— Это правда, — Юули кивает головой. В своей беспомощности и с непривычки она немного размякла и теперь чувствует себя менее подавленной, чем прежде. Теперь она с удовольствием приготовила бы городским гостям мясное блюдо с яичницей, все бы сделала, как надо, если бы в кладовке не сидел ее мучитель.

А мучитель действительно все еще сидит в кладовке, не смеет оттуда выйти: чего доброго, увидят. Лижет масло и сметану, ковыряет ветчину, сам есть не хочет, а уделить хотя бы немножечко кому-нибудь другому — и того меньше. «Долго ли эти дьяволы будут там торчать, они, похоже, и не собираются уходить?» — рассуждает он, все больше злясь. «Да, убеждаешься, что есть на свете люди, у кого нет ни малейшей совести! И мое масло они, само собой, сожрут до последней крохи — в этом не приходится сомневаться. И все по вине этой карги Юули. Могла бы сказать этим бездельникам, что… что ей недосуг их принимать, что она должна немедленно куда-нибудь идти — и все было бы в порядке». — Ну погоди же, старая кочерыжка, громоотводиха, небось он, Йорх, потом покажет ей, где ее настоящее место! Когда-нибудь эти незваные гости все же уберутся, ведь не останутся они, дьяволы, тут жить.

Но так уж с давних времен установилось: каждое мало-мальски заметное волнение влияет на организм Кийра… определенным образом. Вскоре пихлакаский властелин чувствует в своем нутре известное брожение, которое сопровождается ужасающим скрежетом и шумом — можно подумать будто Георг Аадниель проглотил парочку мельничных жерновов. Ему необходимо пойти…

Кийр тихонько приоткрывает дверь, ведущую из кладовки в прихожую, и прислушивается. Да, эти там, в комнате, все еще продолжают галдеть, и если он станет ждать, когда они уберутся, с ним может приключиться нечто неприятное. Вперед!

Расчет пихлакаского хозяина был совершенно верен, и псе шло бы своим чередом, если бы в дело не сунул свой нос некий своенравный господин, которому время от времени приходит охота ставить с ног на голову всяческие планы и намерения. Имя этого господина — Случай. Вот и случается, что как раз в то время, когда Георг Аадниель бочком выбирается из кладовки в прихожую, дверь, ведущая в комнаты, внезапно распахивается и — словно бы кем-то вытолкнутый — нос к носу с крадущимся Кийром оказывается какой-то человек.

— Ну? — Паавель выпучивает глаза на обитателя кладовки, будто перед ним привидение.

— Ну?! — восклицает в свою очередь хозяин хутора Кийр, поскольку никакое другое слово на язык ему не наворачивается. Зато с противоположного конца выворачивается — прр и трр.

— Ты вроде бы находишься в Паунвере.

— К-кт-то это сказал?

— Твоя собственная супруга.

— Кхе-гм, нуда, я и нахожусь в Паунвере. Нет, я только что из Паунвере вернулся. Нет, я только еще иду в Паунвере… Я был в хлеву, подновил скотине подстилку.

— Гм… — Паавель мотает головой. — А я опьянел, никак не пойму, о чем это ты говоришь. Был и пришел, и… и теперь ты тут. Да и вообще Бог знает, ты это или не ты. Скажи, как твое имя?

— Кийр, ну!

— Да, верно — Кийр! Но ты же находишься в Паунвере. Супруга сказала.

— Ах Юули, что ли?

— Ну да.

— Ох уж эта Юули! — Хозяин Пихлака быстренько приходит в себя. — Она немного… ну, того… — Он стучит себя по виску. — Ее не стоит принимать всерьез. Я только обещал пойти в Паунвере, но это вовсе не значит, будто я уже пошел. Был в хлеву, подбросил кое-что скотине пол бок и в ясли. Ты же понимаешь — крестьянские заботы Ежели бы я знал, что ты здесь, сразу бы пришел и… Ну, как твои дела?

— Погоди, схожу до ветру, тогда и скажу.

— Мне тоже надо до ветру. Разве ты не слышишь, как внутри у меня бурчит — брр, брр?

