От них почти не видно переднего края, и орудия стреляют по целям, которые выбираются по картам. У них есть расчеты, заранее пристрелянные площади, огневые точки противника. Когда начнется артподготовка, им будет приказано с НП по проводам, какими расчетами пользоваться для первых трех или пяти выстрелов, какими для следующих. За разрывами будут наблюдать командиры батарей и командир дивизиона. Последний, как правило, устраивается на НП одной из четырех батарей, выдвинутой на линию главного удара. В нужном случае он всегда через свой штаб может связаться и с наблюдательными пунктами других батарей, ободрить преуспевающих, предупредить ошибающихся.
      Постоянная и тесная связь у командира дивизиона с командиром стрелкового полка. Особенно она необходима после начала атаки. Артподготовкой помощь пехоте не исчерпывается. Атака на каких-то участках может захлебнуться. Из-за трусости взвода или роты этого почти никогда не случалось, но из-за неожиданно ожившего пулемета противника или неподавленного "ишака" солдаты могли залечь. В этом случае на помощь по просьбе командира батальона или полка срочно должны прийти артиллеристы.
      Поздеев все это, разумеется, прекрасно знал. Но опыта у него было маловато. Да и откуда ему появиться, когда, по существу, только под Великими Луками дивизия начала воевать по всем правилам военного искусства. Недавнее прошлое больше смахивало на партизанские действия.
      Капитан Поздеев по характеру был сродни майору Корниенко. Да и по возрасту, пожалуй, ровесник. Он тоже умел не выдавать внутреннего волнения, оставаться внешне спокойным, даже иногда веселым. Но у Корниенко это получалось лучше, естественнее, по-мужски. Поздеева же выдавала интеллигентность натуры и более нежные, чем у Корниенко, черты лица, похожего то ли на подростковое, то ли на девичье.
      Состояние командира дивизиона лучше, чем кто-либо, понимал Степан Некрасов. По манерам и складу характера более решительный и грубоватый, он говорил капитану:
      - Ничего, Григорий Андреевич, накроем фрицев по первое число. Это им не Сычевка.
      - Очень хочется накрыть поточнее, - вздыхал Поздеев. - Надо взять обязательный реванш.
      - Да с придачей.
      - У нас люди из Ставки.
      - Вчера видел генерала Галицкого.
      - И писатели, говорят.
      - Ну, писатели, бог с ними.
      - Все-таки, если осрамимся...
      Человек на войне. Должно быть, не было и не будет расписанных правил, как ему вести себя перед наступлением. Каждый ведет себя по-своему. Раньше, говорят, перед атакой надевали новое белье. Я таких суеверий в своей дивизии не примечал. Не видел и солдат, вспоминавших бога. Люди вели себя самым обыкновенным образом, как, скажем, перед спортивными соревнованиями. Конечно, без песен, без смеха, без болтовни. Разве только какой-нибудь неисправимый балагур оторвет смачную шутку, разрядит на минуту напряжение, и опять все тихо.
      Война - работа. Так она воспринималась большинством солдат. Работа тяжелая, опасная. Зазеваешься - можно сорваться, как, скажем, с лесов пятого этажа. По-пустому умереть можно везде, даже в своей квартире, стукнувшись виском или затылком о косяк двери. Умереть с толком, с пользой, ради чего-то большого, бессмертного - другое дело. Поэтому предчувствия смерти ни у кого не было, как не было животного страха, хотя многие через час или даже меньше могли расстаться с этим миром.
      Погода похолодала, но туман не рассеивался. На помощь авиации рассчитывать нечего. С утра все ждали, что небо хоть немножко прояснится. Но оно оставалось промозглым.
      Наступать в одночасье должны были все дивизии. Ждали сигнала командующего армией. На его НП находился представитель Ставки. Все это еще больше поддерживало боевой дух воинов.
      Наступление началось в середине дня. Ждать больше стало невозможно. Немцы вовсю подпирали с внешнего кольца. Еще полсуток промедления - того и гляди кольцо будет прорвано, и тогда в ловушке, между двумя огнями, окажемся мы.
