Таким решающим рубежом на советско-германском фронте, по всему видно, становилась Волга. Уйти нам за нее, значит, открыть дорогу немцам на Москву. На путях к великой русской реке сейчас и шло обескровливание немецкой армии.
      Так говорили солдатам политработники и командиры. Так понимали сами бойцы, внимательно следя за сводками Совинформбюро и газетами.
      За год наш солдат вырос неузнаваемо. Если прошлым летом он порой был склонен к панике, к пессимистическим настроениям, то сейчас, несмотря ни на что, выглядел Ильей Муромцем. Год войны обогатил советского человека не только опытом, но и мудростью, политическим и духовным просветлением. Во многом помогли армии и народу литература и искусство. В газетах были напечатаны повесть "Радуга" Ванды Василевской, "Наука ненависти" Михаила Шолохова, рассказы и публицистические статьи Алексея Толстого, Бориса Горбатова, Ильи Эренбурга.
      Да, теперь мы умели воевать не только винтовкой, но и сердцем. Мы научились ненавидеть врага. И этот второй навык в совокупности с неимоверно возросшей военной мощью нашей армии делал нас непобедимыми. Теперь, пожалуй, действительно, мы могли говорить, что потеря южных городов и станиц не имеет решающего значения (хотя это были ужасные потери), потому что за спиной их уже поднималась непреоборимая сила. Нам было понятно, что если произойдет поворот на юге, немцы обязательно получат удар и на севере, и. возможно, как в прошлом году, вернее, в январе этого года, авторами его будем мы.
      А пока учиться и учиться, уставать, потеть, осваивать новое оружие. Тон задавали фронтовики. В прошлом году все были равные, необстрелянные. Нынче разница между бывалым и новеньким солдатом огромная. Первые ведут вторых. Порой грубовато, без церемоний, с подковырками. Не дает житья сонулям, тюленям, зевакам связист Алексей Голубков. Чуть где застопорка, он тут как тут.
      - Ну что, тяжела шапка Мономаха? Надо было каши меньше есть. Или:
      - А ну, подтяни животы. Пятки вместе, носки врозь - буду принимать парад.
      - Молодец, Голубков! - похвалит комиссар Коровин.
      - Вы только чуть повежливее, - просит, а не приказывает командир дивизиона Поздеев.
      - Ну их к шутам, этих молокососов, - по-своему советует другу Михаил Ипатов.
      И опять все идет чин чином.
      Голубков по характеру явно сродни нашему Степану Некрасову. Таким был еще Николай Корепанов. Немного смахивал на связиста Георгий Попов. Из новичков горячи и остры на язык комиссар артдивизиона Иван Коровин и командир батальона Михаил Яковлев. Комдив даже иногда вынужден делать им замечания.
      - Всем вы выдались, солдаты, - скажет наедине полковник. - Только ругаетесь порой зря.
      - Привычка, товарищ полковник, - расплывается в улыбке широкое, как у девушки, лицо капитана Коровина.
      - Кем работали в гражданке?
      - Токарь я, заводской.
      - Заводской-тульской?
      - Так точно, товарищ полковник, как в воду глянули. Тульской я, самоварщик, пулеметчик...
      Вот и попробуй поговори с таким по строгости. Хочешь не хочешь, сам рассмеешься. Да тем более и сердиться-то особенно не за что - хорош комиссар Коровин.
      Жесток и беспощаден к нарушителям дисциплины и лентяям комбат Яковлев, он прямо так и говорит:
      - Вы меня не учите, как разговаривать с солдатами. Покажет бой, чей батальон пойдет под огонь, а чей будет кланяться пуле-дуре...
      И он действительно выжимает пот из бойцов своего батальона. Сам устает как черт, но и пощады никому не дает. Командир полка Корниенко уважает комбата Яковлева.
      Вроде бы немножко чужим стал в артполку майор Засовский, командующий артиллерией дивизии. Бывать в полку ему приходится реже. И все-таки Засовский заскакивает к пушкарям каждый день, иногда перед самым отбоем. И больше, конечно, в дивизион своего любимчика, теперь уже капитана Григория Поздеева.
