Нам думается, что Шеллингу всё же можно ответить. Добро и зло - это две великие вечности. Но всё же - это вечности разного порядка. "Я бы предпочёл, - пишет Л.Н. Коган, - говорить не о вечности добра и зла самих по себе, а о вечности их противоборства, оговаривая при этом, что его острота и масштабы будут различными в разные исторические эпохи" (Коган Л.Н. Зло. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1992. - С. 106).
      6.1. Смерть Каролины и "Штутгартские беседы"
      Каролина умерла в Маульбронне 7 сентября 1809 года. Шеллинга жалели, стремились утешить, но никто - ни близкие, ни враги, ни даже он сам - не понимал, какой удар нанесла ему судьба. Нести на себе это тяжкое бремя утраты и оставаться при всём при этом ещё человеком - вот самая великая трагедия нашего бытия!
      Каролина ушла, и умерло что-то в нём. Великие часы труда остановились. "Потом их починят, но ход будет иной. Он проживёт ещё много лет, больше, чем прожил. Его будут посещать оригинальные мысли, неплохо ложиться на бумагу, но всё останется незавершённым, из печати не выйдет ничего значительного. Тому будет ряд причин. Одна из самых важных - отсутствие Каролины. В истории культуры трудно найти другой случай, чтобы женщина значила так много в творческой жизни философа" (Гулыга А.В. Шеллинг. - 2-е изд. - М., 1984. - С. 186).
      В письмах к друзьям Шеллинг клянётся смотреть отныне на жизнь "с точки зрения вечности". Завершение начатого дела является единственной основой для дальнейшего, после того как нас лишили всего, особенно любви.
      Ему тяжело оставаться не только в Маульбронне, но и в Мюнхене. В январе 1810 года Шеллинг получает длительный отпуск и отправляется в Штутгарт. Теперь он имеет бездну свободного времени, много читает, особенно Этингера, Сведенборга. Но это - слабое отвлечение. Ему предлагают рассказать о своей системе. Шеллинг соглашается, но с условием, чтобы слушателей было как можно меньше. Так возникли "Штутгартские беседы".
      Начинает Шеллинг с критики предшествующих доктрин. Большинство из них плод измышления и логического конструирования. Но философию следует не изобретать, а заимствовать из сущего.
      Далее он говорит, что "тождество" не следует понимать формально, в том смысле, что одного нельзя отличить от другого. Речь должна идти об органическом единстве противоположностей. Тождество бытия и мышления, реального и идеального вовсе не означает, что это одно и то же.
      Фихте "знает только одну форму бытия", а именно "совпадение объекта и субъекта в сознании". Декарт "устанавливает две абсолютно различные субстанции: идеальную и реальную, протяжённую". Поэтому он - "абсолютный дуалист". Спиноза, напротив, "абсолютный антидуалист". Он полагает, что "мыслящая и протяжённая субстанция представляют собой одно и то же..." Лейбниц совсем устраняет реальную субстанцию и "устанавливает только идеальную или духовную". Французские мыслители "устраняют духовную субстанцию", так что существующей оказывается лишь одна материя, т.е. "чисто внешнее". "Тождество", таким образом, возникает у них лишь "вследствие гибели всего духовного". Кант, а ещё решительнее Фихте, сводят материю к духу. У Фихте "внешний мир не имеет не только идеального, но вообще никакого существования" (Schelling F.W.J. Stuttgarter Privatvorlesungen. Torino, 1973. - S. 85-110).
      Я же, говорит Шеллинг, "отличаюсь от Декарта тем, что не утверждаю абсолютного дуализма, ... от Спинозы тем, что не полагаю абсолютного тождества, исключающего любой дуализм; от Лейбница тем, что реальное и идеальное ... не растворяю в одном идеальном, ... от собственно материалистов тем, что духовное и реальное не топлю целиком в реальном, ... от Канта и Фихте тем, что я не полагаю идеальное только субъективно (в Я), напротив, идеальному противопоставляю нечто вполне реальное - два принципа, абсолютным тождеством которых является Бог" (Ibid).
