XII

Лутс живет на хуторе Рая, словно крыса в хлебном закроме, и уже начинает верить собственным ушам: да, есть еще на свете такой дом, который не гудит и не грохочет, как барабан, дом, где добрые друзья и верные соседи не предаются дни и ночи веселью, не стоят на голове, и не визжит под звуки рояля знаменитая певица, родившаяся в 1859 году, как и большая часть эстонских писателей старшего поколения. Нельзя не поверить, поскольку как наверху, так и внизу нет никого, кто какой-нибудь сладкозвучной патриотической песней вынудил бы его бежать из дому. Лутс работает. Пишет вторую книгу повести «Весна» и время от времени читает какую-нибудь новоиспеченную страничку Алийде, младшей хозяйской дочери, тогда как старшей – Тээле – он словно бы немного чуждается, при ее появлении отводит глаза и прячет исписанные листки.

Вот и в это знаменательное воскресенье, когда происходит описанное выше сватовство, Лутс сидит в «своей» комнате, курит, посмеивается про себя и снова пишет строчку-другую. Дойдя до того места, где Тээле по отношению к Арно Тали выкидывает первые фокусы, писатель мотает головой, погружается в раздумье. Поди знай, стоит ли об этом? Тээле, правда, сказала, чтобы он не изображал ее больше таким голубочком, как в первой части, но… поди знай. Во-первых, он тут гость и должен уважительно относиться к хозяевам дома, во-вторых, в действительности все могло происходить не совсем так, как он себе представляет.

В это время раздается стук в дверь. Писатель, так и не пришедший ни к какому решению, бросает испуганный взгляд на двери и уже порывается спрятать записную книжку, однако видит, что вошедшую опасаться не следует.

– Вы, конечно, сердитесь, что я вам помешала, но я ничего не могу с собой поделать. Уже часа два я не нахожу себе места, все не решаюсь зайти, но теперь сил моих больше нет, я должна узнать, о чем вы написали дальше. Вчера вечером вы сказали, что скоро возьмете в оборот мою дорогую сестричку.

– В том-то вся и загвоздка – как бы мне, чего доброго, не задеть вашу дорогую сестричку сильнее, чем можно.

– Но ведь Тээле сама сказала, чтобы вы ее больше не идеализировали. – Алийде подходит ближе. – Она даже хочет, чтобы о ней говорили и писали позаковыристее.

– Вот как! Ну, в таком случае почитаем. Это случилось как раз в то время, когда на хутор Рая возили бревна для нового дома; Арно Тали неожиданно вошел в комнату и обнаружил там Яана Имелика. Послушайте, что произошло дальше. «Арно глубоко уязвлен тем, что при его появлении Тээле внезапно становится злой, без всякого основания вырывает она ученическую доску из рук сестры (сестры!) и дергает последнюю за волосы, сестра с громким ревом залезает в кровать; затем Тээле хватает со стола несколько исписанных листков бумаги, со злостью разрывает их на клочки, швыряет под стол и бросает в сторону Арно два-три взгляда исподлобья». Ну, каково? Во всяком случае, как вы видите, тут и о вас тоже ведется речь, вы же пожелали этого намедни. Но… мы можем это место и опустить.

– Зачем? Ничего ужасного я в этом не вижу. Она еще и теперь дергает меня за волосы, если я бываю в чем-нибудь с нею не согласна. Правда, я больше не реву и в кровать не кидаюсь, но в те времена это, конечно, было более чем возможно. Задайте ей как следует и ничего не бойтесь. Покажите ей, наконец, ее настоящее лицо, может быть, тогда она изменится. В последнее время у нас идет настоящая война из-за Тоотса, но поверьте, я вовсе не вмешиваюсь в их взаимоотношения – она всегда сама заговаривает об этом. А я, конечно, не могу без конца слушать, как все время сваливают вину на другого, начинаю возражать.

– Да-а, и я еще ничего не сделал, чтобы помирить их, – хмурит Лутс брови. – Знаете, я разок наведывался на хутор Юлесоо, но не застал Йоозепа дома, по правде же говоря, если бы даже и застал, все равно вряд ли решился бы коснуться этого вопроса. Это деликатный вопрос, но я уверен, настанет день, и они все-таки помирятся. Знаете… Нет, больше я сейчас не могу вам ничего сказать. Надеюсь, к тому времени, когда в Юлесоо будет готов новый дом, обстоятельства, по всей вероятности все же изменятся.

– Ну а если к тому времени не изменится сама Тээле?

– Будем надеяться, что изменится.

– Странное дело! Если бы я когда-нибудь вышла замуж, я бы не смотрела, в каком доме придется мне жить.

