Глава шестая

Бегство Алии как бы открывает следующий акт в арракинской драме, события переходят в иную фазу, действие обостряется, и в начале этого акта на сцене появляется новый персонаж. Я, правда, уже упоминал о нем — это Владимир Синельников, он же Уолтер Брэдли, крэймондский культурный атташе, тот самый, что столь красочно описал свою встречу с покойным Фейдом Харконненом, но в этот раз нам придется чуть дольше задержать внимание на его личности.

Судьба его сложна, в чем-то драматична, и многие ее повороты трудно объяснить. Медик по образованию и авантюрист по складу характера, Синельников перепробовал несметное число специальностей, старательно обходя лишь ту, для которой его предназначил Господь Бог — мало кто зарывал свой талант в землю с такой настойчивостью. Владимир был гением зоопсихологии, причем гением, по масштабу несопоставимым ни с чем дотоле известным. Природа его дара так и осталась неисследованной: был ли он экстрасенсом неслыханной мощи, магом или посланцем иных миров — неведомо, но если человек вялым движением руки останавливает яростно несущееся слоновье стадо или за ухо оттаскивает от водопоя полуторатонного махайрода, очевидно, что перед нами феномен, достойный изучения. К величайшему сожалению, как раз этого и не произошло. Синельников относился к собственным способностям откровенно наплевательски, и в результате оказался потерян для науки.

Поговорка утверждает, что слава — крылья таланта, вот только слушаются эти крылья очень плохо и могут занести совсем не туда — именно так и вышло в случае с Синельниковым. Известность сшутила с ним скверную шутку: нельзя сказать, чтобы он так уж любил приключения, но, похоже, приключения любили его — он побывал в десятках миров и переделок, и в конце концов, пригретый влиятельной Крэймондской корпорацией, стал международным переговорщиком-миротворцем в «горячих точках». Владимир прошел специальную подготовку во всех известных рейнджерских, спецназовских и диверсионных школах, дело знал и превратился в очень недурного дипломата и разведчика, но все же, надо признать, с людьми у него получалось хуже, чем с животными.

Далее, как это бывает, очередная перестановка в руководстве стоила ему карьеры, примерно в это же время он разошелся с женой, безнадежно поссорился с повзрослевшей дочерью, и на почве всех этих коллизий Синельников впал в меланхолию и решил переломить судьбу еще раз — удалиться в пустыню и стать отшельником. Может быть, даже святым отшельником. А где искать пустыню, ему известно очень хорошо.

Бог знает почему, но Брэдли-Синельников любил Дюну. Чем-то были ему интересны эти неприветливые, враждебные всему человеческому края. Я уже говорил, что его наследие — свыше сотни объемистых записных книжек — бесценный этнографический материал, целая энциклопедия жизни пустынных племен того времени. Правда, свои наблюдения Синельников вел без всякой системы и порядка, следуя завету Боконона: «Записывай все подряд» — заинтересовавшие его выражения разных диалектов перемежаются с кулинарными рецептами и зарисовками узоров на кувшинах, затем вдруг появляется чья-то родословная и набросок карты какой-то местности с названиями, стрелками и крестиками, далее следует свадебный панегирик и обрывок базарной истории в вольном пересказе…

Сейчас, однако, для нас важно то, что, вернувшись на Дюну зимой двести десятого года и угодив прямо с небес в самую гущу антиимператорской смуты, Синельников оказался, по воле случая, единственным, кто зафиксировал несколько ключевых эпизодов начального, самого туманного периода военного противостояния на Дюне. Не расставаясь с диктофоном, он впоследствии распечатывал эти записи и снабжал их различными саркастическими ремарками и комментариями, сохранив для нас, таким образом, очень любопытные разговоры и подробности, обреченные, казалось бы, кануть в безвестность.

К сожалению, просто, напрямую передать слово этому оригинальному автору нет никакой возможности — не рассчитывая стяжать какие-либо литературные лавры, Владимир вел свою хронику исключительно для самого себя, нимало не заботясь о будущих читателях, оставляя значительные пробелы и понятные ему одному пометки, перескакивая с одного на другое, не страшась сиюминутных и мало идущих к делу отступлений, а кроме того, пренебрегая необходимыми порой объяснениями, — невольно вспоминаются легендарные приключения Бена Ганна. Поэтому, призывая в свидетели Уолтера Брэдли-Синельникова и безусловно доверяя его правдивости и точности изображений, я все же вынужден прибегнуть к пересказу и лишь постараться с максимальной полнотой передать смысл подлинника.

