...На следующий день Ганичев наконец-то выбрался из дома.
      Это было странно. Ганичев не говорил ни с кем по телефону, не договаривался о встрече. Только Рая Воробьева позвонила с работы: она перевелась в наземную службу аэропорта, в кассы. Звонила узнать, как дела у любимого, не купить ли ему сигарет. Ганичев огрызался, как капризный ребенок, а она все больше и больше перед ним -- вернее перед телефоном -стелилась.
      Часа в четыре Ганичев вышел из дома и направился в сторону Кремля. Он прошел пешком вниз до Охотного ряда, потом спустился в подземный переход. Снегову пришлось отпускать ребят из машины. Ганичев шел по прямой довольно далеко -- через всю Красную площадь, вышел на Москворецкий мост, затем свернул на Балчуг, направился по Большой Ордынке. Ни разу не оглянулся, шел неторопливо, словно гулял. Перед спуском на станцию метро "Третьяковская" Толик остановился, перешел на противоположную сторону улицы. Зашел в пузатую желтую церковь "Всех скорбящих радости". Оперативники удивились, но последовали за химиком.
      Церковь когда-то, на радость и утешение замоскворецким прихожанам построил архитектор Бове, сегодня она была огорожена, вход был в глубине двора. За церковью стоял высокий серый дом. В нем жил некогда поэт, написавший:
      Я вздрагивал, я загорался и гас.
      Я трясся, я сделал сейчас предложенье...
      Ажурная решетка ограды была в дальнем конце разорвана. Снегов сразу приметил. Показал глазами своим: мол, пусть имеют в виду, что церковный двор сквозной.
      Они вошли вслед за Ганичевым, не все, только Снегов и Володя Полян. Володя осенил себя крестным знамением, огляделся. Снегов остался у входа. Людей в храме было мало. Возле иконостаса, у окон, выходящих на Ордынку, сидел служка, две женщины торговали свечами в церковных лавках.
      В тусклой круглой зале с колоннами по окружности и редкими бедными иконами Ганичев, крестясь, подошел к храмовой иконе, поцеловал ее и вышел на улицу.
      Постояв перед церковным входом минут пять, он пустился в обратный путь. На Балчуге свернул на Обводный канал и дошел до Павелецкого вокзала. Дабы не намозолить парню глаза, оперативники шли по параллельной улице Осипенко. Вскоре из переулка со стороны Москвы-реки вынырнула снеговская "шестерка", и их сменили напарники. Теперь по набережной Обводного за Ганичевым шел Володя Полян. Ему же и пришлось ехать вместе с Ганичевым на метро до Речного вокзала, там он снова сел в машину. Как уж удалось Снегову за двадцать минут доехать от Павелецкого до Речного -- через центр или по Садовому, -выяснять было некогда.
      -- Теперь все дружно выходим, ребята, -- приказал Снегов, -- чует мое сердце, в парке Дружбы у него встреча. А тут в аллеях и заблудиться можно, гляньте. Ты, Володя, -- повернулся он к Поляну, -- не светись, сиди в машине, подруливай потихоньку за Ганичевым, если возможно будет, запиши встречу на видео и магнитофон, теперь живенько рассыпались по парку.
      В городе быстро стемнело.
      Пышные заснеженные кроны сосен, мохнатые стволы лиственниц закрывали пространство, смыкались над аллеями. Ноябрь перевалил к зиме. Сгустилась тьма, вдалеке, на Ленинградском шоссе мелькали яркие огни фар. Снегов знал, что с той стороны парка, куда направился Ганичев, нет перехода на другую сторону, там высокая металлическая ограда Речного вокзала подпирает тяжелые ветви деревьев, не пуская кустарник на тротуар. Ганичев в серой короткой куртке маячил прямо перед Снеговым, потом повернул в сторону памятника Махатмы Ганди.
      Там, вокруг клумбы стояли скамьи, на одной из них сидел уже помощник Снегова, на другой старик делал вид, будто читает газету. Снегов понимал, что при таком освещении, пусть даже невдалеке горят фонари, ни один пожилой человек читать не станет, старики берегут свое зрение. Он узнал в старике того самого "служку" из церкви на Ордынке.
