В довершение ко всему после убийства Юсицкова исчез Овечкин, улизнул от слежки. Сел в свою машину, выжал сцепление и исчез. И из всей братии, проходившей по делам о коррупции и об убийстве Финка и Похваловой, остались только Мошонко и старушка Эмина со своей милой семейкой.
      Евдокия Григорьевна приходила к Серафимовой жаловаться на дочь. Она почуяла в следовательнице власть и просила оградить ее от поползновений и провокаций этой незаконно рожденной ею отщепенки и иноземки. Серафимова сразу же после ночного визита в санаторий, где Витя подслушал разговор Овечкина и Юсицкова, установила слежку не только за ними, но и за Копытовым, так называемым зятем Эминой. Но могла ли Нонна Богдановна избавить несчастную женщину от собственной дочери?
      "МЕТРОПОЛЬ"
      -- Мы отведем вам специальную комнату, рядом с вашими сотрудниками, на первом этаже, -- предложил шеф отеля, -- устраивайтесь, а служащие будут спускаться к вам по очереди. Тут как бы нам не устроить столпотворения, горничные должны находиться на своих рабочих местах...
      -- Нет, спасибо. Лучше я сама пройду по этажам. Дайте только провожатого, чтобы охватить все службы, которые соприкасаются в своей работе с постояльцами.
      Серафимова вышла в шикарный, сияющий огнями и мрамором холл, вдохнула в себя парфюмированный воздух и пошла к лестнице, как шикующая беззаботная аристократка. За ней семенил маленький декоративный паж, которого ей дали в помощь.
      -- Вот, держите, -- обернулась Серафимова и протянула ему свой длинный зонт, -- пусть думают, что я нанимаю носильщика для своего зонта.
      Они поднялись на второй этаж, где, как объяснил ее провожатый, самые дорогие апартаменты, в том числе и королевские.
      -- Нет, пожалуй, наш Ганс не король Карлсбада, хотя на этот счет мы запросов не давали, -- сказала сама себе Серафимова.
      Она наслаждалась мягкими шелковистыми коврами, которыми был устлан коридор. Навстречу ей из последнего, углового номера вышла горничная, молодая смуглая пугливая девушка.
      -- Can I help you? -- спросила она учтиво.
      -- Можете, -- ответила следователь, остановившись у зеркала, встроенного в колонну, чтобы поправить свою шляпку, -- скажите, вот этот господин не был ли гостем отеля в этом месяце? -- И она протянула девушке фотографию Ганса Хоупека.
      Та смутилась еще больше, ибо для нее это была внештатная ситуация, поведению в которой ее не обучали.
      -- Видите ли, мы не даем сведений о наших клиентах, то есть гостях, -промямлила она, едва глянув на фотографию, а потом сочувственно спросила: -Это, вероятно, ваш муж?
      Серафимова внимательнейшим образом посмотрела на карточку: арийская европеизированная физиономия, светлые редеющие волосы зачесаны назад, на вид человек немолодой, не моложе пятидесяти пяти, верхняя челюсть слегка выдвинута вперед, как у макаки, глаза круглые, крупные, в целом тип приятный.
      -- Нет, не мой, --Серафимова покачала головой и представилась. Клерк с зонтом кивком подтвердил данные красного удостоверения.
      -- Босс велел всячески содействовать, -- сказал он снова, и только тогда девушка расслабилась.
      -- А я здесь всего вторые сутки работаю, с таким трудом устроилась...
      Серафимова уже шла дальше по коридору. Но вдруг сработала интуиция. Та самая. Она ее почувствовала, как выброс адреналина в кровь. Остановилась и развернулась на каблуке, оставив черную вмятину от резиновой набойки на розовом ковре.
      -- Малышка! -- позвала она горничную. -- Постойте-ка! -- И когда девушка обернулась, громко спросила: --Вы какие номера обслуживаете?
      -- Вот эти два, и этот, -- показала горничная.
      -- А кто до вас здесь работал? Не знаете?
      -- Работала Инесса, ее перевели на пятый этаж.
