Засовский лучше чем кто-либо понимал, что немцы теперь не остановятся ни перед чем. Они поставили перед собой задачу лишить дивизию артиллерии. Даже если наступит в бою кратковременная передышка, за ней снова последует атака, еще более отчаянная.
      Командир полка приказал одну из батарей поставить на прямую наводку. Капитан Мельниченко возложил эту задачу на четвертую батарею.
      Бой продолжался без успеха для противника. Первый дивизион, всегда готовый прийти на помощь второму, пока молчал. Он прекрасно выполнил свой долг и сейчас берег снаряды.
      Командир полка отдал второе распоряжение: собрать из состава дивизиона стрелковый взвод для отражения возможной атаки немецких автоматчиков. Эту задачу он поручил выполнить начальнику разведки дивизиона лейтенанту Медведеву.
      Молодой лейтенант взял с собой разведчика Семакина и связиста Ипатова. Вскоре к ним пристроились старшина Лекомцев, повара, писаря, собралось человек пятнадцать. Медведев вывел свой взвод на окраину Карабанова, вперед НП и пушек, и приказал бойцам занять круговую оборону.
      Вскоре к ним с ручным пулеметом в руках подполз комиссар второго артдивизиона Виталий Мельников. Комиссар был любимцем артиллеристов. Сын отважного азинца после гибели отца воспитывался в детском доме, где стал самодеятельным музыкантом, хорошим рассказчиком. Кончив Совпартшколу, был на партийной работе. В любой обстановке он мог подбодрить бойцов.
      Весть о нападении противника на артиллеристов дошла до комдива. Он уже находился на восточных подступах Сычевки и решил поддержать своих пушкарей. На НП второго дивизиона запищал зуммер. Трубку взял капитан Мельниченко.
      - Говорит десятый, - услышал капитан знакомый голос. - Какая обстановка?
      - Подбили семь танков, - спокойно сообщил командир дивизиона.
      - Представляю к награде! - зарокотало в трубке.
      - У нас идет бой, - охладил пыл комдива капитан.
      - Желаю успеха. Не знаете ли, где находится седьмой?
      - Он рядом.
      Засовский, как и Мельниченко, передал обстановку без воодушевления и выслушал приказ: держаться.
      В это время на Карабаново обрушился второй авиационный налет противника. Это предвещало новую танковую атаку.
      Налет не причинил дивизиону особого вреда, была лишь порвана связь. На установление ее немедленно бросилось отделение старшего сержанта Степана Некрасова, и вскоре все опять было в порядке.
      Из деревни Пызино снова начали выползать черные страшилища. Засовский передал первому дивизиону приказ быть наготове и без его сигнала огня не открывать. Мельниченко же, наоборот, стал торопить.
      И опять повторилась дуэль, только более ожесточенная, чем первая. Работали все батареи, кроме четвертой, выдвинутой на прямую наводку. Лежал в укрытии взвод лейтенанта Медведева.
      В этот раз танков оказалось намного больше, чем утром. И шли они более стремительно. Это уменьшило число прямых попаданий артиллеристов. Два танка приблизились вплотную к Карабанову.
      Пришлось вступить в бой и этим обнаружить себя четвертой батарее. Она ловко подбила один танк. Другой вырвался почти на огневую позицию батареи, притащив за собой хвост автоматчиков. Стрелять в упор было опасно для себя.
      Все решали секунды. Ими воспользовался взвод лейтенанта Медведева, мгновенно выскочив из укрытия и пустив в ход гранаты.
      Был подбит и второй танк. Уничтожен экипаж. Началось преследование автоматчиков.
      Это была лихая контратака артиллеристов, на время ставших пехотинцами. Смеркалось. На белом поле тут и там чернели безжизненные коробки вражеских машин. А наши гнали и гнали автоматчиков чуть не до самого Пызина, устелив дорогу десятками трупов.
      В этом бою погиб лейтенант Медведев. Его похоронили ночью с воинскими почестями. Командование взводом обороны принял на себя комиссар дивизиона Мельников.
