Только Кийр пребывает в беспрерывном расстройстве, он будто в котле с кипящей водой живет. Ему кажется, что обитатели всей округи носят на плече лопату, чтобы выкопать ему яму.

Путники добираются до хутора Юлесоо, о котором уже столько говорено и писано. В правой части просторного двора находится старый жилой дом и при нем — рига, гумно и конюшня, а прямо против проселочной дороги красуется новый двухэтажный, совершенно достроенный дом. Тут не цеплялись за установившееся обыкновение: закончив строительство нового дома, непременно разрушить старый, словно стыдясь своего прошлого и его предметов. Из новых дворовых построек достойны внимания амбар и коровник.

Что сразу бросается в глаза пришедшим, так это порядок, в котором содержится двор, необычная чистота всюду. Нигде, ни возле амбара, ни под стрехой, не валяется никаких ненужных предметов. Как видно, все находится на своем определенном месте. Посреди двора посажена стройная береза, вдоль дворовой ограды растут молодые клены и готовые вот-вот расцвести сиреньки.

— О-о, Юлесоо теперь и не узнать! — Леста делает большие глаза, на мгновение останавливается и оглядывается вокруг.

— Да, — Тали в свою очередь останавливается и кивает головой, — гляди, как развернулся наш школьный друг Тоотс!

— Фуй! Тоотс тут ничего не сделал, — ворчит Кийр. — Все деньги и хлопоты — от хутора Рая.

— Но ведь и он тоже…

— Да ничегошеньки! Сам Йоозеп и палец о палец не ударил. Все ему готовеньким преподнесли. Я же сам видел.

Бывший школьный приятель все больше раздражает Лесту, он уже хочет резко ответить Кийру, но именно в этот момент возле нового дома раздаются громкие голоса, можно подумать — там происходит ссора.

Юлесооскому хозяину Йоозепу Тоотсу, который только что вышел из дому, Киппель уже успел представить капитана Паавеля. Последний же повел себя при этом неожиданно шумно. Леста и Тали приближаются к ним, прислушиваясь. Следом, насупив брови, с хмурым лицом семенит Кийр.

— Стало быть, вы и есть господин Тоотс! — радостно восклицает капитан.

— Я о вас много наслышан и читал тоже! Наконец-то мне выпало это счастье: увидеть вас собственными глазами! Дай вам Бог здоровья и удачи в делах! Ведь вы — хоть мирное время взять, хоть военное — личность легендарная, вы стали героем уже на школьной скамье!

Капитан хватает обеими руками руку Тоотса и трясет с такой силой, что тот в своей хворости поначалу не в состоянии и слова вымолвить, лишь растерянно улыбается.

— Ну что такого я… — бормочет он наконец. — Люди преувеличивают. Так ведь и о вас мне тоже доводилось слышать, господин капитан. Да, да.

— Ну чего же обо мне-то!.. — Паавель машет рукой. — Я того не стою, чтобы про меня говорить.

— И все-таки молва о вас идет, взять хотя бы Тыниссона из деревни Кантькюла, каждый раз, когда нам случается где-нибудь встретиться, он о вас вспоминает.

— А-а, Тыниссон! Да, да, он мой старый боевой соратник. Ого, с ним мы проделывали головокружительные трюки, и не раз! Но… я веду себя так, будто я единственный человек на свете, — капитан оглядывается, — ваши школьные друзья тоже хотят с вами поздороваться.

— О да, вижу! Гляди-ка, Леста! Кийр! Гляди-ка… гляди-ка… Тали! Не сразу и узнаешь! Здрасьте! Здрасьте! Но как и каким образом вы все так дружно сюда прибыли. Чудеса да и только!

Тоотс с радостью пожимает руки школьным друзьям, даже глаза его увлажняются.

— Идемте, — он увлекает их за собою, — посидим поначалу немного в саду, передохните. Издалека ли вы, господа, путь держите?

— Всего лишь от станции, — отвечает Леста. — Мы вовсе не Бог весть как устали: передохнули у Кийра, отдыхали в лесу… Но до чего же тут у тебя, Тоотс, славное житье! — восклицает писатель, входя в юлесооский молодой сад с декоративными и плодовыми деревьями, который, конечно же, был разбит уже после свадьбы Тоотса.

