— Как вам будет угодно, — хозяин пожимает плечами и платит деньги за купленный товар, не делая ни малейшей попытки поторговаться.

— Не знаю, стоит ли нам идти на какой-нибудь из соседних с вами хуторов? — спрашивает Кийр, поднимаясь со стула.

Поселенец Липинг, увы, ничего определенного на этот счет не в состоянии сказать. Но они могут в каком-нибудь из домов и спросить, возможно, и впрямь там знают больше.

— Ну так пойдемте, господин Киппель! — торопит портной своего спутника.

— Одну минутку! — Предприниматель завязывает рюкзак и закидывает его себе за спину. — Так. А теперь можем идти. Большое, большое спасибо хозяевам за радушие. Бог даст, когда-нибудь еще и увидим друг друга. Доброго здоровья!

— Доброго здоровья! — отвечает хозяин. — И доброго пути!

Кийр же отвешивает легкий поклон и распахивает дверь в прихожую. Но именно в то мгновение, когда он открывает дверь, мимо него пулей проносится полосатым пес и сбивает насупленного мастера-портного с ног, так что последний растягивается на пороге вниз животом.

— Мури! Мури! — зовет хозяин, — куда ты, чертяка, летишь?

Но Мури на это и внимания не обращает; вот он уже поднимается возле наружной двери на задние лапы и распахивает ее сильными передними. То ли у него всплыло в памяти, что во дворе чужая собака, то ли он только теперь ее почуял, — как бы то ни было, пес решил познакомиться с нею поближе. Не успевают путники выйти из дома, как Мури накидывается на убогую собачонку, терзает и треплет ее, словно пук черной кудели.

— Ох, мерзавец — смотрите, что он делает! — Киппель выхватывает из подмышки свою палку и спешит на помощь несчастной собачонке. Однако поздно — лохматый темный комочек уже не шевелится. Мури, правда, отступает в сторону, но свое черное дело он успел совершить.

— Готов! — Торговец дотрагивается до маленького тельца кончиком палки.

— Вот дьявол! — Хозяин выходит во двор и грозит кулаком своему чернополосому зверюге. — А это была ваша собака?

— Нет, просто увязалась за нами. Дайте, пожалуйста, мне лопату, я ее закопаю.

— Нет, раз она не ваша, я и сам улажу это дело; наш бандит уже не впервой разделывает так маленьких собачонок.

— Ну, видите теперь, господин Кийр! — произносит торговец, приближаясь к следующему дому.

— Что я должен видеть?

— Видите, какой печальный конец нашла эта маленькая лохматая шавка!

— Ну чего еще о падали говорить! Хорошо, что мы от нее избавились. Только вот что: это еще одно дурное предзнаменование. Может, будет лучше, если мы не станем заходить на соседний хутор. Как вы думаете?

— Да ну вас со своими предзнаменованиями! — Торговец швыряет наземь огрызок до предела искуренной сигары. — У меня, к примеру, уже давненько не было такого удачного торгового дня, как сегодняшний. И деньги в кармане куда как легче, чем всякое барахло в заплечном мешке.

— Нет, позвольте, я думаю вовсе не о вашем торговом деле, у меня в мыслях собственный день покупки.

— Небось, дойдет черед и до вас. Давайте-ка двигаться вперед! Не исключено, что именно на этом втором хуторе повезет нам обоим.

Через недолгое время они останавливаются возле ближайшего домика; внешне он не лучше и не хуже, чем принадлежащий Липингу. Разве что двор окружает невзрачный, сплетенный из прутьев заборчик.

— Ну, чего раздумывать, айда внутрь! — Киппель поправляет свой рюкзак.

— Да, да, идите себе вперед. Может, и тут есть какой-нибудь зверюга, как у Липинга.

— Гм… выходит, моя жизнь дешевле, чем ваша. А впрочем, отчего бы ей и не быть дешевле, — я ведь гораздо старше вас. Ну что же, идемте!

Киппель решительно открывает наружную дверь и, миновав темную прихожую, стучится. Портной следует за ним тихо и осторожно, на цыпочках, с тайным желанием в голове: «Хоть бы этого чертова коробейника цапнул за нос какой-нибудь псина! Будет знать, как все время говорить только о себе и о своей торговле, будто меня и нет вовсе!»