– Здесь кроме дома есть еще и некая другая причина.

– Какая?

– Знаете… – хочет Лутс что-то ответить, но в это мгновение дверь открывается и в нее входит собственной персоной молодой хозяин хутора Юлесоо. Окидывает комнату взглядом, бросает шапку на стул и с ходу говорит:

– Ну, мой школьный друг Лутс, кое-кто обещал меня иной раз навещать, да, похоже, напрочь забыл свое обещание. Что ты тут поделываешь? Опять пишешь о страшных проделках Кентукского Льва?

– Да, да! – восклицает Алийде. – Прочитайте ему историю про Куслапа!

– Нет, нет, это не к спеху, лучше расскажи нам, Йоозеп, как поживает твой дом? –

– Мой дом, – отвечает Тоотс с ударением, – к осени будет готов. Никогда бы не поверил, что все так славно сойдется. Самый нужный для стройки материал, считай, почти весь привезен. С плотником я сегодня сторговался – тоже все не так-то страшно, как я поначалу думал. Теперь мне надо разыскать Либле, но его нет ни дома, ни там, под той длинной крышей. Черт знает, где он болтается. Хотел его с утра пораньше кое-куда послать.

Тут дверь тихонько приоткрывается, но Тоотс все же слышит это и, глянув на нее, вздрагивает, однако сразу же вынимает из кармана портсигар, предлагает Лутсу закурить, сам глубоко затягивается, тогда как его сильная, огрубевшая от работы рука дрожит.

– Кто это был? – спрашивает Алийде.

– Я не заметил, – мотает головой хозяин хутора Юлесоо.

– Я тоже не заметила, но знаю, кто. – И тихонько: – У нее отроду такая повадка, сначала тайком заглянет и только потом войдет. – И в сторону двери громко: – Входи, входи, Тээле, здесь чужих нет.

– Фуй, – доносится из другой комнаты, – будто я боюсь чужих!

Минуту-другую в доме сохраняется тишина, затем слышатся приближающиеся шаги и в комнату входит старшая дочь хозяина хутора Рая, на лице ее – надменная усмешка, походка – спокойная и уверенная. Лутс засовывает рукопись в ящик стола и обменивается с Лийде быстрым взглядом, писатель чрезвычайно заинтересован – что же будет дальше?

– Ог-го-о, – произносит Тээле, – даже Йоозеп Тоотс из Паунвере к нам сегодня пожаловал… знаменитый Кентукский Лев!

– Да, я гоняюсь за Либле, нигде не могу его найти.

– Ну здесь-то его и впрямь нет. – И, обращаясь к сестре: – Может быть и заходил, я не знаю.

– Нет.

– Неважно, – произносит Тоотс без всякого выражения, – вообще-то я пришел сюда вовсе не Либле искать, зашел взглянуть, что поделывает мой школьный друг, и скоро отправлюсь восвояси.

– Школьный друг… школьный друг… Думаю, он все же состряпает тебе отменное блюдо. Только одного я никак не возьму в толк – почему он так старательно прячет от меня свои листочки?

– Что за интерес смотреть неоконченную работу, – бормочет Лутс. – Мы с Йоозепом строим наперегонки, поглядим, кто из нас быстрее закончит – он ли свой дом или я свою книгу. Однако при этом у Йоозепа есть большое преимущество: материал для его дома уже заготовлен, тогда как я собираю тут и там, все, что приходит на память.

Писатель смотрит на бывшую соученицу, на бывшего школьного друга, и ему вновь вспоминается давнишняя сценка из церковно-приходской школы, он лишь недавно вставил ее в свою повесть.