      Начали, как сказано, без авиации, с помощью одной артиллерии. Комдив сразу предупредил командиров полков:
      - Товарищи, наступает решающий час. Начинаем работать без ястребков, при тумане. Надеюсь на ваш маневр.
      Маневр в бою. Маневр солдата и командира. Как он всегда помогал нашим войскам. И наоборот, как жестоко платила за себя схема, слепая вера в первичный приказ. На это и намекал сейчас комдив, нисколько не боясь показаться перед подчиненными несамостоятельным.
      Начинались бои за город, за каждую улицу, за каждый дом. Ни один военачальник, самый мудрый и дальнозоркий, не может предусмотреть в деталях, как эти бои будут протекать от начала до конца. Обстановка будет вносить постоянные коррективы, и бой выиграет тот, кто сумеет быстро маневрировать, управлять атакующими сообразно условиям.
      Об этом и думал сегодня целое утро, думал вчера и позавчера майор Корниенко. Над этим же ломал голову, испещрив карту десятком вариантов системы огня, и капитан Поздеев. Этим мучился и комдив - какие сюрпризы преподнесет противник, кажется, хорошо изученный и в то же время почти незнакомый.
      И сюрпризы действительно начались с первых же минут атаки. Артиллеристы сработали хорошо и дружно. Некоторые батальоны поднялись в атаку за огневым валом. Таким оказался батальон Михаила Яковлева, того самого офицера, который говорил "посмотрим, кто и как поведет себя в бою". Он первым атаковал траншеи немцев на северо-западной окраине города. Ему приходилось идти через овраги и ручьи, брать безымянную высоту и каменную часовню кладбища, бесчисленные перекрестки улиц и кварталы домов. Быстрее оседлать все это и прорваться на восточный берег реки - задача батальона.
      Комбат Яковлев остался верным своим словам - его солдаты не кланялись пулям. Он был смел и беспощаден, этот грубоватый и своевольный комбат. Он мог дать замешкавшемуся в бою солдату затрещину, мог пригрозить нерешительному командиру роты или взвода расстрелом, обложить матом нерасторопного связиста, но он, начав атаку, не мог отступить.
      Так было и в этом бою. Батальон Яковлева стремительно пошел к мосту. Но всякое центральное наступление, как известно, поддерживается фланговым. Без надежных рук - нет головы.
      Ударный батальон рвался вперед. Трепетной радостью забилось сердце командира полка.
      - Добре шагает Миша, - шептал он про себя. - Дай бог такого марша еще часик-другой.
      - Как дела? - волновался на своем НП комдив.
      - Пока хорошо, - сообщил Корниенко.
      - Как соседи?
      Майор не успел ответить, на атакующие цепи полка обрушился шквал минометного огня. Он продолжался несколько минут, а за ним раздался в телефоне злой и негодующий голос Яковлева.
      - Какого хрена спят правофланговые. Мне не дают идти пулеметы.
      - Сейчас подавим, - пообещал Корниенко.
      - Давай, Прокопий Филиппович, скорее.
      - Держись, Мишук!
      Просто обещать помощь, но не так-то просто ее оказывать. Пока вызовешь соседа, пока выслушаешь жалобы, пока прикажешь. А бой идет. Кто промедлил тот и проиграл.
      Медлили два соседних полка, которым надо было двигаться по улицам. А городская улица - тайна. Что ни дом - крепость. Откуда свистят пули - и не поймешь. За какой угол завернуть - не знаешь. А с обеих параллельных улиц бьют не только по соседям, но и по полку Корниенко и особенно по его головному батальону.
      - К чертовой матери такую войну, - взрывается Никита Рыжих.
      - Я доложу политотделу, - поддерживает замполита парторг Наговицын.
      - Трусы, предатели, - шепчет Корниенко, почерневший, осунувшийся.