      Снегов остановился у памятника, рассматривая высеченное в ногах Махатмы имя скульптора. Ганичев прошел мимо клумбы, ушел далеко, почти до детской площадки. Потом быстро вернулся и уселся возле старика.
      На других скамьях уже никого не было. Оперативники, дабы не спугнуть Ганичева и его визави, разбрелись поодиночке в разные стороны. На обочине Ленинградки стояла "шестерка" Снегова, за рулем сидел Полян, внимательно слушая первые реплики сидящих в парке людей. Снегов собрал своих у детской площадки:
      -- Только наблюдаем, ребята. Этот старик -- не тот, кто нам нужен. Почти не тот. Если что-то произойдет, я подойду к памятнику поближе. Если нужно будет их брать, дотронусь до памятника рукой. Но до этого постарайтесь не обнаружить себя. Вы двое поведете Ганичева домой, я и Полян поедем за стариком.
      -- Марк Захарыч, -- тихо сказал Ганичев старику, -- мне нужна Вероника Сергеевна.
      -- Что за срочность? Мог бы в институте ее найти.
      -- У нас каникулы небольшие, -- пояснил Ганичев.
      Голову старика обрамляли римские кудряшки, не хватало только лаврового венка, чтобы схожесть его с патрициями была стопроцентной. Правда, в зубах у него вскоре оказалась небольшая трубка, которую он долго раскуривал, слушая молодого человека. Вряд ли патриции баловались такими.
      -- Понимаете, Марк Захарыч, есть работа, то есть покупатель. Ему нужно много ВС, он сам связан с какой-то частной клиникой.
      -- Что значит "с какой-то"? Вы человека проверили?
      Ганичев начал раздражаться:
      -- Это не мое дело. Я от этого ничего не буду иметь. Я вам заказ передаю, а клиента проверяйте сами. У меня нет такой возможности.
      -- Ну, ладно-ладно, Толик, не кипятись. Нам твои мозги в сыром виде нужны, а не в вареном. Будет тебе работа. Как Раечка?
      -- Раечка вас волнует? -- Ганичев повысил голос. -- Вот и взяли бы ее себе, долго еще мне с ней...
      -- Толя, Толя, придержи характер, -- усовестил старик, пыхнув трубкой, -- тебя же не кирпичи заставляют таскать, а я не могу, я уже стар, да и Вероника Сергеевна прирежет. Как там папаша Козловский, не проявлялся? К вам никто не приходил?
      -- Нет, -- фыркнул Ганичев, -- кроме Юлдашева никто. Там менты что-то мудрят на "Киевской". Цаплин пока прикрытие давать не будет, нужно переждать. Так что клиент объявился весьма кстати.
      -- Только ты мне фамилию его скажи, разузнаем, что за птица... Да и сырье есть, Вероника Сергеевна уже обработала...
      -- А племянник ее? -- вдруг спросил Ганичев. -- Откуда он взялся-то?
      У старика расширились зрачки, как у кота во время животных колик, взглянув на Толика, он резко дернул головой.
      -- Не твоего ума это дело. Чтоб больше не заикался, сынок. И не вздумай домой к Веронике соваться, там менты караулят. Только на кафедре.
      -- Та-ак. Начинается. А где ж она живет? -- удивился Ганичев. -Долго-то скрываться нельзя...
      -- Живет у меня, а скрываться ей и не придется. Она в другое государство перебираться надумала, к брату в Киев.
      -- То есть как в Киев? -- возмутился Ганичев. -- А мы? А вы?
      -- Я, конечно, уеду с ней, у нас общее хозяйство. А работать оттуда даже легче. Будем тебе готовое сырье пересылать: граница-то свободная, кто стариков обыскивать станет. Одна ночь, и мы уже в Москве.
      Полян давно уже лежал на передних сиденьях, чтобы не привлечь внимания старика, то и дело зыркающего по сторонам. Небольшой объектив был выставлен в окно автомобиля, Володя смотрел на монитор, который был предварительно спущен на дно машины. Значит, Нестеров не ошибся: Сапарова не только имеет отношение к наркобизнесу, но и руководит этой шайкой-лейкой, работающей под прикрытием милиции. Вот так-то.
