А бои за город не кончились. Они в самом разгаре. Гражданское население мешает сражениям. Ему приказывают на время оставить свои дома и квартиры, но люди лишь на минуту прячутся в подвалы и снова высовывают головы.
      Ругаются командиры батальонов и рот. Только что тут вот лежал с автоматом боец и вдруг исчез. Куда? Оказывается, уходил напиться к соседке, тетке Марье. А тот вон молодой старшина, доставивший роте термоса с обедом, уже пять минут за укромным уголочком заговаривает зубы какой-то блондинке.
      Зазевавшихся и излишне любопытных бьют немецкие снайперы, их скашивают пулеметные очереди, но зевак не уменьшается. Мелькают по улицам сумки с красными крестами наших санинструкторов. Среди них вездесущий и неуязвимый Николай Кузьмич Козлов.
      - Куда бежишь, Кузьмич?
      - Да баба вон в том подвале, говорят, рожает.
      - Ты же не акушер?
      - Так надо же помочь.
      Фронт и тыл. За что ругать тут военных и упрекать гражданских? Все истосковались по мирной жизни, а она не так-то просто и дешево дается. А ждать ой как надоело. Рады-радешеньки те и другие долгожданной встрече. А земляки, великолукские солдаты, прямо-таки на седьмом небе.
      - Товарищ командир, разрешите сбегать вон на ту улицу, - канючит молоденький автоматчик.
      - Я тебе сбегаю, - сердится лейтенант. - Дом сейчас будем блокировать.
      - У меня там мамка...
      - Была да сплыла.
      - Я хочу проверить...
      И тут: бух, трах, дзинь. Очередной налет "ишаков". Кто успел укрыться остался жив. Кто глазел на свой дом "вон на той улице" - приказал долго жить.
      Так продолжается и час, и два, и три. Но местные жители и помогают армии. Особенно мальчишки и подростки. Они доносят нашим о заминированных зданиях, вылавливают в мусорных ямах и подвалах полицаев, служащих немецкой жандармерии, официантов ресторанов, гулящих девок. Ведут их в расположение наших подразделений с видом победителей.
      - Вот сцапал предателя.
      - Врет он, врет, - божится сцапанный. - Я в мастерских работал.
      - А почему донес на нашего батьку, что он коммунист?
      Идут уличные бои. Мир сражается против войны. Миру не хочется слушать разрывы бомб и снарядов, он рвется к житейским хлопотам, к маленьким земным радостям, к лепету новорожденных.
      А залпы бухают и бухают. Черные "юнкерсы" не дают себе отдыха. Лезут сквозь заслон и зенитных пушек, и пулеметов наших "илов". Они не хотят, не могут смириться с потерей столь дорогого для себя опорного пункта.
      По "юнкерсам" стреляют все, кому не лень. Приноровились к новым целям ПТРовцы - истребители танков. Они уже отогнали от города несколько самолетов. Многих ранили в крылья, в хвост, но вот до моторов никак не доберутся. А добраться хочется. И противотанковые ружья бьют и бьют по пикирующим стервятникам вместе с зенитными пушками.
      В одну из таких дуэлей улыбнулось счастье старшине Николаю Романову, коренастому, широкоскулому русскому парню, который еще в первых боях за высоты наловчился из своего ружья поражать бронированные дзоты. На этот раз на глазах всей армии он поджег в самом центре города двухмоторный немецкий самолет. Тот вначале выпустил черный шлейф дыма, потом накренился, начал снижаться и, наконец, стрелой устремился к земле.
      Это было чудом, великим мастерством русского солдата, повторившего чуть ли не подвиг известного Левши. А как он был необходим, этот подвиг, для наших воинов! Как пример, как знамя. Не так страшен черт, как его малюют. Черта наземного мы бьем в хвост и в гриву. Надо учиться бить и воздушного. Довольно гулять в советском небе гитлеровской свастике.
