Алек сам встал у печи, полагая приготовление пищи легким делом, и с непривычки пожег довольно зерна и гороха. Пастыри разрешили Арагану Доражу поделиться с бывшим сыном своим урожаем, кое-что дали и новые друзья. Алек с удивлением понял, что и Избавленному можно жить.
      Новая жесткая одежда обмялась по телу, стала своей, привычной. Он научился курить и джег, и покой-траву, хотя ему не нравилось ощущение расслабленности и блаженного головокружения, приходящие с ее дымом.
      Он стал называть новых друзей их короткими, школьными именами.
      Он снова научился улыбаться.
      И видеть…

Сны

       Я оглянулся и за пеленой снега увидел Юлию.
       – Как скоро? – крикнул в беснующийся снежный вихрь.
       – Еще день, может, два, – ответила она, голос пропал в пурге, но я услышал. Из белой мглы вдруг выступил мертвец с лицом патэ Киоша. Я не удивился, и страха не было. Я буквально оттолкнул его, ладонь обожгло. Патэ Киош давным-давно погиб, но что мне сила мертвых? Я сам умирал не раз.
       – Уйди. Ты мне мешаешь.
       Патэ покорно обошел меня и стал за плечом справа, там, где находится человеческая совесть. Солнце светило ослепительно, снег словно кипел, и я вдруг осознал, что стою в центре бури, что она закручивается вокруг меня. Холодно не было. В снежной круговерти мелькали и пропадали незнакомые лица, и голос патэ Киоша говорил из-за плеча: «Это тоже твои». Мне было весело и горько, я смеялся в мертвые лица, иногда просил прощения, но чаще просто отстранял призраков, и они выстраивались у меня за спиной, рядом с патэ Киошем.
       – Убивать… страшно? – спросил кто-то.
       – Очень… – ответил я.
       Огромный барс проглотил солнце, и стало темно. Я это уже видел не раз.
       Жива звенела от чьего-то могучего присутствия.
       – Александр, – проговорил грохочущий голос, из белого снега и темноты соткался силуэт. Я почувствовал вспышку гнева. Я знал этого человека и ненавидел его. Отчетливая холодная тяжесть за спиной. Безо всякого удивления кинул руку за плечо, коснулся рукояти меча и принял в себя всю боль, которую мне довелось причинить людям за свою долгую, полную ненависти и сражений жизнь.
       – Александр, – снова этот же оглушающий шепот. Меч уже был в руке, такой знакомый сабер, безо всяких украшений, только знак мастера на торце рукояти, стилизованное изображение чири. Тяжелая легкость в руке, выпад… Силуэт врага остался на месте, только на блестящем клинке появилось несколько пятен окалины.
       – Александр. – Имя значит что-то лишь в устах другого человека, вспомнил я. Но для этого я должен позволить своему имени что-то означать.
       Простым оружием его не одолеешь. Я вернул меч в ножны, вытянул вперед пустые руки, ненависть превратилась в призрачный клинок, и силуэт врага смялся, пропал в ослепительном кружении метели, страшный голос смолк.
       Все.
       Нет, не все.
       Сияние становилось все ярче, и я понял, что сверху не солнце, а луна, ужасающая в своей огромности. Луна становилась больше и больше, все вокруг тонуло в призрачном свете, все вокруг разваливалось и падало в бездну. Потом я увидел самого себя, шагающего босиком по черным острым камням. Следы крови на камнях горели, и камень плавился, скрепляя разламывающийся на куски мир.
       – Криста сказала…
       Закружилась голова, душу наполнило сладкое предвкушение. Криста сказала что-то важное…
       – …Что у тебя слишком многое получается непроизвольно.
       Хорошо это или плохо?
       Я плыл во тьме. Ласковой, ждущей тьме. У тьмы было имя. Я произнес это имя, и тьма стала любовью.
       Я увидел Данику, она улыбалась Дану, а потом друг исчез, а сестра превратилась в маленькую девочку.
       – Дядя Александл, ты велнесся? – спросила она.