      ...Поздно ночью выехал из дивизиона на доклад комдиву командир полка. Предстояло уточнить задачу артиллерии, схему огня, сигналы вызова и все, что потребуется для управления огнем в предстоящем, третьем по счету, наступлении дивизии с востока.
      Все, таким образом, зависело теперь от артиллеристов. Не будет контратаковать их противник, значит, они сумеют поддержать огнем стрелковые полки. Снова начнется огневая дуэль, значит, придется отбиваться от противника и на время забыть о своих пехотинцах.
      Засовский был уверен, что немцы завтра снова пойдут на Карабаново, во что бы то ни стало стараясь смять второй дивизион. Он, выдвинувшийся дальше всех, был для немцев бельмом на глазу.
      Так оно и случилось. Не успел забрезжить рассвет январского дня, как танковые атаки врага возобновились. Все повторилось, как вчера. У артиллеристов однако появился опыт, и они чувствовали себя намного увереннее. Хоть и было жарко, но уже не так боязно.
      То и дело схватывался с немецкими стрелками взвод обороны. Старшина Лекомцев передал заботу о щах легко раненным, а сам орудовал автоматом. Тут же сражались связисты Некрасов, Максимов и Ипатов, разведчик Семакин, строчил из пулемета комиссар Мельников.
      Мастерски била по танкам четвертая батарея. Ее комиссар Иван Кузнецов ни на минуту не уходил с позиций, во всем помогая командиру и бойцам.
      - Нам уходить отсюда некуда, - говорил он солдатам. - Мы находимся на самой западной точке советско-германского фронта. Впереди нас только окруженные ленинградцы. На нас смотрит вся армия, за нами следит Москва.
      Так прошел день. Поле между Пызином и Карабановом покрылось новыми черными точками.
      На следующий день бои продолжались. Тяжело ранило комиссара Мельникова. В помощь взводу обороны командир полка прислал из своего резерва дивизион 120-миллиметровых минометов под командованием младшего лейтенанта Макарова. Дивизион пока не получил матчасти и стал действовать на правах пехоты.
      Схватки не стихали. Теперь к ним уже было приковано внимание не только командования дивизии, но и армии. Враг что-то замышлял, с сатанинской настойчивостью добиваясь возврата Карабанова.
      С другой стороны, это было на руку нашим стрелковым полкам. Представлялась возможность для разведки и более обстоятельной подготовки к наступлению.
      На четвертый день к вечеру вышли из строя командир дивизиона Мельниченко и начальник штаба младший лейтенант Колосов. Командир полка немедленно послал во второй дивизион подкрепление: начальника штаба Турчанинова, его помощника лейтенанта Поздеева и комиссара Радченко. Позднее, уже на месте, перегруппировав командирские силы второго и первого дивизионов, начальник штаба послал своего помощника в первый дивизион, а сам остался во втором.
      Шел пятый день боев. Как и нужно было ожидать, противник обрушил на Карабаново огонь небывалой силы. Опять были брошены танки и бронетранспортеры с пехотой.
      Горячий и опасный день наступил для четвертой батареи, выдвинутой на прямую наводку. С утра выбыл из строя командир батареи, и командование принял комиссар Иван Кузнецов. Спокойный, сердечный человек, бывший заведующий отделом агитации и пропаганды Сарапульского райкома партии, он и здесь, на войне, в минуты смертельной опасности оставался собранным и мужественным, как подобает коммунисту.
      Трудности и беды подстерегали на каждом шагу. Все дни боев под Карабановом была проблемой доставка снарядов. Они могли поступать во второй дивизион только из первого. Другой, прямой дороги в Карабаново не было.
      Если в первые дни немцы не догадывались об этой взаимосвязи дивизионов, то сегодня - это было двадцать третье января - секрет был разгадан. Дорога между Ржавиньем и Карабановом была взята под прицельный огонь.
