- Как вы сказали? Сдача Ярцева - гибель для Москвы?
      - Да, да - гибель...
      - А может, гибель для всего Советского Союза?
      - Не придирайтесь к словам.
      - Вы повторите свое заявление в другом месте.
      - Повторю где угодно, только отваливай отсюда.
      - Ха-ха-ха! Интересный экземпляр.
      Таких сцен по "инициативе" Новакова разыгрывалось немало.
      А жизнь между тем шла своим чередом. Через станцию днем и ночью проносились на восток эшелоны. На открытых площадках машины и станки, железо и уголь. На бортах надписи мелом: "Киев - Свердловск", "Харьков Челябинск", "Кривой Рог - Тюмень". Вот уже три месяца не прекращается этот поток.
      - Наши идут, киевские, - говорил задумчиво начальник артснабжения 1192 стрелкового полка инженер Илья Кернес.
      Смотреть эшелоны выходили многие солдаты и командиры. Смотреть было и грустно, и весело. Но больше, пожалуй, все-таки грустно. Это настроение поддерживалось и сообщениями с фронта, и наступившей осенью. Неприветливо стало в лесу.
      Осень была и на фронте. Появилось Малоярославецкое направление. Ждать дальше становилось невмоготу.
      ...Это было чем-то необыкновенным. На станцию для нашей дивизии прибыли лошади. В упряжке, с обозом. Превосходные маленькие лошадки породы "Вятка". Подарок Удмуртской республики фронту.
      Конечно, прежде всего на станцию высыпали артиллеристы. Лошади - для их пушек. Пусть нет пока самих пушек, зато появилась тяга. А раз так, скоро появятся и пушки.
      Рады были этому подарку в дивизии. Командир артполка и его офицеры ходили именинниками. Кажется, еще щеголеватее выглядел капитан Засовский. Засуетился, забегал начальник артснабжения Кернес, хотя собственно артиллерийского еще ничего не было.
      Эшелон с лошадьми сразу забрали под свой контроль ветеринарные врачи. Тут и там слышались их бойкие команды:
      - К коням не подходить!
      - От вагонов!
      Шел осмотр лошадей. Ветеринарные врачи Бахтин, Кибардин и Савиных с какой-то особой лихостью заглядывали коням в зубы, в глаза, били ребрами ладоней по ногам и, отводя в сторону, так же по-молодецки кричали:
      - Годен! Следующий.
      Принятых лошадей тут же передавали старшинам. Те распределяли их по орудийным расчетам и отделениям разведчиков. Солдаты ловко выводили коней по насыпи на опушку леса, садились верхом и начинали кружиться галопом. Их несердито останавливал командир полка, говорил "осторожнее" и сам был готов вскочить в седло и размяться.
      Собственно, эта представившаяся возможность заняться, наконец, чем-то конкретным, нужным для предстоящих боевых действий и радовала, главным образом, бойцов и офицеров.
      Как маленький, радовался возможности повозиться с конями солдат Владимир Захаров,
      - Не балуй, не балуй, - как ребенка упрашивал ретивого жеребца вчерашний колхозник. - Ишь ты, как нагулялся. Вот мы с тобой покажем проклятому Гитлеру, дай только срок.
      Рядом стояли старшина-усач Лекомцев, его однофамилец Роман Иванович Лекомцев, вчерашний глазовскии рабочий, сегодняшний командир взвода транспортной роты.
      - Хороших коней подарили земляки, - говорил Роман Иванович.
      - Самых лучших рабочих лошадей, - вздыхал старшина. - Ищу своих, да что-то не нахожу.
      Как хочется солдатам поговорить о мирных делах. Вот уже скоро два месяца как ходят в армейской форме, а все не могут как следует привыкнуть к смене обстановки, тоскуют об оставленном.
      В другом месте беседуют старший сержант Михаил Вотяков и лейтенант Григорий Поздеев. Один высокий, сильный, вчерашний рабочий, другой маленький, круглый, совсем непохожий на военного, недавний заведующий кафедрой университета.
