Сергей Лукницкий
      Веселенькая справедливость
      Рассказы и повести
      Оглавление:
      * Труды и Дни прокурора Галактики
      * Команда "Двести"
      * Фруктовые часы
      * Клятва Герострата
      * Собака Доброе Утро
      * Доктор Черви и Любовь
      * ТРУДЫ И ДНИ ПРОКУРОРА ГАЛАКТИКИ *
      (из сборника "Бином Всевышнего")
      Молотом взмахнул кузнец.
      (Рассказ Прокурора)
      Собравшиеся студенты ждали выступления Прокурора. Ждали долго, немного шумели, хлюпали пустыми капсулами из-под соков.
      К исходу времени, не выходящего за рамки приличия для опоздания, раздался ропот: "Приехал".
      Едва Прокурор Галактики занял свое место на кафедре, как воцарилось привычное молчание. Студенты третьего, последнего, курса Университета Времени и Пространства приготовились услышать нечто интересное.
      В последнее столетие детективы перешли в разряд мертвой литературы, потому что в жизни их становилось все меньше. И выступление Прокурора обещало быть интересным.
      - В последнее время в нашей Галактике совершается мало преступлений, начал оратор, - и вы, конечно, знаете, что нам приходится студентов криминологических вузов отправлять достаточно далеко. Но это не значит, конечно, что мы совсем не проводим расследований в пределах досягаемости света. Сегодня я как раз собираюсь рассказать вам нечто занимательное: совсем недавно к нам обратились товарищи из Академии Абсолютного Времени и сообщили, что у них была похищена одна тридцать вторая секунды.
      Президент Академии сообщил нам: по предварительным подсчетам, тридцать вторая секунды пропала около ста лет назад, но мы тем не менее начали поиски, потому что дела по хищениям времени срока давности не имеют. До этого случая нам было известно всего четыре способа хищения времени, и, перебрав их на точнейших компьютерах, просчитав все возможные допуски, мы пришли к выводу, что похитить эту тридцать вторую долю секунды ни одним из известных доселе способом просто невозможно.
      Начали отрабатывать версии. И мой незаменимый помощник - Комиссар юстиции Селена на кроносомобиле отправилась в прошлое столетие. Вы, конечно же, не видели еще последнюю модель кроносомобиля? - отвлекался Прокурор. Могу продемонстрировать: вот она, стоит в углу кабинета, принесенная для демонстрации, немного похожа на велотренажер конца прошлого века. Мне недавно попалась одна старинная книга, кстати издания того же времени, к которому относится и хищение мига, и в ней дано описание машины времени. Для нас эти книги наивны. Они пишут, что на машине времени можно поехать в мезозой поохотиться. Ну и что? Это сейчас известно любому ребенку.
      Раз уж вспомнил, скажу: мы недавно расследовали дело в отношении одного такого вот охотника.
      Он поехал в кроносомобиле охотиться на бронтозавров. Нашел гигантскую особь. Кто-то пошутил: бронтозавры вымерли, потому что люди из будущего приезжали на них охотиться. Так, что ничего не поделаешь, действительность такова, что можно при желании поехать поговорить с Сократом или Апулеем, или Лермонтовым. Но надо делать это осторожно, без свидетелей: во времена перечисленных лиц о машине времени не знали и могли счесть их сумасшедшими. Часто так и бывало: людей, общавшихся с пришельцами из будущего, часто сжигали на кострах или распинали. У нас есть даже целая программа по спасению и перемещению в наше время. Так было, между прочим, с самым модным поэтом прошлых веков Гумилевым, которого мы спасли от казни, затеянной его глупыми современниками. Вы знаете его, конечно, он ведет у Вас курс поэзии и часто навещает двадцатое столетие, учит людей прошлого нравственности. Может быть, вам покажется это невероятным, но Гумилев и другие ему подобные, Христос, к примеру, - это все люди, которых отторгло общество и их современники только потому, что они, так называемые "временные сироты" , родились не в ту эпоху, в которую бы их поняли, Но именно благодаря этим же трудам, дошедшим до нас, мы можем спасти их, перенести в сегодняшнюю эпоху. А одна наша сотрудница поехала как-то посмотреть на Толстого, которого знает наизусть. И что же она увидела: худощавого, косматого старикашку, который на каком-то балу что-то зло выговаривал двум сидящим перед нами дамам. Из разговора наша гостья поняла, что перед ней автор "Казаков". Она чуть не сошла с ума. Поэтому, перед тем как отправиться в прошлое, наши сотрудники, в особенности историки, проходят специальную подготовку на крепость, что ли... Историки склонны слишком стилизовать события, личности.
      Впрочем мы отклонились от темы. Вы, конечно, спросите: а зачем человечеству это похищенное мгновенье? А представьте себе, сколько всего за пройденное столетие произойдет, если мир догонит вдруг эту тридцать вторую секунду. Сколько открытий может быть сделано, сколько книг написано, сколько людей удастся спасти от болезней, от смерти, от никчемных поступков!
      Так сперва вы думали. Но все оказалось сложнее. Комиссар юстиции Селена на кроносомобиле отправилась в прошлое столетие, чтобы установить причину хищения мгновения. Она взяла с собой прибор- хронограф. Для чего он нужен? Объясню на примере. Скажем где-то очень далеко отстоящем от нас времени остался какой-то камень или предмет, нужный нам сегодня для криминолистических исследований. Произвести необходимые измерения там, на месте, в той эпохе, мы не можем, мы можем лишь снять его на видеопленку или старое доброе фото. Но этого мало. Нам нужно измерить этот камень. Так вот, хронограф - это прибор, который служит для того, чтобы показать нам где этот камень находится сегодня. Вот посмотрите, - Прокурор вынул из свертка и повертел перед слушателями увесистый камень ,- именно им был убит Архимед в Сиракузах. А ведь многие столетия мы были убеждены, исследуя воспоминания, что в Архимеда попала стрела, а по литературным источникам выходило, что он был заколот кинжалом. Увы, в гениального ученого попал камень. И он перед вами. Сегодня мы замерили силу удара и убедились, что уже в те времена, к сожалению для человечества, существовало метательная техника. А проследить во времени этот самый камень нам помог прибор - хронограф. Действует очень просто: если камень уходит со своего места, тотчас загорается красная лампа, и мы смотрим, вот на этом экране, куда он уходит. Вот, например, этот камень гулял чуть не по всей Европе 1446 раз, случайно, конечно. А знаете, где мы его обнаружили? Не поверите, его использовали в качестве гнета на бочке квашенной капусты в одной европейской деревне. И хозяева бочки, конечно же, не знали, каким историческим камнем они пользуются, а знали бы -не поверили, что вполне естественно.
      Должен вам сказать, что хищения времени наиболее сложны для раскрытия преступления, потому что зафиксировать можно лишь сам факт похищения времени, а пережить его вновь нельзя, потому что его уже нет. Оно похищено, и на том месте, где была похищена одна тридцать вторая секунды, машину времени на пути в прошлое просто тряхнет, и это увы, единственное доказательство правильности догадок ученых. К сожалению, только недавно ученые смогли научиться измерять похищенное время, в то время как похищать его умеют уже давно.
      Но вот почему я заговорил о камне, который попал в Архимеда? А заговорил потому, что на том месте во времени, где зиял провал в одну тридцать вторую секунды, наш хронограф показал любопытную вещь, а именно: умная машина выбросила около ста тридцати фотографических снимков, сделанных с разных ракурсов за следующее за этой самой тридцать торой секундой мгновенье.
      Прокурор пустил фотографии по рядам.
      -На всех снимках вы видите перед собой только беспорядочные полосы всех оттенков спектра, и только на одной фотографии ясно виден какой-то допотопный агрегат более чем столетней давности.
      Мы проделали массу опытов и установили, что отпечатки оказались испорченными, потому что их испортила неимоверно яркая вспышка, столь яркая, как будто солнце опускалось на землю, а последний снимок более или менее проявился, уцелел, потому что фотографируемый объект находился на большой глубине под землей. По интенсивности вспышки мы установили, что предмет находился на глубине около двадцати метров.
      А теперь посмотрите внимательнее на то, что здесь изображено. Как объяснили нам ученые, вероятнее всего- прибор для изучения недр. Мы тоже так подумали тогда, и не ошиблись. Это старинный прибор конца двадцатого века. Назывался он недроход - машина, работающая на нейронном топливе и движущаяся под землей. Очень неповоротливый, но необходимый для своего времени. Похож на космический корабль только внешне, на самом деле это гибкая гигантская трубка, построенная на манер червя, который заглатывает землю и движется, пропуская ее через себя. Как вы знаете, в начале нашего века был изобретен новый тип недрохода, значительно более экономичный. Он просто захватывает перед собой пласт земли, разлагает его на молекулы и атомы, используя "проглоченную землю" как топливо, и движется уже в пустоте, как космический корабль.
      Благодаря следственному эксперименту мы выявили следующее - это действительно был недроход, и вот что осталось от него: он был отправлен каким-то немыслимым катаклизмом, который произошел в эту искомую одну тридцать вторую секунды и, вероятно, вызвал ту самую вспышку. Вот перед вами оплавленная субстанция. Каким образом она стала такой, превратившись из каменного с металлом недрохода, мы не знали бы, если...
      Прокурор обвел взглядом присутствующих. Увидел стоящий на кафедре стакан. Отхлебнул морса.
      -И вот тут начался самый интересный момент нашего расследования. С помощью хронографа нам удалось установить, что в пространстве, а точнее на том самом месте, где произошел, будем говорить взрыв, находились крупнейшие центры по хранению оружия множества стран.
      Что такое оружие, вы, конечно, знаете из истории. Современная наука филология связывает происхождение слова "оружие" со словом "руж", что по-французски значит красный, кровавый. Во времена Великого Несовершенства Мира - оружие, которое сегодня не применяется ни в чем, нив какой области человеческих знаний и отношений, служило - мне даже страшно об этом говорить, - служило орудием смерти людей. Так во всяком случае говорят нам старинные книги. Быть может, это все догадка ученых или фантазии литераторов...
      Так вот, один из арсеналов оружия находился в том самом месте, где произошел гигантский разрыв.
      М вот какую версию выдвинула по этому поводу Комиссар юстиции Селена.
      Судя по хронологическим данным, за несколько секунд до катаклизма над планетой Земля взметнулись два колоссальных размеров цветных грибообразных облака. От этих облаков воспламенялись деревья, травы, не говоря уже о строениях и людях. Древние авторы прошлого века в своих фильмах ужасов пытались где-то напугать, а где-то предупредить человечество о том, что будет, если оно не прекратит наконец играть с огнем.
      Мы с вами, конечно, без труда можем посмотреть кадры из такого вот фильма-предупреждения, но вы знаете, что ничего из того, что вам показывалось, не произошло.
      Но криминалист на то и криминалист, чтобы допустить невообразимое.
      Прокурор понизил голос:
      -А вот то, что я скажу вам теперь, относится к разряду строжайших Всегалактических Тайн. Но, начиная свой самостоятельный путь борцов за справедливость, вы обязаны этой тайной овладеть.
      У нас есть данные, а также проанализированные доказательства того, что война, которой так боялось и так не хотело человечество, все-таки началась. Все, что вы видели на экране фантастических фильмов, было в реальности: падали оплавленные здания, испарялись горы и моря, реки превращались в огненные русла, и там, конечно, не было места ничему живому.
      Вы можете спросить: почему эта война неизвестна истории? У нас есть ответ на это...
      Вы знаете, иногда и Прокурору приходит в голову, что гениальные люди бывают в каждом поколении, а не раз в тысячелетие, как удобнее считать. Просто гениальность их может не раскрыться в той ипостаси, которая сегодня необходима человечеству. Так вот, в то миг, в миг начала войны, человечеству был необходим гений, которыйбысумел предотвратить уже начавшуюся катастрофу. И человечество, не знаю только за какие заслуги, его получило.
      Как тут не поверить в божественное провидение, если сразу столько совпадений! Во-первых, этот человек (я имею в виду гения) оказался рядом; во-вторых, он был гениален настолько, что знал немедленно, что делать, и не растерялся и не погиб при первом же ударе; в-третьих, его действие совершенно согласовывались с желанием миллиардов жителей Земли и Галактик. Ощущение такового, что в нем, в этом человеке, синтезировалось материальное желание всех людей планеты - желание мира. Биологи поддержали нашу версию. Желание- это тоже частицы материи... Знаете, гений добра на нашей планете это явление все же не такое частое.
      Как бы то ни было, но такой человек нашелся. мы установили его личность и узнали, что он находился недалеко от недрохода, потому что видели тот момент, когда он забрался в ту подземную машину. Он повел недроход именно под основную ядерную базу и взорвался там вместе с недроходом, но гениальность его, конечно, не в этом. Хотя я глубоко убежден, что далеко не всякому доводится пожертвовать собой во имя чего-то истинного и светлого, может быть, даже такого, что облагодетельствует Вселенную. Гений его в том, что он сумел разложить секунду на составные части и уничтожить тридцать вторую ее часть,- как раз ту, которая понадобилась, чтобы нажать кнопку.
      Кнопка и пальца прикосновенье,
      Разинуты рты, дышать тяжело.
      И сто километров - одно мгновенье.
      И пол-океана вулканом взмело.
      Не было как раз именно этого мгновения, оно-то и было уничтожено.
      Ну а теперь, - Прокурор обвел глазами присутствующих, - теперь осталось только сказать о последствиях этого похищения. Подумайте, ведь время было похищено не только на ядерной базе, где ужепошли ввысь ядерные ракеты, но и в целом секторе Галактики. Иначе время, как вы понимаете, не похитишь.
      Вот и все. Что осталось добавить? Только то, что человечество из-за этого похищения недополучило массу все того, что могло бы получить. Не родились дети, которые должны были родиться именно в это мгновение. Взмахнувший молотом кузнец - не ударил по наковальне, на одно мгновение замерла цивилизация. Большинство людей, конечно, ничего не заметили, но удивительная психическая реакция случилась в центре, который ведал началом этого ядерного катаклизма.
      Все без исключения работавшие там люди получили такую страшную психическую травму, что намертво забыли о своей работе в этом центре. Такой массовый психоз наблюдался на этой базе и на других также, потому что началась цепная реакция. Люди бежали с баз, как от чумы. Бежали и никогда не вспоминали, чемони там занимались. Им казалось, что их сознание проснулось уже после катаклизма.
      Это событие описано в нашей истории, но нам подробно не говорилось о том, как именно наступила эпоха Мира, сменившая эпоху безумия.
      И еще, последнее, - закончил свой рассказ Прокурор Галактики.- Человек, совершивший все это для человечества, оказался жив! Он ведь, как вы понимаете, все это проделал именно в эту тридцать вторую секунды. Да он остался жив, но так же, как и остальные свидетели он не помнит, что произошло, потому что это (то, что он сам сотворил) для него не происходило. Парадокс, не правда ли? Сейчас еще живы на свете его внуки. Но я, как вы понимаете, не буду называть его профессии, ни его имени, ни народ, к которому он относил себя. Каждый имеет право жить в мире, каждый имеет право попробовать себя гением и героем.
      Я нахожу, что его имя лучше бы оставить неизвестным, Хотя бы потому, что все равно нам никтоне поверит, что человек этот был небожественного происхождения.
      Прокурор как-то неожиданно закончил свой рассказ и, пока он размешивал в стакане серебряной ложечкой гущу от морса, все в аудитории молчали. Потом он выловил эту гущу, допил морс и сошел с кафедры.
      Ну, а через несколько минут молчание аудитории сменилось шумом из-за того, что кто-то объявил, что следующая лекции по звездной химии отменяется из-за того, что звездочет с химиком, по рассеянности после него, залетел на окраину Вселенной и обнаружил, что он имеет предел.
      Щит Собесского
      (Рассказ Селены- помощника прокурора)
      Меня иногда спрашивают: а были ли в вашей практике курьезные случаи? Нераскрытое дело. Или загадка.
      - Нераскрытое дело? Конечно. И теперь я расскажу об одном из них.
      Вы наверняка помните, что одно время на нашей планете - я имею в виду, конечно, Землю, хотя давно уже живу на Базе-2, что за щитом Собесского в тридцать втором секторе, - появилось огромное количество крошечных магазинчиков, где продавались мутанты. Это было очень модно, поскольку как раз в это время генетиками был сделан ряд новых открытий. Власти не особенно поддерживали такого рода торговлю, но и не запрещали ее. Мутанты специально выращивались на астероиде Сириус 211, где были наиболее благоприятные для их производства и контроля условия; там они контролировались специальной отраслью медицины.
      Мутанты транспортировались на все известные планеты. Для чего это было нужно? Понятно: многим жителям и существам разных космических систем неудобны и сложны адаптационные костюмы- то есть те костюмы, которые обеспечивают контакт с другими существами ,- знаете, конечно, наденешь такой костюм и тотчас же тебе и знание языка, и состыковка основных понятий, мыслей, идей. В общем, удобная штука, но не везде они прижились. Мне сказать по правде, такие костюмы нравились. На датчике, что на панельке у левого рукава, сразу видно, какое у собеседника кровообращение, и какова температура его тела ( если есть у него тело), и сколько глаз, и воспринимает ли он объем и расстояние, - некоторым космическим существам природа отказала в этом, - на панельке также сразу фиксировались показатели, соответствующие вашему собственному восприятию; потому было видно6 воспринимает ли ваш собеседник цвета, чем дышит и дышит ли вообще, как размножается, способен ли чувствовать, - словом, вся подноготная. Массу самых интересных и невообразимых вещей можно было узнать...
      Но я немного отвлеклась, а хочу рассказать вот что. Биологи и врачи с Базы рассказали мне в то время о новой науке - космической гинекологии; представляете сколько существ производит потомство в нашем секторе галактики, и мы обязаны уметь квалифицированно им помочь. Что интересно и симптоматично, все мыслящие гуманные существа потомство производят в муках, и хочется думать - не есть ли это указка нам от природы: беречь друг друга. Как бы то ни было, но у всех мыслящих существ, известных нам, двуполая система размножения, и момент зачатия связан с чувственностью ( ну, может быть, не у всех, потому что я расскажу сейчас именно о таком забавном случае, но у большинства ).
      Однажды произошло со мной следующее: я самым прозаическим образом принимала очередного посетителя; он зашел посоветоваться по какому-то правовому вопросу и был с неизвестной планеты, по-моему, даже не из системы Щита Собесского, а из какого-то иного, откуда любой студент захочет удрать со скоростью света еще до распределения. Так вот, прибыл этот некто сапиенс ко мне на прием; я, как это и положено надеваю адаптационный костюм, потому что без него вижу перед собой лишь бесформенное желе вместо существа, и это желе, когда я на него посмотрела в спектролокатор превратилось в очень милое растение, не растение, но, во всяком случае, во что-то уже не абстрактное, а конкретное.
      Надо сказать, что с детства у меня есть некоторая особенность зрения, она мне никогда не мешала, и всегда было забавно, если дело доходило до световых тонкостей ,- я немного дальтоник. Венерианская листва, например, кажется мне синеватой. Впрочем, это не так важно. Так вот, в тот раз я надела костюм, настроила шкалу, смотрю на спектоскоп и вижу, что этот мыслящий, как выясняется субъект, похожий на растение ( мужчина, между прочим), воспринимает зелень так, как я: то есть, видимо, для него такое чуть нарушенное восприятие цвета, как и для меня,- норма. Мне стало забавно, но ненадолго, потому что вскоре оказалось, что восприятие чувственности и способность любить у этих существ такова, что своего партнера они находят по удивительному признаку - в одном цвете воспринимать мир. В общем-то, не скажу, что это только забавно - тут есть и рациональное зерно; если бы у землян так было, сколько раз они могли бы избежать ошибок. А тут сама природа подсказывает тебе, как найти существо, созданное для тебя.
      Но самая прелесть, как вы понимаете, в том, что я-то тем существом, что создано для этого куска желе, случайно оказавшимся мужского пола, не была, но, видно, ему это не объяснили, или, что вероятнее, цветовосприятие было для него определяющим и абсолютным показателем.
      И вот я услышала объяснение в любви инопланетянина. На экране моего спектроскопа замаячили контуры, а позднее ландшафты невиданной никогда и, вероятно, никем, кроме блоков памяти наших космических зондов, планеты. На ней бушевали первородные страсти, и океан, невиданный доселе, вздымался до золотого неба, на котором сияли три черных солнца; какие-то странные космические существа бороздили это удивительное небо, звезды висели на нем, прикрепленные словно на ниточках, а ландшафт был каскадом недоступных человеческому восприятию цветов. Я даже никогда не могла себе представить, что в природе могут быть такие цвета. Им нет названия, и поэтому нет никаких возможностей мне их теперь вспомнить.
      А существо, не внемля моему удивлению, продолжало необычно и красиво объясняться мне в любви. И, вы знаете, растрогало меня. Я даже подумала, что наши земные мужчины могли бы иногда тоже не жалеть красок для излияния своих чувств. Но на Земле все стали какие-то рациональные.
      Я такое существо больше никогда не встречала, но всегда помнила, как изменились цвета спектрографа, когда он понял, что я ему принадлежать не могу, хотя бы потому, что я с другой планеты - из другого мира. Он звал меня, просил, умолял; он, судя по условным значкам, принятым мужчинами-инопланетянами, дарил мине целый сектор Вселенной.
      Я была непреклонна, а теперь думаю: права ли была я, ведь для женщины важно, чтобы ее любили?
      Я снова отвлеклась. Вспомнила: начала рассказывать эту историю потому, что на нашу Базу прибыла депеша. Пришлось немедленно связываться с ее автором, чтобы пояснить детали. Любопытный получился разговор. Депеша была подписана управляющим или хозяином магазинчика, одним из тех, в котором продавались мутанты, об этих магазинчиках я уже рассказывала вначале.
      Так вот, управляющий магазинчиком сообщал, что только что у него была покупательница с ребенком. И покупательница, и ее ребенок были похожи на растения, но для него это не имело значения, поскольку в магазине, где продают мутанты, рады всем. А земляне эти магазины не посещают. Для чего нам в самом деле принимать мутанты, когда наш организм - наше тело приспособлено для жизни на многих планетах и Солнечной системы, и щита Собесского и является почти универсальной оболочкой для многих существ.
      Когда-то философы планеты Земля сетовали на несовершенство тела человека, говорили, что дескать, только начинает человек свои философские изыскания, или делает какие-то важные открытия человечества, или пишет книги - и вдруг, бац, на тебе: или кирпич на голову падает или съест кто-нибудь, или происходит спазм коры головного мозга, и человек тотчас же перестает трезво мыслить или просто умирает, или заболевает вдруг такой болезнью, которую до сего момента человечество и не знало.
      Конечно, счастье, что мы живем в эпоху почти совершенства, но после того, как человечеству удалось победить практически все известные в обозримой Вселенной болезни, стало как-то грустно: для философов нет неожиданностей и, быть может, не о чем думать, почти все открытия уже сделаны. Одно из важнейших открытий прошлого века - то, что рак генетическое заболевание. Но и он отступил: полстакана мутантов делают его безвредным. Он начинает пожирать сам себе столь стремительно, что исчезает.
      С помощью мутантов многое вылечилось, преступность в том числе. Она оказалась вполне излечимым заболеванием, человечеству пришлось только отказаться от некоторых правовых норм, которые оно считало преступными. Их мутанты вылечить не смогли, и поэтому было принято решение не считать эти составы преступлений преступными.
      Впрочем, это вам, быть может, не интересно, но я все-таки Комиссар юстиции, простите мне пропаганду тех идей и знаний, в которые я верю.
      Так вот, с помощью мутантов было сделано очень многое, исправлены тела, о несовершенстве которых столько здесь говорилось. Безрукие и безногие стали счастливыми, поскольку с их помощью ученые научились довольно быстро выращивать недостающие конечности.
      И все-таки правительство Земли не поощряло продажу мутантов. "быть может, через некоторые тысячелетиями, - видимо, думало правительство, скажутся какие-то последствия их принятия".
      Врачи считали мутантные сыворотки безвредными, но, несмотря на это, жители планеты Земля могли получать их строго по назначению врача.
      На Земле чего только не бывает. Было как-то, что в припадке ревности одна девица приняла дозу мутантов и стала мужчиной, а своего возлюбленного превратила в женщину. Клетки организма полностью обновляются долго - около пяти лет, хотя превращение ( химическое) происходит мгновенно. Но обратного пути, пока не обновились клетки, нет, и пришлось этому бывшему мужчине пять лет быть в шкуре обманутой женщины. Потом, когда он стал мужчиной снова, он уже понимал, что это такое быть женщиной, и свинства своим возлюбленным больше не причинял.
      Но вернемся к депеше(мне нравится это старинное слово), а скорее радиотайпу, пришедший с Земли от хозяина магазина. Для того чтобы адаптироваться на Земле, некоторым видам мыслящих существ, в особенности тем, у кого обмен клеток недолгий, следует принять мутантную сыворотку. она приблизит внешний вид существа к землянину и сделает его органы чувств несколько похожими на земные. Скажу еще, что некоторыми существами мутанты используются как лекарство; именно так оно было в нашем случае.
      Вероятно, радиационное поле земли сделало больно маленькому существу, похожему на растение, прибывшему с мамой из далекой, не нашей Галактики. А любая мама из любой Галактики старается облегчить боль своему ребенку. Поэтому мама с ребенком и зашла в магазин, где продаются мутанты. и попросила чего-нибудь обезболивающего.
      Как правильно описал маму и ребенка хозяин магазина, эти существа под адаптационным шлемом были похожи на растения. Ребенок взял склянку с мутантами, выпил их немедленно, после чего из серого стал розовым. Мама, глядя на него, тоже стала розовой и, поблагодарив хозяина за оказанную помощь, взяла ребенка и удалилась.
      Но перед самым их уходом продавец, все, казалось бы. повидавший, так удивился цветовой смене настроения своих посетителей, что сунул им на дорогу еще одну склянку с мутантами. И ошибся-сунул не ту. Он даже не помнил, какую именно склянку он им сунул, но был уверен, что не ту. Таки образом, ребенку угрожала потенциальная опасность, и бедный хозяин магазинчика не знал, что и предпринять.
      Визуальные поиски не дали никаких результатов, нигде подобных существ не видели и про них ничего не знали. Хозяин магазинчика дал знать и силам юстиции, и пожарной охране, и всем, кто может находиться в эти часы на улице. Но тщетно, Его утренние гости исчезли. В то время как опасность, утверждал он, чрезвычайно велика: мама может потерять ребенка, а ведь на свете нет чудовищней этого. Стоило поспешить.
      Вы себе даже не представляете, как переполошились все одиннадцать космических вокзалов города, которые отправляют пассажиров во все стороны Вселенной. Мне же казалось, что сначала имело смысл искать маму с ребенком в ближайшем порту.
      Все водители аэробусов были опрошены, все, кто мог видеть такую пару, сориентированы. Мама и младенец исчезли.
      А время не ждало. Хотя бы потому, что антимутантной сыворотки нет на свете, не изобретена.
      Рейд по отелям тоже не дал никаких результатов. Маму с младенцем в виде растений или в форме желе не видел никто.
      Пока мы искали нашу гостью из другой галактики, я подумала, как здорово, что ни один житель Земли не остался равнодушным к нашей просьбе. Все помогали, звонили, летали, стрекотали, сообщали кто что умел, мог и знал. все голографические камеры, установленные на углу каждой улицы и направленные в виде прожекторов в небо, телегазеты, радиотрансляторы - все говорили одно и то же: необходимо остановить женщину с ребенком, назывались ее приметы.
      Но все молчало.
      Тогда мне пришла в голову вот такая мысль: а не могли ли мутанты, данные женщине и ребенку хозяином магазинчика, сделать их невидимыми. Ведь хотя лекарство и предназначалось ребенку, но ведь матери всех галактик пробуют его, прежде чем дать своим детям. Вдруг они в самом деле стали невидимыми?
      Мою версию полностью опроверг хозяин магазинчика: он сказал, что таких мутантов давно уже у него не было, а кроме того, став невидимыми, они бы не потеряли способности слышать и наверняка услышали бы объявление о том, что их ищут, а если вдруг все же не откликнулись, то потому, что, быть может, не поняли, что речь идет о них.
      Вы попросили рассказать меня о нераскрытом деле: я рассказала вам о нем. Оно действительно осталось нераскрытым. Мне и тогда и теперь очень стыдно, что вся техника Земли, придя мне на помощь, все таки до конца помочь не смогла, и еще было тем более стыдно - ведь я тогда только-только получила должность Комиссара юстиции, я чувствовала себя просто не сдавшей экзамен, во сне видела: сейчас кто-нибудь придет и отнимет у меня диплом.