      Исходя из этих черновых записей Шеллинга, можно сделать вывод о том, что создаваемая им система хочет включить в себя и природу, и Бога, и человека.
      Если Кант вывел знание о Боге за границы философского рассмотрения, то Шеллинг пытается предпринять противоположную акцию. Вместе с тем он не превращает философию в теологию. Для теолога Бог - особый предмет рассмотрения, для философа - это всего лишь высшая основа сущего.
      Каким образом оказывается возможным знание о Боге? Никаким! Существование Бога доказать невозможно. Но в этом нет также никакой необходимости. Будет ли геометр, спрашивает Шеллинг, доказывать существование пространства?
      Хотя реальное, продолжает он развивать свою мысль, ниже по своему "достоинству", чем идеальное, тем не менее, оно "первично". Это доказывает сам процесс "самооткровения" Бога, состоящий из трёх периодов. Первый заключается в том, что Абсолютное ограничивается реальным; второй указывает на переход реального в идеальное; третий обозначает "снятие" всех различий.
      Процесс творения есть процесс самоограничения Бога. Совершается это по свободной воле Бога. Но означает ли это, что мир возник случайно? Нет. Абсолютная свобода есть в то же время абсолютная необходимость. Поэтому ни о каком выборе при акте свободного волеизъявления речи быть не может (См.: Гулыга А.В. Указ. соч. - С. 190). Проблема выбора возникает в тот момент, когда появляется сомнение. В этом состоянии духа воля оказывается "тёмной", не прояснённой, а значит, и не свободной.
      Итак, согласно пантеизму, мир и Бог тождественны. Согласно же Шеллингу, Бог - единство противоположностей: и личность, и весь мир. В Боге слиты две "первосилы" - любовь и эгоизм. Эгоизм - реальное начало. Любовь - идеальное. Любовь - преодоление эгоизма, отдача себя другому; сама же по себе она существовать не может. Вот почему Божественная любовь, преодолевая Божественный эгоизм, творит мир (аналогичные формулировки можно обнаружить у Владимира Соловьёва).
      "Материя, - по мнению Шеллинга, - есть не что иное, как бессознательная часть Бога" (Schelling F.W.J. Stuttgarter Privatvorlesungen. - S. 130). Бог Шеллинга бессознателен изначально; сознание существует в нём лишь как потенция, которая актуализируется в процессе саморазвития (Ibid. - S. 131).
      Некоторые делают отсюда тот вывод, что замена слова "Бог" словом "природа" позволяет охарактеризовать Шеллинга как идеалистического пантеиста. Но это не так. В конце концов дело даже и не в терминах.
      6.2. "Мировые эпохи" и содержащаяся в них идея панентеизма
      Начало работы над "Мировыми эпохами" зафиксировано в дневнике - ночью 15 сентября 1810 года. Данное произведение он хотел писать для народа. В одном из писем он назовёт "Мировые эпохи" своей "популярной философией", посвящённой прошлому, настоящему и будущему.
      Во введении Шеллинг излагает общие принципы - следовать не развитию понятия, внутренне присущему науке, а развитию самой действительности. Для познания, считает он, мало внутреннего чувства, необходимы внешние средства, которые философ обнаруживает в диалектике. У Платона многие диалоги пронизаны диалектикой, но вершина его творчества глубоко исторична, т.е. заключает в себе непосредственные воспоминания о начале вещей.
      Шеллинг вновь и вновь обращается к диалектике понятий. Однако эту диалектику он противопоставляет историзму. Его труд полон исторического пафоса, но одного пафоса мало. Необходима и строгая система понятий.