Судя по схематично перерисованному аэрофотоснимку, Синельников высадился где-то в районе Карамага, то есть в центре Восточного Рифта, в самом сердце пустыни, в стороне от любых троп и поселений. Высадка прошла неудачно и мало чем отличалась от аварии — у древнего и до предела разболтанного шаттла какого-то торговца оружием, который Синельников арендовал вместе с хозяином, при посадке отказали чуть ли не все системы одновременно, и эта летающая кофемолка грохнулась оземь без всякой нежности и совсем не там, где надо. Пилот погиб, а Синельникова зажало в проходе так, что он в течение двух часов с муками выбирался наружу через переклиненный шлюз. Но вот выбрался и даже сумел вытащить рюкзак с вещами и продуктами.

Стояла черная звездная ночь, пустыню сковал мороз, изо рта валил пар, на схваченном инеем песке лежали густые синие тени. Большая полная луна с дымчатым профилем мыши-муад’диба уже поднялась в зенит, малая едва показалась над темным зубчатым горизонтом. Синельников осмотрелся и глубоко вздохнул, потом принялся распаковывать мешок и, ежась от холода, долго забирался в приготовленный стилсьют. Застегнувшись и зашнуровавшись, он затолкал в прихваченную ремешком кобуру на бедре свой любимый «вальтер-99», забросил рюкзак на спину и зашагал на запад, к далеким горам.

В скалах, тонкую колючую полоску которых он сейчас видел перед собой, еще в бытность дипломатом у него была база, где оставалось немало снаряжения и разных вещей, полезных для жизни в пустыне. Если бы не эта глупая авария, он мог бы быть там уже к полудню и всерьез задуматься над выбором места для задуманного отшельничества. Теперь же планы менялись. Впрочем, рассуждал Синельников, времени впереди сколько угодно.

Он даже не подозревал, какие большие перемены планов его ждут. Двое моджахедов, дозорные маленького походного двора Алии, пробиравшейся на юг, грелись у инфракрасного уловителя, малозаметного с воздуха, в часе ходьбы от точки, а вернее сказать, кляксы синельниковского приземления, и так уж было угодно судьбе, чтобы Владимир вышел прямо на них. Завидев направленные на него пламегасители тупорылых «акаэсов», он обрадовался, сочтя этот привет с родины добрым предзнаменованием; произнеся непонятное приветствие «Бон суар, граждане духи», он без сопротивления дал себя обыскать и тоже присел у комелька погреть руки. Фрименские рейнджеры, посмеиваясь над налитым водой пришельцем из другого мира, неспешно беседовали на варварском арабском, решая, как поступить с пленником: забрать только вещи и прикончить на месте или все же доставить к Алие — вдруг что-то знает. Звали их Азиз и Аристарх. Они очень удивились, когда незнакомец неожиданно обратился к ним на их родном языке без малейшего акцента:

— Спасибо, ребята, за гостеприимство, но мне пора, — сказал отогревшийся Синельников, и дальше начались чудеса, потому что Азиз вдруг оказался лежащим на песке лицом вниз с довольно болезненно заломленной рукой и чужой ногой на спине, а ствол его автомата уперся прямо в физиономию Аристарха.

— Ты, дядя, ножичек-то брось, — дружелюбно предложил Синельников. — И жив останешься. А то не скоро племя получит твою воду… И ты, земляк, полежи спокойно, а то я огорчусь и тебя огорчу… невыносимо.

Синельников отложил «акаэс» и вновь занялся укладкой своих вещей. Фримены не шевелились — они были настоящими детьми пустыни, и в четверть секунды осознали ту истину, что вооруженный или безоружный, стоя к ним спиной или как угодно, этот человек в любом случае держит в руках их жизни. Закончив собираться, Синельников заглянул в походный скарб хозяев и тут же присвистнул:

— Ничего себе, «ройалы»! Господи, прелесть какая… Эй, борода, к ним патроны продаются?

— Продаются, — едва заметно кивнул Азиз и растопырил пальцы в знак того, что не замышляет ничего худого.