      Это грозило изоляцией второму дивизиону. Что делать? Выпускались из стволов последние снаряды. Весь запас боепитания был снесен к четвертой батарее, без передышки ведшей поединок, полный неописуемого героизма.
      Почти весь личный состав батареи был ранен, но никто не хотел уходить с позиций. Раненый командовал огнем комиссар Кузнецов, он же теперь и командир батареи.
      Снарядов ждали, как бесценного груза. Был вынужден вступить в бой первый дивизион. Его орудиям было трудно вести прицельный огонь, и он только на время мог выручить из беды соседа.
      Дорога между Ржавиньем и Карабановом стала, таким образом, своеобразной трассой жизни или смерти героического дивизиона. Эту трассу вызвался преодолеть пожилой, молчаливый заместитель командира второй батареи лейтенант Васильев. Он дважды на санях, нагруженных снарядами, проскакивал сквозь огонь врага и давал возможность стоять насмерть четвертой батарее. Во время третьего рейса храбрец был сражен осколком металла при ураганном налете на дорогу, кажется, всей артиллерии противника. Бездыханное тело героя лошадь привезла вместе со снарядами на позиции четвертой батареи. При этом налете был ранен командир взвода управления Семен Зайнаков.
      Вскоре погиб на своем высоком посту комиссар Иван Кузнецов. Вражеский снаряд разорвался у его ног. Военком Кожев, целый день порывавшийся поговорить по телефону с героем, на минуту опоздал сообщить, что он представлен к награждению орденом Красного Знамени.
      Ивана Кузнецова похоронили тут же, на окраине Карабанова. Короткую, но горячую речь произнес над прахом отважного артиллериста его друг, комиссар соседней батареи Иван Лунин, бывший комсомольский работник Удмуртии.
      Догорал короткий и такой длинный на войне зимний день. Командир полка получил приказ отвести второй дивизион в тыл. Его отход прикрывал своим огнем первый дивизион. Там находился лейтенант Поздеев. Место погибших и раненых героев пятидневных боев теперь оставалось за ним и его солдатами.
      Доверяя людям
      Один за другим выходят из строя мои товарищи. Дивизия без конца перегруппировывается, но это мало помогает делу. Обидно, что так начались наши боевые будни.
      Но ведь легких дней нет на войне ни у кого. Тем, кто принимал на себя первые удары врага, было еще тяжелее. Ужасно трудно блокированному Ленинграду. Не легче Севастополю. А каково партизанам, оставшимся в белорусских и брянских лесах.
      Все это так. И все-таки не хочется оправдывать наших поражений под Сычевкой. Скоро месяц, как мы крутимся в этих местах, и не видели еще ни одного своего танка. Говорят, где-то рядом действует гвардейская механизированная бригада. Мы ее не видели. А вот как против одного артиллерийского дивизиона шло двадцать немецких танков, видели очень хорошо.
      Мы начинаем вести бои местного значения. Уже не за Сычевку и прилегающие к ней большаки и железные дороги, а за отдельные хутора и деревни. Части 39 армии, в которой мы находимся, расчленяются с каждым днем все больше. Полкам и дивизиям приходится маневрировать по-своему.
      Словом, нам надо побольше танков, самолетов, пушек, минометов и снарядов к ним. Солдат у нас достаточно, но их надо беречь.
      В дивизии погиб третий командир полка майор Михаил Ганоцкий. Он пережил своих товарищей на десять - двенадцать дней. Погиб, обороняя со своим полком деревню Новенькая. Налетели немецкие танки. В полку не было уже ни одной пушки. Мало гранат. Даже бутылок с горючей смесью не было. Конечно, полк оборонялся героически. Бойцы шли на танки с карабинами. Но какой от этого толк? Командование полком принял начальник штаба Григорьев.
      Вижу в полках комдива и военкома. Они неразлучны. Вот, наверное, кому несладко жить. Уж заработали, должно быть, не по одному выговору. Это вместо орденов-то.