      А время от времени думала о том малыше, который мог случайно полакомиться мутантами, и они могли повредить ему, но, судя по тому, что в обозримой части Вселенной никаких превращений и неприятностей, связанных с жизнью , не происходило, я постепенно стала успокаиваться и даже приходить к выводу, что хозяин магазинчика все-таки выдал ребенку то, что нужно.
      Мы проделали не один следственный эксперимент. И выяснили, что хозяин магазинчика мог видеть отражение флакона и принять его за сам флакон, мог выдать то, что надо, а потом решить, что выдал не то, мог быть нечаянно загипнотизирован этими существами. Короче говоря, мы проделали массу опытов, все ради того, чтобы ребенок неведомого нам вида остался здоров. Старушка Земля всегда была примером гуманизма! Поэтому я горжусь, что стою у столпов именно ее справедливости и даже поддерживаю эти столпы...
      Много лет я думала об этом случае. А несколько лет назад, это было как раз в дни моего знакомства с доктором Антоном - он работал тогда на Базе-3 на моей Базе-2 в правом отсеке появился точно такой же субъект, как и в начале моего рассказа - в виде бесформенной чуть голубоватой и желеобразной массы. По привычке я немедленно надела к этому времени уже усовершенствованный адаптационный не костюм, а шлем и увидела милое, вполне приятное на вид растение. Датчики убедили меня, что оно мужского пола.
      Вежливо поздоровавшись, я осведомилась о том, что привела незнакомца ко мне в кабинет. У меня, знаете, почему то и в мыслях не было, что мы можем быть знакомы, попробуйте отличить один кусок желе или растение от другого.
      Юноша, буду называть его так, представился и сообщил, что он сын того существа, который некогда, много лет назад, навестил меня, меняя цвета. Отец рассказал ему, своему сыну, о существовании в этой части Галактики женщины, восприятие цветов которой похоже на его восприятие.
      - И вот я вырос, - сказал юноша.
      Я готова была рассмеяться, потому что теперь это было совершенно нелепо, я стала из девчонки дамой, у меня есть муж, я люблю его, и вдруг вот такая незадача, снова влюбленность, теперь уже мальчишки, да еще по наследству от папы-желе.
      Право, я чуть не рассмеялась. Интересно, а как вы бы поступили на моем месте?
      Видимо, улавливая мой игривый вид, юноша ( судя по перемежающимся цветам его спектра) был в смятении.
      - Вы меня не так поняли, - сказал юноша, - меня прислал к вам отец поклониться, просто поклониться вам. Я вовсе на вас не претендую.
      -Но тогда в чем же дело? - спросила я, видимо, не очень любезно.
      Я расскажу вам, если у вас есть две минуты...
      Конечно, ямилостиво разрешила. Откуда (я теперь думаю) во мне вдруг взялась эта неземная жестокость.
      И вот эта история.
      -Когда я был маленький, - начал он, - мы посетили с мамой вашу Землю, я тогда занемог, и мама купила мне какое-то лекарство, от которого мне немедленно стало лучше, и тут же на прилавке - это мне рассказал, уж когда я стал взрослым, отец - она увидела флакон, на котором был изображен мужчина с вашей Земли, видимо, красивый по вашим параметрам.
      С этими словами он поставил на мой стол флакон с мутантами, которые в считанные минуты превращают любое космическое существо в жителя Земли. И особь мужского пола любого вида - в мужчину красивого, стройного, сильного и доброго. Так, во всяком случае, рекламировала фирма.
      - И что же? - спросила я, все еще ничего не понимая.
      - Моя мама любила отца, и она погибла от любви. Она знала, что он любит вас, она утащила этот флакон в аптеке и сама привезла ему этот флакон, чтобы он превратился в вам подобное существо. Она не могла поступить иначе...Вы знаете, на нашей планете веками пестовалась любовь, мы даже потеряли из-за этого тела. У нас остался только дух и чувство. Но вот нас поразила какая-то болезнь, и почти женщины, носители великого чувства, умерли. Мой отец нашел мою маму, будучи влюбленным в вас. Простите его.
      Мне уже было не до забав.
      -Вам, конечно, хочется знать о цели моего визита?
      Я не мигая смотрела на растение.
      -Я умею только любить, сама наша природа такова, что я умею это делать.
      Я не удивилась, потому что некогда расследовала дело о гибели ракеты на почве любви растений.
      -Я знаю, у вас скоро родится дочь, я уже люблю ее. Я прошу вас, отдайте ее мне.
      Я широко раскрыла глаза.
      -Я оставлю вам этот флакон; до момента, когда ваша дочь сможет быть женой, объясните ей все; вы найдете меняна этой радиоволне; если она будет согласна, я выпью этих мутантов и превращусь в человека, но любить ее буду так, как пестовалось веками на моей планете.
      С этими словами юноша исчез.
      Боже, насколько несовершенна наша Вселенная, ведь сегодня, когда мне грустно, я вспоминаю космическую жестокость судьбы и гибель Антона. И смотрю на дочь, взрослую семнадцатилетнюю особу, которая немного не такая, как мне хотелось бы...
      Флакон с мутантами пылится на ее туалете.
      Комиссар Марио
      (Снова рассказ Селены)
      За время работы Комиссаром юстиции мне приходилось расследовать необыкновенные дела. Особым образом в их ряду стоит дело об Астероиде Гипербол.
      Он, как известно, находится в нашей галактике и занесен в каталог Гумбольдта под номером 5676.На этом астероиде, как сообщала электронная пресса, обычные разведывательные зонды, когда его только открыли, не обнаружили жизни, лишь много позже выяснилось, что жизнь там есть и протекает в весьма своеобразной форме. Она (чем сегодня удивишь Вселенную) полностью зависит от нашей, земной. Поэтому исследователи, а потом и космоплаватели, попытавшись приспособить этот астероид для нужд земной цивилизации, сплеча, по-земному, не ведая, что творят, активно принялись губить то, что на нем было посеяно вещественного и духовного.
      Дело об этом астероиде поручили вести опытному Комиссару юстиции по имени Марио, высокому красивому человеку, передавшему мне свой опыт. В то время я была помощником, но выполняла, конечно, и серьезные поручения, от которых зависело следствие в целом.
      Меня часто спрашивают: а против кого вы вели в данном случае дело, веди исследователи и космоплаватели не знали, что астероид обитаем, и тогда я отвечаю: мы вели его "не против кого", а по факту. И поучительность этого дела в том, что ...впрочем, все по порядку.
      В современном космобусе мы прилетели на астероид (это уже было во время интенсивного изучения черных дыр) и первое, что увидели - это красноватую его поверхность с горизонтом, напоминающим земной. Я даже подумала, а не приземлились ли мы случайно где-нибудь в пустыне Сахара на Земле и не разыгрывает ли нас автопилот, столь мягко и быстро доставивший нас на этот астероид.
      Датчики на панельке у левого обшлага своего супердаптационного (СД) костюма показывали, что на планете (так мне почему-то постоянно хочется назвать астероид из-за его величины) практически такая же, как на Земле, атмосфера, а следовательно, возможна жизнь. Приборы только подтвердили давно уже известные сообщения зондов, посланных сюда для установления пригодности этой на первый взгляд целины для расселения не в меру разросшейся земной цивилизации.
      Зонд тогда же сообщил, что планета для жизни годится, ибо по странному стечению обстоятельств ее сутки были равны по длине земным, и гравитация, то есть притяжение на ней, такая же, как на Земле.
      Я без боязни ступила на землю планеты. Красноватая поверхность ее была именно такого цвета, потому что такой ее делала красная трава. Это меня сразу насторожило.
      Кстати, замечено, что некоторые открытия позапрошлого и прошлого веков в области химии, физики и естественных наук были сделаны не учеными, а следователями и комиссарами юстиции, увидевшими проблему тогда, когда все проходили мимо.
      Я это говорю, потому что меня удивила красная трава. И еще я подумала: если красный цвет - это цвет (всем известно) противоположный зеленому, то не есть ли вся планета или астероид просто противоположность нашей Земли. Избавиться от этой, скорее всего глупой, а может быть, даже и крамольной мысли было невозможно, и свое расследование я начала под впечатлением именно этой версии.
      Может быть, поэтому я стала изучать здесь не следы тех, кто уже успел потоптать неведомый мир, а сам этот мир. Я видела тонкую пленку СД костюма, ибо хотела, да и обязана была увидеть простым глазом то, что простым глазом увидеть невозможно.
      Принцип действия такого костюма мне непонятен, но изобретен он был, конечно, гением. Он уже много десятилетий применяется для расследования всякого рода непонятных науке явлений:как-то привидений, леших, домовых, ибо дает возможность и точно установить измерение, где находится исследуемый объект, и время, и другие параметры, то есть такой костюм корректирует на осях координат все, что может быть необходимым для изучения, и уже преподносит вашему сознанию информацию, которую способен воспринять ваш мозг. Как аналогию могу привести вашу повседневную работу с компьютером. Вдруг он начинает капризничать и выдавать вам "unconversion". Вы же знаете, что делать.
      Для тоже самого и сделали СД.
      К примеру, попадая на другую планету, исследователи - геологи и географы, физики и химики, биологи и генетики - немедленно с помощью шести органов чувств исследуют все, что только можно исследовать, причем берут за основы своих исследований реально существующий, известный им мир. Иначе говоря, все то, что можно потрогать или ощутить: атмосферу, грунт, растения, животный мир.
      Суперадаптационный костюм существует для нас - блюстителей закона, и никто не имеет права надевать его без разрешения Совета юстиции. Делается это в чисто гуманных целях, ибо нет на обозримом участке световых лет планеты где не было бы иного временного отсчета. Временные координаты Вселенной столь перепутаны, что я не открою вам особой тайны, если скажу: практически любая планета может похвастаться тем, что одновременно находится в центре Вселенной, и на краю ее, и в двух, трех, четырех или больше измерениях.
      В разных измерениях, не видимых простым глазом и не воспринимаемых земным мозгом, исследователей ждет такой диковинный мир, что непостижимое увиденное может изменить психологию и нередко вызывает шок. Поэтому врачи также запрещают надевать суперадаптационные костюмы во время экскурсий на малоисследованные планеты. На экскурсиях земляне видят только то, что им позволяет видеть их земная природа. И слава Богу.
      Прежде чем мне поручили вести дело по Астероиду Гипербол, мне пришлось пройти все медицинские формальности, причем в последнее время нас стали проверять даже галлюцигенными наркотиками. Все это делалось в точной модели космического корабля, который доставил нас на этот астероид.
      Как будто бы мое состояние удовлетворило врачей. Я получила разрешение "исследовать психотронную оболочку астероида 5676"- так называлось путешествие в этом костюме, хотя. Строго говоря, для путешествия мне не надо было делать и лишнего шага.
      И вот с некосмической, но с комической серьезностью на меня стали натягивать этот пластик с таким количеством всяческой электроники, что я диву давалась, как мог человек не только придумать, но и изготовить такую штуку.
      Наконец, костюм был н меня надет. Вокруг меня суетились люди. Один из них протянул мне зеркало. Я взглянула в негопо привычке. Ничего себе видик! Похожа на древнего бога марсиан, каким он явился жителям Южной Америки двенадцать тысячелетий назад, если вспомнить знаменитое наскальное изображение. Совершенно никакого изящества.
      Можно подумать, что я не женщина. Хотя, впрочем, некоторое отличие от мужчины у меня все же было. С каждой стороны моего костюма горела розовая лампа, подчеркивая мой пол, в то время как на костюме моего коллеги комиссара Марио такие же лампы горели синим цветом. И на том спасибо! Это, видимо, было сделано для того, чтобы неведомые духи иного измерения смогли сразу отличить во мне даму и выразить мне свою любезность тем, что съедят или напугают меня последней.
      Как бы то ни было, но я была готова и ждала своего коллегу, пока и он привыкнет к своему новому обличию. Наконец, он тоже доложил о своей готовности.
      Мы прошли на стартовую площадку. Нет, мы вовсе не собирались никуда взлетать, просто таков был порядок: переключать наши костюмы на восприятие иных миров следовало на безопасном от операторов расстоянии.
      Как-то я полюбопытствовала, а будут ли нас видеть исследователи, когда мы окажемся в другом измерении. Оказалось, что будут, только не в нашем теперешнемвиде, а в виде бесформенных, но очень красивых золотых дымов.
      Мне вспомнилось стихотворение старинного поэта:
      И блуждают золотые дымы
      В синих-синих вечерних кушах
      Иль, как радостные пилигримы
      Навещают еще живущих.
      И мы отправились на старт. Легкая музыка известила нас, что превращение началось.
      Мы оба напряглись, мы ждали чудовищного мира с драконами и чудесами, феями и лешими (кстати все духи из древних сказок - это вполне реальные существа иных измерений, по несовершенству своей техники часто попадающие к нам. (Когда-нибудь расскажу, как мы с дочерью, обнаружив у нас на квартире домового, долго думали, как его отправить обратно, в его стихию. И отправили. Но это когда-нибудь).
      Мы не ожидали только увидеть будничной реальности.
      И надо вам сказать, что она-то и напугала нас больше всего. Мы оказались в современном городе, совершенно таком, какой мы оставили на Земле и каких на Земле тысячи. Мы видели людей, таких же, как мы, и множество зданий. Трава была зеленой и обычной. Наши датчики еще раз подтвердили, что мы в мире, где хомо сапиенс нашего типа вполне могут существовать. Не сговариваясь, мы легко отстегнули наши гермошлемы.
      Нам в легкие ворвался самый обычный воздух. Мы помогли друг другу снять эти проклятые костюмы, которые надевали четверть часа назад. Мы совершенно забыли о бдительности, потому что показалось нам, что мы на самом деле на Земле, по которой уже успели порядком соскучиться.
      Мы самым безобразным образом нарушили инструкцию, которая запрещала на каких бы то ни было условиях расставаться с суперадаптационным костюмом.
      Единственное, что могло бы нас реабилитировать в глазах начальника, это то, что мы сняли костюмы и рисковали жизнью в интересах следствия, поскольку к нам подходили уже люди - жители планеты и заговаривали с нами на нашем родном, земном языке.
      Сперва мы оторопели и не могли ничего отвечать: звуки родного голоса завораживали. Мне, не знаю, как моему спутнику, тотчас же полезли в голову странные истории, фантастические рассказы, которые я когда-то в детстве читала, романа древних сочинителей, которые, между прочим, многое сделали для того, чтобы наша наука двигалась интенсивней, за что им и был поставлен памятник. Как бы то ни было - перед нами была совершенно будничная реальность.
      Не знаю, как бы на моем месте поступил Шерлок Холмс или советник юстиции Нестеров (персонажи старинных детективов ), но мы с коллегой Марио поспешили жадно впитать в себя все, что могли преподнести нам наши новые друзья, и очень скоро стало ясно, что, как это ни прискорбно, мы не на Земле.
      Мне, да вероятно, и Марио, показалось даже, что мы просто сошлис ума. Ведь прилетели же мы через несколько световых лет, ведь мерили же эти дурацкие костюмы, ведь видели же астероид и подлетали к нему, испытывали перегрузки и парили в невесомости.
      Не может же быть так, что галлюцигенные таблетки, если грешить на них, дали нам с Марио одинаковый рецидив, нам - совершенно разным людям, разного возраста, уклада жизни и пола.
      Нет так быть не могло. Но все же мы решили отправиться на поиски истины по проторенной дорожке - я попросила Марио помочь мне снова надеть суперадаптационный костюм и, когда это произошло, немедленно очутилась в мире, откуда я только что прибыла.
      Я увидела поверхность чужой планеты, нашу ракету и возбужденные лица наших спутников землян.
      Во избежание травм от случайного нашего появления из ниоткуда, вход на стартовую площадку всем участникам эксперимента был категорически воспрещен.
      Меня не ждали так быстро обратно и потому, едва я превратилась из золотого дыма снова в Комиссара юстиции, удивила и даже, наверное, испугала всех. Но больше других удивилась сама. Планета снова была красноватой от травы, в воздухе метались золотистые дымы. На фоне заката мен оказалось даже, что я все еще вижу город.
      Сбивчиво принялась рассказывать впечатления.
      -А где Марио? - справедливо спросили меня.
      Марио ,-я даже не подумала ,- здесь, вот он ,- я показала на дымок возле себя ,- с ним все в порядке, нам просто показалось, что мы на Земле.
      -Нам тоже,- сказал руководитель группы,- прошу вас, немедленно верните сюда Марио.
      Снова щелкнул рычажок, я снова увидела вполне земной индустриальный пейзаж. Рядом стоял без костюма Марио, который корчил мне рожи и не желал помочь снять этот проклятый костюм. Потом он подошел близко и серьезно сказал, чтобы я возвращалась в экспедицию, а что он будет изучать эту планету сам. Через год он даст о себе знать в этом же квадрате.
      С этими словами он ушел с какими-то людьми, я ничего не могла поделать и поэтому возвратилась обратно в реальность одна.
      Меня, как вы понимаете, встретили не особенно любезно, хотя бы потому, что никто не уполномочивал Марио оставаться здесь для изучения этой планеты...
      Но я ведь не сторож начальнику моему, я его помощник...
      По распоряжению Совета юстиции дело по астероиду Гипербол было прекращено из-за опасности расследования. Он был объявлен зоной CYBN. Что это значит, вы сами знаете.
      А остальные вы помните, конечно, из электронных газет, которые сперва писали, неизвестно на какой информации основываясь, о том, что космическая экспедиция обнаружила во Вселенной сестру нашей Земли. Потом эти же газеты опровергли собственную информацию, а потом какой-то ученый усмотрел в этой статье вообще вредную направленность, и кто-то, уже третий, споря с ним, привели неопровержимые доводы того, что те антиземляне уже давно наблюдают за нами - землянами и потихоньку смеются над нами, потому что давно уже решили для себя проблемы добра и справедливости.
      Год спустя мы отправились в экспедицию за Марио, хотя, как выразился один из ее членов, не стоило бы. В назначенном квадрате Марио не было, но зато было нечто другое, что заняло в то время весь научный мир не меньше, чем потеря одного из ведущих представителей следственной группы. Это было письмо.
      Из письма стало ясно, что Марио не вернется. Письмо я постараюсь привести здесь полностью.
      "Милые и родные мои Земляне ( с третьей планеты), - имелась в виду, конечно, Солнечная система. - Провидение дало мне возможность сообщить вам весьма серьезный и решительный факт, от которого зависит не только судьба Земли, но и Вселенной, и чудовищность его в том, что во Вселенной существует оружие значительно более страшное, чем то, которым располагают жители Земли, никак не могущие угомонить свои каннибальские наклонности. Это оружиевечность. Со смертью планеты не умирает сознание..."
      Дальше шло многоточие, было много зачеркнуто, как будто Марио писал наспех. Но далее совершенно четким почерком было выведено: "...Все, что вы делаете на Земле, отражается на той планете, где я пожелал остаться. Каждое совершенное вами на Земле действие обращается в такое же противодействие на этой планете и ранит или одухотворяет того, кто его совершил".
      Далее было смазано, но ведь и то, что прочитано, ясно, как день. И вот, что интересно, неужели во Вселенной,наконец, найдена тайная бухгалтерия нравственности? И если это так, то разве не решена этим проблема добра и зла?..
      Вот такую историю об Астероиде Гипербол я позволила себе рассказать, и как-быто ни было, а, совершая нечто, я нет-нет, да и вспомню, а вдруг там, той какой-нибудь антиСелене больно оттого, что я здесь сделала что-то не так или не сделала вовсе.
      Марио с нами нет. Он превратился в аккумулятор бытия, но иначе он не мог существовать. Я знаю: это его амплуа.
      Малеевка, 1986
      * КОМАНДА "ДВЕСТИ" *
      (Записки эмигранта)
      Из сборника "Веселенькая справедливость"
      ГЛАВА 1. НУВОРИШИ
      Наташка очень хорошая женщина.
      Она очень красива и настолько умна, что все годы жизни с ней я прежде, чем что-то сказать, - сперва должен был двадцать раз провести языком по губам.
      У нее была возможность стать умной. Я при всех властях говорил и писал, что хотел, был юристом и занимал весьма приличные должности, а она была дочерью крупного диссидента. Постоянный страх, пусть и придуманный, развил в ней осторожность. А не есть ли осторожность сестренка ума?
      У нее огромные глаза, совершенно не регулируемые сознанием, оттого простаки, и я в том числе (в чем не раскаиваюсь), часто попадали в ее сети.
      В самом деле, представьте себе, устремленную на вас длинноресничную наивность и негу, за которыми скрываются неженский ум, холодность и расчетливость мышления.
      С такой женой мне было спокойно и беззаботно.
      И вообще нам было спокойно и беззаботно, потому что мыбыли неплохо "упакованы" оба. У нее - обалденные бедра и такие же ноги, вальяжный папа, занявший в одночасье странный, но, по-моему, слишком большой пост в новом правительстве, диплом переводчика и квартира на Плющихе. У меня - два диплома, которые дают мне возможность курить "Кент", иметь ровное настроение, и я - удачлив.
      За годы супружеской жизни мы привыкли просыпаться одновременно. Хотя это был никакой не выходной день, мы не отказали себе в естественном желании супругов и, удовлетворив его, а потом, провалявшись еще часа два, как-то внезапно пришли к одному и тому же выводу: поскольку у нас нет никаких проблем, нам и не стоит жить вместе.
      - Я согласна, - сказала она, потому что разговор по глупости начал я первым.
      И сказала это так, как будто бы мы только что не отдавали друг другу наши тела, а сварливо ругались из-за непришитой пуговицы, поминая бесконечных родственников по обе стороны пола.
      После разговора и без того хорошее весеннее настроение улучшилось еще, но, как человек, которому нужно всегда все конкретизировать, я задал неосторожный вопрос:
      - Когда?
      - Сегодня - сказала она приветливо.
      Она не была юристом. Глупые ее подруги не разводились, поэтому она не знала, что процесс официального расторжения брака весьма длителен.
      По закону для всех. Но не для меня. И не потому, что я такой нахал, что законам не подчиняюсь. Просто я возглавляю маленький, но весьма перспективный синдикат при Министерстве юстиции, с которого министр и его замы слишком много имеют за свою паршивую и дырявую "крышу".
      Поэтому, я думаю, министр мне не откажет в такой мелочи, как сокращение срока развода. К тому же детей у нас нет, а злоупотреблений с Наташкой мы оба не допускали.
      Это было первое, почему министр не должен был отказать, но еще было второе, еще одно место моей службы, в котором я занимаю не последнее место, - издательский. От него зависит издание нескольких весьма опасных для министра юстиции газет. Он знает это.
      Так что, как видите, ничего не изменилось. Приоритета личности как не было, так и нет, а все по-прежнему решают должности, связи и деньги.
      Когда я позвонил министру, тут же из постели, по радиотелефону, он сразу же назначил время встречи, даже еще не зная, в чем суть моего вопроса.
      Наташка одевалась так, как будто собиралась на собственную свадьбу. Она прекрасно понимала, что я не тот человек, который откладывает свои дела в долгий ящик, да и разговор с министром она слышала.
      Пока она одевалась, я открыл холодильник и выпил стопочку коньяка, закусив хорошим сервилатом.
      Я не боялся потом, после коньяка, садиться за руль, потому что вообще никогда ничего не боялся. Как говорили когда-то в милиции, еще до того, как я там служил: "Накажут не за то, что совершил, а за то, что попался".
      Да и какой "гаишник" откажется от бутылки двойного белого виски или от пачки сигарет, наконец, от сборника Чейза или Кирилла Павлова, от денег, в конце концов. Мелкую дребедень я всегда ношу с собой в багажнике"на случай".
      Когда Наташка вышла из своего будуара, я посмотрел на нее и твердо решил: после развода я буду с удовольствием с ней встречаться. Кто же бросает насовсем такую шикарную, да еще знакомую женщину?
      Папе ее, конечно, наш развод будет очень неприятен.
      Этот козел поставил себе дома четыре"вертушки". Зачем? Кто ему звонит? Кому он нужен? Когда придут красные, его еще и шлепнут незаметно.
      Он хотел и нам с Наташкой поставить дома "вертушку", а то, говорит, вам трудно дозвониться. Но я наотрез отказался - пусть лучше его слушают в четыре уха, как они с тещей обсуждают очередную поездку за кордон. Думаю, очень интересно бывает узнать тем, кто слушает, сколько там, в Европе, стоят туфли, которые здесь в "комке" тянут на триста штук...
      В общем, я оказался перед роскошно убранной Наташкой в халате и поспешил тоже привести себя в порядок.
      Она принимала ванну, и вода еще не успела утечь вся, в нее я и бултыхнулся.
      Вода приятно пахла ею и еще каким-то розовым маслом, которое нувориш-демократ, ее папаша, привез доченьке из очередной командировки, без которой, надо думать, Россия бы пропала.
      Вечно я путаюсь в импортных душах. Вода пошла совсем не оттуда, откуда я ждал. Пришлось вымыть и голову. Вода из этого душа, имеющего двадцать трубок: с дырками, без дырок, с сетками и пр., вдруг побежала на пол. Но пол был устроен таким образом, что это его, мраморного, ничуть не смущало. Он, во-первых, был горячим, чтобы ножки дочери члена перестроечного правительства не замерзли, когда она выходит из ванной, а во-вторых, перфорированным, чтобы вода в нем не задерживалась, кроме того, снизу еще дула какая-то гадость, чтобы ноги побыстрее обсохли, пока ищешь полотенце. Что и говорить - хорошо придумано. Вспоминались строки Маяковского:
      Себя разглядевши в зеркало вправленное,
      В рубаху в чистую - влазь.
      Влажу и думаю: - Очень правильная
      Эта, наша советская власть.
      Советской власти не было. Но зато открылась дверь, и вошла прислуга с чистой рубахой. Симпатичная такая девочка, может, прапорщица, но, во всяком случае, - не женщина, хотя я несколько раз про это намекал.
      Не женщина, но функция.
      Не поверю, что ее не волнует ладно скроенное раздетое мужское тело, но вышколена она хорошо, вошла в ванную, как будто бы в нейникого не было.
      Дочка большого папы, Наташка, могла бы и сама принести мне рубашку, но не принесла, увы, - дитя перестройки.
      По ее семейке создается впечатление, что диссиденты боролись не за справедливость, а за власть. И вот теперь, когда они ее получили, они сразу забыли про всех, не забыли только свои обиды.
      Забыли они и про диалектику, про то, например, что диссидентом теперь становится весь народ. Их кредо: в застой мы жили плохо, пусть теперь они поживут так же. А кто они? Прапорщица? Или те, для кого открыли ночлежки в Москве? Или те, кого свозят в пункты голодных?
      К Наташке я вышел уже денди. Вернее, антиденди. Денди меня в свою команду бы не приняли, потому что на мне все-таки были джинсы, куртка, рубашка, к тому же не хипповая, а белая. Я люблю белую рубашку.
      И когда все было на мне надето и я был выбрит, высушен и облачен в штиблеты, я не отказал себе в удовольствии в очередной раз (и, может быть, последний) вызвать восхищение своей жены.
      Я выбрал в шкафу самый нейтральный, а потому самый роскошный галстук и сделал то, что делал каждое утро у нее на глазах. Левой рукой я положил галстук на указательный и средний палей левой же руки так, чтобы широкий конец был немного длиннее, чем узкий, после чего одним легким движением завязал его и набросил на шею.
      Я был готов.
      А в ее глазах сегодня сверкало, как говаривал Лермонтов, не восхищение, но самое восхитительное бешенство вместо восторга.
      Еще бы, теряет такого мужика. Из ООН приезжали и спрашивали, как я завязываю галстук. Пересу де Куэльеру понадобилось, по видимому, знать, как я это делаю. Он войска не мог ввести в Югославию, потому что у него был галстук неправильно завязан.
      Мы вышли из квартиры, совершенно не заботясь, чтобы запереть дверь. В этом доме столько нянек, что было бы даже странно подумать, что они позволят нам забыть выключить "видюшник" или газ. Или запереть квартиру.
      Некоторые детишки современных нуворишей только тем и развлекаются, что оставляют холодильник с распахнутой настежь дверцей или воду в ванне, плещущую через край, а то и блевотину перед входной дверью - чего уж там или прямо в постели. Придут с работы, а в квартире все уже убрано и все "о`кей".
      Я уверен, что и труп можно там не прибрать, и то уберут. Но, конечно, лучше труп бывшего партийного функционера. Потому что труп демократа наверняка потащат в музей революции или Мавзолей.
