А тут - открываешь буквально первую попавшуюся газету, верней последнюю, а там про двоих арестованных (наверное, правильней - задержанных) юношей, оба не боевики, это точно, - а хоть бы и боевики:
      "У Рамзана Ресханова перерезано горло, переломаны конечности, синие следы на коже за ушами, видно, что его пытали током... Глаза у Рустама, старшего, выколоты, нос отрезан, руки перевязаны проволокой, на сжатом кулаке выжжено W (дабл ю). Эта английская буква - символ шамановской бригады. Ноги у обоих братьев связаны веревками. Сухожилия под коленями перерезаны ножом..."
      Что поделаешь - культура у нас такая молодая.
      Письмо V. Д. Ц. - С. Л.
      4 апреля 2001
      Всем угодить - себя уморить
      Вот работаю-работаю, и все время такое чувство, будто весь мир претендует на продукты моего труда. Не на исписанную бумагу, конечно же, а на деньги, вырученные от продажи рукописей.
      Претендуют организации и частные лица. Телефон работает все хуже, но в марте он подорожал на семь, что ли, рублей с копейками, а в апреле - еще на сколько-то. Ей-богу, на эти семь рублей я не стану жить лучше, они, извините за прямоту, не пробьют заметной бреши в моем бюджете, но должен же быть хоть какой-то смысл в наших земных делах - даже и в том, что платим на семь рублей больше. Однако смысла - пусть не высшего, но хотя бы здравого кажется, нет. И если придет тысяча экономистов и приведет тысячу обоснований необходимости подорожания, я все равно не могу уразуметь, отчего так: чем качество услуги ниже - тем она дороже. Не может быть никакой науки, в том числе экономической, чтобы она противоречила здравому смыслу. Допустим, я стану доказывать, что чем статьи мои хуже, тем больший мне следует платить гонорар, - ну что это такое получится?
      Армия научила меня основополагающим принципам мироустройства: 1) Зачем что-то делать, когда можно не делать? 2) Почему ему будет хорошо, а мне ничего? Этими двумя вопросами диавол с успехом искушает подавляющее большинство окопавшихся на разных фронтах Отчизны. Известен и ладан на данного черта, он совсем нехитрый - добросовестность. Всего и делов: добрая совесть потребна, чтобы взять да и сделать, что должно (а там уж будь что будет). Добрая - в смысле здоровая.
      Ну, тут я, положим, зарвался. У меня самого такой нет. Моя болеет.
      А я всю ночь веду переговоры
      С неукротимой совестью своей.
      Я говорю: "Твое несу я бремя...
      - и т. д. "Неукротимая" - конечно, у Ахматовой, остальное могу отнести и к себе. Потому что это чувство (или орган?) в течение многих уже лет ежедневно подвергается испытанию. Откуда бы и куда бы ты ни пошел, а тем более поехал, уже не только организации потребуют денег за свои услуги (отвратительного качества) по перевозке тебя, но и многочисленные частные лица - основываясь на предположении, что у тебя эти самые деньги есть, и знании, что у них - нет. Или - на знании, что их у тебя больше. Или - на уверенности, что как бы все ни обстояло на самом деле, ты думаешь (ситуация тебе диктует), что у тебя их больше, то есть ты благополучнее и должен поделиться.
      Эти люди - нищие.
      Испытание - именно совести, чувства иррационального. Тут здравый смысл тушуется. Благодаря всевозможным СМИ за последние десять лет мы в подробностях узнали про то, как: тяжело хворают, получают три рубля в месяц за трудодни в колхозе, становятся жертвами злодеев-риэлтеров, теряют руки-ноги на беспрерывных мелких войнах или просто на производстве - и весь остальной мартиролог советско-российской жизни. А также: про лжесирот, инвалидов, спившихся и попавших в рабство к бандитам, ушлых старушек, на самом деле прячущих в чулане мильёны, зрячих слепых, вороватых цыган, которые "люди-беженцы", и прочих, кто делает бизнес на сострадательности, мягкосердечии и всемирной отзывчивости нашего народа.