      Одновременно с "Мировыми эпохами" возникает гегелевская "Наука логики". Гегель решает ту же задачу, что и Шеллинг - осмыслить процесс развития. Он строит систему понятий, положив в основу принцип восхождения об абстрактного к конкретному, причём начинает с самого абстрактного понятия - понятия "бытия". Шеллинг, напротив, считает, что абстрактного, пустого "бытия" быть не может, у бытия есть свой носитель. Бытие "как таковое не имеет никакой ценности" (См.: Шеллинг Ф.В.Й. Система мировых эпох: Мюнхенские лекции 1827-1828 гг. в записи Эрнста Ласо. - Томск: Издательство "Водолей", 1999. С. 204).
      Величайшей ценностью обладает "только то, что есть, и в своей чистой субстанциальности, поскольку оно ещё не рассматривается как сущее, оно есть не более, чем голый субъект бытия, возможность быть, сила бытия" (См.: Там же. - С. 204-205). Это - определённый "исток бытия", который больше, нежели само бытие". Кто может, говорит Шеллинг, позавидовать "сущим вещам, которые изнурили себя в бытии, так что перестали быть источником бытия" (См.: Там же).
      Шеллинг просит понять его правильно. Позднее, в курсе лекций, прочитанных в Эрлангене (речь идёт о "Всеобщем введении в философию"), он будет проводить ту мысль, что Абсолютный субъект - это не Бог и в то же время это не не-Бог. В этом смысле он выше Бога. Если кое-кто из мистиков мог вести речь о сверхбожестве, то почему мы не можем позволить себе этого. Только тот достигнет глубины познания жизни, кто покинет привычную точку зрения. У входа в философию следует написать слова Данте - "Оставь надежду всяк сюда входящий!" Воистину, кто хочет философствовать, должен расстаться со всякими надеждами, стремлениями и чаяниями, забыть о воле и знании, всё потерять, дабы всё обрести. Абсолютный субъект - это вечная свобода (См.: Гулыга А.В. Указ. соч. - С 222).
      Итак, шеллингова идея сверхбожества имеет такое содержание, которое выходит за пределы мира и оказывается трансцендентным миру. Другими словами, Бог не полностью растворён в мире. Не следует думать, что человек последняя цель творения. Бог действует на субстанцию мира именно таким образом, что процесс творения неуклонно продолжается, хотя сотворённый мир целиком и пребывает в Боге.
      Как известно, здесь мы имеем дело не с пантеизмом и не с чистым теизмом, а с панентеизмом, который достаточно обстоятельно изучен Д.В. Пивоваровым (См.: Пивоваров Д.В. Понятие Бога //Философия и современность: мысли, понятия, идеи /Изд-е Башкирск. ун-та. - Уфа, 1999. - С. 88-93).
      Шеллинг развивает ту мысль, что реальность религиозного Абсолюта предельно широка. "Вот почему на почве одной и той же культуры (например, христианской) произрастают, - пишет Д.В. Пивоваров, конкурирующие философские системы, а сама эта культура продолжает питать всё новые и новые философские интуиции, в том числе и атеистические (марксизм, ницшеанство)" (Пивоваров Д.В. Вера как знание и незнание в религии и философии //Философия и религия в истории и современности: Материалы научной конференции /Изд-е Башкирск. ун-та. - Уфа, 2002. - С. 37). Другими словами, культура выступает в качестве такого источника бытия, который, говоря словами Шеллинга, "превосходит всё то, что только может быть. Тот, кто посредством этой абстракции приходит к чисто негативному (читай: логическому. - М.П.), получает не небытие, но только минимум бытия" (Шеллинг Ф.В.Й. Указ. соч. С. 167). Поэтому для религиозной веры важнее всего сама связь с Божественным Абсолютом, "нежели непроницаемое содержание Абсолюта-в-Себе" (См.: Пивоваров Д.В. Вера как знание и незнание в религии и философии //Там же. - С. 37). Последним, по мнению Шеллинга, интересуется "негативная" философия, приверженцы которой "стремятся представить абсолют как бы своей собственностью, чтобы проникнуть внутрь его и расположиться там как у себя дома, причём с помощью только логических средств" (См.: Малинин В.А. Диалектика Гегеля и антигегельянство. - С. 169).
