"Церковь святого Иоанна во дворце Римского папы... - самая старинная церковь мира. В своей самой древней части она является... баптистерией. Её Единственная часовня посвящена святому Иоанну. Церковь святого Павла, сгоревшая при Пие VII, расположена в предместье Рима. Церковь святого Петра возвышается в центре города. Но когда-нибудь будет воздвигнута церковь сразу всем трём апостолам, и эта церковь будет последним, истинным, христианским пантеоном" (Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 325).
      Шеллинга не устраивает даже протестантизм, который представляет собой лишь переходную форму к "подлинно всеобщей церкви" (если слово "церковь" вообще здесь подходит) (Ibid. - S. 321). Ведь речь идёт о такой церкви, "которая основывалась бы на одном лишь духе, заключающемся в полном растворении христианства во всеобщей науке и познании" (Ibid. - S. 322), Такова общая картина философии религии Шеллинга.
      Глава 7. От классической философии религии к "философии,
      находящейся на службе истории"**
      ______________ ** Определение взято нами из сочинения К. Маркса "К критике гегелевской философии права. Введение (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. - С. 415).
      История гегелевской школы в Германии заняла не так много времени - два десятилетия (30-40-ые гг. XIX века). К концу 30-ых годов наметилось разделение на "старогегельянцев", начинавших ещё при Гегеле, и на "младогегельянцев", чьё становление произошло в основном после его смерти. Философские позиции "младогегельянцев", или "левых" гегельянцев", сформировались к началу 40-ых годов. Наиболее серьёзные их результаты были получены на более или менее общем направлении философских поисков. Именно этим, вероятнее всего, объясняется столь ожесточённая полемика между собой таких теоретиков, как Б. Бауэр, М. Штирнер, А. Цешковский, М. Гесс, молодой Маркс. Когда столько общего, необходимы особые усилия, чтобы обосновать свою оригинальность (См.: Баллаев А.Б. Гегельянцы первой половины XIX в. Философия Людвига Фейербаха и Карла Маркса //История философии. Запад Россия - Восток. Кн. 2. - С. 473).
      После 1838 года, когда вышла важная для оформления младогегельянской философии религии работа А. Цешковского "Пролегомены к историософии", это движение активно начинает проявлять себя. В данном сочинении Цешковский, идя вслед за Фихте, разграничивал "факты прошлого" и "действия будущего", которые истолковывал как практику.
      Он развивал мысль о претворении философии в жизнь путём сознательной и активной деятельности. Эта мысль, оказавшая влияние на
      М. Гесса, положила начало критике гегелевской системы, её созерцательности и равнодушия к судьбам отдельной человеческой личности. По мнению Цешковского, в "эпохе будущего" осуществится синтез классической немецкой философии и французского социализма (См.: Cieszkowski A. Prolegomena zur Historiosophie. - Berlin, 1838).
      Идеи Цешковского оказали значительное влияние на младогегельянское движение, вызвали заметный резонанс в Польше и России. Они пробудили Э. Дембовского к более решительной критике в адрес Гегеля, глубоко заинтересовали Н. Станкевича и А.И. Герцена.
      В сущности Цешковский отталкивался от принципа "долженствования", которое разрабатывалось Кантом и Фихте. Но в ходе знакомства с идеями позднего Шеллинга, которого он восторженно, хотя и не без иронии, приветствовал**, Цешковский перешёл на более консервативные и мессианские позиции. Восстановление принципа "долженствования", рассуждал он, требует коренной ломки претензий логики на универсальность. Это происходит не путём её мистического "решения снизойти в природу" (намёк на Гегеля!), а через признание её предшествования "предвечному бытию" и неуничтожимости онтологической дифференциации между сущностью и действительностью.
      ______________ ** Так, в начале 1842 года он писал: "Несмотря на разделяющую нас немецкую границу, мы приветствуем тебя, Шеллинг, с должным чувством восхищения. Мы с любовью протягиваем тебе руку, так как солнце науки поднялось отныне на ступень выше... Ты заявил: спасенье немцев в науке. Почему не сказал Ты, что и спасенье всего мира также заключается в ней?.. Но я умаляю тебя, как автор "нашего Отца", "не ради себя, а ради тебя". Произнося над могилой нашего Учителя ... свои слова, не пытайся набросить тень подозрения на этого благородного мужа. Превзойди его, мы на это согласны. Мы с радостью последуем за тобой, но не наступай на него ногами. Ты - достойный предтеча, стань же и достойным последователем. Если Ты обвиняешь его в плагиате, то тогда и сам Ты - плагиатор. Прими прошлое и тогда тебе вновь приоткроется будущее" - См.: Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 551-552.