      Ганичев выпятил вперед челюсть, отчего стал похож на каменное изваяние. Кожа на его лице была тонкая, обтягивала скулы и челюсть, как серый матовый чулок.
      5
      Ганичев немного успокоился. Он пожертвовал всем, чего мог бы достигнуть, ради перспективы уехать на Запад. Из института его никто не гнал, кандидатскую он защитит. Статьи его тоже заметили в Америке и в Израиле. Он перестал уделять время своей диссертации. Она была написана давно и ждала своего срока -- Ганичеву нужно было продержаться на кафедре еще год: там лаборатория, реактивы, оборудование. Туда, кстати, полгода назад пришла Вероника Сергеевна Сапарова. Декан факультета привел ее и представил так, как будто она была по меньшей мере женой Генерального секретаря ООН.
      Толик и сам конструировал синтетические транквилизаторы, всякие там допинги и просто веселенькие порошки, пока Вероника Сергеевна -- заведующая лабораторией -- не поймала его за руку. Ганичев решил, что его выгонят из института, но Сапарова, наоборот, предложила ему научный опыт по созданию лекарственного препарата, формула которого была напечатана в журнале "Chemical education", правда, в более упрощенной форме, да еще пачку "зеленых" авансом выложила. Толик понял, что напал на золотую жилу.
      Единственное, что его не устраивало в его работе, -- это знакомство со стюардессой. Но Вероника Сергеевна настояла: свела их в ресторане, организовала шумную компанию и изысканные блюда. Ганичеву пришлось выселить Юлдашева на квартиру, встречаться они стали совсем редко. Сапарова их пасла, она исключила Юлдашева из института, зато смогла привлечь его для работы на вокзале. Леша Юлдашев не хотел уезжать к себе в Баку. Там четыре сестры, там больная мать Ханум, безработица, погромы.
      Конечно, Баку ему часто снился. Леша не был там уже семь лет. Когда его дядя приехал к ним в дом и сказал, что Леша может поступать в Москву, Ханум устроила пир на весь мир. Родственники дали деньги, много денег. Леша их долго не тратил, даже не залезал в кошелек, который хранился в общежитии у коменданта. А когда кончились наличные и первая стипендия, Леша попросил коменданта открыть сейф. Комендант удивился: зачем студенту понадобился сейф? Денег своих Леша больше не увидел. Вот тогда-то и приняли его в свою компанию оболтусы с четвертого этажа. Привилегированные шестикурсники, "старички", "отцы".
      Ганичев познакомился с Юлдашевым на кафедре.
      Жилось Толику тогда неплохо: единственный сын своих родителей, дипломата-папочки и наседки-мамочки, обитавших в ту пятилетку в основном на английских полях для гольфа. Толик жил один в пятикомнатной квартире. Квартира досталась отцу еще в конце сороковых, после того как всю семью, жившую здесь до этого, увели под руки в известном направлении.
      Вскоре Леша Юлдашев переселился к своему старшему другу и любовнику Толику, аспиранту и гению химии, как его называли все студенты прославленного химико-биологического...
      Гильдия российских адвокатов была нежна, как весеннее солнышко... Она была готова приласкать любого, бросающегося в ее лоно. Женечка Железнова приехала в Гильдию проверить, не является ли пресловутое, набившее всем оскомину "Сообщество" ее составной частью.
      Первые вице-президенты Гильдии, демонстрируя приязнь к очаровательной эфэсбэшнице, наперебой сообщали ей, что "нет, конечно", а начальник общего отдела готов был даже станцевать перед ней какую-нибудь тарантеллу...
      Впрочем, все они не очень устраивали Женечку. Она предпочла им другого. В Гильдии на непонятной должности работал Сергей Лукницкий, более подходящий ей для измены с любимым мужем. И на него-то была вся надежда. Они отсутствовали часа три. Потом он вел ее, как царицу Тамару, по коридорам Гильдии, из кабинетов выглядывали сотрудники.
