-- А вы в командировку? -- спросила Наташа.
      -- Так точно, на комбинат, -- ответил Николай Константинович.
      В аэропорту Внуково он увидел эту загорелую блондинку, волосы которой отливали, как колосья пшеницы, и вспомнил Марину. У нее были такие же вот длинные белые косы, она пришла сдавать ему основы государства и права на вступительных в МГОУ. Он остановил ее, когда, подготовившись, она уже шла к его столу с исписанным листочком в руке, глядя ему прямо в глаза. Встал и поменял расшатанный стул, на котором сидели предыдущие абитуриенты. Аудитории этот простецкий жест преподавателя понравился. Все немного расслабились. Потом он продержал ее перед собой около часа, в основном рассказывая о новой конституции и механизме ее написания. Ему было приятно ее близкое присутствие, ее нежная зависимость, ее кокетливость ради отметки. Потом он перескочил на своего любимого конька:
      -- А вы знаете историю своего города или хотя бы места, где вы живете? Вот вы москвичка? -- спросил он и заглянул в ведомость: -- ...Марина Сергеевна.
      -- Да, -- ответила она, -- я живу на "Пролетарской".
      -- В какой стороне? Туда, ближе к реке?
      -- Напротив Крутицкого подворья, -- ответила Марина.
      Затаив дыханье, она ждала удобного момента блеснуть эрудицией. Она знала все об окрестных памятниках архитектуры: Новоспасский монастырь, с его казаками при входе, огромной надвратной колокольней, усыпальницей Таракановой и могилами Романовых, первая в Москве обитель Никона, знаменитого мощного патриарха; Симонов монастырь с его монахами-невидимками, полуразрушенными оборонительными угловыми башнями и приютом для глухонемых в одной из церквей; невдалеке, на территории завода "Динамо", церквушка Воскресения Богородицы с останками русского богатыря, героя Куликовской битвы -- монаха Пересвета.
      Нестеров поставил девчушке пять и, знать не зная, какие мысли вдруг взбрели в ее золотую головку, поскорее выпроводил ее из аудитории, дабы избавиться и от своих грешных мыслей. Он читал тогда уголовное право и был вольтерьянцем. Мог начать лекцию с того, что сообщает студентам лишь модель закона, поскольку применять его в стране, где автомобилисты нагло не пропускают пешеходов, а в церкви норовят тебя обхамить, -- практически невозможно. На него жаловались декану, но импозантность Нестерова и его былые заслуги, -- все-таки это он привел на факультет команду, ушедших с больших постов своих друзей не позволяли не только расстаться с ним, но даже намекнуть, будто он что-то рассказывает нетрадиционно. К тому же любовь студентов, как и шила в мешке, -- не утаишь.
      Спустя два месяца, после установочной лекции по уголовному праву, Марина подошла к нему. Подождав, пока студенты разойдутся, получив комментарии и разъяснения метра, она приблизилась к нему, почти вплотную низко опустив голову, что должно было подчеркнуть ее такт и скромность.
      Он заметил ее сразу, но выжидал, а точнее, соображал, как бы познакомиться с ней поближе, поговорить с ней, какой повод найти. Нестеров издали кивнул ей, она дала понять, что ждет его, в ответ он кратко, запинаясь при этом, как студент-первокурсник, сказал: "Сейчас, подождите пожалуйста, я сейчас освобожусь".
      Марина смотрела на него издали, и ей было приятно, что он попросил ее подождать. Словно этим между ними уже было все решено. А ведь Марина была влюблена в него семь лет назад, когда он читал лекции на подготовительных курсах в МГОУ, а она только собиралась поступать. Но тогда -- сразу после школы -- поступить в университет ей не удалось, в то лето умер ее отец, и все пошло крахом. Так ей казалось. Отца нашли мертвым в лесу лишь на следующее утро после того, как он с друзьями поехал за грибами. Сердечный приступ и скоропостижная смерть отца потрясли ее. Она плакала во сне и молчала целыми днями, уставившись в одну точку: фотографию отца в военной форме в обнимку с мамой где-то на юго-восточной границе.
