45

Победа по очкам

Волк Семен Алексеевич чистил зубы как раз на прошлые ноябрьские и потому очень удивился, когда клык (третий левый верхний) начал ныть.

Лечение было известное: как говорится, полощи и теплой водки тебе в мыльницу. А все дело было в том, что микроб Гришка по прозвищу Джомолунгма повел своих на штурм пика им. Луи Пастера, царствие ему (Луи) небесное, он помер, а дело его живет, т. е. микробы.

Заночевали, как водится, на бивуаке, к рассвету были готовы, загасили костры испытанным мужским способом, прошерудили в базальтах ямку, сложили туда все отходы, как учит «Гринпис», затем местный проводник микроб Ли (Утренняя Зорька) начистил ледорубы до алмазной грани, проверили связь, но, как только вышли на маршрут и просквозили первый отрицательный угол, тут же начался горячий ливень, да какой!

Просто последний день Помпеи.

Утренняя Зорька, местный абориген, шедший первым, принял на себя удар и скопытился быстро, завел «Реве та и стогне Днипр широкий», начал качаться на месте.

Остальные запросили по рации метеоусловия, но вместо метеоусловий запросили бочку соленых огурчиков в укропном рассоле. Началась большая свистопляска, региональный народный танец, на подмогу прибыли туземные карие сочки, и отряд расслабился.

Жены на родине все как одна начали прясть и ткать в ожидании мужей подгузники, так как пошли на пополнение демографической волны, и к возвращению альпинистов новый миллион малышей был готов с криками «Папа, папа!» бежать при шариках и флажках по взлетно-посадочной полосе навстречу героям.

Однако, когда отряд вернулся, эти малыши уже подросли, уже возили в колясочках внуков, а жены давно получали индексированную пенсию.

Но альпотряд на горном рубеже тоже даром времени не тратил: было основано новое стойбище с шахтами и рудниками, не говоря о роддомах, и волк Семен Алексеевич был вынужден пойти к ветфельдшеру кондору Акопу, тот быстро достал клещи, и пик им. Луи Пастера рухнул, проще говоря, был взят, зуб выдран.

Т. е. победа по очкам.

46

Плебей

Таракан Максимка как-то раз по работе делал снимки бабочки Кузьмы, в полный рост, при усах и на канапе, стало быть, лежа.

Затем бабочка Кузьма заказал еще несколько поз в развернутом виде со спины (усы вполоборота, ресницы: нога напряжена), в профиль (крылья вверх, видны междоузлия) и затем вид сверху.

Таракан Максимка долго громоздился с камерой на потолок, пока не сообразил положить бабочку Кузьму плашмя на пол, весь вспотел.

Но бабочка Кузьма, вообще стыдливый от природы, еще в бытность свою в виде гусеницы Николавны таковой, а теперь и вообще туго одетый в кожу и мятые брюки, вдруг разорился еще на одну серию портретов, топ-лес, т. е. без верхней одежды: поснимал крылья, потом пиджак, галстук, жилетку, рубашку и майку, а затем решился и сволок с себя часть нижней одежды, т. е. носки.

Таракан Максимка – работа есть работа – без удивления фотографировал бабочку Кузьму с прозрачным шарфом, далее момент танца живота и, наконец, сидя в кресле с букетом.

Бабочку Кузьму задело его равнодушие, он решил объясниться и поведал, что хотелось бы разослать свои портреты на мужские фотоконкурсы, а также на «Мосфильм», на «Ленфильм» Алексею Герману, в Голливуд до востребования и на ТВ в «Клуб кинопутешествий».

Тут таракан Максимка задумался и ответил, что их районная фотография сейчас сидит на лимите коллодия и фенолфталеина, и такую ответственную работу вряд ли они потянут за эти деньги.

После чего он сложил штатив ввосьмеро, закрыл камеру крышкой, задраил как надо, затянул болты, поставил на прицеп и порулил в депо.

А бабочка Кузьма долго присобачивал крылья, пристегивал усы, подгонял бахрому под коленками, а сам размышлял, стоило ли метать бисер перед свиньями, говорить всю правду таракану Максимке, так сказать, в его черные глаза.

Простой парень Максимка так, видно, ничего и не понял, деньги все заслонили, в том числе проблему прекрасного.

«Таракан Максимка плебей», – решил бабочка Кузьма и успокоился.

47

Кукувечка

Кукушонка Шурку начали учить музыке, и его мать, кукушка Калерия, теперь искала свое отродье по всему лесу, и ее постоянное «найду – выпорю» (ку-ку, ку-ку) сводило с ума сову-дирижера, эмигранта шестой волны Егора (партийная кличка Седой).