      -- Это повышение или понижение? -- спросила Серафимова у помощника и клерка Пети, старательно носившего за нею зонт.
      -- Смотря откуда смотреть, -- не очень гладко, но в целом остроумно ответил Петя. -- Вообще-то понижение.
      -- Все у вас тут не по-русски, -- пошутила Нонна Богдановна, поняв, что Петя заслуживает того, чтобы и с ним пошутили.
      Инесса оказалась полненькой молодой женщиной с ямочками на блестящих, как яблочки, щеках, улыбчивой и тугодумной. Она не сразу поняла, зачем к ней пожаловала эта дама, больше похожая на бывшую фотомодель, чем на следователя прокуратуры. Но когда Петя начал кивать, до нее дошло, что следует посмотреть на фотографию, вспомнить, не видела ли она этого человека среди гостей или посетителей отеля, и результат воспоминаний озвучить.
      Инесса хрустнула щечками, улыбаясь, раздавила их так, что ямочки переросли в глубокие складки, и кивнула.
      -- Конечно.
      -- Что конечно? -- осторожно, дабы не спугнуть, спросила Серафимова.
      -- Конечно, я его видела. Он один жил полмесяца в апартаментах на втором этаже.
      -- В королевских?
      -- В люксе. Он еще шутил: гостю из Карлсбада положен королевский номер. Там тоже короли останавливаются. Мне этот номер, честно сказать, самой нравится больше.
      -- Пойдемте на второй, -- предложила Серафимова и взяла Инессу под руку.
      Номер был еще пуст. С часу дня он принадлежал алмазному магнату из Объединенных Араб-ских Эмиратов.
      Петя сбегал вниз и взял ключ из рецепции. Вернувшись, он сообщил Серафимовой, что на указанный период номер был забронирован господином Финком, гражданином России, по собственному заграничному паспорту. Поскольку запись в журнале произведена в английской транскрипции, оперативники не обратили внимание на буквы "Fink". Это был общий недосмотр. Номер освобожден четыре дня назад, но снимался московскими миллионерами, которые частенько ночуют в отеле со своими любовницами, арендуя номер на ночь, а платят как за двое суток.
      Серафимова вошла в обставленный со вкусом в стиле модерн начала века просторный зал, широкие окна которого выходили на Большой театр. Прямо под окнами развевались яркие флаги различных государств. Интерьер был исполнен в коричнево-белых цветах, старинный полированный паркет, белые гардины, хрустальные люстры, кожаные диваны. Все было убрано, почти стерильная чистота. Серафимову провели в соседнюю комнату слева. Спальня была чуть поменьше гостиной, белая мебель и белая кровать напоминали интерьер спальни самого Финка.
      -- Вы не ошибаетесь, именно этот господин проживал здесь в первой декаде апреля?
      -- Да, -- ответила Инесса.
      -- Он говорил по-русски?
      -- Очень плохо, но говорил. Вещей у него было мало. В номере зачастую только ночевал. Не шумел, не сорил, вещи не разбрасывал.
      -- Вас перевели два дня назад на пятый этаж. Чем вы провинились? -неожиданно спросила Серафимова, оглянувшись на Инессу и в то же время тщательно обследуя содержимое стола, за-глядывая под кровать, в углы за тумбой, обшаривая сверкающую белизной гостиничную ванную с приготовленными в углублении над огромной раковиной полотенцами, шампунем, гелем, туалетной водой, расческой, душевой шапочкой, пилкой для ногтей и другими атрибутами туалета, -- и все это с надписью "Metropol". Инесса продвигалась за ней, словно собственные крылышки следователя.
      -- Этот чех тут ни при чем, -- начала она, -- это уже после него было. Позавчера отсюда съехал жилец и, уезжая, пожаловался администратору этажа, что нашел в прихожей, вон в той тумбе, в глубине чужие ботинки. Вы представляете? Он их оттуда выгреб и принес администраторше. Ему больше делать было нечего, а сам на одну ночь с б..., то есть с женщиной, поселился, а жене небось сказал, что в командировке, знаю я его... Он не первый раз этот номер снимает. Высокий такой, как жираф.