      - Ты умеешь, Миша, обращаться с лошадьми? - спрашивает Поздеев Вотякова.
      - Я родом из крестьян, товарищ лейтенант. Конечно, умею, - отвечает Вотяков.
      - А я, представь, немножко забыл. Больше десяти лет из деревни.
      - Вспомните.
      - Придется. Лошади у артиллеристов - боевые друзья.
      - Теперь бы пушечки...
      - Да, да. Я только из училища. Пострелять боевыми не пришлось и там.
      - А немец, говорят, прет к Можайску.
      - Надо торопиться, Миша, надо торопиться.
      А ветврачи продолжают осмотр. Возле станции образовалась своеобразная конная ярмарка. Пришли посмотреть на "пополнение" дивизии полковник Киршев и военком Кожев.
      Комдив сегодня не очень сердитый, ему тоже приятно, что дивизия получила такое богатство. Он проходит вместе с командиром артполка по табору, останавливается то у одного, то у другого коня, заговаривает с солдатами.
      - Ну как, азинцы, готовы в атаку?
      - Так точно, товарищ полковник, - отвечают чеканные голоса.
      А полковник уже к командиру артполка:
      - Научить бойцов не только запрягать, но и ездить верхом. Война танков и самолетов, а пригодится и коняга.
      - Все может быть, - соглашается капитан. - Под Москвой, говорят, формируется кавдивизия.
      - Слышал. Собирает Доватор. И рядом с нами формируется такая. Соседи.
      - Это хорошо. Может, буденовцы тряхнут стариной.
      - Словом, готовьтесь.
      Погода совсем похолодала. Личный состав дивизии принял военную присягу. Церемония была обставлена очень торжественно. Присутствовал секретарь обкома партии и представители трудящихся республики. Произносились напутственные речи, давались клятвы. Играли оркестры, гремели песни. Дивизии было вручено знамя.
      Все говорило о том, что дивизия вот-вот должна тронуться с места. К солдатам и командирам зачастили родственники. Приезжали делегации предприятий и учреждений. Из дивизии отправлялись сотни писем.
      - Это очень правильно, что войсковая часть формируется в родных местах, - говорил начальник штаба 1190 стрелкового полка Григорьев. Зарядка на всю войну. А меня вот зарядить некому.
      - Вы уже были на фронте, товарищ старший лейтенант, - успокаивал я своего начальника. - Вам не привыкать.
      - Привыкнуть к войне нельзя, - возражал старший лейтенант.
      - И не надо привыкать. Важно иметь боевое настроение.
      - Его у нашей дивизии вполне достаточно.
      - Надо сохранить до передовой, до встречи с противником.
      - Все хотят ;этого.
      Начальник штаба был склонен к философствованию. Это ему шло. Я всегда с удовольствием слушал старшего лейтенанта и все чаще и чаще сравнивал его с Андреем Болконским.
      Уже начало крепенько подмораживать. Потускнел, осунулся сосновый бор. Скучно и неприютно стало в нем. Неприютно во всей природе. Пора, пора было покидать эти далекие от фронта места. Пол-России пылало в огне. И не было видно конца пожару. Все требовало действий, все рвалось в наступление.
      И долгожданный час настал.
      По дороге на фронт
      В памятный день четвертого ноября мы были в вагонах. Двадцать лет подряд этот день в Удмуртии отмечали как праздник - день рождения республики. У колыбели ее был Владимир Ильич Ленин. Мы гордились тем, что наш удмуртский народ за годы Советской власти создал свою промышленность, вырастил национальные кадры. Смешно сказать: по данным Всероссийской переписи 1897 года, среди кадровых рабочих-металлистов было всего двенадцать удмуртов. А сейчас их тысячи. Такие же разительные перемены произошли в сельском хозяйстве, в культурной жизни.
