко что-то рассказывал. Марк хотел его спросить, остаться ли ему тут на ночь и есть ли для него комната, но кружок был очень уж тесный, все свои, и он не решился. Подойдя к одному из столиков, он стал листать журнал, то и дело поглядывая в сторону Фиверстоуна, опасаясь, как бы тот опять не исчез. На пятый раз он увидел одного из своих коллег, Вильяма Хинджеста, которого (конечно, за глаза) называли Ящерка Билл или просто Ящер.

Как и предвидел Кэрри, Хинджест на заседании не был и вряд ли знал Фиверстоуна. Не без страха Марк понял, что его коллега попал сюда сам, без помощи всемогущего лорда. Занимался он физической химией и был в их колледже одним из двух ученых мирового класса. Надеюсь, читатель не думает, что в Брэктоне собрались крупные ученые. Конечно, передовые люди не приглашали нарочно тех, кто поглупей, но, как выразился Бэзби, «нельзя же иметь все сразу!..» У Ящера были старомодные усы, светло-рыжие с проседью. Нос его походил на клюв.

— Вот не ожидал, — вежливо поздоровался Марк. Он всегда побаивался Хинджеста.

— Хм? — удивился Ящер. — Что? Ах, это вы, Стэддок? Не знал, что они и вас подцепили.

— Жаль, что вас не было вчера на заседании, — заметил Марк.

Это была ложь. Прогрессистам не нравилось, когда Хинджест ходил на заседания. Как ученый он принадлежал им, но, кроме того, он был аномалией, и это им очень не нравилось. Дружил он с Глоссопом. К своим поразительным открытиям он относился как-то небрежно, а гордился своим родом, восходившим к мифической древности. Особенно оскорбил он коллег, когда в Эджстоу приезжал де Бройль. Знаменитый физик был все время с ним, но когда кто-то потом восторженно обмолвился об «истинном пиршестве науки», Ящер подумал и сказал, что о науке они вроде бы и не говорили. «Хвастались предками», — прокомментировал это Кэрри, хотя и не при Хинджесте.

— Что? Заседание? — переспросил Ящер. — С какой это стати?

— Мы обсуждали проблему Брэгдонского леса.

— Ерунда какая!

— Наверное, вы бы согласились с нашим решением.

— Какая разница, что вы там решили!

— То есть как?

— А так. Институт все равно забрал бы лес. Они это могут.

— Как странно! Нам сказали, что если мы откажемся, они переедут в Кембридж.

Хинджест громко хмыкнул.

— Вранье. А странного я ничего не вижу. Наш колледж любит проболтать весь день впустую. И в том, что институт превратит самое сердце Англии в помесь американского отеля с газовым заводом, тоже нет ничего странного. Одно мне непонятно: зачем им этот участок?

— Мы это скоро увидим.

— Вы, может, и увидите. Я — нет.

— Почему? — растерянно спросил Марк.

— С меня хватит, — Хинджест понизил голос. — Сегодня же уеду. Не знаю, чем вы занимаетесь, но мой вам совет — езжайте назад и занимайтесь этим дальше.

— Да? — удивился Марк. — Почему вы так думаете?

— Такому старику, как я, уже все равно, — пояснил Хинджест, — а с вами они могут сыграть плохую шутку. Конечно, кому что нравится.

— Собственно, — заметил Марк, — я ничего еще не решил. Я даже не знаю, что буду делать, если останусь тут.

— Вы чем занимаетесь?

— Социологией.

— Хм, — буркнул Хинджест. — Могу вам показать вашего начальника. Некий Стил. Вон, у окна.

— Вы меня не познакомите?

— Значит, решили остаться?

— Ну, надо же мне хотя бы с ним побеседовать!

— Хорошо, — согласился Хинджест. — Дело ваше. — И крикнул: — Стил!

Стил обернулся. Он был высокий, суховатый, с длинным худым лицом, но с толстыми губами.

— Это Стэддок, — представил Марка Хинджест. — В ваш отдел. — И отвернулся.

— Он сказал — в мой отдел? — не сразу выговорил Стил.

— Сказать он сказал, — ответил Марк, пытаясь улыбнуться, — но сам я не знаю. Я социолог, конечно…

— Да, отдел мой, — прервал его Стил, — только я о вас не слышал. Кто вам говорил, что вы ко мне поступите?