      В своих поздних трудах Цешковский попытался преодолеть данное противоречие, намекнув на то, что полемика против сведения сущего к диалектике отрицания, а конкретно-индивидуального к общему, реального созерцания к понятию, отражённая в манифесте "Наш Отец", может несколько измениться, а именно: реальность, возвышенная посредством мысли над будущим, заключает в себе именно тот потенциал надежд, который обосновывается не логическим, а религиозным путём (См.: Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 26).
      Будущее, по мнению Цешковского, есть не диалектическое отношение осуществлённой мысли, а такая мысль, которая по своей сущности только всё опережает и путём обращения к свободе индивидуумов привлекает к себе. Такую современность воспевать не следует. Цешковский полемизирует с самообожествлением и боготворением государства "красных социалистов", которые, в принципе, проповедуя примирение с действительностью, всё-таки однажды прервут приспособление к существующим отношениям, но лишь до того момента, как зародится другое, сравнительно лучшее время.." (August Dolega Cieszkowski, Our Father, ed. W.J. Rose, London, 1919, passim).
      Необходимо отметить, что "младогегельянство" - это очень широкое движение. Даже несмотря на свою социально-политическую и теоретическую воздержанность, мышление Кьеркегора также оказывается близким структурной взаимосвязи левогегельянской теории, на что уже обратил внимание К. Лёвич (см.: Karl Lowith. Die Hegelsche linke, 1962). Об отношении Кьеркегора к Шеллингу написано немало (См.: A.M. Koktanek, l.c.; W. Struwe, Kierkegaard und Schelling (Orbis litterarum, 1955. - S. 252-258); A. Dempf. Kierkegaard hort Schelling (Philosophisches Jahrbuch, 1957. - S. 147-161) и другие сочинения; помимо всего этого мы располагаем его собственными записями Берлинского курса лекций (См.: Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 391 и ниже).
      Важно также отметить более позднее во времени противостояние экзистенциализма и марксизма, исследуя структурные элементы их происхождения (этот толчок дал Ж.-П. Сартр) (См. следующее сочинение последнего: Critique de la raison dialectique, Tome I, Paris, 1960, 18ff. - "Критика диалектического разума"). Вопреки философско-исторической трактовке, данной в ортодоксальном марксизме, можно сказать, что онтолого-материалистическое преодоление гегелевского идеализма совершалось одновременно со свободным выбором понятия индивидуума. В своём первом Берлинском курсе лекций по философии откровения Шеллинг также придавал такое же большое значение подчёркиванию преимущества бытия перед сущностью, обратив внимание на тот момент, что свободно действующая личность оказывается совершенно недосягаемой для "универсального понятия" (См.: Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 27).
      В силу традиции именно за Кьеркегором закреплено наименование "экзистенциальной философии", имя, которое, по сообщению К. Розенкранца, Шеллинг дал как раз своей системе (См.: Там же. - S. 497, 564-565, 575-577). Напротив, термин "позитивная философия" лучше всего характеризует фейербаховскую традицию. Поэтому в будущем хорошо было бы выявить некоторые общие корни происхождения данных традиций, дабы проследить на генетическом уровне причину их недиалектического, яростного соперничества. Этот же вопрос ставит и Манфред Франк в своей известной работе о Шеллинге (См.: Frank M. Einleitung des Herausgeber // Philosophie der Offenbarung, 1841-1842. Frankfurt a.M., 1977).
      7.1. Критика религии как отличительная черта
      младогегельянской философии религии
      Шеллингу не удалось примирить "все партии" в философии, как он на это рассчитывал и к чему призывал его король. Напротив, его лекции вызвали не только огромный накал страстей, но и тот разъедающий огонь философского самосознания, в котором стало гореть всё устоявшееся, будь то нечто реально бытийственное или духовно закреплённое.