      - Я пойду, товарищ майор, - сообщает, как решенное, Рыжих. - Я покажу им кузькину мать.
      - Иди на правый фланг, - разрешает Корниенко.
      - И я, - просит Наговицын.
      - Шагай и ты, - кивает майор. - Ползи к Яковлеву. Передай, что молодец. Берите мост.
      - Есть, товарищ майор.
      - С богом, парторг. Не посрами Удмуртскую!
      В шестнадцать часов тридцать минут повторяется артиллерийский налет. На наблюдательных пунктах полков появляется на танке командир дивизии. Он сегодня тоже зол и вспыльчив. Только что дал нагоняя командирам полков Курташову и Хейфицу. Огромной силой воли сдержался от крайних мер, оставил командовать до вечера.
      - Если и сейчас не поймут, - шумел комдив уже на НП третьего полка, отдам под трибунал.
      - Сложная ситуация, - двусмысленно выразился1 Корниенко.
      - Ты о чем? - вдруг успокоился Кроник.
      - Говорю, крепкий орешек.
      - Но Яковлев же его грызет.
      - То Яковлев - плохой воспитатель.
      - Кто это сказал?
      - Да политотдельцы.
      - Давай Яковлева.
      Связист стал искать комбата - плохого воспитателя. Искал минут пять, наконец, разыскал, но не комбата, а его ординарца. Оказалось, что батальон уже зацепился за мост и комбат дерется вместе с солдатами.
      - Это, пожалуй, лишнее, - подумав, сказал комдив.
      - Яковлева не остановишь, - вздохнул Корниенко.
      - Кто с ним из комиссаров?
      - Послал парторга полка Наговицына. Боюсь, что и он ввяжется в драку.
      В батальон Яковлева, который врезался почти на два километра в оборону противника, послали рацию. Проволочная связь то и дело рвалась.
      Приближался вечер. День как выдался серым с утра, так и остался таким до конца. Уличные бои соседних полков еще более осложнились. Но было достигнуто главное - дивизия за первый день штурма силами полка майора Корниенко вышла к мосту через реку Ловать и этим рассекла надвое группировку врага в западной части города. В десять часов вечера об этом было доложено командующему армией.
      Равнение на мост
      Генерал Галицкий приехал на НП дивизии через час. Он, вопреки ожиданиям Кроника, был добродушен и разговорчив.
      - Ну, докладывайте, - не приказал, а попросил командарм, устраиваясь у карты.
      - Нужно снять командиров полков Хейфица и Курташова, - с ходу сообщил Кроник, не зная, как отреагирует на это генерал.
      Тот внимательно посмотрел на комдива, перевел взгляд на начальника штаба и только спросил:
      - Тех самых?
      - Да, - кивнул Кроник.
      - Ну что ж, правильно, - согласился генерал. - Только не ошибитесь в выборе новых.
      - У нас есть толковые капитаны.
      Командующий армией пожелал познакомиться с новыми командирами полков. Капитаны Осадчий и Любавин были намного моложе своих предшественников. На командарма они произвели хорошее впечатление. Задав несколько автобиографических вопросов, генерал заключил:
      - Воевать, как комбат Яковлев. Вы знаете, где он?
      - На мосту, - ответили командиры полков.
      - Да, на мосту через Ловать. В центре города. Нужно развить успех.
      - Разовьем, - заверили капитаны. - Через час завяжем бой.
      - Через час никто не требует, - охладил пыл командиров полков генерал. - Но к утру чтобы помощь была обеспечена.
      Уточнив задачу следующего дня, организовав взаимодействие дивизий, сообщив, что Кронику даются в помощь стрелковые батальоны из эстонского корпуса и штрафники, командующий армией попросил вызвать по рации комбата Яковлева. Тот появился в эфире быстро и, не дожидаясь приказа, сам доложил, не зная точно кому.
      - Мост удерживаю. Фрицы не дают покоя. До утра не уступлю.
      - Благодарю за службу, комбат, - пророкотал голос командарма. Награждаю орденом Красного Знамени.