       – Конечно, малышка. – Мне было страшно жаль лгать ребенку, но я знал, что нельзя отнимать надежду. Я ласково улыбнулся девочке и привычно – жена постоянно выговаривала мне за эту манеру – повел рукой. Мир вокруг заколебался и начал таять.
       – Ты забыл про меня! – взвыл патэ Киош.
       – Нет, что ты… Я могу забыть этих, но тебя я не забуду никогда. А теперь возвращайся в Ад, оставь живых в покое.
       – Ты не жив, – возразил мне мой первый наставник.
       – А ты мертв. Просто уходи.
       Я увидел алый взблеск за спиной, когда падающий вертикально свет отразился от крыльев. Оттолкнулся от земли и взлетел навстречу луне.
       И проснулся.
 
      Александр лежал, успокаивая бешено колотящееся сердце. Он не помнил, что ему снилось, осталось только чувство силы в себе, угрозы и постоянной нехватки времени.
      Дом, к которому он не успел привыкнуть, вдруг стал тяготить, Алек оделся и вышел.
      Луна заливала округу призрачным светом. Алек уселся на крыльцо, смотрел на ночное светило, и что-то поднялось к самой поверхности сознания… Еще немного, и он вспомнил бы и понял нечто очень важное…
      – Не спится?
      Раньше к нему нипочем бы не смогли подобраться незаметно. Алек нарочито медленно поднял голову, Джонатам смотрел сверху вниз хмуро-дружелюбно.
      – Ага…
      Юноши помолчали.
      – Погуляем?
      – Давай.
      – Ты оделся бы.
      Только сейчас Алек понял, что основательно продрог. Он вернулся в дом и напялил всю одежду, что нашел. Раньше ему не приходилось тепло одеваться летом, он всегда мог согреться пламенем души.
      Раньше, раньше!.. Забыть о том, что было раньше,иначе не будет потом!
      А во сне ему не было холодно…
      Он остановился, попытался сосредоточиться.
      Нет, не вспомнить…
      – Чего?.. – издалека донесся голос Джонатама.
      – Сон, – пробормотал Алек. – Луна мне снилась… И метель, но холодно не было…
      – Мне тоже в полнолуние снятся странные сны. И Луна снится страшная. Иногда совсем не могу уснуть…
      На дороге впереди лежала большая шишка, Алек поддел носом сапога – хорошего сапога, дома и в Школе у него таких не было. Джонатам неумело пнул назад, шишка улетела в канаву. Алек шевельнул пальцами, шишка выпрыгнула на дорогу.
      Они шли по тропке и молча перепинывали шишку друг другу.
      – Слушай, чего это мы как тупые статовские дворяне? – Вдруг спросил Джонатам. – Расшаркиваемся друг с другом, вежливые такие…
      – Ага. – Алек неуверенно засмеялся. – Я заметил, что вы друг друга зовете по-школьному – Макс, Кати, Мо… И вы тоже зовите меня Алек.
      Джонатам серьезно кивнул.
      – Тогда и ты зови меня Джо. Или… Меня друзья называли Вороненок. Можешь и ты…
      Алек помедлил, выбирая, какое из своих прозвищ назвать. Все они напоминали о Школе, о доме, друзьях.
      – Лучше по именам, – решил он.
      Они переглянулись и впервые сдержанно улыбнулись друг другу.
 
      Солнце позолотило железные крыши сторожевых башен, и над городом раздался низкий рев большого рога, возвещающий о начале нового дня. Пятьдесят невольников разом налегли на рычаг-бревно, и главные ворота с величавой медлительностью повернулись на петлях.
      Патэ Киош воспользовался привилегиями своего положения и потеснил в очереди желающих попасть в город торговцев и путешественников. Чеф стражи ворот отдал пастырю честь и распорядился, как обычно, о сопровождении.
      Тяжелые телеги двинулись узкими улочками, воины шли впереди, подбадривая неповоротливых горожан ударами ножен и плеток. Наконец после часа ругани караван прошел через вторые ворота в сердце Танора, Верхний город.