— Слышу, а как же. Вот и сходим: одна дорога — два дела.

— Да, сходим. У меня… черт, как бы не опоздать! После этих слов Кийр, придерживая штаны, припускается куда-то в неопределенном направлении.

Паавелю приходится довольно долго стоять во дворе и ожидании Кийра, капитан хочет самолично ввести пихлакаского хозяина в дом, как бы в подарок своим спутникам. Садится на ступеньку крыльца, закуривает и подпирает рукой щеку. Голова у него тяжелая, но все же работает.

Ну да, стало быть, он снова находится в своем дорогом Пихлака и… Но что это такое? Погоди, повремени, как это понимать? Дорогой Пихлака… Собственно, так ли уж он ему дорог, как представлялось из Тарту? Довольно-таки заурядный хуторской надельчик теперь, в руках Кийра, заметно пришел в упадок. И вот что… Поскольку в Тарту у него, Паавеля, не было лучшего занятия ему там вообще нечем было заняться! — он постоянно и беспрерывно думал о своем прежнем владении, раздул и мечтах его красоту и преувеличил свою любовь к нему. Вот как обстояло дело! И все-таки негоже ему теперь ни с того ни с сего впадать в другую крайность.

Наконец невесть откуда появляется Кийр, он кисло улыбается.

— Ну а теперь — айда в дом, поглядим, что другие-прочие там поделывают!

— Что за другие-прочие? — Кийр разыгрывает из себя ничего не ведающего.

— Небось увидишь. Иди же, иди, теперь я тебя уже не отпущу, не то ты опять умчишься Бог знает куда. А ну, взгляните, мои господа, — капитан подталкивает Кийра «перед, — вот он, пихлакаский хозяин во всю свою величину! — И, обращаясь к самому Кийру, спрашивает: — Узнаешь этих господ?

— Не узнаю, — врет Аадниель и мотает головой.

— Что ты паясничаешь, Кийр!? — Леста поднимается из-за стола и хватает школьного приятеля за руку. — Ты не узнаешь меня? Погляди мне в лицо!

— Так вы… так вы… — бормочет Кийр, заикаясь, — Леста?

— Разумеется. Кто же еще?

— Гляди-ка, каким большим вырос, да и постарел! Ох, здрасьте, здрасьте, дорогой школьный друг! Подумать только, как много времени прошло с тех пор, как мы в последний раз виделись. Чего же тут удивляться, что я тебя на сразу узнал.

— Хорошо, а этого господина? — Леста делает жест в сторону Тали. — Ты что, и его тоже не узнаешь?

Снова Кийр вначале разыгрывает небольшую комедию. — Господи помилуй! — восклицает он наконец. — Это же Арно Тали! Здрасьте! Как идет жизнь? Так ведь я и тебя тоже давным-давно не видел. Слышал только, будто теперь ты живешь в Таллинне… Ну да, отчего бы и нет! Таллинн — город красивый.

— Так, — вновь включается в разговор Леста, — но господина Киппеля ты, конечно же, знаешь?

— Узнаю, а как же, и если не по чему другому, то хотя бы по узлу, который он всегда на себе таскает. Здрасьте, господин Киппель!

— Здрасьте, чудо Господне! Стало быть, только по узлу и узнаете? А меня самого вроде бы и нет вовсе?

— Не совсем так, но все же…

— Хорошо! — произносит Паавель. — Сядем снова за стол и с радостью насладимся тем, что Бог послал. Господин Киппель! Только что шла речь о вашем рюкзаке, не найдется ли там часом еще чего-нибудь для нас?

— Как не найтись, — предприниматель извлекает из своей заначки новую бутылку. — Поглядите, господин ландрат [40] Кийр, и не относитесь с презрением к моему заплечному мешку. Этот мешок, или узел, как вы его называете, творит чудеса. Не далее, как сегодня утром, я сунул в него всего лишь одну бутылку, а теперь их уже… Не знаю точно, сколько их там, потому что они все время приумножаются.