      Сыны Удмуртии отважно сражались на фронтах гражданской войны: в рядах прославленной 28 стрелковой дивизии под командованием Азина, в Особой Вятской дивизии Малыгина, в партизанских отрядах Горелова, Савинцева, Городилова, Широбокова, в Петроградском полку имени Володарского, в артиллерийской бригаде 30 дивизии третьей армии, в первом Уральском стрелковом полку.
      И вот сейчас мы ехали на новую войну, чтобы отстоять завоевания Октябрьской революции, не дать в обиду вместе со всей страной и свою родную Удмуртию. Наша 357 стрелковая дивизия вступит в бои в самое горячее время. Куда же направят нас? На юг, Украину, а может, под Москву?
      Этими думами живет весь эшелон. Праздник республики отошел на второй план. Солдаты послали домой письма, поздравили родных со знаменательной датой и снова принялись толковать о фронтовых событиях.
      Перед погрузкой в вагоны у нас не было ни митинга, ни собрания. И это, пожалуй, лучше. Каждый помнит присягу - и достаточно.
      Да и хлопот с погрузкой было немало. Особенно у артиллеристов. Им надо было устраивать в вагонах своих коней. А сбоку и нары для себя.
      Нары пришлось делать и в других вагонах. Быстро, без раскачки. На открытых платформах разместили повозки, полевые кухни, грузы. Там же соорудили и противовоздушные огневые точки: колесо от телеги и на нем пулемет. Этакое вращающееся гнездо на чурбане. Пулеметы для этого были получены еще в первые дни.
      Нагрузили несколько вагонов продовольствием. Его опять подарили дивизии местные колхозы. Подарили щедро, от души, привезли все, что вырастили на своих полях в то суровое лето, вплоть до редких тогда в наших краях яблок и помидоров.
      .Тронулись. В последний раз простились с приехавшими на станцию родными. Отсюда до столицы республики рукой подать. Желали друг другу скорой победы на фронте и ударного труда в тылу. Кое-кто плакал. Кто знает, может быть, в последний раз на удмуртской земле играли наши гармошки.
      - Эх, черт возьми, не пришлось повидать своей старухи, - жаловался артиллерийский разведчик Николай Иванович Семакин. - И дочки тоже.
      - Крепись, брат, - успокаивал его санинструктор Николай Кузьмич Козлов. - Мои тоже не сумели приехать.
      Это были уже не молодые бойцы. Степенные, рассудительные, никогда не расстраивающиеся по пустякам. Они все делали, что приходилось, основательно и крепко. Для них каждое дело было работой. Работой становилась для них и война.
      Мы очень быстро обжили свои вагоны. Установили буржуйки, заготовили дров - мелких чурбачков. Для всех вагонов нашлись пилы и топоры. Для всех солдат - котелки, кружки и фляги. Все как и должно быть.
      День и ночь мчались на запад наши эшелоны. Их не задерживали. Это радовало и подбадривало бойцов - скоро фронт.
      Мимо мелькали города и поселки, станции и полустанки. Ночью затемненные, днем немноголюдные.
      У Казани пересекли Волгу, вот-вот готовую затянуться льдом. Эшелоны шли на Канаш, Арзамас, Муром и вдруг повернули на север. Значит, мимо Москвы. Но куда?
      Два дня ехали без газет, как говорят, на беседах комиссаров. Но и комиссары не знали фронтовых подробностей. Вопросам солдат не было конца.
      Был канун двадцать четвертой годовщины Октябрьской революции. Всем было интересно знать, будет ли парад на Красной площади. Всех мучил вопрос - в скольких километрах от столицы фашисты.
      Одолевали вопросами наших ученых, вчерашних доцентов, сегодняшних командиров. Да, в дивизии, кроме Григория Поздеева, был еще кандидат наук Дмитрий Моисеевич Пинхенсон - ленинградец, тоже географ, работавший в Перми и потом мобилизованный в нашу дивизию.
      Они как политруки терпеливо разъясняли. Ничего не таили от солдат, ничего не перевирали, горькую правду доносили до капельки и на ней закаляли сердца.