— Здорово… Не могу удержаться, вот уже и седой стал, а все ума не прибавилось… Не обижайтесь, ребята, винтовки вам, конечно, оставлю, а эти штуки заберу. Считайте, что купил, вот двести солариев, должно хватить…

Здесь, однако, плавное течение беседы прервалось. Раздался звук, который невозможно спутать ни с чем другим — гул дрожащей земли и нарастающий шорох осыпающегося песка. В серебряном лунном свете на людей надвигался холм, катился четырехметровый песчаный вал, словно одна из дюн, обезумев, вдруг понеслась по пустыне со скоростью девяносто миль в час. Это приближался Шай-Хулуд, владыка Арракиса; страшной концентрации дух спайса в смеси с кислородным выхлопом ударил в ноздри. Фримены прянули в сторону и, не решаясь подняться, поползли прочь на четвереньках, волоча за собой ездовые крюки и предпочитая смерть от пули кошмарной гибели в пасти червя. Синельников обернулся.

— Боже, да что же за вонища… Спокойно, парни, это за мной… моя лягушонка в коробчонке едет… Пушки ваши я тут положу, а печурку свою приберите, неровен час, запорошу…

Роковая гора была уже рядом, почва тряслась под ногами, фримены, повернувшись, ждали неминуемого финала, но тут произошло чудо, какого никто не видывал с сотворения мира. Чужеземец небрежно поднял руку — гул стих, вал остановился и осел. Открылась чешуйчатая, страшная и громадная, как землепроходческий щит, морда червя — и червь этот стоял и ждал. У Азиза и Аристарха отвисли челюсти; бедуины, вцепившись пальцами в заледенелый песок, смотрели, дико выпучив глаза.

Синельников бросил автоматы, совладал с непослушной лямкой рюкзака и подошел вплотную к червю. Азиз тихо захрипел. Без крюков, неловко хватаясь за щербатые бугры чешуи, неизвестный влез на почти пятиметровую высоту и принялся выискивать место поудобнее.

— Не продыхнуть, — пожаловался он сверху окостеневшим фрименам. — Ну, ребята, бывайте. Как будущий святой отшельник, заранее отпускаю вам грехи.

Тут к Аристарху вернулся дар речи. С невиданной быстротой побежав на карачках, он кинулся вперед, по дороге на мгновение запутался в автоматных ремнях, остервенело дрыгнул ногой и полузакричал-полузашипел не своим сиплым голосом:

— О Великий! Что мы должны знать? Открой, скажи твоим рабам, чему ты учишь, что… что проповедуешь?

Синельников пришел в некоторое замешательство. С одной стороны, ему было приятно, что его отшельничество с первых же шагов имеет такой успех, с другой стороны, он был совершенно не готов к тому, что нужно будет что-то проповедовать. Но назвался груздем — не говори, что не дюж. Владимир крепко поскреб щетину на подбородке.

— Я не проповедую, я исповедую, — ответил он. — Исповедую пустыню. Вот так.

— А когда, — не унимался Аристарх, — когда ты явишь нам свет твоего учения?

Синельников окончательно смутился.

— Ммм… Там видно будет, — промычал кандидат в отшельники и пнул ближайший гребень. — Давай, камазер…

Пустыня дрогнула, и червь, вздымая песчаную волну, унес новообретенного святого прочь, а двое фрименов остались стоять на коленях с разинутыми ртами.

Через три часа в одной из карамагских пещер они точно так же стояли перед Алией, и Аристарх рассказывал с горящими глазами:

— И я спросил: «Скажи, в чем смысл твоего учения?» И он ответил: «Вы отступили от обычаев пустынной жизни бедуинов, в мерзости городов вы осквернили священные традиции предков — вернитесь, исполните древние заветы, или сгинете без следа!» И я спросил: «Когда ты явишь нам свои откровения?» И он ответил: «Я жду видения — оно придет, и я буду знать, когда открыть вам истину». После этого он произнес слова власти Шай-Хулуду на неизвестном языке и исчез из глаз. Азиз подтвердит все, что я сказал.

Азиз страстно закивал, с трепетом глядя в серые глаза владычицы. Алия размышляла недолго.

— Я хочу его видеть. Найдите и приведите ко мне. Уговаривайте вежливо. Джемаль, Лола, приготовьтесь. Возможно, здесь скрыт какой-то обман.

— Это настоящий святой, — покачал головой Аристарх.

— Я поняла, Аристарх. Можешь идти.

Цепочка фрименов втянулась в полукруглую циркообразную впадину внутри скалистого островка среди барханов. В полумраке меж каменных стен звучно отдавался скрип песка под подошвами.

— Да куда же он делся? — сказал тот, что шел впереди. Он опустил маску и хмуро озирался. — В землю ушел?

— Он человек видный, рослый, — с уважением произнес шедший сзади Аристарх.

— Эй, ребята, потеряли чего?