      И как отличить первых от вторых? Визуально? Интуитивно? Как совесть подскажет?
      "Первый несчастный воздыхатель возбуждает чувствительность женщины, прочие или едва замечены, или служат лишь... Так в начале сражения первый раненый производит болезненное впечатление и истощает сострадание наше". (Пушкин. Выделено мною.)
      Есть, конечно, халявщики, взыскующие сострадания лениво, без огонька, им, как правило, никто не подает. Есть настоящие виртуозы своего дела. (Особенно хорош русский мальчик с гармошкой, чье задорное хождение по вагонам выгодно отличается от заунывного нудежа "Находимся на вашей территории несколько семей...") Но - кто я такой, чтобы отделять игру от подлинных людских страданий и давать меру последним?
      Я так рассудил: поскольку утолить всех - столько не получаю, а решать, кто достоин, а кто нет, не считаю себя вправе, - не подавать никому. Моих заработков на самом деле хватит, чтобы помочь нескольким людям, не больше. Вот есть у меня близкие, им что-то такое нужно, но денег недостает, - так я им это подарю. Скажем, на день рождения. Или просто так. По крайней мере, известно, кому.
      Трезвейший Брехт, мысливший самым здравым образом, ехидно написал: "Есть вещи, которые могут потрясти человека, их немного, очень немного, но вся беда в том, что, если их часто применять, они перестают действовать. Ибо человек обладает ужасной способностью становиться бесчувственным, когда ему вздумается. Вот и получается, что, впервые увидев на улице нищего с культей вместо руки, испуганный прохожий готов пожертвовать десять пенни, во второй раз он ограничится пятью, а в третий, пожалуй, преспокойно позовет полицейского". В домедийную эпоху человек мог переживать насчет событий на своем дворе, на соседнем и по поводу вещей совершенно абстрактных (например, тремя перстами креститься или двумя). А сейчас ежедневно на голову обрушиваются кубометры и декалитры информации, которая впрямую тебя не касается, однако ж и никак не абстрактна: то албанцы сербов разят, то тутси хуту тузят - кровь людская льется, не водица; то водицу отравили, целый Байкал, то японцы съели наших крабов, отчего произойдет глобальная невыплата пенсий по всей стране.
      Я сочувствую Байкалу, мне сперва даже как-то за него в душе обидно, думаю: вот, мол, сволочи, а как же там флора с фауной... Но у меня не такое большое сердце, я не могу все время думать про Байкал. Тем более что и помочь ему не могу. И никогда там не был. И, скорее всего, не буду. И поскольку моя совесть - вовсе не совесть нации, она в конце концов уступает перед пошлым, обывательским, совершенно бессовестным соображением: "На мой век хватит". Потому что с этим девизом еще можно прожить, в противном случае - как изопьешь из информационных потоков, так хоть ложись и помирай.
      В прошлом письме Вы, Самуил Аронович, пословицу привели: и не рад гусь в свадьбу, да за крылья тащат. Вот Вам в ответ парочка (поизвестнее) рецептурного, так сказать, свойства:
      Будешь горек - расплюют, будешь сладок - расклюют.
      На каждый чих не наздравствуешься.
      И - см. заголовок.
      Письмо VI. С. Л. - Д. Ц.
      11 апреля 2001
      В стиле country
      Влачится на огромных костылях парализованный Фонвизин; обильно плюет на порог университета, восклицая:
      - Смотрите, смотрите на меня, молодые люди: вот до чего доводит русская литература!
      Такую статую, хотя бы восковую (но как вылепить плевок? а фразу?), поставил бы я у дверей филологического факультета.
      По коридору же факультета журналистики должен от звонка до звонка расхаживать Некрасов и сипло декламировать:
      И погромче нас были витии,
      Да не сделали пользы пером.
      Дураков не убавим в России,
      А на умных тоску наведем.
