КЛАЙВ СТЕЙПЛ ЛЬЮИС
      КОНЬ И ЕГО МАЛЬЧИК
      (ХРОНИКИ НАРНИИ III)
      СОДЕРЖАНИЕ
      1. Побег 2. Первое приключение 3. У врат Ташбаана 4. Король и королева 5. Принц Корин 6. Шаста среди усыпальниц 7. Аравита в Ташбаане 8. Аравита во дворце 9. Пустыня 10. Отшельник 11. Неприятный спутник 12. Шаста в Нарнии 13. Битва 14. О том, как игого стал умнее 15. Рабадаш вислоухий
      1. ПОБЕГ
      Это повесть о событиях, случившихся в Нарнии и к Югу от нее тогда, когда ею правили король Питер и его брат, и две сестры. В те дни, далеко на Юге, у моря, жил бедный рыбак по имени Аршиш, а с ним мальчик по имени Шаста, звавший его отцом. Утром Аршиш выходил в море ловить рыбу, а днем запрягал осла, клал рыбу в повозку и ехал в ближайшую деревню торговать. Если он выручал много, он возвращался в добром духе и Шасту не трогал; если выручал мало, придирался, как только мог, и даже бил мальчика. Придраться было нетрудно, Шаста делал все по дому - стирал и чинил сети, стряпал и убирал. Шаста никогда не думал о том, что лежит от них к Югу; он бывал с Аршишем в деревне, и ему там не нравилось. Он видел точно таких людей, как его отец - в грязных длинных одеждах, сандалиях и тюрбанах, с грязными длинными бородами, медленно толковавших об очень скучных делах. Зато его живо занимало все, что лежит к Северу; но туда его не пускали. Чиня на пороге сети, он с тоской глядел на Север, но видел только склон холма и небо, и редких птиц. Когда Аршиш сидел дома, Шаста спрашивал: "Отец, что там, за холмом?" Если Аршиш сердился, он драл его за уши, если же был спокоен, отвечал: "Сын мой, не думай о пустом. Как сказал мудрец, прилежание - корень успеха, а те, кто задают пустые вопросы, ведут корабль глупости на рифы неудачи". Шасте казалось, что за холмом - какая-то дивная тайна, которую отец до поры скрывает от него. На самом же деле рыбак говорил так, ибо не знал, да и знать не хотел, какие земли лежат к Северу. У него был практический ум. Однажды с Юга прибыл незнакомец, совсем иной, чем те, кого видел Шаста до сих пор. Он сидел на прекрасном коне, и седло его сверкало серебром. Сверкали и кольчуга, и острие шлема, торчащее над тюрбаном. На боку его висел ятаган, спину прикрывал медный щит, в руке было копье. Незнакомец был темен лицом, но Шаста привык к темнолицым, удивило его иное: борода, выкрашенная в алый цвет, вилась кольцами и лоснилась от благовоний. Аршиш понял, что это - тархан, то есть вельможа, и склонился до земли, незаметно показывая Шасте, чтобы и тот преклонил колени. Незнакомец попросил ночлега на одну ночь, и Аршиш не посмел отказать ему. Все лучшее, что было в доме, хозяин поставил перед ним, а мальчику (так всегда бывало, когда приходили гости) дал кусок хлеба и выгнал во двор. В таких случаях Шаста спал с ослом, в стойле; но было еще рано и, поскольку никто никогда не говорил ему, что нельзя подслушивать, он сел у самой стены. - О, хозяин! - промолвил тархан. - Мне угодно купить у тебя этого мальчика. - О, господин мой! - отвечал рыбак, и Шаста угадал по его голосу, что глазки у него блеснули. - Как продам я, твой верный раб, своего собственного сына? Разве не сказал поэт: "Сильна, как смерть, отцовская любовь, а сыновья дороже, чем алмазы?" - Возможно, - сухо выговорил тархан, - но другой поэт говорил: "Кто хочет гостя обмануть - подлее, чем гиена". Не оскверняй ложью свои уста. Он тебе не сын, ибо ты темен лицом, а он светел и бел, как проклятые, но прекрасные нечестивцы с Севера. - Давно сказал кто-то, - отвечал рыбак, - что око мудрости острее копья! Знай же, о мой высокородный гость, что я, по бедности своей, никогда не был женат. Но в год, когда Тисрок (да живет он вечно) начал свое великое и благословенное царствование, в ночь полнолуния, боги лишили меня сна. Я встал с постели и вышел поглядеть на луну. Вдруг послышался плеск воды, словно кто-то греб веслами, и слабый крик. Немного позже прилив прибил к берегу маленькую лодку, в которой лежал иссушенный голодом человек. Должно быть, он только что умер, ибо он еще не остыл, а рядом с ним был пустой сосуд и живой младенец. Вспомнив о том, что боги не оставляют без награды