Поначалу на стук никто не отвечает, только откуда-то, может быть, из задней комнаты, доносятся голоса. Когда же предприниматель стучит вторично, уже громче, к двери приближается кто-то шаркающей походкой.

— Какой чегт там багабанит? — спрашивает грубый мужской голос. — Заходи в дом, ежели ты добгый человек!

Киппель заходит в помещение, где в нос ему сразу же ударяет удушливо-кислая вонь. Перед ним стоит заросший бородой кряжистый мужчина, загривок у него — горбом, словно у окуня.

— Здравствуйте! — говорит предприниматель.

— Здгасьте, — отвечает бородач. — Чего надо?

— Хозяева хутора дома?

— Хозяева хутога?.. Ну, а что с того, ежели и дома? Чего вам от хозяев тгебуется?

— Хотел бы кое-что продать.

— Ах, кое-что пгодать! — бормочет человек. — Гхм, так я сгазу и подумал. Такие мешочники ходят тут почитан каждый день со своим товагом — уж я-то этих господ знаю. Один чегтов сын, видишь ли, запудгил мне мозги и навязал велосипед и швейную машину. Вгоде бы наполовину дагом, а тепегь доплачивай каждый месяц, так что в глазах мутится. Ггызи тут салаку да хлебай обгат, чтобы им, воговским гожам, было на что кутить. Нет, нет, не выйдет тут никакой тогговли, никакого навязывания — такие пгививки мне уже не газ делали, с меня хватит.

— Но позвольте, хозяин, мой товар весь при мне, и рюкзаке, а в рюкзаках ни велосипедов, ни швейных машин не носят. Я могу предложить только такие мелочи, как ножи, вилки, нитки, иголки, пуговицы и тому подобное, одним словом — галантерейный товар, нужный на любом хуторе, в любом доме.

— Не надо ничего. Все, что нам потгебуется, мы найдем в Паунвере.

Лишь теперь осмеливается Кийр отворить дверь и переступить порог. И осмеливается сделать это именно на том основании, что — как он, стоя за дверью, услышал — у его спутника дело не выгорело. А если у старого Носова не выгорело, то ему, Кийру, должно бы повезти.

— Глядите-ка! — Волосатый поселенец отступает на шаг. — Вот идет еще один — интегесно, чего этому надо? Эг-ге-е, тепегь я понимаю: вы пгишли вместе. Один вошел в дом, дгугой остался на улице высматгивать, не идет ли кто со двога. Видать, у вас, господа, недобгое на уме. Но вот что я скажу вам пгямо, как только вы начнете выделывать тут свои штуки, я сгазу жахну. Плевать мне, что у нас палки, меня, стагого солдата, этим не запугаете. Линда, — кричит он в другую комнату, — пгинеси быстгенько сюда мой гевольвег, к нам пгишли два подозгительных типа!

Кийр до того пугается этих слов, что не соображает даже поздороваться.

— Святый Боже! — всплескивает руками Киппель. — Как это вам могло прийти в голову, будто мы задумали недоброе? Да оградят нас силы небесные от злых помыслов! Я бродячий торговец из Тарту, а мой спутник занимается портновским ремеслом тут же, в Паунвере. Может быть, вы слышали, что в Паунвере проживает мастер-портной Кийр? Перед вами стоит его старший сын, тоже бывший солдат.

— Как же, как же, — поселенец качает головой, — говогить-то вы мастега! Линда, гевольвег!

И вот уже Линда, толстая, с лоснящимся лицом и запитыми волосами, стоит на пороге задней комнаты, «гевольвег» в руке.

— Да отойди же наконец от них подальше, старый остолоп! — резко кричит она мужу. — Что ты стоишь у них перед носом! Пусть они знают, если припрет, так я и отсюда могу пальнуть.

— Не злитесь, дорогие хозяева! Мы вовсе не те, за кого вы нас принимаете. Между прочим, у нас и удостоверения личности при себе.

— Что мне ваши удостовегения личности! Может, вы их где-нибудь стибгили. Ну, допустим вы, мешочник, пгишли из Тагту, чтобы пгодать свое багахло, но объясните мне, в таком случае, зачем околачивается тут этот погтной… если он и впгавду погтной?

