'Родина' и другие произведения

      Андрей Белый - глубочайшая психология и остроумнейший синтаксис. Школа Достоевского без интриги Достоевского.
      Ал. Н. Толстой - великолепные типы, великолепные мелочи, великолепные отдельные мотивы без связи и композиции. Гоголевские кривые рожи без Гоголевской фабулы.
      И даже писатели, идущие с Запада, что взяли они у него?
      М. Кузмин - отличная стилизация с чахлой интригой.
      Евг. Замятин второго периода ("Островитяне") - несравненный филигранный стиль, наверченный на соломенный стержень. Из пушек по воробьям.
      Все потому, что мы презрели фабулу. Забыли даже то, что знали. Взяли у Достоевского и Толстого все, кроме фабулы. Интриги нет. Самое большее анекдотик, отдельный мотив. Двух мотивов связать уже не умеем. Разучились. Стали безграмотными.
      Прекрасна русская проза наших дней. Сильна, своеобразна. Кто ж станет спорить! Но она подобна искусству негров или индейцев. Интересное, оригинальное искусство, но безграмотное. Мы безграмотны.
      * * *
      А на Западе роман цветет. И не скучно читать. В Англии - Киплинг, Хаггард, Уэлльс. Во Франции - А. де Ренье, Франс, Фаррер. В Америке недавно умерли О'Генри и Джек Лондон. В Испании - Ибаньес. А за стариками идут новые.
      Там, на Западе, умеют делать все, чем богаты мы. До Толстого был Стендаль, до Тургенева - Флобер, до Достоевского - Бальзак, до Чехова Мопассан. Но там в Англии, во Франции - от писателя обязательно требуют одного: презренной занимательности! Чтоб интересно было читать, чтоб оторваться нельзя было от интриги. Это первое требование и труднейшее. Да, труднейшее. Ведь и негр может психологизировать, но связать фабулу может только человек, прошедший большую школу, писатель, вскормленный многолетней культурой, преемственной связью между всеми враждующими школами. Бальзак вводил в реалистический роман авантюрнейший сюжет, точно из Эж. Сю. Диккенс увлекал читателя не хуже Матюрэна. Флобер преклонялся перед Гюго. Зола, "натуралист", искал в будничной жизни мощной интриги, от которой не отказался бы Коллинз.
      Культура фабулы на Западе непобедима. И поэтому западный роман не умер.
      * * *
      Итак. Нелюбовь к фабуле придушила русскую трагедию, русский романтический роман - в зародыше.
      Раздавить яйцо реалистического романа не удалось - он вылупился. И вырос сильный. Но его убили, вернее, подменили великана большими, но пустыми внутри импотентами.
      Ибо в русской литературе правит общественность, общественная критика. А она, по самому существу своему, должна ненавидеть сложную, стройную фабулу. Уж будто? Где, как не в трагедии или в большом романе можно лучше всего проводить социальные идеи? Да, это так на Западе. Бальзак, Зола, воинствующие литературные социологи, сплетали хитрые интриги. В конфликт с этой интригой вступает другое, то, что особенно пышно взросло на русской почве. Наша критика требует отображения действительности, житейских взаимоотношений. Но этого мало. Отображение это должно стать центром, целым, всем. Все искусственное - недопустимо. А сложная фабула всегда искусственна, выдумана. Поэтому вон ее!
      Но разве не знают русские народники, что в искусстве точное отображение эпохи, действи-тельности невозможно? Искусство преображает мир, а не срисовывает его. Общественная критика долго не хотела признать это. Потом уступила. Так что же! Пусть фотографическое воспроизведе-ние события, психологии - невозможно, но чем ближе к жизни, чем "вернее", чем "правдивее" - тем лучше.
      Иначе: страстей не бывает - чувства. Героев нет - люди. Великие катастрофы фальшивы, да здравствуют маленькие дела и маленькие "живые" люди!
      А большая фабула, какая бы она ни была, даже фабула Толстого или Зола, требует героев, страстей и катастроф. Но они фальшивы. И русский роман исчез.
