А здесь нам надо идти вперед, вбивать клин в оборону противника, продвигаться порой без защищенных флангов. Отсюда постоянные встречные бои, столкновения с засадами, вражескими бандами в тылу. Смотри за каждым кустиком, за каждым пеньком, развивай наблюдательность, не иди напролом.
      Вот она когда опять пригодилась, бдительность. Батальоны, которые обучены ей, продвигаются вперед ходко и почти без потерь. Даже отрываясь на время от основных сил, они умело отражают контратаки врага и принуждают его отступать.
      Как и в боях за Великие Луки, отличается полк Корниенко. У него опять подобрались прекрасные командиры батальонов и рот. Конечно, не подобрались, а лучше сказать, отобраны командиром полка, который из десятка офицеров умел почти безошибочно приметить одного и назначить его на командную должность. На бюрократическом языке это называется подбирать кадры, на обыкновенном чуять людей. Прокопий Корниенко умел чуять.
      Так у него оказались во главе рот и батальонов отчаянные и умные головушки.
      Подобрались смелые и дальнозоркие разведчики. Уже не из породы Рыжковых, какие славились в обороне, а другие, более грамотные и культурные. Среди последних был любимец Корниенко, командир взвода разведки, в прошлом сельский учитель, Василий Гордеев.
      До прихода в полк Гордеев уже имел семь ранений. Три из них тяжелые. Но раны заживали на этом молодом и сильном человеке с замашками и характером моряка настолько быстро, что врачи только покачивали головами.
      - Как это у вас, Гордеев, получается?
      - Очень просто: не пью, не курю, ем по две порции супа, - улыбался широколицый разведчик.
      А чуть поправившись, не дожидаясь официальной выписки, убегал из госпиталя.
      С Гордеевым очень подружились наши Голубков и Ипатов. Привязался к нему и артиллерийский разведчик Семакин. Всех их объединяло что-то общее.
      Выступая вперед, командир полка высылал в авангард разведку. Подзывал к себе Гордеев а, расстилал перед ним карту, ставил острие карандаша на каком-нибудь населенном пункте и говорил:
      - Через три часа головной батальон полка должен быть здесь. Твой взвод - через час. Разузнай все, если гарнизон пустяшный - выкинь из деревни, если сильный - обойди, жди нас и вдарь с тыла. А вообще соображай сам.
      И Гордеев соображал. Иногда брал артиллерийских разведчиков с рацией. Дважды заставлял их вызывать огонь на себя, сидя вместе с немцами на одном хуторе. Как ему и его товарищам удавалось при этом оставаться даже непоцарапанными, уму непостижимо.
      - Расскажи, Николай Иванович, - попрошу я, бывало, своего земляка Семакина. - Огонь на себя - не шутка.
      - Так, ничего особенного, - ответит разведчик. - Нас с рацией Гордеев спрячет в укрытие, а сам наблюдает за разрывами и говорит нам - недолет или перелет.
      - Но ведь Гордеев-то тоже не железный.
      - Он учитель, умный человек.
      Я разговаривал с Поздеевым - не боязно ли ему бить из пушек по своим.
      - Когда впереди Семакин - не боязно, - отвечал командир дивизиона. Надо верить в своего разведчика.
      Дивизион Поздеева поддерживал полк Корниенко. Они были знакомы с Великих Лук. Уважали друг друга, верили друг другу. Пушки катились в боевых порядках пехоты. С интервалами, по батальонам. По сторонам дороги, немного впереди - прочесывающие группы. Чуть какой сигнал, подозрительная опушка леса, одинокий хутор в стороне - пушки с ходу открывают огонь. Нащупают цель - вступают в бой пулеметы.
      - Добре с тобой воевать, Григорий Андреевич, - скажет, покуривая трубку, Корниенко.
      - И мне с тобой, Прокопий Филиппович.
      - Но как только покончим с фашистской Германией, я не буду военным.
      - И я тоже.
      - Пойду в колхоз.
      - А я преподавать.