— Понимаете, — пояснил Марк, — все это довольно туманно. Я сейчас виделся с Уизером, но он ничего не объяснил.

— А к нему вы как пролезли?

— Меня представил лорд Фиверстоун.

Стил присвистнул.

— Коссер, — окликнул он веснушчатого человека. — Послушайте-ка! Фиверстоун сгрузил вот этого нам. Повел его прямо к ИО, за моей спиной. Здорово, а?

— Черт знает что! — возмутился Коссер, сурово глядя не на Марка, а на Стила.

— Простите, — уже погромче и потверже вмешался Марк. — Вам беспокоиться незачем. Это недоразумение. Я, видимо, чего-то не понял. Собственно, я просто приехал посмотреть. Я совсем не уверен, что останусь.

Ни Стил, ни Коссер не обратили на его слова никакого внимания.

— Фиверстоуньи штучки, — сказал Коссер.

Стил обернулся к Марку.

— Я бы вам не советовал принимать всерьез то, что говорит лорд Фиверстоун, — заметил он. — Это не его дело.

— Поймите меня, пожалуйста, — оправдывался Марк, надеясь, что не краснеет. — Я приехал посмотреть, больше ничего. Мне все равно, получу я здесь место или нет.

— Сами знаете, — сказал Стил Коссеру, — у нас в отделе места нет, особенно для тех, кто не знает дела.

— Вот именно, — согласился Коссер.

— М-р Стэддок, если не ошибаюсь, — прозвучал сзади тоненький голос, принадлежащий, однако, как оказалось, очень толстому мужчине. Марк сразу узнал профессора Филострато, знаменитого физиолога (тем более, что тот говорил с иностранным акцентом); года два тому назад они сидели рядом на банкете. Марку польстило, что такой человек вспомнил его.

— Я чрезвычайно счастлив, что вы среди нас, — сказал итальянец, ласково уводя Марка от Коссера и Стила.

— Честно говоря, — признался Марк, — я в этом не уверен. Меня привез Фиверстоун, но потом он исчез, а Стил… Понимаете, я должен быть в его отделе, а он ничего не знает.

— Стил! — воскликнул Филострато. — Какая нелепость! Ему скоро укажут его место! Быть может, вы и покажете. Я читал ваши работы. Не обращайте на него внимания, искренне вам советую.

— Я бы не хотел оказаться в ложном положении… — начал Марк.

— Послушайте меня, мой друг, — прервал его Филострато. — Оставьте эти мысли. Поймите прежде всего, как важна ваша работа, часть нашей общей работы. От нее зависит существование человечества. Да, среди этого сброда вы увидите и наглость, и лукавство. Но это не должно вас трогать.

— Когда мне дадут интересную работу, — ответил Марк, — я и не буду обращать внимания на такие вещи.

— Да, да, вы совершенно правы. Работа даже важнее, чем вы думаете. Вы увидите это сами. Стилы и Фиверстоуны не имеют никакого значения. Если Уизер за вас, какое вам до них дело? Слушайте только его, вы меня понимаете? Ах, да, и еще… Не ссорьтесь с Феей. А на остальных не обращайте никакого внимания.

— С Феей?

— Да. Ее тут зовут Фея. Пренеприятная дама, должен вам заметить! Глава нашей полиции, у нас ведь своя; да, вот и она. Я вас познакомлю. Мисс Хардкастл, разрешите представить вам м-ра Стэддока.

Марк почувствовал, что руку его невыносимо крепко пожала большая женщина в короткой юбке и черном форменном кителе. Бюст ее сделал бы честь кельнерше былых времен, но сама она казалась скорее крепкой, чем толстой. Лицо у нее было бледное и широкое, голос — густой. Единственной данью женственности был небрежный мазок помады на ее губах. Она жевала незажженную сигару. Заговорив, она вынимала ее изо рта и внимательно глядела на кончик, измазанный помадой и слюной. Кончив фразу, она снова совала сигару в рот. Сейчас она сразу же плюхнулась в кресло, перекинула правую ногу через ручку и устремила на Марка холодный фамильярный взгляд.

«Клик-клак» — услышала Джейн, ожидавшая за оградой. Дверь открылась, и она увидела высокую женщину примерно своих лет.

— Здесь живет мисс Айронвуд? — обратилась к ней Джейн.

— Она вам назначила? — спросила женщина.

— Не совсем, — ответила Джейн. — Меня послал д-р Димбл. Он говорил мне, что записываться не надо.