доброе дело, я прослезился, ибо раб твой мягкосердечен, и... - Не хвали себя, - прервал его тархан. - Ты взял младенца, и он отработал тебе вдесятеро твою скудную пищу. Теперь скажи мне цену, ибо я устал от твоего пусторечия. - Ты мудро заметил, господин, - сказал рыбак, - что труд его выгоден мне. Если я продам этого отрока, я должен купить или нанять другого. - Даю тебе пятнадцать полумесяцев, - сказал тархан. - Пятнадцать! - взвыл Аршиш. - Пятнадцать монет за усладу моих очей и опору моей старости! Не смейся надо мною, я сед. Моя цена - семьдесят полумесяце?.. Тут Шаста поднялся и тихо ушел. Он знал, как люди торгуются. Он знал, что Аршиш выручит за него больше пятнадцати монет, но меньше семидесяти, и что спор протянется не один час. Не думайте, что Шаста чувствовал то самое, что почувствовали бы мы, если бы наши родители решили нас продать. Жизнь его была не лучше рабства, и тархан мог оказаться добрее, чем Аршиш. К тому же, он очень обрадовался, узнав свою историю. Он часто сокрушался прежде, что не может любить рыбака, и когда понял, что тот ему чужой, с души его упало тяжкое бремя. "Наверное, я сын какого-нибудь тархана, - думал он, - или Тисрока (да живет он вечно), а то и божества!" Так думал он, стоя перед хижиной, а сумерки сгущались, и редкие звезды уже сверкали на небе, хотя у западного края оно отливало багрянцем. Конь пришельца, привязанный к столбу, мирно щипал траву. Шаста погладил его по холке, но конь не обратил внимания. И Шаста подумал: "Кто его знает, какой он, этот тархан!" - Хорошо, если он добрый, - продолжал он вслух. - У некоторых тарханов рабы носят шелковые одежды и каждый день едят мясо. Может быть, он возьмет меня в поход, и я спасу ему жизнь, и он освободит меня, и усыновит, и подарит дворец... А вдруг он жестокий? Тогда он закует меня в цепи. Как бы узнать? Конь-то знает, да не скажет. Конь поднял голову, и Шаста погладил его шелковый нос. - Ах, умел бы ты говорить! - воскликнул он. - Я умею, - тихо, но внятно отвечал конь. Думая, что это ему снится, Шаста все-таки крикнул: - Быть того не может! - Тише! - сказал конь. - На моей родине есть говорящие животные. - Где это? - спросил Шаста. - В Нарнии, - отвечал конь. - Меня украли, - рассказывал конь, когда оба они успокоились. - Если хочешь, взяли в плен. Я был тогда жеребенком, и мать запрещала мне убегать далеко к Югу, но я не слушался. И поплатился же я за это, видит Лев! Много лет я служу злым людям, притворяясь тупым и немым, как их кони. - Почему же ты им не признаешься? - Не такой я дурак! Они будут показывать меня на ярмарках и сторожить еще сильнее. Но оставим пустые беседы. Ты хочешь знать, каков мой хозяин Анрадин. Он жесток. Со мной - не очень, кони дороги, а тебе, человеку, лучше умереть, чем быть рабом в его доме. - Тогда я убегу, - сказал Шаста, сильно побледнев. - Да, беги, - сказал конь. - Со мною вместе. - Ты тоже убежишь? - спросил Шаста. - Да, если ты убежишь, - сказал конь. - Тогда мы, может быть, и спасемся. Понимаешь, если я буду без всадника, люди увидят меня и скажут: "У него нет хозяина" - и погонятся за мной. А с всадником - другое дело... Вот и помоги мне. Ты ведь далеко не уйдешь на этих дурацких ногах (ну и ноги у вас, людей!), тебя поймают. Умеешь ты ездить верхом? - Конечно, - сказал Шаста. - Я часто езжу на осле. - На чем? Ха-ха-ха! - презрительно усмехнулся конь (во всяком случае, хотел усмехнуться, а вышло скорей "го-го-го!.." У говорящих коней лошадиный акцент сильнее, когда они не в духе). - Да, - продолжал он, словом, не умеешь. А падать хотя бы? - Падать умеет всякий, - отвечал Шаста. - Навряд ли, - сказал конь. - Ты умеешь падать, и вставать, и, не плача, садиться в седло, и снова падать, и не бояться? - Я... постараюсь, - сказал Шаста. - Бедный ты, бедный, - гораздо ласковей сказал конь, - все забываю, что ты - детеныш. Ну, ничего, со мной научишься! Пока эти двое спорят, будем ждать, а заснут - тронемся в . путь. Мой хозяин едет на Север, в Ташбаан, ко двору Тисрока... - Почему ты не прибавил "да живет он вечно"? - испугался Шаста. - А зачем? - спросил конь. - Я свободный гражданин Нарнии. Мне не