Я отправился за стариком, решив впредь называть его провожатым.
      2.
      Когда я вышел с ним на улицу, дул холодный ветер. И мне вдруг показалось, что я зря впутался в эту историю. Я не любитель непрограммируемых приключений. Я хотел только послушать занимательную историю. А здесь отчетливо пахло приключением. Ощущение, знакомое любому пешеходу, кто любит идти вечером по неосвещенной улице или садиться в автобус, полный пассажиров, в котором темно. К тому же сотни и тысячи реклам на площади; огоньки при нашем приближении к черному дому, а именно туда мы с ним пошли, словно бы предупреждали, чтобы я этого не делал. Но, желая самому себе доказать... я не успел подумать, что я там собирался себе доказывать. Провожатый вдруг заговорил, перейдя на "ты".
      - А документы у тебя в порядке?
      Я уже не удивился такому вопросу. Удивился только тому, что он продолжал говорить в том же тоне, как и в кафе, на псевдокаком-то языке. Я почему-то был уверен, что сейчас он заговорит изысканно и литературно.
      - Паспорт, - бросил я.
      - Покажь, - сказал он, протянув руку в лайковой перчатке с перстнями.
      У рекламы, извещающей, что в этом здании находится "Саксона" и там можно вкусно провести время, провожатый изучал мои документы.
      - Не пойдет, - сказал он.
      Мне было все равно. Я уже хотел домой.
      "Суну-ка я ему монету и откланяюсь", - подумал я и достал ее из кармана.
      Увидев такой жест, старик осклабился, помягчел.
      - Мало, однако, хозяин, - сказал он, оценив мой жест.
      - Сколько же тебе надо? - спросил я, уверенный, что зря продолжаю никчемную беседу.
      - Ну, десять раз по столько, - заканючил он.
      Я прикинул, что если бы я сегодня не отдал машину, то она все равно обошлась бы мне дороже, чем та сумма, которую вымогал провожатый, и вынул из бумажника помятую бумажку. Старик сунул бумажку в карман вонючих, протертых на коленях штанов, долго шарил там (жест, по-моему, неприличный), достал оттуда какую-то штуковину, подышал на нее и в мой паспорт, не спрашивая меня больше ни о чем, поставил какую-то крупную кляксу, на которой я потом долго и безуспешно пытался прочесть буквы, повествующие, что провожатый повел меня в какое-то то ли общество, то ли еще во что-то, имеющее название абсолютно неразборчивое в первой части, а во второй: "возросших на свободе дерев".
      - У тебя что здесь, дед, сумасшедший дом или княжество Монако с суверенной территорией? - спросил я его.
      - Пойдемте, - мягко и на этот раз интеллигентно сказал старик. Но когда я посмотрел на него с удивлением еще раз, старика не было, а стоял передо мной средних лет человек с красивым лицом, в изящном костюме, с клинышкообразной черной бородкой, слегка грассирующий, элегантный. Окладистую бороду, поношенные штаны, рубаху с веревкой, парик с лысиной и мотоциклетную кепку он уже укладывал в вынутый из кармана же и расправленный пакет с надписью "Мальборо". И мы двинулись. Ибо сейчас я уже чувствовал себя в его власти.
      Но чем ближе мы подходили к дому, тем тише становилось на улице, все реже попадались нам прохожие. Когда мы оказались в тени дома, которую наметила по контуру все еще сияющая луна, прохожие и вовсе исчезли. Рекламы как-то поблекли, а переступив границу тени, я услышал грубое и неожиданное:
      - Стоять!
      - Вы знаете, я, пожалуй, лучше пойду, - сказал я экс-старику.
      - Теперь это невозможно, - галантно возразил он мне, - чтобы выйти отсюда, вам нужно снова заплатить пошлину и получить разрешение. И я охотно вам дам его, но только после того, как вы осмотрите наши достопримечательности. Видите ли, наш дом - это дом одноразового туризма. Все жители города один раз да побывали там. Я не припомню, чтобы кто-то побывал у нас дважды. Но и за насильственное ознакомление с достопримечательностями надо платить, - улыбнулся он. - Поэтому ничего не поделаешь.