      Мы с Наташкой спустились на первый этаж на лифте, хотя жили на втором, без лифта было никак нельзя, не дай Бог, ноги отсохнут у детей демократов, если они спустятся пешком - это ж такая даль.
      У подъезда нас ожидали две "Чайки". Никогда в жизни я на них не ездил, чем очень огорчал тестя, и тут проявил настойчивость. Наташку отправил договариваться с шоферами, чтобы они не только поскорее уехали, но еще и папе не рассказали, что мы своим ходом добираемся. Но ее уговоры не помогли. Две мои зеленые бумажки решили дело. Один уехал сразу, а второй - нет, остался, наверное, потому, что был уже в офицерской должности и ему было что терять. И хорошо сделал, что не уехал, потому что мою "шестерку" собирал, видно, какой-то враг перестройки, и без того, чтоб не "прикурить", я ее завести даже в весенний день не смог.
      "Прикурив" от "Чайки""шестерку", мы с Наташкой, наконец, двинулись.
      Мы - это двое молодых людей, которые, по мнению окружающих, подходили друг другу. В самом деле, если посмотреть на нас в зеркальную витрину, лучше частного магазина - она чище, мы с виду красивые, хорошо одетые, породистые.
      Вторая "Чайка" пошла за нами. Я попытался оторваться, но не тут-то было: там за рулем сидел мальчик опытный.
      - Я на тебе женился бы еще раз, - сказал я, - если б твой папа в то время, когда я был интеллектуальным милиционером, был не диссидентом, а тихим алкоголиком.
      Мы ехали нервно. Скорости включались плохо, барахлил диск сцепления.
      Все та же сволочь в "Чайке" не отставала и ехала за нами, более того, еще и слушала, чего мы такое болтаем в машине.
      Видя шофера "Чайки" в зеркале заднего вида и даже разглядев в его ухе засунутую пулю передатчика, я принялся громко восторгаться действиями нового правительства, но потом мне это надоело, я вспомнил, что знакомые ребята привезли мне недавно из Стамбула, этого всемирного города шпионов, специальную трещотку. В салоне нашей машины ее не было слышно, но зато спутнику из "Чайки" досталось . Мало того, что он оглох от барабанного боя, он еще принужден был остановиться и потерять нас из виду, потому что на той же пленке, что и трещетка, был записан, только на другой скорости, чтобы не было заметно, какой-то гипнотический голос, вызывающий понос.
      Мне показалось, что все удачно, ан нет!
      Вдруг очередной, возникший, как гриб, "гаишник" забегал, заметался по проезжей части. Я понял, в чем тут дело. Он получил команду "двести" и побежал самолично включать красный сигнал с обеих сторон светофора сразу. Транспорт замер. Стало нестерпимо тихо. Наверное, ждали, что проедет какой-то друг народа.
      Нет, оказывается. Искали меня, искал шофер той самой "Чайки", что получил зеленую, но не уехал.
      И, конечно же, не нашел, потому что "гаишник" тоже любил подарки.
      И тут мне пришло в голову, что, может быть, каким-то образом папа-демократ узнал про наш с Наташкой утренний разговор и поэтому настырность "хвоста" - его рук дело?
      ГЛАВА 2. БОЛВАНЫ
      В министерство мы ехали без скандала. И чем ближе подъезжали к нему, тем забавнее становилось у меня на душе и печальней, видимо, на душе у Наташки.
      Она уже достаточно ясно теперь осознала, что теряет квитанцию на мужа, и оттого, судя по ее глазам, придумывала всю дорогу, что бы этакое сказать мне с перцем, и, конечно, придумала. В этом проявился ее бабский склад ума, хотя мужское начало, все время спорящее в ней с женским, победило и на этот раз: утром данное слово развестись со мной не позволило ей отступать.
      Но женщина, как говаривали герои Некрасова, дана нам в пользование, поэтому, пестуя в ней столько лет женское начало, и небезуспешно, я позволил себе сегодня нарочито машинально не заметить ее мужского и на ее: "Охрана тебе не потому честь отдает, что тебя уважает, а потому, что вся у тебя в юридическом учится", - промолчал.
      Часто невыносимо бывает смотреть на мужское начало в женщине, хотя оно и выпестовано в экстремальных условиях. В детстве и юности она была в доме единственным мужиком. Когда я был всего лишь милиционером, она с матерью бегала от прокуратуры до КГБ, пытаясь доказать невиновность своего отца, осужденного, как он любил гордо рассказывать - "за антисоветскую деятельность, выразившуюся в том, что он ксерокопировал книги Солженицына".
      Она была такой хорошенькой и женственной тогда, что я без сожаления обменял свою милицейскую форму на ее ласковое иго.
      У нее в доме я познакомился со всей той многозначительной литературой, авторов которой перестройка вознесла слишком высоко, нимало не заботясь, что они никакие не творческие, а в большинстве своем обыкновенные закомплексованные люди, вовремя не вкусившие от пирога власти и потому жрущие этот пирог теперь, когда для них уже давно прошел обед и ужин, а они, хотя и знают, что на ночь есть вредно, но все же едят его, потому что он достался им, несмотря на милиции, прокуратуры и КГБ, - даром.
      Они его не выстрадали и не заслужили.
      Я поставил машину возле главного подъезда министерства, выпустил Наташку и открыл тяжелую стеклянную дверь, пропуская вперед свою славно намазанную жену.
      Постовой привычно козырнул, хотя и не учился у меня в институте, а на жену мою посмотрел так, как обыкновенно смотрят на приложение к чему-то: не слишком гневно, и хорошо сделал - она носит фамилию папочки. Фамилия эта достаточно редкая и одиозная. А мне, как вы понимаете, не нужны расспросы на уровне постового, который наверняка узнал бы ее фамилию, посмотри он ее документ, и не удержался бы от комментариев.
      Очень хочется, конечно, сказать, что у министра было совещание, но, узнав, что я в приемной, он разогнал коллегию и принял нас с Наташкой вне очереди.
      Но это было бы враньем.
      Никакого совещания у него не было, мы почти тотчас же вошл , а он встал на встречу, вышел из-за стола и пожал нам руки.
      Жена, у которой подобные кабинеты ассоциировались исключительно с неприятными минутами жизни ее семьи, присела по-сиротски за большой длинный стол, перпендикулярно стоявший к письменному, и перестала улыбаться, хотя обычно выражение ее лица весьма приветливое.
      - Вот бы тебе в такой кабинет да на прием лет восемь назад, - сказал я, - когда ты еще только становилась профессиональной кляузницей, а сейчас ты так испугалась, бедненькая, как будто я тебя замуж зову.
      И, повернувшись к министру юстиции, я объяснил ему суть нашего визита.
      - Ты чего, в самом деле решил развестись? - спросил министр, припоминая, не первое ли сегодня апреля.
      - Смотри, как быстро схватывает новый член правительства - человек новой формации, - обернувшись к жене, сказал я. - Небось, при старом режиме так быстро шариками не крутили.
      Министр юстиции поморщился. Ему был неприятен мой тон, но он был неприятен и мне самому. Что поделаешь, современное гипертрофированное чванство въелось в меня гнусно и глубоко, и, твердо решив дать ему отпор, я уже продолжил серьезно и деловито:
      - Да вот, - сказал я, не сошлись мы с супругой характерами и поэтому просим не милости, но помощи. Там так долго стоять в этих загсах за разводом, что решили прямо к вам.
      Оробевшая было Наташка воспрянула духом.
      - Да, - твердо произнесла она, подтверждая мои слова. И от этого ее "да" с графина на столе слетела пробка.
      - Ну, коли так, - сказал министр и вернулся к своему столу, по левую стороу которого стоял еще один, сплошь заставленный телефонами так густо, что было похоже на поляну с пнями, всем своим видом напоминая, что там, где только что цвела корабельная роща, теперь тлен.
      В этот момент я взглянул в его окно - роскошный весенний дневной свет разбивался о вставленный в раму аляповатый кондиционер и ложился двумя тенями на стол к министру. Работать на таком полосатом столе было неудобно, поэтому министр и не работал. Назначенный на этот пост недавно, он уже третий месяц звонил нужным и ненужным людям, сообщая, кто он такой сегодня. И не догадывался, что все дело в кондиционере, застилающем ему солнце.
      Стоило только приказать вынутьиз окна его, словно лишнюю деталь застоя, способствующую отделению воздуха, которым дышит народ, от воздуха, которым дышат его слуги, как немедленно его голова наполнилась бы бензиновым перегаром и прочей московской удушливой вонью и стала бы соображать лучше. Да и свет потек бы к нему на бумаги повеселее.
      Министр снял трубку. И произнес в нее вяло и тихо, уже научившись напрягать барабанные перепонки подчиненных. Он отдал сразу четыре команды. Он сказал:
      - Три кофе в кабинет и цветы, Николая к машине, - и он назвал номер моей развалюхи, чтобы ее вымыли, пока мы тут сидим, - и последнее: доставить ко мне начальника управления загсов. Пусть захватит печати.
      После всего совершенного в трубку он посмотрел на нас, ожидая, очевидно, какой это произведет эффект.
      Но я не дал ему насладиться. Я сам отдавал команды еще раньше, еще тогда, когда этот средних лет человек, набирая из своей провинциальной глухомани любой московский номер, инстинктивно привставал со своего периферийного кресла.
      Хочет быть приятелем - я приму его услугу, но от мецената -никогда. В конце концов, кто узнал бы Наполеона без треуголки?
      В кабинет стали в это время заходить люди.
      Сперва секретарь - вышколенная дама, пережившая уже не менее пяти министров, поэтому знающая свое дело. Она быстренько расставила уже наполненные чашечки кофе и положила каждому на блюдечко вафли в шоколаде. Я готов поклясться самым большим телефоном на столе у министра, что девяносто процентов населения облагодетельствованной перестройкой страны не только не видело, но даже никогда не слышало про такое лакомство.
      Потом в кабинете появились два гномика с огромным венком в руках. С удивлением я обнаружил их в форме советников юстиции, что соответствовало подполковникам.
      - Чо на лентах писать будем? - спросил тот, который был годами постарше.
      Министр, хотя и относился, по моему меткому определению, к людям новой формации, сразу на этот вопрос не врубился. Он еще не знал, что каждое приказание надо подчиненным разжевывать. Может, он и хотел сделать доброе дело, одарив нас с Наташкой цветами, но сформулировал приказ неправильно и получил то, что заслужил.
      - Это, между прочим, наука вам всем, начальникам - настоящим, прошедшим и будущим, - сказал я, с любопытством разглядывая венок, но, тем не менее, министра юстиции выручил: - Ничего не надо писать, - заявил я советникам юстиции.
      Когда они ушли, я быстренько расплел венок и сделал великолепный букет для своей жены. А когда я еще повязал одну ленту вокруг ее талии, а вторую вокруг своей головы, превратив себя тем самым в борца у-шу, министр уже понял, что хозяин здесь не он.
      Начальник управления загсов ввалился в кабинет с продолговатым ящиком, который я принял в руки сам. Сам же в нем и нашел нужную печать, и не успели ни министр, ни начальник управления опомниться, как я уже приложил ее, даже не подышав на резинку, к паспортам жены и своему.
      Начальник нервно стал пить мой уже забытый и простывший кофе.
      Комедия кончилась.
      Надо было уходить, что мы и собирались сделать, к тому же, к нашему счастью, "на поляне" у министра зазвонил какой-то архиважный, может быть даже судьбоносный телефон, и министру тотчас же стало не до нас. Мы этим воспользовались и исчезли. Как потом оказалось, звонил Наташкин отец предупредить беду, но не успел.
      Начальник управления загсов нервно записывал что-то куда-то. А мы уже были внизу и, миновав невнимательно козырнувшего нам постового, вышли на улицу.
      На улице некто Николай по приказу министра мыл мою машину. Но мне не хотелось ждать окончания этого священного ритуала, поэтому я прекратил его старания.
      - Финита ля комедия, - сказал я жене, уже теперь бывшей. - Я отвезу тебя домой, к тебе домой, родная, - подчеркнул я.
      - Может быть, поехали напьемся? - вдруг сказала она.
      Эта гениальная мысль посещает ее все годы, что мы живем вместе. На этот раз я с ней согласился.
      Мы славно посидели в кафе и действительно напились. А когда заиграла музыка, я с удовольствием пригласил ее танцевать и в танце сжимал руками ее гибкое тело. Кажется, я никогда не ощущал ее так близко. У подъезда дома она вдруг сказала:
      - Хоть бы ты женился побыстрее.
      - Зачем? - удивился я.
      - А затем, - сказала она, снова становясь холодной и расчетливой, - что тогда у меня будет не статус бывшей жены, а первой, твоей первой жены, родной.
      Мы поднялись в квартиру, и не думайте, пожалуйста, что я тотчас же ушел, приложив ее ручки к своим заплаканным щекам. Я провел с ней волшебную ночь, а под утро, без сожаления и поцелуя, оставил спящее в постели некогда родное тело.
      Я быстро оделся, выскочил на лестничную клетку и спустился без лифта во двор, где стояла моя полувымытая у министра юстиции машина, и почудилось мне, что сонная охрана не очень ретиво меня поприветствовала.
      Впервые, может быть, в жизни гаденькая мыслишка кольнула меня снизу вверх. Она называлась: "Я потерял статус зятя".
      Машина меня, по-моему, понимала, потому что на этот раз без каприза завелась.
      Я выехал из двора и въехал в день, наполненный запахами рождающейся весны и делами, которых было великое множество. Такое множество, что сквозь них в мою душу не сумело проскочить никакое щемящее чувство.
      А ведь оно уже родилось. Но я не поделился с ним ни с кем и, так и не поделясь, очень себе нравился. Я ведь за годы нашей с Наташкой жизни ни разу не намекнул ей, что видел уголовное дело ее отца, и в нем, да простят мне правду, ни слова о диссидентской деятельности.
      Он сидел за кражу...
      ... Обидно, когда бывший вор влепляет выговор министру юстиции только за то, что тот, повинуясь симпатии, а не долгу, неурочно и скоро сделал его дочь снова незамужней.
      ГЛАВА 3. ДЕВЧОНКИ
      Много раз я замечал, что одному остаться невозможно. Еще и раньше, не успевал я поругаться с женой, а то и просто приехать на денек в свою холостяцкую квартиру, как тут же, как пчелы на мед, ко мне по делу и не по делу немедленно принимались слетаться разнообразные дамочки.
      Откуда только они узнавали, что я вечером дома, - уму непостижимо.
      Поэтому, приняв двойную порцию виски, добавив в бокал пепси, лед и начав все это пригублять, я ничуть не удивился, когда в телефоне раздался голос Ксении, старинной моей приятельницы и почти коллеги. Мы работаем в одной области, в разных районах Москвы, и раз примерно в полгода она объясняется мне в любви, и именно сегодня (настроение было сентиментальным) мне почему-то захотелось сделать ей подарок.
      На ее осторожное: "Как живешь?" - я позвал ее отужинать, втайне надеясь, что ужин приготовит она сама ( я хоть и делаю это неплохо, но ленюсь), а потом еще и приберет.
      Ксения столь же прелестна, сколь и многословна. И, не положив вовремя трубку, я понял, что поспешил с приглашением. Вечерней идиллии с ужином и уборкой не получится: она собиралась прийти не одна, а притащить какую-то свою приятельницу, итальянку. Объяснение ее, почему с нами ужинать будет еще и басурманка, выглядело более чем убого.
      - Кроме того, что ты великолепный юрист, - сказала Ксения, явно мне льстя, - ты еще неплохо знаешь современную литературу, и, поскольку Орнелла - филолог, тебе будет интересно с нами обеими. Я, если помнишь, тоже юрист, - добавила она ни к селу ни к городу, потому что забыть о том, что она старший нотариус первой нотариальной конторы и, конечно, юрист, в наше время бесконечной нужды в нотариусах мог только инопланетянин.
      Вообще Ксения часто напоминает мне самые очевидные вещи. Она может иногда вот так позвонить и сообщить, что на улице идет дождь. Или вечером, стоя в прихожей в пальто, она может вдруг напомнить мне, что приходившую в гости женщину положено провожать домой или, если уж я по лености нечаянно не хочу этого делать, - предложить остаться ей ночевать...
      Через час примерно, понадобившийся мне для того, чтобы засунуть машину в гараж, а на обратном пути из гаража купить бутылку шампанского и кое-что еще, они заявились обе. И когда я впустил их в прихожую, то понял: сегодняшний вечер - это подарок не Ксении, это подарок мне.
      В прихожей стояли две очаровательные женщины, коих я немедленно усадил в стоящее тут же у двери огромное кресло и стал с них сразу с обеих стаскивать сапоги.
      Для Ксении эта моя выходка не была удивительной, но, вероятно, она же преданная женщина - подготовила к сему ритуалу итальянку, потому что та безропотно тоже протянула мне одну, а потом вторую ногу.
      Обе они принесли с собой туфли, и надобность в поисках тапочек отпала. К тому же я имел счастье узреть и ухоженные ножки европейской дамы. Они мне пришлись по вкусу. Ноготки на пальчиках ног были накрашены.
      Тут я перемигнулся с Ксенией - значит, всерьез готовилась к визиту ко мне.
      Надо сказать, что в женской фигуре кроме всего остального я ценю прежде всего ножки. Мне нравятся ухоженные пальчики, совершенные щиколотка и подъем.
      И чего не сделает женщина ради любимого человека.
      Я снова перемигнулся с Ксенией: она привела ко мне в дом такое совершенство и чудо, коим была сама. Одно только было грустно в этой истории. Орнелла не говорила по-русски. И Ксении поэтому приходилось быть нашим переводчиком, но это должно было ее абсолютно устраивать. Какая женщина откажется быть посредником между хорошенькой своей подругой и мужчиной? К тому же с моей стороны это была не очень большая плата за то удовольствие, которое они мне доставили.
      Пока эти очаровательные котятки забавлялись возле плиты, приготавливая, тут уж нет сомнения, мои любимые явства (холодильник был в их распоряжении), я принял еще две порции виски и в состоянии, близком к блаженству, пошел навестить их на кухню.
      На сковороде жарилось что-то экстраординарное и пахучее, и обе они были в фартуках. И при этом обе же сняли, вероятно, чтобы как-нибудь не запачкать, свои платья.
      Я не удивился: многие женщины готовят еду в неглиже, однако снимать свои штаны пока не стал. Не стал исключительно потому, что стоял далеко от плиты, к тому же посчитал, что все делается постепенно. Вот выпьем шампанского, тогда, может быть, и поиграем в "бутылочку".
      Через несколько минут мы сели за стол. Орнелла оказалась очень приятной собеседницей в интерпретации Ксении. А я весь вечер принужден был их забавлять и делал это с видимым удовольствием. Я читал им стихи и пел под гитару. Рассказывал анекдоты и другие забавные истории, потом в ответ потребовал того последовательно от своих сегодняшних возлюбленных и был счастлив, когда они усладили мой слух своими нежными, взволновавшими меня голосами.
      Интимный свет большого кухонного абажура не позволял мне очень подробно рассмотреть моих собеседниц, хотя бы уже потому, что одну из них я изучил, а вторая, несмотря на многократные брудершафты, все еще была для меня непостижима.
      В какой-то момент висевшие на стене часы, которые, когда надо, ни за что не покажут нужное время, предательски стали намекать, что уже давно полночь. И наш прекрасный треугольник следует если не разрушить, то, по крайней мере, усыпить ненадолго.
      - Интересно, что он нам скажет двоим? - сказала Ксения, а потом тот же вопрос перевела на итальянский. Орнелла, видимо, спросила, что Ксения имеет в виду. Та охотно пояснила.
      - Этот славный мэн, - сказала она, показывая на меня ножкой, облаченной в розовые колготки, - всякий раз, когда надо меня вечером провожать, говорит одну и ту же фразу, что ему легче на мне жениться, чем возить ночью по темным улицам. Интересно, что он скажет на этот раз.
      - На этот раз, - ответил я утомленно, - я не скажу ничего нового. Повторю старую формулу: мне действительно легче жениться сразу на вас обеих, нежели ехать вас куда-то провожать.
      Хладнокровная итальянка даже не повела бровью, когда услышала перевод моей пошлости. А уж о Ксении и говорить нечего: она привыкла к моим штучкам.
      Договоренность была достигнута, и, выдав каждой по огромному китайскому полотенцу, я отправил их строем в ванную. А сам выпил еще пару стопочек виски и стал раздумывать над тем, правильно ли я поступаю в жизни или, может быть, в чем-то иногда ошибаюсь.
      Уверившись, что поступаю правильно, я, сбросив с себя все лишнее, тоже взял большое махровое полотенце и направился туда же, куда десять минут назад полетели мои птички.
      Яркий свет ваннойдал мне, наконец, рассмотреть их через неплотно затворенную дверь и сравнить. И быть может, с моей стороны будет непростительно утомлять читателей описанием женских тел, но ведь сам-то я был уже почти утомлен ими, а стало быть, имею право с кем хочу поделиться истомой.
      Передо мной стояли две грации. Белокурые волосы одной касались черных локонов другой.
      Они мылили друг друга пенным шампунем, и, похоже, это занятие им нравилось. Они мне напоминали карельских олених, которые в брачный период заботливо выщипывают из шкур друг друга колючки и репейник, облизывают друг другу волосы на морде, дабы морды были гладкими, плещутся в воде озера и, видимо, щебечут о предстоящем счастье.
      Задумавшись о карельских делах, я заметил, что мои крошки вдруг, словно бы невзначай, занялись делами, оленихам не свойственными.
      - Этого еще не хватало, - подумал я и громко произнес то же самое, распахивая дверь ванной, - для таких вещей существует мужчина. А ну-ка счас же вытираться, любить и целовать меня.
      И прыгнул к ним под душ.
      В ушах моих слышалась Фарандола, пересыпаемая изящными русскими романсами. И все время, пока они меня ласково мыли и купали, я не мог отдать предпочтение ни одной из этих мелодий.
      Вытирали мы друг друга втроем, поэтому времени затратили в три раза больше. А потом я взял своих девочек обеих сразу на руки и медленно, словно бы мне это ничего не стоило, пошел по коридору в спальню. Орнелла прижалась к моему плечу, как зверек, а Ксения, наоборот, отклонилась от плеча и дотянулась еще до выключателя, дабы нам всем можно было бы, наконец, заняться делом, а не думать об оставленной включенной лампочке в ванной.
      До спальни мы добрались без происшествий. Я имею в виду, что никто не ударился локтем, ногой или головой о дверь или стену, ибо все-таки я впервые носил по своей квартире семь пудов сладостного тела.
      Когда я, с трудом сохраняя равновесие, но не показывая этого им, положил принесенное в постель, то почти немедленно ощутил у живота упругую ножку Ксении, а у своего рта маленькую, пахнущую еще неведомо, но уже приятно, иноземную ножку моей новой возлюбленной.
      Секунду примерно я раздумывал над извечными вопросами"Что делать?" и "Кто виноват?". Но потом обхватившая мою шею ногами Ксения сама решила обе эти сложные для русского мужчины задачи.
      И перед тем как вскрикнуть, обезуметь от невероятного прилива энергии, я уже тоже решил. Почему бы и нет, если они так хорошо дополняют друг друга? Единственная, Ксения мне никогда не была так желанна, как сегодня.
      Они в самом деле были одним целым.
      И, уже засыпая через несколько часов, я чувствовал, что в моей жизни что-то изменилось.
      Самое забавное во всем моем бытии было то, что неделю спустя я отправился в командировку в Италию и в Аэропорту Мальпенса вдруг встретил возле тележки с багажом Орнеллу.
      Я заговорил с ней по-английски и понял вскоре, что с одной этой женщиной мне просто нечего делать.
      Это была совершенная половина моей Ксении, та самая, без которой любимая нами абсолютность в даме превращается в бессовестную незавершенность.
      У Орнеллы было очень много вещей, потому что она намеревалась лететь в Москву надолго.
      ГЛАВА 4. ПРОБЛЕМЫ
      Когда через год жизни, наполненной счастьем, зарабатыванием денег для подарков и приятных неожиданностей любимым женщинам, наслаждением тем, что я, безусловно, нужен им, а они нужны мне, выучиванием итальянского и русского, я понял, что, вопреки всем законам общепринятой закостенелой морали и всем правовым нормам известных мне стран, я - настоящий муж.
      Дальнейшее развитие нашего бытия подсказала Ксения.
      - Моя диссертация, - сказала она, - которую ты никак не удосужишься прочитать (а ведь мне скоро защищаться), как раз о несбалансированности семейного права некоторых европейских стран, в частности итальянского и нашего. Поэтому было бы совсем неплохо, если бы ты оформил наши с Орнеллой отношения официально.
      Она сказала "наши", но имела, конечно, в виду то, что брак с итальянкой предстоит зарегистрировать мне.
      Я не родился юристом, хотя и защитил докторскую. Гнусность и бессовестность нашей жизни заставили меня научиться ориентироваться лишь в некоторых правовых нормах.
      Ксения юристом родилась. Бегала юристом в ползунках, юристом пошла в школу и сосала из груди отца юридическое молоко. Поэтому, несмотря на то, что она меня много моложе, я слушал ее как юриста непоколебимо внимательно, впрочем, так же, как слушал певучие, робкие стихи ее сверстницы Орнеллы.
      Что поделаешь, и поэтом я не родился. Это не помешало мне, однако, стать членом Союза писателей, а со временем давать полезные, но дилетанские советы Ксении по ее диссертации кандидата юридических наук и Орнелле, которая намеревалась стать магистром филологии.
      - Регистрироваться будете в Италии, - кокетливо сказала Ксения.
      Я пристально посмотрел ей в глаза и не прочитал там ничего, кроме любви и преданности. В них не было даже крошечного намека, даже нелепой шутки, даже оттенка той пакостной мыслишки, что подобным альтруизмом она рискует навлечь на себя потерю не только подруги, но и мужа.
      Она, как хороший адвокат, просто все точно рассчитала и выиграла процесс.
      Через месяц, понадобившийся для того, чтобы собрать ворох бумаг, для загсов столицы, она пришла проводить нас с Орнеллой в аэропорт, и я понимал, что она ничуть не ревнует. Орнелла не была для нее соперницей. Она была частью ее, ее половиной, ее талисманом, и с ней она отпускала меня в получужую страну спокойно.
      - Смотри, чтобы он там себе девок не нашел, - предупредила Ксения Орнеллу, а мне дала несколько бумажек, которые должны были легализовать мой зарубежный брак там, в далекой загранице, наполненной светом, нарядными магазинами, прекрасно понимая, что там, среди тихих и приглаженных улиц, слишком чистых, чтобы казаться реальными, мне будет не хватать только одного, как вы можете догадаться, - ее.
      Орнелла была хозяйкой в своей стране, но она нисколько не старалась показать это. Она в тот же день сняла крошечный номерок в дешевой гостинице, где мы великолепно провели время. В номере была большая кровать, и мы уютно и вкусно проспали с ней сорок один день (именно столько понадобилось для совершения таинства брака в Италии), но ни разу, можете мне поверить, ни одного раза мы не совершали ничего такого, что положено делать оставшимся наедине супругам, а то и просто разнополым существам.
      С нами не было Ксении. А одна Орнелла не была мне женой. Женой они были мне обе.
      Когда мы вернулись в Москву и рассказали о наших чувствах Ксении, она обозвала нас дураками, но в глубине души осталась довольна.
      В Вероне, где происходило таинство нашего полуобряда, жила, как известно, шекспировская Джульетта. Кто бы, интересно, знал об этом крошечном городке, не опиши его странный англичанин в своей трагедии.
      Здесь, по нелепому обычаю, все новобрачные, выходя из матримониальной комнаты муниципалитета, должны были подойти к этой самой Джульете, изваянной из меди, и положить цветок к ее ногам.
      Мужчинам очень нравилось прикасаться также к ее груди, между прочим, почти не задрапированной.
      Орнелла положила к ногам Джульетты два цветка, а мне ничего не оставалось, как тоже, последовав примеру толпы, провести по ее медной груди рукой. Правда, я провел не по той, которая была отполирована миллионами мужских рук и оттого казалась из золота, блещущего в лучах заходящего солнца, а по другой, черной, потемневшей от времени, которой не касалась рука мужчины.
      Другой ритуал был сугубо дамским.
      На площади какой-то предприимчивый делец устроил аттракцион, основанный на принципах электроники, то есть то, что это все невсамделишное, можно было только предполагать, потому что слишком велико желание всякого человека поверить в обыкновенное чудо.
      А аттракцион состоял в следующем. На площади перед цирком, в котором в менее совершенные, чем нынешние, времена происходили бои гладиаторов, висели в воздухе над прохожими огромные рога, причем висели они на двух невидимых ниточках, а производили впечатление очень массивных, сделанных, по крайней мере из чугуна.