— Он зашел спросить, не продаете ли вы случаем свой хутор.

— Ой, святые силы! — вскрикивает вооруженная хозяйка. — Ишь, чего захотели!

— Кто послал вас сюда? — спрашивает поселенец жестким голосом.

— Никто, мы сами пришли… только по собственному разумению.

— Но пгежде чем пгийти сюда, вы, небось, куда-нибудь заходили?

— Не только куда-нибудь, сегодня мы уже побывали в нескольких местах, но нигде не угрожали нам огнестрельным оружием.

— Хогошо, уматывайте отсюда! Вся эта ваша болтовня не стоит и двух пенсов.

— Разумеется, умотаем. Что же нам еще остается, если вы нас черт знает в чем подозреваете. Всего доброго!

Киппель хочет шагнуть через порог, однако Кийр протискивается вперед, чтобы не выходить последним.

— Аг-га! — с издевкой говорит им вслед поселенец. — Как только увидели гевольвег, так сгазу наутек — готовы один дгугому на спину влезть! — И, обращаясь к жене, добавляет: — Чегт подеги! Я все же дал маху, надо было отвесить тому и дгугому пагу затгещин по цифегблату.

— Так поди догони их и поддай как следует, — советует хозяйка со злорадной усмешкой. — На, прихвати с собой револьвер.

— Добго, я выпущу пгямо во двоге загядик в воздух, поддам им пгыти, чтобы в дгугой газ сюда не совались. Ишь, чегт, газве же погтной может покупать хутог! Кто такое пгежде слышал?

Поселенец выбегает во двор и действительно выпускает «загядик».

Кийр, который успел со своим спутником отойти от этого ужасного дома лишь на два-три десятка шагов, кидается лицом вниз на землю. Он в свое время слышал от солдат-фронтовиков, что при вражеском обстреле рекомендуется ложиться; так он теперь и поступает.

— Ложитесь, Киппель! — шепчет он «боевому товарищу». — Ложитесь быстро на землю, не то он застрелит нас насмерть!

— Ну, с какой стати этому г….ку меня убивать, — предприниматель извлекает из кармана новую сигару. — А если и застрелит, что с того? Я уже достаточно пожил на свете. А вы — давно ли вы ничуть не пеклись о моей жизни, чего же теперь-то впадать в панику? Но, черт подери, — торговец осматривается, — откуда это несет такой страшной вонью?! Выпачкался я где-нибудь, что ли?..

Киппель осматривает свои бока и штанины, старается оглядеть даже спину — но что невозможно, то невозможно.

— Будьте добры, господин Кийр, — обращается он к все еще лежащему на земле портному, — поглядите на мою спину, не испачкана ли она чем-нибудь вроде дерьма.

— Угомонитесь, — мычит портной. — Не стану я поднимать голову под таким страшным обстрелом.

— Да обстрелом-то и не пахнет! Это не выстрел был, а всего-навсего салют… в честь нашего ухода.

Предприниматель втягивает носом воздух, морщит нос и пожимает плечами.

— Знаете ли, господин Кийр, сдается мне, что вонь идет оттуда, где вы лежите. Постойте, я зайду с наветренной стороны — поглядим, откуда несет. Погодите, погодите! Теперь уже лучше, правда, немножко-то попахивает, но не так сильно, как прежде. Что бы это значило?

Тем временем поселенец вбегает в дом, останавливается смертельно бледный посреди комнаты и хриплым го-юсом говорит жене:

— Знаешь, Линда, что я наделал?

— Ну что? Всыпал им по первое число?

— Д-да-а! — Муж надрывно охает. — Только вот — больше, чем по пегвое. Одного ненагоком застгелил… этого, котогый помоложе, котогый вгоде бы погтной из Паунвеге.

— Да, я слышала выстрел, но где мне было знать, что ты прямо в них выстрелишь. Ведь обещал только паль-муть в воздух, как же это ты?..