— Фуй! — Кийр сопит, — такие разговорчики разводите где-нибудь в другом месте, а в Пихлака в черную магию не верят. Но Господи помилуй! на столе нет ничего съестного! И о чем только хозяйка думает! До чего бестолковое существо! Юули! — зовет Кийр. — Юули! — Когда же перепуганная хозяйка появляется в дверях заднем комнаты, продолжает: — Послушай-ка, душа моя! Ты что, решила уморить наших дорогих гостей голодом?

— Вовсе нет, но я подумала, что вы теперь хотите между собой побеседовать, вот и ушла, чтобы не мешать.

— Побеседовать между собой удается только в том случае, — повторяет Кийр с ударением, — если желудки полны и настроение хорошее. Поэтому, старушка Юули, на жарь нам ветчины и залей ее яичницей — ну да ты сама знаешь.

— Столько-то я знаю, — хозяйка бросает робкий взгляд на сидящих за столом и отправляется в кладовку. «Ох, Боже милостивый! — Она подносит дрожащую руку ко лбу. — Если я теперь приготовлю мало, будет плохо, а если много, будет еще хуже. Не знаю, как и быть…»

Тем временем капитан Паавель отпивает отменный глоток, устанавливает локти на столе, обхватывает руками голову и командует:

— Ну, Кийр, теперь, когда мы тебя все-таки заполучи ли, теперь отчитайся перед нами, каким образом ты ведешь хозяйство.

— К-ка-ак я должен это сделать? — спрашивает Георг Аадниель, заикаясь.

— Расскажи о своих полях, о лошадях и коровах, о скотине помельче, о видах на будущее и так далее. Любому бобылю [41] и то есть что сказать о своем хозяйстве, о тебе же и говорить нечего. Давай выкладывай!

— Да-да, но ведь я еще только начинающий, и пусть господа не удивляются, у меня пока что всего в обрез, и все мое устройство еще не набрало полных оборотов. Две лошади, четыре коровы, одна телка, две свиньи с поросятами, пять овец, куры… вот и весь мой домашний зверинец.

— Для начала достаточно! — Леста кончиками пальцев выбивает по столу дробь. — Как мне известно, многие, многие начинали на своих двадцати пяти гектарах с гораздо меньшего.

— Нет, я ведь не жалуюсь, дорогой школьный друг, — Кийр склоняет голову слегка набок, — но самое большое наказание, что в наше время никак не найдешь путных батраков. К примеру, был тут уже с самого начала батрак по имени Март, фамилия его Прууэль…

— Послушай, Кийр, — Паавель стучит по столу. — Что-6ы о Марте — ни одного дурного слова! Март — золотой человек, мы с ним прошли всю войну, а после работали бок о бок тут, в этом самом Пихлака. И если он отсюда ушел, так в этом ты сам и виноват. Святая правда!

Пихлакаский хозяин бросает на капитана испытующий взгляд и продолжает:

— Теперь у меня некто Яакуп, человек уже старый, одним глазом все же немного видит, а вторым — нисколечко. Он, правда, старается, да работа в его руках не очень-то спорится. Я и взял бы кого-нибудь помоложе и посильнее, и жалованья положил бы побольше, но где такого возьмешь, все прежние хуторские батраки перебрались в город на хлеба полегче.

— Тут ты частично прав, — Паавель кивает. — Меня и самого-то потащили в город затем, чтобы лишь пирожными из кондитерской питаться.

— Постой, Йорх! — восклицает Леста. — У тебя же были родители, братья и… Где они?

— Средний брат погиб на войне, мать умерла прошлой зимой, отец и младший брат живут в Паунвере, там же, где и прежде. В их хибарке пристроилась и моя свояченица Маали, она, так сказать, при них двоих за экономку, да еще и вяжет помаленьку, когда время позволяет.

— Отчего же они не переезжают сюда?

— А-а, почем я знаю! — Георг Аадниель машет рукой. — Отец и брат уже давно не в ладах со мной.

— А теперь ответь, Кийр, совершенно откровенно и правдиво, — капитан продвигает свои локти чуть ли не к противоположной стороне стола, — доволен ли ты, что купил этот хутор или жалеешь? Нет, ты подумай, подумай сначала, а потом ответь; главное, чтобы ты сказал правду.