— Что есть, то есть, — хозяин пожимает плечами, — но вообще-то лучше, чем в прежнее время.

— Великолепно! — Паавель потирает руки. — Именно таким и должно быть хозяйство, если жизнь и пребывание на этом свете принимать всерьез. Глядишь, и я тоже превратил бы свое Пихлака в нечто… хоть немного похожее, но… Но что об этом теперь говорить! Еще подумают, будто я завидую господину Тоотсу.

— Да, везет же некоторым… — Кийр склоняет несколько набок свою кунью голову.

— Везти-то везет, но надобно и самому везти, высказывает свое мнение капитан, особенно выделяя слово «самому».

— А ты, Йоозеп, не мог бы присоветовать мне какого-нибудь стоящего батрака и служанку? — Георг Аадниель напускает на себя деловитость. — Вообще-то я затем сюда, в Юлесоо, и пришел.

— Гм… Батрака и служанку?.. Чего ж ты с этим так припозднился, сейчас все сельские работники уже наняты и при деле. Но мы еще поговорим об этом. А теперь пойдем, посидим там.

Возле изгороди, между двух лип стоит большой прямоугольный стол с двумя длинными скамейками. Все рассаживаются, курящие вытаскивают свои припасы и угощают куревом друг друга.

— Нет, всякого можно было ожидать, на всякое надеяться, — заговаривает Тоотс, — но что на горизонте появится также и наш друг Тали — это, впрямь, и во сне не снилось! Ой-ой-ой!

И школьному другу Тали приходится хотя бы в двух-трех словах поведать, где он живет, чем занят и как вообще его дела. Как раз в тот момент, когда он заканчивает свое нехитрое повествование, возле садовой калитки появляется пышущая здоровьем, в меру полная женщина и, заслонив рукой глаза от солнца, смотрит в сад. «Ог-го! Какие редкие гости!» — с улыбкой бормочет она себе под нос. Одета она только что не по-воскресному и соответствующим образом причесана. Не иначе как уже увидела из окна или же услышала через раскрытую дверь, что во дворе целый полк мужчин, и — само собою! — она тоже должна им показаться.

Несколько неуверенно приближается она к сидящим за столом мужчинам, сожалея, что не заняла руки каким-нибудь предметом, — они вдруг становятся словно бы лишними, их некуда деть, где бы они выглядели естественными… более или менее на своем месте. Но она пересиливает себя и здоровается ясным и звонким голосом.

Все, за исключением самого Тоотса, поднимаются и отвешивают ей вежливый поклон.

— Ну, Тээле, — произносит хозяин Юлесоо с соответствующим жестом, — ты, конечно же, узнаешь всех этих господ, кроме господина капитана Паавеля. Познакомьтесь! Моя жена и…

— Весьма приятно!

Действительно или только кажется такому человеку, как Кийр, но госпожа Тоотс, бывшая раяская Тээле, вроде бы задерживает руку Арно Тали в своей на какое-то мгновение дольше, чем руки прочих. Как знать? Ведь рядом никто не стоит с хронометром и не измеряет точное время. А когда юлесооская хозяйка встречается с Арно Тали взглядом, в ее глазах вспыхивает яркий язычок пламени. И снова никто не может утверждать, предназначается ли эта вспышка ее давнишнему поклоннику и другу или же кому-нибудь другому? Остается лишь догадываться…

Затем Тээле отступает на несколько шагов, вскидывает голову, подбоченивается (должна же она куда-нибудь деть руки!) и заявляет, что видит чудо из чудес: происходит встреча четырех школьных друзей и одной школьной подруги, и не когда-нибудь, а в совершенно рядовой будний день… и не где-то, а в Юлесоо! Подобное обычно случается лишь в книгах и никак не в повседневной жизни. Но пусть ей позволят сначала немного прийти в себя, небось потом она расспросит подробнее, как и каким образом, если употребить излюбленное выражение Тоотса, когда происходит что-нибудь из ряда вон выходящее. А теперь пусть ее извинят! — она должна на минутку уйти. Но — скоро вернется назад.

Тээле и впрямь торопливо идет к жилому дому и приостанавливается возле калитки, где появился хозяйский сын Лекси, порядком измазанный, с пальцем во рту.