      В последние дни комдив, говорят, начал создавать мелкие ударные группы для просачивания в тыл врага и захвата языков. О двух таких группах рассказали мне Степан Алексеевич Некрасов и Алексей Павлович Васильев. Их вызывали комдив и военком.
      О грустной судьбе одного из них я уже писал, знало об этом и командование дивизии. Не менее тяжкой была участь и Некрасова - он исключался из партии и только перед войной был восстановлен. В дивизии знали и о боевых делах этих командиров. Теперь решили проверить еще раз. Кое-кто был против, а военком на это ответил так:
      - Надо верить людям, а не подозревать их. Я верю Некрасову и Васильеву.
      - А если попадут в плен? Немцы распишут черт знает что.
      - Они не попадут в плен.
      - У вас удивительный оптимизм, товарищ военком. А говорят, служили в ЧК.
      - Именно поэтому я так и доверяю людям.
      Некрасов и Васильев с небольшими группами бойцов ушли на ту сторону. Она менялась чуть ли не каждый день, и передний край имел вид слоеного пирога. Лишившись возможности вести крупные наступательные операции, естественно, надо было действовать мелкими группами. Сидеть сложа руки было бы подобно самоубийству.
      Отделение Некрасова получило задание уничтожить гарнизон немцев в одном совхозе и по возможности захватить языка. Васильеву с тремя бойцами предстояло уничтожить железнодорожный мост.
      В этих походах было все, чему положено быть в таких историях. Ракеты и пулеметные очереди противника. Часовые. Снег и мороз. Бешено колотящиеся сердца. Холодный расчет трезвого разума.
      - О чем вы думали, когда подходили к деревне? - спросили Некрасова после возвращения из поиска, когда он раненый лежал в медсанбате.
      - Не о чем, а о ком, - уточнил старший сержант. - Мне вспомнился тип, который исключал меня из партии и сажал в тюрьму. Я спросил его мысленно: ты меня хотел вычеркнуть из жизни, а я вот живу и воюю, а ты торчишь на брони. Так кто же балласт для Родины? От этого мне стало легко, я спокойно снял часового, вошел в избу и в упор расстрелял шестерых.
      - А языка?
      - Не привел. Принес семь автоматов да в придачу сумку со штабными документами.
      Задачу выполнил и лейтенант Васильев. Ему, правда, пришлось потруднее. Провозился всю ночь. Чуть не попал в ловушку. Но взрывчатку заложил, бикфордов шнур за собой уволок, поджег, дождался взрыва и только не успел уйти невредимым. При отступлении его ранило. Вынес лейтенанта в расположение своей части все тот же санинструктор Козлов, предусмотрительно посланный на операцию комдивом,
      На другом участке такую же подрывную работу провел с группой саперов командир взвода 1188 стрелкового полка лейтенант Харитон Баскаев.
      ...Еще одно горе сообщили мне друзья из четвертого отделения штаба дивизии. Тяжело ранен мой земляк пулеметчик Дмитрий Тимофеевич Коновалов, бывший работник Увинского райисполкома. Говорят, дрался богатырски, отражая контратаки врага. Боже мой, неужели не выдержит. У него четверо малолетних детей, больная жена.
      На выручку соседей
      Положение нашей дивизии к середине февраля сорок второго года еще больше ухудшилось. Немцы перебросили под Сычевку несколько свежих соединений. Начали свирепую бомбардировку каждой деревни. Самолеты налетали беспрерывно.
      Враг особенно начал теснить наших северных соседей - войска 29 армии. Вскоре она была отсечена от нашей, 39, и таким образом лишилась последней, незначительной возможности связываться с тылом и с нами.
      Кольцо окружения вокруг обеих армий быстро сужалось. Стояли нестерпимые сретенские морозы. А большинство батальонов и полков, спасаясь от самолетов противника, было вынуждено располагаться в лесах, не имея возможности разжигать даже костры.