      На первое место выдвигается "Критика". В 1838 году Людвиг Фейербах начинает своё критическое размежевание с гегелевской философией. Он требует возврата к природе, к "чувственности". В полемике с Давидом Штраусом Бруно Бауэр издаёт первую из своих работ, посвящённых критике раннего христианства. Философию он мыслит прежде всего как критику. Последняя провозглашается главным делом философии.
      Если Кант пределы критики ограничивает гносеологией, то последователи Гегеля критику рассматривают в качестве основного средства воплощения, "отрицательности", в качестве того, что сам Гегель именовал "беспокойством". Но при этом он имел в виду следующее: первым делом самосознания, которое стремится к осуществлению в мире, служит неустанное наслаждение миром. Однако вместо того, чтобы "поглотить мир", индивидуум на деле сам "поглощается" им, так как "силы противников неравны".
      Самосознание мучительно переживает данную катастрофу и уже больше не хочет сохранять противоположность между собой и миром. Оно желает объединиться с миром в гораздо более высокой форме, чем наслаждение. Другими словами, оно само стремится стать необходимостью, повелевать, создавать порядок вещей своей собственной силой.
      Поэтому новой темой самосознания оказывается "улучшение мира". Однако воля к его улучшению есть ещё "единичная воля" и "своеволие", воля "этого" индивидуума; она ставит в качестве своей цели создание особого "порядка вещей". Поэтому такая воля есть "закон" и считает себя именно таковым. Но закон, как таковой, должен и хочет иметь значение, независимое от индивидуумов; здесь же он имеет значение лишь "этой" единичной воли или "сердца". Итак, закон, указываемый нами, по существу есть "закон сердца", стремящийся навязать действительности свои представления.
      Таким образом, вскрывается новая противоположность между "сердцем" и "действительностью". С одной стороны, "закон сердца" требует своего осуществления в мире, а с другой - противоположная действительность всему этому препятствует. Вывод, к которому приходит индивидуум, состоит в том, что страдающим необходимо помочь; у жестокой необходимости нужно отнять силу, которую она имеет и проявляет. Так, "благо человечества" становится "законом", который озадачивает индивидуума стремящегося улучшить мир.
      В данном самочувствии выражается особое наслаждение и удовлетворение. Индивидуальное самосознание хорошо чувствует высокую серьёзность своей цели; оно ощущает эту свою личную возвышенность: страдание мира перед его глазами и улучшение мира - в его "сердце"!
      Но как только "закон сердца" переходит в действительность, эта возвышенность тотчас утрачивается. В самом деле, когда уничтожается противоположность между "сердцем" и "действительностью", "закон сердца" сразу же выходит из "личной воли". Он теперь, говорит Гегель, - закон, но уже более не "закон сердца" (См.: Гегель Г.В.Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. Пер. Г. Шпета. - СПб.: Наука, 1992. - С. 198).
      В результате индивидуум, стремящийся переделать действительность и улучшить мир, набирается "житейского опыта". Данный опыт имеет три различные формы. Куно Фишер пишет об этом так, передавая главное содержание гегелевских мыслей: "Во-первых, закон сердца может достигнуть господства и, как господствующий закон, становится таким же закоченелым, ... как и вызвавший ненависть; во-вторых, действительность может быть не жестокою и тираническою необходимостью, вызывающею борьбу, а оживлённым порядком вещей, в котором люди чувствуют себя удобно и спокойно и потому ничего не хотят знать о законе сердца и о сердце "этого" индивидуума, который навязывается им и нарушает их спокойствие: в этом случае исправителю мира люди кажутся уже не заслуживающими сострадания, а отвратительными, неспособными к улучшению и недостойными его; наконец, в-третьих, каждый индивидуум может следовать закону своего сердца, он живёт согласно своим стремлениям, желаниям и интересам и наслаждается своею жизнью, насколько способен и пока может. Таков круговорот мирской жизни, которому исправитель мира не может содействовать законом своего сердца, так как конкуренция слишком велика" (Фишер К. Гегель. Его жизнь, сочинения и учение. Первый полутом. Предисл. В. Вандека и И. Тимоско. - М.; Л., 1933. - С. 274).
      Всё это необходимо было учитывать "критикам", возомнившим слишком много о "законе" своего "сердца". В толкование философии как критики они включали самооценку философской мысли как орудия глобальных изменений в реальной жизни, культуре, социуме в целом (См.: Баллаев А.Б. Указ. соч //История философии. Запад - Россия - Восток. Кн. 2. - С. 474).