      В "Мировых эпохах" Шеллинг размышляет и над проблемой начала философии. Философия должна, по его мнению, исходить из того, что "предшествует всякому мышлению" (См.: Шеллинг Ф.В.Й. Система мировых эпох: Мюнхенские лекции 1827-1828 гг. в записи Эрнста Ласо. - С. 203), т.е. по сути дела, из того, что не может быть познано средствами логики. Нечто, безусловное и неподвластное логическому мышлению, более существенно и сущностно, утверждал он, чем то, что доступно рациональной логике. При этом Шеллинг не отрицал сферы рационального; её изучение - прерогатива "негативной" философии. Эта философия носит скептический характер, поскольку пользуется логическими приёмами в основном в целях разрушительного анализа, разлагая предстоящую перед данным анализом некую цельность. Этот аргумент он повторял впоследствии сотни раз и на разный манер в борьбе с Гегелем, который рассматривал "негативную философию в качестве абсолютной" (См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. - Т. 41. - С. 164).
      6.3. Исторические обстоятельства приглашения Шеллинга в Берлин.
      Работа над новой философской системой
      С выступлением против Гегеля Шеллинг не торопился. Он готовил его со всей тщательностью и основательностью, на которую был только способен. Осознавая, может быть, как никто другой, силу и влияние Гегеля, Шеллинг не спешил публиковать свои сочинения. Многолетний опыт подсказывал ему, что живое слово, произнесённое однажды с кафедры, быстрее разносится по всему миру (особенно если тебя поддерживает правительство и сам Король), чем самые увесистые тома, да и наиболее прекрасные мысли к тому же трудно излагать письменно. Впрочем, кое-что и выходило. Выпуская в конце 1815 года "Самофракийские божества", Шеллинг поставил к брошюре подзаголовок: "Приложение к Мировым эпохам". Раз вышло приложение, книга обязательно появится, но сама книга так и не появилась, ни в 1816, ни в 1819, ни в 1833, ни в последующие затем годы.
      Пока был жив Гегель, Шеллинг не решался обнародовать свою новую систему, ограничиваясь её популяризацией в лекциях и, вероятнее всего, был в этом прав: аргументация Гегеля от этого могла ещё более усилиться, зазвучать ещё сильнее. Однако и после смерти Гегеля рукопись забиралась каждый раз обратно. Нам думается, что главной причиной тому являлась чрезвычайная требовательность к самому себе, желание сообщить "молодому поколению", к которому он именно в основном и обращался, то целое, которое ещё не до конца сложилось в его голове.
      В октябре 1825 года скончался король Баварии Максимилиан Йозеф. На престол вступил поклонник Шеллинга, кронпринц Людвиг, который первым же делом основал в Мюнхене, столице королевства, университет. Шеллинг сразу же был приглашён на должность профессора.
      Ещё до приезда в Мюнхен Шеллинг отправляет письмо в далёкую Москву. Год назад евангелический проповедник Зедергольм прислал ему из России свои соображения о философии религии. Шеллинг ему ответил: "Огромное расстояние, разделяющее нас, ... а также многие обязанности, которые либо уже лежат на мне, либо скоро лягут на меня, - всё это вынуждает меня воздержаться от подробного суждения и, как я уже давно поступаю с близкими друзьями, отослать Вас к моим произведениям, а именно к моему, видимо, Вам неизвестному трактату "О сущности человеческой свободы" (это важнее, чем "Философия и религия", он содержится в 1-м томе моих "Философских сочинений, изданных в Ландсгуте Крюллем в 1809 г., вполне возможно, что он вошёл в шведское Полное собрание моих сочинений), а также к "Лекциям о значении мифологии" в трёх частях, которые скоро выйдут, эта книга полностью прояснит наши отношения" (Цит. по кн.: Гулыга А.В. Указ. соч. - С. 233).