      Прекратились последние поступления боеприпасов, питания и медикаментов. Их стали сбрасывать наши самолеты, но зачастую неудачно. Фронт менялся ежечасно, полки и дивизии переходили с места на место. Резко ухудшились возможности разведки. Нужно было принимать какие-то срочные меры, чтобы вывести войска из тупика и предоставить им хотя бы относительный оперативный простор для активных действий.
      Все понимали, что прежде всего следовало вывести из-под ударов врага войска 29 армии. Кольцо вокруг нее стягивалось особенно стремительно. С севера немцам было удобнее подбрасывать своим частям подкрепление, там еще функционировали большаки и железные дороги.
      Спасение 29 армии облегчало положение и нашей армии. Бездействие же могло обернуться общим крахом. С часу на час все ждали приказа сверху.
      И он поступил. Нашей дивизии отводилась роль ударной группы, призванной прорвать извне кольцо окружения соседей. Местом прорыва был назначен район южнее деревень Чернево - Ивлево Калининской области, куда мы перебрались недавно.
      Для главного удара командир дивизии приказал сосредоточиться 1188 и 1192 стрелковым полкам, столько перенесшим за месяц боев. У деревни Федоровки для отвлечения противника встал 1190 стрелковый полк.
      Личному составу подразделений была рассказана вся правда. Кое-кто возражал против откровенного обращения к солдатам, но комдив и военком решительно пресекли эти настроения.
      - Правду, и только правду, - подчеркивал Кожев, ставший в эти дни особенно близким солдатам. - Без паники и без шапкозакидательства. Каждому иметь свой маневр и верить в победу. Вызволение соседней армии укрепит наши силы, и мы получим возможность снова наступать.
      А оставшись вдвоем с комдивом, Кожев говорил:
      - Пиши, Дмитрий Андреевич, письмо домой. Я возьму твое, ты - мое. Всякое может случиться.
      Это было в деревне Еленке. Комдив покорно выполнил совет боевого товарища. Он выглядел в последние часы перед прорывом усталым и сумрачным. У него не имелось точных разведывательных данных о том, что скрывается в деревнях Чернево и Ивлево и за ними, насколько прочны или слабы фланги противника. На подготовку к прорыву отводились одни сутки.
      Бессильными оказались предпринять что-либо реальное артиллеристы. Было ясно - поддерживать пехоту огнем. Но куда и по каким целям наносить удар? Вчера .эта территория была нашей, сегодня ее захватил немец. Как он построил систему своей обороны? Кругом лес, маленькие деревушки, болота.
      В такой обстановке началось наступление наших подразделений. Всем нужно было сделать молниеносный бросок. Поэтому и командиры, и солдаты находились в одних боевых цепях. Вместе с ними - комдив и военком.
      Темная ночь. Люди лежали в снегу. Перед выходом на боевые рубежи они получили скудный завтрак без обычных ста граммов. Мороз пробирал до костей. Коммунисты и комсомольцы подбадривали бойцов.
      Часовые стрелки приближались к заветному делению, когда в воздух должны взлететь условные ракеты.
      - А мороз как в нашей Сибири, - произнес полковник Киршев, всматриваясь в туманную даль. Родом он был из Иркутска.
      - У нас, в Удмуртии, наверное, такие же, - поддержал комдива Кожев.
      - Да, зима нынче задорная.
      - Покурим для бодрости, Дмитрий Андреевич.
      Томительно тянулось время. Звонил командующий армией. Подбадривал, заверял, обещал.
      Воздух с шипением разрезала ракета. За ней вторая. Дали десяток залпов артиллеристы. Не дожидаясь конца небольшого их налета, под свист снарядов поднялась пехота.
      Поднялись комдив и военком. Отставать было нельзя. Быстрее вперед и вперед, на соединение с нашим северным соседом.
      Вначале, после артиллерийских залпов, все было тихо. Наши пошли в атаку, не открывая ружейного огня. Да и не по чему было стрелять, перед глазами поле и, деревня, а за ними лес. Осторожно шагали комдив и военком, командиры и комиссары полков. Все шло как будто хорошо.