      Дивизия продолжала расширять брешь в Невельском котле. По обеим сторонам большака леса и болота. Стояла глубокая осень, но еще без снега. Бои, хотя и не крупные, но тревожные, неожиданные, скоротечные. Каждую минуту нужно быть начеку. Нет времени вздремнуть полчасика. Задача вгрызаться в оборону противника глубже и глубже.
      Это потом, когда мы вышли к станции Дретунь и озеру Червятка, недалеко от Полоцка, общая линия обороны была более или менее выправлена, а когда продвигались, наши фланги были открыты. Но нас спасало то, что немца гнали и на Витебском направлении, юго-восточнее нас, так что закрепляться ему на нашем пути не было особого смысла.
      И все-таки, разумеется, он не отступал добровольно. Особенно жаркий бой разгорелся за деревню Черсухи, расположенную на взгорье, на стыке двух дорог. Бой, как и предыдущие, шел на изматывание сил. Немцы понимали, что им все равно не закрепиться на этом рубеже, но бой все-таки навязали.
      Отчаянно работали шестиствольные "ишаки". Наш полк рассредоточился и начал забирать деревню в клещи. Командир полка остался недалеко у дороги, в немецкой траншее, в центре боя. Тут же руководил орудийными расчетами капитан Поздеев.
      Должно быть, пушки тоже надо было рассредоточить. Но Поздееву хотелось шарахнуть по "ишакам" массированным огнем. Он так и сделал, подавил нисколько минометов, но вместе с этим обнаружил и себя. Оставшиеся немедленно перенесли огонь по нашим пушкарям. Немцы пошли в контратаку. Наши артиллеристы начали растаскивать орудия, укрывать за бугорками, чтобы с новых позиций дать жару фрицам.
      А командир полка остался на месте. Ему надо было наблюдать за боем, который накалялся с каждой минутой. Даже казалось странным, с чего вдруг немцы решили контратаковать наши боевые порядки. Надежды на успех у них не было никакой. И тем не менее...
      - Быстрей готовь подарок упрямцам, - сказал Корниенко Поздееву. - Ишь ты, чего задумали...
      Поздеев ушел к своим. Батальоны Корниенко чуть попятились. Ослаб на миг огонь противника. И только один "ишак" продолжал изрыгать с отвратительным визгом свои болванки. Одна из них разорвалась недалеко от командира полка.
      Война полна неожиданностей, хотя каждая из них имеет и закономерность. Может быть, если бы Корниенко получше оценил опасность контратаки немцев, он оказался бы неуязвимым.
      Осколки впились в спину, поясницу, ноги. Корниенко упал не сразу. Постоял, понаблюдал за батальонами, как бы желая удостовериться, дойдут ли они до того "ишака", который всадил в него смертельные осколки, и только после этого, сделав два-три шага, рухнул.
      - Берите скорее деревню, - приказал начальнику связи полка капитану Борису Шилову, оказавшемуся рядом. - Скорее. И дальше...
      И умер. Сразу. Без вздохов. Без мучений, во всяком случае, внешних. Лицо окаменело. Губы сжались. Все унес с собой без позы: и твердость духа, и силу мускул.
      Его похоронили у поселка Опухлики, следующего населенного пункта. Похоронили с почестями и тут же пошли вперед.
      - Полк, слушай команду, - приказал застывшим в безмолвии солдатам начальник штаба полка Кусяк. - За смерть командира каждому истребить за сутки по два гитлеровца. Шагать маршем, врываться в деревни с ходу. Кровь за кровь. Смерть немецким оккупантам!
      - Смерть! Смерть! Смерть! - ответили сотни людей.
      И опять ожил, заклокотал ударный стрелковый полк. Опять повел за собой дивизию. На Полоцк, в глубину многострадальной Белоруссии.
      Пришла зима
      Идет октябрь. Шагаем с толковым и умным риском. Ведем бои с заслонами, засадами, за деревни и большаки, за небольшие переправы, ловим и уничтожаем банды немцев в своем тылу. Все роты и батальоны заразились боями на окружение. Берем очень мало пленных, не встречаем капитуляции.