      Серафимова уже вызвала Устинова в "Метрополь" и теперь только молила Бога, чтобы Инесса счистила из тумбы не всю грязь.
      -- Вы не заметили в его багаже изменений в последние дни? -- спросила она горничную. -- Не стало больше чемоданов?
      Инесса пожала плечиками, покачала головой. Как с одной сумкой приехал господин, так и уехал, только пузырьки из ванной прихватил и письменные принадлежности из стола.
      -- А где эти злополучные ботинки, Инночка?
      -- Инесса, -- поправила горничная. -- Ботинки остались у администратора.
      ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
      Пока приехавший Устинов пытался втиснуть себя в тумбочку, чтобы с помощью фонаря и скальпеля вырезать хоть одну микрочастицу, оставленную ботинками, Серафимова выяснила, что ботинки в целости и сохранности переданы в секцию забытых вещей и их можно будет взять, как только следователь заполнит в установленном порядке постановление о производстве выемки.
      На следующий день Серафимова пришла на работу в приподнятом настроении. Во-первых, нарисовался главный подозреваемый в убийстве Финка. Во-вторых, посещения фешенебельных отелей вообще положительно влияют на настроение.
      Гражданка Эмина Евдокия Григорьевна, вызванная на допрос в качестве главной свидетельницы по делу, заявила, что ботинки, оставленные в гостинице "Метрополь" предположительно Гансом Хоупеком, гражданином Чешской Республики, и представленные ей на опознание, принадлежали Адольфу Зиновьевичу Финку, ее соседу, убитому две недели назад в собственной квартире. Это подтвердила и экспертиза микрочастиц, оставшихся на подошвах ботинок и в тумбе для обуви в номере, где останавливался Ганс Хоупек. На ботинках найдены следы крови А.З.Финка.
      Через два дня следователь Управления по борьбе с экономическими преступлениями ФСБ Константин Константинович Алтухов должен был улетать в Карлсбад на поиски Хоупека и Похвалова при содействии чешской полиции для поимки и выдачи их российской стороне.
      ЖУРНАЛЮГА
      А пока Серафимова присоединилась к Братченко, руководившему слежкой за оператором и журналистом Копытовым из "Московского проходимца".
      В бульварной и небульварной прессе начались публичные дуэли политиков, но не на шпагах, а на портфелях с компрометирующими материалами, коротко называемыми -- компроматом. Кто кого больнее оглоушит. В одних газетах объясняли, почему Госдума хочет уничтожить Мошонко, в других -- почему Главный государственный распорядитель копает под Госдуму. В статьях, помещенных в рубрике "скандалы", рассказывалось, что агония власти началась с выступления на заседании комиссии Госдумы депутата Русского (фамилия), в котором тот изложил факты, дис-кредитирующие Семена Мошонко. Выступление получило огромный резонанс и вызвало волну публикаций в прессе, посвященных личности Мошонки. В частности, говорилось о разбазаривании российских средств, переведенных на счета частных заграничных фирм, о незаконной торговле оружием, а кроме того, о личной причастности Главного государственного распорядителя к коммерческой деятельности.
      Копытов жил с Лолой в Чертанове. На работу ездил когда хотел и куда хотел, ребятам из "Семерки" уже не хватало талонов на бензин, чтобы успевать за объектом слежки. Два раза, еще до убийства Юсицкова, Копытов ужинал в ресторане на Солянке с ним, начальником телепрограммы. Несколько раз он появлялся на квартире у членов съемочной группы Юсицкова. По оперативным данным, восемь из десяти членов группы прошли подготовку на базе Федеральной службы безопасности, настоящие спецы, а не журналисты.
      ЗАЯВЛЕНИЯ
      Участковому 652-го отделения
      милиции г.Москвы
      Я, Эмина Лола Закариевна, проживающая совместно с матерью и отцом по адресу: Солянка, д.354, кв.38, довожу до вашего сведения, что у нас в квартире сложилась критическая обстановка и в любой момент может произойти непредсказуемый конфликт. Моя мать Эмина Евдокия Григорьевна препятствует проживанию на моей территории моего мужа, не пускает его в квартиру. Еще мне стало известно, что Эмина Е.Г. вынесла из квартиры две большие сумки вещей в сторону церкви. Со мной она не общается и вообще ведет себя странно и властно: не дает ремонтировать комнату, запирает еду, ворует вещи. Примите, пожалуйста, соответствующие меры.