Сова Егор по партийной привычке работал ночами, а спал днем под неустанные вопли кукушки Калерии.

Гиены тоже возражали против шума, кукушонок Шурка метался по лесу будь здоров, буквально ломая дрова.

Только жаворонок Милочка приняла сторону кукушки Калерии, сказала, что все ее знакомые учили детей музыке и тут без скандалов не перебьешься, не один смычок об спину сломан, но зато потом кусок хлеба на жизнь.

Однако, когда кукушка Калерия как-то вечерком отловила Шурку и привела его к сове Егору-Седому, и Егор, морщась, как от зуба, послушал Шурку, результат был обратный: сова Егор сказал, что учить кукушонка надо непременно, что, ежели он с таким слухом и голосом начнет куковать, из лесу снова придется эмигрировать (Шурка вместо «ку-ку» кричал «бда-бда»).

Сова Егор (Седой) вечерами, мучительно зевая, учил кукушонка гаммам, а мать кукушка Калерия, плача от счастья, куковала под дверями.

Результат был следующий: чтобы поощрить кукушонка Шурку, сова Седой устроил его солировать в хор на польскую песенку «Кукувечкакука», хотя в нужном месте Шурка вступал невпопад и вместо «ку-ку» орал не своим голосом «бда-бда».

Но хор гиен (ночной) в ответ стройно выводил свое «Ааа… Ааа…», и кукушонок Шурка как-то заметно остепенился, начал стараться, тем более что выяснилось, что его знаменитое «бда» происходит от простой причины: он склюнул как-то железную гайку, и она так и сидела у него в ноздре.

Ветфельдшер кондор Акоп, возмущенный неправильным исполнением любимой песенки «Кукувечка» (у него был в свое время мимолетный роман с кукушкой Калерией, когда они оба играли в нашумевшем порноспектакле театра зверей Ромео и Джульетту), – так вот, кондор Акоп по собственной инициативе осмотрел кукушонка Шурку и вытащил у того из носа ржавую гайку.

Освобожденный кукушонок на радостях гаркнул такое мощное «ку-ку», что мать в ответ безумно закуковала, и теперь их семейный дуэт звучит без умолку: вот что значит правильное воспитание в трудовом коллективе гиен, но сова Егор (Седой) все равно, укладываясь спать, затыкает свои большие волосатые уши двумя подушками-думочками, надо приспосабливаться.

Нельзя же всю дорогу эмигрировать.

48

Маленькое и большое

Однажды овца Римма, была не была, решила подвергнуться химическому выпрямлению волос и просидела в парикмахерской у моли Нины полный световой день.

Вечером же, уже в новом виде, с вертикально стоящими волосами, она шла домой и встретилась с полным пониманием со стороны ежа Гарика, который сказал, что впервые видит такую клевую соску, блин, в ирокезе, по жизни.

Еж Гарик с ходу предложил овце Римме несколько вариантов: куст калины, в натуре, или ивняк в сухом месте за горбаней[1], или сразу под скамейкой, клевота, проверено. Узнаешь меня и т. д.

Но Римма, разумеется, сказала «бе», а вы бы что сказали на ее месте?

При этом она порыла дальше по направлению к дому, отодвинув маленького Гарика, который восхищенно бежал следом и базлал уже насчет других вариантов, круиз, мотель и найтклаб.

Уже приотстав, ежик Гарик выкрикнул вслед овце Римме словечко «загс», и овца Римма подумала, что: а) ведь внутри я все такая же, где ты был раньше, чувырло, неужели все мужчины такие дураки, что обращают внимание только на внешность, и б) правильно говорила гадюка Аленка, нельзя соглашаться сразу.

С этими мыслями она и пришла домой, где сразу стала к доильному аппарату, а муж, баран Валентин, лежал под газетой, ничего не заметил.

Что же касается ежа Гарика, то он долго метался, пока не встретил у контейнеров старую сапожную щетку, которую ежик на радостях тут же окрестил Зиночкой и пытался взять ее под ручку, но наткнулся на буквально деревянное равнодушие, сговорились все, что ли.

Пришлось Гарику чесать скорей домой к жене Стелле Ё.

49

Хеви-метал

Улитка Герасим прогуливался, волоча за собой цепь, на которой раньше (когда-то) у него сидела амеба Рахиль (Муму), пока не поделилась.

Воспоминания были не из лучших, Рахиль, помнится, дико к нему привязалась и оттого выла ночами, и улитка Герасим так был рад, когда удалось ее выгнать, что в дальнейшем даже не притрагивался к цепи: мы не любим возвращаться к тому, что причиняло нам страдания, писал еще Спиноза, а Герасим ему верил.

1

За городской баней.