... Узнать,
      что тебя обманули, что совершенно
      о тебе позабыли или - наоборот
      что тебя до сих пор ненавидят - крайне
      неприятно. Но воображать себя
      центром даже невзрачного мирозданья
      непристойно и невыносимо.
      Редкий,
      возможно, единственный посетитель
      этих мест, я думаю, я имею
      право описывать без прикрас
      увиденное. Вот она, наша маленькая Валгалла,
      наше сильно запущенное именье
      во времени, с горсткой ревизских душ,
      с угодьями, где отточенному серпу,
      пожалуй, особенно не разгуляться,
      и где снежинки медленно кружатся как пример
      поведения в вакууме.
      Да, печальное смирение - окончательное слово Бродского. История против человека, природе вообще не до него. Как Тютчев еще предполагал, Сфинкс блефует, - мы гибнем просто так, ни за что. Жизнь освещается только речью, доведенной до второго, третьего - до последнего смысла. Такая речь, пересказывая молчание, придвигается к нему все ближе - вот-вот соскользнет:
      По колено в репейнике и в лопухах,
      по галош в двухполоске, бегущей попасть под поезд,
      разъезд минующий впопыхах;
      в сонной жене, как инвалид, по пояс.
      И куда ни посмотришь, всюду сады, зады.
      И не избы стоят, а когда-то бревна
      порешили лечь вместе, раз от одной беды
      все равно не уйдешь, да и на семь ровно
      ничего не делится, окромя
      дней недели, месяца, года, века.
      Чем стоять стоймя, лучше лечь плашмя
      и впускать в себя вечером человека.
      Для исторического словаря
      Бродский олицетворил собою, - выстрадав как личную веру, - последнюю отчетливую мысль человечества о своей судьбе и роли в мировом процессе.
      Культура Запада не могла дойти до этой мысли сама: ее творцам недоставало личного опыта творческого существования в тоталитарном режиме.
      Бесчеловечность как основное свойство миропорядка; Ничто как строительный материал бытия; отчаяние как свобода; ирония как единственный источник света... Понять реальность подобным образом и превратить ее в речь, неотличимую от роковой любви, - только бывшему гражданину Третьего Рима, притом изгнанному в межпланетное пространство, - только Иосифу Бродскому достался этот подвиг.
      Его талант оказался сильней даже чем бездарность социалистического государства, помноженная на всю безжалостность.
      Судьба и стихи Бродского вселяли надежду, что и будучи одним из нас можно стать человеком в полном смысле слова.
      Совсем немного теории
      Так и осталось тайной - кто ему диктовал. И вообще не решено - ни в богословии, ни в эстетике - кто такой гений, что такое вдохновение, и является ли поэт носителем сознания более высокого, чем человеческое. Это всего лишь старинная гипотеза, которую, кажется, Бродский разделял.
      Но странно переписал он пушкинского "Пророка". Впрочем, и Пушкин, как известно, не сам выдумал эту историю, а пересказал одного древнего еврея, некоего Исайю, ну, а тот - надо думать, большой фантазер - воображал себя пророком совершенно всерьез. Прилетел, говорит, ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника - и коснулся уст моих...
      Представьте, веками тунеядцы всех стран цеплялись за эту уловку: дескать, они оттого так нелепо и антиобщественно живут, что им доверено передать нам важное сообщение. А от кого - неизвестно. Смешней всего, что сами не знают. И в показаниях путаются. Вот, пожалуйста:
      М. Б.
      Я был только тем, чего
      ты касалась ладонью,
      над чем в глухую, воронью ночь
      склоняла чело.
      Я был лишь тем,
      что ты там, внизу, различала:
      смутный облик сначала,
      много позже - черты.
      Это ты, горяча,
      ошую, одесную
      раковину ушную
      мне творила, шепча.
      Это ты, теребя штору,
      в сырую полость рта
      вложила мне голос,
      окликавший тебя.
      Я был попросту слеп.
      Ты, возникая, прячась,
      даровала мне зрячесть.
      Так оставляют след.
      Так творятся миры.
      Так, сотворив, их часто
      оставляют вращаться,
      расточая дары.
      Так, бросаем то в жар,
      то в холод, то в свет, то в темень,
      в мирозданье потерян,
      кружится шар.
      Кто слышал - не забудет, как падал голос в последней строке: как падает сердце.