— А что за резон мне врать? У меня и без того голова дурная стала, да я и не умею больше врать, запутаюсь.

— Ог-го-о! Иные именно с дурной головы и начинают врать.

— Видишь ли, Паавель, — пихлакаский хозяин прищуривает глаза, — я могу, положа руку на сердце, сказать, что я и сам не знаю, доволен я этой покупкой или же нет. Когда так, а когда и этак.

— Гм… — Паавель убирает со стола свою правую руку и чешет в затылке,

— в таком случае, это все-таки минус Вот если бы ты всегда был доволен, тогда все было бы в порядке. Ну а виды на будущее — разработка целины и так далее?

— Где ж мне целину разрабатывать — с этим полуслепым Яакупом! Дай Бог с текущей работой справиться. Да я и впрямь собирался выкорчевать ольшаник там, на краю пастбища, сделать поле, но… да вы уже слышали.

— Второй минус, — бормочет капитан.

— Нет, пусть все так, — произносит Леста, кашлянув, но я поражаюсь твоей предприимчивости и смелости, дорогой школьный друг. И у меня тоже есть своя доля предприимчивости, но взяться за такое большое дело — нет! Так высоко взлететь я не в состоянии.

— Ох, дорогой Леста, об этом можно бы много чего порассказать. Ну да ведь я уже и рассказывал.

Яичницу с ветчиной приносят на стол, она пахнет так соблазнительно, что у всех текут слюнки. Только душа Кийра исходит желчью: смотри-ка, сколько всего съестного опять уплывает… просто так… ни за понюшку табаку.

— Спасибо, хозяюшка! — восклицает Паавель. — Это как раз то самое, чего в данный момент жаждут наше сердце и душа. Теперь быстренько под закуску еще по доброму глотку, тогда… Ох, простите! Пусть все же и сама хозяйка за стол сядет, тогда все будет, как надо.

— Ну куда мне! — Хозяйка нарезает для стола хлеб.

Но хотя бы вот это питье она должна отведать, тут ей не отвертеться.

— Ай-ай! — внезапно восклицает Киппель и поднимает вверх мизинец. — Чуть было не забыл…

Предприниматель выходит из-за стола, роется в своем рюкзаке, извлекает оттуда маленькую плиточку шоколада и, галантно поклонившись и щелкнув каблуками своих шикарных бахил, подает ее хозяйке. — Это специально для вас!

— произносит он с мягкой улыбкой, и кажется, будто при этом улыбается даже его борода; в лучах солнца белые пряди, которые уже никогда не изменят своей окраски, отливают синевой.

Киппель возвращается на свое прежнее место, и в передней комнате хутора Пихлака воцаряется почти полная тишина — до тех пор, пока гости не утоляют первый голод.

— Вообще-то я предложил бы вам чего-нибудь и посущественнее, — первым подает голос Кийр, — да нечего предложить в теперешнее время года. Если господа желают, я распоряжусь приготовить еще вторую порцию этого же блюда. Распорядиться?

— Нет, нет! — отвечают гости вразнобой. — Достаточно! Затем уже один Паавель убежденно добавляет:

— Достаточно, достаточно! Если мы наедимся сверх меры, мы не сможем идти. А нам сегодня надо еще одолеть порядочное расстояние. Перво-наперво — до Тоотса, оттуда — в Паунвере, а там и еще дальше. Вместо того, чтобы наедаться себе во вред, я кое-что скажу тебе, Георг Аадниель. Готов ли ты выслушать?

— Почему бы и нет! Говори же, говори, дорогой друг!

— Видишь ли, братец, из твоего рассказа касательно Пихлака я уловил два минуса. Их, разумеется, больше, но достаточно и двух.

— Ну и что дальше?

— Продай мне обратно хутор.

— К-как-кой хутор?

— Ну, этот же самый — Пихлака.