      Выстрел Николая Романова так и был понят, так и оценен. С высокой похвалой отозвался о нем командующий армией. Он же наградил героя орденом Ленина. Сообщить об этом приехал к старшине на передовую командир дивизии.
      Все видели, как расцеловал старшину полковник. Как крепко пожал ему руку, как пожелал новых боевых успехов, пообещал написать о герое его родителям. Политотдел выпустил об этом листовку.
      Борьба с немецкими самолетами захватила тысячи солдат. И это сразу же при следующем налете сказалось на боевых порядках атакующих. Они рассыпались еще на подходе к цели, сбрасывали груз беспорядочно, порой в расположение своих частей. Это заметно умерило аппетит немецких летчиков, отбило у них охоту безнаказанно появляться над Великими Луками.
      Но самолеты все-таки прилетали. Они не могли, при всех обстоятельствах, этого не делать. Окруженный гарнизон немцев задыхался от недостатка оружия, продуктов и медикаментов. Доставлять их можно было только по воздуху, на парашютах.
      Но наши не давали спускаться и парашютам. Расстреливая их на высоте, они обрекали груз на уничтожение. Или же подкарауливали ящики на нейтральной полосе.
      При этом опять разыгрывались грустные и смешные сцены. Кто-то выдумал моду обшивать шелковой материей парашютов внутренние стены блиндажей. И пошла охота за этим шелком. А попутно его начали пускать на попоны для лошадей и на портянки.
      Увлекся этим далеко неблаговидным делом и мой знакомый ездовой Володя Захаров. Притащил к штабу полка чуть ли не целый парашют.
      - Зачем тебе он?
      - Так, пригодится в хозяйстве.
      - В каком хозяйстве?
      - В нашем.
      - Куда же ты хочешь его употребить?
      - Лошадь буду покрывать по ночам.
      А другой боец, тоже наш, из Удмуртии, Николай Архипов раздобыл ящик шоколаду и давай им угощать своих товарищей и ребятишек местных жителей.
      - Где достал, Коля?
      - Да вон там, на той улице.
      - Там же немцы.
      - Я успел первым.
      - Могли убить.
      - Сладкого больно захотелось.
      Фронт и тыл. Война и мир. За что тут судить людей. Человек оставался человеком.
      Никому не хочется умирать, но никто и не думает о смерти. Просто делают свои дела. Одни исправно, порой героически, другие кое-как, по своей неумелости или хитрости. Но все работают на победу, все хотят приближения ее.
      В эти дни, как и всегда, а может быть, особенно самоотверженно работали связисты. Если артиллерийским расчетам да и пехоте случалось передохнуть, то связистов гоняли день и ночь. Наблюдательные пункты командиров перемещались каждый час, и за ними непременно должны были следовать связисты. Комдив не терпел, если связь работала плохо, если нельзя было в нужную минуту узнать, где находится командир полка или дивизиона.
      А они во второй половине декабря обычно находились на чердаках домов или на колокольнях. За ними лезли и солдаты с катушками. Дежурили неотступно, по первому вызову бежали устранять обрывы, очень часто под обстрелом, ночью, по нескольку раз.
      В боях за Великие Луки отличился заместитель командира батальона связи Михаил Булдаков. Он был наш, удмурт. Прибыл сержантом, вырос до офицера. Геройски вел себя в калининских лесах. Сопровождал поиски за языками. Под Луками получил тяжелое ранение. Связисты попали под страшный минометный огонь. Вышли из боя один за другим пять человек, посланных на линию. А на проводе генерал. Нельзя медлить ни минуты. И тогда пошел на линию офицер Булдаков, восстановил связь, продолжая оставаться под обстрелом до конца разговора генерала с командиром полка.
      Его, полуживого, провожали в медсанбат и солдаты, и мирные жители. Женщины плакали, ребятишки шмыгали носами.
      - Не дождался, касатик. Поди уж скоро немчуре конец.
      - А какой молодой, наверно, жена ждет али невеста.
      - Откуда такой?
      - Говорят, из Удмуртии.
      - Это от чукчей, что ли?
