Никто не понял, чего хотела Эмина и что, собственно, она имела в виду. Служащий "сорвал стоп-кран", и конвейер со скрежетом затормозил.
      - Ну, что еще? Гражданочка! - недовольно закричал он. - Не валяйте дурака.
      Серафимова одним прыжком подскочила к Евдокии Григорьевне.
      - Что?
      - Вот тут, - задыхаясь, просипела та, - вот.
      Она пыталась сдвинуть крышку с гроба, Серафимова поняла ее намерение и взглядом попросила Братченко помочь. Не успел тот отодвинуть крышку, как Евдокия Григорьевна ухватилась за ноги Финка и потащила их на себя.
      - В конце-то концов! - взмолилась Серафимова. - Помогите же кто-нибудь, женщине плохо!
      - Нет, нет, - запричитала старушка плача, но ее уже оторвали от конечностей мертвого Финка и пытались всем скопом подтолкнуть к выходу.
      - Мама, замолчи! - громко требовала дочь Эминой и лезла закрыть ей ладонью рот.
      Конвейер снова заработал, но Евдокия Григорьевна, собрав все свои силы, обернулась и крикнула:
      - Это не его ботинки!
      Возникла пауза. Серафимова было ринулась к стоп-крану, но дорогу ей преградил служащий крематория.
      - Что это за безобразие? Вы следующего покойника задерживаете! Нашли тоже, с кем ботинки перепутать!
      - Мальчик, отойди! - прошипела следователь, потянувшись за пистолетом, когда увидела, что гроб практически вплотную подъехал к дверям, ведущим в геенну огненную.
      - Витя, живо! - скомандовала она, когда конвейер снова остановился. Тот понял, что от него требовалось, и, сняв крышку гроба, быстро разул покойника.
      КАТЯ
      Когда ехали на кладбище, Серафимова сидела и вспоминала, как однажды на курорте в Болгарии она наблюдала ночной танец на углях: молодой мужчина голыми пятками танцевал, ходил, прыгал на красных углях, то и дело вспыхивающих от движений его ног, похожих на вулканическую лаву. Только на повороте к воротам кладбища Серафимова, едущая в машине Братченко, заметила черную бронированную машину, следующую прямиком за ними.
      - Кто это?
      - Чужие, - ответил Братченко.
      Процессия подъехала к крашеным зеленым воротам Немецкого кладбища. На миг выглянуло солнце, дохнуло теплом и прелой прошлогодней листвой, затем снова воцарился мрак. Могильщики подкатили тележку к торцовой дверце автобуса, но узнав, что гроба не будет, побрели обратно в сторожку при административном здании.
      Кладбище внутри темное. Серафимову и Братченко увлек ручеек людей, но где-то за оградой хлопнули дверцы длинного "БМВ". За высоченными кленами небо и улица совершенно не просматриваются. Деревья с черными стволами медленно качаются над тесными могилами.
      Серафимова все-таки развернулась и вернулась к воротам. С другой их стороны, еще на светлой стороне, стоит Катя. Девушка невелика ростом, на ней темно-синее короткое платье и черные чулки. Челка свисает со лба, загораживая правую половину лица. Серафимова узнала ее по какимто мелким штрихам, но маленькому отрезку подбородка, по изгибу тела и движениям.
      Они приблизились друг к другу. От машины отделился водитель-телохранитель, стоявший прислонившись к капоту. Катя подала ему знак не подходить и не вмешиваться. У нее в руках белые тюльпаны. Огромные белые тюльпаны.
      - Вы Катя?
      Она наклонила голову. За спиной Серафимовой, тоже на почтительном расстоянии, остановился Братченко.
      - Хотите пройти со всеми?
      - Нет, я подожду.
      - Мне очень нужно с вами поговорить.
      - Хорошо. Но только без протоколов. И недолго. Мне нельзя простужаться.
      Серафимова пыталась встать так, чтобы заглянуть иод челку девушки. Это же невозможно - разговаривать с человеком, когда у него челка в пол-лица, словно карнавальная маска. Как будто человек только наполовину из-за стены показался.