      - Но почему меня никто не предупредил, что здесь такое насилие? спросил я.
      - Видите ли, - сказал незнакомец, - люди не любят расставаться с деньгами. Поэтому каждый, кто потерял их, обязательно пожелает того же и ближнему. Но для путешественника, а именно таковым вы мне представляетесь, то, что я вам покажу, все же небезынтересно.
      Все это он говорил мне, пока мы стояли в тени, и я, оглянувшись, тоскливо смотрел на освещенную площадь, на противоположной стороне которой серебрился мой отель с уютной комнатой.
      И вдруг кто-то снова явственно рявкнул у меня над ухом:
      - Стоять!
      И тут же я получил очень болезненный удар чего-то железного под подбородок. Я подумать не мог, что это "что-то железное" может быть оружием. В темноте я едва разглядел какого-то маленького человека с большим ружьем. Он долго чиркал кремниевой зажигалкой и, наконец, запалил крошечный огонек. Огонек все время гас на ветру. Наконец более или менее загорелся, запахло не то мазутом, не то керосином.
      - Давайте ему ваши документы, - властно сказал провожатый.
      Человек с ружьем долго изучал документы. Изучив их, он приблизил вонючий огонек к моему лицу, словно сверяя с моим паспортом, потом спросил: "Что несешь?" И, не дожидаясь ответа, стал облапывать меня, похлопывая по карманам.
      Неприятная процедура заняла минут двадцать. Наконец человек с ружьем отстал.
      - Свободен, - сказал он коротко скорее моему провожатому.
      - Осторожно идите, - предупредил меня провожатый. - Дороги тут не больно хорошие.
      Это, им сказанное, было лишним, потому что я и так уже почувствовал особенность местных дорог, провалившись в своих новых ботинках в какую-то скользкую дрянь, отчего в воздухе запахло навозной жижей.
      3.
      Глаза понемногу стали привыкать к темноте. Осторожно ступая, ведомый под руку моим спутником, я приближался к черному подъезду дома, который оказался не так черен, как все остальное здание. В нем мерцал крошечный огонек. Такой бывает в коптилках.
      - Отчего у вас так темно? - спросил я.
      - У нас темно? - удивился мой спутник. - Нет, батенька, мы просто экономим. Вы посмотрите на эту площадь. Ну куда это годится, столько горит всякого!
      Я, конечно, улыбнулся на эти слова, но, к счастью, в темноте мою улыбку он не заметил.
      - Ну-с, с чего вы предпочитаете начать осмотр? - спросил меня мой спутник.
      - А ни с чего, завели, так показывайте что-нибудь. Надеюсь, в помещении чище, чем на улице, - добавил я сварливо.
      - Там просто рай, - сказал мне мой спутник, полный радушия. - Но вам повезло, - добавил он, - повезло. Раньше мы нашим гостям никогда не показывали колдобин, обшарпанных стен. А вам покажем. Чтобы вы вовремя поостереглись. К тому же у нас теперь гласность.
      Возле самого подъезда дома я увидел множество черных предметов, в темноте похожих на людей. Трудно, правда, было разглядеть, что это такое, поэтому я стал задавать вопросы.
      - Это наш некрополь, - бодро доложил проводник. - Усыпальница, добавил он и еще добавил: - Это все памятники бывшим хозяевам этого дома. Всмотритесь в их лица... Только имейте в виду, что за нами наблюдают, добавил он вполголоса, - поэтому поклонитесь им всем. Можете ограничиться общим поклоном, но сделайте умильное лицо. И пойдемте в подъезд.
      Я не стал спорить, сделал, как он сказал, но, кланяясь с умильным лицом, в нижней позиции тихонько спросил:
      - А сколько времени занимает вся эта экскурсия?
      - Не успеете соскучиться, - сказал мой провожатый и, взяв за локоть, повел в подъезд, однако, у самой лестницы резко задержал. - Во-первых, не оступитесь, - сказал он, показывая под ноги, где валялись какие-то обломки мрамора.
      - У вас ремонтные работы? - с неудовольствием осведомился я, больно ударив ногу об один такой обломок.