— Гм… гм… Все время мы вели серьезный разговор, теперь, поди, он так и норовит обернуться издевкой. Если бы такую байку завел какой-нибудь Тоотс, тогда еще куда ни…

— Нет, дорогой друг, я не собираюсь над тобой издеваться. А если бы и собирался, то хуже всего пришлось бы мне самому: глядите-ка, описал где-то там круг, ничего лучшего не нашел и теперь вернулся назад выпрашивать свой прежний хутор.

— Гм! И впрямь, не успел ты его продать, как уже хочешь купить обратно!

— Да, такова жизнь: сегодня она поворачивается к тебе одним боком, завтра другим.

Кийр впадает в глубокое раздумье и в еще более глубокое сомнение. — Гм… — наконец он оживляется. — Все возможно, но об этом поговорим осенью. Я купил этот хутор осенью, и если я его продам — если я вообще стану его продавать! — так тоже только осенней порой.

— Хорошо! Я бы на твоем месте поступил точно так же Не думаешь же ты, в самом деле, будто я уже с прибыл сюда готовым покупателем? Нет мысль о покупке явилась ко мне лишь сию минуту, во время нашего разговора.

— Господин Паавель! — Предприниматель Киппель зажигает погасшую сигару.

— Что вы станете делать с хутором? Мы ведь имели намерение…

— Погодите, погодите, господин Киппель! — Капитан машет рукой. — Об этом мы еще успеем поговорить, у нас впереди длинная дорога. Тем более, что теперь нам остается только одно: айда в путь, мои господа!

— Я ничего не имею против этого, — поддерживает его Леста. — Мои глаза увидели то, что они увидели и теперь я могу с миром удалиться. Как ты думаешь, Тали?

— Я совершенно согласен — в путь!

— А ты все молчишь, молчишь, — тихонько укоряет его Леста, — будто на похоронах! Погоди, я пожалуюсь Тоотсу, небось, мы воскресим тебя к жизни.

И вот уже капитан Паавель начинает командовать. Кажется, будто от выпитого коньяка он в конце концов протрезвел.

— Кийр! — рявкает он. — Куда это ты запропастился, мошенник? Ага, вот ты где! Опять хотел улизнуть, а? Разве ты не говорил, что пойдешь в Паунвере?

— Да-да, сейчас! Я только переоденусь, тогда и пойдем.

— Вот и прекрасно. Наша рота станет и больше, и внушительнее.

Однако они направляются в сторону Паунвере не единой ротой, а словно бы сами собой разделяются на две группы. В первой — предприниматель Киппель и капитан Паавель, во второй — школьные друзья Леста и Тали. Кийр болтается между упомянутыми двумя группами, присоединяясь то к той, то к этой. Однако, стоит ему появиться возле какой-нибудь из них, разговор там сразу же обрывается и заводится новый, к прежнему ни малейшего отношения не имеющий. Кийр волей-неволей напоминает во время этого путешествия пятое колесо в телеге.

— Ну, Арно, — спрашивает друга Леста, когда пихлакаский хозяин пристраивается к первой группе путников, — как тебе нравится Кийр?

— Он сейчас почти такой же, каким был в школе. Да и все мы сейчас те же, только держим свои личностные проявления под более жестким контролем. У Кийра же самоконтроль, по-видимому, слабоват.

— Точно такое же мнение о нем и у меня. Не выкинул ли он и сегодня штуку? Интересно, обратил ли ты внимание? Сказали, что его нет дома, что ушел в Паунвере, не так ли? А он был дома. Поди знай, как он Паавелю в руки попал. Кийр, правда, говорил за столом то и се, пытался следы запутать, но ведь и мы тоже не вчера родились. Да, и что из этого следует? Он спрятался, он не хотел нас принять.

— Ну-у!? Ты действительно так считаешь?

— Дорогой мой, я не только считаю так, я совершенно в этом уверен. Его жена, эта кроткая и робкая женщина, врала, будто его нет дома, по принуждению. Ты заметил, как она при появлении мужа совершенно смешалась и убежала в другую комнату?

— Гм… — Тали усмехается. — Сразу видно, что имеешь дело с писателем: он все замечает, все слышит.