…В школе перерыв на обед. Поев, Яан Имелик по настоянию Тоотса вынимает свой каннель и начинает играть. Мальчики плотным кольцом окружают музыканта и слушают внимательно, только что уши не шевелятся. Поодаль стоят девочки, перешептываются друг с другом, хотят, чтобы сыграли «рейнлендер». [7] Арно Тали, прислонившись к оконной раме, с нетерпением поглядывает то на музыканта, то на Тээле. Даже рябое лицо Тоотса, поначалу слушавшего игру Имелика более или менее спокойно, идет красными пятнами, словно он внезапно заболел корью, глаза его становятся еще круглее, ноздри раздуваются, и прежде чем кто-либо соображает, что происходит, парень направляется к девочкам, отвешивает Тээле глубокий поклон, приглашает ее на танец. «А теперь давай быстро польку! – кричит он музыканту. – Я пойду танцевать с невестой Арно Тали!» Всеобщий смех, восклицания. Забывают о кистере и о школьном учителе, смотрят на Тоотса, как на героя. Лицо Тээле становится огненно-красным от стыда, она бормочет неприятному кавалеру слова угрозы и пытается спрятаться за спинами девочек, но Тоотс, обуреваемый жаждой танцевать, хватает ее за руку, вытаскивает на середину комнаты – и начинается такой танец, какого никто прежде не видывал. Тоотс скачет как шальной, чуть ли не волоком тащит Тээле следом за собою, выкидывает такие коленца, что все только диву даются. Сопровождаемый взрывами смеха, танцуя, он продвигается все дальше и дальше, пока не оказывается возле порога комнаты кистера. В то же мгновение коварная дверь распахивается, танцующие обо что-то спотыкаются и со всего размаха налетают прямо на брюшко Коротыша Юри. В результате – пыхтение и кряхтение, и мелькание задранных ног в дверях, даже кругленький кистер потерял равновесие, охает где-то между печкой и стеной, застрял там – и ни взад, ни вперед.

И вот теперь те самые, враждебные друг другу танцоры – муж и жена! Какими окольными бывают порою пути жизни… прямо, как речи звонаря Либле. Мало того, молодые уже успели вступить в конфликт! И если они снова помирятся, то это будет еще один, очередной ход. «Вот и тянется эта земная жизнь, – вздыхает наконец Лутс про себя, словно старая почтенная тетушка, – виляет туда-сюда, будто тропинка в зимнюю пору».

– И все же, – снова спрашивает Тоотс, – почему ты, Лутс, не приходишь меня проведать?

– Ах да. Видишь ли, во-первых, я заходил разок. Во-вторых – позволь мне немного похвастаться! – я сейчас с головой ушел в работу, и, в-третьих, разве не естественнее, чтобы навещал нас ты? Я ждал тебя каждый день, думал, вот-вот придешь, должен придти. А теперь… право слово, если бы я сам не присутствовал на свадьбе, я бы не поверил, что вы – муж и жена.

– Мы с Йоозепом играем в Утреннюю Зарю и Закат, – замечает Тээле с усмешкой.

– О-о, это куда как красиво и оригинально, но вы играете не по правилам. Заря и Закат встречаются друг с другом через каждые двадцать четыре часа, а я живу здесь уже Бог знает как давно, однако вижу только Зарю. Что же случилось с Закатом?

– У Заката сейчас много работы, – мотает Тоотс головой, – А будет еще больше. У Заката нет времени. Он сейчас на хуторе можно сказать один, должен поспевать всюду. От матери еще кое-какая помощь есть, что же до отца – так за ним самим уход нужен. Тяжелые времена. Зато, когда они наконец пройдут, как проходит все, останется хотя бы утешение, что совладал с ними собственными силами.

– Да, кто бы мог в школьные годы предположить, – произносит госпожа Тоотс, – что из Йоозепа получится такой крепкий хозяин. Кистер может ставить тебя в пример теперешним ученикам.

– Да что там, с этим, может, не стоит спешить, я ведь только еще начинаю и пока что ничего особенного не сделал.

– Стало быть, главное – еще только впереди! Обратите внимание, Лутс, и хорошенько запомните на будущее, чтО он такое есть – Йоозеп Тоотс! Годика через два он наверняка станет либо волостным старшиной, либо главным судьей, а то и церковным старостой. И имейте в виду – всего этого он достигнет своими силами. Впредь вы должны писать о нем совершенно иначе, не так, как в повести «Весна»!

– Отчего бы и нет, отчего бы и нет, – соглашается Лутс со словами Тээле, – всё может случиться. Всё может случиться. Кто-то сказал: «Человек видит лишь, что у него под носом, да и то не всегда, ибо часто спотыкается и ломает ноги». Но во время нашего разговора в голову мне пришла хорошая мысль – а что, если нам взять да и прогуляться до Паунвере? – И про себя добавляет: – «Может быть тогда мы найдем более или менее общий язык». – И опять вслух: – Я во всяком случае от всей этой «Весны» и всего иже с нею на сегодня выдохся и с удовольствием бы проветрился в компании старых друзей. Может статься, даже и в Юлесоо заглянем.

– Ой, это было бы замечательно! – радостно восклицает младшая дочь хозяина Рая.

– Да и я ничего не имею против, только вот Йоозеп не сможет пойти вместе с нами – ему надо искать Либле.

Тоотс меряет жену серьезным взглядом, и его огрубелая рука опять дрожит. Хотя внешне он спокоен, нервы его взвинчены до предела.