      - Отчасти, - заявил он. - Новый хозяин дома распорядился перестроить немного фасад и убрать лишние памятники, которые вот таким образом и убираются. Но вы не думайте, - поспешно добавил он, - их убирают в полном согласии со всеми жильцами нашего дома. У нас есть специальный комитет, который выясняет мнение каждого на этот счет.
      - Очень интересно, - пробормотал я, выдергивая рукав из цепких объятий невесть откуда взявшейся колючей проволоки, оказавшейся возле самой двери парадной.
      - Не спешите, - сказал чернобородый. - Есть еще "во-вторых".
      - Вот как?
      - Да, здесь, у самого входа, с левой стороны, вы должны тоже поклониться, только более искренне, чем только что. И уж упаси вас Боже назвать там, в подъезде, это экскурсией. Там не только наблюдают, - закончил он.
      - А что там? - опасливо спросил я.
      - Там мумия первого хозяина этого дома.
      Я не нашелся, что ответить на это.
      - Я надеюсь, она в саркофаге, - выдавил я из себя.
      - Да, тут вы можете не беспокоиться. - И с этими словами он нажал какую-то кнопку. Послышался приглушенный вой сирены, и двое каких-то людей, которых я не сразу приметил возле парадной двери, стали крутить ручку лебедки, отчего поползла вверх железная решетка, мною (и не мудрено) в темноте не замеченная. Путь был открыт, и мы благополучно вошли вовнутрь, где я все сделал в соответствии с ритуалом.
      Не могу сказать, что это был очень приятный ритуал, и, хотя я был готов к нему, я все равно вздрогнул, но высказаться по этому поводу мой спутник мне не дал.
      - Эта наша традиция и идеология, - сказал он веско.
      Мимо нас пробежали какие-то люди в касках и с оружием. Они были в шинелях и несли большой кусок материи, я не разглядел, какого он цвета. Они несли его на штыках, как лозунг, но сколько я ни вглядывался, ничего на нем написанного не обнаружил.
      - Я, пожалуй, начну немного с истории, - сказал мой гид, - этот дом был построен очень давно, в незапамятные времена. В нем жили люди, по-видимому, предки тех, что живут и сегодня. Но им почему-то не понравился бывший хозяин. Они убили его и установили в доме самоуправление. Выбрали старшего.
      - В саркофаге внизу - это тот, которого убили?
      - Нет, нет, нет, нет и еще раз нет, что вы! Внизу в саркофаге как раз тот, кто его убил. А кого убили, у нас даже портрета нету. Правда, я могу вам его показать. - Он прислонился к обшарпанной стене, приглашая меня закрыть его полами пиджака. Достал мягкий, подстать своим перчаткам, бумажник, вынул оттуда сложенную в восемь раз фотографию с облупившимся эмульсионным слоем, и, сунув мне ее на секунду под нос, прошептал: Смотрите, но только быстро.
      Я не успел ничего заметить. И заметить там было, по-моему, уже нечего.
      - Ну так вот, а потом началась демократия. Каждый жил в свое удовольствие, за дом не платил, конечно, его не ремонтировал.
      - А что, жильцы этого дома промышляют только нищенством? - спросил я наивно.
      - Сейчас уже да. Это идеология нашего хозяина.
      - А сколько их было всего - хозяев? - спросил я, вспоминая, что бюстов у входа я видел довольно много.
      - Сейчас этого уже никто не помнит, - сказал чернобородый. - Шесть или семь.
      - Вот как? - удивился я.
      - Ну... - замялся он, - в одних учебниках истории их пять, в других семь, какое это имеет значение!
      - Их дом с тех пор не перестраивался?
      - Что вы, - сказал чернобородый, - это строжайше запрещено правилами внутреннего распорядка. Даже одно упоминание об этом грозит строгим наказанием.
      - А вы сами как думаете, сколько их было? - спросил я, настойчиво возвращаясь к предыдущему вопросу.
      - Пять или семь?
      - Я при исполнении, - замялся чернобородый. И я не стал больше настаивать.
      - А чем занимаются жители этого дома?