пристало говорить, как эти рабы и недоумки. Я не хочу, чтобы он вечно жил, и знаю, что он умрет, чего бы ему ни желали. Да ведь и ты свободен, ты - с Севера. Мы с тобой не будем говорить на их языке! Ну, давай обсуждать наши планы. Я уже сказал, что мой человек едет на Север, в Ташбаан. - Значит, нам надо ехать к Югу? - Не думаю, - сказал конь. - Если бы я был нем и глуп, как здешние лошади, я побежал бы домой, в свое стойло. Дворец наш - на Юге, в двух днях пути. Там он и будет меня искать. Ему и не догадаться, что я двинусь к Северу. Скорее всего, он решит, что меня украли. - Ура! - закричал Шаста. - На Север! Я всегда хотел его увидеть. - Конечно, - сказал конь, - ведь ты оттуда. Я уверен, что ты хорошего северного рода. Только не кричи. Скоро они заснут. - Я лучше посмотрю, - сказал Шаста. - Хорошо, - сказал конь. - Только поосторожней. Было совсем темно и очень тихо, одни лишь волны плескались о берег, но этого Шаста не замечал, он слышал их день и ночь, всю жизнь. Свет в хижине погасили. Он прислушался, ничего не услышал, подошел к единственному окошку и различил секунды через две знакомый храп. Ему стало смешно: подумать только, если все пойдет как надо, он больше никогда этих звуков не услышит! Стараясь не дышать, он немножко устыдился, но радость была сильнее стыда. Тихо пошел он по траве к стойлу, где был ослик - он знал где лежит ключ, отпер дверь, отыскал седло и уздечку: их спрятали туда на ночь. Потом поцеловал ослика в нос и прошептал: "Прости, что мы тебя не берем". - Пришел, наконец! - сказал конь, когда он вернулся. - Я уже гадал, что с тобой случилось. - Я доставал твои вещи из стойла, - ответил Шаста. - Ты не скажешь, как их приладить? Потом, довольно долго, он их прилаживал, стараясь ничем не звякнуть. "Тут потуже, - говорил конь. - Нет, вот здесь. Подтяни еще". Напоследок он сказал: - Вот смотри, это поводья, но ты их не трогай. Приспособь их посвободней к луке седла, чтобы я двигал головой, как хотел, И главное, не трогай. - Зачем же они тогда? - спросил Шаста. - Чтобы меня направлять, - отвечал конь. - Но сейчас выбирать дорогу буду я, и тебе их трогать ни к чему. А еще - не вцепляйся мне в гриву. - За что же мне держаться? - снова спросил Шаста. - Сжимай покрепче колени, - сказал конь. - Тогда и научишься хорошо ездить. Сжимай мне коленями бока сколько хочешь, а сам сиди прямо и локти не растопыривай. Что ты там делаешь со шпорами? - Надеваю, конечно, - сказал Шаста. - Уж это я знаю. - Сними их и положи в переметную суму. Продадим в Ташбаане. Снял? Ну, садись в седло. - Ох, какой ты высокий! - с трудом выговорил Шаста после первой неудачной попытки. - Я конь, что поделаешь, - сказал конь. - А ты на меня лезешь, как на стог сена. Вот, так получше! Теперь распрямись и помни насчет коленей. Смешно, честное слово! На мне скакали в бой великие воины, и дожил я до такого мешка! Что ж, поехали, - и он засмеялся, но не сердито. Конь превзошел себя, так он был осторожен. Сперва он пошел на Юг, старательно оставляя следы на глине, и начал переходить вброд речку, текущую в море, но на самой ее середине повернул и пошел против течения. Потом он вышел на каменистый берег - там следов не оставишь - и долго двигался шагом, пока хижина, стойло, дерево - словом все, что знал Шаста не растворилось в серой мгле июльской ночи. Тогда Шаста понял, что они уже на вершине холма, отделявшего от него мир. Он не мог толком разобрать, что впереди - как будто и впрямь весь мир, очень большой, пустой, бесконечный. - Ах, - обрадовался конь, - самое место для галопа! - Ой, не надо! - сказал Шаста. - Я еще не могу... пожалуйста, конь! Да, как тебя зовут? - И-йо-го-го-и-га-га-га-а!.. - Мне не выговорить, - сказал Шаста. - Можно я буду звать тебя Игого? - Что ж, зови, если иначе не можешь, - согласился конь. -А тебя как называть? - Шаста. - Да... Вот это и впрямь не выговоришь. А насчет галопа ты не бойся, он легче рыси, не надо подниматься-опускаться. Сожми меня коленями (это называется шенкеля) и смотри прямо между ушей. Только не гляди вниз! Если покажется, что падаешь, сожми сильнее, выпрями спину. Готов? Ну, во имя Нарнии!..