      Письмо Шеллинга передаёт его настроение. Он считает наиболее важным своим сочинением трактат о свободе. Если в ранних трактатах Абсолют был приближен к процессу познания, осознания проблем мира и человека, то отныне, подчёркивает Н.В. Мотрошилова, "основой мирового процесса" Шеллинг считает волю. "Зло необъяснимо ни из разума Бога, ни даже из разумной воли - к его возникновению причастна лишь воля, противоположная разуму, т.е. неразумная и слепая, тёмная воля, "простая воля"" (Мотрошилова Н.В. Фридрих Вильгельм Шеллинг (1775-1854) //История философии. Запад - Россия - Восток. Кн. 2. С. 436).
      Обильно черпая соответствующие идеи в мистической теософии Я. Бёме, Шеллинг отличает от Бога "основу" его существования, характеризуя её как "то, что в самом Боге не есть Бог". Творческий импульс "основы" Шеллинг изображает в качестве "тёмного", иррационального "хотения", которое порождает "первоволю". Эта последняя и заключает в себе "зло" отделения от Бога.
      Шеллинг - великолепный оратор. Его слово имело огромное влияние на слушателей. "Никогда не слышав его прежде, - вспоминает один из слушателей, - я не мог противиться соблазну записаться на его лекции, и вот я настолько очарован их ясностью, уверенностью, богатством и искусностью, что теперь бываю на них настолько регулярно, насколько мне это позволяет здоровье" (Зульпиц Буасре Иоганну Вольфгангу Гёте, письмо от 16 января 1828 г. Цит.по кн. Xavier Tilliette (Hg.) Schelling im Spiegel seiner Zeitgenossen. Torino, 1974. - S. 309).
      Шеллинга знали и любили в России (См. об этом подробнее: А.В. Лукьянов Шеллинг и русская идея //Философская мысль № 4, 2002. - Уфа: Изд-е БашГУ, с. 169). Н.А. Мельгунов - писатель, критик и публицист, вспоминал: "Шеллинг же, как и Платон, написал лишь несколько отрывков, без видимой связи между ними, и одним ученикам поверяет вполне тайну своей системы, её последнее слово... Друзья Шеллинга, зная его нерешительность, переменчивость, сомневаются, чтобы он когда-нибудь окончил свой труд..." (Фридрих Шеллинг: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2001. - С. 166-169). На вопрос Мельгунова - "в чём заключается та часть вашей системы, которой вы теперь заняты?" - Шеллинг ответил следующим образом: "Это система философии позитивной". Совокупная "система будет иметь четыре части или отделения. Первая часть есть вступление, в виде истории философии со времени Декарта: здесь естественным образом определится и настоящая метода философии. Эту часть я уже окончил. Теперь тружусь ... над системою философии положительной, которая составит вторую часть" (Там же. - С. 176). Но что такое "положительная философия"? "Я, - сказал Шеллинг, - этим выражением даю знать, что моя систем философии не есть чисто идеальная, логически построенная, как Гегелева, и следственно, более или менее гипотетическая, но имеет корень свой в живой действительности, основана на самой природе вещей. За этими двумя частями будет следовать философия мифологии и философия веры" (Там же).
      Шеллинг, видимо, полагал, что в мифах древних нардов и в мифологическом элементе современного ему сознания раскрываются грани Божественной сущности. Если у Гегеля философия мифологии оказалась практически растворённой в философии религии, то Шеллинг учение о мифах рассматривает в качестве самостоятельной части своей системы. Он смотрит на мифологию как на всемирно-историческое явление. По его мнению, мифология есть необходимая, закономерная ступень развития сознания. В мифе органическим образом слиты мысль и поступок. Индивид, пребывающий во власти мифа, неспособен выделить себя из окружающего мира; свои чувства и мысли он принимает за подлинную, единственно возможную реальность. Миф, другими словами, есть тождество бытия и мышления, материи и сознания.
      Ф. Энгельс отметил заслуги Шеллинга в анализе мифологии: "...я охотно признаю выводы Шеллинга, касающиеся самых важных результатов мифологии в отношении христианства, но в другой форме..." (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. - М., 1956. - С. 433).