      Марине пришлось пойти работать, а через год мама вторично вышла замуж. Отчим считал, что падчерица должна сама заработать на свое высшее образование, хотя его доходы от торговли косметикой позволяли семье жить безбедно. Он вообще-то был неплохим человеком, но Марине казалось, что он может втянуть ее в ту пустоту и бессмысленность, бесцельность существования, в которых живет сам. Начались препирания, а потом и скандалы. Она сняла квартиру и лишь на седьмой год смогла найти такую работу, которая позволила бы ей учиться на заочном юрфаке в Московском государственном открытом университете. Вот это и было ее целью. И еще долг -- отец взял с нее слово, когда она пришла с выпускного бала, что Марина будет юристом, как и дед, и прадед.
      Она подошла к Нестерову с просьбой дать ей материал о подготовке проекта нового Уголовного кодекса.
      -- Вы можете подождать меня еще несколько минут? Я только зайду на кафедру и провожу вас, вы не торопитесь?
      В этот день они прошли пол-Москвы. С Садового кольца свернули на Патриаршие, прошли по Малой Бронной, мимо дома Нестерова. И только выходя на Тверской бульвар, Нестеров оглянулся и показал Марине на свой дом: я здесь живу, но извините, что не приглашаю: во-первых, у меня еще лекция в университете, а во-вторых, жена неправильно поймет, то есть наоборот, правильно.
      Марине было все равно. Она уже два месяца мечтала о нем, не спала, представляла себе их первый разговор, его первое прикосновение. Если бы ее спросили, чем он покорил ее, она не смогла бы ответить, он ее не покорял, просто ее сердце тянулось к нему, вот и все. Нестеров взял номер ее телефона, позвонил на работу через день, в понедельник. Так и повелось у них: в выходные Марина была предоставлена сама себе, а в будни, сразу после работы, они бродили по городу, а потом шли к ней, накупив еды и вина. Машины тогда у Нестерова не было, а работа, тогда еще в МВД, не отягощала его существование.
      Она гордилась им. И не могла понять, как может человек вместить в себя столько способностей, вести так много разнообразной деятельности и при этом быть еще эрудитом в вещах, далеких от юриспруденции.
      Нестеров обрадовался соседству с белокурой женщиной, напомнившей ему Марину. Вот уже второй час полета он с болью ворошил свою память, глядя на длинные тщательно расчесанные, ухоженные волосы соседки. Невольно вспомнилась первая близость с Мариной, в тот же понедельник, когда он впервые встретил ее возле работы, на Белорусском. Как он дотянул до того понедельника -- просто фантастика. Впервые за долгие годы купил себе французскую туалетную воду, достал из гардероба не самый парадный, но самый любимый коричневый костюм, подобрал носки и рубашку.
      -- Что-то наш Коленька сам на себя не похож, -- заметила Анна Михайловна в воскресенье, когда состоялся традиционный прием его матушки в доме Нестеровых.
      -- Может быть, влюбился? -- не очень осторожно предположила свекровь, и Анна Михайловна почувствовала острую обиду.
      Ей всегда казалось, что если супруг увлечется кем-то за долгие годы их совместной налаженной жизни, то она отнесется к этому бережно, как к первой любви собственного сына.
      В любом случае это будет лишь страсть, которая рано или поздно погаснет, но чувство-то само по себе прекрасное. "Только влюбленный имеет право на звание человека", -- это сказал Блок. И она простит, перетерпит, она умеет терпеть, она мудрая.
      Но замечание свекрови оскорбило именно Анну Михайловну, словно ее признали проигравшей. Николай Константинович выправил ситуацию.
      -- Мне повышение дают и должность предлагают, -- женщины посмотрели на него, и восторженный их взгляд говорил лишь одно: "гений". -- Но это все. Пока ничего не скажу. Все потом.
      Его действительно переводили из МВД. И он должен был пройти проверку и стажировку в ФСК -- тогда это была ФСК.
      Все начало разрушаться с одной дурацкой провокации, когда в метро, по пути к ней на "Пролетарку", Нестеров спросил: "Ты меня любишь?" А Марина ответила "Нет".