      - Сам ты чукча.
      Дружба фронта с тылом продолжалась. Она помогала всем лучше драться с врагом.
      Подвал на Садовой
      В тот же день, о котором только что шла речь, в Великие Луки был назначен представитель Советской власти и комендант города. Образовалось своеобразное двоевластие, потому что в неосвобожденных кварталах еще продолжали скрываться и прежний мэр города, и комендант. Фамилии того и другого были известны. В должности первого служил у немцев бывший советский землемер Чурилов, вторым был уже знакомый фон Засс. Но как эти птицы выглядят в натуре, пока еще никто не знал.
      - Вот вас и посылаем, - напутствовал командующий армией офицеров Сметанникова и Прилюстенко, - чтобы вы поскорее разыскали своих двойников и начали управлять городом самостоятельно. Ясна ситуация?
      - Вполне, - улыбнулись офицеры.
      - Ну, а штабы и все прочее будете подбирать сами. Найдете и помещение, обзаведетесь телефоном. Пока мы вам будем помогать, а там оперитесь и сами. В городе может вспыхнуть эпидемия, нужны бани, столовые, пекарни, больницы... Ясна ситуация?
      - Ясна, товарищ генерал.
      - Тогда отправляйтесь.
      В городе идут жаркие сечи, и в то же время в нем начинает действовать Советская власть. В этом был огромный смысл. Армия, верная своей родной власти, сразу же брала ее под защиту, как только появлялась малейшая возможность скинуть другую, ненавистную, оккупационную власть. В этом и было одно из проявлений единства народа и его армии.
      Сметанников и Прилюстенко заняли подвал дома 29 по Садовой улице. До их прихода тут был командный пункт стрелкового полка. Ни тот ни другой, разумеется, никогда не были председателями горсоветов и комендантами еще не освобожденных городов, а может быть, вообще не были на подобной работе. Но им сказали, что и Ленин не был до седьмого ноября семнадцатого года председателем Совета Министров Российской республики. Не имели понятия о министерских портфелях и его соратники, только что вернувшиеся из эмиграции и сибирских ссылок. И тем не менее со всем быстро освоились, да во сто крат лучше коронованных сановников.
      Сметанников и Прилюстенко вспоминали об этом с доброй улыбкой, подзадоривая друг друга.
      - Ну, ладно, я, скажем, мэр Великих Лук, - рассуждал высокий, русоголовый, очень милый на вид Вадим Сметанников. - Но скажи, Петро, где мы будем сегодня обедать и ужинать? С довольствия в частях нас сняли, а если и не сняли, до них не доберешься. Каково, а?
      - Ничего, пообедаем и поужинаем, - успокаивал друга грубоватый и кряжистый Петр Прилюстенко. - Пошлем делегацию к Чурилову и фон Зассу. Так и так, мол, господа хорошие...
      - И они нашу делегацию скушают, как серый волк козлика.
      - Ни хрена, Вадим, не скушают. Я этого Чурилова и всю его свиту приведу к тебе сегодня же.
      - Свежо предание...
      - Не веришь? У меня же знакомые разведчики.
      Так они подошли, вернее, приползли под пулями и минами в подвал на Садовой. В распоряжение Прилюстенко был выделен взвод охраны, а Сметанников оставался один, как перст.
      Их встретили политработники дивизии, уже познакомившиеся с освобожденными районами города.
      - Срочно нужна баня, - советовал агитатор политотдела Борис Александрович Векслер. - Старая разбита. Надо открывать новую, пока без водопровода. В городе тысячи дистрофиков, они наиболее вероятные носители эпидемии.
      - Но где же я возьму рабочих, - разводил руками Сметанников.
      - Поможет население.
      - Но тогда и вы помогайте.
      Сметанников с армейскими политработниками начал обходить улицу за улицей, знакомиться с людьми, выяснять бывших коммунистов и комсомольцев, советских активистов. Помощников появлялось сотни.