      Под рогами на земле была выложена пластиком на асфальте белая дорожка. Всякая дама, только что вышедшая замуж, должна была пройти по этой дорожке медленно и с достоинством.
      А электронные рога, которые на самом деле при при ближайшем рассмотрении оказывались надувным шариком, время от времени опускались на голову какой-нибудь не очень удачливой даме, чем подвергали ее в трагедийные и безысходные слезы, потому что аттракцион являл собой ответ на вопрос: "Будет ли вам изменять муж?"
      Десятки счастливиц пробегали под рогами, и вдруг какой-нибудь одной переставала улыбаться фортуна. Рога опускались, трогая ее прическу, и тотчас же поднимались опять в небо.
      Даже сам хозяин аттракциона не знал, когда именно они должны опуститься снова, потому что все это он лично считал шуткой и даже неистово успокаивал плачущих женщин, тех в особенности, у которых мужья были ревнивые калабрийцы.
      Не раз, не два и не десять за этот день он уже открывал свою машину и показывал нашпигованные электроникой ее внутренности; женщины, которым не повезло, плакали и думали, что эти рога в самом деле могут повлиять на их судьбу.
      Толпы любопытных людей в дни свадеб любили смотреть на забавы новобрачных. Они шумели, пели и танцевали вокруг них, удваивая и утраивая веселье.
      Но, клянусь, стало тихо, когда на белую дорожку вступил я.
      Я не мог поступить по-другому, потому что был мужем и, как никто среди этого празднества, отвечал за свою жену, которая волею законов мирозданья раздвоилась и находилась одновременно не только в разных измерениях, но даже в разных странах.
      Рога не упали на меня.
      Может, фотоэлемент - владыка случая - был рассчитан на белое платье, а на на мне темный костюм? Но я слишком верю в судьбу, чтобы даже в шутку рисковать теми, кого я люблю, кто любит меня и кого я считаю женой.
      Вечером у меня было хорошее настроение, я выпил бутылку виски и, забравшись на крышу муниципалитета, в котором происходило венчание, изощрился снять со шпиля итальянский флаг.
      Этот флаг и поныне хранится в нашем домашнем архиве, как, впрочем, и очень красивый с крестом - швейцарский.
      Брачную ночь с Орнеллой мы посоветовались и решили отложить до лучших времен.
      А потом еще примерно неделю я возил ее на "форде-фиеста" (дерьмовенькая такая машинка, похожая на нашу "восьмерку"). Орнелла была слишком возбуждена, потому что ей надо было сдавать экзамены на право защищать диссертацию, и не могла сама сидеть за рулем. Я возил ее по всякого рода учебным заведениям, где часами ждал в машине, пока она делала свои дела, нимало не заботясь, что полицейши, в непривычно коротеньких юбочках, пытались меня согнать с неположенного места парковки.
      На это у меня был всегда готов один и тот же ответ. Я церемонно выходил из машины, галантно раскланивался и произносил волшебные два слова: "Туристо иноземо".
      Меня после этого, как правило, оставляли в покое.
      Потом выходила возбужденная Орнелла. мы ехали за очередной порцией бумажек в какой-нибудь другой офис, и я безропотно помогал ей осуществлять ее право стать магистром филологии, ибо прекрасно понимал, что хотя она и является только частью моей жены, причем зарубежной ее частью, но все-таки по глупым законам ХХ века, утвержденным всевозможными конвенциями, еще и личностью.
      В Москву мы возвратились, когда ей оставалось только защититься.
      Нас встретила волшебная Ксения. И когда мы ее увидели в аэропорту, то оба поняли, что наше счастье незыблемо.
      - Твой знакомый министр юстиции, - сказала Ксения, когда мы сели в такси, - заявил, что брак с итальянкой только в Италии действителен. А вот письмо с его резолюцией, на основании которого мы с тобой зарегистрированы законным браком здесь, и, между прочим, по доверенности. Мне удалось создать такой прецендент. Теперь мы - твоя не просто любимая, но официальная жена.
      В ближайшие полторы недели я возил Ксению на своем только что купленном сорок первом "москвиче" (паршивенькая такая машинка, похожая на задрипанный "ситроен" двадцатилетней давности) по разным инстанциям, чтобы она тоже могла набрать необходимое количество бумажек для защиты своей диссертации.
      ГЛАВА 5. СОСЕДИ
      Я прошу великодушного прощения за то, что под занавес, в нарушение всяческих литературных правил, приглашаю нового героя на последние страницы рассказа.
      И ночью я не давал спать моим крошкам. Мы все трое думали: нужен этот герой или нет?
      В конце концов, мы решили, что нужен.
      Но так как ночь уже почти прошла и на решение супружеских проблем времени не оставалось, разговор вспыхнул вновь и Орнелла, менее посвященная, чем Ксения, в мою прежнюю жизнь, спросила наивно и легко: "А зачем он нужен?" - после чего мы все вместе дружно и весело расхохотались.
      В самом деле, зачем в рассказе нужен Дрюня Гавкин?
      Я стал объяснять, что он - замечательная личность.
      В глубине души я надеялся познакомить его с Наташкой, ибо не люблю бросать женщин не компенсировано. И, достав из глубины души это свое заветное желание, я их познакомил.
      Я часто думал о Наташке. Не потому, что все еще любил ее, а потому, что имею собачий нрав и чужой ее не считаю. Она часть моей жизни. Не буду же я рушить памятники истории в угоду минуте.
      К тому же Дрюня Гавкин - это не какая-нибудь халтура "На тебе, Боже, что нам не гоже".
      Дрюня Гавкин - человек, абсолютно подходящий ей и ее семье по образу мыслей и складу ума.
      Он, сколько я его знаю, считал себя диссидентом, то есть инакомыслящим, и противопоставлял себя любой власти, которая менялась так же часто, как ценники в магазинах. Он любил учинять скандалы. Но было в нем нечто такое, может быть, прямые длинные блеклые волосы, или прыщавый лоб, или дамский голос, а то и невероятно маленький рост, что всерьез его никто не воспринимал и скандалы его не поддерживал.
      Кто осудит меня за то, что я предлагаю своей бывшей жене такого, мягко выражаясь, никчемного мужчину? Да все.
      Но, минуточку: волосы можно постричь и вымыть, прыщи легко лечатся не разговорами о женщинах, а хорошим белковым, говоря научным языком, обменом, голос тоже можно поправить, накостыляв ему пару раз по шее. А рост можно и не заметить. К тому же и была, наверное, какая-то в том пикантность, когда Наташка появлялась с ним на улице, где он, как мячик, прыгая вокруг нее, стройной, хорошо потренировавшись, допрыгивал ей почти до плеча.
      У Дрюни Гавкина был псевдоним "Амальгамин", он был журналистам и писал злобные статьи.
      Кроме того, его отличали вечно нечищеные ботинки, мятые брюки и до предела обгрызенные ногти.
      Была в нем и еще одна странность: слово "Москва" он писал через букву "ц". Может быть, поэтому правительство столицы, почувствовав в нем человека из самой гущи народа, предложило ему издавать журнал с таким же названием.
      Министерство печати журнал вынуждено было зарегистрировать. Потому что это все-таки был не "Москва", а "Моцква".
      Верный своим принципам устраивать скандалы везде, где он только что появлялся, Дрюня Гавкин начал свою журналистскую деятельность с того, что обобрал многих вдов бывших государственных деятелей.
      Он вывез их домашние архивы и фотографии под предлогом того, что все это безумно интересно для его журнала, что он будет это печатать и платить им большие деньги. Рукописи, однако, утекли за рубеж и там превращались в странные книжечки, а большие деньги, как водится, получали не обобранные вдовы, а маленький Дрюня Гавкин.
      Настроив этим мероприятием против себя всех бывших, Дрюня Гавкин приступил к следующему этапу своего журналистского поприща.
      Он стал формировать редколлегию журнала из людей противоположных взглядов, настолько противоположных, что даже сам боялся потом на собственную редколлегию ходить.
      Да она и собралась-то только однажды и закончилась крупным, отнюдь не литературным, побоищем, на которое были стянуты силы ОМОНа, а тогдашний министр обороны подумывал ввести в этом районе города военное положение.
      Дрюня Гавкин выпросил себе под это дело танк и ездил на нем на работу.
      После того заседания редколлегии освободили от занимаемой должности начальника московской милиции.
      Дрюня Гавкин тотчас же выставил на этот пост свою кандидатуру, но по причине своего маленького роста депутатами на обсуждении столь ответственной фигуры замечен не был.
      И остался поэтому главным редактором.
      Ко мне он имел только то касательство, что однажды предал громогласно анафеме моего бывшего тестя и поэтому по логике новой нравственности, провозглашенной перестройкой, обязательно должен был жениться на его дочери. Я тогда, помниться, дал ему по физиономии, и в журнале даже открылась рубрика, посвященная моей скромной личности.
      Все, что делал в этой жизни Дрюня Гавкин, было служением лишь одной задаче и одной цели: он хотел совсем уехать из нашей солнечной страны, но в силу своей натуры пытался сделать это нестандартным образом, ибо ни один из известных ему способов, а их, как пальцев на руке, - пять: быть евреем, устроиться там на работу, жениться на иностранке, иметь много валюты и делать, что хочется, убежать, наконец, - ему не подходил.
      Он придумывал шестой способ.
      Но так как он как личность никому не был нужен, то обусловленные шестым способом бесконечные его скандальные истории Запад не волновали, и никто ему не только не предлагал американского паспорта, но даже фиктивную визу в Польшу ему пришлось добывать за четыреста тысяч.
      Еще не женившись на Наташке, он уже на страницах своего журнала смешал с дерьмом ее отца и мать, а свои поступки объяснял новым мышлением, непонятным в примитивной суетности тем, кому Бог не дал гладиаторских способностей. Это была вторая его публикация о Наташкином отце. И теперь можно было не сомневаться - он всерьез взялся за ней ухаживать.
      Сегодня утром, когда Орнелла отправилась за покупками и уже через пятнадцать минут, поднявшись по мраморной лестнице нашего скромного четырехсоттысячедолларового домика, принесла кроме славного стихотворения еще слегка помятые авокадо, я этого почти не заметил.
      Да и Ксения, возвратившись со своей лекции по русскому праву из колледжа, где она весьма успешно преподавала, была не против разрезать его и, приправив оливковым маслом и уксусом, съесть сразу, так как была голодна. Но тут-то и появился закипающий Дрюня Гавкин, которого послало мне провидение, не известно, за какие провинности, в соседи на этом сказочном побережье Золотого озера в Швейцарии.
      Он стал швырять плоды в окно и успокоился только тогда, когда я треснул ему по башке киви, отчего этот занятный фрукт расплющился о физиономию журналиста и сделал ее хоть на минуту привлекательной.
      Окончательно угомонился он только тогда, когда за ним пришла Наташка.
      Наташка любила приходить в мой дом и играть с моими детьми.
      Дети мои - это не просто мои дети, это две дочери и два сына.
      Они родились, как это ни странно, в один день. Ксения и Орнелла подарили мне ко дню рождения по двойне: по мальчику и по девочке.
      Собственно, этот факт и стал причиной того, что швейцарское правительство благосклонно решило вопрос о законности моего брака. Поскольку ни министр юстиции Италии, ни министр юстиции нашей страны так и не смогли ответить по существу на вопрос о правомерности нашей любви.
      А когда родились дети, причем обе стороны ждали этого момента напряженно, ибо по негласной договоренности давно уже было решено, что та, которая родит первой, и будет считаться настоящей моей женой, вынуждены были оставить свои гнусные поползновения разбить нашу крепкую, дружную семью.
      И вот теперь, купаясь в замечательно чистой воде Золотого озера, я думаю и о том, как помочь Орнелле сделать ее лекции по русской филологии более интересными, и о том, конечно, как сделать из Ксении единственного в своем роде специалиста по международному семейному праву.
      Плакучие ивы над озером напоминают мне Подмосковье.
      Я стараюсь побыстрее заканчивать свои очередные литературно-правовые опусы с тем, чтобы заработать денег, потому что ведь мне приходится содержать не только свою семью, но и семью Наташки. Ее муж, едва только устроившись на работу, тотчас же повздорил с кем-то и швырнул на пол в сердцах компьютер.
      А еще я до сих пор содержу два синдиката, они находятся в Москве, и в них работают мои друзья. Один - издательский, а другой - правовой, с которыми я не порвал связь.
      Очередная московская перестройка объединила их. Но это меня не удивляет. Балетно-танковое училище существовало в Советском Союзе еще в начале восьмидесятых..., но меня не устраивает тот факт, что республика Русь, образовавшаяся в сердцевине распавшейся России, начала распадаться на славянские поселения, из которых поселения древлян и самоедов снова считают себя самостоятельными государствами.
      Правительство Соединенных Штатов выделило русскоязычному населению небольшое гетто, площадью что-то около восьми квадратных километров, в районе Рейгановской области.
      Чтобы дойти от пляжа Золотого озера до нашего дома нужно всего пять минут, но нам всем, разомлевшим, идти и вообще двигаться лень. И поэтому мы усаживаемся одной большой семьей, плюс Наташка и Дрюня в огромный американский "линкольн" (огромненькая такая машинка, размером с телегу, существовавшая в России еще с древних времен) и едем, слушая шум перегретого мотора и вспоминая, как тихо становилось в Москве когда начальник одной службы давал начальнику другой команду "двести".
      Кафе Замберлетти, Варезе,
      Северная Италия, 1994.
      * ФРУКТОВЫЕ ЧАСЫ *
      (История современного героя)
      "Ваши фруктовые часы спешат на две груши"
      Михаил Федотов
      Нас считают самой красивой парой на побережье, у нас четверо детей, вышколенная прислуга, наш папа пишется шестьдесят девятым в списке самых богатых людей мира.
      На своей яхте, устав от повседневного безделья, я иногда по привычке читаю книги. Это доставляет мне злобное наслаждение. В эти минуты я не вижу желтого волшебного моря и коричневых, плавающих вокруг джонок. За книгами я забываю, насколько мерзок этот мир бессмысленного комфорта, и не перестаю думать, для чего все это тому, кто придумал этот мир. А еще я думаю о том, прогремел или нет выстрел на Пляс д`Итали, и, как все, жду пришествия Бога. Когда он придет, я точно знаю, о чем спрошу его.
      Но вы еще ничего не знаете.
      Будильник зазвонил в четверть восьмого, но так было хорошо поваляться, что никто его выключил, и он скоро заткнулся сам. Да и некому было его выключать. В квартире только один человек - я. Я приоткрываю глаза, но жмурюсь от хмурого утра.
      На стене бессмысленно висит отцовское ружье. По Чехову (а он всегда прав) оно не должно висеть просто так. Но убирать его не хочу, это единственная память об отце.
      Он умер недавно. Где-то. Мы не встречались несколько лет.
      Я очень хочу спать, хотя бы еще только на секунду, но эта секунда превращается в полчаса.
      Мне некогда уже завтракать, некогда даже одеваться и приводить себя в порядок.
      Я вскакиваю, пинаю ногой приоткрывшуюся дверцу шкафа, оттуда высовывается дамская нога, слишком совершенная, чтобы быть реальной.
      "Хорошее начало для детектива", - думаю я, но мысли спешат в другую сторону. Я не обращаю на нее внимания.
      Шкаф открывается опять, и нога снова выползает в коридор. Я пинаю дверцу еще раз, как будто держит.
      Наконец, одеваюсь во что попало и бегу. На бегу вспоминаю, все ли выключено дома, заперта ли дверь, на месте ли карторанж. У меня есть машина, она припаркована возле дома, в гараже, но около моего института ее ставить негде, маленький черный "Аустин" с семдесят пятым номером, довольно престижным в Париже; им пользуется хозяин квартиры, потому что я практически на машине не езжу. Дочь хозяина заходила ко мне однажды. Она неплохо сложена, пару раз мы с ней поигрались в постельке. Но отныне, встречаясь с нею на улице или в лифте, я не читаю в ее взоре острого желания, и поэтому не навязываю ей себя. Документы, кредитная карточка как будто с собой. На бегу вставляю квиток от карторанжа в автомат метро и не помню как оказываюсь возле поезда, двери которого уже закрываются. Какой-то темнокожий придерживает их для меня. Перевожу дух. Негр улыбается. Я шепчу ему благодарность. Поезд трогается. Я пытаюсь посмотреть на часы, но их нет на руке. Негр явно заинтересовался моим видом и сообщает, что только без двух минут восемь. Зачем тогда нужно было так спешить?
      От духоты вагона, от спешки мое тело становится горячим и потным. Мерзко.
      На бульваре Роспай я выхожу на одну станцию раньше, чтобы чуть-чуть пройтись и освежиться на воздухе, иду по бульвару вниз, к Монпарнасу, захожу в бар купить сигареты.
      Интересно: а деньги у меня есть или тоже забыты дома?
      Покупаю сигареты и иду дальше, закуриваю, перехожу на другую сторону бульвара, взвизгивают тормоза. Я спешу, ничего не вижу и, конечно, огрызаюсь:
      - Ты что, пид, три дня мужика не видел?
      Можно было и не переходить бульвар, но на той стороне Монпарнаса есть "Иппопотамо", где меня знают. Я там иногда завтракаю. Сегодня на это времени нет. Вбегаю на секунду в бар. Навстречу мне выходит очень красивая китаянка с каким-то парнем славянского типа, русоволосым и высоким. Я оглядываю их пристрастно - красивая пара.
      - Как всегда, виски? - улыбается гарсон.
      Я молчу. Он делает мне знак и проводит за стойку, где я залпом выпиваю стаканчик. Я делаю это за стойкой, потому что в баре бывают мои сослуживцы, они могут меня заметить, а я не хочу терять свою последнюю работу.
      На ходу звякаю о прилавок монетой и мчусь дальше вниз мимо Вавин и памятника Бальзаку к своему институту. У меня сегодня первая группа. Студенты из разных стран будут учиться у меня французскому.
      Я филолог, но работу свою не люблю.
      Внизу в вестибюле на компьютере - расписание занятий. Тут же на принтере отрываю лист с именами и характеристиками своих студентов, но изучать их некогда.
      Моя аудитория на шестом этаже. Лифт, как всегда, переполнен, мчусь по лестнице.
      До начала занятий всего минута, а профессор не может опаздывать, во всяком случае в первый день, даже если профессору только тридцать, он не вымыт и во что попало одет.
      Впереди меня по лестнице поднимается китаянка, та же, которая была десять минут назад в баре. Классная фигура. Пока иду за ней, использую возможность разглядеть все до мелочей. Я люблю красивых женщин, а теперь даже останавливаюсь в изумлении. Редко увидишь такое совершенство в Париже. Китаянку сопровождал все тот же русоволосый парень. Она назвала его Вадимом.
      Она поднялась еще на несколько ступеней. Я отстаю и перевожу дух: "Неужели в мою группу?"
      И точно, они повернули туда. Я иду следом, окидываю еще раз с ног до головы ее фигуру. "Будь я мужиком, обязательно бы тебя трахнула", думаю зло. И иду на свое место за кафедрой.
      Моя группа в этот раз оказалась весьма немногочисленной. Пока студенты доставали свои блокноты, карандаши и прочую ненужную дребедень, я с интересом наблюдала за ними. Мужчин в аудитории было трое: поляк, американец и русский. Последний, я взглянула на распечатку, носил имя Вадим: высокий, широкоплечий, русоволосый, с голубыми глазами. Он чем-то даже напоминал мне моего отца. Может быть, невоздержанностью к женщинам, ибо на Вадиме она читалась так ясно, что взгляду опытной женщины было трудно ошибиться.
      За несколько лет работы я всегда безошибочно угадывала, какие и с кем из студентов у меня сложатся отношения. Мой метод работы - влюбить в себя учеников, обаять их безмерно, а потом уже они будут послушны, начнут доверять мне полностью, а тогда мои скромные знания легко перейдут из моей головы в их собственные.
      Студенты любят за мной ухаживать, и тут нет синдрома ученик - учитель. Я просто привлекательна. Не раз, не два и не десять ко мне подходили и говорили: "Вы красивы". Я приветливо улыбалась, но всегда думала о том, что: "Ну и что, можно подумать, что это дает вам право мною обладать. Вы себе льстите, мсье". Но, конечно, этого вслух не говорила. Перед началом занятий я даже повесила на видном месте плакатик: "Во время урока профессора руками не трогать!" Но это исключительно для отработки профессионального подхода к французскому...
      Женщины, конечно, не липли ко мне, как мужчины, да все они, кроме китаянки, были одномерны. Я им давала прозвища: итальянку, например, я назвала "чинквачента".
      Эту разноязыкую группу я получила потому, что владею несколькими языками: английским, русским, немецким, а французский студенты знают и без меня неплохо, я корректирую, убираю им акцент.
      Когда моя группа расселась, то оказалось, что представители всех восточных стран сидят по одну сторону, а европейцы - по другую. Как все-таки сильна тяга у людей к границам. Мне было немножко смешно, и я окрестила всю восточную сторону своего класса "азиатик".
      Началось занятие, и я стала проверять, на что способны мои студенты. Вадим хорошо говорил по-французски. Я думаю, это очень большая редкость, потому что русский, хорошо говорящий по-французски, очень похож на мужчину, переодетого в дамское платье. Китаянка, наоборот, по-французски говорила весьма скверно, она произносила "гли конкурд" как "ден фирошро".
      Я стала объяснять интонационные особенности французского языка.
      - Оксант сир конфлекс? - воскликнула вдруг итальянка. - Да я так ребенка назову, когда он родится.
      И наша группа повеселилась.
      Я давно заметила, что многие студенты, кто-то из пижонства или упоения европейской вседозволенностью пишут свои письмена левой рукой. На это смотреть очень мило, но мне было все равно, я только подумала, что, если китаянка тоже фронда и левой рукой пишет свои непостижимые иероглифы, это было бы уж слишком. Она была похожа на большую Дюймовочку.
      Я попросила каждого подойти к доске и написать свое имя на родном языке. Иероглиф, который изобразила китаянка, был похож на фруктовые часы из детской сказки.
      Я каждому пыталась объяснить, почему некоторые гласные не произносятся во французском языке, не говоря уж о согласных.
      Иногда я бросала взгляд на Вадима. Славный мужик. Такие не ухаживают за женщинами, таким самим надо на шею бросаться.
      Он сидел рядом с китаянкой, нарушая твердыню "азиатик", и копался в своем пошете. Она наклонилась к нему и в чем-то с жаром его убеждала. Он лениво обращал на нее внимание, но она не видела в его поведении позы и продолжала на чем-то настаивать.
      Я не могла еще раз не отметить, что они вместе великолепно смотрятся и что это - очень красивая пара.
      Американца, поляка, двух японок, немку, болгарку, двух кореянок, датчанку, шведку, шри-ланкийку и алжирку я не запомнила, да и не старалась запомнить. Они не волновали мое воображение, а это верный признак того, что встреть я их на улице через полгода после окончания занятий, я их не узнаю.
      Меня интриговала сидящая передо мной пара, интриговала своей гармоничностью, своим совершенством, своей цельностью.
      Я не первый год преподаю, я уже говорила это, поэтому умею прекрасно с помощью некоторых не относящихся к занятиям реплик выудить из студентов все, что мне заблагорассудится. Поэтомудовольно быстро я стала обладателем информации о том, что русский этот намерен здесь жить долго, что он ищет работу и пристанище, что только отсутствие европейского жизненного опыта и русская самостоятельность не позволяют принять, во всяком случае явно, притязания и ухаживания влюбленной китаянки, которая, сказать по совести, была бы для него великолепной партией. Отец ее имеет свой бизнес где-то во Флориде, и, судя по тому, сколько на дочери навешано украшений, весьма солидный. К тому же сама она - совершенство, может быть, немного глупенькая, но нельзя же требовать от двадцатилетней женщины всего сразу. Я вот умная, а что толку.
      Я смотрела на китаянку, и постепенно дикая злоба поднималась во мне. Эта злоба была формой протеста против нее, хорошенькой и богатой, а я, хорошенькая и небогатая, уже дотянула до тридцати лет в лицезрении чужих счастий.
      Но я решила бороться. Решила, конечно, не путем логических умозаключений, а инстинктивно, интуитивно чувствуя, что я еще могу.
      Произошло это через пару дней после начала занятий. Я о чем-то, стоя между столами, рассказывала студентам и вдруг взглянула на Вадима. Он посмотрел на меня тоже, и клянусь, не только я, все в аудитории увидели искру, метнувшуюся между нашими взорами. Я больше не могла говорить, я не могла даже сойти с места. Я сдвинула ноги что было силы и почти немедленно почувствовала, как от бедер моих, обнимая живот, к груди, перекрещивая ее и щекоча спину, поднимаясь к шее и дотрагиваясь до моих губ, движутся два луча. С трудом я доковыляла до своего профессорского места и села, моля Бога, чтобы это мое состояние поскорее бы исчезло и никто бы ничего не заметил.
      Когда я смогла говорить, я поручила студентам какое-то упражнение, а сама вышла в коридор и закурила.
      К следующему занятию я готовилась основательно. Теперь отступать было некуда, потому что я не спала ночь, и количество потраченной на это энергии надо было восполнить хотя бы игрой.
      Игра была теперь прямо противоположной той, которую я вела на первом занятии. Теперь уже в незначительных репликах я поила аудиторию информацией о своей жизни, прекрасно понимая, что только один человек может ею заинтересоваться и что только он один ее воспринимает. Китаянка, будь она повнимательней, вполне могла бы предотвратить беду, но, увлеченная своей очередной диадемой, она и не подозревала об опасности, и то, что должно было произойти, произошло.
      На следующий день Вадим уже сидел не рядом с китаянкой, а ближе к моему столу и после занятий попросил объяснить ему какую-то грамматическую конструкцию, пригласив меня для этого в крошечный ресторанчик как раз недалеко от моего дома. Мне стоило колоссальных усилий, чтоб согласиться не тотчас же. Я же все-таки парижанка, а значит европейская леди, я стою дороже, чем мило и эскарго, которых нам предстоит вкусить сегодня вечером за бутылочкой хорошего бургундского.
      Следующий диманж мы решили провести вместе, и он превратился в длинную неделю счастья. Я глазами Вадима смотрела на Париж, вернее смотрела на него, а он уже на Париж.
      Мы еще не были близки.
      После посещения острова Сите, Нотр-Дам де Пари, часовни Сент-Шапель, Консьержи, площади Каррузель и сада Тюильри, Булонского леса, в котором мы видели множества голых задниц, а их обладатели - странных нецелующихся нас, Монмартра, кладбища Пер-Лашез, Пантеона, Бобура, музея Клюни, дворца Шайо, музея д,Орсе, открытого несколько лет назад в помещении бывшего вокзала, отчего родилась острота: "Все аэродромы похожи друг на друга, каждый вокзал величественен по-своему", - мы оба поняли, что немедленно бросимся в Сену, если не договоримся о том, где в ближайшее же время мы можем лечь в постель.
      Я пригласила его на вечер к себе домой. Мы расстались на площади Бастилии. Он мог бы увязаться со мной сразу, я, признаться, была готова к этому, но этого не произошло. Я помчалась приводить себя и квартиру в порядок, готовить еду и прочее.
      Я летела домой, и мне казалось, что я парю в невесомости. Я наслаждалась тем, что я женщина. Каждая клеточка моего тела излучала желание. А впрочем, несмотря на мой опыт, была все равно неизвестность. Такая же, как когда-то в детстве.
      Я вспомнила себя малюткой. Мне было лет шесть. Отец раскачивал меня на качелях. Когда качели неслись вперед и вверх, я широко даже не раскрывала, а распахивала ноги, и воздух врывался мне под юбочку. Я обожала качели и часто просила отца меня покачать, а он думал, что у него смелая дочь. Он гордился тем, что я дочь солдата.
      Вадим должен был появиться в семь вечера, я уже с пяти начала беспокоиться, поминутно оглядывая свою уже прибранную квартиру, перебегая из спальни в гостиную и на кухню, все еще смахивая какие-то только мне одной видимые пылинки, словом, начищала перышки, ибо великолепно знала: первое впечатление от меня в моем доме не бывает обманчиво.
      Увидела я в последний момент, что кухонная полка, которую я только что купила, валяется в углу, но идти за консьержем, чтобы он ее прикрепил, не хотелось.
      Я курила сигарету за сигаретой, будто бы от визита Вадима ко мне всерьез что-то изменится. Но я ждала его так, как любая женщина ждет любой шанс, призванный изменить ее жизнь. Я двадцать раз переодевалась в разные платья и костюмы, меняла тон косметики, цвет помады, переставляла лампы и светильники то так, то эдак, обманывая саму себя. мне нужен был интим, но не нужно было, чтобы он сразу все понял.