      Этот шепот - естественно, и робкое дыханье - пусть напоминают любому клоуну, что он не укротитель.
      А то ведь и до сих пор в ходу иллюзия, что умные, как только получат необходимую информацию (в просторечии - правду), все сделают как надо. (На так называемых дураков, конечно, никто всерьез не надеется, - но ведь их всего-то, говорят, процентов 38, от силы.)
      Я и сам большую часть жизни в это верил. И пресловутую эту правду контрабандный товар, дефицитный, - необыкновенно высоко ценил.
      Теперь она в свободной продаже. И хотя некоторые требуют: еще! еще! без правды что за жизнь! - это просто баловство, да и притворство. Всем все известно, не осталось никаких тайн: и кому на Руси жить хорошо, и где лучше - в Чернокозово или в Гааге, и даже - что будет с НТВ.
      Умные все понимают не хуже дураков. Отсюда правило: хорошего пива должно быть много.
      Оказалось, это вроде как разные сорта жевательной резинки - правда и ложь. Многие предпочитают правду: освежает дыхание; при непрерывном употреблении сообщает лицу выражение невозмутимой задумчивости.
      Отсюда правило: лучше жевать, чем говорить. Как вовремя мы с Вами, дорогой Д. В., впали в безобидную фольклористику: Вы мне пословицу, я в ответ - поговорку. О, драгоценные осколки культуры смердов!
      Кстати: задумывались ли Вы над этим поразительным фактом - что свободный земледелец в Древней Руси назывался смерд? Слово изначально зловонное, впоследствии почти бранное. Древняя поговорка (еще одна!): смерд не человек, мужик не зверь. Так предрешил язык почти тысячу лет назад судьбу фермеров.
      Но я - о словосочетаниях. Самое употребительное из них - так называемая этнолингвистами простая трехчленка - меня особенно занимает.
      Ведь нельзя же почитать случайностью, что из двухсот с чем-то тысяч слов именно эти три образовали главное русское предложение, известное всем и пригодное во всех случаях жизни.
      Архаическое заклинание - предположим, и даже наверное так. Филология веников не вяжет. Мне, правда, толковал один историк, что не заклинание никакое, а вроде как справка - наиболее совестливые из победителей якобы выдавали такие бирки случайным детям: ты, дескать, не просто смерд, а потомок гордого татаро-монгола. Но историк, подозреваю, шутил (лекцию свою читал он в бане). Хотя, действительно, что-то странное в интонационном строе - какой-то он неживой, телеграфный.
      Убедительней догадка Максима Горького: что это формула миротворства. Доисторический охотник, столкнувшись в тайге с молодым и сильным незнакомцем, издали кричал ему: не тронь меня, не совершай этой ужасной ошибки: что, если я в свое время пользовался расположением твоей дражайшей родительницы, и ты - плод взаимной страсти, поразившей нас как молния? Имей в виду - не будет тебе удачи, если ты съешь наиболее вероятного отца!
      Допускаю, что подобным же образом иные пытались обезоружить и саблезубого какого-нибудь тигра.
      Как знать: если бы у древних греков существовал подобный инструмент сдерживания - Эдип не убил бы Лая. Чем валить все на Рок, лучше позаботились бы о словарном запасе.
      Наш язык так велик и могуч, что не обязан быть правдивым и свободным. В обсуждаемом заклинании содержится все. Оно так и пышет самодержавием и народностью. Тут Вам и Фрейд, и Энгельс (происхождение семьи, частной собственности и государства), и наш ответ Чемберлену и турецкому султану. Типа того, что: да будет вам, господа, известно, что вы происходите от особы настолько беспринципной в быту, что она даже такими, как мы, не гнушалась.
      Эта магическая трехчленка - щит и меч россиянина в битве жизни. Поэтому гром ударов нас не пугает. Если, конечно, кого-нибудь другого бьют еще больней.