      2. ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
      Солнце стояло высоко, когда Шаста проснулся, ибо что-то теплое и влажное прикоснулось к его щеке. Открыв глаза, он увидел длинную конскую морду, вспомнил вчерашние события, сел, и громко застонал. - Ой, - еле выговорил он, - все у меня болит. Все как есть. Еле двигаюсь. - Здравствуй, маленький друг, - сказал конь. Ты не бойся, это не от ушибов, ты и упал-то раз десять, все на траву. Даже приятно... Правда, один раз ты отлетел далеко, но угодил в куст. Словом, это не ушибы, так всегда бывает поначалу. Я уже позавтракал. Завтракай и ты. - Какой там завтрак! - сказал Шаста. - Говорю же, я двинуться не могу. Но конь не отставал; он трогал несчастного и копытом, и мордой, пока тот не поднялся на ноги, а поднявшись. - не огляделся. Оттуда, где они ночевали, спускался пологий склон, весь в белых цветочках. Далеко внизу лежало море -так далеко, что едва доносился плеск волн. Шаста никогда не смотрел на него сверху, и не представлял, какое оно большое и разноцветное. Берег уходил направо и налево, белая пена кипела у скал, день был ясный, солнце сверкало. Особенно поразил Шасту здешний воздух. Он долго не мог понять, чего же не хватает, пока не догадался, что нету главного - запаха рыбы. (Ведь там - и в хижине, и у сетей - рыбой пахло всегда, сколько он себя помнил.) Это ему очень понравилось, и прежняя жизнь показалась давним сном. От радости он забыл о том, как болит все тело и спросил: - Ты что-то сказал насчет завтрака? - Да, - ответил конь, - посмотри в сумках. Ты их повесил на дерево ночью... нет, скорей под утро. Он посмотрел и нашел много хорошего: совсем свежий пирог с мясом, кусок овечьего сыра, горстку сушеных фиг, плоский сосудец с вином и кошелек с деньгами. Столько денег - сорок полумесяцев - он никогда еще не видел. Потом он осторожно сел у дерева, прислонился спиной к стволу и принялся за пирог; конь тем временем пощипывал травку. - А мы можем взять эти деньги? - спросил Шаста. - Это не воровство? - Как тебе сказать, - отвечал конь, прожевывая траву. -Конечно, свободные говорящие звери красть не должны, но это... Мы с тобой бежали из плена, мы - в чужой земле, деньги - наша добыча. И потом, без них не прокормишься. Насколько мне известно, вы, люди, не едите травы и овса. - Не едим. - А ты пробовал? - Да, бывало. Нет, не могу. И ты бы не мог на моем месте. - Странные вы твари, - заметил конь. Пока Шаста доедал лучший завтрак в своей жизни, друг его сказал: "Покатаюсь-ка, благо - без седла!.." Лег навзничь и стал кататься по земле, приговаривая: - Ах, хорошо! Спину почешешь, ногами помашешь. Покатайся и ты, сразу легче станет. Но Шаста засмеялся и сказал: - Какой ты смешной, когда лежишь на спине! - Ничего подобного! - ответил конь, но тут же лег на бок и прибавил не без испуга: - Неужели смешной? - Да, - отвечал Шаста. - Ну и что? - А вдруг говорящие лошади так не делают? - перепугался конь. - Ведь я научился у немых глупых лошадей... Какой ужас! Прискачу в Нарнию, и окажется, что я не умею себя вести. Как ты думаешь, Шаста? Нет, честно. Я не обижусь. Настоящие, свободные кони... говорящие... они катаются? - Откуда же мне знать? Я бы на твоем месте об этом не думал. Приедем увидим. Ты знаешь дорогу? - До Ташбаана - знаю. Потом дороги нет, там большая пустыня. Ничего, ты не бойся, одолеем! Нам будут видны горы, ты подумай, северные горы! За ними