      Это окрылило Вадима Сметанникова, и он без стеснения стал рекомендоваться представителем вновь организуемого городского Совета.
      Восстановление советской жизни началось со своеобразного тимуровского движения взрослых и детей - взаимопомощи в ремонте разрушенных жилищ. В большинстве семей не было мужчин, молодежь угнана в Германию, оставались главным образом старые да малые. Артельный образ жизни в такой обстановке был единственным выходом из положения, и люди охотно его устанавливали. Это происходило, не нужно забывать, при непрекращающихся обстрелах и постоянной угрозе смерти.
      О многом удалось договориться Сметанникову за первый день своего вступления в новую должность. Он быстро вошел во вкус своих обязанностей и, кажется, всерьез стал воображать себя председателем горсовета.
      В полночь на Садовую позвонил наш комдив. Он интересовался первым днем официальной Советской власти в Великих Луках.
      - Начала жить и здравствовать, - довольный и усталый, сообщил Сметанников. - Завтра будет открыта баня. Подобрали парикмахеров, достали мыла, пять швейных машин. Начнем обмывать и одевать детишек.
      - Правильно, - одобрил полковник. - А как комендант?
      - Действует.
      - Вы смотрите за Прилюстенко. Не давайте лишней воли.
      - Да он ничего...
      - Я знаю его, следите, следите.
      - Слушаюсь.
      - Вы теперь не в моем подчинении. Советую вам как коммунист коммунисту. Держите меня в курсе дел.
      Это тоже была война. Одна из сторон ее, неизбежная и необходимая, горькая и радостная, но деталь войны, которая останется в истории.
      Не успел Сметанников закончить разговор с комдивом, в подвал ввалились возбужденные бойцы Прилюстенко и с ними наши Голубков и Ипатов. Они привели с собой плотного, низенького пожилого мужчину в хромовых сапогах, в драповом пальто с каракулевым воротником, с острой козлиной черной бородкой и закрученными усиками.
      - Вот, товарищ комендант, поймали, - выпалил возбужденный Голубков, подталкивая в спину пленника.
      - Кто таков? - нахмурился Прилюстенко.
      - Не признается, а бабы говорят, Чурилов, бургомистр, - нашелся ответить Ипатов, раскрасневшийся не меньше своего друга.
      - А-а-а, вот ты какой, голубчик! - прищелкнул языком комендант. Тебя-то нам и надо. Значит, Чурилов?
      - Да, Чурилов, - вздохнул человек с бородкой, моментально смерив подвал острыми бегающими глазками.
      - Бургомистр Великих Лук?
      - Да, бургомистр.
      Прилюстенко повернулся к Сметанникову и, показывая на него взглядом, представил Чурилову:
      - А это новый, наш мэр города. Представляешь, фашистский холуй?
      - Остановись, - попросил друга Сметанников. И к Чурилову: - Вы понимаете свое положение, гражданин бургомистр?
      - Понимаю.
      - Вы не сдались в плен, а вас пленили.
      - Я не имел возможности...
      - Предположим. Чтобы облегчить свою вину, вы обязаны помочь Советской власти быстрее навести порядок в освобожденном городе.
      - Я снял с себя полномочия...
      - Не в полномочиях дело. Нам нужно немедленно восстановить водопровод и свет. Давайте адреса ремонтных рабочих.
      - Не помню.
      - Назовите базы, склады, магазины, запасы в городе кабеля, труб, лесоматериалов...
      - Это было не в моем ведении.
      На улице, рядом с подвалом, грохнул снаряд дальнобойного орудия. За ним второй и третий. Стреляли из-за внешнего кольца окружения. Бойцы комендантского взвода заволновались. Подвал зашумел. Прилюстенко поддержал настроение своих солдат.
      - Да что с ним разводить дипломатию, товарищ председатель горсовета, стараясь держаться официального тона, обратился он к Сметанникову. - Холуй надеется на спасение своих хозяев. Отправить его в трибунал и точка.
      - Потребуй, чтобы сообщил список полицаев, - посоветовал Сметанников, тоже потерявший интерес к бургомистру.