      Как назло, у меня в этот день еще не совсем завершились мои дамские месячные проблемы, я несчетное число раз бегала в ванную и, наконц, уверилась, что все будет в порядке.
      Будет ли?
      Хм. А для чего еще мужчина приходит к женщине домой вечером, ведь не для того только, чтобы потешить ее нескромными рассказами о себе. Женщина на это, к несчастью, не имеет права, она должна молчать и играть первую в его жизни. Первую настоящую, иначе у нее ничего не получится.
      Я вдруг развеселилась и тотчас же моя нервозность исчезла. Я еще раз побрызгала себя духами, еще раз оглядела, теперь уже равнодушным взглядом, свою квартиру и плюхнулась в кресло. Мне хотелось лечь на кровать животом вниз и, зарывшись лицом в подушку, так дожидаться его прихода, но мять ложе было нельзя.
      Я сидела в кресле и с нескрываемым удовольствием думала о его визите. Добрым ли будет этот визит, я еще не знала, но мне так надоело одиночество. Мне надо было, чтобы мне кто-то мешал, раздражал, чтобы я могла за кем-то ухаживать, сердиться на кого-то, ворчать, хотя бы и по поводу того, что после душа на полу по щиколотку вода.
      Я не была замужем, потому что Рене имел семью. Когда он ушел, я стала чаще поглядывать на стену, где висело папино ружье. Так мне было тоскливо. Если б я была мужчиной, я бы отомстила ему, наставила ему рога с его женой и любовницей. Это единственное, что его бы проняло.
      Однажды, когда он позвонил мне и сказал, что завел новую любовницу, я сняла ружье и согнула ствол. Там был патрон. Я пыталась приложить ружье к своей голове и одновременно дотянуться до курка, но мне это не удалось: я невысокого роста.
      Но если Вадим любит высоких, придется носить туфли на каблуках.
      Мой папа был конквистадором. Я выросла одна. Мама умерла через месяц после того, как я родилась. Папу я похоронила несколько лет назад. Его шлюха не дала мне даже его последнюю фотографию, зато охотно приняла чек на похоронные расходы. Где она сейчас, не знаю, да мне это и неинтересно.
      Несмотря на то, что я француженка, и уже одно это в глазах европейца делает меня доступной, с мужчинами я знакомлюсь очень сложно. Никто не поверит, что мужчины у меня не было уже почти год.
      И мне теперь до отчаяния нужно было мужское тело.
      Я чуть было не пошла на Пляс Пигаль, в магазин механической любви, где можно было приобрести все, кроме счастья.
      Я вспомнила про предательский шкаф в коридоре, который постоянно открывается, выбежала, распахнула его. Оттуда вывалилась резиновая Сюзи. Мне подарил эту игрушку Рене, когда я назвала его девочкой. Он заявил, что с этого момента я буду спать с ней. И я в самом деле попробовала это. Потом привыкла. От нее, по крайней мере, не разило козлом, и она рассказывала мне интимные подробности своей гнусной жизни.
      Я лихорадочно отстегнула руки, ноги , голову, все это вместе забросила на антресоль. Теперь уже дверца шкафа не может меня выдать.
      Я всегда одна. У меня нет подруг. Женщины, по-моему, еще хуже мужчин.
      И когда я увидела Вадима, мне показалось, что он чуть напоминает мне отца. Я, к сожалению, на отца не похожа, у него северный тип француза, он из Кале.
      Я перестала думать о том, что жду Вадима как свой единственный шанс, после двух бокалов виски мне было уже на все наплевать.
      Но, если честно, Вадим может быть и для меня хорошей партией, хотя бы уже потому, что он не знает про меня того, что могут знать или узнать про меня французы. Я редко вспоминаю о том, как именно я выживала, как скиталась с цыганами, как спала в подъездах, как в четырнадцать лет узнала, что такое мужчина. Но я ни о чем не жалею, все это дало мне не только жизненный опыт, но и превосходство над запипишками, которые с детства одеваются в галерее Лафайет. Уж им-то уготованы мужья с рождения, а я должна думать обо всем сама. Но еще раз повторяю, что я не жалею: я живу в самой респектабельной стране мира, и оттого, что я не дала себя погубить сразу, эта страна меня оценила, стала уважать, и теперь я чувствую себя ее хозяйкой. Я тоже одеваюсь в галерее Лафайет, в магазинах Самаритен или у Рифайл, если пожелаю когда-нибудь что-то из ряда вон выходящее или меховое. Но у меня есть главное, чего нет у папенькиных дочек: у меня есть свобода духа и свобода выбора. Именно поэтому, занявшись трудностью предприятия, я позволила себе влюбиться в этого русского.
      Я, кажется, не заметила, как все-таки плюхнулась на кровать и смяла ее. А и черт с ней, пусть думает, что хочет.
      Но вот и звонок, кажется, это он. Ну что ж... я в последний раз поправила прическу перед зеркальцем и открыла дверь. Все свое усилие воли направляю на то, что бы улыбнуться и казаться приветливой, и это мне удается.
      Вадим входит с цветами. Это не принято во Франции, но приятно. Я сама покупаю себе цветы, когда хочу, чтобы моя квартира преобразилась.
      Он входит с видом хозяина в гостиную и оглядывает ее. Взгляд его несколько затуманивается, потому что он не видит сразу кровати. Вот они, самцы. Я ведь все понимаю не хуже него, но у меня две комнаты, вторая спальня, и если он будет себя хорошо вести, ему еще предстоит побывать там.
      Когда он вошел, я почувствовала, что моя квартира слишком мала для нас двоих. Он казался огромным и неуклюжим и производил впечатление полного покупателя, который вошел без нужды в крошечную фарфоровую лавку.
      Но он пришел далеко не без нужды. Ему надо устроиться, и он ищет женщину для пристанища. Если кто и осудит его - не я. Он красив. А мы все так несчастны.
      Он моложе меня на три года, но я сразу не открыла ему свой возраст, мужчина ведь - существо с бесконечными комплексами, и хотя оптимально я ему, конечно, подхожу и все, кроме юности, у меня есть, он бы поморщился. Глупый, девичьи штучки с лихвой заменят жизненный опыт и умение ориентироваться во Франции, да и вообще в жизни, а не это ли ему сегодня в этой чужой для него стране больше всего нужно, ведь одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он убежал из России, убежал из своей страны, потому что, хотя и занимался там какими-то мелкими спекуляциями, выжить все равно не смог и теперь приехал попытать счастья на Западе. Но здесь другие законы. Он уже не рассчитывает на свои силы, а ищет обыкновенную бабу, чтобы и накормила, и обогрела, и дала, и еще делишки его устроила. Мне не нравятся такие мужчины, но ведь других не бывает...
      Сначала мы сидели за столом, он хотел музыки, но алмазный диск все время выскакивал, потом наконец получилось. Музыка была так себе. Года полтора назад я купила этот диск.
      Он пригласил меня танцевать, почти немедленно обнял и положил голову мне на плечо. Когда это произошло, я вдруг забыла все о том, что я думала в этот вечер, мне стало снова хорошо, я уже опять уверилась в том, что так будет всегда.
      Я притянула его к себе и расстегнула ему пуговицу на рубахе. Раздевать его всего не имело смысла, достаточно было расстегнуть только одну пуговицу, и "процесс, - как говаривал его соотечественник, великий отступник двадцатого века Горби, - пошел".
      Когда мы, измучившись, насладились друг другом, было уже далеко за полночь, я положила его на спину, а сама легла рядом, после чего включила свет, бьющий с потолка на кровать.
      Потолок моей спальни зеркальный, поэтому мы имели возможность смотреть на ладную парочку в духе Родена прямо на потолке.
      До визита Вадима этот зеркальный потолок меня раздражал, а сейчас я его использовала по назначению. Я повернула рычажок, и одно из зеркал стало опускаться над нашей кроватью, и, когда оно приблизилось достаточно, я забралась на Вадима, потому что мне так больше нравилось, а, может быть, сказалась бездарная привычка жизни с Сюзи, и наша страсть вспыхнула с новой силой. Я понимала, что была неотразимой.
      Потом я выключила лампы, оставила только световую дорожку на полу, провела его в ванную, где сама осторожно вымыла.
      Потом, когда мы устали в очередной раз, я включила вентилятор и, обдуваемая одной с ним струей теплого воздуха, приподнялась, чтобы дотянуться до холодильника. Холодное пиво - это как раз то, что нам обоим было теперь нужно.
      - Занятная игрушка, - сказал Вадим, показывая на зеркало, уже занявшее свое место на потолке.
      Он встал, взял сигарету, прошелся раздетым по квартире, он искал спичку, увидел полку на кухне, сказал, что прибьет, я дала ему молоток, и очень забавно было, вероятно, смотреть на раздетую парочку, которая в третьем часу ночи, грохоча на весь дом, прибивала в кухне полку. Он прибил ее выше, чем я могла дотянуться.
      - Ничего, - сказал он мне, - я тебе всегда помогу.
      И от этого его "всегда" мне стало вдруг удивительно хорошо.
      Потом он захотел выйти на балкон, чтобы посмотреть на Эйфелеву башню, она для него все еще в диковинку.
      Потом мы снова пошли в спальню, он оставил меня на секунду, увидел на стене ружье, снял его, согнул ствол, увидел патрон, распрямил ружье и приложил к своей голове. Рука его лежала на курке. Хотя патрон он только что вынул, и он лежал передо мной, было все равно неприятно. Я заставила его вложить патрон обратно и повесить ружье на место.
      Наша любовная история после этого вечера стала развиваться стремительно. Затуманенное было неверием и жизненным опытом чувство вспыхнуло вновь, и две недели я была опьянена любовью настолько, что не могла даже думать о занятиях. В институте пришлось искать замену, потому что на занятия я ходить не могла. Вадим был у меня ежедневно, а в котороткие минуты между порциями постели мы с ним вели бесконечные диалоги о нашей, как водится в таких случаях, будущей жизни. И чем больше они продолжались, тем более я трезвела, понимая, что Вадим - это совсем не то, что должно было быть рядом. Но выбирать не приходилось. Я уже была благодарна провидению, что хоть ненадолго не одинока.
      Вадим говорил с апломбом, который я сперва принимала за мальчишество, но, когда он несколько раз повторял одну и ту же пошлость, мне становилось тоскливо.
      Мой счет в банке таял довольно быстро, потому что мне хотелось постоянно баловать моего мальчика, а он не зарабатывал ничего. В конце концов, во мне стала засыпать любовница и стала пробуждаться практичная француженка. Я как-то сказала Вадиму об этом. На следующий день он принес мне тысячу франков. Это показалось мне странным, но я не подала виду. Случай помог мне. Из его пиджака, пока он валялся в кровати, выпала кредитная карточка на имя китаянки, которую он кадрил на занятиях, и мне все стало ясно.
      Но какая женщина, особенно умная, а я себя таковой считаю, тотчас же даст мужчине знать о своем открытии? К тому же я все еще была влюблена, а в этом состоянии трудно рассуждать логически. Я стала себя упрекать в том, что вела с ним неосторожные разговоры о деньгах, и он вынужден был пойти на этот шаг, чтобы не потерять меня. Это было глупо, но это было единственное, что я хотела, чтобы пришло мне в голову. Я тогда сумела убедить себя, что он меня любит, к тому же в этот вечер он заявил, что хочет ребенка.
      Я не буду описывать эту ночь. Она была моей и только моей.
      Утром он читал газеты, пил кофе и курил, Вдруг позвал меня и спросил:
      - Ты можешь позвонить в Военное ведомство Фрации и сказать им, что я могу, вернее, что мы можем помочь им? Помочь решить вопрос с танками.
      Я удивилась. Он показал мне заметку, где было сказано, что Россия продает свое вооружение заинтересованным странам.
      Я никогда не была коммерсантом, но я не подала виду. Я позвонила, и за три процента комиссионных мне поручили совершить эту сделку. Вадим немедленно составил факс, и мы его отправили в Россию.
      Через две недели я сама выехала туда, имея в кармане бумажку с телефонами и адресами людей в Москве, которые мне могли помочь.
      Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что должна вернуться с победой, потому что поражение мое было бы равносильно потере счастья. И не только потому, что эта сделка сулила хорошие деньги, а еще потому, что тогда я сумела бы доказать Вадиму свои возможности.
      А насчет китаянки он заявил мне, что я порю чушь. И я была бы абсолютно счастлива, если бы его слова оказались правдой хотя бы наполовину. В подтверждение их он вовсе перестал сидеть с ней на занятиях и почти не общался, во всяком случае, при мне. Но зато по ее взглядам, методичным и расчетливым, бросаемым на Вадима, я понимала, что все далеко не так просто. Я ведь женщина, у меня есть на такие дела чутье.
      Мне было тревожно.
      Вадима сегодня не было на занятиях. Хотя он предупреждал меня, что его не будет, мне было все равно беспокойно. Китаянка, негласная заложница возникшей ситуации, на занятиях была, и поэтому, по правилам игры, моя повседневная и хроническая ревность к ней должна была быть усыплена. Может быть, оно и должно было быть так, но сегодня китаянка, сидя, как всегда, напротив меня, приятно улыбаясь, излучала такую силу, как будто владела неведомой мне тайной. Я с трудом довела до конца первый час занятий.
      Сегодня она была одета в неприлично прозрачную даже в терпимом ко всему Париже кофточку, и под этой кофточкой каждый, кому это хотелось, мог увидеть и ее грудь, и шею, и даже мышцы, идущие от ее ключиц к груди. Все это вместе и каждая открытая взорам посторонним деталь ее тела насмехались надо мной, ибо были сильнее меня.
      Сегодня для меня был плохой день. Я была несобранной и не могла сосредоточиться ни на чем. В конце концов, сославшись на нездоровье, я ушла с занятий. Это стоило мне двадцать пятого предупреждения, потому что я не отметила профессорскую карточку, и день занятий остался незаполненным, а значит, неоплаченным. Но мне было наплевать на это. Мне было плохо.
      Я вышла на Рю де Флер, повернула на Роспай и тут только почувствовала холод. Я запахнула свою куртку и поблагодарила Бога, что догадалась с утра надеть брюки. Спускаться в метро не хотелось, а гулять было теперь не холодно.
      Не знаю почему, я потащилась на Монпарнас, прошла несколько магазинчиков Тати, куда заходят только русские туристы и безработные, веселый клошар выпросил у меня пятифранковую монету. Повернула обратно, перешла на другую сторону и нечаянно оказаласьу длинной стелянной стены дорого ресторана, он рядом с кафе "Космос".
      Ресторан назывался "Аллер". Я никогда здесь не была, да и теперь не собиралась заходить, потому что вряд ли обед здесь стоит даже днем менее пятисот франков, а швырять деньги я не люблю. Вход в него был со стороны улицы Вовин.
      Возле брассре продавались жареные каштаны по три, пять франков пакетик, и прямо около лотка стоял художник, малевавший что-то на коробке из-под ботинок. Я не люблю таких нарочито "одержимых" уличных мазил. Рисовать ему не на чем, ни дать ни взять - Утрилло! Я люблю каштаны. Ими можно быстро утолить голод и до вечера шляться, чтобы потом уже основательно поесть дома; у меня забит холодильник, но я не гурмэ, я гурманка, люблю безудержно, хорошо и вкусно поесть и почти не забочусь об изысканности блюд.
      Возле "Аллер" остановился большой белый автомобиль, из которого вышел толстый маленький человек в коричневом костюме и шляпе. судя по его виду и по цвету кожи, это был китаец. Меня, как это и понятно, несколько раздражало теперь все китайское, потому что оно непроизвольно рождало в моей голове цепь ассоциаций, приводящих к моей сопернице, что я не заметила сама, как уставилась на него пристально, а он, истолковав мой взгляд, видимо, как желание войти в ресторан, открыл ресторан, улыбнулся и предложил мне сделать это. Не знаю сама для чего, я вошла.
      В моих действиях не было, да и не могло быть никакой логики. Я просто вошла и, уже войдя, сообразила, что у меня вряд ли с собой больше двухсот пятидесяти франков.
      Я села за столик у самой двери, а он прошел в зал.
      "Может быть, ресторан развеет меня", - подумала я, и тотчас же ко мне подошел официант.
      Я лихорадочно вертела в руках меню, стараясь выбрать, что попроще, в конце концов соорудила себе сносный обед, с трудом уложившись в намеченную сумму.
      Официант почти немедленно принес мне два ломтика дыни с кремом и, сосредоточившись на ней, я не сразу заметила чей-то пронзительный взгляд. Я подняла голову, уже зная, что я увижу, поэтому сделала это незаметно. На меня смотрели полные ужаса глаза Вадима. Он, конечно, никак не ожидал, что я появлюсь здесь во время собственной лекции, да и вообще здесь. Он, может быть, решил, что я за ним следила специально, но ни один мускул не дрогнул на моем лице, а это, поверьте, далось мне очень трудно. Я сделала вид, что не заметила его, а когда краем глаза взглянула в его сторону, то увидела, что он сидит спиной к моему столику, и это для того, конечно, чтобы было как можно меньше шансов быть мною замеченным. Я смотрела на его спину и видела, как она напряжена. Рядом с Вадимом сидел тот самый китаец, который загнал меня в ресторан, и что-то вещал ему. Его французский был для меня как говор пингвина.
      Безудержная разгадка ситуации осенила меня. Конечно, этот китаец - ее папа, а этот молодой человек, мой Вадим - ни больше ни меньше как его будущий зять. Я взирала на эту семейную идиллию равнодушно, отбрасывала палочками пленки с залитых соусом гринуй и нисколько не удивилась, когда дверь ресторана распахнулась и мимо меня к их столику, улыбаясь, как принцесса, проплыла моя фантастическая соперница. Мне было мрачно и неудобно, но я не могу не быть объективной и не отметить совершенство ее движений, походки, манер; ее рост, ноги, бедра, шея, талия, цвет кожи, умеренный макияж были совершенны настолько, что будили во мне бешенство.
      Расплатившись, я выкурила прямо тут же за столиком сигарету и тотчас же отправилась к себе на Пляс д,Итали. Моего спокойствия хватило только до подъезда дома и на то, чтобы вымученно улыбнуться консьержу. Он что-то спросил, открывая дверь, но, по счастью, дверь лифта была открыта, я вскочила туда и почти тотчас же со мной случилась истерика. Я не могла уже нормально выйти из лифта, я выползла из него и с трудом открыла дверь ключом, который, сволочь такая, застрял и никак не хотел поворачиваться. Я готова была уже снова спуститься и подняться по другой лестнице, чтобы войти через балконную дверь в свою спальню, но вновь видеть добродушного консьержа мне было тяжко.
      И вдруг мне стало на секунду хорошо, очень ненадолго, но ровно настолько, что я успела снять верхнюю одежду, притащить в спальню все виски, которое у меня было, и включила видео. Я не так уж люблю его смотреть, но мне хотелось ни о чем не думать. Я начала пить. Видюшник показывал какой-то фильм про волков, и я еще не совсем пьяным сознанием подумала, что какой бы я теперь фильм ни смотрела, все будет рождать во мне неприятные ассоциации с моей нынешней жизнью. Я выпила еще бокал виски, отвлеклась от телевизора, оглядела спальню и опять увидела на стене ружье. Мне стало вдруг страшно. Я выпила еще виски, но все думала, думала, теперь уже окончательно не глядя в телевизор. Какой-то страшный сон сморил меня, мне стало вдруг удивительно хорошо, но только ненадолго, потому что потом вдруг затошнило, и я еле добежала до уборной. Я не знаю, как я вернулась в свою постель, но в ней, несмотря на головокружение, несмотря на то, что все еще мутило и болела голова, морально мне было чуть-чуть получше, а к тому же когда я еще вспомнила, что завтра суббота и не надо идти в институт, я успокоилась совершенно. Краешком сознания я уловила, что автоматически выключился видюшник, и, нажравшись разных таблеток, отключилась сама.
      Утром я проснулась необычно рано и, зная, что в таких случаях надо делать, тотчас же полезла в горячую ванну, взяв с собой из холодильника пару стаканчиков сливочного мороженого с шоколадом. В ванне я некоторое время забавлялась с душем, и, как ни странно, это почти привело меня в норму. Мое тело расслабилось на некоторое время, перестало требовать запрещенных яств, а мое отравленное алкоголем и таблетками сознание отключилось от Вадима.
      Полчаса очень приятной процедуры, и я была свежа, как листья салата. Теперь надо было придумать, как убить время, и я решила заняться осмотром своего гардероба. Но уже через час это занятие мне наскучило. Я все скомкала, сунула обратно и плюхнулась в кресло.
      Волна обиды снова стала подступать к горлу, и, чтобы не разреветься, я решила одеться получше и прошвырнуться по улицам. Но судьбе в этот день было угодно еще раз сделать мне больно. Я почти немедленно остановилась возле витрины небольшого китайского магазинчика, в которой висел большой плакат, изображающий европейского молодого человека и китаянку, которые куда-то мчались на своей яхте. Это невинное совпадение произвело на меня сильное впечатление.
      Я отошла от своего дома всего на несколько кварталов и опрометью бросилась назад. Никогда время не шло так медленно, как в те короткие секунды, что я бежала домой.
      Перед самым моим домом мне под бок - опять перебегала где попало ткнулся серебристый "Ситроен", и от боли, от обиды, от унижения, от одиночества я заплакала теперь уже так горько, что села тут же на тротуар и закрыла лицо руками.
      Из "Ситроена" меж тем вышла почтенных лет дама, подошла ко мне, постояла около чуть-чуть, а потом села рядом.
      - Меня зовут Лидия, - сказала она.
      - А меня Мелони, - ответила я и, неожиданно для себя зарывшись в ее шарф своими перемазанными косметикой губами, глазами и мордой, заревела снова, но уже эмоционально иначе, так, как это делает существо, надеющееся на защиту более сильного.
      - Я вас не очень ушибла? - спросила Лидия.
      - Нет, конечно, не беспокойтесь, тут дело в другом.
      - Я это вижу.
      Мы довольно долго перебрасывались репликами, пока не сообразили обе, что вовсе не хотим так быстро расставаться. Мы сперва посидели в ближайшем кафе, потом в машине Лидии, а затем поднялись ко мне.
      Когда мы распрощались (и я до сих пор не знаю, фея это была или моя мамочка приходила), был уже очень поздний вечер. Я проводила ее до машины, мы поцеловались, и она исчезла, не оставив адреса, потому что у нас обеих было ощущение, что мы знакомы давно. Проводив ее, я поднялась домой, легла в кровать и заснула спокойно и безмятежно. Утром должно было наступить воскрешение - первый за последнее время диманж, который я проведу без Вадима.
      Утром, проснувшись, я вспомнила вчерашний день, свою истерику, прогулки, Лидию, серебристый "Ситроен"; постепенно в моей памяти стали всплывать обрывки нашей вчерашней беседы.
      - Ты плачешь, говорила она, - потому что сегодня последний день в тебе живет рабыня. А она живет только в тех, кто думает, что время встало. Ты забыло, что наступит другой день, завтра ты проснешься госпожой и будешь сама решать, миловать тебе твоего Вадима или нет.
      - Откуда вы знаете, как его зовут?
      Глупый вопрос, я наверняка за всхлипываниями тысячу раз произносила его имя.
      Она погладила меня по волосам и сказала:
      - Я тоже была наивной и маленькой когда-то, только мне было в то время семнадцать и у меня уже была дочь. Я ее сделала от того, кого я безумно любила. Мы расстались тогда же, когда у меня появился живот. Это было сорок лет назад.
      Она закурила сигарету, и я тоже.
      - Да, но моя глупость и мое рабство усугублялись тем еще, что в то время я жила в Бразилии и верила в коммунизм.
      Тут я расхохоталась, а она ободренно продолжала:
      В моей жизни было много всего намешано: Бог, зарубежье, борьба, любовь, Стелла, а я ведь, между прочим, полька по национальности. Мои родители эмигрировали во Францию в год моего рождения. А я вот выросла и решила туда вернуться, потому что уверовала, что можно грязными руками построить рай. Дочь, у меня, правда, хватило ума оставить у моей матери в Париже.
      В Варшаву я приехала одна, спала там на клопином одеяле с двадцатьюпятьюсвечовой лампочкой в коридоре и все ждала, когда он придет, этот коммунизм.
      Я была с пятнадцати лет актрисой. В Бразилии я пела и играла, не без успеха, в театре. Я была очень хорошенькой. И вот пошла я в Варшаве устраиваться на работу, потому что очень хотелось быть немедленно полезной новому обществу. Мне говорят: "Нет, сперва зарегистрируйтесь в НКВД". Я спрашиваю: "А что это такое?" Меня приняли за сумасшедшую, ибо не знать, что такое НКВД, было невозможно. Это тайная полиция, с террористическими правами, неотъемлемая часть того общества. Она на улицах арестовывала, била прилюдно. Я пришла в НКВД зарегистрироваться, чтобы меня легче было арестовывать в случае надобности, а девочка-паспортистка мне говорит: "Как только я вас зарегистрирую и документы подпишут у начальства, вы перестанете быть француженкой и вас выгонят из гостиницы. Где вы жить будете?" Ее звали Ига, эту паспортистку. Она привела меня в свой дом, и там я увидела ее брата, впоследствии моего мужа.
      Если ты филолог, Мелони, ты знаешь его имя, оно хорошо известно в Сорбонне. А тогда он был загнанным страхом, арестом родителей, гибелью в концлагерях родственников двадцатилетним грустным мальчишкой. Я этого мальчишку превратила в Мужчину, в мужа, сделала его известным, родила ему двоих детей, увезла его во Францию. Если ты спросишь, счастлива ли я, я скажу: да, и я не думаю, что слишком дорого заплатила за свое счастье.
      Однажды я выступала на сцене, и мне показали высокого старика в ближайшей ложе. Это был тогдашний премьер- министр Польши Циранкевич. Не успел он подумать о хорошенькой девочке, да еще французского происхождения, как меня тотчас же к нему и привели, а я вместо того, чтобы потупить очи перед власть предержащим, начала разглагольствовать, что тот коммунизм, который они тут построили, ничего не имеет общего с тем, о котором они говорят. Я, конечно, играла с огнем, но Циранкевич меня не тронул. Однако мне приклеили ярлычок: "социально опасная эмигрантка", а тут еще Жо сделал мне предложение. У каждого, моя маленькая Мелони, свой чемодан проблем, говорила Лидия, - у каждого проблемы очень серьезные, потому что самая серьезная - это только твоя собственная проблема, но ведь тебя не гонял голой по кабинету министр безопасности Польши Анжеевский, хотя если бы ты существовала в его времена, то, может быть, и гонял бы, он любил красивых женщин... В общем, так,- она вдруг приняла решение, - нос не вешать, завтра с утра встать и сказать себе: "Я сильная!" Если не поможет, взять ремень и себя отхлестать. Между прочим, когда мы с мужем и крошечным Полем вырвались из этого ада арестов (причем оба нелегально: я - на гастроли, он - в командировку), нам было хуже, чем тебе теперь, потому что, когда мы оказалисьь в Париже, нас тут же стали называть коммунистами и требовали, чтобы мы убирались назад в Польшу. Все время уходило на бесконечные разговоры в префектуре полиции. Ты знаешь, в какой мы оба были депрессии? У нас не было французских виз, а в Польше нас бы немедленно арестовали.
      Сейчас об этом хорошо говорить за чашечкой кофе, тогда я только плакала.
      И его, и мои родители нас прокляли, и его, и мое государство нас не приняло. И только потому, что мы оба не предали друг друга, мы победили, и в знак нашей победы мы через несколько лет родили Сабину. Между прочим, завтра диманж, и вся эта банда с мужьями, женами и внуками заявится к нам с Жозефом. Я тебе все это рассказываю для того, чтобы ты не думала, что за всеми светящимися окнами парижских домов живут только счастливые люди. Каждый несет свой мешок картошки, и каждый мешок тяжел по-своему, но я на своем мешке нарисовала красивые полосы и рожицы, и от этого всем вокруг кажется, что мой мешок немножко легче.
      Он позвонит тебе завтра, - сказала Лидия, оторвавшись от своего рассказа. - Будь с ним мягкой, приветливой и участливой. Ты только тогда сможешь судить мужчину, если сама будешь с ним абсолютной.
      Я так увлеклась, что в этих воспоминаниях о вчерашней встрече даже послышался Лидиин голос, и не заметила, что давно уже звонит телефон, и, не торопясь, встала с пола, где я рассматривала какие-то альбомы, и пошла к нему через всю гостиную. Он звонил долго, но я особенно не спешила, потому что прекрасно знала, кто это звонит.