      Впереди, как всегда, пехотные и артиллерийские разведчики с рацией. Превосходно навострились вызывать огонь на себя из деревенских погребов. Автоматчики умело прочесывают леса. Пулеметчики с марша бьют по опушкам и крутым берегам рек. Пехота помогает артиллеристам переправлять на руках пушки по тонкому, еще не окрепшему льду. За первым эшелоном трусит, не останавливаясь, второй.
      Ему тоже достается. Отставшие группы немецких солдат из глубинных лесных гарнизонов то и дело наталкиваются на наши тылы. Завязываются короткие схватки. В них принимают участие выходящие из лесов партизаны.
      Уже несколько боев провел хозвзвод Романа Ивановича Лекомцева. Не отдал фрицам ни сухаря, ни фляжки водки. Лейтенант злой.
      - Сволочи, - цедит сквозь зубы всегда уравновешенный тыловик. - Убили две лошади. Зато мы уложили двадцать бандитов.
      - Чем воюете?
      - Всем, чем придется. Выпросил ручной пулемет.
      - Держись, Роман Иванович.
      - Надо.
      Воюют политотдельцы, работники редакции. Рассказывает о стычках наш редактор Михаил Полибин.
      - Вот война так война - по нужде выйти опасно. Печатаем газету с охраной. Даже художник Сергей Викторов, в очках, несет караул.
      - Может, вам подальше отставать?
      - Нельзя. Инструкторы в батальонах. Как же возвращаться с материалом. И нарочным утром надо за газетой.
      Нет, действительно, нельзя отставать тылам. Даже медсанбату, оружейной мастерской, трибуналу, партийной комиссии. Ее секретарь Алексей Николаевич Белов с палочкой и пистолетом семенит с каким-нибудь полком. С ним же обедает из чужих котелков, с ним же спит на еловых веточках. Да ухитряется по ночам еще заседать. Надо, прием в партию не отложишь.
      - Вот вчера принимали ребят, - рассказывает майор. - Это солдаты так солдаты. Приехали с передка на конях. Многие забинтованные. Не спали по трое суток. Пока одного принимаем, второй храпит.
      - Как в Чапаевской дивизии.
      - Тоже так? Я что-то не помню. Хорошее пополнение идет в нашу партию.
      Его, бывшего секретаря сельского райкома партии, верного ленинца, распирает большая человеческая радость. За смену, за опору партии, за любовь к ней народа. Да разве с такой головой можно нас победить! Неужели глупая башка Гитлера не думала об этом при развязывании войны.
      Будоражат вести с юга. Наши на Днепре. К празднику Октябрьской революции освободили столицу Украины Киев. В газетах напечатаны уже снимки. Очередь за столицей Белоруссии.
      От этих мыслей хорошо воюется. Изредка над нами пролетают немецкие самолеты. Иногда крутится на одном месте "рама". Наши научились отшугивать стервятников. Все по тому же примеру старшины Романова под Великими Луками.
      Большая деревня Малые Синты. Сохранился лесозавод. Он был нужен немцам. Наших встречает группа партизан. Советские люди. В разномастном обмундировании, некоторые в немецком. Исхудавшие, почерневшие в лесных берлогах. Рассказывают страшные истории. Костры и виселицы на улицах и площадях Полоцка. Сожженные партизанские деревни. И бесконечные казни.
      - Что же вы плохо гадюкам мстили? - хмурится наш Алексей Голубков.
      - Почему плохо? - немного сердятся партизаны.
      Нас ведут в центр деревни, на небольшую площадь, усаженную столетними липами. У трех стволов, со стороны незаметные, болтаются три повешенных человека.
      - Вот, - говорят партизаны. - Изловили в дороге, драпали за хозяевами.
      - Полицаи?
      - Они самые.
      Мы стоим не разговаривая. Тяжелая картина. Чего надо было этим предателям? Судя по скудной одежонке, даже на штаны не заработали у немцев. А служили, вершили черные дела. На что надеялись? Кто-то спрашивает партизан:
      - А что делаете с семьями полицаев и старост?