Нарния! Только бы пройти Ташбаан! От городов надо держаться подальше. - Обойти его нельзя? - Тогда придется сильно кружить, боюсь заплутаться. В глубине страны большие дороги, возделанные земли... Нет, пойдем вдоль берега. Тут нет никого, кроме овец, кроликов и чаек, разве что пастух-другой. Что ж, тронемся? Шаста оседлал коня и с трудом сел в седло, ноги у него очень болели, но Игого сжалился над ним и до самых сумерек шел шагом. Когда уже смеркалось, они спустились по тропкам в долину и увидели селение. Шаста спешился и купил там хлеба, лука и редиски, а конь, обогнув селение, остановился дальше, в поле. Через два дня они снова так сделали, и через четыре - тоже. Все эти дни Шаста блаженствовал. Ноги и руки болели все меньше. Конь уверял, что он сидит в седле, как мешок ("Стыдно, если нас увидят!" говорил он), но учителем был терпеливым - никто не научит ездить верхом лучше, чем сама лошадь. Шаста уже не боялся рыси и не падал, когда конь останавливался с разбегу или неожиданно кидался в сторону (оказывается, так часто делают в битве). Конечно, Шаста просил, чтобы конь рассказал ему о том, как сражался вместе с тарханом; и тот рассказывал, как они переходили вброд реки, и долго шли без отдыха, и бились с вражьим войском; боевые кони, самой лучшей крови, бьются не хуже воинов: кусаются, лягаются, и умеют, когда надо, повернуться так, чтобы всадник получше ударил врага мечом или боевым топориком. Но рассказывал он реже, чем Шаста о том просил. - Ладно, не надо, - говорил он, - Сражался я по воле Тис-рока, словно раб или немая лошадь. Вот в Нарнии, среди своих, я буду сражаться, как свободный! За Нарнию! О-го-го-го-о! Вскоре Шаста понял, что после таких речей конь пускается в галоп. Уже не одну неделю двигались они вдоль моря и видели больше бухточек, речек и селений, чем Шаста мог запомнить. Однажды, в лунную ночь, они не спали, ибо выспались днем, в путь вышли под вечер. Оставив позади холмы, они пересекали равнины. Слева, в полумиле, был лес. Море лежало справа, за низкой песчаной дюной. Конь то шел шагом, то пускался рысью, но вдруг он резко остановился. - Что там? - спросил Шаста. - Тиш-ш! - сказал конь, насторожив уши. - Ты ничего не слышал? Слушай! - Как будто лошадь, к лесу поближе, - сказал Шаста, послушав с минутку. - Да, это лошадь, - сказал конь. - Ах, нехорошо!.. - Ну, что такого, крестьянин едет! - сказал Шаста. - Крестьяне так не ездят, - возразил Игого, - и кони у них не такие. Неужели не слышишь? Это настоящий конь и настоящий тархан. Нет, не конь... слишком легко ступает... так, так... Это прекраснейшая кобыла. - Что ж, сейчас она остановилась, - сказал Шаста. - Верно, - сказал конь. - А почему? Ведь и мы остановились... Друг мой, кто-то выследил нас. - Что же нам делать? - тихо спросил Шаста. - Как ты думаешь, они нас видят? - Нет, слишком темно, - сказал конь. - Смотри, вон туча! Когда она закроет луну, мы как можно тише двинемся к морю. Если что, песок нас скроет. Они подождали, и сперва - шагом, потом легкой рысью двинулись на берег. Но туча была уж очень темной, а море все не показывалось. Шаста подумал: "Наверное, мы уже проехали дюны", как вдруг сердце у него упало: оттуда, спереди, послышалось долгое, скорбное, жуткое рычанье, В тот же миг конь повернул и понесся во весь опор к лесу, от берега. - Что это? - еле выговорил Шаста. - Львы! - на скаку отвечал конь, не оборачиваясь. После этого оба