Все подняли головы. Прямо над ними, уютно устроившись в узкой расщелине, развалился Синельников, положив перед собой руки — раритетные длинноствольные «ройалы» с коробчатыми магазинами недоверчиво смотрели вниз парой черных стальных глаз.

— Он? — почти беззвучно спросил первый фримен.

— Ага, — восторженно признал Аристарх.

Фримен сдержанно поклонился, упершись подбородком в водоводную трубку на левом плече.

— Я Джемаль, это мои люди. Наша госпожа, милостивая Алия, приглашает тебя для беседы.

— Мы что, родственники? — поинтересовался Синельников. — Почему на «ты»?

— Приглашает вас, — мрачно поправился Джемаль.

— Чувствую, Джемаль, чем-то я вам не нравлюсь. Ну да ладно. Синельников, Владимир Викторович, без определенных занятий. Водички дадите? Литра полтора. У меня кончается.

— Вы гость.

— Ладно, сейчас.

Они долго поднимались по вырубленной в отвесных скалах лестнице, потом шли по узким коридорам с уходящими во мрак неровными гранями потолков; в крохотном тамбуре, похожем на замочную скважину, у Синельникова деликатно отобрали все оружие, и затем он очутился в зале, где еще находилось человек двадцать народу, горели светильники и у противоположной стены, в центре, в кресле с намеком на трон, сидела девушка в традиционном фрименском наряде с богатой и сложной вышивкой. Наступила тишина.

— Так, — прервал молчание Синельников. — Бал-маскарад. Просто чувствую себя Жанной д’Арк. Орлеан взять не надо? Мадмуазель, у вас красивые глаза, и все остальное, наверное, не хуже, но вы не Алия. Впрочем, думаю, Алия где-то недалеко. Вы, ребята, сдурели. Вы радио слушаете? У меня вот есть приемничек. Вас ищет вся императорская армия. Каким местом думаете? Сидите здесь, по моим скромным подсчетам, как минимум, тридцать шесть часов. Над вами трижды прошел спутник с сенсорами. Не хочу никого обидеть или показаться бестактным, но большинство из вас уже покойники. Или надеетесь, что Муад’Диб станет церемониться?

Группа стоявших слева от кресла расступилась, и на середину зала вышла Алия — в обычном стилсьюте с распахнутым верхним коконом.

— Да, этот носик не обманывает, — сказал Синельников. — Давненько мы не виделись. Ты выросла.

— Я узнала тебя, — ответила Алия. — Ты Брэдли, резидент Крэймонда. Что ты делаешь здесь?

— Ничего не делаю. Отдохновения ищу. От трудов праведных. Алия, если у тебя осталась капля благоразумия, плюнь на эти китайские церемонии и беги.

— Об этом съетче не знает никто, — холодно отозвалась Алия. Его нет ни на одной карте. И мы за пределами владений императора.

— Рехнулась девка, — пробормотал Синельников. — Что значит — никто? Вас тут сорок человек — или, скажешь, я их во сне вижу? Они-то знают? Знают сорок, знает и сорок первый — и кому он успел рассказать? Какие тайны в наше время, опомнись!

Тут прорвало Джемаля.

— Как ты смеешь так разговаривать с госпожой? Кто ты таков?

Синельников только отмахнулся.

— Уймись, носач. Ты сам-то думаешь о чем, или нет? Защитничек хренов…

Взгляд Джемаля стал бешеным, и он вдруг раскинул руки в стороны, словно собираясь обнять весь мир. Повинуясь этому знаку, к нему с двух сторон подскочили помощники и, ухватившись за рукава, начали стаскивать с него стилсьют.

— Канли амтал, — прошипел Джемаль, щеря крупные белые зубы под стриженными усами, жесткая черная прядь, упав вдоль длинного хищного носа, перечеркнула смуглое лицо. — Ты мне ответишь по обычаю!

Через минуту он уже стоял перед Синельниковым в одной набедренной повязке и со священным крис-ножом в руке, пожирая противника ненавидящим взором.

— Вот дуралеи-то, — сокрушенно вздохнул Синельников. — Нашли время. Алия, это обязательно?

Алия в чуть заметной растерянности шевельнула плечом и, отойдя назад, что-то неслышно сказала на ухо Джемалю. Тот и бровью не повел.

— Нож его дайте!

Синельникову принесли отобранный у него штык-нож от винтовки М-16, который он, после многолетних экспериментов, предпочитал всем диверсионным разработкам и ухищрениям. Повертев клинок в руках, Владимир засунул его сзади за пояс.