      Насладившись жизнью, Женечка узнала главное: "Сообщество" -- не детище Гильдии. Можно прекрасно писать представление Минюсту. А в Гильдии ей понравилось. Милые добрые люди.
      Старик пошел в сторону Флотской улицы, вдоль шоссе, гудящего и фыркающего, разбрызгивающего подтаявший снег во все стороны. Он шел навстречу движению, утопая в неубранных снежных кучах, красиво отбрасывая трость вперед, в сторону, назад. Снегов наблюдал за ним, долго не трогаясь с места, ибо стоял он в глубине детской площадки, за деревянным домиком, далеко впереди. Не увязывалась эта трость с церковным одеянием старика. Было похоже, что Марк Захарыч собирается идти домой пешком: весь транспорт оставался у него за спиной -- и метро, и остановки автобусов, троллейбусов.
      Ганичева взяли у него на квартире. Он больше был не нужен следствию в качестве дармовой подсадной утки, свою миссию он выполнил.
      Вечером, когда Рая Воробьева возвратилась домой, к ней явилась Женечка. Она позвонила в дверь и была впущена только что вышедшей из ванны стюардессой.
      -- А я думала, муж вернулся, -- Раечка стушевалась, обвязывая голову полотенцем в виде чалмы.
      Румяная, свежая, в белом махровом халате и в этой розовой чалме на голове, с выбившимися локонами, она никак не вязалась с длинноволосым юным алхимиком, которого Женечка видела недавно в конце этого дома. На вид Рае Воробьевой было лет двадцать пять: крепко сбитая, небольшого роста, она сразу расположила Женечку к себе.
      -- Проходите, -- предложила Рая. -- Вы кто?..
      Женечка сказала, кто она, и спросила:
      -- Скажите, Раечка, вы зарегистрированы с Анатолием Петровичем Ганичевым?
      Раечка посерьезнела, села за стол.
      -- Нет, он не хочет. Да и вообще, чем дальше, тем наши отношения страннее.
      -- В каком смысле?
      -- Он отдаляется, почти не замечает меня. А мне некуда идти.
      -- Только поэтому вы его кормите, ухаживаете за ним, живете с ним?
      Рая пожала плечами, сдвинула брови и, как показалось Женечке, впервые ответила сама себе:
      -- Наверное.
      -- Давно вы знакомы?
      -- Уже четыре месяца. Нас познакомила одна моя пассажирка. Мы разговорились с ней однажды, когда она летела моим рейсом. С тех пор в моей жизни все пошло наперекосяк.
      -- Скажите, -- вдруг спросила Женечка, -- а в последнем рейсе из Каира вы ее видели, эту вашу знакомую?
      -- Вы и про Каир знаете? Да, Вероника Сергеевна летела...
      -- Она одна летела?
      Раечка задумалась, будто что-то вспомнила, сомнение пробежало по ее лицу:
      -- Она летела одна. В смысле -- сидела одна, в смысле, рядом с ней места были свободные. Мы поздоровались, она еще меня про Толика спрашивала, просила передать ему, чтобы он с ней связался. Но мне почему-то тогда показалось, что в салоне есть ее сопровождающий...
      -- Почему вы так решили? -- насторожилась Женечка.
      -- А вы про Веронику Сергеевну спрашивать пришли?
      -- И про нее тоже, я вам позже объясню. Ну так?..
      -- Знаете, тот пассажир...
      Рая встала, взяла с тумбочки тряпку и машинально протерла кухонный стол. Яркий зеленый абажур свешивался к их головам на пружинистом стебельке, слегка покачиваясь.
      Женечка то и дело косилась на два холодильника, стоящих в углу кухни. В одном из них хранятся реактивы.
      -- Нас ведь еще в Уренгое допрашивали. В самолете оказался труп, змея...
      -- Я знаю об этом.
      -- А самолет был забит до отказа двумя уренгойскими рейсами. Так вот, тот убитый сидел рядом с одним мужчиной, они вместе из Каира летели, даже не пересаживались, от самого Каира до самого Уренгоя.
      -- И во Внукове не выходили? -- подсказала Женечка.