      - Парад на Красной площади будет, - говорил убежденно Поздеев. - Даже если немцы приблизятся к Москве на десять километров. С парада и начнется их разгром.
      - А откуда вы знаете? - спрашивали пожилые солдаты.
      - Из истории прошлых войн и сегодняшних сообщений с фронтов, - уверенно отвечал географ. И добавлял: - Зачем же тогда едем мы на передовую, если не начинать громить фашистов?
      А после беседы с солдатами Григорий Андреевич Поздеев говорил мне доверительно:
      - Болит сердце. Мучают сны. Думаю о Москве. Это ведь мой второй родной город.
      Он рассказывал о годах учения в столице, как кончил известный в нашей стране педагогический институт, как слушал лекции непревзойденного Михаила Николаевича Покровского, беседовал с Надеждой Константиновной Крупской, как учился в аспирантуре, как защищал кандидатскую диссертацию.
      Сыну удмуртского крестьянина, круглому сироте, была несказанно дорога Москва. Он законно видел в ней начало всех начал в новой жизни своего народа. Хорошо было слушать ученого-географа, хорошо грустить с ним под стук колес.
      Да, и грустить. Оно жило с нами, это чувство грусти, и некуда было деться от него. Мешало ли оно нам, завтрашним бойцам передовых цепей? Мне кажется, нет, не мешало. Оно обостряло нашу ненависть к врагу. Лишь бы скорее все прояснилось, лишь бы получить быстрее оружие и взяться за дело.
      Седьмого ноября наш эшелон был в Коврове. Вот куда занесла нас военная дорога. Теперь стало совершенно ясно, что наша дивизия под Москву не попадет. Значит, сил достаточно без нас. Это вдохновляло. В Ставке Верховного Главнокомандующего, видимо, разработаны теперь точные направления ударов по врагу. То, что один из них, самый сильный, будет нанесен под Москвой, это бесспорно. Эта уверенность стала крепнуть в нас с тем большей силой, чем дальше увозили нас от столицы.
      В штабах полков и батальонов командиры часами просиживали над картами, строя свои предположения. По всему выходило, что нам придется наступать на противника с северного фланга. Но откуда? Враг еще не остановлен. Недалеко от нас оккупированный Калинин.
      Разумеется, фашисты рвутся к Рыбинскому морю - к гидроэлектростанции и железнодорожному мосту. Значит, нужно прежде всего освободить Калинин, а перед этим отогнать врага от столицы.
      Командиры не скрывали своих догадок от солдат. Прекрасную ориентацию проявлял командир саперного взвода младший лейтенант Васильев. Он был инженером-строителем из Воткинска, очень живой и деятельный человек. Слушать его рассказы у карты собирались и старшие офицеры.
      - Голова, голова, - хвалил младшего лейтенанта скупой на слова майор Коновалов, командир 1192 стрелкового полка. - Смотри-ка ты, как все растолковал. Значит, будем гнать фрицев после московского удара?
      - По-моему, так, - хмурился Васильев. - Нужно ожидать этого. Успех обязательно должен быть развит не только с фронта, но и с флангов, чтобы не дать противнику вторично приблизиться к столице.
      - А почему ты сапер, а не штабной работник? - спрашивали младшего лейтенанта товарищи.
      - Мне нельзя, - еще больше хмурился Васильев. - Мой отец, кадровый военный, сидит в лагере.
      - Враг народа? - тут как тут подал реплику, не скрывая ехидцы, Новаков.
      - Нет, мой отец не враг народа, - слышался твердый голос.
      - Защищаете?
      - Защищаю.
      - А лучше бы отреклись, и все было бы в порядке.
      - Вилять, как вы, я не могу.
      У всех падало настроение. Несколько минут все молчали, а потом младший лейтенант опять овладевал вниманием слушателей.
      В Коврове отмечали годовщину Октября. Долго бегали по станции в поисках центральных газет. Ими почему-то не торговали. Послали гонцов в горком партии. Гонцы не только принесли газеты, но и привели жителей города с подарками.