      И не прорваться, не пробиться сквозь эту стену.
      - Где вам удобнее? - вежливо спросила девушка. На вид ей лет двадцать. Невысокая, ширококостная, словом - все при ней. Такие фигурки нравятся мужчинам.
      - Мне-то все равно. Хотите, мы можем сесть в машину?
      - Тогда в мою, - просто сказала девушка. - Вас зовут Нонна Богдановна, не так ли?
      Они уселись в салоне "БМВ", обитом мягким темно-зеленым плюшем.
      - У меня к вам немного, совсем немного вопросов, Екатерина Семеновна.
      - Если можно - Катя.
      - Катя. Когда вы разговаривали с Адольфом Зиновьевичем последний раз?
      - Во вторник. В четыре часа по телефону.
      - О чем? - Серафимову начинала раздражать эта челка. Теперь Катя сидела к ней боком, на краю сиденья, выпрямив спину и сложив руки на коленях.
      - Я позвонила Долли на работу - это я так его называла. Он очень любил песенку Армстронга "Хелло, Долли!" Адольф - Долли, правда, похоже? Он был чем-то взволнован, расстроен, мы договаривались встретиться, но он не приезжал и не звонил с пятницы - четыре дня, я стала напрягаться, бегать на звонки, вот почему и позвонила сама...
      - А как вы поняли, что у него плохое настроение?
      - Он очень резко говорил со мной, сказал, что перезвонит сам, когда освободится, что очень занят и буквально через пять минут выезжает с работы. То есть ему некогда со мной разговаривать.
      - Представляю, как вы расстроились.
      Серафимова подумала: говорить ли ей, что Финк собирался уезжать и, похоже, надолго? И решила не говорить.
      - Следствием пока установлено, что Финк...
      Адольф собирался в командировку, - только и сказала.
      - И всё? - удивилась Катя.
      - Остальные нюансы могут интересовать лишь специалистов, они не дополняют картину происшествия. Скажем, оттого, что после убийства Фиик был еще и ограблен, вам ведь легче или яснее не станет...
      - А женщина, жена Похвалова?
      - Вы ее знали?
      Катя ответила не сразу, тонкими пальчиками дотронулась до челки, но отодвигать ее не стала.
      - Виделись на приемах. Они были любовниками?
      Серафимова тепло посмотрела на Катю, ну хоть чем-то она могла утешить девушку, так мужественно скрывающую свою скорбь.
      - Они не были любовниками. Похвалову убили не в квартире Финка, на семь часов раньше.
      Все, о чем пишут эти дурацкие газеты, неправда, грязь. Не верьте, просто кто-то очень хотел вправить нам мозги задом наперед. Они уже и до вас добрались...
      Девушка часто задышала и, неожиданно развернувшись к Серафимовой, прильнула к ее плечу. Та погладила Катю по голове.
      - Не плачь. Твой папа когда вернулся во вторник домой?
      Катя подняла голову и взглянула на Серафимову одним своим доступным глазом.
      - Папа пришел в семь часов. Его весь день в прямой трансляции показывали. А при чем тут папа?
      - Да так. Ведь Похвалов исчез, а он помощник твоего папы.
      - Понимаю.
      - Катя, вы меня простите, что у вас за стрижка? Так ведь можно зрение испортить... - накоиец не выдержала и очень мягко проговорила Серафимова, прямо-таки по-матерински.
      Катя напряглась, лицо ее стало ожесточенным, как у ребенка, готового замучить кошку, и она четко произнесла, отодвигая челку со второго глаза:
      - У меня была злокачественная опухоль глазного канала, ее удалили вместе с глазом.
      Под челкой зияла страшная дыра, лишь наполовину прикрытая веком.
      Следователь растерялась, извинилась и вышла из машины.
      Аудиенция закончилась.
      На аллее Серафимову обогнал толстый даже со спины, смешной человек, который нес в руках огромный букет цветов в яркой упаковке, в гофрированной бумаге, с развевающимися на ветру кудряшками перевязочных лент. Он держал букет так, как их держат школьники первого сентября - в согнутой в локте руке, зажав кулаком стебли, прямо перед собой. Это был Овечкин. Он не узнал Серафимову, хотя был у нее на допросе несколько дней назад.