      -- Да в том-то все и дело. Попросились, показали билеты, словно заранее знали, что после дозаправки мы полетим в Уренгой. А ведь мы в Каире это не афишировали. Откуда они знали?..
      -- Так откуда?..
      -- Понимаете, Вероника Сергеевна к ним не подходила, не заговаривала, когда самолет из Каира в Москву летел, это да, но ведь только она могла знать о дальнейшем маршруте самолета...
      Женечка удивилась и одновременно облегченно вздохнула, как вздыхают космонавты, состыковывая свой корабль с орбитальной станцией: "Есть контакт"...
      Осторожно спросила:
      -- Откуда она знала, это вы ей сказали?
      -- Еще в Москве, когда она отдыхать в Каир летела, -- созналась Рая, -нам как раз дали план полетов на ноябрь, вы понимаете? Никто из пассажиров не мог знать об Уренгое.
      -- Скажите, а летчики легко согласились оставить пассажиров в самолете, когда самолет во Внукове заправлялся? И где были куплены их билеты в Новый Уренгой? Не в Каире же?
      -- Нет, в Москве, заранее. Все было оформлено правильно. Я сейчас сама на кассах, у нас с паспортами строго...
      -- А Сапарова далеко от этих мужчин сидела?
      Фамилия Сапаровой произвела на Раю неожиданное впечатление. У нее округлились глаза, брови поползли вверх, так что даже чалма съехала назад и окончательно свалилась на пол.
      -- Вы чем-то удивлены? Может, воды? -- поспешила предложить Женечка Рае, уронившей голову на руки.
      -- Какая же я дура, ну какая же я дура! -- простонала она. -- Ведь это с самого начала было подстроено, они ведь знали, что мой отец занимается змеями, это они, они их провезли! -- Она вдруг осеклась и взглянула на Женечку. -- Так вы за мной пришли? Но я ей ни в чем не помогала! Вы, наверное, думаете, что это я ее сумку в самолет пронесла, и это из-за меня все? Но я не знала, это все экстрасенс...
      Раечка никак не могла заплакать, у нее стучали зубы и тряслись руки, видимо, сердце выпрыгивало из ее груди от отчаянья и западни, в которую она попала.
      -- Успокойтесь, Раиса Федоровна, мы знаем, что вас подло использовали, правда, не знали, что так часто и так много. Вы, пожалуйста, поберегите свои нервы, возьмите себя в руки, нам с вами еще о другом поговорить придется.
      Но Рая никак не могла "взять себя в руки". Ее волосы растрепались, теперь она смотрела в одну точку, тихо повторяя:
      -- Попала, вот я попала...
      Женечка смотрела на часы. По рации с ней связался Снегов, сказал, что Ганичев возвращается домой, через час будет в квартире, и чтобы Женечка встречала ребят, они сейчас приедут к ней на подмогу.
      Женечка успокоила Раю и вернулась к разговору.
      -- Какой экстрасенс, Раиса Федоровна?
      -- Да можно Рая, -- махнула рукой бывшая стюардесса, -- мы же с вами, верно, ровесницы. Знаете, я, в сущности, очень одинокий человек, компаний не люблю, с личной жизнью ничего никогда не получалось, пассажиры, конечно, бывало, начинают клинья подбивать, да все это с полетом заканчивается. Вот я и пошла как-то раз к экстрасенсу, это Вероника Сергеевна меня уговорила. То есть наоборот, не уговаривала она, это я, дура, ухватилась, как за соломинку. Разумного слова мне не хватало. А она только вскользь упомянула, что ее знакомая к биоэнергетику ходит и что это ей помогает. Это на Речном вокзале. Он меня тогда так поразил. Я тогда ни с кем не встречалась, а Вероника Сергеевна велела мне взять фотографии близких, про кого я хочу что-нибудь узнать. Вот я и взяла фото мамы и папы.
      -- Ну и как, все угадал провидец? -- полюбопытствовала Женечка, никогда не доверявшая экстрасенсам. Она не то чтобы не верила в сверхъестественные способности некоторых людей, она допускала, что есть такие люди, но лично ей, Женечке Железновой-Алтуховой было самой все до конца ясно в своей жизни, разъяснений со стороны ей не требовалось.