      Иначе: не Сальвини, а Качалов, не пафос, а психологическое осмысливанье, не трагическая дикция, а "натуральная" речь.
      Трагедия же требует пафоса, патетической дикции, Сальвини. И вот нет русской трагедии.
      Последний пример: Ватерлооский бой у Гюго и у Стендаля. У великого романтика - все пышно, патетично, ярко и - с точки зрения действительности фальшиво. У великого психоло-гиста - бессмысленно, бестолково, сухо и серо "верно"; если не простая фотография, то фотография художественная. У Гюго каждое движение - поза, каждое слово - трагический выкрик, все надумано. У Стендаля бой пропущен через психологию участника, который ничего не понимает - видит только скучную бойню. Просто говоря: противопоставление реализма и всех прочих (романтической, классической, символической) школ в самом грубом смысле этого слова.
      Но на Западе есть великолепное Ватерлоо Гюго и великолепное Ватерлоо Стендаля. У нас только Бородино Толстого. У нас нет богатого романтического романа. А Запад владеет и Бальза-ком и Дюма, мы только Тургеневым. Запад знает одновременно и Роллана и Фаррера, мы только Горького или Ремизова. Но больше того: на Западе и поныне реалисты и психологисты верны искусственной фабуле, как были верны ей Толстой и Достоевский. Мы изгнали ее из нашей литературы. На Западе есть воинствующие реалисты и воинствующие романтики, у нас только нетерпимые народники.
      Народничество - вот типичное уродливое порождение нашей антифабульной критики. И поистине, оно самобытно, оригинально, - но скучно. И оно, это народничество, оказало сильней-шее влияние на всю современную прозу. Расчет простой: фабула, интрига, ее техника - общече-ловечны. Оригинальность дает быт, психология того или иного народа. Так забудем же про фабулу, будем сразу великими самобытными писателями. Стоит заботиться об искусственном сюжете - к чорту! Не надо. Будем учиться у наших писателей не фабуле - она есть на Западе лучше нашей - а тому, чего на Западе нет, уж, конечно, о том, чтобы непосредственно у Запада учиться, и разговоров быть не может.
      Нам нечему учиться у эллинов, сами мы, скифы, любого научим. Вот лозунг русской современной критики. И, выкинув этот гордый лозунг, русская литература обернулась к Западу спиной.
      * * *
      Все, о чем я говорил выше, безалаберно, бессвязно и спорно. А теперь главная часть - практическая. К вам, Серапионовы Братья!
      Когда два года назад организовалось наше братство, мы - два-три основателя - мыслили его, как братство ярко фабульное, даже антиреалистическое. Что ж получилось? Никто из нас тогда, в январе 1921 года, не надеялся, что мы достигнем такой братской сплоченности, но ни у кого, с другой стороны, и в мыслях не было, какую физиономию примет это фабульное направле-ние. Направленья не оказалось вообще. Это не беда. Беда в том, что большинство наших прозаи-ков ушло туда, откуда мы отталкивались. В народничество! Вы - народники, типичные русские провинциальные и скучные, скучные писатели!
      Мы сказали: нужна фабула! Мы сказали: будем учиться у Запада. Мы сказали - и только.
      За нами до сих пор числится звание "сюжетных" писателей. Я ощущаю это теперь, как насмешку. Всеволод Иванов, Никитин, Федин - если эти добрые народники называются фабульными прозаиками, то где же, о Справедливый Разум, бессюжетная литература?
      Нет, вы бросили, забыли, продали фабулу за чечевичную похлебку литературного крикливого успеха. Фабуле надо было учиться, долго и мучительно, без денег и без лавров. Мы оказались слабыми, мы сдались и кинулись на легкую, протоптанную дорогу. Никитин, ты, написавший "Ангела Аввадона" и "Дэзи", - поверь, в этих слабых попытках больше возможно-стей, чем в законченных "Псах" и "Колах". И ты, Слонимский, предал фабулу и за "Диким" и "Варшавой" пишешь всеми уважаемые "Стрелковые полки". И даже я да отсохнет моя рука! - целый год метался, отображая эпоху и выписывая анекдоты. Скучными стали мы, до тошноты, до зевоты, настоящими русскими народниками.