      Толпа стояла на повороте кладбищенской дорожки. Братченко плелся за Серафимовой и сейчас подошел к ней со спины. Заглянув в ее лицо, он понял, что Нонна Богдановна сейчас упадет в обморок. Но на сей раз она готова была не только упасть в обморок, но провалиться сквозь землю от стыда и угрызений совести за собственную бестактность.
      СОСТРАДАНИЕ
      Могильщики прыгали через могилу с одной стороны на другую, потом один из них лег на край могилы и поставил на дно выкопанной ямы урну с прахом Финка. Пахло сырой землей, ржавым песком и свечками.
      - Близкие, родственники, киньте горсть земли, - скороговоркой, как будто он объявлял отправление поезда на вокзале, сказал один из рабочих.
      Могильщики были на удивление трезвыми.
      Передвинув лопатами землю с обочин ямы, они сотворили большой рыхлый холм над прахом Финка, похожий на человеческий живот. Потом один из них бросил на вершину этого холма бетонную раму, сказал, что земля сама спрессуется со временем, и воткнул в землю мраморную табличку с надписью: "Финк АДОЛЬФ ЗИНОВЬЕВИЧ.
      1951-1999, 19-й УЧАСТОК".
      Овечкин о чем-то переговаривался с Юсицковым.
      Тот стоял лицом к Серафимовой. И у него было лицо отморозка и мерзавца, такой театральный типаж. Знакомые знакомых Нонны Богдановны тесно общались с его тестем, бывшим секретарем Союза писателей, ударившимся в политику. Теперь этот тесть, пройдя огонь и воду перестройки за спиной Горбачева и Яковлева, руководит политическим движением "Раскол", издает газету без названия. Считает себя демократом имперского склада, в смысле склада политического характера. Одновременно тесть-демократ застроил всю Москву небоскребами с конусовидными верхушками, которые, как ему кажется, должны напоминать башни Кремля, перекликаться с ними, а на самом деле одним напоминают ракеты "СС-20", а другим - мусульманские мечети. Строили-то турки.
      Юсицков корчит из себя интеллигента, пристально смотрит интервьюируемым собеседникам в глаза, выводит их на чистую воду, а сам узколоб и тупорыл, как уязвленный купец третьей гильдии.
      Юсицков косится на Серафимову. Ветер усиливается и тормошит одежду, а следователь в легком блейзере с золотыми пуговицами. Пальто осталось в машине. Этих огромных золотых бляшек она сегодня стесняется, не к месту они на траурном костюме. Евдокия Григорьевна и ее дочь берут у всех остальных цветы, отламывают стебли и украшают могилу. Галочка не может оторвать взгляда от огромного брюха, торчащего из земли, в которое женщины с каким-то остервенением всаживают розы и гвоздики.
      Цветы краснеют на коричневой земле, как пятна крови. В глазах секретарши Финка все мутнеет, ее ослепляет яркая пустота, мечутся круги, она, ничего не видя, на ощупь ловит рукой ограду чьейто могилы и садится на скамью. К ней подходят Серафимова и Братченко. Галя смутно видит красные пятна цветов, мраморную табличку, похожую на белую рубашку.
      - Слабенькая еще девочка, - говорит Серафимова, - не закалила тебя еще жизнь.
      - Вы хотели что-то спросить? - догадывается Галя.
      - Уже спрашиваю. Кто последний звонил Адольфу Зиновьевичу перед тем, как он уехал с работы?
      - Звонили три человека. Сначала "вертушка", я слышала через дверь, потому ч го Адольф Зиновьевич что-то громко выкрикнул, а потом но городской линии незнакомый голос. Человек не представился, только попросил господина Финка. На мой вопрос, кто его спрашивает, он не произнес ни звука. А самой последней звонила девушка, та самая.
      Когда они встали и направились к выходу, навстречу им шла Катя. На фоне ее синего платья белели совсем уже раскрывшиеся тюльпаны.