— Защищайся! — сквозь зубы приказал Джемаль.

— Да защищаюсь я; давай, дядя, не тяни, вот тоска, — сказал Синельников. Снять стилсьют он отказался и спокойно стоял на месте, устало глядя на распалившегося фримена. Джемаль, слегка пригнувшись, по-змеиному раскачиваясь из стороны в сторону и перекидывая нож из ладони в ладонь, некоторое время двигался по кругу, и затем прыгнул с обманным поворотом, молниеносно выбросив руку с ножом.

А вот дальше произошло непонятное. Большинство присутствующих не увидело вообще ничего; некоторые потом (и очень потом, надо заметить) уверяли, что Синельников сделал ладонями такое движение, словно собирался плыть брассом, — так ли, нет ли, неизвестно, но главное, что Джемаль вдруг оказался в воздухе, причем вверх ногами, и в такой позиции спиной вперед пролетел метра два, после чего грянулся об пол, подняв облако пыли, но, к своей чести, ножа не выпустив.

— Ты полежи, отдышись, — приветливо предложил Синельников, стоявший без перемен на прежнем месте. — Да, братан, не учили тебя по Кадочникову. Ну что же ты… — он повернулся к Алие. — Какие глаза. Потрясающе. Не бывает таких у людей. Как ты с такими живешь?

В этот момент пришедший в себя Джемаль ринулся в новую атаку. На сей раз многим удалось разобрать, что к чему Левой рукой Синельников произвел движение уж и вовсе легкомысленное, будто отгоняя муху, но Джемалова кисть с смертоносным зубом-лезвием отлетела куда-то вверх и в сторону, а правой Синельников сделал что-то наподобие танцевально-приглашающего жеста, вызывающего в памяти ирландскую чечетку Майка Флэтли, вот только вместо развернутых пальцев здесь был страшенный мосластый кулак, в конце изящной траектории с хрустом врезавшийся в лоб Джемаля Кряжистый начальник охраны приподнялся на цыпочки, по его телу прокатилась волна, словно ему вздумалось изобразить не то бандерильера перед ударом, не то вымпел на ветру, у фримена подогнулись колени, и он повалился на бок, а затем на спину. Нож отскочил под ноги зрителям.

— Канли закончено, — объявил Синельников. — По моей вере бить лежачего не позволено, а ведь я теперь, как-никак святой отшельник. Что-то, правда, не очень пока выходит…

Алия склонилась над упавшим.

— Умер?

— С какой стати? Минут через пятнадцать очухается, ну, голова денек поболит…

Джемаля унесли, Синельников с беспокойством огляделся.

— Алия, извини, за компанию, говорят, и жид крестился. и монах женился, все вы тут милые, обаятельные люди, но помирать с вами за компанию я не хочу. Мне обещали воды, и верните мои пистолеты, я пойду. В последний раз советую…

Но досоветовать Синельников не успел. Как раз в эту секунду загрохотало. Левая, наружная стена выпустила дымно-щебне-огненные пальцы, пальцы эти мгновенно пронизали все пространство и, врезавшись в противоположную стену, изрыли ее безобразными кратерами, извергнувшими потоки каменного крошева. Попавшихся на пути раскромсало и расшвыряло, кровь и клочья тел брызнули во все стороны; после второго залпа стена пошла осыпающимися дырами и начала проседать, увлекая за собой ближнюю часть треснувшего пола.

За эти краткие мгновения Синельников успел на удивление много. После первых же выстрелов, упав как подкошенный, он быстро скользнул в тот тесный тамбур, где его недавно обыскивали — непробиваемую толщину стен этого игольного ушка Владимир машинально отметил еще тогда. Прижимаясь к скале, чтобы не попасть под секущие осколки — по ту сторону скважины тоже бушевал ад, — он подобрал с пола рюкзак и две длинноносых кобуры, потом с тоской обернулся, прислонился затылком к камню и даже зажмурился на несколько секунд, еле слышным шепотом спрашивая сам себя: «Володя, Володя, что ты делаешь?» — бросил рюкзак и, не вставая, перекатился в зал, где в столбах солнечного света, ворвавшегося через проломы, неслись пыль и жалящая колотая мелочь, подцепил бездыханно лежавшую Алию и втащил в укрытие.

И вовремя. Стена, подрубленная снаружи еще и по нижнему этажу, рухнула вместе с полом, открыв в горе-провал с рваными краями, в котором, как корень откушенного языка, бессмысленно торчал огрызок перекрытия.