      Что ж нам делать?
      Вот что.
      Делайте, что делали раньше. Будьте революционными или контрреволюционными писателями, мистиками или богоборцами, но не будьте скучными.
      Поэтому: на Запад!
      Поэтому: в учебу, за букварь!
      С начала!
      * * *
      Все мы умеем делать лучше или хуже; плести тяжелые слова, вязать жирные, как переса-ленные пироги, образы, писать плотную "ядреную" лирику. Но это умеют делать в России все, лучше или хуже. А вот связать хотя бы только два мотива мы не умеем и учиться не хотим.
      Надо учиться. Но мало сказать: учиться надо систематически, зная, у кого и что брать.
      Мы владеем всем, кроме фабулы. Значит, будем вводить фабулу в готовое чучело лирических, психологических, бытовых рассказов...
      Пусть заманчивый и неверный мы имеем тезис. И хотим сразу синтеза. Сорвемся. Да и сейчас срываемся. Ведь все вы согласны со мной - гармония! И все вы пытаетесь дать ее. Но слово, образ, мелочи, которыми вы мастерски владеете, засасывают вас, соблазняют своей легкостью, - и фабула рушится. Тезис побеждает, - и вот нет синтеза.
      Надо создать голый антитезис, подобно тому, как сейчас царит голый тезис. Учитесь интриге и ни на что не обращайте внимания: ни на язык, ни на психологию.
      Чистая интрига.
      Вы будете писать плохо - ведь голая фабула однобока. Да, плохо - много хуже, чем пишете сейчас. Но научитесь. Так делает Каверин, и так пытаюсь делать я. И Каверин пишет далеко не совершенные рассказы, а я строчу без конца, даже не читаю вам - так скверно выходит. Вот Каверин научился завязывать интригу, а развязать ее никак не может: разрубает или бросает посредине, отделавшись сюжетным вывертом. А я, осилив фабулу в пьесе, никак не могу с ней справиться в повести. Что ж - мы научимся, и тогда только привлечем на помощь арсенал образов и словечек. Может быть, это будет через 5, через 15, через 20 лет. А скорее всего из нас и ничего не выйдет. Но я знаю, верю, что за нами придут другие, и третьи, которые двинутся по той же дороге, которые воспользуются нашими малыми достижениями, чтобы пойти дальше. Русская фабульная традиция пропала ее надо строить заново. А в год этого не сделаешь. Ляжем же наво-зом, чтобы удобрить почву. Лучше быть навозом для новой литературы, чем ползти в хвосте старой и скучной.
      Меня никто не печатает. И справедливо, ведь я пишу плохо. Может быть, никогда не будут печатать. Но я сделаю свое дело - твердо.
      Братья - в фабулу! Братья - в литературное подполье! Перегнем палку в другую сторону!
      А тебе, Зощенко, и тебе, Слонимский, вам, которые говорят о золотой середине и о гармо-нии, я уже ответил. Чудная вещь гармония, но она впереди. Нельзя дорасти до синтеза, стоя на одном тезисе. И будьте уверены вам помешают собственные ваши достижения. Тебе, Зощенко, великолепный твои сказ, а тебе, Слонимский, твои герои-болваны и болваньи анекдоты, которые тебе так хорошо удаются.
      Чтобы научиться интриге, надо как можно дальше уйти от соблазнительного и легкого соседства
      * * *
      Поэтому я кричу на Запад!
      На Западе могучая фабульная традиция, и там мы будем вне заразительной близости Ремизо-ва и Белого. Станем подражать - гимназистами младших классов - авантюрным романам сперва рабски, как плагиаторы, потом осторожно о, как осторожно! - насыщая завоеванную фабулу русским духом, русским мышленьем, русской лирикой.