      Галя поняла, что это она. У секретарш, у профессиональных секретарш, вырабатывается особая способность определять принадлежность голоса тому или иному человеку. И она сразу догадалась, что знает голос этой девушки, идущей навстречу. Во взгляде женщины, который перехватила Катя, было только сострадание и участие.
      ЧУЖИЕ
      С кладбища Братченко развез своих дам но домам. Первой забросил на Чистые пруды Серафимову. Она взяла с собой ботинки, конфискованные в крематории. С этим еще предстояло разобраться. Потом доставил Галочку на Солянку.
      Поставив машину на обочине напротив въезда во двор Галины, вышел на тротуар. Галя была в таком состоянии, что ее нужно было проводить до квартиры.
      Они медленно пошли между двух высоких серых домов, в конце которых перпендикулярно к ним стоял широкий Галочкин дом. Сейчас был виден лишь отрезок его в проеме этого длинного угрюмого ущелья.
      - Галенька, успокойся, пора уже успокаиваться, - Братченко не мог подобрать слов.
      Она молчала, тускло глядя себе под ноги. Потом и вовсе остановилась и прислонилась к с гене.
      Она не плакала, взгляд ее уставился в одну точку.
      - Я на кладбище все на землю эту смотрела, на мертвую землю.
      - Ну брось, Галенька, перестань, - попытался перебить ее мысли Витя, ну, покажи, какое окно твое? Отвлекись.
      Галя механически повела пальцем. Вдруг, когда она подняла голову и поглядела вверх, глаза ее вспыхнули. Она ахнула.
      - Там кто-то есть! - таинственным шепотом проговорила она. - Я его видела.
      Братченко подумал сперва, что это она о Боге или вообще о вечном. Но Галя неотрывно глядела на свое... нет, на соседнее окно.
      - Где кто-то есть? Ну вот, тебе уже Фиик мерещится.
      - Ну при чем здесь Финк, Витя? - Галя рассердилась. - Там кто-то в окно смотрел. Увидел меня, отшатнулся. Пойдем в тот подъезд.
      - Странно, по дверь же была опечатана, - начал туго соображать Витя.
      - Можно подумать, если дверь опечатана, в квартиру невозможно войти?
      Они направились к первому подъезду, Галочка буквально потащила за собой Братченко, вцепившись в его рукав. Войдя в подъезд, остановились. Там была темень. Братченко показалось, что даже окна во входных дверях и на лестничной клетке чем-то занавешены. Приложив палец к губам, Витя прижал Галю спиной к стене и загородил ее.
      - Тихо! - шепотом скомандовал он. - Ктото спускается на лифте.
      Галя во все глаза смотрела на пpocтупавшие в тeмнотe двери лифта. Наконец лифт мягко шлепнулся, двери его раскрылись. Желтый свет осветил старый широкий подъезд, где за выступом стены стояли Витя и Галя. Перед ними возникла Евдокия Григорьевна с авоськой.
      - Тьфу, темнота, глаз выколи! Черти, а за электричество дерут безбожно!
      Евдокия Григорьевна шагнула вперед, нащупала впереди пол, чтобы сделать следующий шаг, но почувствовала, видимо, чье-то присутствие, может, услышала учащенное Галочкино дыхание, может, учуяла жар от тела Братченко.
      - Ой-и-ой-и-ой-й, - писклявым голоском завыла Евдокия Григорьевна, пятясь к лифту, двери которого в этот момент с грохотом автоматически закрывались за ее спиной. Галочка хотела выйти из-за укрытия, даже пошевелилась, пытаясь отодвинуть Братченко. Все произошло чрезвычайно быстро. Когда пучок света из лифта еще не успел исчезнуть, раздался выстрел.
      Заорали сразу все. Братченко схватил Галочку за шею и пригнул, почти толкнул ее на пол.
      Потом бросился к Эминой. Когда Братченко в полной темноте выворачивал ей руки и заламывал их ей за спину, та заорала пуще прежнего.
      - Спокойно, бабуля, не дергайся. Где оружие? Куда дела?
