"Откликнется ли он на мою телеграмму? - думал Чадов. - Фокич обещал послать ее утром, как только откроется почта..."
      Мальчик с пальчик... Он, кажется, точнее всех предвидел результат.
      А если агрегат усовершенствовать, дать ему несколько программ? Допустим, некто отважился узнать свои достоинства и пороки, узнать, что развивать в себе, а чего остерегаться. Узнать, на что способен, свое призвание, наконец... Самому-то в себе разобраться трудно - в зеркало не разглядишь, у дворника не спросишь... Сложная, может, и невыполнимая задача.
      Но есть и попроще: сам по себе ерш, убери у него агрессивность, мог бы стать забавной игрушкой. А сколько еще "прототипов" способен породить агрегат?
      Николай Константинович с улыбкой признался себе, что с удовольствием переключил бы датчики на собственную персону: уж больно заинтриговал его "ерш Омельчука", и остро захотелось увидеть нечто производное от Чадова. Никого, однако, даже Фокича, не позвал бы, пожалуй, на первые смотрины - кто знает, в каком виде изобразит его агрегат.
      Меньше всего Николай Константинович представлял применение диковины для насущных людских нужд. Хотя - кто знает? - возможно, ерша удалось бы "выдрессировать", и очищал бы он водоемы от цветного металлолома. Чем не польза?.. Или пошел бы вместо драги по золотоносному ручью,
      Все бы ладно, да штучность каждой модели - вот загвоздка. Производству выгодны серии, автоматы-близнецы. А тут...
      От избы к Чадову бежал егерь с непокрытой головой, перепачканный сажей, взлохмаченный.
      - Николай, как вас по батюшке... Беда! - кричал он.
      Чадов ринулся к избе.
      За одну ночь более или менее изучить ерша он, безусловно, не мог. Они установили с Фокичем, что запасается ерш энергией света, даже слабого, и запасается быстро. Нашли секрет, как разряжать ерша. Но многое осталось загадкой...
      Саквояж стоял неподалеку от печки. Егерь, чтобы прогреть Омельчука, раскочегарил ее вовсю. И чугунная плита и конфорки стали малиновыми. Тепло излучали, казалось, не только печь, но и стены избы - струганные, благородной желтизны, словно сросшиеся между собой могучие бревна.
      От тепла, обволакивающего саквояж, ожил, оказывается, и тупомордый уродец. Чадова он побаивался, как зверь своего укротителя. Но когда Николай Константинович ушел, ерш напружинился, слизнул изнутри замки саквояжа и выпрыгнул наружу.
      Егерь сливал в это время из чугунка с картошкой воду и, окутанный паром, ерша не заметил. А тот крутнулся волчком, подпрыгнул к дверце печки. Языком, длинным и гибким, как стальная лента, широко распахнул дверцу. Только теперь Омельчук, сладостно размышлявший о том, что все-то ему в жизни в общем удается, увидел своего недавнего мучителя. А ерш тем временем сделал "свечку", оттолкнулся хвостом и нырнул в печь на раскаленные березовые уголья. Понежился и завертелся веретеном, выметывая из топки искры и угли. Егерь ахнул, сунул чугунок на табуретку и, спасая избу от пожога, заметался перед печью, хватая угли пальцами и отбрасывая их на железку, прибитую около топки.
      А на Василия Игоревича снова напал столбняк. Он лишь глазами ворочал и рот разевал.
      Затлела собачья шкура на лежанке, изба наполнилась едким дымом, а жар в печи угасал с каждой секундой. Набравшись силенок, шипя, как головешка, ерш вымахнул из топки прямо на стол перед Омельчуком. Василий Игоревич подался к стене и больно стукнулся затылком о приклад егерева карабина, висевшего сзади на колышке. Тут уж старик егерь сообразил, что дело худо, что нужно звать на помощь...
      Вбежав, Чадов застал колоритную картину: перед багровым от ярости Омельчуком вытанцовывал ерш и, рассыпая вокруг себя сажу, хрипло вещал:
      - Чадушки-ладушки, мозги набекрень!
      - Брешет, - завидев Николая Константиновича, выдавил Омельчук. - Не говорил я этого! Честное слово! - Василий Игоревич рванул, не глядя, карабин из-за спины и одним махом передернул затвор.
      - Не смей, Василий! - крикнул Чадов. Подбежал, прижал ерша рукавами полушубка к столешнице и надавил тому сразу на оба глаза, как на кнопки. И чудо-юдо затихло.
      - Брешет! - не унимался Омельчук. - Бочку катит!
      - Успокойся ты, ради бога! - сказал Чадов. - Игрушка ведь это, дружеский шарж.
      - Выброси, умоляю, - простонал Омельчук. Николай Константинович бережно отер с горячего еще ерша копоть и весело пощелкал пальцем по его бугристому лбу.