      Тем более на таком бытовом уровне: ваш любимый вам изменяет, а в горном селении на Кавказе у него есть жена, потому что его папа -
      мулла -- заставил его жениться на землячке-мусульманке... Это, конечно, интересно, но Женечка была юристом от природы, и ее юридический мозг не мог допустить сомнительные доказательства к построению собственной судьбы. Нет, не то. Просто она предпочитала всего добиваться сама, без посторонней помощи.
      Рая припомнила, что частично этот экстрасенс, Марк Захарович, угадал совершенно тонкие вещи, о которых он знать не мог. Например, что у Раи плохие отношения с матерью, не клеится личная жизнь, что она связана по работе с большими механизмами, скорее всего с самолетами, потому что в ее ауре много воздушных масс, и так далее. Но частично Рая сама рассказала ему о своих проблемах, вот, например, про папу. Нужно же было как-то спросить, почему папа предпочел змей семейному очагу. Экстрасенс ответил, что здесь нужно смириться, отец никогда в семью не вернется, хотя ее, Раечку, очень любит.
      Женя поняла, что для задуманной операции со змеями дочь Козловского была прямо-таки бриллиантовой находкой.
      -- Но почему вы вспомнили про этого экстрасенса, как он связан с Сапаровой? -- как ни в чем не бывало спросила Женечка, все больше волнуясь, что не успеет дойти до самого главного к приходу Ганичева.
      -- Так ведь его фамилия тоже Сапаров, может, эта Вероника его жена? Это легко узнать, если вам нужно, она -- научный руководитель моего Толика. Он скоро вернется. Наверное, вышел прогуляться.
      6
      Снегов наблюдал за стариком уже полчаса. Тот, легко перескакивая через сугробы и лужи, шел неторопливым шагом по прямой вдоль шоссе, никуда не сворачивая, и уже приближался к Водному стадиону. Снегов замерз, промочил ноги, в довершение ко всему пошел снег, залеплявший глаза, лицо, куртку. Старик раскрыл зонт, которым оказалась его трость, и, Снегов позавидовал ему.
      Его ребята разделились: одних Володя Полян должен был забросить в следственное управление транспортной прокуратуры, чтобы те выяснили точный адрес этого Марка Захаровича, а сам Володя с оперативной бригадой должен был успеть к дому Ганичева. Первым же нужно было ждать Снегова с опергруппой возле дома Марка Захаровича, если последний действительно направлялся к себе.
      Все три группы, одной из которых был Снегов в единственном числе, постоянно были на связи. Женечка доложила Снегову, что в этом несовершенном мире существует забавный экстрасенс по фамилии Сапаров, которого зовут Марк Захарович и который собирает информацию о своих прихожанах почище всяких там ФБР и ЦРУ. Хлюпающему по мокрому снегу Снегову было о чем подумать. Женечка добавила, что ребята из снеговской команды уже в квартире Ганичева, а она вместе с Раечкой, оказавшей следствию большую помощь, умывает руки в буквальном смысле. В холодильнике обнаружены реактивы для производства наркотиков и все необходимое для этого оборудование. Раечка в шоке.
      Вторая группа доложила Снегову, что Марк Захарович Сапаров живет у метро "Войковская", и Снегову просто стало худо.
      -- Эта сволочь меня специально, что ли, тащит битый час, ребята? -взмолился он. -- Как хотите, но заберите меня отсюда. Как хотите! Пусть один кто-то с операми ждет у дома, а вы на машине заберите меня! Заберите!
      -- А может, его взять прямо на дороге? А, товарищ Снегов?
      -- Вы сдурели! А что я Сапаровой предъявлю? Сожительство с экстрасенсом?.. И только-то?
      Закончивший мчаться по Уренгою Нестеров вылез из такси и поторопился открыть дверцу даме. Та, мягко вложив свои пальчики в его руку, поставила ножку на тротуар.
      Центр в городе все-таки отыскался. На темном здании, вдававшемся ребром в Площадь правительства, горели красно-белые гирлянды иллюминационных ламп, составленные в слово "Казино".