      Мысль пригласить Шеллинга в Берлин возникла уже вскоре после кончины Гегеля. Казалось бы, Шеллинг в Мюнхене бы осыпан наградами и почестями. Однако время от времени ему давали понять, что он чужак, протестант, что ему нечего делать в католической Баварии. Чем дальше, тем явственнее поднимала голову церковная реакция. Вот почему Шеллинг иногда с надеждой взирал на северную философскую столицу.
      В Берлине практически никто не мог претендовать на то, чтобы возглавить кафедру Гегеля - ни Гото, ни Михелет, ни Хеннинг, ни Ганс, ни даже Ф. Форстер. Только об одном человеке из "неберлинцев" с уверенностью можно было сказать, что он непременно станет отстаивать чистоту учения. Этим человеком был Георг Андреас Габлер, ректор учебного заведения в Байрейте (Schelling F.W.J. Philosophie der Ofenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 471). В ходе переговоров, прошедших при посредничестве Хеннинга, уже в январе 1832 года было получено обещание министра внести предложение о назначении Габлера с содержанием в 1600 талеров.
      Но уже заволновались различные партии, устремившись занять главную кафедру университета. Первую попытку передать Шеллингу кафедру Гегеля пресёк прусский министр Альтенштейн. Последовательный гегельянец, он выдвинул против Шеллинга целый веер аргументов: последний очень стар, давным-давно ничего не публикует, полного курса логики никогда не читал и т.д. Прусский король согласился. Вопрос закрыли.
      Однако в 1840 году короля не стало, на прусский трон под именем Фридриха-Вильгельма IV вступил поклонник Шеллинга. Кронпринц, вступивший на престол, отзывался о Шеллинге, как Фридрих Великий о Вольтере. В августе 1840 года начались переговоры с Шеллингом. От имени прусского монарха к нему обратился дипломат Бунзен, который писал, что, став королём, Фридрих-Вильгельм IV остро озабочен ситуацией, сложившейся в Берлине, где всё подчинено "высокомерию и фанатизму школы пустого понятия" (Ibid. - S. 486). Король, сообщал Бунзен, считает, что настал момент уничтожить "драконово семя гегелевского пантеизма" (Ibid). "Он жаждет видеть Вас вблизи себя, дабы лично почерпнуть Вашей мудрости ... Он приглашает Вас не просто на должность, им или Вами выбранную, но призывает на пост, предназначенный Вам самим Богом для блага всего отечества. Никто не осудит Вас за принятие столь важного решения, все только могут это приветствовать. Пост уникален, как и личность, для которой он предназначен, которую король зовёт как орудие нации (Подч. мной. - М.П.)" (Ibid.: S. 486-487).
      Шеллинг колебался. Трудно на 66-ом году жизни бросать насиженное место. Прусский король, правда, подписал распоряжение, в котором были решены все вопросы: 5000 талеров содержания, чин первого класса с сохранением прежнего звания, 1000 талеров подъёмных, освобождение рукописей и лекций от цензуры, полная свобода преподавания (Ibid. - S. 478). В Мюнхене становилось жить всё труднее. Берлин же - цитадель гегельянства, и это влекло (хорошо бы вытравить "драконово семя") и одновременно отпугивало (а что, если оно погубит?). Поэтому Шеллинг не говорил ни да, ни нет.
      Тем временем прусская дипломатия делала своё дело. Баварского короля Людвига уломали, труднее обстояли дела с кронпринцем Максимилианом, учеником Шеллинга, который в то время жил в Афинах и молил своего учителя не покидать Баварии.
      В конце концов Шеллинг решился "пойти на жертву". Для начала нашли компромисс - годовой отпуск. Начались приготовления к переезду.