молчали, пока перед ними не сверкнула вода. Конь перешел вброд широкую мелкую речку и остановился. Он весь вспотел и сильно дрожал. - Теперь не унюхают, - сказал конь, немного отдышавшись. - Вода отбивает запах. Пройдемся немного. Пока они шли, он сказал: - Шаста, мне очень стыдно. Я перепугался, как немая тархистанская лошадь. Да, я недостоин называться говорящим конем. Я не боюсь мечей и копий, и стрел, но это... это... Пройдусь-ка я рысью. Но рысью он шел недолго; уже через минуту он пустился галопом, что неудивительно, ибо совсем близко раздался глухой рев, на сей раз - слева, из леса. - Еще один, - проговорил он на бегу. - Эй, слушай, - крикнул Шаста, - та лошадь тоже скачет! - Ну и хо-хо-хорошо! - выговорил конь. - У тархана меч... Он защитит нас. - Что ты! - сказал Шаста. - Тебе все львы, да львы! Нас могут поймать. Меня повесят как конокрада! Он меньше чем конь боялся львов, потому что никогда их не видел. Конь только фыркнул в ответ и прянул вправо. Как ни странно, другая лошадь прянула влево, и вслед за этим кто-то зарычал - сперва справа, потом слева. Лошади кинулись друг к другу. Львы, видимо, тоже - они рычали попеременно, с обеих сторон, не отставая от скачущих лошадей. Наконец, луна выплыла из-за туч, и в ярком свете Шаста увидел ясно, как днем, что лошади несутся морда к морде, словно на скачках. Игого потом говорил, что таких скачек в Тархистане и не видывали. Шаста уже не надеялся ни на что. Он думал лишь о том, сразу съедает тебя лев или сперва играет, как кошка с мышкой, и очень ли это больно. Думал он об этом, но видел все (так бывает в очень страшные минуты). Он видел, что другой всадник мал ростом, что кольчуга его ярко сверкает, в седле он сидит как нельзя лучше, а бороды у него нет. Что-то блеснуло внизу перед ними. Прежде, чем Шаста догадался, что это, он услышал всплеск и ощутил во рту вкус соленой воды. Они попали в узкий рукав, отходящий от моря. Обе лошади плыли, и вода доходила Шасте до колен. Сзади слышалось сердитое рычанье и, оглянувшись, Шаста увидел у воды темную глыбу, но одну. "Другой лев отстал", - подумал он. По-видимому, лев не собирался ради них лезть в воду. Кони наполовину переплыли узкий залив, другой берег уже был виден, а тархан не говорил ни слова. "Заговорит, - подумал Шаста. - Как только выйдем на берег. Что я ему скажу? Надо что-нибудь выдумать..." И тут он услышал два голоса. - Ах, как я устала!.. - говорил один. - Тише, Уинни! - говорил другой. - Придержи язычок! "Это мне снится", - подумал Шаста. - "Честное слово, та лошадь заговорила!" Вскоре обе лошади уже не плыли, а шли, а потом - вылезли на берег. Вода струилась с них, камешки хрустели под копытами. Маленький всадник, как это ни странно, ни о чем не спрашивал. Он даже не глядел на Шасту. Но Игого вплотную подошел к другой лошади и громко фыркнул. - Стой! - сказал он. - Я тебя слышал. Меня не обманешь. Госпожа моя, ты - говорящая лошадь, ты тоже из Нарнии! - Тебе какое дело? - вскрикнул странный тархан, и схватился за эфес. Но голос его кое-что подсказал Шасте. - Да это девочка! - догадался он. - А тебе какое дело? - продолжала незнакомка. - Зато ты - мальчик! Грубый, глупый мальчишка! Наверное - раб и конокрад. - Нет, маленькая госпожа, - сказал конь. - Он не украл меня. Если уж на то пошло, я его украл. Что же до того, мое ли это дело - посуди сама. Земляки непременно приветствуют друг друга на чужбине. - Конечно, - поддержала