      Положим, и то верно, что, как Вы пишете, сердца ожесточились. Помню, в прошедшем столетии, узнав из телепередачи "600 секунд", что семеро военнослужащих где-то под Ленинградом изнасиловали козу и съели, общественность козе горячо сострадала. Знаменитый ученый негодовал: не могли уговорить парнокопытное по-хорошему!
      А теперь вот сообщают: опять-таки под Петербургом в казарме лейтенант застрелил солдата. И сразу же - интервью с какими-то военачальниками. Один говорит: обидно будет, если эта шалость погубит многообещающего офицера. Другой: главное - нельзя допустить, чтобы младший брат убитого уклонился от призыва, и мы уже предупредили военкомат...
      В таких обстоятельствах - и тут Вы опять правы - только большой артист может рассчитывать на успех в роли городского нищего. При виде попрошайки кошелек завывает, как Станиславский: - не верю! Но это, разумеется, самообман: именно реализм наскучил - типические характеры в типических обстоятельствах. Растрогать нас по-настоящему, довести до катарсиса в денежном выражении способна лишь романтическая история. Типа: подайте бывшему инструктору обкома. С каким наслаждением я достал бы предпоследний рубль - поощрить выдумку! Но таких фантазеров нет.
      Поэтому на жалость нас не возьмешь. Мы уступаем только назойливым.
      Это, наверное, оттого, что в глубине души мы с Вами государственники. Требовательная стратегия наглой нищеты так похожа на внешнюю политику! Богатый нищий жрет мороженое за килограммом килограмм - помните такие стихи?
      Зато с каким бесподобным хладнокровием начальники говорят: Бог подаст!
      Во дворе дома, где я живу, детская песочница вот уже год стоит пустая. Малыши разгребают лопатками продукты пищеварения различных крупных организмов. На песок, сказала техник-смотритель, или как там называются эти важные дамы, - на песок нет денег! И в администрации муниципального округа (латунная вывеска, евроремонт, компьютеры)... Стоит ли продолжать? Просто примем как факт, что много-много раз и в головокружительных позах преподобная их мамаша по прозвищу Советская Власть дарила мне свою любовь.
      Песка, главное, негде украсть: ничего поблизости не строят.
      Письмо VII. Д. Ц. - С. Л.
      25 апреля 2001
      "О милая, доверьтесь мне!"
      У нас в газете, дорогой Самуил Аронович, есть полоса под названием "Политотдел". И там, соответственно названию, печатаются материалы на разные актуальные политические темы. Вот я и думаю: не обратиться ли мне к начальству с рационализаторским предложением - вместо этих материалов перепечатывать М. Е. Салтыкова-Щедрина, собр. соч. в XX томах, М.: Художественная литература, 1972. Во-первых, на гонорарах экономия, во-вторых, при всем уважении к нынешним авторам, у Щедрина все-таки покруче выйдет. Например.
      "Предостережение" (из "Убежища Монрепо"), "пропащий человек" Прогорелов обращается к новоявленному "столпу" Разуваеву: ""Собственность" - ты понимаешь достаточно. Все, говоришь ты, что я успел опустить в свой карман, поместить в своей квартире, запереть в свою шкатулку, все, что я могу, по личному усмотрению, перенести в другое место и в случае банкротства спрятать, - все это есть собственность движимая. То же самое говорят и твои юристы и публицисты, только с несравненно меньшей ясностью, ибо на неясности почиет их право на получение гонорара".
      И еще.
      "Однако для партикулярного человека это не резон, ибо он не юрист и не публицист, а простой сын отечества. Как юрист, ты ясно понимаешь, чем ты вправе "воспользоваться", что вот это ты можешь "оттягать", а вот это просто "отнять"; но партикулярный человек, как сын отечества, во всем этом сомневается. Как юрист, ты говоришь: своими ли глазами ты смотрел? своими ли руками брал?.. - а он, как сын отечества, возражает: и все-таки ты меня обманул, зубы мне заговорил! Как юрист, ты его убеждаешь: ты пропустил все сроки, не жаловался, не апеллировал, на кассацию не подал, кто ж виноват, что ты прозевал? - а он, как сын отечества, возражает: где ж это видано, чтобы из-за каких-то кляуз у меня мое отнимать? Как юрист, ты говоришь: я за своей собственностью блюду, а ты за своею блюди! - а он, сын отечества, возражает на это: вор!"