      Она пошутила, а он развернулся и ушел, уехал домой. В тот зимний день был день его рождения, они ехали с сумками к ней домой, чтобы вновь, словно по заданной программе, по приходе приготовить ужин, выпить, закусить и упасть в мягкие подушки на ее софу. Устроившись в банк по специальности, она прилично обставила комнату. И очень гордилась тем, что всего в этой жизни добивается сама, если не считать пятерок по уголовному праву. Нестеров в том году отрастил небольшую седоватую бородку, которая ему очень шла, накупил себе несколько новых костюмов и даже заказал у соседки-"челночницы" польскую дубленку на зиму.
      Он поехал домой, где его не ждали так рано, стол еще не был накрыт, жена и дочь хлопотали на кухне. Коротая время, он решил съездить, заправить машину. Подъехал к бензоколонке. Тут к нему подошел субъект и елейным голосом предложил купить академическое издание "Толкового словаря" за семьсот рублей.
      -- Почему так дорого? -- спросил Нестеров. -- Я уже купил за четыреста.
      -- Это особое издание, -- просюсюкал субъект, -- здесь вдобавок собрана вся ненормативная лексика.
      -- Так ты что, за то, чтобы прочитать в словаре слово, которое каждый день любой видит на заборе и в лифте, берешь целых триста рублей? -возмутился Нестеров и повесил заправочный пистолет на место.
      Дома он прошел в свой кабинет, где стал готовить какую-то лекцию, кажется, про субъективную сторону преступления. А Марина, вся в слезах, испытывая острое чувство собственной вины, ходила под его окнами, всматривалась в фигуры прохожих, искала его взглядом. Так она простояла часа два, пока Нестеровы не собрались за праздничным столом, в кругу друзей и родных. А Марина поплелась вверх по Большой Бронной, к метро, задыхаясь в рыданьях от страха, что потеряла его навсегда.
      Может ли молодая женщина простить возлюбленному свои безутешные слезы? Никогда. Рано или поздно, не видя изменений в собственной жизни, устав от отговорок Нестерова: "нам и так хорошо", она отчаялась. Он стал замечать мимолетные, еле заметные признаки не то, чтобы отвращения, но нежелания Марины заниматься с ним любовью. Но каждую неделю, каждый день он приходил к ее банку, даже в обеденный перерыв, звонил, вытаскивал ее на прогулки, на выставки, на концерты. Он не мог думать ни о каком назначении: все его мысли заполняло ее голубоглазое, румяное личико с красными зацелованными губами и родинкой на правой щеке. Физическое ощущение ее прикосновений, атласной кожи, шелковых волос преследовало его. Он стал даже следить за ней, "вел" ее от работы до дома, иногда открываясь, словно случайно наталкиваясь на нее в толпе.
      Однажды Марина свернула от работы не к метро, а вправо, на троллейбусную остановку. Нестеров не знал, что ему делать. И тут случилось непредвиденное. Она уже подходила к дверям троллейбуса и вдруг обернулась, посмотрела на него в упор чужим ненавидящим взглядом. Нестеров успел только сказать, что едет из Академии в университет на Манежную, и двери захлопнулись. И все-таки он проследил за ней. Может быть, он бы и свернул к собственному дому, но тут как нарочно подошел еще один троллейбус No 1 и повез его вслед за Мариной на Арбат.
      Он дождался, когда она выйдет из дома в Серебряном переулке, куда вошла три часа назад. Он стоял далеко, за перекрестком. Марина вышла из ворот дома и села в серый "вольво". Заметив Нестерова, она заволновалась. Секундой позже в машину забрался лощеный щеголь, и они проехали мимо. Нестеров увидел Марину, на ее плече лежала рука ее нового возлюбленного.
      10
      -- Да ну, не этот, -- ворчал следователь УВД Полковский на жену, -принеси тот, что в Москве покупали, розовый.
      -- Чем тебе этот-то плох? Отличный галстук.
      Полковский засопел.