      Под Кимрами не стало места для учений широкого плана. Кругом поселки и города. Дивизию решили перебросить под город Нарофоминск, в семидесяти километрах юго-западнее Москвы. Быстро погрузились в вагоны, быстро доехали и так же быстро расположились в лесу.
      Теперь было как в Удмуртии. Разница - готовые землянки и блиндажи. Тут год назад проходил фронт, и все носило следы недавних сражений.
      Политработники сходили в город и разузнали историю боев в этих местах. Оказывается, здесь держала оборону известная всему миру Первая Московская мотострелковая дивизия генерала Люзикова. Дивизия генерала Панфилова сдерживала натиск врага по Волоколамскому шоссе, а эта - здесь, у Нарофоминска. Этим двум дивизиям и было первым присвоено звание гвардейских, а генералы Иван Васильевич Панфилов и Александр Ильич Люзиков стали первыми комдивами-гвардейцами.
      До этого из газет все знали, что 28 гвардейцев-панфиловцев стали Героями Советского Союза. Теперь к их славе прибавлялись героические дела Московской мотострелковой дивизии. Рассказы об этом очень помогали нашим солдатам в боевых учениях.
      Враг из Нарофоминска был выкинут молниеносным ударом.
      - Вот так будем действовать и мы, - говорил товарищам командир взвода противотанковых ружей, старшина Николай Романов.
      Да, у нас появились нынче и такие ружья. Имеются и полковые пушечки. Все они сделаны на Урале. Уж, конечно, теперь немецким танкам не застать нашу колонну на марше врасплох, как это было прошлой зимой недалеко от Ржева.
      Война уносит много жизней и материальных ценностей, но она же обогащает. Мы изменяемся в своем качестве, мужаем, шлифуемся.
      Идут занятия по всем правилам боевого Устава. Стоит сухая осень. Убирают урожай. Поступают весточки из родной Удмуртии. В республике отлично работают старые заводы, не отстают и новые - эвакуированные, теперь они стали нашенскими.
      А на юге бои уже у города Моздок. Немцы приближаются к Сталинграду. Все внутри кипит. Дивизия хоть завтра готова выступить на фронт.
      Дороги, дороги
      В середине октября погрузились в теп - лутки. Нас вывели на Московскую окружную дорогу. Пятый день стоим на какой-то окраине столицы.
      Всем ясно - едем на фронт. Не ясно - куда. Наша судьба решается в Кремле.
      Пройдет время, кончится война, и не все из тех, кто сейчас в теплушках, будут ступать по московским улицам. Это тоже понятно всем, и наиболее смелые хотят хоть напоследок получить кусочек удовольствия.
      У наших вагонов день и вечер женщины. Больше молодые. Некоторые с детьми. Пришли просто так, поглазеть, переброситься парой слов с солдатами да офицериками.
      Сразу видно - тоскуют женщины. Им хочется представить в нашем облике своих отцов, мужей, женихов. Вот так же, значит, выглядят на фронте и наши, - думают они. Ничего, хорошо выглядят. Одеты, обуты, сыты.
      Играют наши гармошки. Пляшут солдаты и девушки. Вытирают слезы старухи. Балуются мальчишки. А потом все, вместе поют.
      А на фронте бои. Идет великая сеча у Кавказских гор и на подступах к матушке-Волге.
      - Волгу не отдадим, - зло говорит сержант Голубков. - Волга - Россия.
      - И старшая сестра нашей Камы, - поддерживает товарища Ипатов.
      - Верно, Миша, - сестра. Так же как твой Ижевск - брат моей Костромы.
      Дороги, дороги. Думы, думы. Тоскует сердце. Клокочет кровь.
      В вагонах узнаем об упразднении в армии института комиссаров.
      Около Калинина пересекаем Волгу, Попадаем второй раз на станцию Бологое. Значит, катим по старой дорожке. Опять туда же, к своим "хорошим знакомым". И то сказать - не мешает свести счеты, получить должок.