      Что если, воспользовавшись формулой телепрограммы "Блеф-клуб", провести всероссийский социологический опрос: "Верите ли вы, что госчиновник Павел Бородин ни копейки мимо кассы и ведомости не получил? И адвокатов оплачивал исключительно на скопленную зарплату управделами, а потом панславянского секретаря?" Интересно, 100 % ответов будут одинаковыми или все-таки 99? А потом уж начинаются разговоры про унижение национального достоинства, патриотизм и... что там еще у Н. С. Михалкова в таких случаях воспаляется? Кто-то к Бородину, пока тот сидел, отнесся с сочувствием, кто-то даже и завидовал (тут мне один профессор говорил, что не прочь поменяться: в тюрьме корт, бассейн, трехразовое питание) - но это во-вторых. А во-первых все-таки абсолютная и повсеместная уверенность, что Бородин... ну... то самое.
      Или вот не дает мне покоя министр Лесин. Думаю: почему он поступает так, как поступает? Должна быть у него какая-то высшая цель - не за министерскую же зарплату, в самом деле, он так неистовствует. А может, он за Россию переживает? "Я говорил себе: отечество - святыня! об этом во всех стихотворениях упоминается. Но ежели мое личное процветание не поставлено в прямую зависимость от процветания отечества, то пускай оно остается святыней, а я буду процветать особо" (ibid.). Вы верите, что министр Лесин всю ночь ворочается, думает: "Как бы помочь мне процветанию любимой моей Родины?.."
      - А вы?
      - А я не знаю. Откуда мне знать? Я этого Лесина только по телевизору вижу, и то - лишь лицо его красноречивое. А душа - она того... потемки!
      Это вообще-то беда телеперсонажей - что мы их лицо зрим, а они свое нет. Вот патриотический публицист Максим Соколов говорит: мол, надавал Китай по сусалам Америке. Однако TV - не печатное искусство (как Соколову привычней), но визуальное. И кулачная риторика, увы, приходит в противоречие с "картинкой": дескать, Китай надавал, а мы тоже кому хошь надаем, - однако в высшей степени партикулярная внешность ведущего как-то мешает поверить в успешность сего воинственного предприятия.
      Но это там, в сферах, так сказать. А вот тут в провинциальном городе N что приключилось: одно средство массовой информации (федеральное радио) решило поменяться аудиторией с другим средством массовой информации (городским радио) У первого была аудитория меньше ста тыщ, а у второго полтора мильёна. И нельзя сказать, чтобы желание меняться было обоюдным, но первое средство путем несложной технической операции (переключив кнопки) все-таки обмен произвело. Вроде того лесника, который пришел и всех выгнал... ну, куда положено.
      А у этого лесника, кстати, есть отпрыск... сын вроде... или дочь? уж не знаю толком, но не в этом дело а в том, что означенный отпрыск подвизается на ниве рекламы. Так вот, верите ли вы, что никаких перемен к лучшему в его бизнесе в связи с увеличением аудитории родительского СМИ не последует?
      - А вы?
      - Что значит "а вы"?! Может, у них там конфликт отцов и детей! Может, они вообще друг с дружкой не разговаривают!
      А один энский журналист про все это так написал: те, кого взашей, до того раскричались, что за этим криком совершенно не слышно противной стороны. То бишь нашего лесника. Ну, который выгнал. И надо дать ему свободу слова - пожалуй, он против прежних жителей избушки еще выйдет полный молодец.
      А если у этого журналиста такое обостренное чувство справедливости? Потому что слабого защищать можно, и не обладая столь дымящейся гражданской совестью, - а вот ты попробуй защити сильного!