      Яковлев понял, кто с ним разговаривает: орденом Краевого Знамени имел право награждать только командующий армией и фронтом. Заволновавшись сильнее обычного, забыв уставные правила обращения со старшими по званию, Яковлев выпалил простуженным голосом:
      - За орден спасибо. Можете быть спокойны - отработаю. Пока жив - с моста не уйду,
      ~- Передайте благодарность всему батальону.
      - Передам, обязательно. Кончаю. Атакуют.
      Рация заглохла. Все какое-то время молчали, скорбно опустив головы. Потом командарм кашлянул и, повернувшись к комдиву, сказал:
      - Счастливый ты, Александр Львович, что имеешь таких комбатов. Бери скорее город.
      В полк Корниенко был направлен начальник штаба артиллерии дивизии подполковник Тафтай. Эту мысль подал командующий армией, хорошо знавший подполковника по довоенной совместной службе.
      На утро подморозило. Рассеялся немного и туман. Но авиация опять не могла действовать. Батальон Яковлева с приданными эстонцами продолжал удерживать мост.
      Корниенко просил Григория Поздеева:
      - Капитан, помоги получше мосту.
      - Постараюсь, Прокопий Филиппович, - отвечал командир дивизиона.
      Подполковник Тафтай прибыл на НП полка еще ночью. Он рассказал Корниенко обо всех новостях, связанных с распоряжением командующего армией. О многих Корниенко знал. Знал, в частности, о награждении орденом Красного Знамени Яковлева.
      - И тебя похвалил, - сообщил в заключение подполковник как бы между прочим.
      - Я подожду, - отмахнулся командир полка. - Вот возьмем город...
      - Верно, Прокопий Филиппович, Награды от нас не уйдут.
      А потом началось обычное столпотворение. Артподготовка. Бросок пехоты. Контрудар противника. И пошло, и пошло.
      Сегодня фланговые полки дрались лучше. Стало известно имя нового героя дня, заместителя командира 1188 полка по политчасти Константина Вячкилева. Он организовал штурмовую группу коммунистов. За ней пошли роты и батальоны. Ими умело управлял новый командир полка капитан Осадчий. Но случилось непоправимое: с чердака одного дома сразила майора Вячкилева пулеметная очередь. Погиб еще один мой земляк,
      А через полчаса после этого стало известно, что ранило комбата Михаила Яковлева. Его заменил парторг Павел Наговицын.
      Мост продолжал оставаться в центре сражения. К нему все ближе подходили другие подразделения. Если бы усилить головной батальон, он мог бы рвануть дальше, по улице Круглой, на юго-восток города. Но пока отрываться от моста, без защиты его, было и рискованно, и бессмысленно.
      Батальон Яковлева продолжал сражаться. На мост равнялась вся дивизия. Над ним несколько раз поднималось красное знамя, сделанное из табачных кисетов и вымоченных в крови рубах. Но знамени не давали жить фашисты. Они били по нему, кажется, более ожесточенно, чем по живым целям. Знамя падало, чтобы через мгновение снова затрепыхаться на морозном ветру.
      Дивизия упорно, шаг за шагом вторгалась в город. К вечеру четырнадцатого декабря бои шли почти в тридцати кварталах. Война этажей, как прозвали такие схватки в Сталинграде, разгоралась все жарче. На ходу обретался опыт.
      Ночью опять на НП дивизии был командующий армией. В районе города продолжал оставаться представитель Ставки.
      Майор Корниенко, отправив в медсанбат тяжело раненного Яковлева, передавал по рации Наговицыну:
      - Парторг, на тебя смотрит полк. Подержись еще немного, утром дадим отдых.
      Слово "отдых" не звучало в устах майора иронией. Людям, не спавшим три ночи, действительно, можно было дать немного передохнуть. Если другие батальоны уже имели возможность переводить дух в отбитых домах, то батальон Яковлева находился в буквальном смысле слова под открытым небом.