      Ковров - рабочий город, центр экскаваторостроения. У ижевских металлургов сразу нашлось много общих тем со своими собратьями с берегов Клязьмы. Толковали и о заводских, и о фронтовых делах.
      - До вас еще не долетают фашисты? - интересовались наши бойцы,
      - Они рвутся к Горькому, летят через нас, но не трогают, - отвечали ковровцы.
      - Смотри-ка ты, - удивлялись солдаты. - Это значит, и наш эшелон может попасть под бомбежку.
      - Вполне.
      - Ах, черт возьми. У нас только пулеметы и ни одной зенитки.
      Скромно отметили праздник. Зачитали до дыр газеты. Поговорили, поспорили. И снова в путь.
      Стук колес убаюкивает. Мы теперь почти точно знаем, куда держим путь. Лишь бы был нанесен удар под Москвой. Он отзовется на всем Западном фронте. Затрещат по швам фашистские дивизии. В это время мы и вдарим с фланга.
      Но не гадание ли это на кофейной гуще? Не перестать ли строить прожекты и молча ждать развертывания событий? Нет! Каждый солдат должен знать свой маневр, как говаривал еще старик Суворов.
      Девятого ноября мы были в Ярославле. Опять сразу же бросились за газетами. На этот раз достали на вокзале. За восьмое число с отчетом об октябрьском параде на Красной площади. Он действительно состоялся, традиционный парад. От имени партии и Советского правительства выступил Сталин.
      - Товарищи. Слушайте. На параде выступал Верховный Главнокомандующий, призвал всех начальник штаба Григорьев.
      - "...На нас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На нас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на нашу долю. Будьте же достойными этой миссии!"
      Григорьев глубоко вобрал в себя воздух, продолжал:
      - "Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!"
      Состоялся беспримерный в истории парад. Войска прямо с Красной площади уходили на передовую, которая находилась совсем рядом. Эти известия сжимали болью сердце, и они же вселяли надежду. Вот-вот должно разразиться долгожданное.
      А пока была другая, более прозаическая, более суровая действительность. В середине дня в Ярославле один из эшелонов попал под первую вражескую бомбежку. Теоретически ее ждали, все, практически - никто, полагая, что гроза пройдет мимо. Но она не прошла.
      "Юнкерсы" били по знакомым целям. Было ясно, что они прилетают сюда не первый раз. Все разведано и нанесено на карту. И главное, почти ничто не мешало налетам. Если бы силы немцев не оттягивали Москва и Ленинград, Ярославлю было бы очень трудно.
      Самолеты пикировали на наш эшелон. Это была первая встреча дивизии с противником. Дивизия приняла налет организованно и стойко. Солдаты покинули вагоны. На путях остались только дневальные у лошадей и пулеметчики у огневых точек. На одной платформе выделялась стройная фигура политрука Корепанова. На соседней командовал огнем лейтенант Григорий Поздеев.
      Противник обрушил на нас сильный массированный удар. Не вступая в бой, дивизия понесла первые потери. Были убитые и раненые. К ним немедленно, до окончания налета ринулись санинструкторы и врачи. По перрону от бойца к бойцу, от вагона к вагону перебегал с санитарной сумкой Николай Кузьмич Козлов, вчерашний счетовод МТС. Он ловко перевязывал раненых, не обращая внимания на свист осколков. Невдалеке хлопотали молодые врачи Кузьменко и Стрельченко. Не уходил из-под огня старший врач полка Семен Вахрушев, воспитанник Ижевского мединститута. Невысокий ростом, очень похожий на южанина, он появлялся тут и там с горящими, обеспокоенными глазами.
      Может, потери могли быть меньше, но избежать их полностью было невозможно. Это отметил начальник эшелона, поблагодарив врачей и санинструкторов за быстроту действий и сноровку.