      Внезапно картина стала видимой. Это Галочка догадалась открыть входную дверь, немного вечернего сумрака вползло в подъездную тьму.
      Братченко и Евдокия Григорьевна, застывшие каждый по-своему в боевой позе, повернули головы к свету и уставились на силуэт Галочки.
      - Витя, это не она...
      - Я и сам уже понял, - расслабился Братчеико, отпуская старушку.
      Та никак не могла вывернуть свою руку обратно, в человеческое положение, зло фыркала и извергала из себя проклятия. Братченко ринулся наверх. Галочка крикнула старушке:
      - Идите сюда скорее!
      Та заторопилась к выходу, но Галочка не дала ей выбежать.
      - Держите дверь, нужно найти электрощит.
      Свет в подъезде вспыхнул, старушка исчезла в проеме двери.
      Братченко спустился быстро. Нет. Дверь вроде нетронута. Там, выше, на этажах лампочки горят. Но случайно или нет оказалась здесь старушка? Как она добралась-то так быстро с кладбища? Братченко отчалил на своей машине первым. Может, их две сестры-близняшки?
      В квартире Эминых сначала никто не ответил, йотом открыл старик - Марк Макарович. Испуганный, он пропустил Братченко в квартиру. Тот обежал все комнаты, кухню и санузел: никого, кроме старика, в квартире не было.
      Куда же делся стрелявший? Не померещилось же им все это!
      Оставаться в подъезде было опасно. Поскольку жизнь Гали для Вити была дороже поимки преступника, он повел ее домой собственноручно.
      Галочка все время оглядывалась и в конце концов опрометью побежала к своему подъезду.
      Лифт распахнулся на ее лестничной клетке как раз тогда, когда дверь ее квартиры широко раскрылась от сквозняка и с грохотом захлопнулась.
      Ошалевшие Витя и Галочка так и стояли, то ли отходя от грохота, то ли приходя в себя от самого факта распахнутой двери.
      - Ты что, никогда дверь не запираешь? - осторожно спросил Братченко и вынул из кобуры пистолет.
      Он поставил Галю в угол лестничной клетки, как старый фотограф, даже слегка приподнял ей подбородок. Потом отступил к двери и, вспомнив, что она закрыта, протянул к Гале руку, она должна была сама понять его жест. В своей ладони Братченко почувствовал шершавую лапу гамадрилы. Шутка. Нежную ручку возлюбленной.
      Ключи зазвенели в его ладони, Братченко попытался всунуть пару ключей из связки в замок, потом понял, что эту заваруху надо кончать, тем более что ему надоело стоять на согнутых коленях с вытянутым вперед в одной руке пистолетом, и он по-русски долбанул ногой в дверь. Оказалось, так ласково, что не просто вырвал замок с мясом, а сорвал дверь с петель.
      Галя из-за его спины трусливо пошутила:
      - Может, зайдешь, чайку выпьешь?
      Братченко, как учила его Серафимова, то есть подобно американским полицейским, пропрыгал всю квартиру, наставляя пистолет поочередно на себя в зеркале в прихожей, на себя в зеркале в комнате и на себя в зеркале в ванной. На кухне он направил пистолет на настоящего преступника, но его и там не оказалось. Это был маленький телевизор на холодильнике.
      - Здесь кто-то был, - обреченно произнесла Галочка, садясь на кухонную табуретку, - что-то искали. Что все это значит? Мне грозит опасность?
      - тоном леди, выбирающей в дорогом ресторане по карточкам дамских вин самое невероятное.
      - У тебя нет оружия? - озабоченно спросил Братченко. - Для самообороны?
      Галочка достала из сумочки пистолет. Маленькую дамскую короткостволку.
      - Откуда? - ошарашешю посмотрел на нее Братченко.
      - Из сумочки, - отшутилась Галя.
      - Я серьезно, это не ты там, в подъезде?..
      - И взлом в моей квартире я сама подстроила, - продолжила Галочка, - а теперь руки вверх.
      Снимай джемпер, упаришься. И иди чинить дверь.