      - Я вас понял, товарищ седьмой. Можете надеяться. Не забудьте в случае чего... - отвечал Наговицын.
      - Отставить эти разговоры, - сердился Корниенко. - Приказываю жить.
      И парторг Павел Наговицын жил. Жил и его батальон, продолжая стоять, как богатырь, у неприступного и неуязвимого моста.
      Началось пятнадцатое декабря. С нечеловеческим напряжением пробивала дивизия свой путь на восток. Слова "на восток" звучали как-то странно. Вся советская армия устремлялась на запад, а мы двигались на восток. Но это было так. Мы шли на соединение с соседней дивизией полковника Дьяконова и эстонским корпусом генерала Пэрна, наступавшими на город с противоположной стороны. Нам следовало как можно скорее встретиться друг с другом и таким образом покончить с вражеским гарнизоном.
      Но до этого, к сожалению, было еще далеко. Прояснилась погода. В небе немедленно появились самолеты. Немецкие приступили к беспощадной бомбардировке наших подразделений и сбрасыванию боеприпасов и продовольствия своему блокированному гарнизону. В жаркие схватки с ними вступали наши летчики. В воздухе порой бывало до двухсот пятидесяти самолетов, наших и вражеских, в два-три яруса. Трудно сказать, кому больше вреда приносили воздушные сражения. Пожалуй, нам. Мы находились на окраинных улицах города, а немцы - на центральных. Они были менее уязвимы в каменных домах, мы же имели немалые потери.
      Особенно плохо стало батальону у моста. Его кромсала авиация без перерыва. И помочь ничем было нельзя. Подступы к мосту открыты. Не построишь на льду ни блиндажей, ни траншей. Единственное спасение - каменные быки моста.
      Батальон истекал кровью, и помогать людьми ему было бесполезно. Но и снимать гарнизон с моста было нельзя, этим немедленно воспользовались бы немцы. Да и моральное поражение для нас было бы немалое.
      Приближался вечер. Рация Наговицына продолжала чудом сохраняться. Она передавала коротко:
      - Нас осталось сорок. Ночью просим забрать раненых.
      Корниенко скрипел зубами. Под смертельной угрозой находилась последняя опора - парторг Павел Наговицын.
      Майор вспомнил его просьбу: не забыть в случае чего. Нет, нет, повторил себе Корниенко. И просил передать:
      - Гордимся и восхищаемся вашим мужеством. Ночью поможем.
      Батальону действительно помогли, как только улетели на базы "юнкерсы". Но парторга Наговицына к этому времени ранило. Жалко было Наговицына майору Корниенко: коммунист украинец успел горячо полюбить коммуниста удмурта. Парторг отказался от эвакуации, остался лечиться в медсанбате.
      Трепещи, оккупант!
      В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое снова состоялся большой совет. В нем принял участие представитель Ставки. Не раздраженный, но в то же время и недовольный, он коротко сказал:
      - С Луками надо кончать. Туман прошел. Какая нужна помощь?
      И посмотрел на командующего артиллерией дивизии майора Засовского. Тот вздрогнул под взглядом полководца и приготовился к самому худшему. Но представитель Ставки сказал:
      - Претензий к пушкарям у меня нет. Они работают хорошо. На завтра получат двойную порцию "гостинцев". Какие требования у комдива?
      - Если артиллерия будет обеспечена снарядами и, как вы говорите, двойной порцией, - очень внятно, не тушуясь ответил Кроник, - то других требований у меня нет.
      - Зато есть у меня, - теперь уже жестко сказал полководец. - Знают ли солдаты о подвигах коммунистов Вячкилева, Яковлева и Наговицына?
      - Знают, - ответил комдив.
      - Рассказать всем, - подчеркнул представитель Ставки. - Сегодня, шестнадцатого, наступающие с востока и запада обязаны соединиться. Коммунисты должны показать пример.