      Поезд тронулся по направлению к Вологде. Ночью проехали мимо крупной железнодорожной станции Данилов. Несколько дней маневрировали по запасным путям. Все понимали, что Родина переживает самые тревожные дни. Под Москвой истекали кровью отборные советские дивизии. Но теряли силы и фашистские полчища. Вопрос "кто кого" встал как никогда остро. Немцы не продвигались дальше. Значит, наступательный пыл иссяк. Несколько дней единоборства - и хребет фашистскому зверю будет надломлен.
      В эти дни я сошелся с будущим комиссаром четвертой батареи второго дивизиона артполка Иваном Михайловичем Кузнецовым. Он был из Алнашей. Журналист. Партийный работник. Уже немолодой. В Сарапуле, где работал перед войной, оставил жену и троих детей.
      - Уж поскорее бы, - сокрушался комиссар. - А то родные спрашивают, почему мы долго канителимся с фашистами.
      Что ответить на многие подобные вопросы? Может быть, это так и надо, что нашу дивизию сдерживают. Нельзя же сразу бросить в бой все резервы. По всему видно, воевать придется долго, силы еще пригодятся.
      А вот оружие пора было бы получить.
      Крепчают морозы. И неудивительно: мы на севере. Все дни проходят в ожидании. Эшелоны продолжают маневрировать. "Юнкерсы" больше не налетают.
      Начальник политотдела Никита Миронович Шиленко приказал написать родным убитых в Ярославле. Убитых как в бою, умерших как герои. Это первые скорбные весточки.
      Одиннадцатого ноября мы прибыли в Грязовец. Поступил приказ выгружаться. Куда же дальше?
      На маршах
      Выпал снег. И первое, что обожгло сознание, - надо телеги менять на сани. И зачем мы их, собственно, везли из Удмуртии? Надо оставить вологодским колхозам, а взамен получить сани.
      Мы пока не думали об остальном: обмундировании и оружии. Раз выгрузились, скоро все будет. Лишь бы отогнать немцев от Москвы и выкинуть из Калинина.
      Деревни Владычное, Пречистое, Воскресенское, Покровское. Небольшие, в двадцать-тридцать домов, окруженные лесами. На границе Ярославской и Вологодской областей.
      Дивизия рассредоточилась чуть ли не на десяток километров. Дан приказ подчиститься и вымыться. Это хорошо. В настоящей бане не мылись давно.
      Квартируем в крестьянских избах. Добротных, срубленных на века. Думаем, что такие же здесь и бани, и вскоре горько разочаровываемся. Оказывается, в здешних местах люди моются в печках. В обыкновенных русских печках. Вынимают чугуны со щами и кашей, выгребают незатухшие угольки, стелют солому - и будьте любезны париться.
      Раздеваются при всех. При всех на карачках лезут в печную пасть. Берут с собой веник, просят прикрыть печь заслонкой и начинают себя нахлестывать.
      Время мытья у всех разное, у кого на сколько хватает духу и насколько жарко натоплена печка. Выбившись из сил, откидывают ногой заслонку, пятятся задом, вылезают красные и грязные и бегут в сени окачиваться. Окачиваются в любое время года и обязательно холодной водой. И взрослые, и дети.
      Признаюсь, мне было и странно, и дико видеть соблюдение этих дедовских, многовековых традиций. И главное, не было никакой необходимости делать это. Лесу кругом сколько угодно, бери топор и руби баню. А вот жила традиция.
      Делать было нечего, предстояло и нам мыться в русских печках.
      - Да как же там мылить голову! - возмущался наш начальник штаба старший лейтенант Григорьев, с которым меня свела служба в этом "испытании".
      - Обыкновенно, - разъяснял нам хозяин избы, в которой мы квартировали. - Берешь лохань с теплой водой и пожалуйста.
      - А зачем выбегать в сени?
      - Не в избе же окачиваться.
      - Но на дворе зима. Мы, солдаты, скажем, вытерпим. А дети?
      - Крепче будут.
      Мытье в печах внесло забавный переполох в наши армейские будни. Встречаясь на улице, мы спрашивали друг друга:
      - Ну как, не испекли тебя в печке?
      - Чуть-чуть в шашлык не превратился.