      В обществе прибытия "целителя немецкого духа" ожидали с едва ли меньшим напряжением, чем король и его министры. Только здесь мнения о его "чудотворной силе" весьма расходились. Однако поначалу голоса недоброжелателей исчислялись лишь считанными единицами. Противников Шеллинга всё же сдерживала магия его имени.
      От факельного шествия, предложенного ему студентами, Шеллинг наотрез отказался. Но присутствовал на торжественном обеде в Одеуме, данном в его честь. Здесь, отвечая на приветствие министра, объявил об открытой войне гегельянцам. Прошу прощения за выражение, - сказал он, - но именно они завели философию в тупик; однако я надеюсь, что спор будет чисто научным (Ibid. - S. 481).
      6.4. Берлинские лекции по философии откровения (общий взгляд)
      Первая лекция, назначенная на 15 ноября 1841 года с 5 до 6 часов вечера, стала событием, которого Берлин не помнил со времён докладов А. Гумбольдта о космосе; как и тогда, передние скамьи в плотно заполненной аудитории № 6 занимали преимущественно профессора и тайные советники, генералы и деятели искусства (Ibid. - S. 481). Слушателями лекций были С. Кьеркегор, М. Бакунин, Ф. Энгельс, Савиньи, Ал. фон Гумбольдт, А. Цешковский, Ф. Лассаль, В. Одоевсский, Л. Ранке, Я. Бурхардт, А. Тренделенбург и многие другие. С появлением Шеллинга на кафедре философский дух, который, как казалось тогда многим, уже угас, вдруг снова, подобно Фениксу, возродился в данный момент своею полной мощью. Философия, как и тридцать лет назад, когда звучала ещё вдохновенная речь Фихте, вновь собрала огромную и достаточно пёструю аудиторию. Молодой Ф. Энгельс, присутствовавший на этих лекциях Шеллинга по "Философии откровения", описывал собравшуюся публику в следующих словах: "Во главе - университетская знать, корифеи науки, мужи, каждый из которых создал своё особое направление, им отведены ближайшие места около кафедры, а за ними, в пёстром беспорядке, как пришлось, сидят представители всех общественных поколений, наций и вероисповеданий. Среди никогда не унывающей молодёжи вдруг видишь седобородого штатного офицера, а рядом с ним в совершенно непринужденной позе вольноопределяющегося, который в другом обществе из-за почтения к высокому начальству не знал бы, куда деваться. Старые доктора и лица духовного звания, чьи матрикулы могли бы вскоре праздновать свой юбилей, чувствуют, как в их головах начинает бродить старый студенческий дух, и они снова идут на лекции. Евреи и мусульмане хотят увидеть, чтo это за вещь христианское откровение; повсюду слышен смешанный гул немецкой, французской, английской, венгерской, польской, русской, новогреческой и турецкой речи, но вот раздаётся звонок, призывающий к тишине, и Шеллинг всходит на кафедру" (Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung. - S. 536).
      Уже в своих первых словах он напомнил присутствующим, что философия всегда была для него "гением-хранителем" жизни и что теперь он "обязан быть с нею там, где разрешается её высшая задача" (Цит. по кн.: Фишер К. Указ. соч. - С. 259). Таков главный мотив, приведший его сюда (См.: Там же).
      Сегодня, когда не только философия, но и культура, дух, нравственность находятся в состоянии глубочайшего кризиса, необходимо осознать эту мысль в её полном объеме и содержании. Некоторые ждут в настоящее время от философии разрешения всех жизненно важных вопросов, но почти никому не приходит в голову оказать решительную поддержку прежде всего самой философии, укрепляя её способность к самозащите перед лицом таких опасных искушений нашего века, как капитуляция перед прагматизмом и убогим сциентизмом.