      Л.З.Эмина.
      -- Ну, написали? -- спросил Федоров. -- Я-то вашу мамашу знаю, не думал, что она такая буйная. На вид не скажешь.
      -- А когда она спит зубами к стенке, вообще глаз не оторвать, божий одуванчик! -- встрепенулась Лола, вертляво виляя худым задом, подскочила к участковому и протянула листок.
      -- Тяжело вам приходится, -- посочувствовал Федоров, -- что ж, пусть заявление пока лежит, я как-нибудь зайду, побеседую с ними. Х-эх, не соскучишься!
      Марк Макарович, как и обещал дочери, на звонок психиатра ответил, что ждет и что решения своего не менял, будет дома завтра весь день.
      Участковый позвонил, чтобы приструнить хулиганку-бабку. Не сразу понял, что у аппарата сама Евдокия Григорьевна. А когда та сообщила, что она и есть та самая Эмина, Федоров принял официальный тон и стал ругаться.
      -- Что у вас там творится? Мне на вас заявление поступило.
      -- Ничего не знаю, -- ответила старушка, -- неужели Лола до такой подлости дошла? Не могла же она, как свинья последняя...
      -- Не горячитесь, мамаша, поберегите здоровье. Как, кстати, насчет настоечки?..
      В результате участковый вынес свой вердикт: "считать Л.З.Эмину алчной девкой, инспирировавшей всю эту провокацию", и постановил: "ответить на заявление, что он в этих делах не компетентен право иметь".
      А Евдокия Григорьевна сама к Федорову за-шла вечерком в участок, вместе с настойкой принесла еще и бутылку водки, и заявление.
      Участковому 652-го отделения г.Москвы
      товарищу Федорову
      Я, Эмина Евдокия Григорьевна, 1924 года рождения, инвалид второй группы по диабету, участница ВОВ, пенсионерка, прошу тебя, Василич, оградить меня от нападок со стороны моей дочери Лолы. Я являюсь ответственной квартиросъемщицей и за счет меня мы квартплату в два раза меньше плотим. А никакого ее сожителя я на живплощадь не пущу, потому что он мне подозрителен. Он у меня ключи от квартиры Финка своровал, которого убили, а думает я не заметила. А еще я с ним по политическим соображениям несогласная. И нестриженый он, словом, паразит на теле нашего общества. А дочь ему -- как два сапога пара. Дочь в квартире со мною и не живет, и не приезжает, а хочет или со свету меня сжить, или признать полоумной. Она мне угрожала, что наймет рекетиров и меня изобьют. И смерти моей желает. Прошу призвать к порядку.
      Е. Г. Эмина.
      Этого заявления товарищ Федоров вообще не принял. Сказал, что это не их область -- семейные дела. Водочку припрятал, настойку поставил под портрет Ельцина. Евдокия Григорьевна ушла, встретила кумушек у подъезда. Пожаловалась, распозорила дочь. Те сказали: надо идти к прокурору.
      Полегчало на сердце у Евдокии Григорьевны. Есть еще надежда на защиту от произвола. Решила за себя постоять. Раньше профкомы, парткомы, райкомы -никому с рук не сходило. Теперь прокурору факты передадим. Есть одна хорошая женщина. Позвонила она Серафимовой и позвала на помощь.
      На этот раз следователь прокуратуры не отказала. Видно, война у этих Эминых, а ей еще старушка как единственный свидетель ой как пригодится в живом виде. Пообещала назавтра заехать к бабушке, выслушать ее историю.
      ИГРОКИ
      Этой ночью Братченко решил брать Копытова. Серафимова приехала к Вите на Новый Арбат, бывший Калининский проспект, где тот сидел в своих "жигулях", поставив их рядом с машиной Копытова. Сам Копытов упражнялся в "Метелице" на рулетке и автоматах. Денег у человека, видать, немеряно.