— Не ходи туда, — предупреждает мать, — пока я не приведу тебя в порядок! Что это ты вечно палец во рту держишь, ведь уже большой мальчик! Лучше уж засунь в рот весь кулак. — И про себя почти с неприязнью: «Надо же, чтобы у него проявились все тоотсовы замашки школьных времен!» И вновь обращается к сыну: — Иди в дом, вымой лицо и надень что-нибудь поновее, не то ты — как чумичка-замарашка.

Хозяйка уходит в дом, а Лекси и не думает выполнить материнское распоряжение. Подгоняемый любопытством, мальчик подкрадывается все ближе к гостям, пока его не замечают.

— Послушай, Йоозеп, — Леста толкает школьного друга в бок, — а этот мальчуган случайно не твой сын?

— Мой, а как же. — И зовет сына: — Что ты там прячешься, Лекси? Подойди сюда, поздоровайся с гостями-дядями! Палец изо рта!

Робко и как-то боком подходит мальчик к столу и протягивает всем по очереди свою грязную ладошку. Проделав это, он мигом смелеет.

— Это ты, дядя бородатый, дал мне в тот раз маленький ножик? — Лекси задерживается возле Киппеля.

— Я, а то кто же. Он у тебя цел?

— Не-ет! Потерял. Давно уже.

— Жаль! Мне сегодня нечего дать тебе в замен. Сегодня у меня нет с собой ничего такого, золотко, разве что… постой, постой, я погляжу в своем мешке!.. вот плиточка шоколада. Но если ты когда-нибудь приедешь с отцом в город и разыщешь меня, я, всеконечно, подарю тебе новый ножик, да побольше, чтобы не так легко потерялся.

— Спасибо! — Лекси отвешивает поклон и — мало того! — даже шаркает ножкой по песку дорожки.

— Славный у вас мальчик, господин Тоотс! — Паавель трясет правой рукой ручонку Лекси, а левой поглаживает спои обвисшие усы.

— Поживем — увидим! — Кийр усмехается. — Дайте срок, небось подрастет и начнет выкидывать фокусы, до которых у Тоотса в свое время руки не дошли.

— Ну-у? И какие же такие фокусы Тоотс выкидывал? Лично я, да и многие другие, знаем господина Тоотса, как отважного воина и верного защитника родной земли — что значат в сравнение с этим какие-то школьные проделки! Да и кто из нас был в школе лучше? Но это не имеет значения. Важно, чем и как человек займется в своей последующей жизни, став взрослым.

— Совершенно правильно! — восклицает Леста. — Безоговорочно присоединяюсь к вашему мнению, господин Паавель. Какой прок в том, что какой-нибудь мальчик или же девочка были в школе, так сказать «образцовыми», если они, вступив в жизнь, беспомощны и ни к чему не способны. Ведь с окончанием школы жизнь человека не заканчивается, а всего лишь начинается.

«Ну, это в некотором роде и в мой огород камешек! — думает Тали. — И как бы я тут ни пытался возразить, все это было бы ребячеством, было бы смехотворным». И на Тали вновь наваливается беспросветная хандра, от которой, как ему казалось, он, по меньшей мере на сегодня, освободился. Взгляд его блуждает по молодому плодовому саду, тот вскоре зацветет — и это будет так, словно сила явью какая-то волшебная сказка.

Тоотс наклоняется к уху сына и шепчет ему то же самое, что сказала прежде мать: пусть идет в дом, вымоется и приведет в порядок свою внешность, в таком виде некрасиво появляться за обеденным столом.

— Но ведь ты и сам — точно арап! — Лекси хихикает.

— Небось, я сам о себе позабочусь. Ступай! И не вздумай кривляться перед гостями!

Мальчик вытягивает губы трубочкой и уходит, сдирая с шоколада обертку.

— Та-ак, ты, стало быть, все-таки побывал там и продолжаешь упрямиться,

— говорит мать, идя ему навстречу из кухни. — Хорошо же! А теперь марш в погреб, я выдам тебе хорошую порцию березовой каши! — Гордая душа Тээле никак не может смириться с тем, что ее сын бегает таким сорванцом. Никто ведь не обвинит самого мальчика, обвинят именно ее, его мать. И что только подумает о ней Арно Тали, этот тонко чувствующий господин, этот эстет?!