      Как много значит на фронте такая зарядка. Да, с Луками надо кончать. Враг еще на что-то надеется и продолжает атаковать из-за внешнего кольца. Вчера в расположение наших войск стали ложиться снаряды даже дальнобойных орудий. Обнаглела вконец немецкая авиация. Медлить нельзя. Победа близка. Реванш за Сычевку обеспечен. Это надо внушать каждому солдату. Мстить и еще раз мстить. Пусть трепещут оккупанты. Обычных приказов и бесед здесь недостаточно. Пример и пример. Его могут и должны показать штурмовые группы.
      Всю ночь, собственно, уже только полночи, шла перегруппировка сил. Конвейером подвозились на огневые позиции снаряды. Сбились с ног старшины, придумывая, чем бы особенным накормить солдат в это утро. В ход уже шли трофейные продукты из захваченных складов противника. Достаточно было водки. Но каждый старшина на то и зовется отцом солдат, чтобы, кроме положенного по войсковому довольствию, уметь побаловать своих подопечных и кое-чем неположенным. В этом был шик старшинской службы, и именно о таких старшинах говорили, что они на войне главнее генералов.
      Из города через передний край текли на нашу сторону бесконечными ручьями перебежчики - мирные жители. Кто они были, чем занимались при оккупантах, расследовать не было времени. Им не мешали растекаться по нашим тылам, подальше от места боев. Правда, некоторые оставались и при полках, просили оружие, клялись драться с врагом, но в суматохе своих неотложных дел на эти клятвы особого внимания не обращали.
      Рождались новые штурмовые группы, они стали создаваться даже у артиллеристов. Из самых умелых, из самых отчаянных солдат и офицеров. Им коротко, по десять минут рассказывали об опыте сталинградцев, объясняли по карте задачу. Проверялось оружие, подгонка обмундирования. Полушубки менялись на фуфайки, валяные сапоги - на кожаные, карабины - на автоматы. Всем вручалось холодное оружие.
      Накоротке проходили партийные собрания. Тут же желающих принимали в ряды коммунистов. Некоторые из зачисленных в штурмовые группы сдавали старшинам документы, писали домой письма.
      В батальонах никто не спал. Запись в штурмовики шла, прежде всего, добровольная. Только потом проводился отбор. Никакого секрета из этого не строили.
      Вместе со всеми не спали и писатели. Их видели все эти дни то в одном полку, то в другом. По дивизии ходили самые невероятные байки о поведении гостей, будто бы недосягаемых ни пулям, ни минам, ни снарядам. В одном месте они будто во весь рост прошли в десяти метрах от немецких траншей, в другом - и не подумали упасть на снег при налете "юнкерсов", в третьем - оба так сработали гранатами, что от фрицев осталось мокрое место. Это была естественная солдатская, народная страсть к преувеличению заслуг уважаемых людей, тем более писателей, да особенно военных. Роман "Разгром" многие знали хорошо, так же как "Чапаева" или "Железный поток". И вот автор одной из этих книг был рядом. Как же тут не сочинить байку, если даже кое-что было и не так.
      Не находили себе места артиллеристы. Похвала представителя Ставки, немедленно переданная майором Засовским во все дивизионы и батареи, так подхлестнула пушкарей, что они готовы были теперь расшибиться в лепешку, чтобы и дальнейшими делами оправдать доброе отношение начальства.
      Конечно, не обошла весть о похвале большого генерала и известных нам друзей Голубкова и Ипатова. Все эти дни они работали самоотверженно. Ворвавшись в город, друзья готовы были без конца бегать на устранение обрывов провода, лишь бы на обратном пути заскочить в какой-либо заброшенный дом. Нет, не думайте, что связисты были мародерами. Скорее их можно было назвать любителями сувениров. За это их по-прежнему журил замполит Коровин, но журил по-свойски, любя, потому что парни-то они были золотые, а вояки бесстрашные.
      Тяжело переживал потери своего полка майор Корниенко. Он уже был представлен к ордену Красного Знамени, но не мог радоваться этому, сердце было занято другими чувствами.