      Как видим, в отличие от кантовской классической установки "классическая критика" младогегельянцев противилась всякой "позитивной" философии. Один из её вдохновитель Арнольд Ругэ прямо заявлял, что шеллингово учение об откровении "не несёт на себе ничего классического" (См.: Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 353).
      Для младогегельянцев особо важным был 1840 год. Это было время новых надежд. Сменившийся в Пруссии король несколько ослабил цензурный гнёт, чему в немалой степени способствовал и Шеллинг, имевший на него определённое влияние. Однако младогегельянцы не получили никаких шансов на университетскую карьеру. Молодой Маркс, после увольнения Бруно Бауэра (книга Бауэра "Критика евангельской истории синоптиков и Иоанна", вышедшая в 1841-1842 гг., произвела сенсацию. Аббат Цешковский называл его произведение "терроризмом науки", Бауэр, по словам аббата, учинил настоящую "гильотину мысли". Он "привёл к такому положению, что достаточно называться теологом, чтобы навлечь подозрения". - См.: Б. Чернышёв. Предисловие к переводу. Бауэр Бруно. "Трубный глас страшного суда над Гегелем". - М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1933. - С. 26) также расстался со всеми надеждами получить место приват-доцента в Берлинском университете. Это - самый, быть может, крупный просчёт со стороны правительственных кругов. Вовремя заметить талант, направить его энергию в позитивное русло одна из важнейших функций и целей государства.
      По словам М. Гесса, молодой Маркс как философ умён и глубок. Он превосходит не только Штрауса, но и Фейербаха. Маркс, развивает Гесс свою мысль, является "величайшим, быть может, единственным из ныне живущих, настоящим философом". Как философ он "сочетает с глубочайшей серьёзностью самое едкое остроумие; вообрази себе соединёнными в одном лице Руссо, Вольтера. Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля..." (MEGA. Karl Marx Friedrich Engels Gesamtausgabе. - Berlin. Abt 1, Bd. 1-2. - Bd. 2. - S. 261).
      Дифирамбы в адрес молодого Маркса были в то время совершенно обычны. Пока он следовал по философской стезе левого гегельянства, хвала ни на минуту не умолкала (См.: Малинин В.А. К. Маркс, Ф. Энгельс и левое гегельянство. - Киев: Наукова думка, 1986. - С. 27).
      Философская деятельность младогегельянцев со временем приобретает всё бoльшую радикальность. Атеизм и критика религии становятся главным признаком их сочинений. Однако младогегельянцы постепенно расширили сферу философской критики. Начав с критики религии, они постепенно обратились к сферам политики, права, морали, образования и воспитания.
      Гегельянцы при этом хотели оказать существенное влияние на общество. В результате их философский критицизм оказался наполненным конкретным эмпирическим материалом, приблизился к социальным реалиям эпохи. Они учли мысль Цешковского о наполнении критики философским праксисом, стремясь в отличие от Гегеля к непосредственно-политическому воздействию на общество. В таком стремлении сказалось предчувствие того, что влияние христианства и других религий изменится, что грядёт закат религий, а тем самым откроется пространство для новых жизненно-практических ориентаций, моральных, нравственных и социальных регулятивов массового праксиса (См.: Баллаев А.В. Указ. соч. //Там же. - С. 475).
      Классическая философия религии, по мнению А. Цешковского, М. Гесса, К. Маркса, М. Штирнера, Л. Фейербаха, абстрагирована от соединения немецкой классической философской критики религии с идеями социалистической ориентации. Правда, необходимо отметить, что далеко не все представители младогегельянства были единодушны в решительном сближении философии с действительностью. Некоторые из них (как, например, Б. Бауэр, Л. Фейербах) предпочли заниматься чисто теоретической разработкой проблем религии и отказались от того, чтобы ввергнуть классическую философию в сферу политики.
      Бруно Бауэр олицетворял такую тенденцию в гегельянстве, которая была связана с элитарным духом. Теоретическая позиция философской критики, считал он, должна быть элитарной, поскольку обретение философским праксисом массовой аудитории необходимо приводит к деструкции исходную философскую позицию.