— Ах, вы от д-ра Димбла! — уже куда радушнее произнесла женщина. — Это дело другое. Входите. Подождите минутку, закрою как следует. Дорожка узкая, вы меня простите, если я пойду впереди?

Женщина повела ее по мощеной кирпичом дорожке мимо слив и яблонь. Потом они свернули налево, на мшистую тропинку, обсаженную крыжовником. Дальше была площадка или полянка, на ней — качели, а за ней — парники. Затем началась настоящая деревушка, какие бывают в больших усадьбах; женщины шли по улочке, и с обеих сторон были всякие постройки — амбары, сараи, еще одна теплица, конюшня, свинарник. Наконец, через огород, расположенный на довольно крутом склоне, они добрались до розовых кустов, чопорных и неприступных в зимнем уборе. Дорожка здесь была выложена дощечками. Джейн постаралась вспомнить, что же напоминает ей этот сад. «Кролик Питер»? note 1 или «Роман о розе»? note 2 Сад Клингзора? Сад из «Алисы»? А может быть, сады на мессопотамских зиккуратах, породившие легенду о райском саде? Фрейд говорит, что мы любим сады, потому что они символизируют женское тело. Мужская точка зрения… Для женщин сад — это нечто иное. Или нет? Неужели женщины тоже неравнодушны к женскому телу? Ей вспомнилась фраза: «Женская красота трогает и мужчин, и женщин, и не случайно богиня любви старше и сильнее, чем бог». Откуда это? И почему в голову лезет такая чушь? Она собралась. Странное чувство овладело ею — она на чужой земле, и надо держаться изо всех сил. В эту минуту они вынырнули из-под лавров к маленькой двери, около которой стояла бочка с водой. Наверху, в длинной стене, хлопнуло окно.

Чуть позже Джейн оказалась в большой комнате с печкой вместо камина. Ковра тут не было, стены были выбелены, и все это напоминало монастырь. Шаги высокой женщины затихли в переходах, и теперь Джейн слышала лишь карканье ворон. «Попалась я, — подумала она. — Придется отвечать на всякие вопросы». Она считала себя современным человеком, который может говорить о чем угодно, но сейчас в ее сознании то и дело всплывали вещи, о которых она не могла бы сказать вслух. «У зубных врачей хоть журналы лежат», — подумала она и открыла какую-то книгу. Там было написано: «Женская красота трогает и мужчин, и женщин, и не случайно богиня любви старше и сильнее, чем бог. Желать, чтоб твоей красоты желали — суетность Лилит. Желать, чтобы твоей красоте радовались — послушание Евы. Лишь в возлюбленном счастлива возлюбленная своей красотой. Послушание — путь к радости, смирение…»

Дверь отворилась. Джейн густо покраснела и захлопнула книгу. В дверях стояла высокая молодая женщина. Сейчас она вызывала в Джейн тот полузавистливый восторг, который женщины часто испытывают к другому, чем у них, типу красоты: «Хорошо быть такой высокой, — подумала Джейн, — такой смелой, как амазонка, такой решительной».

— Вы м-сс Стэддок? — спросила женщина.

— Да, — ответила Джейн.

— Мы ждали вас, — сказала женщина. — Меня зовут Камилла, Камилла Деннистоун.

Джейн пошла за ней по узким переходам, думая о том, что они, должно быть, еще в задней, непарадной части дома, а дом этот очень большой. Наконец, Камилла постучала в дверь, тихо сказала: «Она пришла» (Джейн подумала: «как служанка») — и отошла в сторону. Мисс Айронвуд, вся в черном, сидела, сложив на коленях руки, точно так же, как в последнем сне, если это был сон.

— Садитесь, моя милая, — сказала мисс Айронвуд.

Руки у нее были очень большие, но никак не грубые. У нее все было большим — и нос, и рот, и серые глаза. По-видимому, ей давно перевалило за пятьдесят.

— Как вас зовут, моя милая? — спросила мисс Айронвуд и взяла карандаш.

— Джейн Стэддок.

— Вы замужем?

— Да.

— Муж знает, что вы к нам пришли?

— Нет.

— Простите, сколько вам лет?

— Двадцать три.

— Так, — сказала мисс Айронвуд. — Что же вас беспокоит?

Джейн вдохнула побольше воздуха.

— Я вижу странные сны, — ответила она. — Вероятно, у меня депрессия.