      - Ну, всем тем же, что и жители других: родят детей, едят, пьют, смотрят телевизор, который им показывают по специальному каналу, потому что они никогда не выходят из дому и общение с внешним миром может на них пагубно отразиться.
      - А вы общаетесь с внешним миром? - спросил я.
      - Конечно, - самодовольно ответил чернобородый. - Я же совсем другое дело.
      Но в чем это дело, не пояснил.
      - А где же работают жильцы? Основное их дело в чем?
      - А кто где. Но с обязательным условием - не покидать пределов строения.
      - Что же, они изготавливают нечто такое, что потом обменивают на...
      - Да. Дело все в том, что нашего дома на этой площади все боятся. Попробуй не обменять кусок плохо отесанного бревна или старую паклю на что-то стоящее под угрозой оружия.
      Да, - согласился я, - под угрозой оружия я и сам бы наверное, отдал вам, да не за паклю, а просто так, все, что у меня есть.
      - Но вы меня немножко перебили... А впрочем, как хотите, можете задавать вопросы.
      Естественный вопрос возник у меня сам собой.
      - И что, никто не вздумал изменить форму своего существования?
      - Почему же, были и такие, - сказал провожатый. - Вот кельнер, который вас обслуживал в кабачке, где мы познакомились, он тоже жил когда-то в нашем доме. Потом убежал, в него стреляли. Но не попали. Пытались притащить его силой - не удалось.
      - Но, по-моему, он неплохо себя чувствует в этом кафе, зачем же его тащить назад в дом?
      Мой собеседник не удостоил меня ответом.
      - Или взять девицу, - продолжал он, - которую вы тоже видели. С трубой, помните? Она ведь и стихи пишет. И такие, знаете ли, стихи. Сидела у нас в чулане несколько дней. Не знаю, как ей удалось из него выбраться.
      - Но она тоже не жалуется теперь на свою жизнь, - настаивал я.
      - Не жалуется, - согласился мой спутник. - А может, и жалуется, не знаю. У нас, оттого что она сидела в чулане, ее все знали, а там она на своей трубе сыграет раз-другой, да и все. Кому такая свобода нужна!
      - Значит, вы все-таки сами считаете, что в вашем доме со свободой не густо?
      - Ну почему же! Сейчас, пожалуйста. Вот обратите внимание, - и он сделал жест рукой, приглашая меня осмотреть стены коридора, по которому мы шли, сплошь испещренные всякого рода надписями, явно направленными против сегодняшнего хозяина.
      - А как сам к этому относится?
      - А он их почти не видит, потому что редко бывает в доме. Он ходит по площади вместе со своей женой, размышляя, что бы еще перестроить в нашем доме.
      - А что у вас вообще можно перестроить? У вас же очень мрачно, - сказал я.
      - Конечно, но это стиль нашего здания, экзотика, если хотите. Заметьте, вы все-таки предпочли осмотреть наш дом, а не любой другой, имеющийся на этой площади.
      - Да уж, - сказал я, вспоминая, что левый ботинок, носок, ну, конечно, и правый придется теперь выбросить.
      Страшный крик в это мгновенье остановил меня. Но не моего собеседника.
      - Что это? - в испуге спросил я, хватая его за рукав.
      - Не обращайте внимания, - сказал мой собеседник. - Это семейная вражда. Раньше они делали это тихо, чтобы не мешать прошлому хозяину, он не любил шума, ну, а поскольку новому хозяину сейчас все равно, вот они и кричат.
      - Может быть им нужна помощь?
      - Никакая помощь им не нужна. Много лет назад две смежные комнаты были заняты двумя семьями. И вот уже долгие годы идет спор о том, кому принадлежит крошечный коридорчик между ними. И та и другая стороны находят все новые аргументы, чтобы оттяпать у соседей этот коридорчик, как будто он их спасет. Представители и той и другой семьи часто ловят нашего хозяина или его жену в коридоре за рукава и шепотом, конечно, предъявляют свои права на этот коридорчик. А хозяин и сам не знает, кому должны принадлежать эти несколько сантиметров, поэтому не любит здесь бывать. Вообще быть хозяином такого дома тяжело. А вот еще одна квартира, - продолжал провожатый, - из тех комнат. И не поверите, до чего дошло: восемь раз за неделю жильцы переставляли стены. И до того дошли, что и стены убрали, а поставили ширмы, чтобы удобнее было переставлять.