      Второго ноября наши оставили Нальчик. Хочется крикнуть: хватит, дальше некуда.
      Вижу хмурого капитана Поздёева. Деятелен Засовский. Неутомим комдив. Как всегда, тороплив и беспокоен капитан Васильев.
      Совсем другой - командир 1190 стрелкового полка майор Прокопий Филиппович Корниенко. Молчаливый украинец. Твердая походка. Рубленые фразы. Внимательный взгляд.
      - - - Без паники. Спокойно. Торопятся при ловле блох. И не похожий на него - командир 1192 полка, пожилой, толстый говорун Курташов.
      - Товарищи. Выше бдительность. От нашей бдительности зависит...
      А третий, Хейфиц, рыжий, с веснушками, сугубо гражданский человек.
      Выгружаемся в Андриаполе. Здесь похоронен наш дорогой военком Кожев. Это недалеко от Нелидова. Сколько раз зимой мы слышали название этого города, Произносили то с надеждой, то с горечью. Нелидовский коридор. Теперь немцы отсюда потеснены.
      Двадцать пятую годовщину Октября встречаем на марше. В прошлом году в это время тоже были в дороге. Идем вдоль Западной Двины. Мороз. Явное дыхание близкой зимы. Мы в ботинках и сапогах.
      Ночные переходы. Редкие привалы - в сараях и банях. Для всех в деревнях не хватает места.
      Костры разжигать не разрешается. Забираемся по три-четыре человека в солому. Это похуже, чем марш по вологодским деревням. Там хоть мылись в печке, а все-таки были в тепле.
      Принимается решение - двигаться более рассредоточение, чтобы в одной деревне не скапливалось слишком много подразделений. Это спасает положение.
      Зато стали теряться походные кухни. Солдаты то без завтрака, то без обеда. Ждать нельзя, надо шагать. Приходится обращаться к местным жителям.
      А места эти недавно освобождены от немцев. Везде следы разрушения и разбоя. Вместо стекол - фанера. Вместо хлеба - картофельные лепешки. Зато работают школы. Тоже без окон, без парт, без классных досок, без тетрадей, но работают. Огрызок карандаша - на десять человек. Пишут на газетах.
      Наши дарят учительницам и ребятишкам свои запасы канцелярских принадлежностей. В знак благодарности - чугун горячей картошки в мундире.
      В одной избе за эту картошку получили выговор. Наши солдаты сидели за столом в большой комнате, а в соседней, маленькой, оказался какой-то интендант, старший лейтенант по званию. Одет как на парад. Из-под гимнастерки виден пуховый свитер. На груди - два ордена и две медали, знаки ранения. На ногах новенькие черные чесанки.
      Интендант был навеселе. Сыт и благодушен. Увидел чугун картошки и сказал пискливым голосом:
      - Значит, обираем мирное население.
      - Нам дали, - ответил за всех сержант Голубков.
      - А может, вам пол-литра поставить, героям-воякам?
      - Это уж вы лопайте.
      - Что значит: лопайте? С вами разговаривает офицер.
      - Ас вами солдаты Красной Армии.
      - Встать!
      Интендант схватился за кобуру. Хозяйка-старушка запричитала молитву. Ее молодая дочь сделала удивленные глазки. Солдаты встали. Встал и Голубков и, подняв с лавки автомат, направил на интенданта.
      - Руки вверх!
      - Но, но, но!
      - Руки вверх, дезертир!
      Или голос, или вид сержанта подействовал на интенданта. Он побледнел, затрясся.
      - Да что вы, ребята, я же пошутил.
      - Пошли.
      В деревне оказались капитан Коровин и старший лейтенант Некрасов. Они проверили документы интенданта. Действительно, оказался дезертиром. Три месяца после выздоровления в госпитале болтался в прифронтовой полосе под видом интенданта-заготовителя. Ордена и медали ворованные.
      - Как ты, Алеша, учуял? - удивлялся Ипатов.