      - Слышал приказание председателя горсовета? - грохнул по столу Прилюстенко, упершись взглядом в бургомистра. - Список!
      - Он в немецкой комендатуре.
      - Фамилии.
      - Не помню.
      - Юлишь. Называй своих заместителей.
      - Я работал один.
      - Работал! Скажи - вешал, расстреливал, морил голодом... Где списки угнанных в неволю?!
      - В комендатуре.
      - Но их же составлял ты, землемер-эсер Чурилов. Список!
      Подвал продолжал шуметь. Он явно соглашался во всем с комендантом и ждал скорейшей развязки.
      Не вытерпел сержант Голубков.
      - Пусть назовет, где хоронится фон Засс.
      - Дельный вопрос, - поддержал Прилюстенко. - Отвечай, бургомистр.
      - Я с ним не встречался.
      - Совсем? Может, и не знаешь в лицо?
      - Видел в последний раз месяц назад.
      - Врешь!
      Сметанников опять остановил Прилюстенко и обратился к Чурилову:
      - Значит, вы ни в чем не желаете оказать содействия Советской власти? Мы так и передадим трибуналу, и тогда пеняйте на себя.
      - Я выполнял приказы, - выдавил Чурилов.
      - Один из сорокатысячного населения города.
      - Меня принудили.
      - Почему же именно вас, а не других?
      Дверь в подвал, то и дело открывавшаяся с неприятным скрипом, распахнулась настежь, и в ней показался огромный человек, с вращающимися в неистовстве белками глаз. Это был бывший штрафник. Он принес кипу газет и положил их перед Сметанниковым.
      - Читай, городская голова, что пишут у тебя под носом.
      - Кто такие? - насторожился Прилюстенко.
      - Штрафники пришли с подарком.
      С этими словами геркулес вытолкнул вперед, как цыпленка, плюгавенького, с рысьими глазами, потрепанного пожилого мужчину.
      - Прошу любить и жаловать - редактор "Великолукских известий".
      - Ага, прихлопнули обоих, - выдохнул подвал.
      Сметанников и Прилюстенко все поняли и оценили моментально. Комендант повернул редактора лицом к бургомистру.
      - Знакомые?
      - Да, да, да, - забормотал плюгавенький. - Мы знакомы с бургомистром.
      - Расхлебывайте свою кашу одни, - цыкнул на редактора Чурилов.
      - Я ничего не сказал...
      "Великолукские известия" были за вчерашнее число. На всю первую полосу шапка: "К нам идет помощь. Держаться до конца". Сметанников, прочитав эти слова, улыбнулся.
      - Это вы писали?
      - Не я один, - забегал мутными глазами редактор. - Мне было приказано...
      - Город в руках советских войск. На какую помощь вы надеялись?
      - Мне так объяснили...
      - Вот стерва, - не выдержал Прилюстенко. - Луки горят, у немцев остается одна крепость, а он "держаться до конца".
      - Давайте сыграем ему "ланца дрица гоп ца-ца".
      - Тихо!
      Звонил телефон. На проводе командир дивизии. До него уже дошли слухи о пленении бургомистра и редактора. Он спрашивал, почему задерживается их доставка в штаб дивизии.
      - Ведем допрос, - ответил Сметанников.
      - Его проведут без вас.
      - Но нам тоже интересно знать.
      - Заканчивайте свой допрос и срочно пленных в штаб.
      - Есть, товарищ десятый.
      Прилюстенко подобрался и посмотрел на Сметанникова.
      - Сам поведу.
      - Обойдемся без вас, товарищ комендант, - пообещал штрафник-геркулес.
      - Пошли вместе. Газеты заберите. Я скоро. Действовать по моим указаниям.
      - Есть, товарищ комендант.
      Сметанников встал и прошелся по подвалу. Он немного опустел. С улицы в открытую дверь набралось свежака. Дверь захлопнули, потушили и опять зажгли фитиль-гильзу.