— Ох, Боже пгавый, я и сам не понимаю, как это вышло! Я в них вовсе и не целился. Есть только два объяснения: либо у меня гука дгогнула, либо пуля сгикошетила, но как только газдался выстгел, этот погтной упал, как подкошенный. Нет, не гикошет был: ведь не могла же пуля отскочить от неба да еще и вбок. Наверное, дгогнула моя ганеная гука. Ох, Линда, Линда, и за каким чегтом сунула ты мне в гуку этот гевольвег! Тепегь пгидется мне не один долгий год отсидеть! А то еще и гасстгеляют. Как знать?

— Что за чушь ты мелешь? Кто это тебя расстреляем или посадит! Просто-напросто объяснишь, что тебе не было никакого резона в них стрелять, а ты всего-навсего испытывал револьвер: в порядке ли он еще. Не будь дураком!

— Да кто же в это повегит? — Поселенец снова охает. — Был бы он один, тогда еще куда ни шло, мол… Но оставшийся в живых тогговец сгазу докажет, что мы им уже тут, в доме, уггожали гевольвегом. Нет, нет, догогая Линда, пгопала моя жизнь! А ведь мы могли бы так хогошо. так мигно жить! Ой-е-ей! Может, и они были вполне мигные люди, а мы набгосились на них, как бешеные собаки.

— Ну что ты охаешь и ахаешь! Лучше пойдем поглядим в дверную щелку, что этот торговец делает с телом убитого.

— Какой тепегь толк от этого поглядения! Решительная женщина все же выпроваживает своего впавшего в отчаяние муженька в прихожую, приоткрывает входную дверь и осторожно выглядывает наружу.

— Где же они? — спрашивает жена шепотом.

— Там, по ту стогону оггады.

— Гм… Я что-то не вижу там ни живых, ни мертвых.

— Но они там! — поселенец вытирает потный от страха лоб.

— Ну так иди покажи, где они! — Для лучшего обзора Линда приоткрывает дверь еще пошире.

— Они там, там… — муж тычет дрожащей рукой в пространство, а затем все же набирается смелости, чтобы и самому выглянуть на улицу. — Что это значит? — спрашивает он все тем же хриплым голосом. — Их и впгавду там уже нет. Неужели… неужели тогговец так быстро сумел его утащить? Стганно!

— Ха, что в этом странного. Хочешь увидеть, где сейчас твой торговец и застреленный портной?

— Что, что?

— Погляди туда, ты, дурень! — жена показывает рукой. Поселенец напрягает зрение и видит такую картину: двое мужчин, уже довольно далеко от его дома, торопливо шагают к большаку.

— Ну, что ты теперь скажешь? — говорит хозяйка, подбоченившись. — Разве не самое время отвесить тебе самому пару горячих по твоей глупой образине?! Чтобы неповадно было меня пугать!

— Подождите меня здесь, — с кислым лицом произносит воскресший из мертвых Аадниель Кийр, как только путники входят на большак. Мне надо зайти в лес.

— Да, идите, идите! — Киппель кивает. — И сделайте все мало-мальски возможное, потому что т а к и впрямь ни в коем случае нельзя появляться среди людей. Это добро — не добро. Жаль, снегу сейчас маловато. Зато сырого мха и лесу сколько угодно.

Слышит ли вообще портной последние слова своего спутника — неизвестно, так как уже торопливыми шагами направляется к лесу. Киппель снимает со спины мешок, кладет на край канавы и сам присаживается тут же. «Уф», произносит он, задирает бороду и с наслаждением почесывает кадык и шею. Затем предприниматель вытаскивает из кармана кошель, чтобы поглядеть, сколь велик его денежный запас. «Неплохо», — бормочет торговец. Если его коммерция, думает он, еще два-три дня продержится на том же уровне, можно будет, пожалуй, с миром и назад в Тарту вернуться; стряхнуть с себя дорожную усталость и пополнить свой отощавший заплечный мешок новым товаром. Неплохо, дело спорится!

По неровностям большака, приближаясь, тащится какой-то хуторянин, на телеге его — мешки. Само собой, он возвращается с мельницы, потому что на мельницу так поздно не направляются, — скоро уже начнет смеркаться.

— Здрасьте, хозяин! — кричит Киппель с края канавы. — Не можете ли сказать, далеко ли отсюда деревня Ныве, а может, поселок или?..