      - Я знаю таких, - уклончиво ответил Голубков. - Теряться только не надо перед ними.
      А Коровин, пожав Голубкову руку, сказал:
      - Молодец, сержант. Поступай так и дальше.
      Марш продолжался. В одной из деревень догнали полевой госпиталь. Оказался наш, удмуртский. Хорошо знакомые врачи-земляки Борис Николаевич Мультановский и Лина Григорьевна Векшина.
      Радостная встреча. Бесконечные расспросы. Особенно много у меня общего с Линой Григорьевной, нашей удмуртской поэтессой Ашальчи Оки. Еще будучи студентом, я делал в Ленинграде доклад о ее творчестве. Профессор похвалил. Уже тогда имя Ашальчи было известно за пределами республики. А сейчас она, как и все, была воином.
      Встреча с врачами опять взбудоражила мои воспоминания о доме. Как-то там жена и сын.
      В дороге мы узнали, что, наконец, немцы под Сталинградом остановлены. Идут кровопролитные бои без успеха для противника. Значит, со дня на день жди перемен к лучшему. Черт возьми, может, мы опять пойдем на развитие прорыва. Вот здорово будет сыграно.
      - А вы не говорите "гоп", пока не перепрыгнете, - советует бойцам командир взвода младший лейтенант Владимир Зудилкин.
      Он похож на монгола, этот мой новый земляк, прибывший в дивизию из военного училища. Спокоен, вежлив, исполнителен, заботлив.
      - Так все равно же на днях должно начаться, - разговаривает с младшим лейтенантом командир отделения Георгий Тетерин.
      - Должно, это верно, - соглашается Зудилкин. - Только не надо кидать шапки вверх.
      - А я подкину, если фрица турнут от Волги.
      - Подождем, Гоша, подождем.
      Дивизия вышла в район Великих Лук. Вон оно, оказывается, куда топали. Недалеко от Белого и Сычевки. Только здесь нет лесов. Кругом балки и высотки.
      Объявили: дивизия входит в состав пятого гвардейского корпуса генерала Белобородова. Рядом с нами еще две дивизии, как и корпус, гвардейские. Это вселяет и нас гордость. Нам доверяют быть на главном направлении, на нас надеются.
      Полки и батальоны готовятся к выходу на исходные рубежи, а пока два-три дня располагаются где придется. Дел - невпроворот. Мороз загнул под двадцать. Нам выдают теплое обмундирование. Стараются повара - кормят до отвала. Появились заветные сто граммов.
      По землянкам, сараям, погребам, где ютятся солдаты, пошли политработники и командиры. Вместе с офицерами штаба вышел и комдив. Надо передать дивизии радостную весть: 19 ноября, в четыре часа утра, наши войска перешли в наступление у Сталинграда. Враг отброшен на 60-70 километров.
      Не приказано кричать "ура". Солдаты выражают чувства по-своему: приплясывают, крякают от удовольствия, хлопают друг друга.
      - Хорошо! Вот теперь подолбаем и мы, - говорит за всех Алексей Голубков.
      - "Иваном-долбаном", да? - уточняет Михаил Ипатов.
      - И "Иваном", и "катюшей", и "андрюшей" - всем, чем можно, - смеется коренастый волгарь. - Дадим прикурить фрицу.
      И говорят, и говорят солдаты. И дразнят себя, подзадоривают, разжигают и без того непотухшую ненависть. Им теперь не до сна, не до писем, не до вздохов. Опять начинается боевая страда, но уже не такая, как в прошлую зиму.
      У стен древнего города
      Доверие Родины
      Дивизия живет сталинградским настроением. В балках и за высотками идет подготовка к наступательным боям. Офицеры практикуются на ящиках с песком. Всем командирам, вплоть до взводных, выдали карты Великих Лук.
      Агитаторы полков и политотдела дивизии проводят в подразделениях беседы. Городу, раскинувшемуся перед нами на ровном плацу, без малого восемьсот лет. Он ровесник Москвы, был неоднократным ее защитником от нашествия чужестранцев.