– Ну, с Либле успеется, – высказывает свое мнение Лутс. – Возможно, он попадется нам навстречу, тогда и искать не надо будет. Человек ведь не иголка и не кошелек с деньгами, чтобы потеряться и – концы в воду.

– Но вы же видите, Либле для него важнее, чем все мы вместе взятые. Зачем же принуждать человека, пусть себе ищет, кого надо.

– Да, Либле и впрямь единственный мой помощник и советчик, – произносит хозяин Юлесоо, и в голосе его слышится дрожь, – его стоит искать. Стало быть, мне, похоже, лучше уйти, чем выслушивать тут всякие подковырки.

Тоотс кивает находящимся в комнате и направляется к дверям. Молодая жена смотрит ему вслед с горькой усмешкой и говорит: – Иди, иди, иди! Кто тебя держит!

Лутс бросает на Тээле просительно-укоризненный взгляд, поднимается со стула и идет следом за Тоотсом. Догоняет школьного друга в прихожей, кладет руку ему на плечо:

– Погоди, Йоозеп, успеется. Пойдем назад, я хочу поговорить с тобой.

– Нет.

– Пойдем, пойдем.

– Нет. Поговорить можно когда-нибудь в другой раз. Приходи в Юлесоо, там наговоримся вволю. Между прочим, я понимаю, зачем ты зовешь меня обратно, но это пустые хлопоты. Ты же и сам прекрасно видишь – ничего тут не исправить, не залатать. Что есть, то есть.

– Послушай, по крайней мере, что я тебе скажу!

Лутс что-то шепчет Тоотсу на ухо, затем спрашивает громко:

– Может быть, ты и не знаешь этого?

– Какая разница, – Тоотс пожимает плечами. – Что я могу поделать. В таком состоянии бывали и до нее, но все ж таки оставались людьми. Со мной обращаются, как с паяцем.

– Ну пойдем же обратно! Будь благоразумным, в школе ты всегда советовал это другим. Не разводи канитель. Пошли на прогулку, вот увидишь, у вас у обоих настроение станет лучше.

– Нет, во всяком случае, не теперь.

– Не будь дураком!

– Да какой я дурак! Дуракам везет. У меня везения нет, стало быть, я не дурак. Может, прежде был, а теперь – эти два месяца добавили мне ума больше, чем дала вся жизнь.

– Но, Йоозеп, неужели ты не знаешь – тот, кто умнее, уступает.

– Но неужто ты, Лутс, не знаешь, что тогда ему придется уступать всю жизнь? А еще считаешь себя писателем и благоразумным человеком.

– Не забывай, в жизни твоей жены сейчас – чрезвычайный период, теперь ты должен себя немножко, как говорится, скрыть.

Тоотс немного думает, пожимает плечами, чешет подбородок, и его школьный друг уже уверен, что он все же вернется. Но в это время в прихожую выходит также Тээле и восклицает:

– Пусть себе идет, пусть идет! Заходите в комнату, Лутс, не мерзните! Ему надо идти, не задерживайте его!

Лутс делает в направлении Тээле отстраняющий жест, дергает Йоозепа за рукав и тихо говорит: – Пошли, пошли!

– Нет. Теперь ни за что.

– Хорошо же, но тогда я представлю тебя в «Весне» таким монстром, что ты сам себя не узнаешь.

Тоотс пожимает плечами, вырывает руку и, не говоря ни слова, уходит. Идет и думает: долго ли может продолжаться такое положение, когда раны его сердца, едва они начинают затягиваться, вновь и вновь расковыриваются. Он уже стал уставать от этого, его дела и хлопоты теряют всякий смысл, не хочется больше видеть ни старого, ни нового дома, – взять бы, да и умчаться назад в Россию, как было задумано еще прошедшим летом. Ради чего он тут сбивается с ног, делая из себя посмешище для всей деревни? Но то, о чем ему только что сказал Лутс, для него, Тоотса, новость. Ежели это правда… во всяком случае… надо это учесть и еще раз попытаться так или иначе помириться с Тээле.

Но почему Тээле сама не заговорила с ним об этом? В романах такие моменты для причастных к делу людей, как правило, становятся самой большой радостью. И что за проклятие над ним тяготеет – вечно-то он получает сведения о себе и о своей жене из чужих рук.

Дойдя до перекрестка дорог, Тоотс, уже поворачивая к своему хутору, вдруг замечает, что от дома колбасника плетется какой-то человек, что-то кричит и машет руками. Ну, так и есть – он самый, полупьяный Либле.

– Ох-хо, погодите, господин Йоозеп, у меня важные новости!

– Ты шагу не ступишь без важных новостей. Выкладывай их быстрее, тогда я скажу, что тебе завтра утром надо сделать.