его лошадь. - Уж ты-то молчи! - сказала девочка. - Видишь, в какую беду я из-за тебя попала! - Никакой беды нет, - сказал Шаста. - Можете ехать, куда ехали. Мы вас не держим. - Еще бы! - вскричала всадница. - Как трудно с людьми!.. - сказал кобыле конь. - Ну просто мулы... Давай, мы с тобой разберемся. Должно быть, госпожа, тебя тоже взяли в плен, когда ты была жеребенком? - Да, господин мой, - печально отвечала Уинни. - А теперь ты бежала? - Скажи ему, чтобы не лез, когда не просят, - вставила всадница. - Нет, Аравита, не скажу, - ответила Уинни. - Я и впрямь бежала, Не только ты, но и я. Такой благородный конь нас не выдаст. Господин мой, мы держим путь в Нарнию. - Конечно, - сказал конь. - И мы тоже. Всякий поймет, что оборвыш, едва сидящий в седле, откуда-то сбежал. Но не странно ли, что молодая тархина едет ночью, без свиты, в кольчуге своего брата, и боится чужих, и просит всех не лезть не в свое дело? - Ну, хорошо, - сказала девочка. - Ты угадал, мы с Уинни сбежали из дому. Мы едем в Нарнию. Что же дальше? - Дальше мы будем держаться вместе, - ответил конь. -Надеюсь, госпожа моя, ты не откажешься от моей защиты и помощи? - Почему ты спрашиваешь мою лошадь, а не меня? - разгневалась Аравита. - Прости меня, госпожа, - сказал конь, чуть-чуть прижимая книзу уши, у нас в Нарнии так не говорят. Мы с Уинни -свободные лошади, а не здешние немые клячи. Если ты бежишь в Нарнию, помни: Уинни - не "твоя лошадь". Скорее уж ты "ее девочка". Аравита раскрыла рот, но заговорила не сразу. Вероятно, раньше она так не думала. - А все-таки, - сказала она наконец, - зачем нам ехать вместе? Ведь нас скорее заметят. - Нет, - сказал Игого; а Уинни его поддержала: - Поедем вместе, поедем! Я буду меньше бояться. Я и дороги толком не знаю. Такой замечательный конь, куда умнее меня. Шаста сказал: - Оставь ты их! Видишь, они не хотят... - Мы хотим! - перебила его Уинни. - Вот что, - сказала девочка. - Против вас, господин конь, я ничего не имею, но откуда вы знаете, что этот мальчишка нас не выдаст? - Скажи уж прямо, что я тебе - не компания! - воскликнул Шаста. - Не кипятись, - сказал конь. - Госпожа права. Нет, - обратился он к ней, - я за него ручаюсь. Он верен мне, он добрый товарищ. К тому же он, несомненно, из Нарнии или Орландии. - Хорошо, поедем вместе, - сказала она, но не мальчику, а коню. - Я очень рад! - сказал конь. - Что ж, вода - позади, звери - тоже, не расседлать ли вам нас, не отдохнуть ли, и не послушать ли друг про друга? Дети расседлали коней, кони принялись щипать траву, Аравита вынула из сумы много вкусных вещей. Шаста есть отказался, стараясь говорить как можно учтивей, словно настоящий вельможа, но в рыбачьей хижине этому не научишься, и получалось не то. Он это, в сущности, понимал, становился все угрюмей, вел себя совсем уж неловко; кони же прекрасно поладили. Они вспоминали любимые места в Нарнии и выяснили, что приходятся друг другу троюродными братом и сестрой. Людям стало еще труднее, и тут Игого сказал: - Маленькая госпожа, поведай нам свою повесть. И не спеши, за нами никто не гонится. Аравита немедленно села, красиво скрестив ноги, и важно начала свой рассказ. Надо сказать вам, что в этой стране и правду, и неправду рассказывают особым слогом; этому учат с детства, как учат у нас писать сочинения. Только рассказы эти слушать можно, а сочинений, если я не ошибаюсь, не читает никто и никогда.