      Старина осталась в городе до наших дней. На западной его окраине крепость, окруженная валами. В городе девять церквей, два монастыря, каменные торговые ряды. С севера на юг он разрезан рекой Ловать.
      Все каменные здания города во главе с крепостью превращены немцами в опорные пункты с обязательной круговой обороной и приспособлены к ведению уличных боев. Всюду - проволочные и противотанковые заминированные заграждения. Траншеи по обоим берегам Ловати. На окраине города - узловая железнодорожная станция. Передний край противника выступает на пять-шесть километров от города. Он проходит по высоткам и деревням.
      Всю эту сложную оборону города и прилегающего к нему района несет 83 пехотная дивизия гитлеровской Германии под командованием генерал-лейтенанта Шерера. Части дивизии составляют и гарнизон города. Он усилен артиллерийскими дивизионами, охранными, саперными, разными специальными частями. Всего в гарнизоне одиннадцать тысяч человек. Начальник подполковник барон фон Засс.
      Великие Луки прикрывают железнодорожный узел Ново-Сокольники, связанный с Прибалтикой, Ленинградом и центральной группой немецких войск. Таким образом, они находятся в центре оборонительного рубежа противника: Витебск Дно - Ленинград.
      Обо всем этом командир дивизии знал и раньше, до прихода его частей под стены древнего города. Сейчас, уточнив все детали в разведотделе корпуса, он получил ясную картину, с каким противником ему придется встретиться.
      Сорок два года было полковнику Александру-Львовичу Кронику. С восемнадцатого года в армии. С девятнадцатого - в рядах Коммунистической партии. Долго служил в кавалерийских и пограничных частях. Учился. Вел преподавательскую и штабную работу. Командовал полком в финскую кампанию. Но такой сложной задачи до сих пор не имел.
      Не трудно представить состояние уже не молодого человека, пусть кадрового военного, но все-таки прежде всего человека. Ему доверялись тысячи жизней, поручалось выполнение такой боевой задачи, значение которой было трудно переоценить. Успешное завершение ее прославило бы нашу армию в веках. Взятие Великих Лук открывало нам путь на Ленинград и в Прибалтику. Эти мысли все дни, после выхода дивизии на исходные, рубежи, не давали покоя, будоражили Кроника. Он подолгу стоял на наблюдательном пункте, всматриваясь через бинокль в большой и таинственный город. Сумеет ли его дивизия выполнить боевую задачу? Не посрамит ли она репутацию так называемого ударного кулака, завоеванную в тяжелых боях прошлой зимой?
      Она и теперь выдвинута на передовые рубежи. Вместе с 381 и 257 стрелковыми дивизиями она должна принять участие в окружении великолукской группировки врага и ее уничтожении. Трем дивизиям и стоящему наготове во втором эшелоне эстонскому корпусу предстоит примерно делать то же самое, правда, в миниатюре, что делают наши войска сейчас в нижневолжских и донских степях.
      В задуманной операции первый удар будет нанесен с юга. Войска должны прорвать фронт, выйти на станцию Остриань, овладеть озерами Кислое, Бутитино и идти к Новосокольникам. Наша дивизия будет действовать на правом фланге корпуса, пойдет на северо-запад, далее на север, соединится с 381 дивизией полковника Маслова, чем завершит окружение великолукской группировки противника.
      Это - первый этап операции. За ним должен начаться главный - взятие города. Оба этапа будут сопряжены с постоянными и, надо полагать, тяжелыми боями на внешнем кольце окружения, которое будет существовать вплоть до падения Великих Лук. Только после этого мы получим возможность повернуть штыки на запад.
      Дни и ночи перед наступлением. Сколько они сжигают нервов. Скольких заражают бессонницей. Все висит на волоске - терпение и сознание. Не дать порваться этому волоску, не допустить перенакала чувств, а открыть им отдушину в самую последнюю минуту - великое военное искусство.
      Такое состояние переживала дивизия в третьей декаде ноября сорок второго года, расположившись на юго-восточных подступах к Великим Лукам, в Булыгинском лесочке, прозванном остряками Булонским лесом.