      Я обезоружила Вадима тем, что была с ним приветлива и нежна. Он терялся в догадках: видела я его вчера в ресторане или это ему показалось. И он не узнал о том, как я страдала в эти дни, и за это приобрела силу и право им распоряжаться. Он сейчас придет? Хорошо. Он захочет со мной спать? Великолепно. Я буду с ним восторженна и влюбленна. Он придумал мне поездку в Россию, чтобы мы могли заработать денег? Прекрасно. Я сделаю это с удовольствием, более того, для него и для нашего будущего. Отныне я никогда не забуду, что он мужчина, как это ни парадоксально звучит. А вообще, если честно сказать, я ужасно по нему соскучилась, по его телу и его ласкам. Надо бы забраться в ванну до его прихода, чтобы снять лишний стресс.
      Я стала раздеваться и все, что на мне было, бросила в машину стирать, и колготки, между прочим, тоже, хотя говорят, это дурной тон - стирать колготки. Пусть так, но они, те, что я ношу, стоят не менее пятидесяти франков.
      Я пошла в ванную, где включила мой любимый душ, купленный когда-то в Италии. Меняя конфигурацию струи, я гладила ею себя по всему телу, а когда она стала наконец упругой и устойчивой, легла в ванну на спину, закрыла глаза и укрепила душ таким образом, чтобы мне было комфортно. Лампа в ванной постепенно стала гаснуть и вскоре превратилась в мерцающую звездочку. Создалась очень благоприятная для отдыха и снятия напряжения обстановка, и теперь я думала обо всем на свете легко и беззаботно.
      Через полчаса я включила свет, привела себя в порядок и оделась. Я чувствовала себя сильной.
      Когда пришел Вадим, он вдруг не выдержал и сам заговорил о том, что у него было с этой китаянкой, вернее, с ее папой. Я мочала и, взяв его руку, трогала ею себя. И мне теперь стало безразлично все китайское. У меня дома даже где-то валялись нунчаки, которые отец когда-то привез из экспедиции.
      Он научил меня управляться с ними. Это искусство пригодилось мне два или три раза за мою жизнь. Зачем отец научил меня этому, я не знаю, но в жизни нет ничего случайного. Однажды я неизвестно для чего взяла их с собой и вышла вечером на прогулку, так тотчас же ко мне пристал какой-то мерзавец, и я этими нунчаками ткнула ему туда,где у этой дряни были глаза. Второй раз, когда у меня угоняли машину, я пожертвовала задним ее стеклом, с силой метнув вслед удаляющейся машине скрепленные цепочкой палочки. И весьма удачно, потому что нунчаки пробили стекло и сломали угонщику шею. А в третий раз, когда Дени привел ко мне шлюху. Ему хотелось посмотреть, как я буду с ней управляться. Я не знаю, срослась ли у него сейчас шейка бедра или он до сих пор ходит на костылях.
      Через два дня я должна была ехать в Россию, а эти два дня мы провели с Вадимом большей частью в беседах.
      Нунчаки я с собой в Россию решила не брать.
      Месяца полтора длилась моя странная поездка в Россию. Советские танки приплыли, наконец, в Марсель. Это была первая партия в двести машин, и, судя по всему, она удовлетворила наших экспертов, во всяком случае, уже через два дня они дали добро.
      Счет Министерства обороны России был разморожен, а я по праву получила три процента за организацию сделки.
      Прежде чем позвонить в Париж Вадиму в свою собственную квартиру на Пляс д,Итали ( он в мое отсутствие жил там), я на его кредитную карточку перевела половину заработанных денег, что-то около пяти миллионов франков.
      Теперь мы оба были богатыми и вполне могли быть счастливыми. К тому же я уже знала, что беременна. Думаю, что это случилось тогда, два месяца назад, я уже рассказывала об этой ночи.
      Пока я ждала экспертизы, время шло, и я решила поехать в Париж, потому что очень соскучилась.
      С Гар де Лион я взяла такси, привыкла, что в России меня все время возили на машине. Я остановила его возле дома и посмотрела на часы.
      Был вечер, и наверняка мой Вадим теперь дома. Окна квартиры выходили сюда, на эту улочку, и я уже было вознамерилась крикнуть ему, чтоб шел меня встречать, но не успела. Гарсон де порт, он же консьерж, распахнул дверь и улыбнулся. Теперь кричать Вадиму было невозможно, потому что неприлично.
      Гарсон донес мою сумку до лифта, и я поехала на свой этаж. Лифт остановился, я вышла из него и почти немедленно почувствовала запах, который мог бы обмануть мужчину, но не меня. Около моей двери пахло китайскими духами. Я готова была поклясться, что они там, хотя это и было невероятно.
      Я сжалась в комок, но тут же истерично рассмеялась. Я готова в этой жизни ко всему и не хочу быть кроликом, я была, скорее, похожа в этот момент на кобру, разъяренную кобру в красивом жабо.
      Отдавая себе отчет в том, что я делаю, я спустилась на лифте, а когда удивленный гарсон полюбопытствовал, что случилось, ответила:
      - Я забыла ключи. Кстати, а вы не знаете, где Вадим?
      - Я не видел его сегодня, мадам, - сказал он и я поняла - не врет. В конце концов место привратника не обязывает его сидеть целый день сиднем.
      - Я оставлю сумку у вас, - сказала я, - а сама попытаюсь пройти через балкон, если не получится, поеду к подруге.
      - Может быть, вам помочь, мадам? - спросил гарсон.
      - Нет, не стоит, я все сделаю сама.
      Я стала подниматься по внешней лестнице в свою квартиру. Балконная дверь была приоткрыта, и я ясно услышала то, что хотела услышать, а именно возгласы, которые издают все возлюбленные, занимаясь вполне определенным делом.
      Я даже не заглянула в комнату. Зачем? Я слишком себя люблю, чтобы воочию убедиться в том, что она лежит теперь в моей постели, запахнув свои бархатные глаза.
      Мне не стало плохо, и я даже решила пошутить, я подумала, что будет, если я прямо сейчас на балконе разденусь и подлягу к ним в постель?Она-то заверещит, это понятно, а вот как будет себя вести он? Он, который сказал, что хочет от меня ребенка?
      Я еле себя принудила не делать этого, потому что в таком случае у меня не будет права поступить с ним при случае так же, как он того заслужил.
      Секунду примерно я проигрывала ситуацию, мне снова захотелось войти, но теперь уже для того, чтобы снять со стены ружье и попугать их, но, понимая, что это бессмысленно, я решила, что моя ситуация, несмотря на внешние атрибуты проигрыша, более выигрышна, чем у Вадима. На китаянку мне было наплевать. В таких случаях говорят, я не помнила, как оказалась на первом этаже, но я прекрасно помнила, как я шла и о чем думала. Я спустилась к гарсону, попросила его вызвать такси и вскоре была уже снова на Лионском вокзале.
      Я была потрясена, я устала, я хотела спать, я взяла спальное место и утром была в Марселе.
      Я позвонила Вадиму как ни в чем не бывало, и он немедленно выехал в Марсель. Я сняла номерок в гостинице, где стала приводить себя в порядок, насколько это было возможно после долгого отсутствия.
      Я заготовила для Вадима речь, в которой не было слов ревности, я заказала ему самых любимых и изысканных блюд, разбросала по номеру цветы, купила себе очень приличную одежду, такую, в которой я буду для него новой.
      Я зашла в ванную и сбросила с себя все, что на мне было. В ванной висело во всю стену большое зеркало, так же, как и в квартире, и я придирчиво стала рассматривать каждую клеточку тела.
      Немного потягивало грудь, признак того, что у меня будет ребенок, соски чуточку набухли и стали походить на бутоны роз, грудь стала упругой и, хотя я ношу размер лифчика 95-С, стояла, готовая ко всему.
      От груди к бедрам я медленно провела руками по талии и осталась собой довольна. Никаких ямочек, жировиков, шероховатостей не было. Я опустила руки по бедрам ниже, сомкнула их и провела пальцами вокруг живота. Никаких признаков беременности, но я уже чувствовала в себе вторую жизнь.
      Я стала опускать руки и вдруг обнаружила на левой ноге крошечный синяк. Я виновато улыбнулась сама себе. Если спросит, я, конечно, скажу Вадиму, что ударилась, когда залезала в танк, но сама себе-то я врать не буду. Сделка, которую я совершила для него, трбовала известных жертв, и эти жертвы не были чрезмерными. Офицерский корпус России за исполнение контракта по продаже танков пожелал "поиметь" настоящую француженку. Двум высшим военным чинам, от которых зависело все сделать побыстрее, я дала такую возможность. Я не могу сказать, что я очень себя за это осуждаю, в конце концов, Бог мне судья, к тому же они были галантны, а у меня в коллекции появились русские офицеры.
      Хотя теперь во Франции время осеннее и в Марселе прохладно, я накрасила ногти на ногах, по странной прихоти моего Вадима. Ему нравилось брать мою ногу и разглядывать каждый пальчик.
      Но мои пятки и стопы меня не удовлетворили совсем. Пятки были шершавыми, а стопы сбиты мозолями, надо немедленно лезть в ванну и распарить их как следует. Я устала в России, и это отразилось на моих ногах.
      К лицу я своему отношусь придирчиво, но если я сейчас сделаю гетриоллиевый компресс, оно будет выглядеть значительно свежее.
      Примерно через три часа я в последний раз взглянула на себя в зеркало и осталась собой довольна. На меня из зеркала глядела ухоженная, даже дорогая женщина с простыми, но не дешевыми украшениями, в славном платье и туфлях на высоких каблуках для гостей. Ходить в таких туфлях по улице неудобно, но принять кого-то дома очень эффектно. В таких туфлях я кажусь высокой, хотя на самом деле я среднего роста, но в Вадиме два метра красивого мужика, и надо ему соответствовать.
      Раздался телефонный звонок, звонил мой новый знакомый из военного ведомства Франции. Он был настолько доволен произведенной сделкой, что предложил мне, вместе с Вадимом, конечно, совершить небольшую прогулку по Марселю на одном из танков. Это ему было нужно и для рекламы, и для удовлетворения чувства неотреагированного хулиганства. Он любил эффекты. Я тоже, но я не мужчина, поэтому я была вынуждена сказать, что посоветуюсь с мужем.
      Через час появился Вадим с букетом роз. Он был приветлив и мягок и не очень-то старался доказать, что он такой, как всегда. Может быть консьерж сказал ему, что я приезжала. Но это вряд ли, у нас в доме так не принято.
      Я понимала, что Вадиму мешала быть естественным его тайна, которой он не мог со мной поделиться, хотя единственная его тайна написана у него на физиономии: он продолжает искать кого-то повыгодней, а меня держит в резерве. Разве мог он поверить, что у меня получится мой бизнес-вояж?
      Я не настаивала, а он не утверждал, что он такой же, как полтора месяца назад. Я отдала ему его кредитную карточку, и он машинально сунул ее в карман. Я сказала ему, что нас пригласили покататься на танках. Он согласился.
      Как будто он даже доволен тем, что наша интимная встреча откладывается до вечера.
      Мы поехали в порт, а потом провели очень пикантный вечер с фейерверком, катаясь на тяжелойгрохочущей машине по залитому разноцветными огнями городу.
      - Хотите поводить советский танк, мадам? - спросил меня водитель.
      - Конечно, - сказала я, - но как это делается?
      - Ну, это очень просто, - и он показал мне две ручки, которые давали движение. Хорошо придумано.
      Вадим думал не обо мне, я это чувствовала, ему было на все наплевать. Я перелезла на место водителя. Он даже не помог мне. В конце концов, когда у меня тоже уже было готово испортиться настроение, он вдруг повеселел. Эти мужчины всегда так: чтобы привести себя в нормальное состояние, должны извести женщину.
      Я сидела на месте водителя и во все глаза смотрела в смотровую щель, которую он раскрыл до возможных пределов, чтобы увеличить мне обзор, и поминутно перехватывал у меня рычаги управления, когда я ошибалась или когда ему казалось, что мы вот-вот врежемся в витрину.
      Вадим сидел сзади и подавал реплики по-русски. Вскоре водитель снова занял свое место, и тут Вадим к нему нагнулся и что-то сказал. Что именно, за грохотом машины я не слышала.
      - Уи, мсье, - сконфуженно отозвался водитель, но, видимо, просьбе Вадима внял, машину остановил, открыл верхний люк, подтянулся, вылез из него и захлопнул его над самыми нашими головами. Последними словами его были:
      - Мсье, мне очень жаль, но у вас есть только полчаса.
      И вот тут Вадим наконец заключил меня в свои объятия.
      Я понимала, что Вадиму тоже сейчас плохо, ему надо со мной расплатиться за все, что я для него сделала. Мужчины считают, что могут расплачиваться так же, как и женщины. Я была готова быть великодушной и казалась почти счастливой, весело думала, что все, что он хочет, произойдет именно здесь стараясь сообразить, какую именно позу следует принять в этой железной коробке, но он что-то нащупал в полу и вдруг открыл нижний люк.
      Вот как, я и не знала, что из танка можно выходить снизу.
      Он вылез через узкое отверстие и стал вытаскивать меня. Я порвала свое платье, мои украшения рассыпались где-то, зацепившись за бесконечное холодное железо, но я осталась равнодушной к таким мелочам.
      Оставив меня лежащей на мостовой между гусеницами танка, Вадим снова полез в люк и снял с сидения попоны, которые положены были туда, чтобы нам было не так тряско ехать. В танке они не полагались. Попоны он подстелил под меня на землю, а сам лег рядом со мной.
      - Ну что, - рассмеялась я, - как ты это собираешься делать? Между мной и брюхом танка совсем нет места, а на боку тоже ничего не получится, я не могу разомкнуть ноги, может быть, мне одну ногу положить на люк, из которого мы вылезли?
      Он молча сопел и, насколько это позволяла теснота, пытался меня погладить. Я отвечала ему. Неожиданно стало совсем тихо, только чуть слышно потрескивали в рыхлом асфальте постепенно оседающие гусеницы.
      Наконец я поняла, что он хочет, он захлопнул люк, и мы сумели сделать то, что, не скрою, в эту минуту хотелось нам обоим... Я только думала о том, что приобретение - это та же утрата, ибо, приобретая реального мужчину, теряешь мечту об идеальном.
      Вадим вдавливал меня в марсельскую мостовую довольно сильно, он дышал ровно, только тело его было очень горячим. Но я еще не включилась, я была отчего-то холодна, и, когда он выдохнул в экстазе не мое имя, а имя китаянки, я почти не разозлилась.
      Теперь я хорошо знала, что потеряла его окончательно. Я ему не нужна. Я не постигла искусство владения мужчиной. Он меня не только не любит, но уже и не нуждается во мне, я ведь все сделала для него и теперь должна исчезнуть.
      И в ту же секунду я вдруг поняла, что тоже потеряла к нему всякий интерес. Я состоялась, и я победила. И мы друг другу, как платье, которое нравится, когда ты ходишь, облизываясь, вокруг витрины и ищещь деньги, чтобы его купить, представляешь себя в нем и когда, наконец, купишь, бывало, что в этой же коробке сунешь подальше в шкаф, ибо так долго уже носила его в мыслях, что и надоело.
      Я совершенно не могу вспомнить, что произошло, потому что я задумалась о своем и меня теперь не волновал мужчина, который, благодаря мне, удовлетворял свою плоть.
      Рев мотора нашего танка разбудил мое сознание. У меня мелькнула мысль: "Водитель вернулся, увидел, что нас нет, и решил ехать дальше один". Это было невероятно. Вадим тоже словно очнулся, и мы оба заорали, но, конечно, наши голоса не были слышны в машине.
      Резкая боль в ноге, как будто в нее вгоняла спицу пронеслась через все мое тело до самой головы. Вадим вдруг резко сполз с меня, через мою голову, как будто его бросила туда какая-то сила. Я потеряла сознание, то есть не то, чтобы потеряла, а вдруг ощутилаа себя будто бы отдельно от самой себя и от своего тела.
      Я ощутила себя в каком-то немыслимом саду, заливаемом волшебным светом. Свет этот приближался ко мне и становился все концентрированнее.
      Я слышала голос, и этот голос был сладостным и неземным, и, как я ни была поражена происходящим, я заметила, что в голосе, вещавшем мне, проскальзывали иронические нотки. Я не помню наверняка, что он говорил мне, но если он позволял себе шутить, то, видимо, еще не все потеряно.
      Только потом я поняла, в чем состояла шутка. Я открыла глаза и обнаружила себя в совершенно белой комнате, в которой без труда узнала стандартную двухместную больничную палату, начиненную бесконечным количеством медицинских приборов.
      Первое, что пришло в голову: реанимация прошла успешно. Я пошевелила ногами и руками. Это мне удалось, и я успокоилась: как будто, они были на месте.
      Шум листвы за окном и то, что я узнала комнату, подсказали мне, что и зрение, и слух у меня тоже в порядке. Позвоночник? Я поерзала, но и он оказался в норме. Тогда в чем же дело? Почему я здесь? Наверное, просто был шок, из которого меня вывели, вот и все. И теперь я могу идти, куда пожелаю.
      А где Вадим? Я повернула голову. Туалетный столик мешал мне увидеть того, кто лежал на соседней кровати.
      Я не решалась пока приподниматься и только тихо его позвала. Мой голос был непослушным, не моим и неестественно низким, но я успокоила себя, что это, вероятно, от курения и скоро пройдет.
      Вместо ответа я услышала с соседней кровати безудержное рыдание. Там плакала женщина, и голос ее в отличие от моего собственного показался мне знакомым.
      Тут уж я решила встать во что бы то ни стало с кровати, приподнялась, чтобы увидеть ее и узнать все сразу. Правой рукой откидывала одеяло, а левой придерживала свою непослушную грудь. Я еще даже не сумела ее нащупать, как какой-то звоночек рявкнул в моем сознании. Мои ноги торчали из-под одеяла и касались спинки кровати.
      "Я что, выросла? - испугалась я. - Почему они без маникюра? Что, смыли, и сколько дней я тут валялась?".
      Тут вдруг до меня дошло: это не мои ноги. Всемилостивый Боже!
      И даже не догадка, а озарение пронзило меня насквозь: да, там, где должна была быть моя грудь, ворсилась весьма импозантная мужская щетина.
      Мне вдруг стало все понятно. Действительно, мы оба потеряли сознание, наши души на мгновение вспорхнули в небытие, потом, словно парашютики, соединившись, камнем пошли вниз, возвращаясь в наши тела, но перепутали их. Перепутали? А может быть, так было задумано, почему-то же неземной голос вещал с юмором...
      Скорее ожидая подтвердить то, что было мне ясным, нежели увидеть что-то новое, я встала с постели. Я была совершенно раздетой и так и прошла в ванный отсек, где было большое, как в отеле, зеркало. Передо мной в зеркале, как я и ожидала увидеть, стоял Вадим.
      Со мной не произошло шока. Наверное, женщина должна быть готова и к такому. Подумалось только, что управлять таким телом мне будет сперва тяжело, но я сумею, это так же, как водить "Роллс" после "Cитроена".
      Но отчего это, глядя в зеркало на его тело, я испытывала теперь смутное волнение? Хотя тут нет ничего удивительного, ведь сознание мое осталось женским. Но вот что странно: я не испытывала неловкости, что отныне стала мужчиной. Странное у меня было чувство, я себе нравилась в зеркале, и вместе с тем я знала, что теперь это тело уже мое. Может быть, виной тому мои лесбийские наклонности? Как бы то ни было, мне было очень комфортно.
      Я только с грустью подумала, что теперь Вадим будет бегать за мной.
      Мне нравился его рост. Телом было управлять немного тяжело, потому что я была рассчитана на более мелодичные движения. Я отправилась в палату.
      Как и следовало ожидать, Вадим, пребывавший теперь в моем теле, смотрел на меня с ужасом. У него были роскошные мои глаза, я и не знала, что мне так идет пугаться и плакать.
      На стуле валялась одежда Вадима и моя. Секунду примерно я раздумывала, его или свою мне надевать, и немедленно рассмеялась.
      Надела его носки, потом трусы, брюки, после некоторой заминки я поняла, наконец, как их надевать. Затем я зачем-то взяла в руки лифчик, но тотчас же положила его обратно. Рубаха застегивалась на правую сторону, и я несколько секунд безуспешно искала петли. Я с удовольствием влезла в бутсы.
      Вадим, глядя на все это, не произносил ни слова, он лежал, широко раскрыв глаза. Я подошла к нему и поцеловала его в губы. Я и не знала, что мои губы столь восхитительны. После поцелуя я решительно откинула одеяло на его кровати.
      Я смотрела на себя прошлую, и прошлая мне продолжала нравиться. Она была очаровательна. Левая нога моего тела была перевязана, видимо, брюхо танка прошло по кости, задев нерв, но саму кость не повредило. На этой же ноге продолжал красоваться синяк - знак офицерской доблести Министерства обороны России. Все остальное было в порядке.
      - Я сейчас уйду, - сказала я Вадиму, - но хочу тебе дать несколько ценных советов.
      - Но как же я? - спросил он тоном капризной девчонки, с которой произвели неравноценную мену.
      Но я не слушала его. Теперь была моя очередь торжествовать.
      - Совет первый, - сказала я, - желаю тебе также полюбить мужчину, как я любила тебя. Вспомни, что я только для тебя не делала. А ты?
      Тут я полезла в карман пиджака и достала оттуда, как я и думала, фотографию китаянки. Из того же бумажника выпала и кредитная карточка. Я подняла ее и сунула обратно.
      - Эту я оставлю себе. Моя - у тебя, - я запнулась, - в ридикюле. Сумма на них равная. Квартиру, как истинный джентльмен, - я хихикнула, - я оставлю тебе, но тебе придется перевесить там полку, которую ты прибил слишком высоко, попроси это сделать консьержа. В этом же ридикюле - косметика. Тебе показать, как ею пользоваться?
      Он молчал. Вот вам и равенство мужчины и женщины. Мне ничего, а он в трансе. Можно подумать, что женщиной быть неприлично. Все прилично. Можно научиться быть кем угодно. Это так же, как учить новый язык. Надо только не бояться ошибаться и произнести первое слово.
      - Ну ладно, не молчи, - сказала я уже мягче и более миролюбиво, лифчик я застегиваю не поверх груди, как ты это пытался когда-то сделать, а под ней, а потом надо осторожно его придерживать и затягивать туда грудь, сначала одну, потом вторую. Есть лифчики на залипушках, но они неудобны, если будет толкотня в метро, он может расстегнуться, и тебе будет неприятно. Есть лифчики на крючках, но они сильно натирают вот здесь, - я показала ему где. - Все размеры моей одежды указанны на ней. Они в квартире на Пляс д,Итали. Там же в ванной разберешься с парфюмами и дезодорантами. Я предпочитала хвойную ванну, она долго держит молодость тела. Туфли на высоких каблуках старайся не носить, это неудобно, да и не полезно. Ну-ка спусти с кровати ноги.
      И когда он безропотно повиновался, я показала ему, как надевать колготки, чтобы не разорвать их.
      - Как рожать, - сказала я ему напоследок, - я еще сама не знаю, научишься, но пить тебе нельзя.
      С этими словами я поцеловала его еще раз и тут же вышла из палаты. За мной погналась медсестра:
      - Мсье, мсье, куда вы, ведь у вас только вчера была остановка сердца?!
      Хотя я прекрасно знала, что обращаются ко мне, не оглянулась.
      В номер гостиницы, который был мне теперь ни к чему, я не заходила, а сразу же отправилась на вокзал, чтобы в тот же день уехать в Париж. Примерно за час прогулки я уже сносно управляла своим телом, а вечером была в Париже.
      На Гар де Лион я взяла такси и отправилась на Пляс д`Итали. Около своего дома я хлопнула дверцей и попала под насмешливый взгляд гарсона, который, на этот раз не был со мной столь любезен и галантен.
      "Черт побери,- подумала я, - естественно, что он меня не узнает".
      Я приветливо с ним поздоровалась, и, окрыленный моим вниманием и стофранковой бумажкой, он мне поведал о том, что три дня тому назад приезжала мадам Мелони (я слушала это имя с усмешкой), не смогла попасть в дом, даже поднималась по наружной лестнице, и что больше он ее не видел. Я кивнула.
      - Вам что-нибудь угодно, мсье? - спросил он меня, но я уже ехала в лифте и думала о том, что то, что я сейчас вижу, я, вероятно, вижу в последний раз. Я открыла квартиру. В ней было неубрано, пахло все теми же китайскими духами, но на этот раз они не были неприятны.
      Я проветрила комнаты и стала думать о том, что еще в этой жизни мне пригодиться из моего бывшего барахла. Я легла на кровать и прикинула, что по всей вероятности - ничего. Я лежала так, может быть, больше часа, потом вдруг поднялась и отправилась в ванную. Сколько тут стояло всевозможной косметики! Боже ты мой, для чего это все только нужно?
      Я усмехнулась, наполнила ванну, на этот раз без хвойных приправ и бальзамов, и улеглась в нее. Я не только потому не положила в ванну пены, что шампунь был исключительно дамским, а потому, что мне хотелось, наконец, подробно рассмотреть мое новое тело. Я уже разглядывала его, но, конечно, сейчас это надо было делать более основательно.
      Через час примерно я закончила ревизию и осталась собой довольна, отметив только некоторые мелочи, которые можно легко поправить.
      Хотелось еще немного поваляться, я по привычке включила душ и сделала с ним то же, что делала обыкновенно всегда, но на этот раз я, во-первых, не знала, как и что делать, а во-вторых, причинила себе доселе никогда не ощущаемую очень острую боль. Долго я не могла от нее избавиться. В конце концов, она утихла сама, а я отправилась в свою постель, чтобы уснуть в ней в первый раз в своем новом качестве. Завтра я поеду искать себе новую квартиру.
      Внезапно я поняла, что все-таки не умею управлять своим новым телом и, наверное, на улице выгляжу очень смешно.
      Я снова пошла в ванную и здесь до изнеможения упражнялась, выделывая самые невероятные па. Потом мне это наскучило, и к тому же я довольно сильно возбудилась от лицезрения мужского тела. Я усмехнулась. Я вспомнила про Сюзанну. Вот кто поможет мне.
      Я подошла к антресолям, теперь мне не нужен был стул, чтобы дотянуться. Я легко достала пакет, развернула его и через пять минут, наполнив его горячей водой, легко перенесла в свою постель. Сюзанна к этому готова была всегда.
      Я соединила ее с электрической розеткой, и она немедленно улыбнулась. Потом она закрыла глаза и стала тихонько бить ногами по кровати и резко поворачивать голову из стороны в сторону, как делает это неудовлетворенная женщина. Я положила ей руку на грудь, тотчас же ее голова перестала болтаться, губы вытянулись для поцелуя, а ноги, теперь согнутые в коленях, приняли застывшее состояние.
      - Сюзанна, - сказала я серьезно, - мне надо с тобой поговорить.
      Кукла молчала.
      - Сюзанна, - снова сказала я, - мы с тобой хорошо жили вместе, но приходит пора расставания, сегодня наша последняя ночь.
      Я почти верила в то, что я говорю. Я подошла к бару, достала оттуда бокал с виски и выпила его немедленно.
      - Ты должна научить меня этому, Сюзанна.
      Кукла смотрела на меня безучастно.
      Десятый раз я пошла сегодня в ванную, но на этот раз для того, чтобы побриться. Я хотела, и вы наверняка сможете меня понять, начать свою новую жизнь с галантности по отношению к женщине, пусть не настоящей, но пока единственной у меня.
      - Спасибо тебе, Сюзанна, - сказала я через два часа, я смертельно хочу спать, надеюсь, ты не будешь возражать, если мы простимся. - И я спихнула ее с кровати.
      Я заснула и, как мне показалось, тотчас же же проснулась. Невероятно, непередаваемо сильно болела голова. Я попыталась встать, но меня мутило, перед глазами крутились какие-то зеленые точки, я включила свет и обомлела. В комнате стоял сизый смог, и ничего не было видно. Что-то горело. Я взглянула туда, куда я сбросила свою куклу, и увидела там только бесформенные куски пластика.
      Я, вероятно, сбросила ее неудачно, - подумала я. - Вылетела пробка, вода вытекла, а нагреватель продолжал работать, мотор раскалился. Все понятно.
      Я выдернула штепсель из розетки, выпила еще бокал виски, проветрила квартиру и вынесла в коридор то, что недавно было моей первой женщиной.