— Какие именно сны? — уточнила мисс Айронвуд.

Джейн рассказывала довольно сбивчиво и глядела на сильные пальцы, державшие карандаш; суставы этих пальцев становились все белее, на руке вздулись вены, и, наконец, карандаш сломался. Джейн смолкла в удивлении и подняла голову. Большие серые глаза все так же смотрели на нее.

— Продолжайте, моя милая, — подбодрила ее мисс Айронвуд.

Когда Джейн закончила, мисс Айронвуд довольно долго молчала, и Джейн начала сама:

— Как вы считаете, у меня что-то серьезное? Это болезнь?

— Нет, — ответила мисс Айронвуд.

— Значит, это пройдет?

— Не думаю.

Джейн удивилась.

— Неужели меня нельзя вылечить?

— Да, вылечить вас нельзя, потому что вы не больны.

«Она издевается, — подумала Джейн. — Она считает, что я сумасшедшая».

— Какая ваша девичья фамилия? — спросила мисс Айронвуд.

— Тюдор, — ответила Джейн. В другую минуту она бы смутилась, ибо очень боялась, как бы не подумали, что она этим гордится.

— Йоркширская ветвь?

— Да…

— Вы не читали небольшую книгу, всего в сорок страниц, о битве при Вустере? Ее написал ваш предок.

— Нет. У папы она была. Он говорил, что это единственный экземпляр. Но потом она куда-то пропала.

— Ваш отец ошибался, сохранилось еще по меньшей мере два экземпляра. Один — в Америке, другой — здесь, у нас.

— Так что же это за книга?

— Ваш предок абсолютно верно описал битву в тот самый день, когда она состоялась. Но он там не был. Он был в Йорке.

Джейн растерянно смотрела на мисс Айронвуд.

— Ваш предок видел битву во сне, — сказала та.

— Я не понимаю…

— Ясновидение передается по наследству.

Джейн задохнулась, словно ее оскорбили. Именно такие вещи она ненавидела. Что-то древнее, непонятное, неразумное без спроса врывалось в ее жизнь.

— У вас нет доказательств… — начала она.

— У нас есть ваши сны, — перебила ее мисс Айронвуд.

Тон ее, и без того серьезный, стал строгим. «Неужели она не понимает, — думала Джейн, — что человеку неудобно обвинить во лжи даже далекого предка?»

— Сны? — настороженно выговорила она.

— Да, — подтвердила мисс Айронвуд.

— Что вы имеете в виду?

— Я считаю, что вы видите правду. Алькасан действительно сидел в камере, к нему приходил человек.

— Но это же смешно! — возмутилась Джейн. — Это чистое совпадение, а потом был обычный кошмар. Ему отвернули голову! И… откопали старика, оживили…

— Небольшие неточности есть, но остальное — правда.

— Я в такие вещи не верю.

— Конечно. Вас так воспитали, — заметила мисс Айронвуд. — Но вам придется самой убедиться, что у вас дар ясновидения.

Джейн подумала о фразе из книги и о самой мисс Айронвуд — их она тоже знала заранее… Но это же чепуха!..

— Значит, вы не можете мне помочь? — спросила она.

— Я могу сказать вам правду, — отвечала мисс Айронвуд. — Во всяком случае, пытаюсь.

— Но вы не можете это остановить… вылечить?

— Ясновидение — не болезнь.

— Да на что оно мне! — вскричала Джейн.

Мисс Айронвуд молчала.

— Может, вы мне кого-нибудь порекомендуете? — спросила Джейн.

— Если вы пойдете к психоаналитику, — отозвалась мисс Айронвуд, — он будет вас лечить, исходя из предпосылки, что эти сны порождение вашего подсознания. Не знаю, что из этого выйдет. Боюсь, что ничего хорошего. А сны останутся.

— Зачем все это? — возмутилась Джейн. — Я хочу жить нормально. Я хочу работать. Почему именно я должна такое терпеть?

— Ответ на ваш вопрос известен лишь высшим силам.

Они обе помолчали. Потом Джейн неловко поднялась и сказала:

— Что ж, я пойду. — И вдруг прибавила: — А вы откуда знаете, что это правда?

— На это я отвечу. Мы знаем, что сны ваши — правда, ибо часть фактов известна нам и без них. Именно поэтому д-р Димбл так вами заинтересовался.