      - Ничего. Пусть живут.
      - И ребятишки у многих есть?
      - Как у всех.
      - И смотрят на повешенных?
      - Все смотрят. Ничего не поделаешь. Пусть запоминают.
      Вот она, опять наука ненависти. Пусть запоминают. И взрослые, и дети. Проходят наглядный курс классовой борьбы.
      Нас нагоняет кавалерийский корпус. Это вместо танков. Умное решение. Хлопцы как на подбор: молодцеватые, форсистые. Они будут чистить наши фланги, пройдут по проселочным дорогам. Теперь банд в нашем тылу не будет.
      С кавалеристами наш Бахтин. Не стерпела душа поэта. По заданию комдива ведет конников к нашим передовым цепям. Рассуждает, как настоящий полководец.
      - Нас беспокоит правый фланг. Там железная дорога. Станция Дретунь.
      - Плюнь, дунь и станции не будет Дретунь, - хохочет молоденький кавалерист.
      - Это мы сделаем, сплюнем и сдунем, - поддерживает его другой.
      - Только, чур, не отставать.
      - Нам гулять тут долго некогда. Пошухарим и дальше.
      Наши обмениваются впечатлениями.
      - Вот это орлы! Дадут прикурить фрицам.
      - Так в лесу же только орлы, а в степи - пташки.
      - Ну не скажи... А Буденный...
      - Когда это было.
      - Но Буденный-то жив. Может, новую конницу собирает.
      - Отсталый ты, брат, элемент.
      - А при чем тут алименты?
      - Ха-ха-ха! Элементы - алименты. Поехали дальше.
      Мы в деревне Булыги. Выпал первый снег. Здесь, среди лесов, он кажется особенно красивым. От него веет чем-то домашним, детством, родным. Кажется, встал бы на лыжи и покатился с горки.
      И действительно, с высотки уже катаются местные ребятишки. Вчера, при немцах они не могли высунуть носа из своих развалюх. Покажешься за околицей - расстрел. А сегодня, после двух лет оккупации высыпали радостные. Хоть голодные, полураздетые, а хохочут. Волосы неподстриженные, шапки отцовские, зипуны с материнских плеч, а приятно смотреть на ребятишек. Много ли надо детству. Но и этого немногого лишали наших детей гитлеровские разбойники.
      Солдат встречают, как родных отцов, тоже где-то сражающихся или уже сложивших головы. Расспрашивают наперебой:
      - Дяденька, а Москва наша?
      - А школу откроют в наших Булыгах?
      - Не видели моего тятьку на войне? Их разгоняют взрослые:
      - Шшшь, пострелята, дайте погутарить по-серьезному.
      А из домов уже приглашают:
      - Бульбы отведайте с нами. Хлеба нема, а бульбу сховали.
      Некогда солдатам, но на минуту задерживаются. Развязывают свои вещевые мешки и выкладывают на общий стол все, чем богаты. Теперь они могут подарить более интересные вещи, чем во время марша по пути к Великим Лукам. У солдат водятся не только карандаши и тетради, но и платки, отрезы на платья, бусы, губные гармошки. Зачем они солдату? Посылки отправлять не разрешается. А вот хранят люди всякие пустяки, потому что думают о возвращении домой. А раз пока до дому далеко, получайте булыгинские бабы и ребятишки.
      - Носи на здоровье, - повязывая молодой женщине цветастый платок, подмигивает Алексей Голубков. - Был бы не женат - побаловался.
      - А это я дарю, - говорит Миша Ипатов, ставя на стол две банки консервов и кулек сахару. - Детям надо жир и сладкое.
      - Милые вы наши, ненаглядные, - начинают причитать старухи.
      - Счастливо оставаться. Нам пора. И снова дорога, снега, леса, уже замерзшие речки и болота. Опять встречи с партизанами. Опять повешенные полицаи. В большом селе Труды они болтаются на голом бугре, на специально врытых по случаю, отесанных топором столбах. Видно, здорово насолили здешним людям предатели.