— Поселок Ныве? — Хуторянин сдвигает на затылок свою шапку-ушанку и придерживает лошадь. — Ну, не то, чтобы под рукой или под боком, версты три придется все же протопать. Вы что, туда путь держите?

— Да, есть кой-какое дельце. Сам бы я хотел предложить тамошним кое-что из своего товара, а мой спутник — он сейчас в лесу — вроде бы слышал, будто там какой-то поселенец желает продать хутор.

— Вот как? А что, этот ваш спутник, который сейчас в лесу, хочет купить этот хутор?

— Да, и как можно скорее. Мы и сюда заходили справиться, но здесь нет продажных наделов. Может, и есть, да мы того не знаем — не во всех домах побывали.

— А у этого вашего спутника хватит денег купить исправный поселенческий хутор? — кашлянув, осведомляется хуторянин, он полнотелый и черноусый, с румянцем во всю щеку.

— Доподлинно я этого не знаю, но, думаю, хватит, раз уж он подыскивает себе надел. Вряд ли он просто так, с пустым карманом, стал бы колесить по округе.

— Не обессудьте, что я об этом спрашиваю. Дело в том, что сам я как раз в Ныве и живу, тоже поселенец. Однажды и у меня появилось такое желание; мол, продам-ка я, право, свой хуторок да переберусь в город, мол, долго ли еще я тут, в деревне, себя гробить буду. Нет, сам я еще как-нибудь с грехом пополам пободался бы, да жена не дает мне покоя — так и рвется в город, однако… позвольте спросить еще, что за птица этот покупатель?

— Вы его, возможно, знаете, или по крайней мере слышали о нем. Старший сын паунвереского портного Йорх. да в добавок еще и Аадниель.

— Как? Как вы сказали? — Поселенец из Ныве спрыгивает с телеги и подходит к канаве. — Сын портного Кипра Йорх хочет купить поселенческий хутор? Мои старые солдатские уши, хоть и привыкли ко всяким шуточкам, но такого никогда прежде не слыхивали.

— Но это так, — Киппель пожимает плечами, — теперь наши многое слышавшие уши должны привыкнуть и к этому известию.

— Вот уж новость так новость! Стало быть, Йорх Кийр покупает хутор?! Это и впрямь большая загадка. Что станет делать такой человек, как он, с хутором… человек, который всю свою жизнь только и знал, что шил пиджаки да брюки? И откуда он возьмет деньги на покупку?

Предприниматель вновь пожимает плечами.

— Вам надо бы поговорить с ним самим, небось, каждый лучше всего сам знает и представляет собственные дела.

— Это, конечно, справедливо, но где же он сам? Что он там, в лесу, так долго делает?

— Поди знай. Пошел и застрял. Очень возможно, заблудился и вместо того, чтобы выйти на большак, направился в другую сторону. Он, когда уходил, был немного не в себе.

— Хм… — продолжает поселенец. — Но, прошу прощения, я еще даже не представился. Моя фамилия Паавель.

— Паавель!? — Предприниматель вскакивает, словно пружина. — Именно к вам-то мы и направляемся. Моя фамилия Киппель.

— Очень приятно! Но скажите все же, почему вы решили направиться именно ко мне?

— Все потому же, из-за этого хутора.

— Хм… Откуда вы узнали, что я собираюсь продавать свой хутор?

— Кийр услышал об этом не далее как сегодня от юлесооского хозяина, господина Тоотса.

— Смотри-ка ты! Я незнаком с господином Тоотсом лично, однако достаточно о нем наслышан. Да, да, он был в пехоте, я в артиллерии, мы не встречались. Но на фронте он слыл храбрецом — настоящий Кентукский Лев. Хе-е, хе-е! А откуда Тоотс-то узнал, что…

— Вы вроде бы сами говорили об этом продавцу паунвереской лавки.

— А-а, смотри-ка, до чего быстро распространяются слухи даже и у нас тут, в глуши! Словно по радио. Стало быть, Кийр и впрямь задумал всерьез хутор покупать. Но я все-таки не понимаю, почему этот человек решил покинуть Паунвере.