Внезапно Кийр отстает от капитана и торговца и поджидает школьных приятелей, он даже делает два-три шага навстречу им и улыбается дружелюбно… нет… все же недружелюбно. У него где-то там, внутри, нечто вроде ледышки, которая дышит холодом.

— Ну, дорогие школьные друзья, — спрашивает Кийр. о чем таком хорошеньком вы беседуете?

— Да так, разговариваем с Тали о том, до чего славно жить летом в деревне! Словно на руках у Бога, тут должны бы улетучиваться все дурные помыслы и все мелочные уловки, у кого они есть.

— Да, сущая правда, — поспешно подтверждает Георг Аадниель. — Вы вот наслаждаетесь природой, а у тех двоих там, впереди, только одна торговля на уме! Природа и их глазах не стоит и трех копеек. Никак не пойму, что они за люди? Добро бы еще были какие-никакие, но дельцы! У Киппеля, этого мешочника, рвань — спереди, рвань — сзади да носогрейка в зубах — вот и все его обзаведение, все имущество.

— Но у него весьма приличные бахилы, — высказывает свое мнение Леста.

— Ха, может, и так! Но ссужать ему деньги под одни 6ахилы — это по меньшей мере рискованно. Я бы никак не стал этого делать.

— Кто же ссужает?

— Ты и Тали, насколько я понял из их разговора.

— Ах вот что. Ну и как, продашь ты свой Пихлака Паавелю?

— Гм, а на какие шиши он купит? Деньги, которые он получил от меня за этот самый Пихлака, уже давно профуканы, он голый, как пуговица.

— Но к осени положение может измениться.

— С чего это оно изменится? Спустить денежки может каждый, а вот заработать снова — на это способен далеко не всякий.

В то же время между Киппелем и отставным капитаном происходит разговор совершенно иного рода.

— Знаете ли, господин Паавель, почему Кийр сейчас от нас отделился?

— Точно не знаю, но… у него там школьные друзья и…

— Друзья друзьями, однако главная причина в другом. Скоро мы пойдем по лесной пильбастеской дороге, мимо деревни Пильбасте, а у него, голубчика, с этим местом связаны довольно кислые воспоминания. Он боится, что я напомню ему об этом.

— Понимаю, вы о том фарсе, который он разыграл с пильбастеским поселенцем? Эпилогом же, по слухам, должен быть суд, о чем нам не далее, как сегодня, поведал Март, прежний пихлакаский батрак. Кийр может еще и за решетку угодить.

— Это так, но здесь еще и до этой истории происходили довольно странные вещи. Точнехонько в тот день, когда мы впервые попали в Пихлака. Вы как раз возвращались из Паунвере, с мельницы.

— Помню, конечно, как не помнить.

— Да, что было, то было, но оставим это, лучше поговорим о чем-нибудь более серьезном, хотя бы о том, с чего это вы так вдруг пришли к мысли купить хутор? Мы ведь собирались объединиться и открыть торговлю. Собственно говоря, мы уже и образовали товарищество, не правда ли?

— Совершеннейшая правда, господин Киппель, но как было не позондировать почву, когда я увидел, что Кийр хозяйство Пихлака заваливает? С другой стороны, если посмотреть на дело вполне серьезно, возникает вопрос: какой же из меня торговец и делец? Вот если бы мы завели корчму, но для более деликатной торговли модными вещами и галантереей… Ну представьте себе, господин Киппель, что за прилавком стоит чурбан вроде меня… мужчина, правда, здоровенный что твой бык, но по сути своей — простак простаком. Зайдут изысканные дамы и господа… Я уже одним своим видом отпугну их.

— Ах, господин капитан, вы просто ищете оправдание чтобы от меня избавиться! Да-да! Ведь я все вижу и понимаю. Но до чего же верно вы в тот раз изволили заметить по поводу своего характера — это было назавтра после того дня, как вы ездили на мельницу…

— И что же именно я заметил?

— Сказали, что у вас каждые пять минут шесть раз меняется настроение. Теперь я вижу, что это и вправду так испытываю это на своей собственной шкуре.