      Критика, согласно Бауэру, есть великий движущий механизм истории, но только с той существенной оговоркой, если она находится в руках "критически мыслящих" личностей, т.е. духовной "элиты". Эта "элита" соответственно должна действовать не на "массу", а на достаточно узкий и влиятельный круг людей, способных воспринять "критические идеи". Другими словами, эта "критика" должна сама носить "критический" характер, т.е. быть "критической критикой".
      Бауэр появился на идеологической авансцене как теолог, точнее, как "критический теолог" (См.: К Маркс К., Энгельс Ф, Соч. 2-е изд. - Т. 2. - С. 157). В начале он примыкал к старогегельянскому движению и умел спекулятивно излагать религиозные и теологические вопросы.
      Полемизируя со Штраусом, Бауэр опирался больше на фихтеанство с его принципом самосознания, чем на спинозовское понимание субстанции. Однако и Штраус, и Бауэр, воюя с теологией, использовали гегелевский метод.
      Бауэр видел главный порок штраусовской "Жизни Иисуса" в том, что в данном сочинении превалирует "человеческая критика" концепции евангелий. Штраус, таким образом, больше придерживался духа философской антропологии, чем принципов философии самосознания.
      На наш взгляд, такой поворот дел означал следующее: Бауэр попытался в качестве критики религии и теологии выйти за её границы. Но это вовсе не означало разрыва с классической философией религии. Чтобы это доказать, остановимся более подробно на основных идеях "Трубного гласа", в работе над которым, по всей видимости, принимал участие и молодой Маркс.
      Книга вышла анонимно. В целях цензуры Бауэр надел на себя маску представителя ортодоксии, яростного защитника церковных устоев и религии. Однако задача Бауэра - "потрясти эти устои", показав, что гегелевская философия является философией революционной, что Гегель всё (в том числе и Бога) растворяет в одном начале - в самосознании.
      Во введении Бауэр выставляет Гегеля в качестве активного продолжателя дела французских революционеров. Именно Гегель, восставший против "всего священного и возвышенного", сумел ловко замаскировать своё учение. Плоды этой "сатанинской" работы сказались на деятельности "младогегельянцев". В ней обнаружилась система во всей её наготе. В первой главе Бауэр излагает точку зрения своего учителя на религию, как на "субстанциальное отношение". На первый взгляд, Гегель, критикуя Шлейермахера, встаёт на традиционную точку зрения религиозного сознания. Он ведёт речь о "субстанции" бесконечном духе, объемлющем и растворяющем в себе конечных духов. Но Бауэр показывает, что и, согласно Гегелю, Бог распадается, разрешается в самосознании. "Субстанция", развиваясь, раскрывается лишь в человеческом сознании, в движении истории, в государстве и, в конечном счёте, в философии. Это движение "всеобщего духа" и движение индивидуального философского самосознания в последнем завершении совпадают. Человек обнаруживает себя в Боге, а Бог - в человеке. Однако на деле при данном тождестве самостоятельное существование Бога превращается лишь в иллюзию. Бог становится продуктом отчуждения самосознания. Познавая объект, входя с ним в контакт, полагает Бауэр, самосознание субъективирует отчуждённое от себя, потустороннее природное и духовное содержание, снова. Данный процесс далеко не бесплоден. Благодаря ему самосознание, упраздняя бесконечный объект, само становится бесконечным.
      Итак, Бауэр показывает, что в конечном счёте гегелевский "мировой дух" является лишь метафорой. Его деяния - это деяния людей, "мысливших в истории и её революционизировавших" (См.: Бауэр Б. Трубный глас страшного суда над Гегелем. - С. 75).
      В последующих главах Бауэр показывает ненависть Гегеля к Богу. Рядом искусно подобранных цитат он вызывает впечатление, что в гегелевской системе "Бог умер для философии", что у Гегеля "Бог имеет ту привилегию, что на него взваливают то, что не может быть понято" (Там же. - С. 79).
      Бауэр раскрывает также стремление Гегеля к уничтожению религии. "Врата разума сильнее врат ада". То существо, которому люди поклоняются, есть сущность человеческого духа. Хотя религия и представляет собой акт самосознания, которое "делает себя бесконечным и ставит себя в отношение к своему всеобщему", - в религии имеет место всё-таки некая пассивность (См.: Там же. - С. 94).