      Разыгрываются бои за станцию Дретунь. У немцев бронепоезд, пушки, минометы. Тревожная ночь в лесу. Солдаты под деревьями, в снегу. Командиры в воронках от бомб или в оставленных партизанских землянках. Суетятся связисты, повара, старшины. Костров разжигать нельзя. Греемся табачком, остывшей кашей, ста граммами маршальского бальзама.
      Хлопочут артиллеристы. Куда бить - неизвестно. Кругом лес. Разведчики ползают по ротам и взводам. Выспрашивают, выслеживают, натыкаются на боевые охранения немцев.
      Восьмое ранение в руку получает Василий Гордеев.
      - Что же ты так быстро уходишь от нас, - жалеет Голубков.
      - Даже сабантуй не сыграли, - вздыхает Ипатов.
      - Скоро вернусь, - обещает разведчик. - Раз на восьмом не убили, значит, буду жить до победы.
      Начинает пошаливать мороз. Плохое удовольствие лежать в снегу. Надо дать по зубам фрицу на станции Дренуть и двигаться на Полоцк.
      Мы прошли от Невеля более восьмидесяти километров в глубь Белоруссии. Это наш клин в расшатанную оборону немцев. Окружить нас им не придется, не те времена. А страху мы на них напустим. Будем держать в узде.
      А сейчас Дретунь. Да, та самая плюнь-дунь, которая неожиданно выпустила клыки. Не удалось сшибить их конникам, поломаем мы.
      Встали в оборону
      Недолго нам пришлось повоевать, каких-нибудь два месяца. В начале декабря встали в оборону. Помогли поколошматить немцев на Витебском направлении, сами посчитали им косточки, выровняли фронт и опять стали собирать силы для новых походов. Да, теперь уж обязательно для походов на запад, иначе и быть не может. По всему фронту трещит оборона врага.
      Рубеж дивизии пролег недалеко от Полоцка, в глухом лесу, у единственной деревни Липники и озера Червятка. Заняли кое-какие блиндажи немцев, партизан, лесников, понаделали свои. Опять придется жить в земле, как под Новосокольниками.
      Вначале некоторые штабные подразделения хотели расположиться в селе Труды, но вовремя отказались от этого решения. Вот была бы отличная мишень для вражеских самолетов, которые, действительно, не оставили без внимания хорошо знакомое место.
      Но дивизия, начиная от стрелкового взвода и кончая медсанбатом, вся ушла в лес. В двух километрах от переднего края расположились штаб дивизии и политотдел, в семи-восьми - тылы: продовольственные и оружейные склады, медикосанитарный батальон, редакция дивизионной газеты, трибунал, особый отдел и так далее. Материала кругом полно, срубили добротные блиндажи с накатами, окнами, с дощатыми стенами, с полом из горбылей. Понаделали нары, смастерили печи.
      - Ну, теперь жить можно, наверно, до весны, - сказал начальник полевой походной пекарни Прокопий Васильевич Тутынин, пригласив как-то меня в свои апартаменты.
      Я в продолжение всего рассказа о войне ни разу не заикнулся о людях этой профессии, о наших, так сказать, поильцах и кормильцах. А хлеб, превосходный, душистый, всегда свежий, не то что немецкий, с примесью суррогатов, ел вместе со всеми каждый день. Его готовили по десяткам тонн в самых неприхотливых условиях наши пекаря ижевцы Афанасий Гаврилович Безденежных и Иван Леонтьевич Сырвасов. Мастером-механиком по установке печей у них был тоже наш, удмуртский, колхозник из деревни Макарове Вавожского района Алексей Андреевич Обухов.
      Вот к ним мне и пришлось заглянуть. Разговорились, вспомнили два года походной жизни, окружение, штурмы, маневры.
      - Как же вы ухитрялись не отставать от передка?
      - О, это целая история, - замахали руками пекаря. - Всему голова Алексей Андреевич.
      - Как понимать это?
      - Просто. Утром выпекли, машины и подводы забрали хлеб, мы свертываемся - и на новое место. Все зависело от того, как быстро разберет и соберет печи Обухов. Один ведь. Собирать приходилось черт знает где. А простаивать печам нельзя, голодной останется дивизия.