      -- Ну надо же, -- удивился Нестеров, -- вы посмотрите, прямо Монте-Карло!
      -- В Монте-Карло нет такой пошлой иллюминации, -- сказала Наташа, своим тоном пытаясь смягчить грубое замечание.
      -- Вы бывали в Монте-Карло? -- поразился Нестеров. -- Вы -- просто замечательная! -- prorsus admirabile!
      Нестеров был выбрит, как перед свадьбой, в темноте, в отражении огней, его рубашка синела люминисцентно, галстук переливался перламутром, а глаза сияли надеждой на теплый вечер. В конце концов, ничего сверхъестественного Нестеров не намечал, просто хотелось расслабиться и поговорить по душам с новым в его жизни человеком.
      -- Вы когда-нибудь играли в рулетку? -- спросила Наташа, скидывая шубку на руки портье. -- Кстати, вон, посмотрите сидит ваш знакомый.
      -- Только мысленно, когда читал "Игрока" Достоевского.
      И действительно за дальним столиком сидел государственный советник юстиции, адвокат Гильдии российских адвокатов Владимир Борисович Зимоненко.
      Нестеров не стал подходить к нему, и не потому, что не узнал, или были какие-то иные планы, а потому, что с ним рядом сидел его спутник по самолету, а вот с ним-то Нестерову видеться не хотелось, как не хочется иногда говорить с собственной совестью.
      Нестеров расплатился за вход, получил входные фишки, снял пальто и шарф. Его волосы были зачесаны назад черными волнами. Он восхищенно оглядел свою элегантную спутницу.
      -- Вы смотрите на меня, как довольный хозяин, -- заметила Наташа.
      -- К сожалению, я не хозяин и не настаиваю, но я действительно доволен, что вы согласились поужинать со мной. Вы очаровательны.
      Он повел свою даму в зал. Глаза у Нестерова разбежались от множества игровых автоматов, столов для покера и рулеток, от мужчин самых разных калибров: солидные толстяки в модных сюртуках вкупе с обросшими щетиной доходягами в потрепанных костюмах, с голодными затравленными взглядами. Игроки. Табачный дым плотно окутывал дальние углы игрового зала. Наташа насмешливо улыбнулась.
      -- Попробуйте, раз уж пришли. Хотя бы на эти, -- она показала на пять фишек, которые выдали Нестерову при входе. Он подошел к столу, вокруг которого сгрудилось около двадцати мужчин и женщин, а мальчик в белой рубашке и "бабочке" изображал бывалого крупье. Он лихо работал пальцами, группируя жетоны по цвету, потом раздавал часть из них выигравшим и загребал проигравшие фишки. Нестеров поставил свои фишки на квадрат с цифрой "семь", через секунду они исчезли, как и не бывало. И никто не обратил на это никакого внимания, хотя это был недельный заработок генерала.
      Наташа незаметно отделилась от своего спутника, подошла к кассе и купила себе несколько жетонов для автоматов.
      Нестеров приблизился как раз в тот момент, когда три семерки остановились в ряд, и блестящие жетоны посыпались, звеня и блестя, в металлический карман автомата. Он вплотную прижался к спине Наташи, которая сидела на маленьком кожаном, с велосипедное седло, сиденье. Она не отпрянула, а только выпрямилась и прислонилась к Нестерову, как к спинке кресла. Подняла лицо, снизу вверх посмотрела на него, ласково и, как ему показалось, благодарно.
      -- Вы приносите удачу, -- улыбнулась Наташа, выгребая свой выигрыш, -помогайте, все не унесу. Надо же, с первого раза столько денег.
      Николай Константинович тихо произнес:
      Мой дар убог и голос мой негромок,
      но я живу, и на земле мое
      кому-нибудь любезно бытие.
      Эту цитату из Боратынского прислал ему в письме из Петербурга один старик, проходивший по делу о консуле. Наташа в изумлении уставилась на своего эрудированного кавалера.
      Затем они обменяли жетоны на валюту, и Наташа повернулась к Николаю Константиновичу:
      -- Держите, это нужно проесть и пропить.