— Значит, он меня послал не ради того, чтобы помочь мне, а ради вашей пользы?! — удивилась Джейн. — Жаль, что я этого не знала. Вышло недоразумение. Я думала, он хочет мне помочь.

— Он и хочет. Кроме того, он хочет помочь нам.

— Очень рада, что меня не забыли… — с ледяной иронией произнесла Джейн, но попытка не удалась. Она все-таки растерялась и сильно покраснела. Ведь она была очень молода.

— Милая моя, — сказала мисс Айронвуд. — Вы не понимаете, как все это серьезно. То, что вы видели, связано с делами, перед которыми и наше с вами счастье, и даже самая жизнь поистине ничтожны. От вашего дара вам не избавиться. Не пытайтесь подавить его. Ничего не выйдет, а вам будет плохо. С другой стороны, вы можете употребить его во благо. Тогда и сами вы придете в себя, и людям очень поможете. Если же вы расскажете о нем кому-нибудь еще, им воспользуются почти наверняка те, для кого и счастье ваше, и жизнь — не важнее, чем жизнь и счастье мухи. Вы видели во сне настоящих, существующих людей. Вполне возможно, они знают, что вы невольно следите за ними. Если это так, они не успокоятся, пока не завладеют вами. Советую вам быть с нами, это лучше и для вас самой.

— Вы все время говорите «мы». Тут что, какое-нибудь общество?

— Если хотите, можете называть это обществом.

Джейн уже несколько минут стояла. Все возмутилось в ней — и уязвленное самолюбие, и ненависть к таинственному. Ей было важно одно: не слышать больше серьезного, терпеливого голоса. «Она мне только повредила», — думала Джейн, все еще видя в себе больную. Вслух она произнесла:

— Мне пора. Я не понимаю, о чем вы говорите. И я не хочу ни во что ввязываться.

К обеду Марк немного повеселел, благодаря виски, которое они пили с мисс Хардкастл. Я обману вас, если скажу, что Фея ему понравилась. Конечно, он ощущал ту гадливость, которую ощущает молодой мужчина в обществе непристойно-развязной, но привлекательной женщины. Собеседница его явно это понимала и даже находила в этом удовольствие. Она рассказывала ему множество зверских анекдотов. Марк часто видел, как женщины пытаются острить по-мужски; и это шокировало его, но все же он чувствовал свое превосходство. Фея оставила мужчин далеко позади. Затем она перешла к профессиональным темам, и Марк содрогнулся, услышав, что в девяноста случаях из ста казнят не тех, кого надо. Сообщила она и некоторые детали казней, которые ему и в голову не приходили.

Да, это было противно. Однако, все перекрывало дивное ощущение, что ты — свой человек. За день он много раз чувствовал себя чужим, и чувство это исчезло, когда мисс Хардкастл заговорила с ним. Жизнь она прожила интересную. Она побывала и суфражисткой, и британской фашисткой, не один раз сидела в тюрьме, встречалась с премьерами, диктаторами, кинозвездами. Она знала с обеих сторон, что может, а чего не может полиция, и считала, что может она почти все. Институтскую полицию она ставила очень высоко; и сообщила, что сейчас особенно важно внушить публике, насколько лечение гуманней наказания. Однако, на ее пути еще встало немало бюрократических преград. «Правда, газеты все за нас, кроме двух, — изрекла она. — Ничего, мы и эти прихлопнем». Марк не совсем понял ее, и она объяснила, что полиции страшно мешает идея «заслуженного наказания». Считается, что с преступником можно сделать то-то и то-то, но не больше. У лечения же пределов нет — лечи себе, пока не вылечишь, а уж вылечился ли больной, решать не суду. Лечить гуманно, а предотвращать болезнь — еще гуманней. Скоро все, кто попадется в руки полиции, будут под контролем института, а там и вообще все, каждый человек. «Тут-то мы с тобой и нужны, — доверительно заметила она, тыкая пальцем Марку в жилет. — В конечном счете, сынок, что полицейская служба, что социология, — одна собака. Значит, нам с тобой вместе работать».

Насчет Стила она отметила сразу, что он человек опасный. «А главное, — посоветовала она, — ладь с двумя: с Фростом и с Уизером». Над страхами его она посмеялась. «Ничего! Главное — не лезь, куда не просят. Всему свое время. А пока что делай дело, и не всему верь, что говорят.»