— Не подходи со своими розгами! — Мальчуган пятится, не спуская с матери глаз. — Я заору, да так, что и чужие дяди услышат!

— А я тебе рот завяжу, ты и пикнуть не сможешь!

— Не кипятись ты! На, возьми лучше кусок шоколада»

— Бессовестный мальчишка! Погоди, пусть только уйдут гости, небось, я попрошу отца всыпать тебе таких горячих, что надолго запомнишь! Умойся, поросенок!

«Не к спеху», — думает Лекси, делает поворот на пятке и отправляется к рыжебородому батраку Мадису — поговорить. — Знаешь, что это такое? — Лекси показывает ему плитку шоколада…

— Ну а как ты-то поживаешь, дорогой Арно? — осведомляется Тоотс, затягиваясь предложенной Киппелем сигарой. — Все молчишь, как и в школьные годы…

— Живу, не жалуюсь. Заговорю, когда у меня будет что сказать.

— Ну, господа, теперь прошу в дом! — Тээле бабочкой впархивает в сад. — Подкрепимся немного.

— Гм… — Паавель приподнимает свое грузное тело. — Давно ли мы подкреплялись в Пихлака, выходит — теперь снова?

— Ничего! Горожане говорят, что в деревне от движения на чистом воздухе у них развивается тройной аппетит.

— Да, пойдем, поглядим, — Тоотс встает со скамейки, — может, найдется, чем потешить душу.

— Вот и настал черед последней и решительной из моего рюкзака, — Киппель берется за свой заплечный мешок. — После будет видно, с чем мы дальше, к Тыниссону, пойдем.

Однако на этот раз предприниматель ошибается так сильно, как вообще можно ошибиться. Стол в юлесооской столовой накрыт так богато, будто на хуторе Тоотса в разгаре какое-нибудь торжество. Между маслом, ветчиной, вареными яйцами, сыром и тонко нарезанными ломтями хлеба, словно грушевые деревья среди ягодных кустов, красуются два пузатых графина с водкой.

— Прошу, садитесь, — хозяйка делает радушный жест, — попробуйте из того малого, что послал Господь.

— Ничего себе из «малого»!.. — отставной капитан Паавель усмехается себе в усы. — Сюда Господь послал довольно-таки щедрой рукой, а его добрые ангелы еще и подсыпали из рога изобилия. Ой-йей!

Сам хозяин — он где-то в задней комнате немного пригладил свои волосы — возвращается и сразу же садится за стол.

— Ну, будьте добры! — говорит он.

— Садись-ка ты сюда! — Хозяйка указывает место Арно Тали и сама устраивается подле него. Киппель и Леста оказываются друг возле друга, тогда как Паавель — никак не иначе — помещается рядом с Тоотсом. У них ведь так много общих воспоминаний о войне, будет о чем поговорить, даже еще останется. Кийр вначале дотрагивается до одного стула, затем до другого, после чего садится на третий, между двумя пустыми. Завершив этот трудный выбор, он ссутуливается, перегнувшись, будто складной ножик, и испускает глубокий вздох.

— Ну-ну, Аадниель, что с тобой стряслось? — заботливо спрашивает хозяйка дома.

— Ничего не стряслось, — Кийр прищуривает глаза, сморкнувшись разок по своей давней привычке внутрь себя. — Смотрю, что придут еще двое — тут два пустых стула.

— Если даже и придут, что с того, ведь они не потревожат тебя. Они очень тихие.

— А что, если они захотят сесть вместе, тогда я должен буду подвинуться.

— Поступай, как знаешь, это неважно. Эти двое теперь всегда рядом, может быть, им даже и захочется побыть иной раз врозь.

— О ком это вы… о ком ты говоришь, Тээле? — Кийр выпрямляется.

— Я имею в виду отца и мать Йоозепа.

— Отца и мать Йоозепа?! — У пихлакаского хозяина но спине пробегает холодная дрожь. — Н-но он-они же уж-же ум-ум-умерли!