      3. У ВРАТ ТАШБААНА
      - Меня зовут Аравитой, - начала рассказчица. - Я прихожусь единственной дочерью могучему Кидраш-тархану, сыну Ришти-тархана, сына Кидраш-тархана, сына Ильсомбрэз-тисрока, сына Ардиб-тисрока, потомка богини Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделен правом стоять в туфлях перед Тисроком (да живет он вечно). Мать моя ушла к богам, и отец женился снова. Один из моих братьев пал в бою с мятежниками, другой еще мал. Случилось так, что мачеха меня невзлюбила, и солнце казалось ей черным, пока я жила в отчем доме. Потому она и подговорила своего супруга, а моего отца, выдать меня за Ахошту-тархана. Человек этот низок родом, но вошел в милость к Тисроку (да живет он вечно), ибо льстив и весьма коварен, и стал тарханом, и получил во владение города, а вскоре станет великим визирем, Годами он стар, видом гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но мой отец, повинуясь жене и прельстившись его богатством, послал к нему гонцов, которых он милостиво принял и прислал с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом. Когда я это узнала, солнце померкло для меня и я легла на ложе и плакала целые сутки, Наутро я встала, умылась, велела оседлать кобылу по имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и поскакала в зеленый дол. Там я спешилась, разорвала мои одежды, чтобы сразу найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила как дочь человеческая: "О, госпожа, не губи себя! Если ты останешься жить, ты еще будешь счастлива, а мертвые - мертвы". - Я выразилась не так красиво, - заметила Уинни. - Ничего, госпожа, так надо! - сказал ей Игого, наслаждавшийся рассказом. - Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им владеет. Продолжай, тархина! - Услышав такие слова. - продолжала Аравита, - я подумала, что разум мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше, чем комариного жала. Снова занесла я нож, но кобыла моя Уинни просунула морду между ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление мое было так сильно, что я забыла и о себе, и об Ахоште. "Как ты научилась говорить, о кобыла?" - обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете: там, в Нарнии, живут говорящие звери, и ее украли оттуда, когда она была жеребенком. Рассказы ее о темных лесах и светлых реках, и кораблях, и замках были столь прекрасны, что я воскликнула: "Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и Зардинах, владычицей мрака, отвези меня в эту дивную землю!" "О, госпожа! - отвечала мне кобыла моя Уинни, - в Нарнии ты обрела бы счастье, ибо там ни одну девицу не выдают замуж насильно". Надежда вернулась ко мне и я благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и украсть друг друга. Выполняя задуманное нами, я надела в доме отца лучшие мои одежды и пела, и плясала, и притворялась веселой, а через несколько дней обратилась к Кидраш-тархану с такими словами: "О, услада моих очей, могучий Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня с одной из моих прислужниц, дабы принести тайные жертвы Зардинах, владычице мрака и девства, как и подобает девице, выходящей замуж, ибо я вскоре уйду от нее к другим богам". И он отвечал мне: "Услада моих очей, да будет так". Покинув отца, я немедля отправилась к старейшему из его рабов, мудрому советнику, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем воздух или ясный солнечный свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он рыдал и молил меня остаться дома, но потом смирился и сказал: "Слушаю, о госпожа, и повинуюсь!". И я запечатала это письмо и спрятала его на груди. - А что там было написано? - спросил Шаста. - Подожди, мой маленький друг, - сказал Игого. - Ты портишь рассказ. Мы все узнаем в свое время. Продолжай, тархина. - Потом я кликнула рабыню и велела ей разбудить меня до зари, и угостила ее вином, и подмешала к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я оседлала сама кобылу мою Уинни, и еще до второй стражи мы с нею ушли - не в лес, как думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану. Я знала, что трое суток, не меньше, отец не будет искать меня, обманутый моими словами. На четвертый же день мы были в городе Азым Балдах, откуда идут дороги во все стороны нашего царства, и особо знатные тарханы могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живет он вечно). Потому я пошла к начальнику этих гонцов и сказала; "О, несущий весть, вот письмо от Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и пошли гонца". А начальник сказал мне: "Слушаюсь и повинуюсь". В этом письме было написано: "От Ахошты к Кидраш-тархану, привет и мир. Во имя великой Таш, непобедимой, непостижимой, знай, что на пути к тебе я милостью судеб встретил твою дочь, тархину Аравиту, которая приносила жертвы великой Зардинах, как и подобает девице. Узнав, кто передо мною, я был поражен ее красой и добродетелью. Сердце мое воспылало и солнце показалось бы мне черным, если бы я не заключил с ней немедля брачный союз. Я принес должные жертвы, в тот же час женился, и увез прекрасную в мой дом. Оба мы молим и просим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас и ликом своим, и речью, и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Надеюсь и уповаю, что тебя, моего истинного брата, не разгневает поспешность, вызванная лишь тем, что я полюбил твою дочь великой любовью. Да хранят тебя боги". Отдавши это письмо, я поспешила покинуть Азым Балдах, дабы миновать Ташбаан к тому дню, когда отец мой прибудет туда или пришлет гонцов. На этом пути за нами погнались львы и мы повстречались с вами. - А что было дальше с той девочкой? - спросил Шаста. - Ее высекли, конечно, за то, что она проспала, - ответила Аравита. И очень хорошо, она ведь наушничала мачехе. - А по-моему, плохо, - сказал Шаста. - Прости, о тебе не подумала, - сказала Аравита. - И еще одного я не понял, - продолжал он, - ты не взрослая, ты не старше меня, а то и моложе. Разве тебя можно выдать замуж? Аравита не отвечала, но Игого сказал: - Шаста, не срамись! У тархистанских вельмож так заведено.