      Вот, оказывается, какие солдатские профессии бывают на войне. А мы всё - стрелки да пушкари, ПТРовцы да минометчики, разведчики да саперы. Конечно, они главная сила. Но мне захотелось сказать доброе слово и о пекарях. Тут же можно бы вспомнить о портных, сапожниках, поварах, письмоносцах, фотографах, киномеханиках, да нет времени обо всем расписывать.
      Скажу о киномеханике земляке Вениамине Иванове. Сеансы крутили все больше в землянках или в заброшенных домах.
      - Это не театр, а самоубийство одно, - сказал как-то в политотделе Иванов.
      - О чем ты? - не понял полковник Минин.
      - О том, товарищ полковник, что как накроет фриц такой театр снарядом или миной и готовь могилы для полсотни зрителей.
      - Мудро. Что предлагаешь?
      - Крутить в лесу, на свежем воздухе. Простынь между двух сосен и пошел. А смотри - откуда и как хочешь. Хоть стоя, хоть лежа, хоть на карачках. Зато в случае чего - врассыпную и порядок.
      - Опять мудро. Значит, на карачках? Полковник улыбнулся, с уважением посмотрел на молодого офицера.
      - Принимаем твое рационализаторское предложение. Театры-блиндажи отменяются. Киносеансы под звездами. Но как на передке?
      - А так же.
      - А стрекотание мотора? Немцы-то услышат.
      - Пусть слышат. Мы за бугром.
      - Запустят миной.
      - В лесу не страшно.
      - Пусть будет по-твоему.
      Мелочь, а тоже война. Фотограф политотдела ползет по-пластунски в стрелковую роту снять бойца для кандидатской партийной карточки. С толстой сумкой на ремне письмоносец идет в батальоны. Художник Сергей Викторов рисует в окопе героя прошедшего боя. Повар Петр Наговицын с термосом за плечами пробирается тропкой во взвод. А кругом пули, разрывы мин и снарядов. Это тоже война.
      Конечно, наша оборона под Липняками и Червяткой начиналась не с киносеансов и фотокарточек. Надо было занять наиболее выгодные рубежи, отогнать немцев подальше. Перед нами лежало озеро, в которое впадала и из которого вытекала небольшая речка. По логике оборона и должна бы пройти по берегу этой речонки. Но для нас не везде это было выгодно. Наш берег больше проходил по низинной местности, а противоположный - по взгорьям. Вот за то, чтобы побольше захватить этих горушек, перебраться кое-где за речку, и шли бои в первые дни.
      Это были жестокие схватки. Неверно представлять, что на фронте горячие сечи могут развертываться только на больших пространствах, вроде, скажем, курского плацдарма. Иногда на пятачке сталкиваются такие силы, что в них отражались как бы вся Германия и Советский Союз. Вот так же было и в том декабре на нашем участке.
      Тогда только что организовался новый, Прибалтийский фронт, в который вошли и мы. Командующий фронтом - генерал армии Иван Христофорович Баграмян. Какой дивизии не хочется отличиться перед новым командующим. Хотели показать товар лицом и мы.
      А немцы, почуяв, что наступает передышка, уперлись как окаянные. К ним забираются в тыл наши разведчики и саперы, гремят взрывы. На прямой наводке работают артиллеристы. Крошится лед на озере Червятка. Пробоины на речке. Разрушены мосты. Покалечены береговые деревья.
      - Давайте плацдарм на правом берегу, - приказывает комдив Кудрявцев.
      А на правый берег можно прорваться только по дорогам. Да и нужно только так. Зачем плацдарм на болоте.
      А дороги две, справа и слева от озера. Мосты тут и там разрушены. Слева за рекой сразу деревня. Правда, одно наименование, остались только печные трубы. Но все равно опорный пункт. Справа - деревня за четыре километра. Сразу за речкой только окопы и то не сильно укрепленные. Вот и было решено ударить по этой стороне и проскочить к той, дальней деревушке, заиметь в обороне свой, дивизионный клин.