      И тут словно вырвался из земли вулкан. Или наоборот, обрушился на планету весь звездный мир. Все окружающее в минуту превратилось в кромешный ад. Впереди, сзади, справа и слева наступающих одновременно легли сотни мин. Потом еще и еще.
      Стало ясно, что противник открыл перекрестный огонь. Он пристрелял каждый метр горловины и нарочно не поставил здесь заслонов.
      Знало ли об этом командование армии, посылая дивизию на этот прорыв? Доискиваться сейчас было некогда. Менять решение поздно. Отступать невозможно. Оставалось только вперед и вперед: к деревне, к лесу, к соседям.
      Комдив кивнул военкому:
      - Рассредоточимся, Андрей Ефимович. Ты бери правый, я левый полк.
      - Согласен.
      Комдив побежал. За ним отделение охраны. Немцы продолжали методично класть снаряды.
      - Вперед! Броском! - крикнул что есть мочи командир дивизии.
      - Броск-о-ом! - подхватили цепи его приказ.
      Но и на следующем рубеже, и за ним, и совсем далеко раздавались взрывы. Стояли клубы огня, снега и земли. Дым застилал глаза. И главное, не было видно противника.
      - Вперед!
      - ...р-е-е-д, - повторяло эхо.
      Комдив бежал рядом с солдатами, бежал и не мог придумать в сложившейся обстановке что-либо другое. Лучше встреча с противником лицом к лицу, чем эта страшная неизвестность.
      И тут произошло непоправимое. Что-то сильно толкнуло в грудь, и комдив упал в снег. Смерть наступила мгновенно.
      - Убит командир дивизии! - крикнул кто-то из бойцов.
      Эта горькая весть покатилась по цепям. Долетела она и до Кожева. Он машинально схватился за грудь, где в кармане гимнастерки лежало последнее письмо Дмитрия Андреевича Киршева. Кругом продолжали рваться снаряды. Ад не прекращался. И если допустить сейчас панику, тогда конец.
      Военком рванулся, увлекая за собой батальоны.
      - Коммунисты, вперед! Его поддержал другой голос:
      - Не посрамим дивизию!
      Военком Кожев бежит вперед. Бежит, как молодой. Страшный в своем горе и в своей ненависти.
      Деревня совсем близко. Значит, полцели достигнуто. Еще усилие, еще бросок.
      И вдруг:
      - Та-та-та-та...
      Сраженный пулеметной очередью, военком рухнул в измятый снег.
      Командование атакующими принял комиссар 1188 стрелкового полка Иван Самсонов, любимец удмуртских воинов, бывший заместитель народного комиссара республики. Комиссар-хозяйственник оказался на войне достойным политическим комиссаром. Вначале он был комиссаром медсанбата, потом комиссаром стрелкового батальона. Сейчас на него выпала, должно быть, самая тяжелая задача.
      Военком был тяжко ранен. Он хорошо знал комиссара Самсонова и любил его. Слыша, как комиссар отдает распоряжение санитарам о его, Кожеве, охране, он сказал ему:
      - Спасибо, Ваня. Будь жив!
      - Прощайте, Андрей Ефимович.
      Комиссара дивизии с поля боя вынес боец-разведчик Семен Соболев до деревни на волокушах, а потом уложил в розвальни, укрыв тулупом.
      Бой продолжался. Нет конца полю. И деревня, что впереди, будто отодвигается назад. Из нее летят огненные трассы, жестоко разя поредевшие цепи наступающих.
      Вот убит и комиссар Самсонов. Его место занял другой ижевец, комиссар Ожегов. Вскоре ранило и его.
      А снаряды и мины рвались без умолку. За лесом пикировали самолеты. Где-то рядом шумели танковые моторы.
      - Алеша, - крикнул бежавшему рядом Поздееву Александр Белослудцев. Если меня... не забудь.