      Вы скажете: мы будем тоже эпигонами. Да, но эпигоны чужой литературы начинатели нового теченья в своей родной. Так было всегда. Мольер был бы невозможен, не будь до него грубейшего подражания итальянским комедиантам. Немецкой романтической драмы не было бы, если б Шекспир не был обкраден вдоль и поперек плеядой немецких писателей. Французская романтическая трагедия не родилась бы, если б французские драматурги не пошли плагиатировать в Германию. А сколько злостных нападок в эмигрантстве, в измене традициям отечественной классической трагедии вытерпели они. Так было всегда.
      На Запад!
      Тот, кто хочет создать русскую трагедию, должен учиться на Западе, ибо в России учиться не у кого.
      Тот, кто хочет создать русский авантюрный роман, должен учиться на Западе, ибо в России учиться не у кого.
      Но тот, кто хочет возобновить русский реалистический роман, и того я пригла-шаю смотреть на Запад! Это относится к вам, братья-народники и реалисты. Вы можете, разумеется, итти и за русской традицией, потому что русский роман величественен и могуч. Но повторяю на Запад смотрите, если не хотите учиться у него. И если будете учиться у родных романистов, помните, что фабулу Достоевского, композицию Толстого усвоить надо раньше всего.
      Смотрите на Запад, если не хотите учиться у него!
      * * *
      Вы хотели быть писателями революционными и народными, и поэтому стали народниками. Но неужели вы не видите, что на деле вы удаляетесь от революции и от народа.
      Что больше действует на зрителя величественная игра отраслей или нудная психологическая жвачка, где идея возможна только приклеенная, фальшивая? В сто раз действеннее будет идея в железом спаянной трагедии, на идее построенной, чем в дряблой, вязкой драме Чехова, об идее говорящей.
      Народничество и пролеткультство - самые антинародные, антипролетарские литературные направления. Никогда крестьянин или рабочий не станет читать роман, от которого у закаленного интеллигента трещат челюсти и пухнут барабанные перепонки. Крестьянину и рабочему как всякому здоровому человеку, нужна занимательность, интрига, фабула. Отсюда успех Брешко-Брешковского. Великая революционная заслуга будет принадлежать тому, кто, вместо Брешко-Брешковского, даст пролетариату русского Стивенсона.
      * * *
      Я кончаю. Во все, что я здесь сказал, я верю нерушимо. И не только верю - я вижу факты.
      Тоска по фабуле растет. Стоном стонут красноармейские и рабочие клубы, которые завали-вают народниками и пролеткультцами. Кровавыми слезами плачут пролетарские театры, где ставят "Ночь" Маргитэ, в которой богатые идеи и никакого действия. И в то же время медленно и верно начинают звучать первые шаги нового движения.
      И вот я зову вас, Серапионовы Братья, народники: пока не поздно - в фабулу, в интригу, в настоящую народную литературу.
      Тяжелый путь ждет нас; впереди - почетная гибель или настоящая победа!
      На Запад! На Запад!
      ПРИМЕЧАНИЯ
      В конце рассказа "В пустыне" указана дата его написания: март, 1921 г. В 1922 г. рассказ был напечатан в сборнике "Серапионовы братья" (Альманах Первый, Петербург, "Альконост". В том же году альманах был переиздан в Берлине). В своих воспоминаниях писательница Н. Берберова пишет: "По субботам Серапионы собирались в комнате Слонимского... Я бывала там часто. На первом же собрании я познакомилась с девятнадцатилетним Львом Лунцем, написавшим в то время свой первый рассказ "В пустыне" ("Опыты", книга первая, 1953 г., Нью-Йорк, стр. 165). Во многом под впечатлением чтения "В пустыне" М. Горький дважды в своих письмах к В. Каверину говорил о Л. Лунце; 10 октября 1922 г.: "Позвольте посоветовать в (ам) вот что: держитесь крепче с друзьями: Лунцем, Зощенко, Слонимским да и всеми другими, кого не оглушает, не ослепляет "базар житейской суеты". 25 ноября 1923 г.: "Лунца я, к сожалению, не видал. Это серьезныйй и большой писатель" ("Литературное наследство", т. 70, 1963 г., М., Изд-во АН СССР, стр. 172, 177) А в письме из Сорренто, 8 мая 1925 г., М. Слонимскому М. Горький сообщал, что в последней книге "Russia" даны в переводе Ло Гатто "Пустыня..." (Там же, стр. 389).