      Азарт боя подожгли власовцы. Откуда они тут появились, черт знает. Только немцы выставили против нас на этот случай чернофуфаечников. Власовцы не имели шинелей. Зимой и летом - в черном, рабочем обмундировании.
      Обороняются, конечно, пьяные. Орут во все глотки:
      - Эй, русаки, мотайте к нам, живы останетесь.
      - У нас по бабе у каждого.
      - Виски - завались.
      Наши, конечно, тоже не остаются в долгу. Дает жару Алексей Голубков.
      - А фига с маслом не хочешь, продажная шкура.
      - Фига мы сами можем продать.
      - Погоди, иудейская душа - шашлык из тебя будем делать.
      - Руки коротки.
      - А вот получай.
      Артиллеристы дают налет. Их поддерживают минометчики. Пушки выкатываются к берегу прямо перед носом чернофуфаечнйков. И пошло, и поехало.
      - Ура! Бей предателей!
      - Смерть изменникам Родины!
      Вырвался первый батальон 1190 стрелкового полка. Его поддерживает дивизион Поздеева. Некоторые расчеты со своими орудиями в горячке боя тоже перемахнули через речку. Лупят по отступающим немцам и власовцам шрапнелью. Ловят замешкавшихся.
      Бегут вместе с пехотой Голубков и Ипатов. Им очень хочется сцапать хоть одного власовца.
      - Для интересу, что за рожа у предателя, - говорит другу Голубков и тянет его за собой.
      Наконец им удается осуществить свою затею. В густом буреломе они настигают богатыря-детину. Патроны у того кончились, приготовился встретить наших кинжалом. Понял, что хотят не убивать, а брать в плен.
      - Не подходи, закантую, - хрипит власовец.
      - Заткнись, черт немытый, - отвечает Голубков.
      - Я урка.
      - Какой ты урка-мурка, сын кулака.
      - Курва буду...
      - Бросай нож, скачаем права.
      - А кого ты знаешь?
      - Всех от Одессы до Костромы. Слыхал про Монаха?
      - Как не слышать...
      - Ну так я Монах. Сдавайся, паскуда.
      А кругом идет еще бой. Голубков с Ипатовым ведут власовца. Его бы надо щелкнуть и все, но ребятам хочется проводить предателя, как обезьяну из зверинца.
      - Эй, смотри, кому не лень, власа-тараса поймали.
      - Вы постойте с власом, - просят командиры взводов и рот. - Потом разберемся.
      А связисты свое:
      - Предателя-марателя хапнули. Подходи, налетай.
      - Бросьте, ребята, - умоляет власовец. - Не по своей воле...
      - По божьей, да? - ухмыляется Ипатов. - А говорил турка, магометанин.
      - Урка, а не турка, - ноет пленный.
      - Я вот тебе как всажу за урку, - грозится Голубков. - Воры за Советскую власть воюют, а ты за свою, кулацкую!
      Идет бой и тут же политбеседа. Опять смех и грех. Толкуют о роли воров в отечественной войне. Вот тема так тема. Ни один агитатор не придумает.
      Наши вбивают клин. Закрепляются на опушке леса, на подходе к дальней деревне. Бои будто утихают. Надолго ли?
      Держим оборону у Полоцка, а уши навострены на весь советско-германский фронт. Мы его кусочек, его нерв, его мускул.
      Как в человеческом организме все важно и значительно для жизнедеятельности, так и в военном механизме нет главных и второстепенных частей. Все нужны, все связаны между собой. Ослабь одну - расползутся соседние.
      Это хорошо понимают наши солдаты и с нетерпением ждут газеты. Радиоприемников в дивизии два - в политотделе и редакции. Оттуда идут на передовую все новости.
      Первая новость из Харькова. Судебный процесс о зверствах немецко-фашистских захватчиков. Леденеет кровь, когда слушаешь обвинительное заключение. Вспоминаются рассказы жителей освобожденных нами городов и сел.