— Говорит, что не может больше на дух выносить паунвереских жителей и хочет перебраться куда-нибудь подальше от них, под свою крышу.

— Вот оно что. Ну что же, деньги у него и вправду могут быть: всю войну он ошивался при армейский складах. Поди знай… Может, и сторгуемся, ежели у моей жены еще не прошла охота перебраться в город. Так где же этот Кийр застрял? Не приключилось ли с ним чего?

— Ну что с ним могло приключиться! — Киппель маша рукой. — Тут, в лесу, ни волков, ни медведей, ни других хищников не водится. Небось, объявится.

— Будем надеяться. А теперь, господин Киппель, разрешите задать вам еще один вопрос?

— Сделайте одолжение.

— А вы… а вы-то женаты?

— Ой, святые отцы! У меня никогда и в мыслях не было жениться, а теперь, когда я одной ногой стою в могиле — теперь о такой блажи, разумеется, и речи быть не может.

— В таком случае я, пожалуй, могу назвать вас счастливцем и сказать — благодарите Бога! Да, если человек заполучит добрую и спокойную жену, он может жить да поживать и быть счастливым, но если промахнется, тогда, ох-ох-хо-о!

— Как это вам так вдруг пришло в голову задать мне именно этот вопрос?

— Предприниматель улыбается.

— Небось и сами понимаете: у кого что болит, тот о том и говорит, тем более, что одна мысль порождает другую Речь у нас только что шла о продаже моего надела, не правда ли? А жена вовсю на меня наседает, мол, продадим да продадим, однако, если у нас после продажи дела пойдут плохо, то, разумеется, виноват буду я. Она, бывает, и сейчас впадает в сомнение: дескать, не знаю, стоит ли продавать, может, и лучше тут, на месте, продержаться. Вот и пойми ее! И так во всем, в любой мелочи каждые два часа у нее по три раза меняется настроение, не успеет сказать одно, как тут же говорит сама себе наперекор.

«Смотри-ка, какое открытое сердце у человека, — думает Киппель, предлагая нывесцу папиросу. — Едва познакомившись, начинает описывать свою семейную жизнь. Редкостный случай!»

Но этот «редкостный случай» сразу же становится объяснимым, как только поселенец присаживается рядом с торговцем на край канавы. Явственно пахнуло перегаром.

— Ну, как же это, — продолжает предприниматель уже более непринужденным тоном, — вы артиллерист, а сладить со своей собственной женой не можете?! Вы преувеличиваете!

— Нет, господин Киппель, ничуть не преувеличиваю. Видите ли, орудие, то бишь пушку, я волен направить куда хочу, а такая вот несговорчивая жена повернуть себя ни в какую сторону не дает; она, трещотка, может быть, и душе с тобой и согласна, но все равно станет перечить. Скажешь, к примеру, что то или се — белое, так она, вишь ли, должна возразить и доказать, что нет — черное. Делай что хочешь! Но… постой, у меня же здесь, в нагрудном кармане, должна быть бутылочка с лекарством от холода. Не понимаю, с чего это я сегодня такой недогадливый — не соображу попотчевать хотя бы и тем малым, что у меня есть. Какой же хозяин в Ныве, съездив па мельницу, не прихватит из Паунвере чуток горячительного! Аг-га-а, вот она тут — прошу, господин Киппель!

— Но… стоит ли?.. — Предприниматель ухмыляется.

— Стопки у меня нет, что правда, то правда, но запустим просто так, по старой ветеранской привычке.

— Ну так и быть, — Киппель подносит бутылку ко рту, ваше здоровье, господин Паавель!

— На здоровье!

Буль-буль, издает горлышко бутылки, словно выстреливая пузырьки в рот пьющего; когда же бывший управляющий торговлей Носова заканчивает действо, то, не творя ни слова, вперяет взор в землю и причмокивает.

— Брр! — обретает он наконец голос, передернув плечами. — Послушайте-ка, это же никакая не водка, это — спирт!

— Тем лучше! Быстрее подействует. Не то окостенеете на холоде в своем легком пальтишке. Будьте здоровы! — Новопоселенец берет бутылку и проделывает ту же операцию уже гораздо основательнее, чем сдержанный горожанин. — Уф, хорошо пошло, — произносит он, закончив пить, — как огнем полыхнуло!