      Через час предстояли новые горячие дела. Надо было через силу держать себя в рамках, наступать на горло отчаянию и делать все для того, чтобы в новых боях выглядеть настоящим солдатом.
      В это утро перехватили небо наши самолеты. Они появились точно перед концом артиллерийской подготовки, которая велась сегодня особенно гармонично, как по нотам. Вслед за ней сразу же обрушились на расположение немцев бомбы, да такой силы, что готовы были лопнуть перепонки. За бомбовым налетом вдарили по парочке раз красавицы "катюши", их поддержали "андрюши", потом "иваны-долбаны" со своими снарядами-ящиками, от одного вида которых можно было провалиться сквозь землю.
      И началось то последнее сражение, которое должно было, как говорил представитель Ставки, соединить наши дивизии, чтобы приступить к поголовному уничтожению окруженного и расчлененного врага. Пошли в атаку штурмовые группы. Пошли ходко, с полковыми пушками, крупнокалиберными пулеметами, противотанковыми ружьями. Отвоевывалась одна улица за другой, наши ворвались в церкви, превращенные в конюшни и кладбища, достигли таких домов, в которых гитлеровцы собирались отсиживаться, должно быть, до бесконечности. В одной из лихих атак напали на бар-притон, захватили с проститутками тепленьких немецких офицеров и дали тем и другим что полагается.
      День был полон самых неожиданных и невероятных подвигов. Но самым из самых ярких, по общему признанию, был рейд штурмового отряда артиллеристов, создавать который никто не приказывал и который возник, так сказать, стихийно. Его возглавил замполит Коровин, тот самый "заводской-тульской" парень. К нему, конечно, пристроились два неразлучных друга Голубков и Ипатов. Эта троица повела за собой не менее двадцати орлов, в основном из обслуги: связистов, разведчиков, поваров, писарей, не трогая огневые расчеты.
      Собрались в тылах дивизиона у деревни Литвинихи, хватили по стакану сорокаградусной, закусили свиной тушонкой и пошли вперед по руслу речки, потом по балкам, траншеям, дошли до улицы Долгой и тряхнули ее, бедную, кинжальным огнем.
      Налет был столь неожиданный и дерзкий, что немцы не сумели оказать почти никакого сопротивления, бежали сломя голову, оставляя оружие и пожитки. Их преследовали, в плен не брали, били с остервенением.
      Переполох на Долгой перекинулся на Петроградскую. По немецкой связи побежали панические предупреждения о появлении в городе неизвестного доселе полка смертников, в другом случае - чапаевцев, в третьем - коммунистов, от которых предлагалось отступать, не ввязываясь в бой.
      Дошла эта легенда и до нашего комдива. Он начал запрашивать один полк за другим, никто ничего толком не знал. Спросить артиллеристов полковник сразу не догадался, а когда понял, где собака зарыта, вызвал к телефону майора Засовского и по-отечески пожурил за самовольничанье.
      - А вообще молодцы, - заключил комдив. - Наделали тарараму за все дни. Представляй героев к наградам.
      А герои готовы были гнать немцев без передышки. Еще десять-двадцать минут такой инициативы, и они могли быть отрезаны от своих. Их остановили силой. Артиллеристы удивились и возмутились:
      - Фрицев бить не даете?!
      А опьяненный боем Голубков кричал:
      - Другие притоны захватывают. А мы что, рыжие?
      Их кое-как успокоили уже к вечеру, когда западная часть города была почти полностью в наших руках. Задача дня была выполнена. Следовало собраться с духом, спокойно оценить положение и силы противника, подсчитать трофеи и потери, провести опрос пленных и наметить план дальнейшего наступления.
      Вечером комдив пригласил на ужин московских гостей. Нужно было идти и майору Засовскому. Он немного задержался с делами. Когда же вошел в блиндаж полковника, то в первую очередь услышал дружеский упрек:
      - Что же опаздываешь к обеду, именинник?