      Так называемый Верхний город был расположен в центре города. Здесь стояли большие, трех-четырехэтажные дома самых уважаемых и богатых жителей города. Здесь жили члены городского совета, старшие цеховые мастера, купцы и фабриканты. Здесь располагались казармы внутренней стражи города, чиновные конторы, библиотека и Дворец, резиденция стратига.
      Патэ Киош, охрипший от частого произношения слов, которых вообще-то по сану не должен был употреблять, расписался в ведомости брата-эконома, выпил горячего вина, одарил солдат сопровождения обычной мздой и отправился гулять по городу. Он не так уж и часто посещал Танор и не смог отказать себе в удовольствии прогуляться по улицам, посетить шумный базар, где торгуют товарами со всех концов света – фруктами и вином, лесом и камнем, конями и оружием. Здесь стоят шикарные гостиницы и скромные постоялые дворы, бордели и трактиры, где можно было заказать все что угодно, от свинины с хреном и вэли, крепкого темного пива, до понюшки феллаха, а то и порции белого мха.
      Здесь можно встретить людей отовсюду. Закутанные в балахоны дарейши – пустынники, северяне норды с обожженными холодом лицами, яркоглазые дежи – жители равнин и малых лесов, гордые горцы в своих нелепых юбках. Иногда можно даже увидеть долговязого эльфа в летящих одеяниях, с высокомерным лицом, полускрытым громоздкими темными очками, с изящными пистолями в кобурах…
      Пастырь остановился напротив невольничьего помоста. Хозяин вразумлял огромного светлокожего северянина палкой, двое слуг держали хлысты с таким достоинством, словно они были охраной Предстоятеля.
      Вот дородная дама пожелала осмотреть товар. Внимательно разглядев ребенка лет семи, девочку, толстуха сделала слуге знак «товар лицом». Слуга протянул руку, собираясь сорвать лохмотья с замарашки, и с воплем отпрянул, потрясая прокушенной ладонью.
      Дама неодобрительно поджала губы и отошла. Укушенный схватился за хлыст…
      Патэ поморщился, когда эхо чужой боли задело его. Девочка закричала, этот крик ярости, не боли, странно походил на боевой клич, и взмахнула ладонью, швыряя что-то невидимое…
      Струны Узора ударили надсмотрщика, швырнули с помоста. Хлыст корчился в пыли, как змея, которой отсекли голову. Ремень задымился, оплетенное дерево рукояти захрустело, словно перемолотое зубами дракона.
      Патэ удивленно присвистнул. Взбешенный хозяин каравана поднял хлыст, девочка завизжала. Киош терпеливо ждал конца экзекуции. На пятом ударе, увидев темные провалы в ярком течении Живы, он толкнул пятками коня, увернулся от едва не хлестнувшего его по лицу ремня и поймал за узелок на кончике.
      Торговец повернулся, скалясь, но, увидев, кто перед ним попытался скорчить подобострастную мину.
      – Сколько желаешь за маленькую дикарку?
      – Вот уж воистину дикарка! – Хозяин бросил хлыст, отдуваясь, мясистое лицо его было багровым. Девочка скулила в углу. – Себе в убыток, только чтобы избавиться от нее… Пять сталей.
      Патэ фыркнул и поворотил коня.
      – Постойте! Ваша цена?
      – Полторы!
      – Вы, должно быть, шутите? За здоровую, красивую…
      – …и строптивую девчонку – две стали.
      – Она вырастет красавицей, поверьте опытному человеку. Не меньше четырех.
      – Если не помрет от твоих побоев. Три.
      – С половиной, и не просите скинуть.
      – Только если ты заплатишь мне полстали, чтобы избавиться от нее.
      Хозяин расхохотался.
      – Только из уважения к вашему сану. И пожертвую часть выручки храму, чтобы вы не решили вдруг стать торговцем.
      Патэ вручил работорговцу три с половиной стали, тот вернул половину. Документ на девочку перешел из рук в руки. Патэ наклонился с коня, без труда поднял ребенка одной рукой за шиворот и закинул впереди себя на седло.