      Повесть "Родина", завершенная Л. Лунцем в июле 1922 г., была напечатана в "Еврейском альманахе" (1923 г., П.-М.). В 1977 г. самиздатовский журнал "Евреи в СССР" (№18, июль, Москва) "переиздал" повесть. Затем она была перепечатана израильским журналом "22", №8.
      В письме из Петербурга от 22 ноября 1922 г. В. Каверин, уже прочитав повесть "Родина", сообщал М. Горькому: "Не буду писать вам подробно о Серапионовцах. Все здоровы, много и хорошо пишут и, слава Богу, перестают обращать внимание на бесполезную шумиху, вокруг нас поднятую" ("Литературное наследство", т. 70, стр. 174). Сам Л. Лунц, касаясь предстоящей публикации повести, писал в тот же день родителям "Между прочим, один еврейский мой рассказ в "Еврейском сборнике", который издает Клейнман и Б. И. Кауфман" ("RLT". №15, стр. 352).
      Рассказ "Исходящая №37" был напечатан в журнале "Россия" (№1, 1922 г., август, стр. 21) . Редакция опубликовала рассказ под рубрикой "Гримасы революции".
      Фельетоны "В вагоне" и "Верная жена" были напечатаны в журнале "Мухомор", 1922 г., №№ 9 и 10. "Патриот" - в журнале "Красный ворон", №33, 1923 г.
      Группа "Серапионовы братья" возникла в начале 1921 г. в Петрограде (на протяжении многих лет члены группы 1 февраля отмечали годовщину своего содружества). Ядром группы явилась литературная молодежь, занимавшаяся в студии переводчиков при издательстве "Всемирная литература". В состав группы входили И. Груздев, М. Зощенко, В. Каверин, Л. Лунц, Н. Никитин, В. Познер (вскоре уехавший во Францию), Е. Полонская, М. Слонимский, Н. Тихонов, К. Федин. О формировании группы М. Слонимский писал: "Решили собраться вольно, без устава, и новых членов принимать руководствуясь только интуицией. То же - и в отношении "гостишек" Все, что писали, читалось на собраниях. То, что нравилось, признавалось хорошим, что не нравилось - плохим. Пуще всего боялись потерять независимость, чтобы не оказалось вдруг "Общество Серапионовых братьев при Наркомпросе" (М Слонимский, "Воспоминания" Цит. "Новый журнал", №82, стр. 137). Автономность искусства, продекларированная в "Ответе Серапи-оновых братьев Сергею Городецкому" ("Жизнь искусства", 1922 г, №13), была провозглашена и в другом выступлении группы - "Серапионовы братья о себе" ("Литературные записки", 1922 г., №3). Статья Л. Лунца "Почему мы Серапионовы братья" была завершающей частью этого коллек-тивного интервью членов группы, рассказавших, по просьбе редактора журнала Б. Харитона, об основных событиях своей жизни, о своих эстетических пристрастиях, о взглядах на сегодняшнюю литературу и ее завтрашние судьбы. Л. Лунц не ставил перед собой задачу выступить с манифес-том, программой, уставом. Но прямота, точность, страстная убежденность, с которой была выражена основная идея статьи ("Пора сказать, что некоммунистический рассказ может быть бездарен, но может быть и гениальным"), да и подчеркнутое редакцией особое значение интервью Л. Лунца как бы подводившего итог "рассказам серапионовых братьев о себе" , - все это придава-ло статье в глазах читателей характер литературного манифеста. Статья вызвала множество откликов, была переведена на несколько иностранных языков.
      Статья "Об идеологии и публицистике" была опубликована под рубрикой "Дискуссия" в газете "Новости" (№3, 1922 г , продолжение газеты "Московский понедельник"). К статье было дано примечание редакции: "Редакция охотно дает место данной статье. Тем более, что автор думает, что никто ее в России не напечатает".