За обедом Марк оказался рядом с Хинджестом.

— Ну, как? — осведомился тот. — Остаетесь?

— Вроде бы да, — ответил Марк.

— А то бы я вас прихватил, — заметил Хинджест. — Сегодня еду.

— Почему же вы уезжаете?

— Знаете ли, кому что нравится. Если вам по вкусу итальянские евнухи, сумасшедшие священники и такие бабы — что ж, говорить не о чем.

— Мне кажется, нельзя судить по отдельным людям. Это все-таки не клуб.

— Судить? В жизни не судил, кроме как на цветочных выставках. Я думал, здесь хоть какая-то наука. Оказывается, это скорее политический заговор. Вот я и еду домой. Стар я для таких дел, а если уж играть в заговорщиков, то я лучше выберу себе других, по вкусу.

— Вы хотите сказать, что не одобряете социального планирования? Конечно, с вашей сферой знания оно не связано, но с социологией…

— Такой науки нет. А если бы я увидел, что химия вместе с тайной полицией под управлением старой бабы без лифчика работает над тем, как отобрать у людей дома, детей, имущество, я послал бы ее к чертям и стал разводить цветы.

— Мне кажется, я понимаю вашу симпатию к маленьким людям, но когда занимаешься тем, что действительно жизненно важно…

— Вот что получается, — перебил Хинджест, — когда изучают человека. Людей изучать нельзя, их можно узнавать, а это дело другое. Поизучаешь их, поизучаешь — и захочешь отобрать то, ради чего живут все, кроме кучки интеллектуалов.

— Билл! — крикнула Фея, сидевшая почти напротив, чуть наискосок. Хинджест повернулся к ней, и лицо его стало багровым.

— Вы что, сейчас и едете? — прогрохотала Фея.

— Да, мисс Хардкастл, еду.

— А меня не подкинете?

— Буду счастлив, — пробурчал Хинджест, — если только нам в одну сторону.

— Вам куда?

— В Эджстоу.

— Через Брэнсток?

— Нет. Я сверну у ворот старого поместья, на Поттерс-Лейн.

— Ах, черт! Не подходит. Ладно, успеется.

После обеда, уже в пальто, Хинджест снова заговорил с Марком, и тому пришлось дойти с ним до машины.

— Послушайте меня, Стэддок, — сказал он. — Или сами как следует подумайте. Я в социологию не верю, но в Брэктоне вы хоть живете по-человечески. Здесь вы и себе повредите… и, честное слово, еще многим.

— На все могут быть две точки зрения, — заметил Марк.

— Что? Две? Сотни их может быть, пока не знаешь ответа. Тогда будет одна. Но это не мое дело. Доброй ночи.

— Доброй ночи, — попрощался Марк, и машина тронулась.

К вечеру похолодало. Орион, неведомый Марку, сверкал над деревьями. В дом идти не хотелось. Хорошо, если еще побеседуешь с интересными людьми; а вдруг опять будешь слоняться как чужой, прислушиваясь к разговорам, в которые неудобно вклиниться? Однако Марк устал. Вдоль фасада он добрался до какой-то дверцы и, минуя холл, пошел прямо к себе.

Камилла Деннистоун проводила Джейн до ворот, которые выходили на дорогу гораздо дальше. Джейн не хотела показаться ни слишком открытой, ни слишком застенчивой, и потому попрощалась кое-как. Она не знала, чушь ли все это, но хотела верить, что чушь. Нет, ее не втянешь, ее не впутаешь. Она сама себе хозяйка. Джейн давно считала, что главное — сохранить свою независимость. Даже тогда, когда она поняла, что выйдет замуж за Марка, она подумала: «Но жить я буду собственной жизнью». Мысль эта не покидала ее больше, чем на пять минут. Она всегда помнила, что женщина слишком многим жертвует ради мужчины, и обижалась, что Марк этого не понимал. Она и ребенка не хотела именно потому, что боялась, как бы он не помешал ей жить собственной жизнью.

Когда она вошла к себе, зазвонил телефон.

— Это вы, Джейн? — услышала она. — Это я, Маргарет. У нас такая беда… Приеду, расскажу. Сейчас не могу, слишком разозлилась. Вам негде меня положить? Что? Марк уехал? Да, с удовольствием, если вас это не затруднит. Сесил ночует у себя в колледже. Точно не помешаю? Спасибо вам огромное. Через полчаса приеду.