      Она вздрагивала и всхлипывала, пыталась отстраниться. От девочки отвратительно пахло мочой и страхом.
      – Как тебя зовут?
      Ребенок не ответил и весь сжался, патэ прислушался к Живе и понял, что девочка его понимает, но ответить не изволит.
      –  Как тебя зовут? – Девочка только вздрогнула, патэ ощутил, как по ее разуму бессильно скользнуло его повеление. Проводник и вся Тьма его!..
      – Сколько тебе лет?
      Молчание. Вот и поговорили.
      Патэ Киош поморщился, остро ощущая чужую боль, грубо провел рукой в перчатке по изодранной спине своей покупки. Девочка вздохнула судорожно и затряслась, но не издала не звука!.. Патэ скомкал в кулаке ее боль и бросил на землю, ощутил, как маленькое тельце обмякло у него на руках.
      Пастырь въехал в Верхний город и остановился у дворца, торжественно вручил добычу дородной даме с огромной связкой ключей на поясе.
      – Владыка Земли и Неба и Святого города! Во имя Пророчества, где вы откопали это диво?
      – Я знал, что она вам сразу понравится. – Патэ улыбнулся смотрительнице гостевых покоев. – Полечить, вымыть, приодеть, накормить. Только вымойте как следует. Особенно волосы.
      Он ожесточенно почесался.
      – Мне тоже ванну. И чистую одежду, – почесался снова. – И знаете, пожалуй, не стоит возиться с ее волосами…
      Смотрительница вошла, когда он, чисто вымытый и благоухающий столичными духами, приканчивал отличный обед.
      – Все сделала.
      – Скоа ы эт?
      – Простите?
      Патэ одолел огромный кус мяса:
      – Сколько ей лет?
      – Десять.
      «Невеликий из тебя знаток детей, патэ, – подумал Киош. – Десять. Многовато, однако. Ладно, Дораж тоже поздно начинал, и полюбуйтесь-ка, что из него вышло?»
      – Как зовут?
      Смотрительница улыбнулась странно:
      – Она сказала, что ее зовут Дикарка.
      Патэ Киош пришел в восторг.
      – Покажите эту Дикарку.
      В просторной белой тунике и белых же штанах, босая, перед ним предстала Дикарка. Патэ ощутил сильный запах мыльного корня, за которым тонкий нежный аромат дурманики, снадобья, утишающего боль, был заметен только тренированному обонянию. Карие глаза были затуманены действием наркотика, девочка чуть пошатывалась, щурилась на светильники и то и дело порывалась потрогать начисто выбритую голову.
      – Очаровательно, – оценил патэ. – Любой тролль разжалобится.
 
      Дворец был выстроен на вершине рукотворного холма. Все здания Церкви служили двум целям – внушать благоговение подчиненным племенам и послам соседних стран, и по необходимости послужить военным укреплением. Дворец окружал ров, сухой, но в случае осады в него можно было впустить реку. Мосты поднимались, двери запирались каменными плитами, а то и железными балками. В вентиляционные отверстия и трубы не всякая кошка пролезла бы, кованые кружева оконных решеток только казались тонкими и хрупкими, в обязанности окномойщиков входила тщательная шлифовка зазубренных листьев и отточенных лепестков железных растений особыми составами…
      Дворец был начинен ловушками, которые можно было привести в действие одним движением рычага. И тогда балконы упадут на головы врагам, стены коридоров уронят град отравленных стрелок, плиты пола повернутся под ногами дерзновенных, открывая тусклоблестящие острия пик…
      И все это смертельное изобилие повинуется одному человеку, сидящему в кабинете в самом центре цитадели.