      Клава принесла другой. Дочь -- младшая Клава, наглаживала через тряпочку брюки в коридоре, утюг был тяжелый, бабушкин, от него шел особый запах раскаленного железа. Полковский натягивал накрахмаленную рубашку, вдевал в манжеты запонки в виде якоря, подаренные сослуживцами в память о службе на флоте, во время армейской молодости. Напевал:
      Когда в море горит бирюза,
      Опасайся шального поступка.
      У нее голубые глаза
      И дорожная серая юбка.
      Увидавши ее на борту,
      Капита-ан выходит из рубки,
      И становится с трубкой во рту
      Возле девушки в серенькой юбке...
      Брось, моряк, не грусти.
      Не зови ты на помощь норд-веста.
      Эта мисс -- из богатой семьи.
      И к тому же -- другого невеста.
      А наутро в каюте нашли,
      Капитанскую верную трубку.
      И, при матовом свете свечи,
      Всем знакомую серую юбку...
      Сегодня он встал рано, раньше, чем зазвонил будильник, стал действовать по пунктам, намеченным с вечера: умылся, постриг ногти на ногах и руках, почистил уши, побрился, побрызгал себя из пульверизатора одеколоном. Отец Полковского был первым парикмахером, приехавшим в эти края. От него и досталась сыну в наследство эта в наше время очень опасная, допотопная бритва и пульверизатор с рыжей резиновой грушей, вправленной в продранную сетку, когда-то натянутую на грушу, чтобы та не слишком раздувалась.
      Жена уже суетилась на кухне. Ей тоже предстоял нелегкий день. Полковский велел быть всем начеку, готовить праздничный обед, самим приодеться, а не ходить по квартире чувырлами в драных футболках и лосинах, обтягивающих мощный целлюлит: в любую минуту Полковский может вернуться с важным и дорогим гостем из Москвы.
      -- А вдруг это его шанс? Москва -- это вам не Новый Угенгой. А тут целый генерал прилетает.
      -- Саша, ты у меня настолько непробивной, что если кто и поедет в Москву, так Нахрапов какой-нибудь, а может, и твои собственные подчиненные, но только не ты, -- подначивала Клава, ставя на стол яичницу и черный кофе.
      -- Вот увидишь, на этот раз все будет по-другому. Нахрапов -- дурак. Он думает, что дело уже им раскрыто, а сути так и не понял. Держит в СИЗО невиновного человека, как будто сам не понимает, что все шито белыми нитками.
      -- Если белыми нитками шита белая простынь, это очень правильно, Саша.
      -- Ты-то хоть не умничай! -- вскипел Полковский. -- Ну вот что вы тут обе маячите? Кто-нибудь погладил рубашку, брюки?!
      И вот наконец, с чувством полного собственного совершенства, Полковский выбежал на улицу, где его ждала машина, выделенная начальником Управления для встречи Нестерова. Полковский подгонял водителя всю дорогу: необходимо было первым прибыть к самолету и увезти Нестерова на своей машине под носом у Нахрапова -- это был основной пункт плана следователя Полковского.
      В том, кто быстрее зафрахтует эфэсбешника, состоял извечный спор милиции и прокуратуры. Стоило посостязаться.
      Нахраповы эту ночь не спали: ругались. Еще с вечера Алексей Николаевич обнаружил, что жена завелась. Придя со службы, он столкнулся с молчанием Жанны Прокопьевны. Та ходила надутая, как боксерская перчатка, но никак не могла начать высказывать наболевшее.
      -- Ужинать я буду сегодня? -- буркнул Алексей Николаевич, целых десять минут просидев на диване в гостиной, наблюдая, как жена протирает полки, отвернувшись от него.
      -- Что ты, ребенок? Поди и приготовь себе.
      -- Может быть, мне еще помойное ведро вынести? -- предложил Нахрапов невероятное.
      -- А почему бы и нет?
      Нахрапов схватил ведро, выскочил с ним во двор. У мусорного бака прохаживалась, ожидая очередную жертву, старуха общественница.
      -- У тебя есть справка из РЭО, что ты здесь живешь и оплатил право пользование помойкой? А то ведь скоро таких судить будем.