      - Что ты, Саша, - собрав последние силы, отозвался Поздеев. - Выживем. Вот еще немного... В этот миг упал лейтенант Белослудцев.
      - Сволочи! - вскипел разъяренный Алексей. - Коричневая чума. Ну, погодите.
      Его огромная фигура поднялась над полем во весь рост, это придало солдатам новые силы. Но тут налетели самолеты и начали пикировать так низко, будто намеревались протаранить наступающие полки. Одно пике за другим. Мелкие, словно игрушечные, бомбы. И беспрерывный свинцовый ливень.
      Смертью героя пал Алеша Поздеев, мой незабвенный друг. Сложили головы десятки других моих хороших товарищей. Смертельно ранен начальник штаба дивизии майор Михаил Васильевич Щербаков.
      И все-таки мы сделали свое дело. Пусть не судят нас строго потомки. Пусть не ищут в наших действиях ошибок. Мы сделали в ту серую февральскую ночь все, что могли. Отвлекли внимание ворога на себя. Дали возможность более успешно выполнить поставленную задачу нашему последнему, третьему стрелковому полку. Вы помните, я сказал выше, что слева от основных сил прорыва, у деревни Федоровки, был выставлен 1190 полк, тот самый, которым совсем недавно командовал майор Ганоцкий. Сейчас его возглавлял старший лейтенант Григорьев, наш старый знакомый, ветеран дивизии.
      Так вот, полку удалось все же прорубить коридор на соединение с частями 29 армии. За это сложил головы батальон во главе с командиром Дмитрием Скобелевым и комиссаром Александром Шаклеиным, верными сынами Удмуртии.
      В коридор хлынула лавина изголодавшихся и изморенных солдат. Мы встретились как братья. Хоть не было ничего у самих, делились последними сухарями и кусками конины. Несмотря ни на что, теперь нам было все-таки легче. Две армии соединились в одну.
      Всю ночь мы хоронили товарищей. Это было трагической закономерностью. Такой была война, и некуда было скрыться от ее обнаженной правды.
      Суровые испытания
      Новый комдив
      15 февраля приступил к исполнению обязанностей новый командир дивизии подполковник Александр Львович Кроник. Он приехал в штаб ночью, на розвальнях, за час до отправки в тыловой госпиталь тяжело раненного военкома Андрея Ефимовича Кожева.
      Од жил три дня после ранения, наш любимый военком. Вопреки запрещению врачей, принимал в медсанбатовской палатке командиров и комиссаров. Давал последние наставления, диктовал письма на родину. Беспрерывно просил рассказывать о положении на передовой.
      Военкома выносили на носилках к трупам боевых товарищей, убранных к захоронению. Он долго смотрел недвижными глазами на неживые лица погибших. При нем был произведен оружейный и пушечный салют.
      Андрей Ефимович просил доложить о погребении всех павших на подступах к деревням Чернево - Ивлево. Сам подписал похоронные, в каждом извещении непременно вставляя "погиб смертью героя".
      Поведение тяжело раненного военкома вызывало восхищение солдат и офицеров. Новости из медсанбатовской палатки разносились с быстротой молнии по всем полкам и батальонам.
      С военкомом беседовал новый комдив. Кожев пожал руку Кронику и тихо сказал:
      - Благословляю вас, Александр Львович. Надеюсь. Доведите дивизию до Берлина.
      Через два дня после этого разговора, семнадцатого февраля сорок второго года, в одном из тыловых госпиталей в Андриаполе перестало биться мужественное и чуткое сердце нашего военкома Кожева.
      Отцом осиротевшей дивизии стал подполковник Кроник. Среднего роста, с черными усами, и очень живыми глазами, в белом полушубке, он в первый же день и первую ночь объехал все полки. Строгий на вид, он спрашивал коротко командиров:
      - Сколько штыков? Есть ли больные? Какое настроение?
      И сам же очень часто отвечал:
      - Собирать силы. Заботиться о бойцах. О нас знает Москва.