      Новость радостная. Снята блокада с Ленинграда. В этой великой победе есть доля и нашего участия. Мы за год перерезали несколько железнодорожных магистралей, связывавших немцев у Балтики с центральными группами войск.
      За большой новостью маленькая: 178 Кулагинская стрелковая дивизия, которой мы передали свою оборону, уходя в наступление, и которой стал командовать наш генерал Кроник, освободила город Новосокольники, соседа Великих Лук, и стала краснознаменной. Это нам тоже приятно. Мы восемь месяцев изматывали там врага.
      А потом пошли еще более значительные сообщения. Уничтожена большая группировка противника в Корсунь-Шевченковском районе. Окружен Кировоград. Пали Каменецк-Подольск, Проскуров, Черновицы, Берислав. Войска второго Украинского фронта вышли на реку Днестр. А там уже вскоре замелькал и Прут, показалась государственная граница. Открылась дорога к Карпатам.
      Это все за три зимних месяца. Мы зимой считали и март. Он мало чем отличался от января, особенно его первая половина.
      И опять наши солдаты терзали себя вопросами:
      - Когда же мы?
      - Ждите, скоро, - говорили им. - А пока бейте немца здесь.
      И мы били. Я не знаю, насколько наши бои были целесообразны с точки зрения общих интересов нашей армии. Было понятно - нельзя давать немцу покоя. Каждый день где только можно истреблять его живую силу. Но каждый бой был обоюдоострым. Теряли силы и мы.
      Что такое подвиг
      Мы воюем третий год, и как бы быстро ни развертывались дальше события, все равно до Берлина придется шагать не меньше года. Еще нет, по существу, второго фронта, мы деремся с гитлеровской Германией одни. Значит, нам следует беречь человеческие жизни, отличать разумный подвиг от неразумного, чтобы правильно воспитывать в солдатах понятие героического.
      Я мало писал об артиллерийском разведчике Николае Ивановиче Семакине, не писал, видимо, потому, что он не совершал как раз тех броских подвигов, о которых говорилось выше. Он просто честно и умно воевал. Когда нужно действовал осторожно. Когда появлялась возможность - рисковал, когда приближалась опасность - немного отступал. И все это с одной целью: побольше нанести вреда гитлеровцам и сохранить свою жизнь.
      На фронте, помнится, не раз бывалые вояки подсмеивались над теми, кто за два года не имел ранения.
      - Чего же ты делал? За других прятался?
      Объяснения в данном случае не действовали. А если к тому же тебя обошли наградой, то совсем не шел ты в счет стоящих солдат. И какой-нибуть горлопан-разведчик или автоматчик с нашивками о ранении и орденом кричал на скромного бойца:
      - Маменькин сынок. Казанская сирота. Учись у меня воевать.
      - А чему у тебя учиться?
      - Во! Не видишь - три ранения.
      - Их можно получить и по глупости.
      - Что? Ишь ты! Философ. Посмотрим-понаблюдаем тебя в деле.
      Так примерно относились порой фронтовые волки и к Семакину. Сдерживала их от грубостей физическая сила артиллерийского разведчика - "герои" побаивались его саженных плеч.
      И вот однажды произошла такая история.
      В телефонную трубку передали одно слово:
      - Немцы!
      Как электрическим током тронуло тело и разум. Через секунду все были на ногах. Не первый раз гитлеровцы подкрадывались к рубежу взвода. Были и до этого жаркие схватки, но каждая, как и сейчас, всегда казалась будто первой.
      На ходу проверяя автомат, удобнее рассовывая по карманам и пристегивая к ремню гранаты, бежал впереди всех артиллерийский разведчик Николай Семакин. Наблюдательный пункт его батареи находился при этом стрелковом взводе.
      В траншее Семакина встретил командир пехотинцев.
      - Ну, пушкари, спасайте! - бросил он разведчику и побежал дальше.
      Семакнн знал, что делать в таких случаях: в подобных передрягах приходилось участвовать не раз. Но до сих пор с ним всегда находился офицер, командир батареи. Сейчас же его не было, ушел на огневые позиции. Старшим на наблюдательном пункте остался он, разведчик Семакин.