      К Сметанникову обратился Алексей Голубков:
      - Товарищ председатель горсовета, мы от своего командира. Белено доложить, если нужна какая помощь - обращайтесь к артиллеристам.
      - Спасибо, сержант, - кивнул Сметанников. - Обязательно обращусь. Это ты привел бургомистра?
      - Мы с ребятами.
      - Как же нащупали?
      - Это наше дело. Скоро фон барона приведем.
      - Давай, сержант, действуй. Да найди мне где-нибудь автоматическую ручку с блокнотом, а то в горсовете никакой канцелярии.
      - Это сей момент, - заулыбался Голубков и попросил Ипатова развязать коллективный вещмешок. Из него была извлечена стопка ученических тетрадей, превосходный мраморный чернильный прибор и две позолоченные ручки. Все это Голубков торжественно, немного рисуясь, передал Сметанникову и опять обнажил зубы.
      - А хотите, товарищ председатель горсовета, доставим живую секретаршу восемнадцати годов?
      - Ха-ха-ха! - разразился Сметанников, увидев подарки и услышав о секретарше. - Для кого это вы припасли?
      - Для своего командира.
      - А секретарша, кто такая?
      - У бургомистра служила. Сметанников насупился.
      - Где она сейчас?
      - Под домашним арестом.
      - Вы что, гарем свой собираете? - рассердился Сметанников.
      - Так некуда же ей деваться.
      - Доставить немедленно для допроса. - И спокойнее: - Вы же слышали, как упорствует Чурилов. Может, эта девчонка развяжет язык.
      - Идея! - стукнул себя по лбу Голубков и заторопился к выходу. - Мы сей момент ее сюда.
      А на дворе уже начал брезжить рассвет. Ночь прошла, как один час. Первая ночь послевоенного Великолукского горсовета депутатов трудящихся.
      И тут же опять потянулись в подвал люди. Теперь больше гражданские, женщины и подростки. Некоторые обращались к Сметанникову, как к знакомому, запросто, по-хозяйски.
      - Мы пришли, - докладывала от группы женщин бойкая востроглазая девчушка. - Вы обещали материю на детские рубашонки.
      - А мы насчет бани.
      - А мы склад провода нашли.
      Сметанников улыбался. Заулыбались и гости. Просто так, без причины давно не говорили по душам со своей Советской властью.
      Как же стосковались люди по этой родной власти. Раньше относились к ней как к само собой разумеющемуся факту, без удивления и умиления, случалось, и поругивали малость, высказывали недовольство. А теперь вот, после горемычной разлуки, готовы были этой власти кланяться в ноги, потому что лучше ее, сердечнее и человечнее, умнее и мудрее, оказывается, нет на земле.
      Истина лучше постигается в сравнении. Так она усваивалась и сейчас, и в этом не было ничего удивительного. И порицать обрадовавшихся женщин тоже было не за что. И подсмеиваться над ними не следовало. Как они могли воевать против оккупантов? Спасибо, что не потушили в неволе свою привязанность к родной земле и своей власти.
      Эти мысли пробежали в голове Сметанникова за минуту, пока он наблюдал за своими добровольными помощниками. Они наполнили его сердце теплом, заставили вспомнить свою мать-старушку.
      - Благодарю, товарищи,, что пришли, - наконец нарушил молчание Сметанников. - Сейчас все еще раз обмозгуем вместе и начнем действовать. За ночь никого не ранило?
      - Поцарапало малость.
      - Вы уж давайте сами пока за врачей. Как чувствует себя роженица?
      - Сына принесла.
      - Мужик принимал. Санитар военный.
      - Не оставляйте мать одну.
      - Это уж само собой.
      - Молока сгущенного попросим в дивизии.
      - Поскорее бы очистили Луки.
      - Теперь вместе будем чистить.
      А за стенами каменного подвала опять заухало. Начался день, и начался бой. Но вместе с ними начиналось и строительство новой жизни, жизни на пепелище и развалинах.