      Жорик Копытов после убийства Юсицкова бегал по городу как ужаленный, несколько раз совался к Овечкину, но Овечкина и след простыл. Сегодня, пока Серафимова выясняла личность Ганса Хоупека и ездила в офис Овечкина в универмаг "Европейский", чтобы опросить секретарей, Братченко мотался по всему городу за оперативниками, а оперативники -- за Копытовым.
      Все, что было известно про прошлое Жорика, -- это то, что ему двадцать девять лет, что он из Липецка, закончил журфак, потом был пресс-секретарем в каком-то управлении Министерства обороны, когда стало модно заводить пресс-секретарей, потом продал все министерство с потрохами в конкурирующие газеты, сорвав неплохой куш, и был принят в команду Юсицкова, то есть затесался на телевидение. Живет в собственной квартире в Чертанове с Л.З.Эминой, которая на одиннадцать лет его старше и работает в "Московском проходимце". Жорик похотлив, с этим смирились все, кроме сожительницы, которая не только вылавливает его из борделей и казино, но и ездит за ним в командировки и, настигая при занятии развратными действиями, устраивает скандалы и разоблачения.
      Сегодня Копытов ездил на Покровский рынок. Там к машине подошел человек, подсел рядом с Копытовым, и они долго о чем-то разговаривали.
      Рядом болтался непрестижный "жигуленок". Все в нем было убого, кроме мощного, скрытого от посторонних глаз радиопрослушивающего устройства. Случайно в эфире "предметного пеленга телефонных разговоров" обнаружился голос сожительницы разыскиваемого "лифтера" Алеши Запоева -- Даши Ату, но сам "лифтер" бесследно исчез и в квартире, о которой стало известно из того же перехвата, находящейся на Яузских воротах, больше не показывался. Голос принадлежал женщине, вероятно, страдающей мастопатией и воспалением щитовидки. Во всяком случае, дешифратор на основании некоторых психопатических тонов тембра голоса и предмета вещания выдал именно такое заключение. Голос читал:
      Когда родители утопятся,
      Детей на козлах будем сечь.
      И огнь телесный поторопится
      В моих стихах дыру прожечь...
      ...Человек, подсевший к Копытову, оказался продавцом из палатки. Ближе к вечеру к нему подъехали еще два человека, чтобы закрывать точку и снимать кассу. Палатка торговала ношеными вещами, некоторые из них по описанию подходили под украденные вещи Финка. Торговцев решили до завтра не брать.
      -- Может, пойти внутрь? -- спросил Братченко Серафимову, которую уже не было видно в прокуренном ею же салоне "жигуленка". -- Как бы нам его не упустить.
      -- Валяй, -- усмехнулась злостная курильщица и сообщила по рации в соседнюю машину, чтобы кто-нибудь из оперативников пошел с Братченко.
      Но оба десантника от дверей казино вернулись с круглыми глазами.
      -- Там, это... двести рублей вход, -- доложил Братченко, -- я думаю, нам беспокоиться нечего, от своей машины он никуда не денется.
      После этой замечательной фразы Вити прошло четыре часа. В половине первого ночи Серафимова поймала машину и поехала спать. А Братченко пошел к операм занимать деньги. На прощание, уже держа в руках двести рублей мелочью, он спросил Серафимову, не воспользоваться ли ему своим удостоверением, на что та ему ответила: мол, попробуй. Витя рванул к "Метелице". Двери были заперты изнутри. Молодой парень во фраке выставил вперед ладони и, растопырив пальцы, развел руками, что означало: вход уже закрыт. Братченко достал удостоверение. Парень накинул на дверь цепочку и приоткрыл дверь.
      -- Пропусти, друг, у нас операция.
      -- Штурм? -- поинтересовался парень.
      -- Нет, -- Братченко представился и показал удостоверение.
      -- А на каком основании?
      Витя долго вынимал из кармана прилипший к карману "Закон об оперативно-розыскной деятельности", слюнявил пальцы и искал, чтобы показать парню соответствующую ситуации статью.