— Это верно, но Йоозеп Тоотс вроде бы где-то вычитал, что в богобоязненном и приличном семействе ставят на стол приборы и оставляют стулья также и для любимых усопших, тогда — в случае, если окажутся в этих краях — они увидят, что их не забыли.

— Оставь, Тээле! — Тоотс усмехается, махнув рукой. — Это было когда-то сказано просто так… между прочим и не всерьез. Что об этом еще!..

Пихлакаский хозяин вновь ссутуливается. «Что за чертов сегодня день», — рассуждает он. С самого утра суют ему в нос покойников, а теперь он должен еще и сидеть между двумя такими экземплярами! Дурак же он был, что ушел из дому!

— Оставим такие разговоры, — произносит Тоотс веско, — лучше выпьем по доброй рюмке. Ваше здоровье! Да здравствуют школьные друзья!

— …и школьные подруги! — добавляет Леста, улыбаясь хозяйке.

Звенят рюмки, как звенели некогда на свадьбе Тоотса. Капитан Паавель, по всему видно, томится желанием поговорить, словно курица, которой пора снести яйцо. Но бравый Кентукский Лев предоставляет ему пока что попариться в собственном соку и разглагольствует сам; мол, пусть каждый быстренько положит себе еды в тарелку, сколько успеет, не то будет поздно, скоро на столе уже не останется ни кусочка, ни глоточка! Мол, на него, Тоотса, вдруг напал такой волчий аппетит, что он смолотит все, прежде чем гости успеют досчитать до трех. Мол, пусть гости опрокинут по рюмочке за одну и за вторую да еще и за эту, третью, ногу и…

— Йоозеп! — Тээле вскидывает брови. — Ты вовсе от рук отбился! Что с тобой происходит?

— Со мной? Со мной ничего не происходит, но от рук я и впрямь могу отбиться: я до чертиков рад, что мои друзья и однокашники так дружно пришли меня проведать. Сейчас я даже о своих старых болячках забыл и готов пуститься в пляс. Стало быть, тем же путем — вперед! Будьте здоровы!

Чем чаще поднимаются рюмки, тем оживленнее становится разговор, особенно — между Тоотсом и Паавелем. Прочие же сидящие за столом, за исключением Киппеля, скорее лишь пробуют крепенькое, а от «основательной работы» уклоняются. Кийр, насупившись, глядит на беседующих и сравнивает юлесооскую жизнь со своим житьем в Пихлака. Рай — и ад! В Пихлака постоянный вой и зубовный скрежет, тогда как тут, в Юлесоо… Откуда, черт побери, берется у них это хорошее настроение, эта радость? Небось, все — от достатка, который царит в доме. Да, дом Тоотса — как полная чаша, видали, даже и винный погребок он у себя держит.

— Эх, чего вам не жить, господин Тоотс! — Капитан Паавель хлопает юлесооского хозяина по плечу. — Вы уже начиная со школьных времен — герой. Били врагов, словно прибрежный житель — крыс, всюду выделялись своей храбростью, и… и вот теперь у вас тут, в Юлесоо, божественная жизнь.

— Что верно, то верно, — Тоотс кивает. — Грех жаловаться.

— Да, так оно и есть. Каждому свое. И я тоже был на —войне и тоже совершал и то, и это. Получил в награду славный хуторок, мог бы жить да жить… Ну, что из этого получилось, вы и сами знаете. Сейчас я с радостью объединился бы с господином Киппелем, стал бы хоть продавцом в колониальной лавочке, но у меня даже и на это денег нет. Если друзья не помогут, то…

— Какие друзья?

— Господин Леста, Тали и старый толстяк Тыниссон. мой верный соратник по битвам, к нему-то я отсюда и направлюсь.

— Ежели дело обстоит таким образом, то и я могу внести свой посильный вклад. Негоже мне отставать от своих славных школьных друзей! Можете смело рассчитывать и на меня.

— Прекрасно! — произносит Паавель. — Дай вам Бог на сто лет здоровья! Все будет в свое время вам честь по чести выплачено. Мне бы только снова встать на ноги, тогда сразу…

— С этим спешить незачем.

Мужчины пожимают друг другу руки и — по меньшем мере одна из целей этого путешествия уже достигнута.