— Господин Киппель! — восклицает капитан с загоревшимся взором. — Не думаете же вы, будто я хочу вас подвести? Ради всего святого! Делайте свои займы у господ Лесты и Тали, а также у Тоотса — я стану лишь поддерживать вас по мере своих сил; я готов ставить свою подпись… сделаю все возможное и не захочу взять ни цента в свою пользу. Если мое достаточно дерзкое намерение пройдет, то есть, если оно осуществится тогда я тоже смогу вам помочь. Только, Боже упаси! не останавливайтесь на полпути из-за меня! Если же мой план сорвется, то весьма возможно, я с какой-нибудь суммой денег все-таки прибьюсь к вам, словно пес у которого нет хозяина. Понимаете ли вы меня, господин Киппель?

— Понимаю, — Киппель протягивает капитану руку. — И одновременно осознаю, что слова мои на ваш счет были несправедливы. Простите!

— Вот и прекрасно! — капитан принимает предложенную ему сигару. — Присядем ненадолго на край канавы, передохнем.

— Именно это я и собирался сейчас предложить. Киппель издал сдержанный смешок. — Посидим, подождем остальных господ. Кстати, вот оно — Пильбасте. Здесь будет приятно вместе с дядюшкой Кийром освежить некоторые старые воспоминания. Он вечно подкусывал меня из-за моего заплечного мешка, дай-ка и я подкушу немного его самого. Нет, я вовсе не затаил против Кийра злобу или еще чего в этом духе; пусть это будут просто… маленькие уколы ради времяпрепровождения.

— Просим присаживаться! — зовет Паавель приближающихся спутников, при этом он расстегивает пуговицы на своем френче и смахивает со лба пот. — Тут отель-ресторан «Пильбасте». Узнаете ли вы еще это дорогое для вас местечко, господин Кийр?

— Небось, узнает, — подхватывает Киппель. — Он побывал тут когда-то в роли доброго покупателя.

— Доброго покупателя? — Пихлакаский хозяин останавливается на краю канавы, и лицо его принимает такое выражение, будто он выпил чернил. — Что вы хотите этим сказать, господин Киппель?

— Разве же вы не помните, как нас тут, в одном из домов, приняли? Фамилию хозяина я запамятовал, но имя бойкой хозяйки — Линда. Лихая бабенка! Интересно, где она теперь, после смерти мужа?

— Не стройте иллюзий, господин Киппель, она снова замужем.

— Конечно, это не моего ума дело, но объясните же, наконец, какого рожна вам недоставало, что вы этого несчастного человека догола раздели? Правда, он был по отношению к нам несколько невежлив, но как вы с ним обошлись — это все же чересчур.

— Все было вовсе не так, как раструбил по всей округе Тыниссон. Тыниссон — пустомеля.

— Ничего подобного! — рявкает Паавель. — Тыниссон самый золотой человек из всех, кого я когда-либо встречал: доблестный муж, как в повседневной жизни, так и на войне.

— Чертово брюхо жирное! От обжорства у него даже мозги заплыли салом, сам не знает, что говорит и что есть на самом деле.

— Гм! — капитан мотает головой. — Слова, которые вы говорите о моем фронтовом друге — тяжелые слова. Вообще, послушав вас, можно подумать, будто вы никогда не имели дела с порядочными людьми. Отчего это происходит? Здорова ли ваша печень? Может, у вас камни в желчном пузыре? Или же у вас обнаружился bandvurm, то бишь солитер? Допустим, что налицо все три недуга — в случае очень полезно время от времени принять добрую рюмку алкоголя. Что вы на этот счет думаете, господин профессор Киппель?

— Oalrait! [42]

— отзывается предприниматель и берется за свой заплечный мешок. — Если бы господин Кийр только людей ненавидел!.. А то для него даже мой рюкзак — как соринка в глазу. Ну да, всеконечно! Но рюкзаку этому цены нет, мы должны быть ему премного благодарны.

— Совершеннейшая правда! — восклицает капитан. — Так сомкнемте же наши ряды, мои господа, подсядем поближе друг к другу, как и положено старым друзьям и добрым соседям! У меня сегодня такое хорошее настроение, словно в ладошку мне птичка какнула. [43] И все время не оставляет предчувствие, будто меня сегодня еще ждет нечто такое, что возвысит мой дух.