      Эти слова сказал моложавый, голубоглазый, седой военный, сидевший рядом с комдивом. Засовский вначале не понял смысла упрека, но потом вспомнил, что действительно он сегодня именинник. Шестнадцатого декабря ему исполнилось тридцать четыре года. Но откуда об этом знают в блиндаже комдива, и тем более, как известна такая деталь из его биографии не местному военному, как теперь разглядел Засовский, писателю Фадееву. Он хотел было признаться, что да, сегодня на самом деле именинник, ему стукнуло тридцать четыре, но его раздумья прервал комдив:
      - Проходи, проходи, именинник. За пушкарей первый тост.
      Ах, вот оно что! Поздравляют артиллеристов. Сердце майора наполнилось двойной благодарностью. Он поклонился и, пристраиваясь к общему тону, все-таки сообщил и о своем дне рождения.
      - Вот как! - воскликнул Фадеев. - Превосходный сюжет. День рождения на фронте. Обязательно напишу рассказ.
      И он посмотрел на майора молодыми, добрыми глазами сорокалетнего человека, успевшего за свою жизнь столько, сколько другой не успевал за сто лет.
      А за блиндажом ухали пушки. Шла обычная и необычная на этот раз фронтовая ночь. Ночь победителей, впервые, по-настоящему утоливших жажду мести и по всем правилам военного искусства воплотивших ее в умные и смелые боевые операции.
      Красные флаги
      Фронт и тыл
      Семнадцатое декабря сорок второго года началось в Великих Луках с водружения красных флагов. Они появились везде: на колокольнях, зданиях бывших школ и кинотеатров, просто на деревьях. Флаги самых различных размеров и оттенков, но уже не из рубах и бинтов, вымоченных в человеческой крови, какие подняли первыми солдаты батальона Яковлева.
      Но и этим флагам враг не давал спокойно трепыхаться на ветру. В городе вовсю продолжались уличные бои. Еще прочно удерживалась противником крепость, с высоких валов которой простреливались чуть ли не все Великие Луки.
      Не утихали сражения на внешнем кольце окружения. Наши успехи в городе бесили немцев. Они все еще надеялись прорваться к своему блокированному гарнизону. Положение наших войск продолжало оставаться крайне серьезным.
      Предстояло зажать в клещи крепость, железнодорожное депо - наиболее сильно укрепленные пункты обороны немцев. А до этого еще надо было взять не одну сотню домов, очистить десятки улиц, вышибить вражеских пулеметчиков не менее чем с пяти колоколен.
      И все-таки город был уже наш. Это не вызывало ни у кого ни малейшего сомнения. Больше того, кое-кто даже предался благодушию. По улицам поползли трофейные команды. Десяток ловких старшин орудовали на захваченных продуктовых и вещевых складах. Ветврачи уводили в тыл трофейных лошадей.
      В освобожденные дома возвращались бог весть где прятавшиеся жители. Одни из них только вчера пытались бежать дальше от города, а сегодня вновь появлялись на своих пепелищах. Гражданское население то и дело переходило из квартала в квартал - от наших к немцам и наоборот. И черт знает, кто из них был честный и кто шпион.
      Фронт и тыл перемешались. Скажем, с чердака дома наши ведут пулеметный огонь, а в разбитых комнатах уже орудуют хозяева. Они что-то приколачивают, убирают мусор, заделывают фанерой выбитые окна, ладят печку.
      Во дворе другого дома - походная кухня одного из наших батальонов. Бойцам некогда пообедать вместе, они бегают с котелками по очереди. И тут же крутятся изморенные, в лохмотьях ребятишки, ожидая, когда повар с красной звездочкой на шапке плеснет им в консервные банки по черпаку наваристого супа.
      Тут же среди бойцов и мирных жителей наши политработники. Раздают центральные и красноармейские газеты. Великолукчане набрасываются на них с жадностью. Бесконечные вопросы и расспросы. Потеют агитаторы политотдела Борис Векслер и Дмитрий Пинхенсон. Нет проходу работникам дивизионных и армейских газет.