      Крепчали морозы. Утром над городом в ясном, как стеклышко, небе поднимались тысячи дымовых столбиков - немцы топили печи. Столбики быстро таяли, вызывая у наших солдат зависть и злость.
      - Вот сволочи, разлеглись, как у себя дома, - ругался Алексей Голубков, ползая по снегу с катушкой провода.
      Рядом с ним был Михаил Ипатов. Связисты всегда работают парами. В исключительных случаях на ликвидацию повреждений выходят и поодиночке.
      Провода требовалось километры. Он беспрестанно перетаскивался с места на место. Шла активная и беспрерывная разведка, и везде за "следопытами" шли связисты.
      Голубкову нравилась его военная профессия. Он даже гордился ею: по его проводам разговаривали генералы.
      - Здорово! - восхищался сержант. - А раньше, на действительной, не любил катушки.
      - А я был ординарцем командира, - делился прошлым Ипатов.
      - Собачья должность, - заключал Голубков.
      - Почему ты так нехорошо думаешь?
      - Не люблю подлизываться.
      - Зачем лизать? Помогать командиру.
      - Какой командир.
      - У меня хороший был командир. Никогда не ругался.
      - Ну, тогда другое дело. Как Петька у Чапая.
      - Вот, вот, Петька. Разве плохо?
      Так они ползали днем и ночью, два неразлучных товарища, с каждым часом привязываясь друг к другу все крепче. Их посылали на самые трудные участки, беспрерывно обстреливаемые вражескими минами, и опытный связист Степан Некрасов говорил о них:
      - Если бы в каждом батальоне и дивизионе иметь таких орлов, одними проводами запутали бы немцев.
      Двадцать четвертое ноября - исторический день в жизни дивизии. В одиннадцать часов утра после артиллерийской подготовки наши полки пошли в наступление. Впереди холмы и высотки. Где-то за ними, севернее - Баталиха, станция Воробецкая, деревни Шелково и Ширипина, гора Велебецкая, железная и шоссейная дороги. А до них вот эти чертовы холмы, словно вспузырившие землю. Если бы их не было, все лежало б как на ладони. Игра пошла бы в открытую. А сейчас...
      Началось настоящее, по всем правилам наступление. Торопили штабы корпуса и армии, нажимала Москва. Да и самой дивизии не терпелось рвануться вперед: чем мы хуже тех, что окружают и уничтожают врага на юге.
      Многим помнилась атака на Сычевку прошлой зимой. Не удалась тогда атака. Враг прижал нас к снегу и не давал поднять голову. Неужели повторится то же самое и сейчас?
      Сомнение - плохой спутник в наступлении. Его не было у наших солдат и офицеров. О Сычевке думали, может быть, лишь некоторые командиры подразделений. И опять исходя лишь из предосторожности.
      И она пригодилась. Первые же сотни метров нашего продвижения вперед были встречены ураганным, главным образом, минометным огнем многоствольных "ишаков". Так прозвали наши солдаты новые немецкие минометы за противный шакалий вой их чушек, страшно неприятно действующий на психику.
      Сейчас "ишаки" выли особенно свирепо и дружно. Пришлось их усмирять огнем гвардейских минометов. Но и это не достигало цели - "ишаки" были надежно защищены обратными склонами холмов.
      Вот когда настал черед действовать мелким штурмовым группам в обход вражеских гарнизонов. Там, где заранее придали значение этим группам, дело пошло. Бойцы тащили на лыжах станковые пулеметы, ящики с гранатами, сами были в маскхалатах. Они скрытно подкрадывались к холмам, подползали к ним под огнем наших "катюш" и брали немцев в клещи. Бой, как правило, скоротечный, обходился нашим почти без потерь.
      Но так получалось не у всех. Там, где не были отработаны приемы внезапного нападения, искусственно созданные группы терпели жестокое поражение. Командиры стрелковых подразделений сваливали свою вину на артиллеристов. Так, в частности, стал поступать с первых же минут боя командир полка Курташов. Он начал звонить в штаб дивизии:
      - Прошу огня, артиллеристы спят.