      -- Вот тут мы проводим наблюдение за одним субъектом.
      Парень оказался культурным, закон РФ -- признал, Витю пропустил, но пожал плечами и сказал, чтобы тот держался подальше от столов, иначе его выбросят на улицу вместе с его законом.
      И тут Витеньку оглушил звук музыки, шум игрового зала и голос азарта. Он решил во что бы то ни стало поймать Копытова. Долго бродил между столами, протискиваясь и проталкиваясь сквозь хороводы игроков, пока за одним из столов не увидел лохматого парня. Тот стоял с другой стороны стола довольно далеко в тени, в сигаретной завесе. А когда наклонился, чтобы поставить фишки, как раз попал в освещенный широким плоским плафоном круг.
      Это был Копытов.
      Братченко подошел ближе к столу. За эти пять секунд вокруг стола произошло какое-то движение, послышался короткий гул мужских голосов, кто-то быстро вышел из круга, и ряды сомкнулись. Братченко потерял объект наблюдения, подбежал к столу и спросил у бывших соседей Копытова, куда подевался лохматый парень.
      Ему вспомнился анекдот, и он был в нем героем: "Забежал эдак в ресторан один клиент, так спешил, что успел лишь крикнуть: "Мне ничего не надо, только -- счет".
      -- Везунчик? Схватил свою тюху баксов и рванул отседа, пока его не взяли на замету, -- сообщил щербатый франт в красном пиджаке с платком на шее.
      Внезапно Братченко почувствовал, что на миг оторвался от пола, руки его оказались за спиной и высоко вверху, даже стало больно. Еще через мгновение он уже очутился возле стеклянных входных дверей, причем, как ни старался, ему не удалось извернуться так, чтобы увидеть штангиста, который привел его в такое положение.
      -- Я же предупреждал, -- улыбнулся парень на входе, снова растопыривая пальцы, -- хочешь играть, плати за вход. А таких удостоверений, как у тебя, лапуля, я тебе скока хошь наштампую. Ты че, Римский Костикофф?
      Братченко выбежал на улицу и крикнул своих. Пятеро человек выбежали из машин и рванули к "Метелице". Парень как раз выпускал кого-то из казино, дверь выбивать не пришлось.
      -- Вы что, обиделись, гражданин? -- только и успел спросить паренек. Качки, вставшие в ряд на ступеньках в игровой зал, расступились при виде оружия.
      Но Копытова в казино уже не было. Когда оперативники вышли на улицу, исчез и копытов-ский "мерседес".
      ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЕ
      Серафимова сидела рядом с диваном, на котором лежала Евдокия Григорьевна. В окна бил яркий утренний свет, так что окна дрожали. Впрочем, дрожали они от проезжавших по Солянке троллейбусов, а также от проходивших под домом поездов метрополитена. Марк Макарович сидел на кухне, Серафимова заметила, что он находится в неимоверном напряжении, но решила, что это от переживаний за супругу. Евдокия Григорьевна слегла вчера вечером, подскочило давление.
      -- Что у вас произошло, Евдокия Григорьевна? Чем я могу вам помочь?
      Евдокия Григорьевна, вялая, словно уставшая и разморенная после полевых работ, повернула к ней голову. Волосы ее выбились из пучка и расползлись по подушке.
      -- Нет спасу, доктор, тьфу, оговорилась, Нонночка Богдановна, -Евдокия Григорьевна выдохнула, артистически выдвинув вперед нижнюю челюсть. -- Вы понимаете, я не знаю, что ей от меня надо. Пишет на меня письма в милицию, как будто я проходимка какая-то, теперь дед утром мне заявляет, что сегодня приедет какой-то врач, со мной поговорить. Какой врач? Зачем? Я сама медик. Захочу вызову из своей поликлиники, мне другие врачи не нужны.
      Серафимова начала понимать, зачем Лоле Закариевне Эминой потребовалось довести старушку до исступления. Она пошла на кухню и спроси-ла совершенно отчаявшегося Марка Макаровича:
      -- А какого врача вы ждете, не психиатра часом?