      А вот еще был случай. В том же городе N. Жил там некий критик театра. Он мыслил смело и самостоятельно, хранил в душе идеал высокого искусства, которого низкая реальность никак не могла достичь. И Додин не достигал, и Марк Захаров не достигал, и даже Джорджо Стрелер, не говоря уж про Роберта Уилсона. О чем наш критик печатно свидетельствовал. И эта смелость суждений и неподкупность принципов даже составила критику некоторую репутацию. Но тут, как на грех, в народном театре израильского кибуца Ётвида один тамошний художник сцены поставил спектакль. И надо же беде случиться, что около тех мест голодный рыскал... не бойтесь, не волк, а как раз наш критик. Не мне знать, что за мощная длань, не считаясь с расходами, перенесла его на Св. землю, - но там он таки нашел Св. искусство. Как раз в Ётвиде. Что лишний раз доказывает: художественная критика есть форма художественного творчества, а сердцу художника приказать никак нельзя.
      Вы в это верите? Я вот стараюсь, изо всех сил, но выходит плохо. Никак не могу совпасть с духом момента. Вроде Елецкого из "Пиковой дамы" (чья реплика служит заглавием этого письмеца): "Как чужд я вам и как далек!" Не Вам, конечно, Самуил Аронович, а всем, кому надлежит поверить. Есть во мне, наверное, какая-то зловредность...
      А может, просто "такое уж было неуповательное время, что как, бывало, не переименовывают - все проку нет"? (Щедрин, разумеется.)
      Письмо VIII. С. Л. - Д. Ц.
      3 мая 2001
      Идиллия капустниц
      Кто бы спорил. Разумеется, Н. И. Щедрин (он же М. Е. Салтыков) и ныне, и, боюсь, присно - живее всех живых. Но это - стратегическая тайна. Он сделал для России больше, чем его тезка Макиавелли - для Запада. Он, с позволения сказать, расшифровал геном имперской государственности. И поэтому был любимый автор Ленина и Сталина.
      В каждом его абзаце запечатлен вечный синтаксис абсурдной переклички обывателя с администрацией. Он воздвиг обывателю нерукотворный монумент: раб и палач в некоем па-де-де, наподобие рабочего с колхозницей, вращаются на оси, похожей на земную (она же - вертикаль власти).
      Сталин так его любил, что даже ревновал - по-своему, параноидально: филологов-щедринистов пачками отправлял в лагеря; сын Салтыкова почему-то не эмигрировал (невнимательно, полагаю, папашу читал) - загнобил и сынка...
      Иностранцы не читали Щедрина и никогда не прочтут; отсюда множество недоразумений - для нас по большей части выгодных. Пускай считают Россию страной Толстого и Достоевского: графиня изменившимся лицом бежит к пруду за ней рыдающий студент с топором.
      Будь я, к примеру, директором ЦРУ - ни одного агента не тарифицировал бы, пока не сдаст специальный экзамен по "Истории одного города" и "Современной идиллии" хотя бы. Но в качестве патриота радуюсь, что такая затея неосуществима: слишком русский ум, слишком русский язык.
      Однако на дворе тысячелетие уж третье. Кое-что изменилось неузнаваемо, и не оттого, что много времени прошло, а оттого, что слишком много людей убито. И хотя в нынешней России в троллейбус нельзя войти, не толкнув какого-нибудь столбового дворянина или чистопородного казака - ГБ трудилась все-таки не зря: состав труппы обновлен значительно. Новые роли, другие амплуа - и только язык отстает от исторической драматургии. Вот и слова "предприниматель", "собственник", "финансист" значат не совсем то, что у Салтыкова-Щедрина. (Хотя и тут бывали у него гениальные прозрения: например, он употреблял "коммунизм" как подцензурный синоним казнокрадства.)