      - Вы получили положенное, наступайте своими силами, - предлагал начальник штаба дивизии майор Тур.
      - Попробуйте вы на моем месте.
      - Вам приказывают.
      - Я доложу командарму.
      Факт недопустимый в наступлении. Бессилие и трусость прикрывались демагогией. И она, демагогия, вреднейший человеческий порок вообще, а у военных особенно, жестоко мстила ее авторам.
      Полк Курташова не имел успеха. Топтался на месте и полк Хейфица. И только третий полк майора Прокопий Корниенко, умело маневрируя людьми и огнем, поддерживая тесную связь с походной артиллерией, смело продвигался вперед.
      Комдив и военком, находясь на наблюдательном пункте, вспомнили свой недавний разговор о штурмовых группах, о пререканиях командира полка Курташова.
      Полковник Кроник вскипел, что с ним бывало в самых исключительных случаях. Он взялся за телефон, передал Курташову об успехах соседнего полка и в заключение приказал:
      - Учитесь у Корниенко. Меньше болтайте. Через час обеспечьте взятие высоты.
      А командующего артиллерией дивизии попросил:
      - Вам придется взять под свое наблюдение Курташова.
      Продвигаться по полю боя можно было только пешим. И то по ложбинкам и склонам холмов. Майору Засовскому вспомнились бои под Сычевкой. И он шел в полки и батальоны, как бывалый.
      Он не умел ругаться, культурный и образованный майор. Он умел только смотреть собеседнику прямо в глаза. Так посмотрел он и на командира полка Курташова, когда появился на его НП.
      С наблюдательного пункта полка, по существу, ничего не просматривалось. Место было выбрано явно непригодное.
      - Где находятся батальоны? - как всегда тихо спросил командующий артиллерией.
      - Должны быть здесь, - ткнул толстым пальцем в карту командир полка.
      - Должны. А на самом деле?
      - Связь порвана.
      - Чего же вы сидите?
      - Жду.
      Майор Засовский печально улыбнулся и бросил на Курташова тот самый взгляд, перед чистотой которого не выдерживал ни один, даже самый непорядочный офицер. Не выдержал его и Курташов.
      - Разучился, видно, воевать, - признался он, потупив глаза.
      - А может быть, и не учились?
      - Почему же...
      - Идемте, майор, в батальоны.
      Злополучную высотку, которая мешала не только атакующему полку, но и его соседям, вырвавшимся вперед, все-таки удалось взять. Она удивляла аккуратностью и прочностью инженерного оборудования. В этом нельзя было отказать немцам. Засовский обратил на это внимание Курташова. Тот, оправившись от первого потрясения, опять обрел бравый вид бывалого вояки и, нимало не смущаясь деликатного майора, решил показать свою национальную гордость.
      - Нам фашистское не указ.
      - Я говорю об инженерном искусстве, - поправил Засовский.
      - Не вижу ничего особенного.
      - Стыдитесь, товарищ командир полка.
      А день уже клонился к концу. Итоги наступления были весьма неутешительные. "В этом виноват и я", - думал майор Засовский, направляясь из полка Курташова к артиллеристам.
      Новые встречи подняли настроение майора. Он выслушал интереснейший анализ дня, сделанный весьма эрудированным командиром дивизиона капитаном Поздеевым.
      - У нас нет дружбы с пехотой, - говорил капитан. - В калининских лесах, как правило, действовали разрозненно. Это воспитало анархию у некоторых командиров стрелковых подразделений. В здешних условиях надо приближаться к высоткам вслед за артогнем, а не ждать, когда он кончится. Батальоны этого не делают, а когда поднимаются в атаку, оправившийся противник прижимает их огнем.
      - Правильно рассуждаете, капитан, - согласился майор.
      Он, как всегда, был доволен своим любимым помощником, с которым был неразлучен с самого формирования дивизии.