      Утором я проснулась довольно бодрой, голова моя не болела, я написала записку Вадиму на тот случай, если он сюда пожалует ( а куда же еще!), положила ее вместе с могущими пригодиться ему документами и ключами от машины на полку, нимало не задумываясь над тем, что до нее теперь ему будет трудно дотянуться, последний раз оглядела свою квартиру, увидела на стене отцовское ружье, хотела было взять его с собой, но раздумала, упаковала бесформенный пластик в коридоре в большой бумажный пакет, отдала внизу консьержу ключи от квартиры, сунула ему, подумав, еще одну бумажку в сто франков и, наказав заботиться о мадам Мелони, вышла на улицу и тотчас же у подъезда дома выбросила неудобную ношу в близ лежащий пубель.
      - Да, мсье, - гарсон де порт выскочил к двери, - я совсем забыл: на ваше имя пришла записка, - и он протянул мне пахнувший все теми же духами крошечный конвертик. На конвертике стоял жирный иероглиф, который снова напомнил мне фруктовые часы из детской сказки.
      Я впервые шла по Парижу, поменяв свое тело. На мне был только что с дамской придирчивостью и щепетильностью купленный костюм, и он был удобен и элегантен. Я никогда раньше не замечала, расстегнут у мужчин пиджак или застегнут, решила, что в расстегнутом чувствуешь себя свободней.
      Мое новое тело нравилось мне, я чувствовала себя хозяином улицы и с высоты двухметрового роста видела все прекрасным. Я впервые, может быть, в жизни могла позволить себе не спешить. Какие-то девицы, проходя мимо, улыбнулись мне.
      Я шла по все тому же Роспай и не отказала себе в удовольствии купить сигарет.
      - Мерси, мсье, - сказал мне кельнер, когда я бросив на прилавок двенадцать франков, повернулась к двери.
      Я решила перейти Роспай возле памятника Бальзаку. Бальзак смотрел на меня равнодушно. Я по привычке стала разглядывать мужчин, проходивших мимо, стараясь подражать их движениям. Мне все еще нужно было учиться владеть телом. Оно было хорошим, крепким, но пока не моим.
      Я собралась присесть на скамью, чтобы обдумать, что делать дальше, и только теперь поняла, почему мужчины никогда не садятся резко, как женщины, а всегда сперва поправляют штанину, особенно новых брюк.
      "Ничего, - злорадно подумала я, - пусть теперь Вадим думает, как ему носить большую грудь".
      Я поднялась, чтобы перейти Роспай, и оказалась на углу бульвара Монпарнас, где был бар "Иппопотамо". В баре в этот час было много народу, но мне нашелся свободный столик на веранде. Я села за него, на этот раз осторожно, и увидела заискивающего кельнера, по неосторожности кивнула ему, он, естественно, не узнал меня, воспринял мой кивок как фамильярность и принес заказанный виски. Пригубляя напиток, я думала о том, что делать дальше.
      Одиночество Вадима и мое собственное было нам на руку обоим. Никто ни в чем нас не заподозрит, но какой же он все-таки негодяй, этот Вадим, требовал от меня невозможного, а сам спал с китаянкой, а я-то еще собираюсь рожать от него ребенка. Вдруг с поразительной ясностью я поняла, что рожать теперь ребенка будет он, он, который теперь лежит в больнице.
      И тотчас же я как-то цинично осознала, что он мне совершенно безразличен, безразличен своей мелочностью, постоянным враньем, немужскими капризами. Я сделала для него все, а что он сделал для меня? Зарабатывал с моей помощью деньги для этой шлюхи? Променял меня на этуочаровашечку только от того, что у нее папа - миллионер? А я-то ему еще рассказывала про Лидию.
      Мои размышления прервало какое-то движение. Я подняла глаза и обомлела: за мой столик садилась китаянка и улыбалась мне как близкому другу. Я принудила себя сделать вид, что не только ее узнала, но даже ждала.
      - Ну куда же ты пропал, милый? - сказала она своим писклявым голосом. Неделю тебя нет, а ты сказал, что едешь на два дня. Ты мне не звонил? Ты получил мою записку? Папа спрашивал про тебя.
      Она болтала, и бешеная злоба кипела в моем сердце.
      "Вот оно как, Вадим, - думала я - значит у тебя с этими китайцами серьезно? А деньги я тебе зарабатывала для того, чтобы ты мог показать китайскому папе, что ты тоже что-то можешь?"
      - Мы летим завтра в Майами, и папа сделал тебе паспорт, - сказала девушка.
      Я не знала, что отвечать.
      Она удивилась:
      - Ну что ты такой странный, я же не сержусь. Гарсон! - крикнула она тотчас же. - Два виски без соды, - и почти мгновенно своей крошечной ручкой ловко и быстро расстегнула мне пуговицу на рубашке, как-то незаметно скользнув по животу, стала пробираться ниже. Я в ужасе вытаращила на нее глаза.
      - Ну поцелуй же меня, я же здесь, я твоя.
      Я инстинктивно нагнулась, было, чтобы прижаться губами к ее бархатной щечке, но второй рукой она ловко повернула мою голову, и наши губы слились в поцелуе.
      - Мы сейчас придем ко мне, - прошептала она, почти не отрывая своих губ от моих, - и я тебя уложу в постельку, если хочешь, Уитси тебя выкупает, сделает тебе массаж, а потом мы будем в постельке вместе, или, если ты хочешь, мы можем пойти в твою квартиру на Пляс д,Итали?
      Я чуть не задохнулась от негодования.
      "В его квартиру на Пляс д,Итали? Значит, он не раз водил туда эту суку!"
      Но тотчас же я и успокоилась:
      "Ничего, Вадим, - думала я, - теперь у тебя будет все, что ты хотел: квартира в Париже, счет в банке (работу ты найдешь сам) и ребенок, о котором ты столько раз притворно говорил, и много-много сыра, и роблошон, и конталь, и блодебресс, и санэктер, и камомбер, и груер, и единственный, который ты пока знаешь, - рокфор, Хоть объешься ими. За все это ты заплатил не так уж дорого. Ты стал привлекательной француженкой, а это ли не мечта твоих соотечественниц? Не будет рядом только меня, но ведь, если честно, ты меня и не любил вовсе, а когда у тебя родится очаровательный сын или дочь, быть может, ты еще встретишь свое счастье? И потом, не реви: ты действительно самая красивая женщина Парижа, ты сам говорил это, ты заставил меня увеличить грудь, ты помнишь, как ты мерил мой лифчик? Ты говорил, что ничего подобного не встречал на свете, может быть, ты лгал, и твои слова ничего не стоят? "
      Я еще хотела ему мысленно сказать, что теперь он отреагировал свой комплекс, и теперь я моложе, чем он, но подумала, что это будет уж слишком. И еще я вспомнила, что на вопрос мужчины: "Тебе хорошо?" - женщина должна немедленно вскочить, закричать: "Ты самый лучший мужчина на свете!" и осыпать его поцелуями. Мужчинам это очень нравится, и надо это делать обязательно, даже если потом, конечно, когда он уснет, придется идти в ванную и доделывать струей воды то, что он не может, не умеет, да и не хочет.
      Я все еще не могла вымолвить ни слова, и вдруг с ужасом для себя почувствовала, что со мной происходит что-то невероятное: мои брюки неожиданно стали мне тесны, и оттого наступила такая приятная истома, какая бывает только тогда, когда мужчина, уже готовый к последнему мгновению проявления любви, начинает целовать кончики пальцев ног женщины, потом поднимается по лодыжкам к ее икрам, коленям, едва касаясь губами бедер, идет выше и, словно нечаянно наваливается всей своей тяжестью, осыпая возлюбленную неистовыми поцелуями.
      В моем сознании возникло ружье, висящее в квартире на Пляс д,Итали. Я поняла, что даже если Вадим и захочетего использовать, то не сможет: оно такое большое. Я уже пробовала. Почему-то эта мысль принесла успокоение. И еще я подумала о Рене и вдруг сообразила, что узнать адрес его новой любовницы мне будет не так уж сложно.
      Я залпом допила большой бокал виски и с удовольствием посмотрела на хрустальное тело китаянки.
      - Ладно, улыбнувшись, сказала я, - летим в Майами.
      Дом инженера Пантуса,
      кафе д,Арт Париж, 1992 г.
      * КЛЯТВА ГЕРОСТРАТА *
      Нет повести печальнее на свете,
      Чем повесть о Центральном Комитете
      В.Солодин
      1.
      Говоря о произошедшем теперь, то есть, подглядывая в конец задачника, где написаны ответы, можно легко себе представить, почему этот областной центр заинтересовал одновременно и космос, и правоохранительные органы.
      Правоохранительные органы потому, что область после опубликования еще недавно секретных данных о распространившейся в ней наркомании стала изнывать от неблагополучных показателей и, естественно, требовала наказать виновных, то есть как это и водится - журналистов.
      А космос, потому что именно здесь, куда через три месяца должен был прибыть полковник Нестеров расследовать это неблагополучие, находилось сверхсекретное предприятие, на котором выпускался материал очень похожий на металл. Материал этот имел название "Дельта-2М" и использовался для строительства сопла космических кораблей.
      Отцы области и их паства гордились тем, что вносят вклад в отечественную космонавтику. И было, между прочим, чем гордиться: материал был легким, сверхпрочным и, при ближайшем рассмотрении, даже немножко неземным.
      Но случилось однажды так, что технология его изготовления была нарушена от нелепой случайности, конечно, а не злого умысла, и он получился не таким, как надо, уж очень жестким, неподдающимся, - если бы только ему дали застыть, - никакой обработке.
      Абсолютно никакой.
      И вся имеющаяся в распоряжении инженеров техника Земли не способна была превратить застывшую массу в нужную форму.
      Счет шел на секунды.
      История эта произошла давно, еще тогда, когда на языке были такие, теперь ставшие архаичными слова, как ЦК, обком, зарплата, совесть, поэтому в нашем правдивом повествовании мы не будем их заменять другими, например: конгресс США, инфляция или консенсус, а возьмем как данность, что речь идет о том времени, когда ЦК был хозяином в стране.
      Вероятно, этот высший партийный орган контролировал и процесс застывания сверхматериала, потому что едва только директор завода, еще только обнаружил сбой программы в горячем цехе своего предприятия, как тотчас же раздался звонок по ВЧ (вертушке для периферийного начальства) и заведующий оборонным отделом ЦК спросил:
      - Ну что?
      Директор завода привстал со своего кресла, и было у него такое ощущение, что кресло, не отклеившись от зада, привстало вместе с ним.
      - Застывает, товарищ генерал-полковник, - в сердцах, но осторожно крикнул в жестокую трубку директор, совершенно не думая о том, что в партийных инстанциях напоминать о чинах и званиях не принято.
      Но генерал-полковник не клюнул на то, что у директора задержались в памяти его многочисленные звезды
      - Что будем делать? - мягко спросил он.
      -Есть одно предложение, товарищ заведующий отделом, - сказал директор завода, прекрасно понимая, что не скажи он так, предложение и притом весьма конкретное немедленно поступит с другой стороны провода. - Отольем из этого материала памятник вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину, - и сделал паузу.
      И, конечно, выиграл. Потому что заведующему оборонным отделом крыть было нечем. В стране, где идеология главенствует над всем остальным, другого, лучшего, даже вообразить себе было невозможно.
      Да, дорогостоящий материал пропадает, да, придется на несколько копеек завтра повышать цены на сырье, да, все плохо и придется докладывать о временных трудностях секретарю ЦК, но есть во всем произнесенном и положительные моменты. Если директор завода готов уже использовать металл во благо монументальной пропаганды, это значит, что с идеологией в области дела обстоят не плохо. Идеологический отдел будет доволен, а он по статусу выше оборонного.
      И, продолжая беседу с директором завода, беседу, становящуюся с каждым словом все ненужнее, заведующий отделом нажал на большом пульте у своего стола кнопку, одну единственную кнопку, маленькую, но каких возле стола было штук сто, вознамерившись немедленно же переговорить по этому вопросу с секретарем обкома партии, и пока там срабатывала автоматика, потихонечку и тактично завершить разговор с руководителем предприятия.
      Руководитель предприятия возник в этом мире из того же чрева, что и заведующий отделом ЦК, но при этом был он моложе, мобильней и расторопней, чем его собрат в Москве, поэтому он тоже на своем пульте нажал кнопку, но это была самая большая кнопка. Радиоимпульс - четыре километра от завода до обкома преодолел быстрее, чем четыре тысячи от Старой площади, директор соединился поэтому с обкомом почти немедленно, и голос первого секретаря услышал раньше.
      - У нас запорота "Дельта-2М", - веско сказал он первому секретарю, прекрасно понимая, что хозяином ситуации тут является он. - Москва дала команду отлить из этого материала памятник.
      Первый секретарь поддакнул. Он не был уверенным в себе человеком, поэтому даже неписаное слово Москвы было для него законом, и он быстро свернул разговор, тем более, как показала красная лампочка индикатора, на проводе была сама Москва.
      Разговор с Москвой ничего нового не открыл первому секретарю. Он только еще раз подтвердил готовность отливать из запоротого материала памятник вождю, и произвольно, "с потолка", назначил дату для этого мероприятия.
      Все три абонента остались довольны. А секретарь обкома - больше других: на открытие приедет кто-то из Москвы, а это важно, - заметят. Кроме того, в подчиненном не ошибся: директор завода предупредил о звонке из ЦК пусть за минуту, но успел дать информацию, и его, секретаря обкома, не подставил...
      2.
      Дело по раскрытию наркомании в области не клеилось, хотя уже было возбуждено. Задержанный в аэропорту субъект с наркотиками оказался всего лишь "шестеркой" и поэтому ничего пояснить не мог.
      Тем не менее, дело существовало и требовало расследования. Расследовать его поручили московскому полковнику Нестерову, который взял с собой в этот огромный областной город кофр с различной документацией, сумочку со своими вещами и два чемодана дамского барахла.
      Эти два чемодана его не очень тяготили, потому что в этот же город ехала с ним вместе его славная жена, согласившаяся провести время с несчастным мужем, взявшимся за распутывание очередной загадки.
      Расположились супруги в большой гостинице, в приличном номере, и пока Анна Михайловна занималась свиванием временного гнездышка, Нестеров знакомился с делом.
      Он пришел в прокуратуру города, и после недолгих приветствий уселся читать материалы в том же кабинете, где колдовал над своими растворами и химикатами прокурор-криминалист.
      Криминалист недавно побывал в Москве и поэтому Нестеров принужден был постоянно отрываться от дела и давать криминалисту пояснения из жизни столицы. В конце концов это ему надоело, и он сам стал задавать вопросы, пока не надоел в свою очередь криминалисту.
      Криминалист занялся делом, ибо, наконец, разговор перешел на наркоманию, достал вещественные доказательства преступления и показал их Нестерову. Нестеров не долго думая, послюнявил палец, прикоснулся к белому порошку, представленному ему криминалистом, и совершенно машинально этот палец лизнул.
      В ту же секунду он почувствовал прилив энергии. Сперва расследование у него не клеилось, но после полизанного пальца все изменилось. Мозг стал работать интенсивней, и Нестеров, чтобы ничто его не отвлекало, даже вышел на площадь, где почти тотчас же увидел толпу своих соотечественников, страждущих в ожидании пива.
      Раздумывая над тем, что с ним происходит, он тоже встал в очередь, но вскоре какой-то субъект кивнул ему и поднес кружку, так что Нестерову ничего не оставалось, как с благодарностью улыбнуться и начать пить.
      Какой-то звоночек сработал в голове Нестерова. Никакой субъект просто так пиво не поднесет, а тут он опять подошели еще скружками.
      На этот раз субъект показался Нестерову весьма странным. На субъекте был костюм из золотистого с металлическим отливом материала, которого не только в области, но и в столице он никогда не видел. В этом Нестеров, часто имевший служебные контакты с торговлей, мог не сомневаться; костюм из материала, из которого скорее делают космические скафандры для приключенческих фильмов, и Нестеров, не выдержав и, забыв про свое расследование оприходуя к этому времени третью кружку, стал внимательно приглядываться к своему визави.
      Тот оказался словоохотливым, причем говорил, очень четко выговаривая все звуки, и через несколько минут разомлевший на солнце полковник уже знал, что перед ним не какой-нибудь областной начальник из общества "Знание", а обыкновенный инопланетянин, прибывший сюда, на нашу Землю для того, чтобы помочь землянам восстановить утерянную нравственность.
      - Ну хорошо, - сказал Нестеров, понимая, что удивляться было бы бессмысленно, - если вы действительно инопланетянин, знающий очень много, иными словами, все, что содержится в головах всех землян, то, быть может, вы с легкостью поможете мне решить и мою проблему: она как раз заключается в том, что я не знаю того, что я должен бы знать.
      - Буду рад, - сказал инопланетянин так просто, как будто он собирался поднять упавший зонт или платок.
      - Скажите мне, - спросил, подумав, Нестеров, - кто промышляет наркотиками в этой области?
      Инопланетянин переспросил:
      - А что такое наркотики?
      - Это то, что воздействует на мозг...
      Но продолжить не успел .
      - Знаю, это лекарства, которые земляне применяют не по назначению, драго.
      - Пусть драго, - согласился Нестеров.
      - Если вам нужен поименный список, то буду скоро готов. Мне только надо сосредоточиться.
      - Да, - сказал Нестеров, - имена всех, кто имеет отношение к преступному бизнесу.
      - Бизнесу? - переспросил инопланетянин. - Это когда за драго что-то отдают.
      - Вот именно.
      - Включая представителей властей, которые что-то отдают за драго?
      - Да, - сказал следователь, которого этот разговор стал забавлять.
      - Нет ничего проще, - сказал инопланетянин, - необходимые вам имена уже в моем кейсе.
      И с этими словами он открыл блестящий чемоданчик и вытащил оттуда толстую пачку листов, сделанных из какого-то странного, но белого, похожего на бумагу, материала. На них были написаны в самом деле имена по крайне мере трех тысяч человек. К тому же это были не просто имена, но изображения этих людей.
      - Ого! - воскликнул полковник.
      - Здесь все, кто покупал или обменивал драго за деньги в последнюю неделю.
      - Именно драго? Если мы только правильно друг друга поняли.
      - Конечно.
      - Но ведь сюда могли попасть и действительно больные люди для которых наркотик - лекарство.
      - Вы просили всех.
      Нестеров допил пиво, поблагодарил, взял странную пачку и откланялся. Слишком это было невероятно, но с таким списочком он нашел хорошую работу областным оперативникам.
      Прогуливаясь, Нестеров вспоминал разговор с незнакомцем, или скорее ощущение от разговора и решил, что он сходит с ума. Но это было бы слишком просто и примитивно, и поэтому он, поддавшись магии внутреннего голоса, стал вникать в информацию о пришельце.
      И чем больше он этим занимался, тем больше он понимал, что существует какая-то доселе не нащупанная связь между этой странной встречей и его визитом в эту область.
      Присев на скамью на бульваре, Нестеров стал рассматривать листы, переданные ему при столь обыденных, а потому невероятных обстоятельствах.
      Верхний лист пачки засветился, едва только Нестеров прикоснулся к нему пальцами. На нем появилось изображение пришельца.
      Нестеров так сидел довольно долго, не отрывая руки от листа скорее в шоке, нежели в раздумьи. Он и не подозревал, что неведомые силы исследуют в этот момент его мозг, чувства, код нравственности. Не подозревал он и того, что сегодняшняя встреча не была случайной: Нестеров был заранее намечен как объект исследований, и поэтому случайностью встречи можно считать лишь то, что она произошла у пивного ларька...
      Пришелец, как он представился Нестерову, залетел с планеты Ускоренных мелодий. Он рассказал полковнику, что любая мелодия - это кодированная информация, и что вполне поэтому резонно, что ее можно прослушать в два-три раза быстрее, чем обычно.
      Он говорил еще много непонятного и таинственного, и земной Нестеров даже грешным делом подумал, а не из госбезопасности или не из спецотдела обкома ли его инопланетянин.
      Нестеров устал и отправился в гостиницу, где добавил к пиву еще сто пятьдесят "Пшеничной" и отлично был накормлен Анной Михайловной.
      Телевизор смотреть не хотелось, Анечка что-то шила, вдруг встала, чтобы его поцеловать, и случайно взглянула в окно.
      - Коленька, иди скорей сюда, смотри, что там происходит?
      Нестеров подошел к окну и взял жену за плечи.
      -Ничего особенного, - он тряхнул головой, - это на площади устанавливают по просьбе трудящихся памятник вождю мирового пролетариата, другу всех угнетенных, товарищу Владимиру Ильичу Ленину.
      - Коля, - делая серьезные глаза, спросила Анна Михайловна, - а что, в этом номере гостиницы, где остановился полковник из Москвы, нет микрофонов?
      - Есть, конечно, - успокоил ее муж, - но вряд ли они работают. Вся энергия ушла вот на это. - И он показал в окно.
      На следующий день утром Нестеров на работу не пошел. Он все еще изучал странные документы, которые передал ему неизвестный. Дважды звонили из прокуратуры и УВД, но он говорил резко и коротко: "Разбираюсь, надо будет приеду", - и его оставляли в покое. Не пошел он и на пикничок, устраиваемый местным руководством. Он сидел один в номере гостиницы (Анна Михайловна отправилась за покупками) и пытался вызвать в себе то же состояние, которое ощущал вчера.
      Он вспомнил про светящийся лист. Лист опять засветился, едва только Нестеров к нему прикоснулся снова.
      Вновь завязалась молчаливая беседа, и продолжалась она до тех пор, пока Нестеров не почувствовал смертельную усталость.
      3.
      - Слушай, Нестеров, - областной прокурор был возбужден, как будто от него только что ушла любовница. Но Нестеров знал, что любовницы у прокурора нет и не может быть, даже не столько в силу возраста, сколько в силу партийных традиций, поэтому он сразу спросил:
      - Что случилось Василий Игнатьевич?
      - Что случилось, что случилось, - завопил в трубку прокурор, случилось то, что никогда не случалось. Какой-то хмырь, - он произнес это слово по слогам, вероятно, чтобы Нестеров лучше понял, - привязал нашего ответственного работника, между прочим, депутата, цепочкой к новому памятнику Ленину. Я не знаю, как ты это квалифицируешь, по двести шестой или двести двенадцатой, но думай сам... Но то, что парень уже второй день мучается у памятника, это безобразие. Между прочим, почему ты на работу не ходишь?
      Нестеров выдержал паузу. Решил на второй вопрос не отвечать.
      - Не понимаю вас, Василий Игнатьевич, как можно мучиться, стоя у памятника Ленину. Вы, по-моему, что-то не то сказали.
      Прокурор тоже выдержал паузу, и ровно такую, чтобы оценитьстепень сказанного Нестеровым.
      Степень дозволенности. Но ничего недозволенного в речи полковника не нашел. Более того и сам вдруг подумал о том, что постоять у памятника вождю, вознося здравицы партии в расчете на обещанный коммунизм, - почетное дело каждого советского человека. И хотел сказать об этом Нестерову. Но потом понял, что это было бы не по существу. Поэтому начал снова:
      - Николай Константинович, - сказал он уже мягче, - когда депутат Верховного Совета выходит из машины и делает замечание какому-то странному субъекту в серебряном костюме, а тот, вместо того, чтобы извиниться, приковывает его к памятнику вождю, это, согласитесь, безобразие. И мириться с этим нельзя.
      - Ну, а что, разве инцидент нельзя исчерпать, освободив уважаемого депутата из плена? - спросил Нестеров, начиная уже кое-что понимать.
      - В том-то и дело, что нет, - почти закричал прокурор в трубку, - вы же знаете, из какого сверхпрочного материала сделан памятник.
      Нестеров знал это. Об этом в области знали все.
      - А цепочка? - спросил он, понимая, что ему ответит прокурор.
      - Как сказали наши эксперты, - тихо и внятно объяснил ему собеседник, цепочка сделана из материала, в сто пятьдесят раз превышающего по крепости "Дельту-2М", его не может разрезать вся техника Земли. Нестеров, вдумайтесь в мои слова. В области происходит черт-те что.
      - А почему вы мне об этом говорите?
      - Да потому, что это дело должно быть возбуждено на уровне минимум республики, а не области.
      Вот оно что? Прокурор, оказывается, пекся не о депутате, а беспокоился о престиже области: как бы чего не вышло, поэтому и просил московского полковника, коль уж он все равно здесь, подсобить.
      Закончив разговор с прокурором, Нестеров потребовал к себе в номер гостиницы дежурного по УВД со сводкой происшествий за последние двое суток.
      Просмотрев сводку, он быстро нашел то, что искал, тот самый случай, о котором говорил ему прокурор. И теперь уже был уверен, что инцидент с приковыванием депутата цепочкой к памятнику Ленину из материала, не имеющего аналога в земном металлостроении, есть дело рук его недавнего космического знакомца, но как и кому об этом скажешь?
      Анна Михайловна была счастлива. Она возвратилась из магазина с покупками, а тут еще Коля оказался дома и даже пригласил ее на вечернюю прогулку. И это была действительно прогулка, потому что из номера они не взяли с собой ни забот, ни сумок, они просто шли по городским улицам, вдыхали запах тополиной листвы и вспоминали свою юность. Анна Михайловна время от времени целовала своего мужа прямо на улице.
      - Смотри, Анечка, что происходит, - вдруг сказал Нестеров, когда они уже подходили к площади, возвращаясь.
      И его возглас был уместен. На большой площади учинялось нечто несовместимое ни с традициями, ни с воспитанием, ни с обычаями большой страны.
      Огромный, конечно, западного производства, кран ловко захватывал памятник вождю мирового пролетариата товарищу Владимиру Ильичу Ленину и осторожно укладывал его на гигантский трейлер. Он делал это осторожно не только потому, что этот памятник являл собой вершину идеологии масс, но еще и потому, что к нему был прикован депутат Верховного Совета.
      Трое суток просидевший возле вождя депутат, имел вид счастливого человека. Он улыбался и громко декламировал стихи:
      "Узкоглаз, рыжеволос, степенен,
      Бревна разрубал ребром руки.
      - Кто ты? - мужики спросили.
      - Ленин...
      -Так и ох..ли мужики."
      Присутствующий на демонтаже памятника врач потребовал немедленно госпитализации депутата.
      А так как в эти дни особенно восторженно говорили о приоритете личности, то обком вынужден был дать добро, и депутат был доставлен в сумасшедший дом, естественно, вместе со своим невольным прицепом.
      - В наше время не следует сходить с ума на почве такого психоза, резонно заметил главный врач прикованному, - попробуйте внушить себе, что вы свободны.
      Депутат попробовал и не смог.
      Тогда, повинуясь ситуации, главный психиатр области выклянчил у обкома деньги и выстроил здание нового сумасшедшего дома, чтоб поместился и памятник. Но в связи с путаницей в чертежах, памятник все равно не поместился. Тогда пришлось под сумасшедший дом отдать только что выстроенное здание обкома партии.
      4.
      Незнакомец в блестящем костюме был помощником капитана большого космического корабля. Он ничуть не походил на людей. Но в адаптационном шлеме легко мог принять облик существ, которые обитали здесь, где он теперь находился. Единственной его задачей, составляющей программу его мозга, было сеяние среди них нравственности.
      На третьей планете Солнечной системы (о чем уже последовал доклад высшего космического разума) нравственность, насажденная ему подобным миллионы лет назад значительно поредела, и озабоченные этим обстоятельством, он и ему подобные снова появились на Земле, стараясь в многообразии видов выискать хомо сапиенс с кодом бесспорной нравственности.
      Одним из таких объектов был Нестеров. Но каково же было удивление незнакомца, если оно вообще может быть применимо к представителю инопланетного разума, когда он обнаружил, что полковник, творящий добро, любимец многих, даже тех, чья нравственность оставляет желать лучшего, все лишь плод воображения грустного писателя, одинокого и нелюдимого, сочиняющего свои странные вирши за копеечные гонорары.
      В почти абсолютный мозг существа в серебряном костюме это не укладывалось. И поэтому, повинуясь скорее автоматизму, чем здравому смыслу, инопланетянин в странном одеянии материализовал Нестерова, сделав его реальным, не заботясь о том, что тем самым лишил его автора возможности о нем писать...
      * СОБАКА ДОБРОЕ УТРО *
      Дом был почти таким же славным, каким я знал его много лет. Я знал когда-то и всех обитателей его.
      Три семьи, главы которых низменно служили литературе, - для непосвященных объясню -были писателями, как это часто бывает на свете уходили из жизни, или из литературы .
      По мере их умирания дом переходил к следующим.
      Четвертый его хозяин был иностранец.