— А то как же! — Киппель крякает. — Что до меня, так мне за довольно-таки долгую жизнь не доводилось пробовать питья такой крепости. Уф!

— Но это полезно, особенно, если человек мерзнет. Заметьте, господин Киппель, завтра у вас не будет ни насморка, ни кашля, ни какой-нибудь иной хвори, конечно, если вы не застудитесь снова.

— Не застужусь, когда ходишь — не холодно, — предприниматель смотрит через плечо. — Аг-га-а, — возвышает он голос, — наконец-то идет наш друг Кийр.

— Так это он и есть? — говорит Паавель, глядя на приближающегося портного. — Но почему он шагает так странно, скособочась? Или это я уже окосел. — Эй, господин Кийр, — кричит он, — идите наконец скорее. Вы же не с пулей в теле с поля боя идете!

Дрожащий от холода, с посиневшим лицом, портной останавливается, не дойдя двух-трех шагов до сидящих.

— К-ка-ак… — с трудом произносит он одно единственное слово.

— Ох, не разводите долгих разговоров! — кричит поселенец. — Вы — Йорх Аадниель Кийр из Паунвере, а я — Антс Паавель из Ныве, вот и все дела. Отпейте-ка быстренько отсюда добрый глоток, не то у вас вид точь-в-точь такой, словно вы сию минуту предстанете пред ликом Господним. Пейте быстро, пока не поздно!

— Да, но… — Кийр неуверенно принимает протянутую ему бутылку, — но что тут внутри?

— Ну, коли это годилось пить господину Киппелю и мне самому, то, небось, сгодится и для вас тоже. Не ял вам предлагают.

Портной с некоторым недоверием смотрит на бутылку, взбалтывает содержимое, но в конце концов все же отпивает отменный — для такого молодца, как он, — глоток.

— Ай, черт! — вскрикивает он. — Что вы мне дали? Это же купорос!

Кое-как выдавив из себя эти слова, бедняга начинает так сильно кашлять и хрипеть, что торговцу даже страшно становится. Сегодня уже второй раз его спутник находится чуть ли не в объятиях смерти.

— Не беда! — поселенец делает рукой успокаивающий жест. — Ничего, скоро пройдет. Только такое средство и может спасти от воспаления легких. — И вскакивая, восклицает. — Ой, не бросайте бутылку наземь! В ней остался еще добрый глоточек веселящего!

— Огонь да и только! — Кийр вытирает навернувшиеся на глаза слезы. — Ну и обожгло, да и сейчас еще жжет.

— Беда невелика! — Артиллерист берет бутылку в свои руки. — Поглядите на меня, господин Кийр!

И тут уже пришедший в себя житель Паунвере видит, как нывеский хуторянин опрокидывает себе в рот по меньшей мере в два раза более того, что выпил он сам; и что самое непостижимое — поселенец из Ныве даже не крякнул после такой порции!

— Ой, ой! — Кийр вбирает голову в плечи. — Как же это вы так можете? У вас, наверное, луженая глотка.

— Ну зачем же, глотка как глотка, — поселенец засовывает бутылку в карман и закуривает папиросу. — Однако не пора ли нам двигаться, господа! Близится вечер, до Ныве еще идти да идти, а дорогая плохая. Поговорим по пути. Я не полезу больше на мешки с мукой, лошади бунт легче тянуть воз.

— Однако я толком не уразумел, — Киппель хихикает себе в бороду, — не хочет ли господин Кийр еще раз прогуляться назад, в то самое поселение?

— Идите вы к черту вместе с этим поселением! — отвечает Кийр со злостью.

— Нo-o, н-но-о! Пошевеливайся! — Поселенец трогает лошадь с места; и трое мужчин двигаются по узкой, но утоптанной пешеходами обочине большака в направлении деревни Ныве. Они вынуждены идти гуськом, потому что ходьба по неровностям дороги не только неудобна, но даже и несколько опасна: можно вывихнуть ногу, разодрать сапоги. Впереди всех шагает Киппель со своим заплечным мешком, затем — поселенец Антс Паавель и в арьергарде семенит портной Георг Аадниель Кийр, лицо у него кислое, сердце ноет от всевозможных переживаний.