      Я разогрею ужин. Пистолет муж подарил мне на свадьбу, разрешение имеется. И пустой он. Так, попугать...
      СЧАСТЬЕ
      Братчепко несло по волнам бурной реки. Он не мог ухватиться ни за один камень, ни за одну ветку. Вот сейчас ему надо бы действовать оперативнее, а он пошел чинить дверь. Что же он делает? Неужели такой трудный день был сегодня?
      Ах да, ведь в него еще стреляли! Или в Галочку, или в Эмииу, но это неважно. Как неважно?! Это, кажется, как раз и есть то событие, после которого обычно вызывают милицию! Надо вызвать, тем более что он и сам... Братченко лежал на диване и сладко спал, когда Галочка вошла в комнату с подносом.
      Через час он проснулся. Галочка сидела возле него на краешке софы. Витя посмотрел в окно.
      На улице совсем стемнело.
      - Который час? Меня же Серафима ищет!
      Галочке не поправилась первая мысль мужчины, проснувшегося на ее софе.
      - Тебе нужна Серафима или все-таки я?
      Братчепко широко улыбнулся и потянулся, раздвигая руками пространство. Вспомнил про дверь.
      Галочка помогала ему: подавала отвертки и молоток. Поддерживала дверь, когда Витя сажал ее на петли. Когда все было сделано, оказалось, что замок поврежден не сильно и, если выправить личинку, он заработает. Пока Братченко возился с замком, Галочка ушла в комнату. Через минуту он почувствовал на своем плече ее холодную руку.
      - Витя, там опять... - шепнула Галочка, глядя на противоположную стену в комнате.
      - Лицо? - переспросил Братченко ей в тон.
      - Нет, не лицо. Там шорохи, брякнуло что-то.
      У него там ванная, значит...
      - Значит, помыться кто-то зашел, - пошутил Братченко. - У вас что, мыши?
      - Нет, мышей нет, потравили и зацементировали.
      - Значит, духи.
      Братченко еще продолжал шутить, но уже шел в комнату, тихо прикрыв входную дверь, которую он наконец-то отремонтировал. За стенкой снова что-то звякнуло.
      - Запрись, - только и услышала она, и Братчепко вылетел из квартиры.
      "Если это опять бабка, - думал он на бегу, - я с ней что-нибудь сделаю, я над ней надругаюсь!"
      Витя вбежал в соседний подъезд, там опять был выключен свет. На сей раз под ногами захрустело тонкое ламиочное стекло. Поколебавшись секунду, он выбрал пеший путь наверх, ибо звук движущегося лифта выдал бы его приближение.
      На всех лестничных площадках царил мрак.
      Братчепко то и дело натыкался на него, отодвигал в сторону и мчался дальше ввысь. Если бы на его пути возник отсутствующий лестничный пролет, он бы этого и не заметил. На верхней площадке он на ощупь отыскал дверь в квартиру Финка и попробовал пальцами, не откроется ли она. Дверь плавно отодвинулась, и Братчепко оказался лицом к лицу с опасностью.
      Он шагнул в квартиру, изо всех сил тараща глаза. Нащупал выключатель. Свет больно ударил по глазам. В холле было пусто. Братченко выставил вперед пистолет и, прокашлявшись, спросил:
      - Кто здесь? Выходи!
      Ему никто не ответил. Зловещая тишина окутала всю квартиру, сквозь запертые евроокиа с улицы не проникал ни один звук. Братченко прикрыл входную дверь и на цыпочках, стараясь не скрипеть паркетом, прошел вперед, зажигая свет во всех комнатах: заглянул в спальню, в гостиную, в кладовую и на кухню. Везде было пусто.
      И тогда он нажал на выключатель возле двери в ванную комнату, спрятался за дверной косяк и приоткрыл дверь.
      ...ИЛИ НЕТ
      То, что увидел Братченко, могло бы вывести из строя даже Евдокию Григорьевну Эмину - фронтовичку и медработника.