      Марк Макарович покраснел, на его белой майке проступил пот, и он закрыл лицо руками. Все стало ясно. Хотят освидетельствовать бабушку, чтобы ее показания судом были признаны недействительными. Далеко идущий маневр.
      В двери провернулся замок. Черноволосая, поджарая Лола быстрым шагом вошла на кухню.
      -- А вы чего здесь?.. -- она была возмущена присутствием следователя, набросилась на отца, не обращая внимания на Серафимову. -- Это ты все подстроил, ну, смотри, вы у меня дождетесь, я своего добьюсь!
      -- Послушайте, милая, я здесь по приглашению вашей матери, Евдокии Григорьевны, а вы ведите себя потише, -- прикрикнула Нонна Богдановна, -- и объясните мне как следователю, ведущему дело, по которому ваша мама -главный свидетель, а ваш сожитель -- один из подозреваемых, что это за хиромантию вы выдумали с врачом?
      Лола Закариевна качнула длинными ажурными сережками, дернула плечами, подняла бровь и фыркнула.
      -- Да ничего я вам объяснять не обязана. Вы здесь гость этой сумасшедшей старухи, так и идите к ней, а мне не указывайте, как я должна себя вести. И в наши семейные дела не лезьте, я ведь свои права и ваши обязанности знаю. А на освидетельствование есть определение судьи. Все по закону!
      Серафимова ласково улыбнулась.
      -- Ну-ну, девочка, потягаемся, -- сказала она и пошла к Евдокии Григорьевне.
      -- Только я вас умоляю, -- воскликнула бедная старушка, сцепив ладошки, -- не подпускайте ее ко мне. Я ее боюсь. Она уже на меня лезла с кулаками. Требовала, чтобы я оформилась и убиралась в дом престарелых вместе с отцом.
      Тут в дверь позвонили. Вход в квартиру был прямо напротив двери, ведущей в комнату Евдокии Григорьевны, и Серафимова увидела, как за рифленым стеклом, в коридоре замелькали два белых халата. Двери комнаты распахнулись, и высокая почтенная женщина в сопровождении медсестры остановилась на пороге. Евдокия Григорьевна попятилась, откинулась на подушки, потом села на диване и уставилась на врача. Нос ее покраснел, она в испуге захлопала ресницами.
      Марк Макарович вышел на середину комнаты и, скрестив пальцы, попытался объяснить жене, что все это подстроила дочь и надо просто пройти через это.
      Евдокия Григорьевна посмотрела на Серафимову. Та кивнула.
      -- Да, пожалуйста, доктор, проходите.
      Хозяйка показала на стулья и приготовилась к беседе. Серафимова уселась на маленький пуфик в углу комнаты, представилась врачу, спросила, не помешает ли ее присутствие. Той разрешено было остаться. Лола стояла в дверях. Марк Макарович ушел на кухню.
      -- Евдокия Григорьевна, -- начала врач, подвинув стул поближе к дивану, -- вы, наверное, понимаете, что беседа у нас с вами вынужденная. Давайте относиться к этому как к простой формальности.
      -- Что ж, доктор, я понимаю, -- обреченно согласилась Евдокия Григорьевна.
      -- Вот и прекрасно. Расскажите мне для начала о себе. О вашей жизни. Вы ведь прошли войну? Что же у вас с дочерью-то не ладится?
      -- Потому что с самой Германии привыкла хвостом крутить, ей и дела до меня не было, -- завелась Лола, -- нагуляла и сбагрила бабке. А сама по гарнизонам...
      -- Что же ты такое говоришь? Постыдись! -- взмолилась Евдокия Григорьевна. -- Вы видите?
      -- А почему дочь-то на вас обижается? -- врач мягко задавала наводящие вопросы, и вообще Серафимовой нравилось, что она ведет себя корректно и учтиво. -- Может, есть за что?
      -- Да не знаю, она всю жизнь обижается. Она ведь больная родилась, все детство болела.
      -- А ты в это время на Сахалин умотала с мужем, больного ребенка бросив, -- вставила Лола.
      Ее трясло, она часто дышала и с ненавистью смотрела на мать.