      Таким образом, критикуя Гегеля, Бауэр подробно развивает ту основную мысль, что религия является плодом самосознания. Человек на определённой стадии своего развития приходит к убеждению, что Бог - это лишь зеркальное его отражение. При этом Бауэр высвечивает "диалектику" самосознания, подводящую к этой мысли о религии. Сначала Бог, этот "абсолютный субъект", дан в форме чувства. Затем пробуждается размышление. Само же отношение между эмпирическим и всеобщим самосознанием - между Богом и человеком - может быть весьма различным: "высшим напряжением и враждой крайностей и высшим их объединением" (См.: Там же. - С. 120).
      Как видим, эти установки Бауэра по своему существу являются классическими. Его отношение к Гегелю носит двойственный характер. В определённом смысле он выступает продолжателем толкования философии как "высшей мудрости", но в то же время он спорит с гегелевской философией, которая, разумеется, отнюдь не была атеистической.
      Но самое главное обстоятельство, которое свидетельствует о классичности философской позиции Бауэра, заключается в том, что в его сочинениях открывается расширяющееся проблемное поле философии религии, включающее в себя достаточно глубокую проработку проблемы человека, его отчуждения и свободы. Обострённое философское переживание открытости неангажированности нравственного бытия, а также намеченная младогегельянцами в трагическом ключе "картина исторического процесса" и соответственно обострённая трактовка функции социального "зла" - вот то, что позволяет их философское отношение к религии причислить к разряду классических.
      Правые гегельянцы (Фихте-младший, Вейсе, Гёшель и др.) критиковали Гегеля за то, что в его системе произошло смешение абстрактной метафизической формы с конкретным содержанием. Понятие диалектического процесса возводится Гегелем в "Идею". Но тем самым "жизнь природы и духа" сливается с отвлечённым мышлением. Бога, говорит Вейсе, невозможно познать путём "метафизических абстракций" (См.: Там же. - С. 16).
      Фихте-младший, сын своего знаменитого отца, полагал, что понятие "личного Бога" должно составлять начало и базис системы. В этом смысле система Гегеля представляет собой высший пункт развития мысли. Тем не менее Фихте-сын стремится во что бы то ни стало спасти личного, трансцендентного Бога христианства. Он заявляет, что существует глубокое расхождение между философией Гегеля и религией. Гегель так и не разрешил вопроса об отношении твари к Абсолюту - "проблемы объединения самости с Богом" (См.: Там же. - С. 16).
      "Правые", как известно, во многом зависели от позднего Шеллинга. "Философия откровения", по замыслам последнего, должна была дать теорию преодоления зла в мире, обосновать отчуждённому от Бога человечеству необходимость возврата в лоно Божественного промысла.
      Шеллинг выставил в качестве начала философии "то, что есть перед бытием", "могущее быть". Это некое "тёмное" воление образует предвечное условие рождения мира. Но поскольку ему необходимо было глубже обосновать христианское учение о "триединстве", то одной Божественной волей трудно было обойтись. Вот почему он стал развивать ту мысль, что Божественная воля, как "потенция бытия", есть свободная и бесконечная воля. Но раз это так, то она может "переходить", либо "не переходить в бытие". Эта потенция включает в себя свою противоположность - "возможность небытия", которая не содержит никакой "мощи" и никакой потенции (вот почему эту "вторую потенцию" можно рассматривать и как "чистую потенцию").
      Единство этих двух потенций достигается в "третьей потенции" или в "духе". Шеллинг, таким образом, учит, что эти три потенции вполне соответствуют христианскому учению о "триединств" Отца, Сына и Духа. При этом из "хаоса предвечной воли" он вызывает на "свет Божий" также природу. Творчество последней обусловлено, по его мнению, "напряжением потенций" (Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 93).
      Но, если мир порождается этими потенциями, то он - вовсе не сущность, а лишь явление. Далее Шеллинг доказывает, что человек "постепенно подпал под власть космических сил или потенций", "утратил перспективу" Божественного предначертания, "отпал от Бога", и сделался добычей сатаны. Этим как раз и объясняется, почему Бог-Отец отпустил от себя "вторую потенцию", которая в образе Спасителя "вочеловечилась в мире".