      Ультиматум
      Тридцать первого декабря были, наконец, блокированы крепость и железнодорожное депо. Город, за исключением этих опорных пунктов, был полностью освобожден от оккупантов. Но это еще мало облегчало положение наших дивизий. Город отлично простреливался из крепости. Оттуда било не менее двадцати крупнокалиберных пулеметов и столько же минометов.
      Немцы продолжали рваться из-за внешнего кольца на спасение окруженного и почти раздавленного великолукского гарнизона. Из одиннадцати тысяч осталось не более шестисот-семисот головорезов, окопавшихся в крепости, и около тысячи в каменных зданиях железнодорожного депо. И все-таки Гитлер на что-то надеялся. Он по радио передал приказ о награждении командира крепости, уже известного фон Засса, крестом с дубовыми листьями.
      Подбадривал своего выкормыша и фельдмаршал фон Клюге. Его ученик до сих пор славился как исполнитель рискованных замыслов. Для осуществления такой же авантюры он был оставлен и в Великих Луках.
      И фон Засс держался. Крепость огрызалась, как сумасшедшая. Всем было ясно, что у блокированного врага на исходе и боеприпасы, и продукты питания. И тем не менее он скалил зубы.
      Парашюты приземлялись в крепости с большим трудом. Многие падали в расположение наших войск. Фон Засс слал через эфир бесконечные требования усилить и ускорить помощь. Он был связан с гарнизоном Новосокольников и с восточной блокированной группировкой.
      В этой обстановке в ночь на первое января 1943 года Военный Совет армии предъявил фон Зассу ультиматум о безоговорочной капитуляции. Ответа не последовало.
      Зато утром Совинформбюро распространило сообщение, немало удивившее всех, что наши войска овладели городом и железнодорожным узлом Великие Луки, а гарнизон истребили как не пожелавший сложить оружие. Это была выдача желаемого за действительное.
      Но как бы там ни было, а война продолжалась. Город не мог начинать нормальный образ жизни при наличии непокоренной крепости. Она же продолжала оставаться питательной средой для реваншистских устремлений противника за внешним кольцом окружения.
      Первого января командир нашей дивизии был назначен начальником обороны западного сектора города и начальником гарнизона Великих Лук. Надо было немедленно штурмовать крепость, но сил для этого не осталось. Мы продолжали вести борьбу на два фронта.
      Положение дивизии и прежде всего ее командира выглядело более чем странным. Страна и мир были извещены о падении Великих Лук, а тут еще предстояла уйма работы. И главное - не хватало сил и, пожалуй, неоткуда их было ждать.
      Шла срочная перегруппировка частей. Велись разведка и инженерные работы. Ответственность за все это была возложена на заместителя командира дивизии полковника Букштыновича.
      Он был старше Кроника на девять лет. Высокообразованный офицер с академической выучкой, участник гражданской войны, штабной работник военных округов, знаток нескольких иностранных языков, полковник Букштынович был находкой для командира дивизии. Он был прислан неспроста в штурмовую дивизию, на один из самых ответственных участков фронта. Всего лишь месяц назад полковник был освобожден из сибирских лагерей, где абсолютно безвинный пробыл четыре года.
      Обо всем этом рассказал сам Михаил Фомич Букштынович и тем вызвал симпатию полковника Кроника. Комдива подкупил удивительный оптимизм этого уже, можно сказать, старого человека. Рассказывая, он грустно улыбался.
      - Вот - помиловали, хотя неизвестно за что наказали: читал иностранные военные журналы. Приказано искупить вину.
      - Я вас хорошо понимаю, Михаил Фомич, - искренне сочувствовал Кроник. Забудем прошлое, - начнем новую жизнь.
      - Мое прошлое слишком чистое.
      - Пожалуй, я не так сказал, не забудем, а постараемся прошлое поставить на службу настоящему и в горячих делах забудем обиду.
      - С этим согласен.
      - Я ваш боевой товарищ.
      - Благодарю.