— А как же! — ворчит Кийр. — Бутылка в твоих руках пока что непочата.

— Нет, дело тут не только в бутылке, должно, должно существовать еще что-то другое. Время проходит, но счастье не переводится. Выпьем! Пусть живет! Пусть живет Паунвере и все добрые духи, охраняющие эту милую обитель!

Бутылка весело ходит по кругу… то против солнца, то по солнцу, и никто не замечает, что Киппель уже давненько исчез. Это обнаруживается лишь, когда он выходит из лесу, в руке у него — только что вырезанная дорожная палка.

Куда это он ходил, спрашивают его.

— Зашел немного поглубже в лес, — объясняет Киппель. — срезал эту палку. Но второй раз я туда не пойду, во всяком случае, в одиночку.

— Ну, что же там такое? Волк, что ли? Медведь?

— Нет, нет. Там бродит какой-то голый человек Сплошной скелет, борода — обвисла, волосы — всклокочены. Брр! «Что ты тут делаешь?» — спросил я. — «Мне холодно», — ответил он и передернул плечами, да так, что все его кости загремели. Брр!

— Ог-го-о! Ну и ну! Кто же это был?

— Не знаю. Только уж очень смахивал на того пильбастеского поселенца, о котором у нас как раз перед этим разговор шел. Так ли, нет ли, но один я в этот лес больше не ходок ни ночью, ни днем. Прошу, позвольте мне разочек глотнуть, — что-то не по себе.

— Да-а, да-а, — Паавель протягивает торговцу бутылку, — небось от подобных встреч здоровья не прибавится. И не странно ли — сейчас, средь бела дня?! Да и то сказать, здешний лес — густой, и там, в глубине, хоть день, хоть ночь — все едино.

— А ч-что, вы рассказу Киппеля к впрямь верите или к-как? — спрашивает Кийр, губы его дергаются.

— Отчего же не верить, — капитан подмигивает Киппелю, — если пожилой человек говорит.

— Слышишь, Арно, — Леста толкает школьного друга в бок, — все это уже начинает смахивать на те самые тоотсовские проделки, которые Лутс описывает.

— А чего же проще, — Киппель протягивает капитану трубку и достает вторую — для себя, — вы, господин Кийр, подите в лес и срежьте себе такую же палку, как у меня. Очень возможно, что он… тот самый господин… и вам тоже покажется — до кого же еще у него может быть больше дела, чем до вас. Ему холодно, как он сказал. Подите прикройте его!

— Оставьте меня в покое! — Кийр нервничает, втягивает голову в плечи. — Идите, поскачите у него на спине, если желаете, только перестаньте терзать мою душу!

А в душе Арно Тали, когда путники продолжают свой путь к хутору Юлесоо, устанавливается такой покой, такая тихая радость, каких он уже давным-давно не испытывал.

— Ну и хороша же тут лесная дорога! — произносит он с воодушевлением. — Этот смолистый воздух можно не только вдыхать, но и пить! Как правильно ты поступил, Леста, что вытащил меня оттуда, из тесноты городских стен! Здесь совершенно, совершенно иная жизнь!

Предстоит интересная встреча со школьным другом Тоотсом и его женой, прежней раяской Тээле… Потом он, Арно, вновь в кои-то веки увидит своих стариков на хуторе Сааре… Сходит на кладбище, проведает могилу бабушки… побродит по хуторской меже, покосу, посидит на перекрестке дорог, где в школьные годы поджидал раяскую Тээле… Ой, сколько чарующих мгновений ждет его впереди!

Сейчас Киппелю было бы самое время завести речь о займе: он говорил бы не для глухих ушей и не для замкнутого сердца.

И Киппель, действительно, заводит речь, но не о займе.

— Да, — говорит он, — здесь и впрямь иная жизнь! До сих пор я только осенью бродил по сельской местности и не видел красот весны и лета. Теперь вижу. Может быть, это моя последняя весна, последнее лето, но что с тою Тем точнее попадает в цель теперешнее путешествие.