      Так получилось, что когда в двери образовалась щель, взгляд Братченко был устремлен скорее вверх, чем вниз. Именно на потолке лежал истекающий кровью человек и смотрел на Братченко мертвым взглядом. Голова его была неестественно вывернута, ноги поджаты, а руки - руки вцепились в потолок нужно же ему было както держаться. У Братченко закружилась голова.
      Такого он еще не видел. Только через две минуты, все еще не решаясь войти в ванную - а вдруг он свалится на голову, - Братченко догадался, что убитый лишь отражается в зеркальном поголке ванной. И Братченко опустил взгляд.
      На теплом кафельном полу, раскинув руки, лежал Юсицков. Это был он, тележурналист, ведущий острых передач цикла "Мир глазами убийцы", плавно превратившегося в цикл "Мир глазами убитого". С проломленным темечком лежал Юсицков на кафеле и смотрел на Братченко.
      Витя понял, что и сам уже пару минут пялится на Юсицкова, сплюнул и пошел к Эминым - звонить Серафимовой.
      ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ
      В "Китайгородский"
      межмуниципалъный суд
      города Москвы
      от гражданки Эминой
      Лолы Закариевны
      Я, Эмина Лола Закариевна, прописанная по адресу: улица Солянка, д. 345, кв. 38, имею мать Эмину Евдокию Григорьевну, 1924 года рождения. Моя мать ведет себя последние месяцы странно, она дает неадекватные комментарии происходящего, не понимает обращенных к ней вопросов, несвязно выражается. На прошлой неделе, на похоронах соседа, она схватила его за ноги, когда гроб уже поехал из зала в отделение кремирования, и сорвала похороны почтенного человека. Потом создала ситуацию, угрожающую здоровью людей, в подъезде собственного дома, меня выгнала из квартиры, сопровождая тумаки нецензурной бранью. Жизнь у нее была сложная, она инвалид второй группы по диабету, а тут еще убийство в соседней квартире человека, чьи похороны она потом сорвала. Она замкнулась в себе и ни с кем не разговаривает.
      Прошу суд назначить психиатрический осмотр с целью признания моей матери недееспособной.
      Л. 3. Эмина.
      Лола положила ноги на письменный стол, стоявший у отца в комнате, и вырвала из его рук листок.
      - Подпишешь? Твоя подпись нужна, ты вместе с ней проживаешь.
      - Зачем? - плаксиво спросил Марк Макарович, качая головой. Он уже знал, что дочь пересилит его.
      - Я объяснила тебе, - повышая голос, ответила Лола, - мне нужно прописать сюда мужа.
      - Да какой он тебе муж? Ну, опомнись, что ты делаешь?
      - Не суй свой нос, - отрезала дочь, - она сейчас вернется, и я прибью ее, ты этого хочешь?
      Этого? Вон ножей полно на кухне!
      Марка Макаровича начало потряхивать от этого разговора.
      - Я сейчас встану и зарежу эту тварь, - снова расходилась дочь.
      Ее черный низкий пучок расползся, глаза еще больше сузились, она исподлобья смотрела на отца, и он понимал, что в таком состоянии Лола может дойти и до резни. Мутный взгляд ее горел ненавистью.
      - Она мне всю жизнь исковеркала, оба - никчемные создания, я из-за вас всего в жизни добиваюсь с такими усилиями! Хоть бы кто-нибудь подумал об этом! Вам это в голову никогда не приходило! Вы всю жизнь с боку на бок переваливались на диване да в потолок поплевывали, вам ничего не надо. А мне надо! И на этот раз будет так, как я сказала! Будет! Бери ручку, подписывай!
      Старик заплакал и взял ручку.
      - Не могу, что ты со мной делаешь?
      - Все! Я иду за ножом! Когда она вернется, я разом покончу дело!
      - Кому из вас психиатр нужен?
      - Заткнись! Это вы меня сделали такой!
      Лола заходилась, она уже не просто цедила слова, а кричала, не успевая сглатывать пену и слезы.
      Марк Макарович вывел свою подпись на пустом листе бумаги.
      - Что теперь?
      - Теперь побегу к районному врачу, а недели через две, когда будет решение суда с согласием на освидетельствование, врач приедет сюда с бригадой. И попробуй только не открой дверь!