      Нахрапов рассвирепел:
      -- Да я сам тебя сейчас посажу, старая калоша.
      -- Меня-то за что? -- опешила общественница, по тону собеседника сообразив, что перед ней не простой смертный.
      -- За незаконное присвоение функций должностного лица. -- С этими словами Нахрапов сунул под нос старухе свое служебное удостоверение. Он был доволен собой, наконец-то сегодня хоть в чем-то победил.
      Домой он вернулся в приподнятом настроении.
      -- Та-ак, -- протянул Нахрапов, -- что это ты бунтуешь, опять бзик на почве ревности?
      -- Да к чему тут ревновать-то? -- парировала жена. -- Не позавидую я той дурочке, которой ты достанешься. -- И тут ее прорвало и понесло: -- Если я не работаю, ты считаешь, что ко мне можно относиться, как к мебели? Все выходные -- я одна, моя функция -- приготовить жратву, убраться, вынести мусор. Ты уже третий год обещаешь, что получишь перевод в Москву, а с места ничего не двигается. Скоро начну копейки считать: что лучше купить -- сыну тетрадки или зубную пасту. Надоело, понимаешь, никакого прогресса. Я устала. Когда мы были с тобой вместе в отпуске? Да что -- отпуск?! Когда ты выводил меня в люди? Тебя не бывает дома, я старею, а что я видела в этой жизни?
      -- Тебе так плохо со мной? -- вставил Нахрапов. -- Я что, майор Пронин, чтоб влюбляться в иностранных разведчиц, или еще какая-нибудь свинья из романа Энтони Берджесса "Заводной апельсин".
      Клава читала некоторые книги, которые приносил из элитарных сборищ Тюменского региона ее муж. Помягчела.
      -- Да мне неплохо, я люблю тебя, но перестаю понимать, -- Жанна Прокопьевна не выдержала, лицо ее скривилось, в глазах появились слезы. -Зачем ты арестовал учительницу Володи? Весь город об этом судачит, на меня пальцем показывают.
      -- Слушай, мать, вот сюда только свой нос не суй...
      -- Ну, конечно, куда нам, домработницам... А у меня, между прочим, высшее экономическое...
      -- Работать, что ли, хочешь? Так и скажи, ты же не изъявляла раньше желания.
      Нахрапов не хотел говорить супруге о предстоящем визите генерала из Москвы. Он боялся сглазить идущую ему в руки удачу. Дело в том, что Николай Константинович Нестеров был его преподавателем в университете. Лишь бы тот спустя пять лет вспомнил своего бывшего студента.
      Они не спали всю ночь. Жанна Прокопьевна, излив душу, чувствовала пустоту, заполнившую ее сознание, она больше не кипела и уже жалела, что затеяла всю эту разборку, переросшую в настоящий семейный кризис. Теперь ей казалось, что ее претензии не только беспочвенны, но и эгоистичны. Нахрапов же, глядя на громаду своего прикрытого одеялом живота, обдумывал будущие изменения в жизни и в карьере, ему было нестерпимо жаль жену, ведь она была абсолютно права: опустился прокурор, смирился с действительностью, перестал мышей ловить. Только бы жена не молчала так укоризненно. Ему казалось, что она сейчас обдумывает, как бы уйти от него, как начать другую жизнь, без него -- размазни и слабака.
      Наутро, осоловелые от бессонной ночи, едва задремавшие в своих обличительных размышлениях, они были разбужены звоном будильника.
      -- Почему так рано? -- удивилась Жанна Прокопьевна. -- Шесть часов, темно еще.
      -- Сегодня приезжает мой учитель Нестеров, генерал ФСБ. То есть прилетает. Чистые рубашки есть?
      -- Вот это меня и бесит! -- неожиданно воскликнула супруга. -- Ну, почему ты не считаешь своим долгом рассказывать мне о подобных вещах? Я понимаю, это твоя работа. А я целыми днями сижу дома, что же мне, со стенкой разговаривать?
      -- Я же сказал тебе. И хватит мне с утра портить настроение. И так голова идет кругом.