      - Зато чистенький, как стеклышко.
      - Святым стал.
      Через пять дней двинулись в поход. Идем заснеженными лесами. Но куда идем? Ночуем опять в деревнях. Спим, не раздеваясь, на полу - для всех не хватает мест. Проводим беседы с крестьянами. Пользуемся дивизионной газетой. Жадно ловим последние известия. И опять идем, идем.
      Снова горячие денечки для политработников. Подразделения растянулись на несколько километров. Не всегда вовремя и к месту поспевает обед. Многие солдаты харчатся в крестьянских семьях.
      Отказа, конечно, нет. Но и дисциплины в такой обстановке трудно требовать. Кое-где за обедом с радости, а то и с горя появляется бутылочка самогона. Уже заскучали русские солдатки. Ничего противоестественного в этом нет. Но нам сейчас не до самогона и не до солдаток... Голова занята другим.
      Комиссары на конях. Пешим легко и растерять своих подчиненных. Можно не заметить свихнувшегося. А мы готовимся к боям.
      День и ночь на посту командование дивизии и командиры полков. Среди ночи врывается в избу рассерженный комдив и выговаривает офицеру:
      - Где посты? Где круговая оборона?
      - Так мы же, товарищ полковник...
      - В гостях у тещи? За тридевять земель от фронта? Немедленно выставить охранение.
      В другой деревне шумит майор Ганоцкий, командир 1190 стрелкового полка. Он нарвался на выпившего командира роты и дал волю своему возмущению.
      Тыл есть тыл. Марш есть марш. Люди остаются людьми.
      А война свирепеет. И мороз тоже. Нельзя поддаваться настроению.
      Проходим Пошехонье-Володарск. Потом мимо Рыбинского водохранилища. За пешими тянутся обозы.
      Опять ночуем в деревнях. Нас угощают свежей рыбой. Узнаем радостную весть: возвращен захваченный немцами Ростов, разгромлено четыре дивизии.
      - Начинается, - говорит наш начальник штаба старший лейтенант Григорьев.
      Он, как всегда, чисто выбрит, с тщательно оберегаемыми бакенбардами. И, как всегда, бодр и деятелен.
      Весть об освобождении Ростова разносится по всей дивизии. Восторг вызывает освобождение Тихвина.
      - Так мерзавцев, так их в хвост и в гриву, с юга и с севера, - потирает руки начальник артснабжения полка неутомимый Илья Кернес.
      Он, арсеналец, очень переживает отсутствие пушек, ждет со дня на день и никому не показывает своего беспокойства. Наоборот, на людях держится храбрецом, суетится, что-то делает и даже балагурит.
      Еще одна новость: Япония без предупреждения объявила войну Америке. Ось Берлин - Токио - Рим действует. Америка за нас. И Англия тоже.
      - Но нам от этого не легче, - философствует Саша Белослудцев.
      Новость почему-то не очень беспокоит солдат. Они равнодушны и к Америке, и к Англии. В данном случае, наверное, долг платежом красен.
      Пятнадцатого декабря доходим до Череповца. Здесь застают нас сообщения о наступлении наших войск под Москвой. Наконец-то! Солдаты подкидывают над головами шайки, кричат "ура!".
      Неимоверно возрос спрос на дивизионную газету "За Родину". До сих пор она была не очень-то популярной. А тут, что ни день, атакуют редакцию:
      - Давайте новости!
      Наши газетчики-печатники раздают листки прямо из-под машины. Им это приятно делать, от них разносится по дивизии эликсир бодрости.
      Нашими войсками освобождены Яхрома, Солнечногорск, Истра, Михайлов. Шестнадцатого декабря наши вышвыривают немцев из Калинина. Вот когда оправдались догадки младшего лейтенанта Васильева. Вот когда наступает наш час.
      Мы стоим в Череповце. Живем фронтовыми событиями. Получили, наконец, полушубки, валенки, ушанки, варежки. Облик дивизии сразу изменился. Приосанились, подтянулись солдаты. Молодцами выглядят офицеры. И разговоры пошли другие. И настроение стало иным.