      Наместник провинции Радон и стратиг Каррионы стал легендой еще в те времена, когда патэ Киош был лэем, послушником…
 
      Стагор Матис не мог похвастаться спокойным прошлым. До того как стать сампо, он еще баиром служил на знойном юге, сражаясь со смуглокожими, не знающими человеческого языка. Империя часто вела войны, о которых было неизвестно ее гражданам. Потом он провел несколько лет во влажных джунглях, кишащих странными и страшными созданиями. Полуразумные обезьяны, коварная живая трава и крылатые темные призраки, ночные кошмары добропорядочных граждан Каррионы, считались здесь самыми безобидными тварями…
      По возвращении его посвятили в сампо и почти сразу же в патэ. Матис сражался бок о бок с Фременами и против них, дрался с эльфами, участвовал в подавлении восстаний. Отличаясь каким-то мрачным бесстрашием, он лез под пули и стрелы, сходился с самыми сильными воинами противника, словно искал смерти, но, как это часто бывает, Избавительница словно не замечала ищущего ее дарующих покой объятий.
      Зато его заметили другие. В одном тяжелейшем бою он принял на себя командование двумя тысячами солдат и выиграл сражение, а позже выяснилось, что и войну. Матис стал стратигом.
      Когда Совет решил, что Матис уже достаточно навоевался, ему предложили титул наместника недавно покоренной – не без его участия, кстати – провинции Радон. Стратиг согласился без особой охоты – мирная жизнь была не по нему. Много лет назад он сам приговорил себя к смерти, но к смерти в быстротечном бою, в угаре сечи, в опьянении Светом. Он вовсе не хотел умереть в своей постели от старости.
 
      Солдаты дружно взяли на караул, патэ Киош миновал их и вступил под гулкие сумрачные своды. Коридор только казался пустым, патэ почувствовал, как его касается чья-то мысль. Он открылся, позволяя заглянуть поглубже. Взгляд ушел, а через миг перед ним появилась темная фигура, словно сгустившись из сумрака.
      – Следуйте за мной, патэ, – прошелестел голос.
      Дверь в конце коридора была приоткрыта, здесь патэ Киош всегда шел быстрее. Он знал, что при нажатии кнопки на сторожевом посту массивные створки сомкнутся, словно челюсти дракона.
      – Я доложу о вас.
      Патэ кивнул, оглядывая убранство приемной. Церковь не жалела денег на то, чтобы пустить пыль в глаза просителям и послам других стран, и даже в далекой от Крепи провинции чертоги и обиталища властей предержащих были произведением зодчего искусства и собранием сокровищ.
      Роскошь угнетала пожилого священника. Они променяли Церковь – гарант мира и спокойствия – на все эти изящные резные столики, напольные вазы из Камшира, богато инкрустированное и оттого малополезное оружие.
      Единственное, что стоило внимания – картины. Патэ Киош прошелся по галерее. Сюжеты из Книги чередовались с батальными сценами. Победы Церкви, победы самого Матиса. А здесь – дипломатия. Люди в странных одеяниях подписывают пергамент. Заключение мира со Статом, с Камширом, временный пакт с дарейши… На переднем плане, рядом с человеком в нелепом наряде, возвышается стратиг, а в том углу, второй слева, стоит патэ Киош, тогда он был еще сампо.
      – Сэнир ждет вас, – почтительно поклонившись, сказал лэй. Патэ Киош поморщился – в его времена было меньше церемоний и больше дела.
      Стратиг может позволить себе многое, но он был воином и священником, а не представителем купеческой гильдии. Его кабинет представлял собой резкий контраст с приемной и напомнил Киошу о старых временах. Голые стены, только за креслом висит нордан в скромных ножнах, который стоит больше, чем все парадные ножички приемной. Большой дубовый стол, такие же полки с книгами.
      И человек, который воздвигся из-за стола во весь свой немалый рост, также казался грубо высеченным из дерева. Не из дуба, а по меньшей мере из железного. Патэ однажды был в Крепи и видел Предстоятеля. Согбенный старик в алом балахоне, но Свет пылал вокруг него, аура была исполнена скрытой мощи. От главы провинции исходила такая же сдержанная могучая сила, как и от главы Церкви, но его сила была на самом пике.
      – Патэ Валентино Киош.
      – Сэнир стратиг.