      Долгие часы просиживали по ночам два полковника. Один черный, с редькообразной головой, другой - белый, бритый, с выправкой и манерами интеллигента.
      Михаил Фомич за несколько дней боев под Великими Луками изменился неузнаваемо. Почти начисто пропал осадок горечи, привезенный из Сибири. Он снова был в полной боевой форме, и это несказанно радовало Кроника.
      На улицах города я то и дело встречал своих земляков. Федот Иванов носился с радостным сообщением - спас от разграбления три пруда с карпами.
      - Деликатес! - поднимал указательный палец начпрод дивизии. - Надо хоть чуть-чуть побаловать солдатушек. А то суп да каша.
      - Сами как, Федот Сергеевич?
      - О себе разговора нет, дрожжи продолжаю глотать.
      - До Берлина еще далеко, надо беречься.
      - Лишь бы побыстрее шагать. Шнырял по городу хозвзвод Романа Ивановича Лекомцева, под пулями и минами с крепости он подбирал добро. Одной трофейной команде было не справиться. А потом ведь, чего скрывать, каждому полку хочется хоть немножко разжиться награбленным у нас же немцами. Барахло и продукты раздать гражданскому населению, а себе взять самый пустяк: ящик шнапса, партию кожаных сапог, новенькие зажигалки. Кричать при этом о мародерстве не было ни малейшего основания.
      Доставал кое-что по мелочи для своего полка и Роман Лекомцев. Не отставал от него и тезка-усач, впрочем, больше нажимая сейчас по поручению командира полка на лошадей и телеги - дело двигалось к весне.
      Война и мирные хлопоты. Не единым автоматом жив солдат на передовой. И полон не только патриотизма. Ему никогда не было чуждым ничего человеческое.
      Крепость изрыгала смерть. К ней подбирались ключи. Шли схватки на внешнем кольце окружения. А в городе уже устанавливались свои порядки.
      Нет ничего более пагубного для войскового подразделения, чем неопределенность - ни наступление, ни оборона. Да тут еще мирные жители, а среди них и девицы-красавицы, шут знает как и уцелевшие. Попробуй устоять молодой солдат.
      Политработники не знали сна. В открытом бою им, пожалуй, было легче. Объясняй лучше одну задачу: вперед. В нужную минуту показывай личный пример, А тут сотни вопросов и запросов, заколдованных узлов.
      Большинство наших солдат уживалось с гражданским населением. Но иногда к командиру прибегал какой-нибудь жалобщик, больше из тех, кому не очень-то хотелось возвращения нашей армии. Наговаривал на солдат, что они будто бы стащили у него курицу или бочку соленых огурцов. Требовал строжайше наказать, возместить убыток. Какое тут принять решение?
      Все знали, как поступал в этих случаях в гражданскую войну Чапаев - за курицу расстреливал человека. И себя требовал не миловать: "Если я попадусь - и меня в расход!" В тех условиях в деревнях и станицах, может быть, это и было справедливым. А тут город, бывший под оккупацией. Уж если на то пошло - откуда у жалобщика курицы и огурцы?
      Но наши командиры не терялись. Год войны научил их многому. А некоторых и полтора года.
      - Курицу, говоришь, свистнули? - переспрашивал жалобщика замполит Коровин. - А ты бы сам подарил ребятам.
      - А вы мне много подарили? - косился мужичок.
      - Мы тебе город подарили, голова садовая, свободу.
      - Свободой сыт не будешь.
      - А чем же тогда? Может, службой у немцев?
      - Я требую заплатить.
      - Шагай, шагай, папаша, поимей совесть. А наедине выговаривал виновникам кляузной истории по-другому:
      - На кой черт вам курицу. Да еще у полицаев. Лучше у тетки какой попросите. А то у девахи. Зажарит - будь здоров. И стопочку поставит.
      - Хмы, хмы, - улыбались в кулак солдаты. - К девахе на ночь надо, а мы на посту.
      - А вы умейте как Голубков с Платовым: раз-два и - в дамки.