      Скорей, скорей на фронт. Вдогонку за отступающим противником. Не давать ему передышки. Резать его коммуникации. Окружать в лесах. Вышибать с ходу из городов.
      Гремит по фронту слава подмосковной панфиловской дивизии. Все склоняют головы над прахом двадцати восьми героев ее, заслонивших своей грудью последние подступы к столице.
      Узнал народ и о сибирских стрелках и конниках генерала Доватора. Узнал о московской школьнице комсомолке Зое Космодемьянской. Пора браться за дело и нашей дивизии.
      Эти мысли владеют каждым бойцом и командиром. Они поддерживают высокий боевой дух. Вот когда наступил праздник для политработников. Не ленись только, не мешкай, зажигай сердца солдат глаголом.
      - Вот теперь я понимаю, - вскидывая голову, горделиво говорит мне Николай Корепанов, острый на язык политрук минометчиков. - Теперь покажем себя и мы. Только бы скорей получить свои колотушки.
      В полках началась боевая тактическая тренировка. Солдаты учатся отрывать снежные траншеи. Маскироваться на снегу. Блокировать отступающего противника. Дело идет весело.
      Восемнадцатого декабря грузимся и через Рыбинск, Бежицу, Бологое, Лихославль, Торжок попадаем в Кувшиново, в пятнадцати километрах от переднего края. В дороге получаем долгожданную материальную часть. Новенькие, с густой заводской смазкой автоматы и карабины. Такие же пушки и минометы. Мы знаем - это подарок рабочего Урала и нашего родного Ижевска тоже. Родина не забыла своих сыновей. Сыновья не забудут Родину.
      - Вот мы и дома, - сказал, вылезая из вагона, повеселевший Саша Белослудцев.
      А ведь и в самом деле, пожалуй, мы приехали домой, на войну, где нам придется отныне обживаться прочно и основательно.
      Бросок на передовую
      Кувшиново - небольшой город. Здесь везде пахнет фронтом. Если в Ярославле были цветочки, то здесь, как говорят, можно было увидеть ягодки. На улицах тут и там зияли воронки от разорвавшихся авиабомб. У многих зданий были вырваны целые стены и крыши. В скрытых местах стояли замаскированные зенитки. Авиация противника методично и точно продолжала бомбить город.
      Но город бумажников и деревообделочников продолжал жить и творить. Его собранность и спокойствие передавались и нам, по-настоящему еще не обстрелянным воинам.
      В Кувшинове почти весь личный состав прошел через санпропускник. Нашлась прекрасная баня. Мылись под бомбежкой.
      Дивизия вела последние сборы перед выступлением на передовые позиции. Солдаты уже, кажется, стали привыкать к авиационным налетам и не разбегались при появлении самолетов противника.
      В полках изучалось и пристреливалось оружие. Артиллеристы получали и упаковывали в дорогу снаряды. Готовилась тяга для пушек.
      Все выглядели сосредоточенными и строгими. Кончились маршевые шутки, споры и пререкания. Все сомнения рассеялись. Все встало на свое место.
      Враг отступает от Москвы и Калинина. Врагу нельзя давать передышки. Надо использовать все возможности для нанесения наиболее чувствительных ударов.
      В Кувшинове падают бомбы. Осколками вышибает окна в магазинах и парикмахерских, Калечит детей и женщин.
      За Кувшиновом идут бои. Там наши воины мстят врагу за безвинные жертвы. Фронт и тыл живут одним порывом.
      Комдив и военком беспрерывно объезжают полки и батальоны. Они с дотошностью проверяют готовность каждого солдата и офицера к предстоящим боям, чистоту материальной части, контролируют связь.
      Собираются летучки командного состава полков. Еще и еще раз уточняются пароли, отзывы, сокращенные наименования воинских должностей, видов оружия.
      Неутомимость комдива и военкома заражает энергией командиров полков и батальонов, рот и взводов.