      С тех пор, как патэ Валентино Киош в последний раз имел удовольствие служить под началом Матиса, прошло немало лет, но стратиг почти не изменился.
      – Думаете, выйдет из нее толк? – поинтересовался наместник, потирая шрам на подбородке. Такие неровные метки остаются после удара огненной мыслью.
      Патэ сперва изумился, потом покачал головой.
      – Есть что-нибудь, чего вы не знаете?
      – В своем городе я стараюсь знать все. Итак, выйдет ли толк из маленькой Дикарки?
      – Возможно. Конечно, ей много лет…
      – Я начинал еще позже. Она и в самом деле сшибла с ног взрослого мужчину?
      – Пролетел метра два. Сильна девочка.
      – Я буду следить за ее карьерой. Итак, с чем пожаловали, патэ, если не считать спасения юной перспективной жизни?
      – С налоговым обозом и весьма странным делом…
 
      В тяжелой тишине здания резко звякнул колокольчик. Звякнул опять, когда направленная мастером через два этажа и несколько каменных стен линия Узора задела серебро. Один из двух дежуривших на выходе пошатнулся и оперся на своего товарища, принимая телепатему.
      – Слушаю и повинуюсь, мой господин, – сказал он исчезающему мысленному прикосновению.
      Библиотека и архив были устроены с учетом расширения империи. Ряды полок, уходящих под потолок, были заняты лишь наполовину.
      Пожилая худощавая женщина с повязкой на левой пустой глазнице выслушала невольника, шевельнула пальцами. Ее мысль устремилась вверх, и с полки под потолком в руки госпоже архивариусу упала тонкая папка, помеченная тремя разноцветными лентами. Через минуту папка эта лежала на столе стратега.
      – Александр Араган Дораж… Дораж? Часом, не потомок бывших доров?
      – Последний. Его дед был сыном младшей жены последнего дора.
      – Я думал, вся правящая фамилия была устранена. – Стагор Матис хмурился.
      – Стратиг Саммер проявил милосердие.
      – Не похоже на него, – пробормотал Матис, задумчиво тронул ленты. – Итак, Александр Араган Дораж, восемьсот восемьдесят седьмой год, провинция Радон, поселение Дорнох, урожденный радонич… тьфу ты черт, язык сломаешь… Зеленая метка – принят в ученики, избрал специализацию синоптика, красная – перспектива и потенциально опасен, гм… следовало либо разрешить полное обучение в недавно покоренных провинциях, либо не обучать вовсе. Гоняли бы ветра сами… Так, ну и черная метка – изоляция от общества, заключение в особом поселении…
 
      Пронзительный свист вспорол тихий лесной воздух. Александр Араган Дораж, шестнадцатилетний юноша, урожденный радонич, перспективный аж до потенциальной опасности, выбравший себе стезю погонщика ветров и в данный момент изолированный и заключенный, вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Свист донесся вторично, потом раздался треск и шум падения.
      Алек издевательски захохотал, мстя за испуг. Вторя отрывистым гавканьем, вокруг него весело запрыгала Рыжка.
      Джо наконец выбрался из кустов, взъерошенный и злой. Он смотрел исподлобья, отряхивая одежду, и вдруг бросился на Алека.
      Такие стычки случались между друзьями часто и не всегда кончались бескровно. Джо был сильнее, Алек только недавно оставил Школу и не успел еще забыть приемы фейта. Азартно сопя, юноши катались по лесной траве, потом, устав, расцепились. Джо уныло рассматривал разорванный рукав, Алек шмыгал носом.
      – Тьфу ты! – Он сплюнул, высморкался кровью в полу своей серой куртки и свирепо взглянул на Рыжку. – Эх ты, горе-собака, не могла предупредить, что впереди засада…
      – Рыжка друзей не выдает. – Джо ласково потрепал ее за уши. Собака взвизгнула, крутанулась на месте и удрала в лес. Юноши смотрели вслед.