Местность вдоль дороги еще более безутешная, чем возле оставшегося позади поселения; вокруг лишь серые, покрытые тонкими полосами снега поля — и ничего более. Правда, вдалеке виднеются маленькие рощицы и одиночные хуторские дома, но и они не в состоянии развеять уныние поздней осени. Сейчас Кийр с удовольствием бы оказался дома, сменил нательное белье и бросился в постель всем своим уставшим телом с усталой душой. Доведись ему еще раз отправиться смотреть поселенческие хутора, он нанял бы возницу и ехал бы себе как фон-барон. И надо же было этому чертову Носову именно сегодня попасться ему, Кийру, под руку! Но с другой стороны, Киппель все же старик крепкий: он не трус, и смотрите-ка, идет себе вприпрыжку, будто двадцатилетний юнец.

Между тем сумерки сгущаются все больше и далеко впереди в домах уже зажигаются огоньки, словно чьи-то зовущие глаза.

— Хоть бы он, чертяка, снежка подсыпал! — Поселенец Паавель, тяжело дыша, смахивает со лба капли пота. Было бы полегче идти. Но, видите ли, он изводит сельских жителей, как только может.

— Да-а, да-а, — предприниматель оглядывается назад. — Но ведь у вас теперь появилась возможность перебраться в юрод. Покупатель хутора идет за вами по пятам.

Кийр вздрагивает и навостряет уши.

— Да, так-то оно так, но поди знай…

Портной больше не в состоянии удерживать на привязи свой язык.

— Р-разве вы и есть тот самый господин Паавель. который хочет продать свой хутор в Ныве? — спрашивает он, почему-то слегка оробев.

— Ну да, я и есть, — отвечает поселенец. — Без обмана и во весь рост. В Ныве больше нет никого по фамилии Паавель.

— О-о, тогда это замечательно, что мы уже тут с вами пообщались!

— Благодарите меня, господин Кийр! — бросает предприниматель через плечо, замедляя шаг. — Никто другой, как я, завел разговор с господином Паавелем. Вы находились в лесу и понятия не имели, что хозяин из Ныве мимо проезжает.

— Небось я его все равно разыскал бы! — хорохорится портной.

— А чего там искать, — поселенец привязывает вожжи к передку телеги. — Если уж вы попадете в Ныве, так каждый ребенок укажет, где находится хутор Пихлака [21] и его хозяин Антс Паавель.

— Ах, стало быть, название вашего хутора Пихлака? — По лицу Кийра пробегает довольная улыбка — ему нравится название хутора, хотя оно и напоминает о горько-кислых ягодах. Портной опасался гораздо худшего: чего-нибудь наподобие Сивву, Супси или Сузи [22] …да мало ли встречается непривлекательных названий. И как прекрасно звучит сравнительно с ними — Пихлака. Как приятно было бы услышать когда-нибудь в чьих-нибудь устах: хозяин хутора Пихлака — Кийр!

— Да, я его сам так окрестил. Мой поселенческий надел отрезан от земель бывшей мызы Рийсеманна, и, поручив его в собственность, я мог назвать его по своему усмотрению. Не правда ли?

— Почему бы и нет.

— Но вас, может быть, интересует, отчего я выбрал именно название «Пихлака»?

— Да, это и впрямь интересно! — Кийр трет свои покрасневшие уши, цветом они также напоминают созревшие ягоды рябины.

— Видите ли, друзья, дело в том, что я в молодости очень любил рябиновую наливку или же, как ее в то время называли, «рябиновку»… Ну, получил я от властей лот полагающийся мне надел и стал ломать голову, как же его назвать. Вот тут-то мне и припомнились те старые времена, и название было найдено: Пихлака! В тот же день устроил крестины, посадил возле своего наполовину выстроенного «дворца» четыре красивых рябинки. Так было дело; теперь вы уже немного знаете историю моего хутора, хотя сам-то хутор еще и не увидели. Ага — теперь он уже и виднеется, вернее, он виден только мне, вы же еще не знаете, куда смотреть. Но подойдем поближе, тогда увидите.