      "Об идеологии и публицистике" - ответ Л. Лунца критикам-догматикам, обрушившимся на его статью "Почему мы Серапионовы братья". В поддержку "Серапионовых братьев" и Л. Лунца вскоре выступили некоторые видные писатели. Евг. Замятин писал в 1923 г. в статье "Новая русская проза": "Родившаяся от петербургского Дома искусств группа Серапионовых братьев сперва была встречена с колокольным звоном. Но теперь - лавровейшие статьи о них сменились чуть что не статьями уголовного кодекса по новейшим данным (космистов) оказывается, что у этих писателей - "ломаного гроша за душой нет", что они "волки в овечьей шкуре" и у них - "неприятие" революции. "Серапионовы братья" - не Моцарты, конечно, но Сальери есть и у них, и все это, разумеется, чистейший сальеризм писателей, враждебных революции, в России сейчас нет - их выдумали, чтобы не было скучно А поводом послужило то, что эти писатели не считают революцию чахоточной барышней, которую нужно оберегать от малейшего сквозняка" (Цит. по книге: Евг. Замяимн, "Лица", 1967 г., "Международное литературное содружество", стр. 195). М. Горький в письме К. Федину от 26 января 1926 г. писал из Неаполя: "Сомнительно, конечно, что это история литературы", - пишите вы. У меня этого сомнения - нет. Да, вы, "Серапионы", история литературы. В невероятно трудные годы, в условиях, отчаянно тяжелых, вы сумели остаться "свободными художниками" именно "вопреки законодателям вкусов", как вы пишите, вопреки создателям канонов или - точнее - кандалов для души" (Конст. Федин, "Горький среди нас", 1967 г. Изд. "Молодая гвардия", стр. 249).
      В Советской России статья Л. Лунца не переиздавалась. Она была воспроизведена в машино-писном самиздатовском журнале "Евреи в СССР" (№18, июль, 1977 г., Москва), а затем была перепечатана в сборнике "Еврейский самиздат" (т. 21, 1980 г., стр. 294, подготовил к печати Я. Ингерман. Издание осуществлено Центром по исследованию и документации восточноевропей-ского еврейства при Еврейском университете в Иерусалиме).
      Речь Л. Лунца на собрании "Серапионовых братьев" 2-го декабря 1922 г. была напечатана в журнале "Беседа" (№3, 1923 г., Берлин, стр. 259). Незадолго до публикации Л. Лунц, находивший-ся в Германии, спрашивал Н. Берберову "Что с моей статьей "На запад"? Погибла?" ("Опыты", №1, 1953 г., стр. 176). Редакция "Беседы" сопроводила статью собственным примечанием: "Мы охотно даем место речи Л. Лунца, хорошо отражающей то, что сейчас волнует литературную молодежь России".
      Речь Л. Лунца вызвала большой резонанс и споры не только среди "Серапионовых братьев", но и в широких литературных кругах Петербурга. Об этих спорах не раз упоминал Л. Лунц в своих письмах М. Горькому. К. Федин вспоминает: "Стычка была жестокой. Истина сидела где-то в углу комнаты, ухмыляясь, за спинами серапионов, поддерживавших Лунца или соблюдавших нейтра-литет. Спор велся так: Лунц говорил: русская проза перестала "двигаться", она "лежит", в ней ничего не случается, не происходит, в ней либо рассуждают, либо переживают, но не действуют, не поступают, она должна умереть от отсутствия кровообращения, от пролежней, от водянки, она стала простым отражением идеологий, программ, зеркалом публицистики, и прекратила существо-вание как искусство ... и нечего брать русскую литературу под защиту, она настолько велика, что в защите не нуждается, ограждать ее от западного соседа - значит обречь на повторение пройден-ного, а великое, будучи повторено, перестает быть великим. Поэтому наш девиз - на Запад!.. Лунцу было двадцать лет. Я никогда не встречал спорщиков, подобных ему, его испепелял жар спора, можно было задохнуться рядом с ним" (Конст. Федин "Горький среди нас", 1967 г., Изд-во "Молодая гвардия", стр. 73).