Тээле и Тали разговаривают то тише, то громче, временами голоса их понижаются даже до шепота, и тогда Кийр мысленно отпускает на их счет такие замечания, какие не каждый бы себе позволил.

— У тебя, Тээле, есть сестра, кажется, Алийде… Где она? — спрашивает Тали между прочим.

— В Рая, по крайней мере пока что там. Она при отце за хозяйку. Наша матушка умерла, ты, может быть, слышал.

— Да-да. Но почему ты сказала, что Алийде там пока?

— Гм… да ну тебя, Арно! Неужто ты до сих пор не знаешь, что жизнь каждого человека переменчива. Вот и кораблю сестрицы подошла пора пристать к так называемому берегу семейной жизни.

— Это верно. А за кого она идет?

— Догадайся.

— Где ж мне догадаться. Я за прошедшие годы отстал от паунвереской жизни, здешние новости, из тех, что посвежее, доходят до меня лишь случайно и с большим опозданием.

— Помнишь ли ты еще нашего школьного друга Тыниссона?

— Господь милосердный! Как же не помнить! А-а, стало быть, за Тыниссона она и выходит?

— Ну да. Имей в виду, зайдешь в Рая, так сестрица наверняка пригласит и тебя к себе на свадьбу.

— Но ведь… я то ли слышал, то ли читал где-то, — припоминает Арно, — будто на Лийде собирался жениться писатель Лутс…

— Ах, слушай болтовню Лутса! Он долгое время околачивался где-то там, в России, и разумеется позабыл все свои обещания.

— Аг-га-а, стало быть, вот как обстоит дело.

— Да, так, дорогой Арно. Ну а теперь расскажи, как живешь ты… со своей Вирве?

— С Вирве… гм… Я и не живу больше с Вирве.

— Что? Как? — Тээле опускает на стол нож и вилку, которые были у нее в руках. —Это что за разговор?

— Разговор на полном серьезе, но мне сейчас не хочется об этом распространяться.

— Боже правый! — Сраженная услышанным, Тээле судорожно сжимает на груди руки и устремляет взгляд к потолку. Однако дальнейшее выражение ее эмоций прерывает Леста, которому уже набили оскомину разглагольствования Киппеля о торговле, и он пересаживается к Тээле и Арно. Кроме того, Тоотс опять хочет что-то произнести.

— Ну что же, дорогие друзья, — он поднимает свою рюмку, — нам не остается ничего другого, как выпить еще чуток все той же марки, потому что у нас тут сидят двое грустных друзей, ослабевшему духу которых мы должны поставить подпорки. Я, правда, не знаю, какие такие камни лежат на сердце Кийра и Тали, но оба молчат… как молчали израильтяне во времена древнего пророка Илии. [44] Поэтому наш долг…

— Пусть Кийр сам за себя отвечает, — возражает Тали, — что же до меня, так я болтаю безостановочно. Я уже и не помню, где и когда так много разговаривал.

Кийр отвечает за себя отменным сопением, втягивает разок вовнутрь содержимое носа, прошмыгивает мимо одного из «покойников», который от него слева, и садится на место Лесты рядом с Киппелем.

— Знаете ли, господин Киппель, — он наклоняется к уху предпринимателя,

— я сам стану вашим компаньоном, если продам хутор. Как вы думаете, сможет ли Паавель купить его обратно?

— Поди знай. Сейчас-то у него, насколько мне известно, больших денег нет, но он говорит, что имеет добрых друзей, которые ему помогут.

— Кто же это такие?

— Он очень надеется на своего друга и соратника Тыниссона.

— Ну-у! От этого жмота и свиноубийцы он ждет помощи! Скорее палка плясать пойдет, чем этот человек одолжит кому-нибудь копейку. До чего же наивны некоторые люди! И пусть Паавель также не надеется, что я за ним хоть один цент долга оставлю. Нет, нет! Я сам купил у него это хламье за наличные и продам на таких же точно условиях. Да, верно, для меня этот проклятый хутор то же, что дубина для собаки, но… в долг я не продам.

— Ну что ж, — Киппель почесывает бороду и шею, поступайте, как знаете.