      -- Да если бы ты вчера мне сказал, успокоил, обнадежил, не было бы этого кошмара, Лешенька.
      Нахрапов повернулся к жене, и та стремительно придвинулась к нему и уткнулась носом в мягкую огромную грудь мужа.
      Самолет пошел на посадку. Нестеров помог соседке вытащить из-под сиденья ремень и самолично пристегнул Натальи Николаевны к сиденью.
      После приземления он помог даме встать и накинул на ее плечи шубку, которую предварительно достал с полки над проходом.
      Очередь пассажиров постепенно продвинулась к выходу, Нестеров и его подопечная тоже встали и, взяв свои сумки, пошли к трапу.
      Неожиданно прямо перед собой Нестеров увидел знакомую фигуру. В элегантном пальто, принципиально круглый год невзирая ни на какую погоду, без шляпы, по трапу спускался сослуживец Нестерова по юрфаку МГОУ, адвокат Володя Зимоненко. Рядом с ним шел, очевидно, приятель Володи. Впрочем, Нестеров его знал, даже почти соседствовал с ним с недавнего времени в подмосковном писательском городке Переделкино, но прямых контактов не было. На физиономии субъекта читалось всеобщее презрение и вместе с тем отрешенность, как будто он сочинял в своем сознании все, что тут происходит. Писатель или сумасшедший.
      -- Вовка, какими судьбами? Хотя да, ты, по-моему, родом из здешних мест, если не ошибаюсь, салехардец, -- показывая не к месту генеральскую осведомленность, сказал Нестеров.
      -- Лекции читаю, Коленька. А ты тоже? В нашем филиале?
      -- Нет, увы, в командировку.
      -- Нас будут встречать. Подвезти? -- мельком взглянув на спутницу Нестерова, спросил Зимоненко. -- Кстати, познакомься, Сергей Лукницкий, наш коллега по университету, читает тут уголовный процесс.
      Нестеров молча пожал руку зимоненковского спутника, не глядя в глаза сочинителю. Глупо поступил, ибо чревато... Но разве мы думаем, когда что-то делаем?..
      Простим ему, он был увлечен дамой. А когда рядом находится волнующая нас женщина, разве нам до литературы? К тому же нестеровский сочинитель однажды не к месту процитировал Чехова: "Нет такой полиции, которая не считала бы себя компетентной в делах литературы", -- и Нестеров обиделся... Он не любил читать книги своего соседа, хотя частенько там упоминалось его имя.
      -- Спасибо, меня, конечно, тоже встретят, -- сказал Нестеров. -- Ну, бывай, Гасану привет, когда увидишь. А вообще вернемся оба, надо как-нибудь у нас в Переделкине в баньке попариться.
      -- Отлично. А вообще, Коль, я тебе по секрету скажу, Гасан серьезно говорил, чтобы ты кончал с государевой службой и шел к нам в адвокатуру, так что не тяни...
      Спускаясь по трапу, Нестеров призадумался. А может, и впрямь? Пришло, быть может, время. Зимоненке можно доверять: в конце концов он сам недавно совершил подобный кульбит. Сидел в Министерстве юстиции, носил на погонах генеральские звезды, но ушел, ушел подальше от государства, которое часто глупит и подличает и к тому же не умеет просить прощения за свои свинства...
      -- А что, у вас в адвокатуре нет проблем?
      -- Ну как это нет? Крутые приходят, адвокатами работают. Один отморозок, у него где-то в ваших кругах контакты, организовал "Сообщество" -- ни одного юриста в команде, слыхал? И зарегистрировали. Мы их гоняем, представление написали в Генпрокуратуру... Сейчас Минюст судится с прокуратурой, а народ недоволен... В общем, поболтаем на воле. Но главное, -- тут Володя понизил голос, -- ты что, думаешь, я работаю адвокатом из-за денег? Вовсе нет. Я работаю адвокатом из-за кучи денег. Ну, бывай, не едешь?