      И как бы в подтверждение этих слов комдива в расположение армии прилетали один за другим транспортные самолеты, сопровождаемые истребителями. Их, к нашему удивлению, не атаковал противник. Немного же, значит, смелости было у фашистских стервятников, коль скоро они не отваживались вступать в бой с нашими ястребками даже в своем тылу.
      Самолеты сбрасывали нам ящики с патронами и колбасой, с минами и махоркой, с автоматами и медикаментами. Это воодушевляло. Усмиряло горе. Призывало жить и бороться.
      Вскоре была пробита в сторону Нелидова и наземная дорога. Частям Красной Армии деятельно помогали партизанские отряды и гражданское население. Прибыл новый военком дивизии Белов Василий Александрович.
      В эти дни мы узнали об Указе Президиума Верховного Совета. Награждены орденами коллективы машиностроительного и металлургического заводов Ижевска за образцовое выполнение фронтовых заказов. Это тоже было огромной моральной поддержкой. Земляки помнили о нас. Молодцы, ижевцы.
      Партизаны и гражданские люди, насмотревшиеся на зверства фашистов в оккупированных деревнях и селах, рассказывали о страшных историях. Солдаты, слушая их, клялись мстить врагу за поруганную Родину.
      Новый комдив подолгу совещался с оставшимися в живых командирами. Он близко сошелся с командиром артполка Засовским и новым командиром стрелового полка Григорьевым, щеголеватым офицером, прошедшим через сто смертей. Ветераны дивизии лучше, чем кто-либо, могли ввести нового комдива в курс событий и настроений.
      Для всех приятной новостью было решение комдива о выдвижении сапера лейтенанта Васильева на высший пост помощника начальника оперативного отдела штаба дивизии.
      У подполковника Кроника, как и у Киршева и Кожева, говорят, был бурный разговор с особистами по поводу лейтенанта Васильева. Новый комдив был тех же взглядов, что и его предшественники. Сын рабочего и сам рабочий, с мальчишек связавший свою судьбу с армией, громивший с оружием в руках белогвардейцев, образованный и культурный человек, он привык смотреть на события и людей прямо и открыто.
      На войне подполковник еще более уверовал в правоту своих взглядов на жизнь. Он видел, на какие махинации шли вчерашние шибко "принципиальные" патриоты-офицеры для того, чтобы остаться в тылу. Он ненавидел это приспособленчество, эту двойную игру и поступал так, как подсказывала совесть.
      Услышав от командиров отзывы о Васильеве, познакомившись с его биографией, комдив вызвал лейтенанта к себе и сразу подметил его незаурядные способности.
      - Я знаю о вас все, - коротко и как будто строго сказал комдив, встретив немало удивленного лейтенанта. - Будете работать в оперативном отделе штаба.
      - Слушаюсь, - разволновался лейтенант.
      - Как ранение?
      - Зарубцевалось.
      - Как семья?
      - Жива-здорова.
      - Вот и хорошо. Приступайте к новому делу.
      Комдив очень часто брал нового работника штаба в полки и батальоны и с удовольствием представлял его командирам и политработникам:
      - Помощник начальника оперативного отдела штаба дивизии.
      А наедине говорил лейтенанту Васильеву так:
      - У нас плохо поставлена разведка, мы очень мало знаем о противнике.
      - Будем доставать языки, - обещал лейтенант.
      - Языки языками. Я прошу смотреть на вещи шире. Мы должны читать письма немецких офицеров и фашистские газеты. Мы обязаны знать все о тылах противника.
      В этом сказывалась не только военная косточка нового комдива, но и его качества преподавателя военной кафедры. Анализировать и делать выводы. Давать работу уму. Как многим не хватало этих качеств в те тревожные и суматошные дни.
      Дивизия набиралась сил. Утихомирились на время немцы. Зима им была не по нутру. В полках и батальонах снова шли ученья. Теперь уже на опыте боев.
      Как праздник отметили двадцать четвертую годовщину Красной Армии.