      Нестеров чуть не разревелся от обиды и умиления.
      -- Ну что ты, Наташа, это же я тебя пригласил... Проголодалась?
      Они поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж, выбрали закуток, по стене которого, изгибаясь, расположился белый кожаный диванчик, сбоку мерцали приглушенные бра.
      Наташа сделала заказ, Нестеров приплюсовал к нему шампанское, пирожные и кофе.
      Они сели почти рядом, Нестеров положил руки на спинку дивана, запрокинул голову и почувствовал, как она желанна, эта незнакомая худенькая женщина, о которой он еще утром этого дня ничего не знал.
      -- Устали? -- спросила Наташа, потом с трудом заставила себя поправиться: -- Устал?
      Он был благодарен ей за эту скованность, за тактичность, за то, что чувствовал во всем теле такое приятное жжение.
      -- Наоборот, блаженствую, -- ответил он. -- Ты никуда не выходила сегодня?
      -- Нет, сидела в номере, прикорнула, посмотрела телевизор, наряжалась часа два.
      Нестеров засмеялся. Она уловила на своем плече его дыхание, повела головой, чтобы поймать это дыхание, и наткнулась на губы Николая Константиновича.
      -- Так не хочется узнавать, зачем ты здесь, да и самому рассказывать. Все женаты, все замужем, все привязано канатами к древнему дереву мироздания, но ты ведь не исчезнешь, как галлюцинация? О'кей?
      Наташа поджала губы, опустила глаза, прижалась к нему, свернулась в клубок и чуть ли не втиснулась в его грудь, под пиджак, в его сильные объятья: "Не исчезну".
      -- Ты замужем? -- спросил он все-таки.
      -- Уже нет.
      -- А дети есть? Сколько тебе лет?
      -- Нет детей. Мне уже тридцать четыре, а детей нет, -- просто сказала она.
      -- Девочка совсем, еще все впереди, -- а что муж?
      -- Не знаю, не хочу об этом говорить. Не обижайся, поговорим об этом завтра. Хорошо?
      -- Это хорошо уже потому, что, выходит, ты не собираешься от меня сбегать, как Золушка в полночь. А говоришь: "завтра".
      Нестеров сам себя не узнавал, нес мелодраматическую чепуху, и ему нравилось это, он не умел особо нежничать, а тут хотелось излить все больше и больше ласковых слов этой женщине с грустными глазами.
      -- Где ты живешь в Москве? Это не секрет?
      -- Живу на Зоологической. Это не секрет, можешь зайти в гости.
      -- А давно?
      -- Квартиру мы купили в том году, до этого...
      -- Нет я не про это, ты в Москве давно живешь? -- осторожно перебил ее Нестеров.
      -- Ты что, этнограф? В самолете угадал, что я не из Уренгоя, теперь догадался, что я не москвичка.
      -- Но у тебя очень милый украинский говорок, это нетрудно заметить, -объяснил Нестеров.
      -- Киевский... А странно, я не чувствую собственный акцент. Так ты лингвист?
      Нестеров обрадовался подошедшему с аперитивом официанту.
      -- Кто я -- я тебе тоже завтра расскажу, договорились?
      Он погладил ее волосы, вдохнул запах ее чувственных духов и пожалел, что им придется сейчас разъединиться, чтобы приступить к трапезе.
      Им принесли закуску, салат, зелень, заливное. Она ухватилась за жульен.
      -- Обожаю грибы в любом виде. Оказывается, я голодная, как слон.
      -- Смешная, как же ты себя со слоном сравниваешь? В тебе, наверное, и пятидесяти килограммов нет.
      -- Хочешь сказать, что я дистрофик, говори прямо, -- засмеялась Наташа, -- а между прочим, когда я на Украине жила, во мне было восемьдесят.
      -- Не верю, не могу себе представить.
      -- Ну, я тебе потом покажу фото, в паспорте -- такая пышка.
      -- А глаза у тебя и тогда были такие грустные? -- спросил Нестеров, давно уже пытаясь разгадать, чем она обеспокоена: нет-нет, да и мелькала в ее глазах эта неизбывная саднящая печаль.