      Нестеров ничего не понял, попрощался с Володей и его спутником. Серый туманный день охватил его и Наташу порывом мокрого ветра, словно они вышли на морской утес. Нестеров оглядел площадь: ни возле трапа, ни возле здания аэропорта признаков встречающих его машин не было.
      -- Позвольте вашу сумку, Наташа, -- как можно более театрально произнес он и предложил ей свободную руку. -- Я -- верный и сильный -- fidelis et fortis.
      Они сошли на землю.
      -- Куда вы направляетесь, если не секрет? -- спросил Нестеров и добавил: -- Холодно, не простудитесь, набросьте на голову шарф.
      Наташа не послушалась спутника, лишь слабым движением подняла воротник шубки. Ответила односложно:
      -- Наверное, в гостиницу, таксисты подскажут.
      -- В таком случае я с вами, можно? Я ведь тоже города не знаю.
      Наташа улыбнулась, обрадовалась. Неизвестно, что здесь за люди, с таким спутником как-то спокойнее. Они прошли через здание аэропорта и вышли на площадь, где на них набросились десятка два водителей с традиционным: куда подвезти? такси до города не желаете?
      Въехав на территорию аэропорта, Полковский сразу увидел трап, едущий по летному полю.
      -- За ним давай, уже время посадки, -- скомандовал Полковский водителю.
      Машина Нахрапова, нагонявшая первую "Волгу" уже на летном поле, последовала ее примеру: так они и подъехали к самолету, подруливавшему к месту остановки, -- с одной стороны следователь УВД, с другой -- следователь прокуратуры. Оба вышли из своих машин, когда первый пассажир показался за спиной стюардессы. Раскланялись друг с другом издали. Молча.
      ...Когда последний пассажир сошел с трапа и устремился к автобусу, Полковский, уже начавший покрываться инеем в своем замороженном, колом вставшем пиджаке, догадался спросить стюардессу:
      -- Это московский рейс?
      -- Что вы, московские рейсы в той стороне обычно паркуются, а мы из Ташкента, -- улыбнулась та и прошмыгнула в салон самолета.
      -- Когда же начнется город? -- второй раз в нетерпении спросила Наталья Николаевна.
      На сей раз водитель обернулся и, простодушно улыбнувшись золотыми зубами, кивнул:
      -- Уже десять минут по городу едем.
      -- Но это же поле, -- удивилась Наташа, -- а где центр?
      -- Наверное, за комбинатом, не знаю, -- пожал плечами водитель.
      -- Вы хотите сказать, что как такового центра в городе не имеется? -помог Нестеров.
      -- Вот именно, если не считать Дома правительства.
      Они подъехали к панельному пятиэтажному зданию с огромным козырьком над парадной с отбитыми ступеньками. Нестеров щедро расплатился с частником и повесил обе сумки на плечо.
      Они вошли в скромный, окрашенный в бордовый цвет холл и направились к стойке администратора. Нестеров назвал свою фамилию и
      получил в ответ подобострастную улыбку пятидесятилетней администраторши и ключ с тяжеленным набалдашником в качестве брелка: чтобы не уносили с собой из гостиницы -- тяжело ведь.
      -- Вот это отель, сюда бы владельцев отелей с Кипра на обучение, -засмеялась Наташа. -- Извините, я только что с отдыха, такой контраст!
      -- Понимаю, -- засмеялся и Нестеров, -- держитесь, как бы не было психического расстройства. Он повернулся к администраторше: -- Это у вас в городе, наверное, лучшая гостиница?
      -- Несомненно, "Запах газа" -- лучшая гостиница, во всяком случае, лучше "Нефтяной струи", -- с гордостью ответила та и поспешила добавить: -Но только у вас номер одноместный согласно броне. Других номеров нет.
      -- Понимаю, -- кивнул Нестеров с еле скрываемой улыбкой. -- Наташенька, вы посидите на скамеечке, отдохните.
      Наташа послушно села возле немытых окон на скамейку, какие раньше стояли на московских бульварах, -- огромную, сколоченную из длинных реек, изогнутую, как арфа.
      Нестеров, проводив Наташу взглядом, поставил наконец сумки на пол и облокотился на стойку.