      Рыжка была их общей собакой. Она признавала за хозяина и Джо, и Макса, и новичка Алека, и мрачного Мо, но больше всего была привязана к Кати, а пастырей Ламана и Киоша отчего-то недолюбливала.
      – Ну что? – спросил Джо.
      – Пошли, – отозвался Алек, принимаясь собирать рассыпанные в пылу сражения грибы и ягоды обратно в кузовок.
      – Вещи собрал?
      – Нож вчера доделал. – Алек достал нож, чуточку хвастаясь самодельной рукоятью, Джо осмотрел и снисходительно признал: неплохой. – Стрел на птицу мало…
      Друзья набили трубки. Клубы ароматного дыма поплыли через поляну.
 
      Деревня Проклятых стояла на пригорке около реки. Пять маленьких домишек, похожих только внешне. Подойдя к каждому из домов, можно было без труда определить, какой кому принадлежит.
      Самый новый – Александра. Вон тот, с веселыми занавесками и цветами на подоконниках – Катрин. Дом Джонатама украшен звериными черепами, как жилище какого-нибудь варвара в Вастландах. Дом Мосеса стоит около небольшой кузницы, которую он сам себе соорудил. Дом Липки заброшен уже много лет, Старик тут нечасто бывает. Дом Макшема пропах свежим деревом, все вокруг усыпано стружками.
      Макс в последний раз провел резцом по дереву, сдул стружку. Ладить с деревом у него всегда получалось гораздо лучше, чем с людьми. А сейчас и ладить-то было не с кем. Неразлучные друзья Алек и Джо, Катрин да скорбный умом. Юноша потрогал рожон копья. Настоящая охота начнется поздней осенью, но вдруг ребятишки наткнутся на большого зверя? Сходить, что ли, с ними…
      Сейчас крохотный поселок, не имеющий даже имени, но называемый между людьми деревней Проклятых, был пуст. Алек и Джо еще утром пустились по грибы, Кати собирала целебные травы. Мо скорее всего сидел на ветвях огромной осины на берегу Лейки, рыбачил или просто смотрел в воду.
      – Светлого дня.
      Макс невольно вздрогнул, Кати виновато улыбнулась.
      – Я и не заметил, как ты подошла. Светлого дня.
      Кати почти материнским жестом протянула кувшин со слабым хмельным медом. Макс глотнул, поблагодарил.
      – Где остальные?
      – Джо и Алек охотятся на грибы. Мо, наверное, на берегу. Все готово?
      Девушка кивнула. У Избавленных была масса свободного времени, и каждый проводил его по своему вкусу. Кати сегодняшний день посвятила подготовке ко Дню Барса.
      – Когда?
      Кати посмотрела на небо, попробовала ветер на вкус:
      – Почему бы не завтра?
 
      Завтра погода была в самый раз. Небо к обеду посмурнело, стало прохладно. Пятеро путешественников начали ходж на Часовую гору.
      Песок хрустел на зубах, настырно лез в глаза и уши. Ну и пекло, не поверишь, что осень на дворе. Макс смахнул пот и улыбнулся растрескавшимися губами:
      – Ну как?
      – Нет слов, – прохрипел в ответ Джо. – Эту гору нужно было назвать Песчаной или Сухой…
      Алек только кивнул, у него слов тоже не было. Парня шатало из стороны в сторону, но он брел и брел. В который раз Макс с беспокойством подумал, что не стоило брать еще неокрепшего новичка в традиционный Барсов ходж. Макс двинул плечами, поправляя сползший мешок, и зашагал вперед.
      – Осталось немного. Дальше будет легче, начнется зелень…
      Первой на площадку выскочила Рыжка. Собака не проявила никакого уважения к большому грубовато сколоченному деревянному Знаку на вбитом в землю столбе. Алек осенил себя символом веры и с любопытством оглянулся по сторонам.
      Отсюда открывался великолепный вид на всю долину. Река казалась кривой блистающей саблей, а далекие горы словно парили в воздухе. Ароматы горных цветов струились в нагретом воздухе, казалось, эти запахи можно было увидеть. На западе лениво растянулась огромная кошка Лаг-Аргаран.