      Правым гегельянцам такие мысли были по вкусу. Правда, они при этом мечтали о соединении "положительной" его философии с диалектикой Гегеля. Вейсе и Фихте-младший называют себя "позитивными" философами, их не устраивает гегелевский формализм. Гегель. По убеждению Вейсе, смешивает живой процесс Вселенной с движением логических категорий. В данной критике Гегеля достаточно заметны, как видим, нотки шеллинговых построений.
      Однако, как бы то ни было, ни у позднего Шеллинга, ни у младогегельянцев не пропадает окончательно дух классического философствования. К началу 1843 года расхождения между философскими течениями хотя и стали более заметными, тем не менее, классический творческий дух продолжал жить. Разум ещё не покинул своей исторической сцены.
      7.2. Драматический 1843-й год.
      Беда нагрянула неожиданно. Старый враг Шеллинга (ещё со времён Вюрцбурга) Паулюс опубликовал запись шеллингова курса под общим и ироничным названием: "Наконец открывшаяся позитивная философия откровения, или История возникновения, дословный текст, оценка и исправление шеллинговских открытий в философии, мифологии и откровении догматического христианства в берлинский зимний семестр 1841/42 года, представленные для всеобщего ознакомления". Шеллинг обратился в суд, но процесс проиграл. Хотя Фридрих Вильгельм IV, министр юстиции были на его стороне, судьи решили иначе. Исходя из собственных представлений об авторском праве, они после многомесячного разбирательства не нашли в действиях Паулюса состава преступления.
      Успех возымело лишь предложение о конфискации полицией книги Паулюса, да и то только в Пруссии. В довершение всех несчастий Шеллинг имел неосторожность обратиться к королю и просить его, как высшего законодателя, высказаться по поводу "закона о печати" (от 11 июня 1837 года). Это обращение предоставило в руки противников Шеллинга новый материал, вызвав негодование Фейербаха и Маркса (См.: Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 567 и далее; с. 573 и далее).
      Новое слушание дела сильно затянулось. Оно принесло Шеллингу непопулярность и закончилось тем, что он в конце концов окончательно всё проиграл. Обида стала существенным мотивом к полному прекращению чтения лекций. Но данный мотив всё же не следует переоценивать; были и другие причины ухода его из "страны философии".
      Но сначала рассмотрим реакцию Фейербаха и молодого Маркса на лекции по философии откровения.
      Маркс ещё в свои студенческие годы слушал лекции Стеффенса, одного из последователей Шеллинга. Он разделял многие идеи последнего, особенно "классического" периода. В отличие от Энгельса, он не посетил ни одной лекции в Берлине. "Объективно, - отмечают В.А. Малинин и В.И. Шинкарук, это была потеря для истории философии: Маркс, без сомнения, выразил бы своё мнение о них с присущей ему определённостью" (Малинин В.А., Шинкарук В.И. К. Маркс, Ф. Энгельс и левое гегельянство. - Киев: Наукова думка, 1986. - С. 99).
      Однако Маркс внимательно следил за разворачивающейся "эпопеей" Шеллинга и счёл необходимым откликнуться на неё уже в "Приложении к докторской диссертации" (1842). Возможно, что он не спешил форсировать события, так как серьёзно подумывал о будущей карьере профессора.
      Наилучшим оппонентом Шеллингу в намечавшейся полемике ему представлялся Людвиг Фейербах. Маркс написал ему два письма: одно из Крейцнаха (2 октября 1843 г.), а другое из Парижа (11 августа 1844 г.). Между первым и вторым письмом прошёл почти год. Это означает, что намерение ниспровергнуть "философию откровения" продолжало занимать Маркса весьма продолжительное время.
      Из письма от 3 октября 1843 года видно, что он уже знаком с "Сущностью христианства" Фейербаха. На основании одного места из "Предисловия" ко второму изданию указанного труда Маркс делает ошибочный вывод, что Фейербах теперь занят "обстоятельной работой о Шеллинге" (См.: Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 566).
      Но "брукбергский затворник" критику Шеллинга поручил своему ученику Э. Каппу, который опубликовал вскоре своего "Анти-Шеллинга".
      Насмешливо именуя Шеллинга "38-ым членом Германского союза" (Ibid. - S. 567), Маркс замечает, что истинная сущность "философии откровения" останется не ясной для тех, кто продолжает видеть в престарелом мистике "старого Шеллинга". "Искренняя юношеская мысль Шеллинга". Так Маркс отзывается о нём, имея в виду прошлое время.