      -- Простите, а кто мой номер бронировал? Написано у вас там?
      Женщина отыскала запись и внимательно прочла. Реакция ее была неадекватной.
      -- Покажите ваши документы, -- требовательно призвала она Нестерова.
      Он достал свое удостоверение, протянул вниз.
      -- Уважаемая, любезная... простите, как ваше имя?
      -- Вольва Пижоевна, -- администраторша растерялась и от должности, и от звания в удостоверении, и от обращения.
      -- ...ваше императорское величество, -- понизив тон, произнес Нестеров, -- с этой минуты вы врач, а моя должность -- это заболевание, которое вы должны хранить в секрете. И капризы больного исполнять во имя оздоровления общества: вот этой женщине нужен отдельный номер -- только и всего.
      Еще через десять минут Нестеров, поменявшись с Наташей местами и дождавшись, сидя на скамейке, пока та оформит проживание, провожал ее в номер. Комната оказалась как раз напротив. На вечер, который, кажется, уже начинался, было назначено еще одно испытание ненавязчивым уренгойским сервисом -- ужин в ресторане. Нестеров решил посвятить этот день следственным экспериментам.
      11
      Леня Веселый потерялся в этой жизни в пятнадцать лет, когда умерла мама. Остались они вдвоем с братом в двухкомнатной квартире на Нарвской. Окна выходили в колодец обычного петербургского двора, но поскольку жили они под самой крышей, пейзаж за окном был не самым удручающим, все-таки рукой можно было коснуться неба.
      Они с братом выросли в этой квартире, отсюда уводили или уносили представителей четырех поколений Веселых: кого на кладбище, кого в Кресты. И все, о ком рассказывала им мать, работали в издательстве "Советская энциклопедия".
      Родственники братьев, да и сама мама работали корректорами. Только об их отце мама никогда ничего не говорила сыновьям. Усталая, тихая, мягкая, она сразу замолкала, когда младший -- Ленечка -- начинал выспрашивать, задавать свои детские вопросы: а где наш папа?
      Отец бросил их пятнадцать лет назад, бросил и исчез навсегда. Ушел или увели? И вскоре мама заболела. Болела два года. Сыновья дежурили у ее постели.
      Она просила старшего никогда не бросать Ленечку. Она заклинала Сашу, словно предвидела нечто ужасное. И в голосе ее была безнадежность; скажет, а сама головой покачивает...
      Не знала умирающая женщина: потеряются оба. Так бывает в лесу, в пустыне, в море. Заплываешь подчас, а потом не знаешь, в какую сторону двигаться, не видно, где жизнь, а где нежизнь.
      Саша, проработав два года корректором, бросил работу. Леня тоже сидел дома. Вскоре деньги кончились. Тогда-то Леня и принес домой свою первую добычу: барахло, украденное им у зевак-продавцов на блошином рынке, и фотоаппарат. Саша покрутил пальцем у виска, но товар продал, купил поесть.
      Спустя несколько месяцев, которые они провели на рынке, где стали завсегдатаями, а иногда и торговали чужим товаром за плату, они поняли, что больше не в состоянии жить в этой квартире. Возвращаться туда, в этот серый дом за Нарвскими воротами возле трамвайного круга, в этот двор с продуктовыми ящиками и разнорабочими, куролесящими у черного входа ресторана, было мучительно, невозможно -- мама ведь уже больше никогда не вернется туда.
      Первым женился младший -- Леня. Первым уехал к жене в Москву. Когда Саша встретил свою первую женщину, у Ленечки уже родилась дочь. Жена никуда его не пускала, посадила с ребенком, сама делала карьеру в префектуре округа.
      Судьба свела Сашу с семьей профессора, старого петербургского интеллигента. Дочь профессора Маша была студенткой, а Саша -- лоботрясом со странностями, хотя и эрудированным: проработав два года корректором, он заложил в свою голову информацию полного свода "Энциклопедии" в ее последнем издании, но зато внезапно мог сорваться и уйти из дому в неизвестном направлении, отсутствовать неделю, а то и месяц.