Дверь столовой медленно с легким скрипом открывается. Кийр оборачивается и видит на пороге два существа: один — слаб по малолетству, другой — беспомощен от старости. Хозяйский сын Лекси еще только будет человеком, тогда как звонарь паунвереской церкви Кристьян Либле — был человеком. «Ну не чудо ли, что жалкие кости звонаря все еще не рассыпались»,

— думает Кийр. морща нос; этот старик всегда был ему не по нраву. Но если бы тот, кто всех насквозь видит, стоял тут где-нибудь рядом, он непременно спросил бы: «А нравился ли кто-нибудь когда-нибудь Георгу Аадниелю Кийру?»

— Ну входите, входите, раз уж вы решили прийти! — кричит Тээле, глядя на дверь. — Не устраивайте сквозняка!

— Ой, Тээле, госпожа хорошая, — начинает Либле хриплым голосом, ковыляя от порога, — так я сюда, в комнату, вроде как и не пошел бы, да Лекси пристал, иди да иди! Здрасьте, почтенная публика! Я ведь и не враз разгляжу, кто здесь есть-то — один глазок, и тот вроде как во дворе на солнышке остался. Небось не прозреет, покуда не пообвыкнет к комнате.

— Хорошо! — произносит хозяйка. — Садись вон туда, там есть два свободных места… Лекси, проведи!

— Вот тебе и на! — Кийр смотрит на своего нового соседа по столу. — Опять, если и не совсем покойник, то во всяком случае из тех, кто не сегодня-завтра отправится в адский котел.

— Да-да, — Либле надсадно и хрипло дышит, — иной раз мне сдается, что я вроде как старею. Да что тут поделать, как тут быть.

— Давай-ка поешь! — Хозяйка накладывает ему на тарелку еду. — Смотри, вот тебе даже и стопка водки. Ешь и пей, поговорить успеешь.

— Спасибочко, спасибочко, дорогая хозяюшка! Вот уж никак не могу хоть денек пропустить да не притащиться сюда, в Юлесоо, а нет — так вроде как кому-то чего задолжал.

Лекси не нравится из еды ни то, ни это — капризничает, хнычет, наконец отхлебывает из отцовской рюмки и на закуску лижет чистую горчицу.

— Он что, всегда так поступает? — спрашивает Леста.

— Да, каждый раз, когда у нас гости. Знает, что тогда у меня нет времени всыпать ему как следует. Сам-то Йоозеп его не трогает — волк волчонка не заест. Порою люди тут, в Юлесоо, становятся прямо-таки несносными.

— Ну, ну?! — произносят Леста и Тали в один голос.

— Да, совершеннейшая правда. Мне частенько здешнее житье-бытье надоедает, и я удираю на денек-другой в Рая, передохнуть.

«Эг-ге-е! — Кийр слушает, затаив дыхание. — Стало быть, жизнь тут вовсе не столь гладкая, как показалось с первого взгляда. Да, да, большая ложка рот дерет, да и как знать, такая ли уж большая величина в здешнем доме этот Кентукский Лев!»

И сразу же хозяину хутора Пихлака становится так приятно, будто он отхлебнул славный глоток сладкого вина. Кийр заводит разговор даже с этим отвратительным Либле, который сидит рядом и от одежды которого несет табачищем.

Но старик и не слушает Кийра, а обращается ко всему столу.

— Вот теперь я уже вроде как начинаю слышать и видеть, кто тут есть в наличии, кроме хозяев, — рассуждает он. — Один — мой старый дружок Арно Тали, другой — его я, правда, знаю меньше, но все ж таки помню — это Леста, молодой господин, он в приходской школе был до того малого росточка, что… А Кийра, пустопорожнего, я сей же час распознал: вечно-то он сопит и сопливится. что твоя дурная погода. А вот этих двоих господ я и впрямь не знаю. Ну, как же ты поживаешь, дорогой Арно?

— Живу… грех жаловаться.

— Благодарение Господу! Вот ведь оно как, снова сподобился мой глаз тебя увидеть, но это, похоже, и есть тот самый, последний разок. Больше уж… Да, и я бы тоже не жаловался на свою жизнь, только вот здоровьишко вроде как на нет сходит. А так-то можно хоть бы и жить. Дочка давно замужем, уже и двое ребятишек у нее есть, теперь нам со старухой было бы куда как славно грызи, друг друга, чтобы убить время. И то сказать, оно чистая правда, когда говорят, будто жизнь человека — тот же сапог: чуть по ноге обносится, тут ему и конец.