      - А если нас не будет дома?
      - А ты постарайся быть дома, не то я тебе башку снесу! И жену свою дома придержи, когда врач позвонит, что идет. А первым делом позвонишь мне, я буду присутствовать, чтобы ты не смог отказаться от своего заявления!
      Лола выбежала из квартиры с добычей, и ей меньше всего в этот момент хотелось бы встретиться с матерью, потому что она боялась одновременно и ее и того, что она с ней делает.
      ГЛАВА 4
      ДОМ КОЛХОЗНИКА
      Летели дни, крутясь проклятым роем.
      Александр Блок
      ОПОЗНАНИЕ
      В это утро Серафимова встала поздно, всего десять минут оставалось до начала рабочего дня.
      Но она не испугалась, не стала метаться по квартире, спокойно выпила кофе, оделась, сложила в сумочку косметику, чтобы накраситься на работе.
      Вид у нее был отдохнувший, свежий.
      Весь вчерашний день она провела в гостинице "Метрополь". Шеф отеля принял ее в своем кабинете и, как ей показалось, был приятно удивлен внешностью старшего следователя прокуратуры.
      По каналам ФСБ Нестеров установил, что владелец фирмы "Dostal" Ганс Хоупек, пригласивший в начале апреля своего российского партнера в Карлсбад, отсуювовал в Чехии десять дней, летал в Россию. Узнать это удалось только два дня назад, когда, по сведениям пограничного контроля, он вернулся в Карлсбад. Вот почему Серафимова нагрянула в гостиницу: нужно было ускорить работу оперативников, которые третий раз просматривали журналы регистрации гостей, брони: никаких похожих фамилий не встречалось.
      Карлсбадские коллеги прислали по факсу фотопортрет Хоуиека: такого человека на похоронах Финка не было. Устинов отпечатал три пленки фотографий - даже похожего на Хоупека субъекта на них не было. Не опознали его ни жители дома на Солянке, ни приватизаторы. Вот Серафимова и приехала в "Метрополь", чтобы провести опознание по фотографии среди обслуживающего персонала гостиницы.
      Самое интересное из сведений, полученных от чешской полиции, было то, что Ганс Хоупек домой еще не вернулся, хотя российская виза его погашена, в Чехию же он прибыл без опозданий.
      Получалось, что по дороге, уже по Карлсбадской дороге, или прямо в квартире его кто-то перехватил и похитил, и Серафимова вместе с Нестеровым из ФСБ даже догадывались - кто.
      Устинов исследовал ботинки, снятые с покойного Финка в крематории, ровно неделю. Единственное, что ему удалось установить - это точный перевод слова "PRАНА" на подметке. Кровь на ботинках была прежняя финковская: выходило, что убийца преднамеренно или случайно заморочил следствию голову, сняв свои ботинки, забрызганные кровью жертвы, в спальне Финка и надев его чистые, может быть, даже стоявшие в коридоре.
      Это могло означать, что Финк и Похвалова были на даче в поселке Буденновском поочередно, а убийца подстерегал жертву-приватизатора возле его дома. Но не знал, что в квартире уже имеется один труп. Очевидно, убийце Финка юже нужны были злополучные папки, которые он и раздобыл и которых через полчаса не нашли даже журналисты. А Виктор Степанович Похвалов просчитал ситуацию и вычислил Хоупека. Может быть, они даже встречались здесь в эти дни - до или после убийства Финка. Все это Серафимовой предстояло узнать сегодня.
      "...да-а, пока такого рода папки за границей - российская политика и стабильность висят на волоске".
      Но, впрочем, если на минуточку предположить, что ботинки пражской фирмы в России носил один только Ганс Хоупек, то все оставшееся время будешь думать, что сейчас этот самый Хоупек как раз в руках Похвалова, который улетел в Карлсбад две недели назад, в среду утром, преподав, как помнит внимательный читатель, помощнику следователя по особо важным делам, советнику юстиции Вите Братченко урок депутатской неприкосновенности.
      Выходит, дней десять Похвалов просидел в "Империале" без толку.