– Быстрее… Какое там, кто ж об этаком может рассказать быстро. Ездил я нынче свататься с Ух-Петухом, вы его знаете, туда, на хутор Пуртсли.

– Всюду-то ты поспеваешь! Вечно-то ты свой нос в чужие дела суешь! Тебя дома жена и ребенок ждут, нет, чтобы иной раз побыть с ними хотя бы часок.

– Оно вроде как верно, дорогой господин Тоотс, только я сейчас в аккурат к дому путь и держу. До вечера я со своими домашними успею накалякаться. А знаете, кого мы на хуторе Пуртсли застали? Старого торговца Носова. Знаете, того самого…

– Знаю, знаю, давай, рассказывай дальше!

– Ну, куда там, вино у нас с собой прихвачено и все такое. Ели, пили, а того не ведали, что батрак Юри вроде как норовит хозяйку хутора Пуртсли за себя взять. Заладил одно – вон, и все тут! Мы еле ноги унесли. Прыгнули в сани – и пошел!

– Ну и как, стал ты теперь умнее?

– Какое там, с чего это мне умнеть, но одно-то я вроде как уразумел: больше я на хутор Пуртсли ни ногой. Старина Ух-Петух схлопотал от Юри тумака в спину – всю дорогу сопел. Вино и закуска – все там осталось, не до того было, чтобы забрать.

– Об этом ты, ясное дело, больше всего жалеешь?

– Жалко, а как же. Но одну початую бутылку я все ж таки успел ухватить. Вот она, туточки, может, желаете отведать?

– Оставь! Лучше скажи, куда этот Носов делся?

– Ох-хо, Носов скакнул на запятки саней, хвать меня за шею, вцепился чуть не зубами. И ну кричать. Ух-Петух мужичок крепкий, что твой бык, но куда там – давай лошадь нахлестывать. Нет, ну откуда ж нам было знать, что этот батрак Юри такой бешеный, и бушевать горазд. Господь упаси, до чего бешеный! Куда там, по дороге еще перевернулись, лошадь понесла, Носов потерял шапку…

– Хорошо, хватит уже. А где Носов сейчас?

– Носов пошел в Юлесоо. Купили ему в лавке какую-никакую шапку для езды на велосипеде, натянул он ее на голову и пошел.

– Понятно. Ступай теперь домой и приходи ко мне завтра пораньше. Хочу послать тебя на мызу. Может, и сам поеду с тобою, на второй лошади.

– Ну вот! – Лутс входит в комнату и сожалеюще разводит руками. – Теперь мы потеряли возможность приятно провести вечер.

– Фуй, – возражает госпожа Тоотс, – неужто вы надеетесь на приятный вечер или приятное утро тут, в Паунвере?! Это такое скучное гнездо, где бесполезно что-нибудь предпринимать. Самое злопыхательское место не только в Эстонии, но и во всем мире. Вы, конечно, вольны по впечатлениям юности писать о нем всякие чувствительные истории, но в действительности жизнь в этих краях совершенно иная. Вообще, писатели – народ довольно-таки странный: то ли они недостаточно знают жизнь, то ли не осмеливаются изображать ее такой, какой видят… даже и те, кого считают истинными реалистами. Вечно-то впадают они в сентиментальность и пытаются идеализировать то одного, то другого героя, да и саму жизнь. В конечном же итоге, положительное, по их мнению, свойство какого-нибудь действующего лица на поверку оказывается всего-навсего обыкновенным эгоизмом.

– Ог-го-о! – младшая сестра усмехается.

– Что – «ог-го-о»? Я вправе так говорить, я на белом свете делала и то и другое: и жила, и читала книги. Сравнение напрашивается само собой… если у тебя мало-мальски трезвая голова. Ты, Алийде, конечно же, не можешь рассуждать о таких вещах.

– Правда? А если кое-кто настолько однобок, что во всем винит только других, тогда как сам ничуть не лучше тех, кого поносит?

– Много ты понимаешь! – Тээле краснеет от раздражения. – Иди-ка ты…

– Стоит ли идти так далеко. – Лутс закуривает папиросу. – Думаю, будет лучше, если мы попытаемся спасти то, что можно спасти. Давайте-ка для начала выйдем на улицу, побродим немного, рассеемся, а там будет видно, во что это выльется. Здесь, в задымленном помещении не место для долгой беседы.

– А-а, понимаю, – кивает госпожа Тоотс головой, – вы хотите отвести нас в Юлесоо. Между прочим, это весьма похвальное желание, но будьте уверены – номер не пройдет! Еще того не хватало, чтобы я за ним бегала!