Похоже, болтовня старого звонаря раздражает не только Кийра, но и кое-кого еще.

— Господа, — хозяйка обводит взглядом застолье, — отчего это вы не едите и не пьете?

Все благодарно кланяются. Довольно, довольно! Затем уже только господин Паавель добавляет:

— О-о, госпожа, если бы мы в городе знали, что вы нас так обильно угостите, мы бы два-три дня до поездки в деревню ни крошки бы не ели. И еще вопрос, в состоянии ли мы теперь двинуться в дальнейший путь?

Не нужно преувеличивать! Но если гости и вправду уже ничего не желают, можно бы пойти и взглянуть на прочие помещения хутора Юлесоо, хотя там и нет ничего стоящего внимания.

— С удовольствием! С удовольствием! — Все, кроме Лекси и Либле, поднимаются из-за стола и переходят в соседнюю комнату.

— Либле, — спрашивает хозяйский сын, когда они остаются вдвоем, — чего это ты водку не пьешь?

— Поди знай, позволят ли хозяева? — говорит звонарь в нерешительности.

— Какие еще хозяева?! — храбро возражает Лекси. — Теперь я за хозяина, и я разрешаю.

Он наполняет стопку для Либле и себе тоже наливает половину. — Будь здоров! Раз праздник, так пусть будет праздник!

А Тоотс и Тээле показывают гостям помещения, и капитан Паавель не находит иных слов, кроме как «превосходно!» и «великолепно!» И хотя жилой дом хутора Юлесоо не представляет собой ничего из ряда вон выходящего, все помещения его сообразны своему назначению и хорошо обставлены. Леста и Тали с удивлением видят, что в «кабинете» Тоотса имеется и порядочное собрание книг.

— Гляди-ка, — Леста толкает школьного друга в бок, — даже и дядюшка Лутс на полке стоит.

— Да, здесь должны быть все книги Лутса, — объясняет хозяйка, — жаль, что он сам не приехал вместе с вами.

— Ничего, он еще приедет, — высказывает свое мнение Тали. — Если не раньше, то на свадьбу Лийде мы его приведем, пусть даже придется применить силу.

— Да, да, непременно приведите его с собой!

— На чью свадьбу? — удивляется Леста. — Кто это снова собирается «грызть друг друга, чтобы убить время», как говорит Либле?

— Узнаешь. Но погляди, чьи тут книги стоят!

— Пустое, — произносит Леста, застеснявшись, — что они есть, что их нету!

— Это решать читателям, а не тебе. Но одно я хотел бы услышать от тебя самого: почему их так мало?

— Да так, — Леста пожимает плечами, — в этом, само собой, повинны либо недостаток таланта у автора, либо лень.

— Нет, ни то, ни другое. — Тали энергично трясет головой. И добавляет наполовину для себя: — Сидит человек там, в своей аптеке, и словно ворует время для писательской работы… Вот многие и считают его всего лишь дилетантом. Давно пора отбросить все остальное и пойти своим, избранным путем.

— И я об этом думал, по меньшей мере, тысячу раз, но… гм… Стань я писателем-профессионалом, у меня — я знаю! — было бы такое чувство, словно я стою перед своими читателями обнаженным. Все бы думали, будто я считаю себя очень важной персоной. А я не хочу быть важным. Хочу быть… гм… ничем.

— Вот те на! — Тали разводит руками, — сделайте милость, поймите его!

— Я-то и впрямь не пойму, — чистосердечно признается Тоотс.

— Я тоже, — присоединяется к нему Тээле, смахивая концом передника пыль то с одного, то с другого края полки. — Но попозже я обдумаю эти слова.

На немудреном письменном столе Тоотса возвышается стопка газет и журналов, тут же — письменные принадлежности, блокноты и какая-то раскрытая книга.

— Что же, Тоотс, ты не заведешь себе письменного стола помоднее? — спрашивает Тали, разглядывая титульным лист книги. — Все прочее здесь — как на подбор, а стол маленький и убогий.