      Наступила ночь. Первая ночь после наступления. Ночь раздумий и тревог. Ночь суровой критики ошибок. Ночь собирания сил.
      Опять крепчал мороз. Над головой висело звездное небо. Изредка рвались снаряды и мины. Отправляли в медсанбат раненых. Хоронили погибших. Подвозили к передовой боеприпасы и горячую пищу. Заменяли выбывших командиров.
      Все шло своим чередом. Только плохо было на душе у командира дивизии. Где и в чем он ошибся? А может, и не было никакой ошибки? Обыкновенные издержки войны. Только лучше бы их было поменьше. Нам еще драться и драться. Дорог каждый человек.
      Смелые ведут
      В первый день наступления не имел успеха и весь гвардейский корпус. Залегли соседние дивизии. Мы наткнулись на крепкую оборону и хитрую тактику врага.
      Была произведена срочная перегруппировка сил, батальоны разбиты на мелкие группы, пушки выведены на прямую наводку. Это был и риск, и расчет.
      Командующий армией генерал Галицкий объезжал дивизию за дивизией. Собственно, даже не объезжал, а обходил, потому что машина была куда более заметной мишенью, чем человек. Так он в сопровождении небольшой группы офицеров появлялся в ночь-полночь на НП дивизий и еще раз все уточнял и выверял.
      По примеру командарма поступали командир корпуса и комдивы. Они пропадали в полках. Кронику определенно нравилось бывать в 1190 стрелковом полку у майора Корниенко. Он никогда не встречал здесь ни уныния, ни сомнений. Командиры как на подбор. Что сам майор, что его заместитель по политчасти, совсем молодой капитан Никита Рыжих, что парторг Павел Наговицын, что начальник штаба Матвей Кусяк.
      А погода неистовствует. Воет поземка, воют пули. Солдаты в снежных траншеях. С ними командиры. И ничего, все веселые, шутливые, озорные. Забегут на минуту в блиндаж, только что отбитый у немцев, хватят кружку кипятку, спросят и выслушают командира полка и опять во мглу.
      И это все в подражание майору Корниенко. Это его школа, скромного и сильного украинца. Это он, молодой коммунист, спаял свой интернациональный полк из русских и удмуртов, украинцев и белорусов, татар и казахов в дружную, боевую семью.
      Вот и после первого неудачного дня майор, собрав свой небольшой командный состав, придумал новое распределение сил.
      - Не гоже, - сказал он, - руководить в общем и целом. Так ничего не увидишь и за всем не уследишь. Давайте на эти дни, пока деремся за высотки, окружаем немцев, будем все и командиром полка, и замполитом, и парторгом. Мы же коммунисты. Возьмем каждый на себя батальон и поклянемся отбить хотя бы по два холма и по две деревни.
      Наверное, это была самая длинная речь Прокопия Корниенко за всю его тридцатишестилетнюю жизнь. Его помощники горячо поддержали эту речь, а парторг Павел Алексеевич Наговицын добавил:
      - Мы так под Сычевкой действовали.
      - Правильно. Традиции дивизии надо сохранять, - подтвердил Корниенко.
      - И вообще, поменьше болтать и размахивать руками, - высказался горячий, уже обстрелянный в боях Рыжих.
      - То тоже верно, - усмехнулся майор. - А если размахивать, то только гранатами.
      Корниенко не любил по каждой мелочи обращаться в штадив. Больше того, он почти никогда не звонил "хозяину" первый. Разве только с радости, при очередном успехе. Не доложил он и о последнем своем решении: рассредоточении командного состава по батальонам и мелким штурмовым группам.
      Ночь. В это время всем людям на земле положено спать. Всем, только не фронтовикам, и особенно в ста метрах от фашистов. Не спала в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое ноября и наша дивизия.
      Особенно много хлопот навалилось на артиллеристов. Подвоз снарядов прямо-таки выжимал последние силы. Днем нельзя высунуться не только с машиной, но и с повозкой: обязательно попадешь или под снаряд, или под бомбу.