      -- Прошу вас не перебивать, -- строго произнесла врач.
      -- Я же с мужем поехала, ему там гарнизон дали. Он к тому времени уже академию закончил, -- оправдывалась Евдокия Григорьевна.
      -- А вы действительно к дочери холодно относились?
      -- Ну, как я могу? Она же моя дочь. И мать есть мать. Я ее в таких мучениях рожала! Сама чуть не умерла и ее не потеряла.
      -- Может быть, из-за трудных родов вы стали отчужденно к ней относиться?
      -- Да нет, доктор, -- вздохнула Евдокия Григорьевна, -- просто у нее с детства характер был еще тот!
      -- Неужели с раннего детства?
      -- Да, да.
      -- Но какой может быть характер у младенца, да еще и больного? -подковырнула врач.
      Лола даже вспыхнула:
      -- Вот именно, она меня за то, что я с инсультом родилась, и возненавидела!
      -- Так, я попрошу вас: или вы молчите, или вы погуляйте в соседней комнате, -- заявила врач.
      Врач была опрятна и стройна. На вид ей было лет сорок, но, может быть, и меньше. Она сидела, спрятав руки в карманы халата, чуть поодаль сидела медсестра. Евдокия Григорьевна давно уже плакала, сморкаясь в мятый платочек и утирая им лицо.
      -- Я ей ничего плохого не делала, доктор!
      -- И ничего хорошего! -- крикнула Лола. И вдруг, заподозрив что-то, схватила телефонную трубку. Нонна Богдановна мягко отобрала ее из пальцев Лолы и положила на рычаг.
      Врач встала и прошлась по комнате. Серафимова почувствовала, что психиатру нужен свежий воздух. Они переглянулись и пошли на балкон.
      -- Ну, что? Кому помощь-то нужна? -- многозначительно спросила следователь врача, закуривая сигарету.
      -- Вот именно! -- многозначительно ответила та и тоже закурила.
      Или Серафимовой показалось, или это та машина, тот "мерседес", который она видела вчера ночью возле "Метелицы". Машина подъехала к подъезду и притормозила. Серафимова пригнулась и отстранила от перил балкона врача. Осторожно посмотрела вниз.
      Разыскиваемый Витей Братченко Копытов собственной персоной вылез из дверцы машины и вошел в подъезд. Серафимова бросилась в комнату, за ней врач, Любовь Петровна.
      -- Наберите номер, -- попросила она неожиданную помощницу, протягивая свою визитную карточку. -- А вы все выйдите на кухню. Марк Макарович, нет, Евдокия Григорьевна, подойдите к двери, и когда ваш любимый зять позвонит, откройте дверь и впустите его в квартиру. И сразу же бегите в конец коридора.
      -- Помилуйте, да зачем нам его впускать?
      -- Я вас от него избавлю, -- ласково объяснила следователь, -- лет на десять. -- Вынула из сумочки пистолет и наручники и встала наготове.
      -- Набрала. Что дальше делать? -- крикнула Любовь Петровна.
      -- Попросите Братченко, скажите, чтоб приехал. Сообщите так: Копытов попался. -- Серафимова заметила выглянувшую из кухни Лолу и обратилась к ней: -- Пискнешь, подруга, определю в дурдом. И решения суда не понадобится.
      Евдокия Григорьевна открыла дверь, за которой и притаилась Нонна Богдановна.
      -- Ну, что, бабуля? -- хрипло спросил Копытов, остановившись на пороге. -- Ты уже перевозчика дожидаешься? Так это я и есть, старец Харон.
      Не успел он опустить на плечи зажмурившейся от страха старушки свои немытые руки, как на них тут же защелкнулись наручники. Так вот за-жмурившись, Евдокия Григорьевна и выползла из смертельных объятий зятька.
      Копытов почувствовал на своем затылке дуло пистолета и послушно двинулся в комнату. Задержание состоялось.
      -- Че ж ты, стерва, не предупредила? Договорились же! -- бросил он Лоле, с ненавистью зыркнув на нее.
      -- Так ведь мне не дали позвонить, -- дрожащим голосом оправдывалась та.