      Но самый главный рубеж борьбы за философию проходит всё же через человека, через человеческую любовь и откровение человеческой души, через бездну человеческую, человеческую бездонность, как сказал бы Ф.М. Достоевский. Другими словами, не столько человека мы должны открывать в философии (об этом уже много написано), а сколько самою философию как бы заново стремиться приоткрывать в человеке, независимо от его профессии, общественного положения и рода деятельности. Ведь существуют чисто человеческие притягательные силы, побуждающие нас к служению философии и влияющие на нас неотразимо, помимо крепнущего желания быть всегда с нею. Эти силы сегодня стали несколько другими, но нам хотелось бы полностью привести слова Шеллинга: "Король, которому мне хотя и пришлось служить непродолжительное время, и которого прославленный трон приподнимает не выше, чем он возвысился качествами своего сердца и духа, и которого я чтил ещё до того, как его украсил державный пурпур; страна и народ, чью нравственную и политическую силу с детства привык чтить каждый истинный немец ... город, который зовётся первым, когда речь заходит о месте пребывания науки и остающемся всегда прогрессивным образовании в Германии ... затем этот круг мужей науки, являющихся приятнейшим украшением данного города ... наконец, молодёжь, о которой известно, что она привыкла следовать зову науки, что она, если и поставила перед собой достойную цель, не убоится трудностей, а там, где ею обнаружены следы настоящей науки, с радостью встанет на этот путь, опережая самого учителя - всё это составляет, господа, притягательную силу огромной, почти неодолимой мощи" (Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung. - S. 91-92).
      В соответствии с естественным порядком вещей развивать философию должен был бы юноша, но не тот, кто беззаветно может позабыть о своём собственном существовании, презирая при этом эмпирическое существование других и последовательно пользуясь им только как средством для осуществления своих идеалов (именно таким образом поступал Фихте), а, скорее, тот, кто осознаёт, что его усилия ничего не значат без других людей, и, главным образом, без их расположения и усердия, которое они готовы при этом проявить". Действительно, нам не тому хочется помочь, кто мечет спекулятивные громы и молнии, а тому, кто более всех понимает, что "его умственные усилия ни к чему существенному не привели, и кто не претендует ни на какое иное оружие, кроме истины, кто не желает для себя никакого другого права, как только права на свободное исследование и беспрепятственное сообщение об исследованном, кто проникается ответственностью за каждое высказанное слово и готов проявить любезность ко всякому, в ком теплится жизненный дух, устремляющийся к истине и свободе". Именно об этом и говорил Шеллинг в своей вступительной лекции.
      В своей первой лекции он заявил, что ещё сорок лет назад "открыл новый лист в истории философии", что теперь надо перевернуть страницу и начать писать новую. Если придёт юноша, созревший для такой задачи, то он "охотно уступит ему своё место". Увы, ему приходится самому продолжать своё дело и отвечать на вопросы, выдвинутые эпохой (Ibid. - S. 99-100).
      Шеллинг объявил, что его призвание требует от него, чтобы он забыл всё зло, ему когда-либо причинённое, и явился примирителем всех партий и всех противоречий в философии (Ibid. - S. 103).
      Только сегодня, с высоты закончившегося ХХ века, мы можем по достоинству оценить то, о чём говорил Шеллинг, оценить все "за" и "против". По существу он призывал к духовной свободе, к тому, чтобы общество изучало свою историю. История немецкой философии, подчёркивал Шеллинг, органическим образом "вплетена в историю немецкого народа. В дни национального уничижения философия всегда поддерживала немцев" (Ibid. - S. 108). Впрочем, она поддерживала и другие народы. Поэтому спасенье нации - в науке, в свободном духе научного исследования.
      Шеллинг назвал курс "Философия откровения". Фактически это была выжимка из всех четырёх частей его "новой" или "положительной" философии. Он начал с установления различия между сущностью и существованием, между чтo (Was) есть сущее и что (DaB) сущее есть. Чтo представляют собой вещи, какова их сущность - этому учит разум; что вещи существуют - в этом убеждает нас опыт. Шеллинг призывал исходить из опыта, из самого факта существования вещей, т.е. не подменять бытие понятием. "Негативная" философия, напротив, идёт от мышления к бытию, от сущности к существованию. "Положительная" - от бытия к мышлению, от существования к сущности.