      Выступает, скажем, в разгаре трагифарса про НТВ - вроде как пресс-конференцию дает - некто г-н Казаков. Он в "Газпроме", видите ли, очень крупная фигура, покруче самого г-на Коха. И держится индифферентно, превыше всяких там истерических глупостей про свободу слова. Вальяжный такой финансовый воротила; миллионер - не миллионер, но явно владелец заводов, газет, пароходов; рядом с ним Билл Гейтс потянет в лучшем случае на доцента. Что говорит - неважно, да и ясно, что он говорит.
      Читаю я на следующий день "Московские новости" - и что же узнаю? Оказывается, этот кашалот капитализма - бывший завотделом Черемушкинского райкома КПСС! В 1981 году, - вспоминает редактор журнала "Химия и жизнь", Казаков меня вызывал на ковер, прорабатывал: дескать, недопустимо много в журнале еврейских фамилий, да и псевдонимом партию не проведешь...
      Но это в сторону. Меня не особенно волнует, был ли товарищ Казаков юдоедом, остался ли таковым господин Казаков.
      (Кстати: одному из недопустимых до такой степени остопротивело внимание Черемушкинского райкома, что в конце концов он убыл с подведомственной территории. Это писатель Борис Хазанов, автор классической повести "Час короля". Классической в том смысле, что прочесть ее в ранней юности большая удача: вроде прививки от неблагородного образа мыслей.
      Писатель, стало быть, лишился родины, а партработник распоряжается богатствами недр.)
      Но вот как по-Вашему: следует полагать его "собственником"? Или все-таки государственником - как некоторые бабочки зовутся капустницами за то, что в бытность гусеницами питались соответственно?
      Правда, я не очень-то разбираюсь в нынешней номенклатуре. Допускаю, что председатель совета директоров - что-то вроде старшего приказчика: оклад, премия, тринадцатая зарплата - и все. А владеют половиной, что ли, национальных богатств (надо думать, пожертвовав личными трудовыми сбережениями) какие-то совсем другие титаны Драйзера. Однако же и г-н Казаков порхает над кочанами с таким видом, точно среди них родился... Как бы там ни было, буржуй эпохи Отстоя - вряд ли щедринский персонаж.
      В N-ском обкоме правящей партии была такая должность: завсектором худлита. В начале восьмидесятых занимал ее один такой Попов. Местная литература дышала тогда свободой как-то не лихорадочно. Все же он старался. Бывало, вычеркнет красными чернилами из Горбовского строфу, из Конецкого абзац - и главного редактора к себе приглашает: полюбуйтесь, дескать; мой знакомый главный редактор очень страдал от этих собеседований. Потому что Попов никогда не объяснял, чем абзац или строфа потрясает основы советского строя; надо было самому придумать себе вину, а уж потом оправдываться. Попов был строг, неулыбчив. Впрочем, однажды публично разрешился отменной шуткой но не умышленно, полагаю, а по невинности: на съезде писателей, - сказал он, - шел разговор по большому, по мюнхенскому счету... Последний раз я любовался им, когда уже решено было - и разрешено (из Москвы) - печатать в "Неве" роман Дудинцева "Белые одежды". Попов был раздражен. Пообещал, что мы еще убедимся: 37-й год - не самая черная страница истории. (Роман Дудинцева, между прочим, - о 49-м). Не знаю, что это было - угроза? пророчество?
      Теперь, говорят, и он - член совета директоров какого-то банка.
      Каюсь, я действительно воображал при так называемой советской власти, что нами правят невежды и тупицы. Что они сами переваривают, бедняги, лапшу, которую затем вешают мне известно куда. Но как же я ошибался! Они были гораздо умней таких, как я. В мавзолее они видели весь этот якобы социализм. И так уютно присосались к новой экономике, точно весь век ничем другим и не занимались, кроме как пили кровь трудящихся.
      Подозреваю, впрочем, что этот бал бабочек - бал-маскарад, и крылья марлевые. Тут не Салтыков, тут опять Шварц:
      Новая голова появляется у Дракона на плечах. Старая исчезает бесследно. Серьезный, сдержанный, высоколобый, узколицый, седеющий блондин стоит перед Ланцелотом.