      – Гора имени тебя или имени твоего отца, э? – поинтересовался Джо с усмешкой.
      – Я и мой отец Араган, не Аргаран.
      Кати шевельнула пальцами над хворостом, взвился дымок, Макс принялся раздувать. Заплясали языки пламени, жаркого, бездымного, почти невидимого в свете заходящего солнца.
      Склон Часовой горы зарос мелким кустарником, недостатка в дровах не было. Солнце клонилось к закату, небо на западе окрасилось алым.
      – Точно такое же небо было в тот день, когда очнулся, – пробормотал Алек.
      – Ты ведь не выходил в тот день, откуда ты можешь знать, какое было небо?
      Недавний больной почесал в затылке. Действительно, откуда?
      – Ну… просто знаю, и все. Оно ведь было таким же, да?
      – Верно. – Джо смотрел с недоумением. – Макс еще заметил, что это дурная примета, а я сказал, что это ересь.
      Алек не собирался забивать себе голову всякой ерундой. Сладко пахло вареным мясом и пряными травами, друзья поспешили к костру.
 
      – Я это видел. Я в самом деле видел это раньше!
      Закат действительно был очень красивым. Но никого зрелище падающего за горизонт светила не потрясло так, как Алека, который в первый раз присутствовал на Барсовом празднике.
      Гора ожила. Зверь мотал седой головой и щетинил шерсть на загривке. Алек не сразу сообразил, что он принял за шерсть лес, в котором запутался закатный ветер. Его не покидало чувство, что он этот закат уже где-то видел.
      Точно видел!
      Александр твердил себе это как заклинание, сидя на камне в кустах малины. Он не мог вспомнить, и ему было больно. Почти как тогда, когда Алек очнулся в деревне Проклятых и понял, что он теперь отрезанный ломоть, чужой всем, кто был для него важен.
      Солнце и гора, закат и барс, что же это могло быть?
      Бросив гадать, Алек растянулся на камне. Его ложе отдавало набранное за день тепло, юноша не замечал ветра. К костру идти не хотелось, он проследил, как солнце, уже невидимое для него, озаряло вершины северо-восточных снежных хребтов. Когда-то он мечтал побывать там… И сейчас мечтает, но его мечта не сбудется.
      Алек почувствовал злость. Кажется, злость – единственное, что осталось в нем после экзорцизма. В Книге сказано, что это чувство – дар человеку от Ночного Хозяина. Тогда почему экзорцизм, который должен был убить в его душе ростки зла, выжег светлое и оставил только пустую и страшную, ни на кого не направленную ненависть?
      Юноша взмахнул рукой, швыряя в Узор собственную ярость. Кусты затрещали, дерево ломалось, листья иссыхали на глазах и вспыхивали по краям искрами. Алек испытывал извращенное удовольствие, глядя, как убитые его яростью зеленые побеги буреют и корчатся.
      Отвращение к самому себе было столь сильно, что его даже затошнило. Извини, – погладил убитые ветви, зелень распалась бурым прахом. Узор плетется раз и навсегда… прошло не исправить… и даже убитые кусты воскресить нельзя.
      Надо идти, друзья будут волноваться…
      Вот он и произнес это слово, пусть даже про себя. Друзья… Не торопится ли он? А еще несколько дней назад был уверен, что у него никогда не будет друзей.
      Алек шагнул к костру, принял у Кати щипцы с угольком, раскурил трубку. Повертел в пальцах изящные металлические щипцы, обжегся. Зря говорят, что кузнец не в себе, полоумный не может создавать такие вещицы. Мо, наверное, просто притворяется. Рыжка, набегавшись за день, лежала смирно, глядела в костер, пламя отражалось в карих глазах. Собака зевнула, фыркнула, когда Кати выдохнула клуб дыма в ее направлении.
      Хорошо вот так посидеть у огня с друзьями, глядя, как вечер превращается в ночь, передавать по кругу мех с кислым домашним вином, вдыхать дым джега, тоника и запахи свежего вечера.