      Мода на импортное население докатилась и до литературного фонда, поэтому новоиспеченный бизнесмен Битце Бейстоаа стал жить в писательском городке Переделкино, немало не заботясь, что к литературе он имел только то отношение, что в его доме не было ни одной книги.
      Я посещал этот перестроенный переделкинский особнячок довольно часто. Посещал потому, что кроме отсутствия книг, наличия красного носа и синих глаз хозяина, соломенных его волос и ручищ, которыми он намеревался слегка придушить бедную Россию, у финского жулика Битце Бейстоаа была восхитительная дочь, которая папу жуликом не считала и брала у него уроки бизнеса.
      Сейчас ее дома не было, и Битце Бейстоаа, полный уверенности, что я сижу в его глубоком кресле в каминной зале исключительно ради его любопытной, загадочной долларовой личности, коротая время, взялся учить меня уму-разуму, словно уже бесспорно предчувствуя (но предчувствия его обманывали), что я соглашусь на предложение, сделанное недавно мне его дочерью. Я же, представив себе, сколько хлопот мне доставит ее фамилия, тянул и на предложение, как капризная девчонка, не отвечал.
      Поэтому слушал я рыжерукого папашу невнимательно, предавался своим мыслям, а невнимательно главным образом потому, что хоть он и много говорил, но говорил с таким же акцентом, каким разговаривает с вами дверь летнего сортира на неухоженной даче.
      Как-то у меня заела каретка на пишущей машинке и не нажималась ни одна буква, кроме твердого и мягкого знака, так вот монолог господина Битце Бейстоаа, если бы его можно было изобразить графически, напоминал бы читателю страницу, написанную на этой машинке.
      Господин Бейстоаа любил свою дочь.
      Только ради нее, я видел это по его сжимающимся в тугие кулаки при виде меня рукам, только ради нее одной и ради ее счастья он терпел в своем доме русского писателя. Но раз терпел, то заодно считал своим долгом его поучать, рассказывая одну из своих бизнесменских историй, параллельно делая довольно странную работу.
      Он брал со столика, что стоял тут же, в каминной зале, тугие пачки долларов и совершенно равнодушно, как будто это были шишки, бросал их в камин.
      Я поклялся себе сдерживаться и не удивляться. Потому что удивиться значит проиграть.
      - В вашей стране очень трудно делать бизнес, - заявил мне хозяин дома. - Но, во-первых, у меня есть хорошая помощница - ваша будущая жена, - он нехитро подмигнул, - а во-вторых, я все-таки провернул недавно одно дельце, которое даст вам с ней возможность первое, по крайней мере, время ничего не делать, потому что вы, писатели, слишком заняты собой и работать по-настоящему, головой, не хотите.
      Я не был расположен обсуждать с этим сомнительным в своей потенциальности тестем ни свое будущее, ни тем более приданое его дочери, но господин Бейстоаа слушал только себя.
      - Я только что вернулся из Хуукхонмякки, где удачно продал одну вещицу, о которой сейчас и расскажу.
      Господин Бейстоаа бросил еще одну пачку с долларами в камин, аккуратно помешал в страшной каминной пасти огромными чугунными щипцами и вновь, не находя во мне ни сочувствия, ни удивления, продолжал:
      - Одна ваша соотечественница взялась быть посредницей между мной и всеми другими вашими соотечественниками, у которых я могу что-то выгодно купить. И вот однажды она звонит мне сюда, на дачу (слово "дача" он произнес в пять слогов) и сообщает о том, что где-то в Баку какой-то коллекционер продает скрипку Аматти.
      Я, конечно, ни секунды не верил, что это правда, а был, наоборот, уверен, что это вранье - в лучшем случае подделка, но все-таки позволил ей, как говорят у нас, сделать шутку.
      И вот коллекционер оказался в Москве. И усевшись вот здесь, где сидите теперь вы, стал распаковывать сверток, который он только что привез с собой.
      Когда он открыл его, я, - тут господин Бейстоаа швырнул в сердцах в огонь еще две пачки долларов, - увидел действительно скрипку Аматти.
      Я, конечно, не специалист, но там было написано, что это Аматти, к тому же скрипка была старинной, и в этом, уж извините, не было никакого сомнения.
      Ну путь не Аматти, а Страдивари, наконец.
      Я вообще, если честно, ничего не понимаю ни в каких скрипках, но мне пришлось сыграть роль эксперта, мы торговались и пили шампанское.
      Моя дочь, та самая, которую вы очень любите и которая любит вас, в коротенькой юбочке, тоже изображала роль, но уже эксперта-фотографа, и довела коллекционера до того, что он сбил цену с несуразного миллиона до приемлемых семидесяти тысяч долларов, долларов, конечно, - повторил он, других денег я не знаю, а за миллион ведь я ее и сам продам, и продал .
      Господин Битце Бейстоаа взял со стола еще одну пачку долларов, на этот раз он ее распотрошил и веером пустил в огонь, потом повернулся ко мне и сказал:
      - Без всяких экспертов я и так понимал, что скрипка очень дорога. Я немедленно уплатил. И вот с семьюдесятью тысячами долларов коллекционер отправился в свою республику и думал, что все в порядке.
      Он наверное пил там свой коньяк "Апшерон" и поэтому думал, что на этом сделка закончена.
      - Вот он, его "Апшерон", - тут господин бизнесмен достал откуда-то из угла бутылку коньяка и, не разглядев как следует, с размаху бросил ее в камин.
      Бутылка стукнулась о каминную решетку и разбилась. Коньяк разлился, и камин зашипел.
      - И таким коньяком он хотел обмануть меня, - гордо сказал хозяин дома и полил угасший было огонь из бутылки итальянской "Граппы".
      Огонь возобновил свое действие, и удовлетворенный финн подбросил ему еще долларов.
      - Вы даже не представляете себе, молодой человек, что было дальше.
      Я был очень доволен, что меня назвали молодым человеком, и не без напряжения снова стал прислушиваться к дребезжанию финна.
      - А дальше я нанял азербайджанца за небольшой процент и четыре блока "Мальборо лайтс", который вслед за нашим коллекционером тотчас же полетел в Баку, где представился ему Президентом турецкого общества любителей старины и стал убеждать нашего коллекционера, что тот бесконечно и непростительно продешевил.
      Господин Битце Бейстоаараскрыл очередную пачку долларов и бросил ее в камин, и я не могу поручиться, что эта сцена меня не взволновала на этот раз настолько, что я чуть было не вышел из рамок приличия, и поэтому, подняв отлетевшую за камин купюру... но все-таки раздумал и бросил ее в огонь.
      - В этой же зале, - сказал не свои слова хозяин, - где Лавренев читал "Сорок первого", Серебрякова изгалялась над биографией Маркса, а влюбленные Лавровы сочиняли очередных бездарных "Знатоков", уже через неделю стоял на коленях маленький, тихий коллекционер из Азербайджана и просил добавить на бедность, но я не соглашался.
      Я ждал, пока он произнесет слова: "Верните мне скрипку". Церемониально тогда, достав из огромного стенного, и притом несгораемого шкафа драгоценность, я пролил слезу по поводу предстоящей утраты и дрожащими руками возвратил скрипку владельцу. Надо вам сказать, что тотчас же он достал и отдал мне мои деньги.
      Я еще не знал тогда, почему у нас обоих хорошее настроение, но почему оно хорошее у меня, я знал. Мой помощник из Ихола позвонил мне и сказал: "Миллион тебе за нее дадут", - поэтому я торжественно вручил своему дорогому азербайджанскому гостю, как я уже сказал, сверток, вынутый из сейфа, он долго разворачивал его, и удостоверившись, что я не обманул его, положил скрипку осторожно в свой кофр, с которым и прибыл на эту нашу вторую встречу, словно понимая, что сделка будет расстроена.
      - У меня хорошие отношения со знаменитым, но тайным концерном, который быстро изготовил мне скрипку, очень похожую на ту, которую привез ко мне в первый раз наш азербайджанский друг. Как говорил мне нанятый за "Мальборо лайтс" актер, коллекционер был настолько взволнован, что даже дозваниваясь ко мне в Москву, вместо телефона набирал почтовый индекс. И вы знаете, я ничуть не побеспокоился, когда ваш Внешэкономбанк напрочь не принял у меня привезенные коллекционером купюры, объявив их самой грубой подделкой, поэтому я не советую вам особенно удивляться тому, что мы греемся у такого странного огня.
      - Вам писателям, - продолжал он, - этого никогда не понять. Вам не понять, как трудно делать большой бизнес, потому что все в этом бизнесе всегда каким-то чудом уравновешивается. И, казалось бы, мы все остались при своем.
      Это были золотые слова. Я тоже так думал и смотрел бы и дальше, как господин жулик жжет фальшивые доллары, если бы вдруг он не произнес еще одной фразы, заставившей меня насторожиться.
      Глядя своими маленькими голубенькими поросячьими глазками мне в лицо, он произнес много раз мною слышанную фразу:
      - Лицом к лицу, - сказал он, - лица не увидать, большое видится на расстоянии.
      Я не стал ему возражать, что большое лучше всего видеть на расстоянии, потому что так просто безопаснее, но чтобы как-то помочь этому бедному человеку, взял со стола все оставшиеся доллары и швырнул их в огонь. Мы подождали еще некоторое время, пока зеленоватые бумажки превратятся в пепел, и тогда нувориш Битце Бейстоаа заговорил снова. Слова его дорожали с каждой минутой.
      - Я нашел одного японского музыканта, которому продал эту бесспорно старинную скрипку за Аматти. Он не стал делать экспертизу, он просто выложил миллион.
      И сейчас, глядя на эти бессмысленные бумажки, порожденные единственным желанием обмануть меня, человека с Запада, я думаю о своей дочери и о вас, господин писатель, думаю потому, что на этом свете просто так сидеть и смотреть в камин слишком грустно и одиноко.
      А на вырученные от продажи скрипки деньги я смогу купить полпоселка, и моя дочь, непослушная моя девочка (ведь не станете же вы отрицать, что счастливые непослушны), будет любить вас, и мне будет очень приятно, что в какой-то степени я нарушил устоявшуюся гармонию русской культуры, ибо русский писатель будет мужем дочери бизнесмена.
      Господин Битце Бейстоаа еще долго бы разглагольствовал, если бы в дверях каминной не появилась та, ради которой мы с моим косноязыким собеседником оба предали свои призвания. Я на мгновенье -писательское, а он навсегда - призвание обыкновенного финского крестьянина.
      Она стояла в проеме двери, высокая, беловолосая, хорошенькая.
      Мы не отрываясь глядели на нее. Он по-отцовски восторженно, а я, признаюсь, исключительно по плотски.
      - Я готова, папа, - сказала она, едва кивнув мне, - в мэрии Москвы сообщили, что он ждут нас, договор о намерениях подписан, ...и еще просили захватить с собой наличные, те, что лежали на этом столике.
      И видя наше торжественное молчание, добавила:
      - А которые фальшивые, я убрала, чтобы не путались, а эти, чтобы были под рукой, положила сюда. Мне с таким трудом удалось получить их сегодня из Японии через Внешэкономбанк.
      Всему бывает предел, и вот тут я попытался удивиться, но теперь уже мне это не удалось, потому что ко мне подошла вдруг хозяйская собака и вместо того, чтобы лизнуть, как обычно, сказала: "Доброе Утро".
      Я вспомнил, что это ее имя.
      * ДОКТОР ЧЕРВИ И ЛЮБОВЬ *
      Ценить боль в любви - простым
      смертным это не дано...
      В.Лукницкая
      Когда председатель сомнительной, полулегальной фирмы, тусующийся возле некогда Государственной студии звукозаписи, Лев Мылов привычно принимал роды у своей кошки и в руки ему ткнулся мокрый слепой комок, он, человек творческий, торгующий голосами Толстого, Есенина, Ахматовой, Блока, художник звукового валика, не мог и предположить, что история котенка, которого он только что закутал во фланель, будет настолько невероятной. А если бы предположил, то запросил бы за него не пятьдесят рублей, а, по крайней мере, пять тысяч долларов, ибо это было как раз столько, сколько стоил и сам председатель, и вся его фирма вместе с кошками, которых он разводил в помощь своему основному бизнесу. Ведь благодаря этому котенку он стал известным. А за рекламу надо платить. Но логичней было бы, конечно, если бы заплатил Мылов.
      Котенка выбирали втроем: молодой человек прибыл в этот дом со своей матушкой и крошечной полугодовалой собачкой борбончиночьей породы по имени Штучка, которой, собственно, и подбирался четвероногий приятель соответственно ее темпераменту.
      Все родившиеся малыши были черными, и котенка поэтому решено было назвать Агатом, по имени небезызвестной писательницы, все видевшей через черные идеи достопочтенного мсье Эркюля.
      Собака, которую опустили на пол перед кошачьим лукошком, удивленно взглянула на копошащихся невиданных зверюшек и вдруг схватила одного из них (выбрала), за что тотчас же получила от мамы-кошки лапой по носу.
      Тем не менее выбор был сделан, и теперь уже вчетвером: молодой человек, его мама, собака и совсем крошечный член семьи Агат отправились восвояси. И надо отдать должное собаке, она не обиделась на маму-кошку, а стала ласкать своего нового братика, всячески давая ему понять, что его жизнь будет ничуть не хуже, а может быть, даже лучше той, что грела его материнским брюхом.
      Довольно скоро Агат вырос и стал большим черным котом. В квартире он вел себя таким образом, словно это он приобрел по сходной цене всех остальных членов семьи, носил белый галстук и белые сапожки, терпеть не мог магазинной еды и любил слушать по телевизору передачу "Российские вести". Но, несмотря на некоторый демократизм воззрений, он был очень красив и нравился всем невероятно, оттого его политические убеждения мало кто принимал всерьез.
      - Когда я был моложе, - сказал доктор Черви, грузно усаживаясь в кресло, - я очень любил своего кота, которого звали Кожако. Он был совсем не такой, как ваш, - по-видимому, ирландский лесной; он был белый, пушистый и толстый, с черным, а не белым, как на вашем, галстуком и в черных сапожках.
      И, глядя на никчемность нашего закатолицированного общества, неспособного к серьезным стремлениям, я, человек одинокий, решил сделать ему карьеру, ибо он того стоил.
      Мне почему-то очень хотелось, чтобы мой Кожако стал чемпионом среди котов Италии.
      Доктор Черви на самом деле не был кошатником. Не принадлежал он и к числу бездумных поклонников четвероногих. Он был солидным человеком и бизнесменом, и частые его визиты в Москву говорили о том, что дела его идут неплохо.
      И надо сказать еще одно, весьма важное о докторе Черви: его воспоминания о далеком Кожако не были воспоминаниями сентиментального преуспевающего джентльмена, просто рядом с ним в момент "кошачьего" разговора сидела дама его сердца, в которой ему нравилось все: и ее волосы, и глаза, и одежда, и ее мысли, и даже ее окружение, к которому принадлежал и кот Агат.
      Гладя кота, он говорил еще много всякой влюбленной чепухи, которую обыкновенно говорят в обществе обожаемой женщины. Разговаривая с котом, он разговаривал тем самым с ней, а гладя кота... Впрочем, кот внезапно и не ко времени почувствовал тревогу, с коленей доктора Черви соскочил и пошел куда-то, не оглянувшись, поэтому и не знал, чем там закончилось поглаживание.
      Сегодня доктор Черви, с коленей которого только что соскочил кот, был серьезен как никогда. Он уже несколько месяцев представлял себе свою истинную ущербность от постоянного отсутствия счастья, ибо понимал, что это счастье может дать не положение и не счет в банке, а только любимая женщина, а ее, в свою очередь, не заменят ни деньги, ни виллы, ни даже вес в обществе.
      Доктор Черви сегодня делал предложение - он предлагал воздушной фее своего сердца перед началом серьезной и счастливой жизни провести лето в Италии и тут же стал детализировать свой план, не забывая и мелочей, чем совершенно свою даму и покорил. В его плане нашлось место даже коту Агату.
      - Я узнавал на таможне, - сказал доктор Черви, прижимая руки своей возлюбленной к уставшим глазам, - к сожалению, советский кот не может быть увезен за границу даже в гости, но нет такого предприятия, - добавил он поспешно, - которое я не сделал бы для тебя, мое солнышко.
      Агат не стал есть положенную ему в кухне рыбу, а на часто произносимое из кабинета огромным доктором Черви свое имя не реагировал. Оно произносилось с акцентом. К тому же рыба была ему отвратительна, и вообще, если честно, ему не нравилась страна, в которой невозможно было даже достать приличного молока.
      Немолодому, но счастливому доктору Черви же, наоборот, страна, осененная лаской его поздней возлюбленной, нравилась безумно. Он готов был строить здесь даже убыточные заводы, чтобы еще раз, и два, и много раз приезжать сюда, в эту столицу некогда сильного государства, и, не обращая внимания на отсутствие элементарных удобств, столь необходимых привыкнувшим к ним жителям Европы, хватать в аэропорту из-за отсутствия такси левака за блок "Мальборо" и мчаться к своей фее, упиваясь чувством, которое пришло к нему поздно, но ведь пришло же. А заводы вполне могут развалиться и без его участия.
      Уже в самолете он начал тосковать о России и ловил себя на том, что все планы своей будущей жизни, сколько лет отпустит им святая Мария, он строит уже не с учетом своего одиночества, а с учетом выстраданного в этом одиночестве за целую жизнь вдруг блеснувшего напоследок счастья.
      В аэропорту Мальпенсо, на платной стоянке доктора Черви ждала серебристая "Альфа-Ромео", поэтому, будучи все-таки бизнесменом, а значит, деловым человеком, доктор Черви правильно рассчитал, что думать о своей царице он сможет и в самолете, и в собственной машине, услышать ее голос он сможет только в машине, если позвонит ей оттуда по телефону, а вот полистать план дел, которые необходимо сделать в ближайшее время, чтобы побыстрее снова вернуться в Россию, он сможет только теперь, потому что, сидя за рулем, он не сможет сразу и вести машину, и разговаривать с Москвой, и листать свой план, не сможет даже несмотря на то, что его машина устроена так и напичкана таким количеством электроники, что вполне может дать своему хозяину возможность не отвлекаться на дорогу от сладостных мыслей.
      Тем не менее доктор Черви не хотел рисковать.
      В длинном перечне дел, занесенном в кожаный блокнот, он увидел много разной муры и вспомнил, что на этой неделе ему предстоит и получение ссуд от имеющих с ним общие soldi предприятий, и заказывание билетов на ближайшее время на "Аль-Италию", чтобы вернуться в Москву, и обзвон партнеров (это сделают помощники), и обхаживание юриста, все еще не дающего "добро" на весьма перспективный контракт.
      Пункт плана сразу привлек внимание. Он значился под номером один, и цифра была обведена красным фломастером, там было коротко - "Агат".
      В то время, когда изящный, легкий, огромный самолет "Аль-Италия" уже бежал по земле, намереваясь вот-вот остановиться, чтобы доктор Черви мог поскорее дойти до своей машины и соединиться по телефону со своей ненаглядной, в его голове уже созрел замечательный план по поводу маленькой четвероногой проблемы, к которой доктор Черви относился весьма серьезно, ни на секунду не допуская мысли, что, в сущности, этот кот ему не нужен; он был тонким человеком и знал, что, когда мы любим женщину, мы любим и в ней, и вокруг нее - все.
      Доктор Черви прибыл на свою виллу в превосходном настроении, за три тысячи километров в родной машине он услышал слова любви, и это придало ему сил, поэтому, решив не откладывать дело в долгий ящик и отдав несколько распоряжений своим коллегам, он пересел в машину попроще и на ней уже отправился к ветеринару, ибо вознамерился с ним решить несколько важных вопросов.
      И здесь доктору Черви повезло даже больше, чем он на то рассчитывал. Ветеринар умел делать не только прививки, но и прекрасно ориентировался в деле, значительней которого сегодня для доктора Черви не существовало.
      Он объяснил почтенному бизнесмену, как все это надо сделать, и даже не взял с него за совет дополнительного гонорара, потому что давно, как он сам сказал, не видел восторженных глаз, а именно такими они были в эту минуту у доктора Черви.
      Доктор Черви поехал домой.
      И появился он у ветеринара только через три дня, ибо за эти три дня он объехал все, какие были в его городе кошачьи питомники, живодерни, объехал и всех знакомых, у которых мог бы быть товар, столь необходимый сегодня итальянскому предпринимателю.
      А когда словоохотливый ветеринар увидел доктора Черви во второй раз в своей жизни, перед ним стоял высокий плотный джентльмен в хорошем костюме, с большой кастрюлей в руках. Едва ветеринар приподнял крышку, как оттуда прямо на него не выпрыгнул, не выскочил, а брызнул отвратительный бурый котище из тех, про которых Гоголь говаривал, что они только и умеют, что подлавливать неопытных кошечек.
      - Кес ке се? - почему-то по-французски спросил доктора Черви ветеринар.
      - Это мой кот, Кожако, - любезно ответствовал пришелец, не придумав новому коту другого имени, - мой любимый кот. Он жил со мной на вилле, поэтому не обращайте внимания, что он немного диковат, но сейчас мне предстоит далекое путешествие, поэтому я пришел к вам - не могу надолго расставаться со своим любимцем. На вилле мы не регистрировали его, а вот сейчас я прошу вас сделать ему необходимые прививки и выдать документы, которые мне понадобятся, когда я буду проходить таможенный контроль. Мы едем за границу.
      - Куда же? - поинтересовался ветеринар, с опаской поглядывая на страшилище, забравшееся по книжным полкам на самый верх, и одновременно пытаясь отыскать куда-то исчезнувшие в момент открытия кастрюли очки.
      - В Россию, - ответил доктор Черви.
      - В России таким экстремистам самое место, - произнес обиженный ветеринар, насмотревшийся телевизионных передач из разваливающегося СССР.
      Тем не менее их разговор тек по лирическому руслу, ибо, если бы очки были на ветеринаре, от него, несомненно, не укрылись бы свежие царапины на руках доктора Черви, которые бизнесмен получил сегодня утром, гоняясь за своим "любимцем" по одной из самых престижных помоек Милана возле городской тюрьмы.
      Его, гонявшегося за бурым бесом, заводило единственное желание поймать кота, оформить на него документы, привезти в Россию, там выпустить, а уж по этим документам вывезти в Европу скромного домашнего котика его любимой избранницы.
      Доктор Черви и не предполагал, что таким образом вывозят в другую страну шпионов.
      Вечер этот закончился удачно, кот был пойман и посажен в кастрюлю, которая по предложению ветеринара была заменена доктором Черви на тут же найденную в офисе ветеринарной клиники просторную клетку, специально предназначенную для транспортировки братьев наших зверячих. было и выдано удостоверение в том, что коту не возбраняется посетить златоглавую Россию, и, расплатившись, дав немного больше, чтобы масть кота в документах была указана черной, доктор Черви почел свою задачу выполненной.
      Сквозь кордон встречавших итальянский рейс на площадь Шереметьевского аэропорта вышел высокий плотный человек с улыбающимися глазами.
      В одной руке у него был чемоданчик, в другой он нес странное сооружение, из которого выглядывали дикие кошачьи глаза.
      Прежде чем нанять такси, доктор Черви прошелся немного по площади.
      Кто знает, о чем он думал в этот момент. Может быть, думал о каком-нибудь Пуффино, который был у него в детстве, а может, и о коте Кожако, который тоже когда-то был, но не принес ему счастья, хотя и стал чемпионом, а может быть, и об этом разбойнике, с которым он за последние дни подружился, во всяком случае, он не думал о том, что этот кот не знает языка русских кошечек и не сможет здесь выжить. В России, если любишь, можно выжить всегда.
      И он поставил клетку на талый снег и открыл дверцу. Бурое чудовище вышло из клетки медленно. Оно жестко посмотрело на доктора Черви и медленно пошло прочь, не оглядываясь.
      - Киска, - вдруг вспомнил доктор Черви, - ты же забыл угощение. - И с этими словами бизнесмен вынул из кармана пальто целое кольцо мягкой итальянской колбасы, которую сегодня утром в аэропорту Мальпенсо купил специально для этого кота за четырнадцать тысяч лир.
      Читатель, конечно, уже понимает, чем закончилась эта в высшей степени правдивая история.
      Да, вы угадали, Агат действительно по чужим документам был вывезен в Италию, но свободного западного мира не понял, дня три пожил в четырехзвездочном отеле со своей хозяйкой и ее обожателем, а при переезде в пятизвездочный - вдруг исчез.
      Дама сердца доктора Черви была безутешна, но ровно настолько, чтобы дать возможность провидению самому распорядиться судьбой кота, - ведь если судьбы всего живого написаны на небесах, то, может быть, и не стоит вмешиваться в эти судьбы. Ее больше волновали царапины на руках ее мужа.
      Однако всякому читающему наверняка любопытно было бы узнать, а по какому праву автор так легко и вольно распоряжается судьбой не только людей, но и кошек.
      Им я хотел бы сказать, что по праву сочинителя, ибо я и сам некогда совершал путешествия за границу на самолете и в одной из таможенных кабинок увидел однажды толстого откормленного бурого кота.
      Неужели это тот самый, которого доктор Черви привез и выпустил в России? Да, это был он. С чем я от души его и поздравил. Харчи российской таможенной службы пришлись по душе завсегдатаю итальянской помойки. А русские кошечки, как известно, ценятся во всем мире.
      И пусть не упрекнет меня читатель, что я не рассказал самого главного: я сейчас расскажу об этом. Месяца через четыре доктор Черви, заметно помолодевший, вместе со своей женой вернулся в Москву, и московская квартира еще через несколько месяцев приобрела некоторую свою итальянскую завершенность, а чете разноязыких супругов ничего другого не оставалось, как только пестовать в ней свое счастье.
      От Милана до Москвы по прямой путь, если, в особенности, пешком удивительно далекий, к тому же очень трудный: надо пройти Австрию и Венгрию, а если не знать дороги, то и Польшу, а к тому же, если еще и не читать газеты, то и Белоруссия с Украиной могут в таком путешествии показаться странами.
      И, если бы кот Агат умел говорить, хотя бы как мы с вами, он рассказал бы невероятное количество занимательных и поучительных историй, которые произошли с ним в пути, когда он возвращался.
      Но об одной я расскажу сам, ибо Агат поведал ее своей подруге - собаке Штучке, а уж она по секрету сообщила мне.
      Когда Агат уже почти вернулся и до Москвы оставалось совсем немного, он, проделавший последние семьсот километров вдоль Минского шоссе, присел отдохнуть на тяжелую от копоти придорожную траву, тут-то вдруг и поразил его непривычный шум, который он без труда узнал, потому что часто слышал его по телевизору. Это был шум тяжелых железных танков. Он поднял голову и увидел, что по дороге, через которую он должен был перебежать, ползли страшные машины.
      Будучи по натуре своей, как уже было говорено в начале нашего рассказа, демократом, за что и принужден был некоторое время жить за границей, кот сообразил, что что-то тут не так: не могли же они выползти из телевизора, да и праздника никакого не предвиделось. Он посмотрел по сторонам и увидел клумбу, на которой цветами было выложено число "19". Возле клумбы стоял человек с лейкой и громко повторял слово: "путч". Что оно означало, Агат не знал, но решив, что это что-то вроде: "брысь",и повинуясь скорее инстинкту туриста, чем осторожности обывателя, бросился наперерез танковой колонне, не оглядываясь, помчался в направлении к своему дому.
      Увидев черного кота, водитель первого танка естественным образом затормозил. За ним встал другой, третий, десятый, сороковой...
      ...С того времени прошло много дней. Каждый за это время успел поставить себе в заслугу победу демократии, но мы-то со Штучкой наверняка знаем, кто был тот истинный герой, рисковавший черной шубой в трудный для Родины час.
      И неужели не простим его за то, что он по скромности своей ни разу не выступил по телевидению?
      ...Но мы с вами не будем осуждать Агата и за то, что пройдя три тысячи километров через пол-Европы, голодный, грязный, битый, раненый, все-таки нашел в себе силы забраться на открытую форточку своего московского дома, ну не рассчитал немного, не попал на стул или в кресло, а плюхнулся прямо в брачную постель, в которой наконец угомонившаяся Штучка вновь закатила истерику, но теперь уже радостную, по поводу возвращения из долгой заграничной поездки ее пушистого братика, предпочтившего нищенство в голодной России сытой бездеятельности итальянского боргезе.
      Остается один только вопрос: будем ли мы с вами осуждать Льва Мылова, председателя кооператива по торговле кошками и голосами классиков одновременно, который, когда прочитал рассказ о своем питомце, потребовал права тоже совершить вояж за границу с чужим паспортом. Для этого им уже была приобретена кастрюля.