      Где-то теперь Ланцелот?
      Как раз на прошлой неделе человек, по праву считавшийся победителем Дракона, объявил - писатель! герой! - что свобода слова - не главное, а главное - поскорей восстановить смертную казнь... И в непреклонном тенорке я, не веря себе, узнаю рев того же "огромного, древнего, злобного чудовища" - непобедимого, наверное.
      А Вы говорите: собственность. "Горе, думается мне, тому граду, в котором и улица и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство! Горе той стране, в которой шайка шалопаев во все трубы трубит: государство, mon cher - c'est sacrrrre! Наверное, в этой стране государство в скором времени превратится в расхожий пирог!" (Николай Иванович. Он же Михаил Евграфович.)
      Письмо IX. Д. Ц. - С. Л.
      16 мая 2001
      Мыши со мной плавают,
      кролики на меня кричат...
      - недоумевает Алиса, зажившись в Стране Чудес, - Это я или не я?
      Вышла со мной история... и сюжет-то толком не изложишь, не то что "сердцу высказать себя". Другому как понять тебя?
      Но попробую. Прихожу в одно из лучших на свете мест - в Театральную библиотеку. И, проходя по коридору, вижу беседующих тамошних сотрудниц, среди которых - одна чудесная женщина. А я ей как раз никак не могу вернуть взятую для просмотра видеокассету. Здороваюсь - со всеми сразу, неопределенно как бы, но дама эта, которая обычно в высшей степени улыбчива и любезна, тут - холодна и даже вроде не глядит в мою сторону. Ну, думаю, пропал, лишили меня благоволения, и неловко ж, однако, вышло. И так это меня огорчило, что даже пошел я других библиотечных доброжелательниц расспрашивать: не было ли такого разговору, что, мол, куда Циликин запропал вместе с моей кассетой? А доброжелательницы и говорят: что ты нервничаешь, пойди к ней и прямо извинись. И тут входит сама эта дама и чуть ли не бросается ко мне со словами: "Простите меня, пожалуйста, я перед вами ужасно виновата!".
      - ???
      - Я дала ваш номер телефона без вашего разрешения.
      - А я-то думал, что вы на меня сердитесь за кассету, потому что вы на меня даже и не взглянули.
      - Когда?
      - Да вот только что, в коридоре.
      - Что вы, я же без очков и просто вас не заметила.
      Вот и думаю: пластично описывать "психологию" - вроде бы литературная задача, но тут проблема не в том, как передать эту вязь и паутину, а - кому? Толстой, скажем, такое любил и умел, но ведь прежде сколько ни есть в России читающих людей - все читали Толстого. Теперь же - где тот граф? А паутина признак антисанитарии, и мы ее пылесосом LG или, на худой конец, веником.
      Может, я ошибаюсь - насчет времени, и всегда так было?
      В юности нормально чувствовать, что никому-то ты на свете не нужен. А с годами это чувство сменяется другим ощущением - что никому не нужно то, что есть ты. Мы располагаемся в предуказанных ячейках, исполняем социальные роли (нередко - в частной жизни тоже), и коли начнешь изъяснять нечто, выражающее твое отдельное внутреннее естество, - многие попросту не поймут, о чем речь. Ну, что чем-то эдаким человек может быть взволнован, расстроен, восхищен, ранен. Для милиционера ты "гражданин", а для продавщицы/контролерши "мужчина", для вообще начальства (типа ЖЭКа) - микрочастица контингента, с которым приходится работать, а для начальства твоего собственного подчиненный, один из тех, на ком зиждется его начальственность. Наконец, для бандита или просто хулигана или, еще проще, для случайно пролетающей мимо пули ты - материальное тело. И для всех вышеперечисленных - в той или иной степени враг.
      Все же сравнять себя с социальной ролью и даже со всеми социальными ролями вместе взятыми мешает арифметика. Конкретно - вычитание. Если отнять от себя эти функции, что-то все же должно оставаться.