      - Но все, что вы рассказываете, свидетельствует о том, что жить в таком доме невозможно.
      - Те, кто так говорил о прошлом хозяине, бродяжничали перед домом, а потом где-то пристроились в других концах площади. Сейчас нам без них скучно.
      - Но сегодня у нас появились другие "развлечения" (он сделал ударение на этом слове) - злоумышленники. В каждой квартире их теперь столько, что даже хозяин точно не знает, кто и что у кого украл.
      Мы довольно долго шли по коридору. Но я все еще не рискнул попросить моего спутника зайти в какую-нибудь квартиру. Вдруг страшный грохот заставил нас остановиться. В тусклом голубом свете гниющих бревен мы увидели, что в потолке образовалось отверстие, попросту - дыра, причем одно бревно повисло, едва не зацепив меня и моего провожатого, и под потолком чьи-то отчаянно дрыгавшиеся ноги. Видно, человек изо всех сил пытался взобраться обратно. Это ему не удалось. Он шлепнулся прямо перед нами, как проколотый мяч в лужу. Мой собеседник поднял его за шиворот, дал ему легкого пинка, отчего тот, всхлипывая, побежал по коридору, не разбирая дороги. Мы постояли еще немного под отверстием в потолке и пошли дальше.
      - А нельзя все-таки сделать так, чтобы было немного светлее? - попросил я.
      - Нет, - просто сказал мой спутник. - Поверьте, мы от вас ничего не скрываем. Кроме... - слышно было, как он щелкает пальцами, - кроме тех домашних секретов, которые обычно скрываются от гостей.
      "О, от гостей скрывается много, особенно в европейских домах, не говоря уже об азиатских", - подумал я, а вслух спросил:
      - Например, где и как вы делаете оружие? - пошутил я.
      Но мой собеседник не ответил, потому что в этот момент стал активно к чему-то принюхиваться. Пахло какой-то тухлятиной. Грешным делом я уж подумал, а не питейное ли здесь заведение, но, поскольку мы не остановились и пошли дальше - запах чуть уменьшился - я не стал задавать вопросов.
      - Вообще мы собираемся всерьез перестроить наш дом, - сказал провожатый.
      Видно, тема перестройки была близка его сердцу: он возвращался к ней уже неоднократно. Я не стал ему мешать наводящими вопросами, и он мог спокойно говорить то, что считал нужным сказать.
      - Вот, например, на последнем этаже живут три очень благопристойные и, я бы даже сказал, образованные семьи. И я сам, понимаете, сам, - сказал он, повышая голос, - считаю, что они вполне могли бы существовать самостоятельно, если бы, - он снова пощелкал пальцами, - как-то изменились правила нашего распорядка и можно было бы выходить на площадь, хотя бы вечером, гулять. Но вместо того, чтобы аккуратно и как-нибудь скромно и тактично рассказать об этом своем желании хозяину, они самовольно, на самом верхнем этаже, прорубили три выхода, чтобы общаться, как они говорят, с другим миром.
      И хозяин смотрит на это сквозь пальцы. Но правила внутреннего распорядка таковы, что выходить на площадь они могут только через первый этаж. Правила внутреннего распорядка категорически запрещают строить дополнительные лестницы, поэтому, хотя выход в другой мир они себе сделали в наших правилах это обозначено как дополнительные окна, - а лестниц им не дают. Вот они и вынуждены выходить с верхнего этажа прямо на улицу. И знаете, были уже падения. Со смертельным исходом.
      - Конечно, многое нуждается у нас в перестраивании, - продолжал провожатый. - Например, почему девушка из нашего дома не может выйти замуж за парня из соседнего? Или почему в наш дом запрещено вносить какие бы то ни было предметы, даже самые необходимые, без согласования с хозяином.
      - А выносить? - тупо спросил я.
      - Что вы, тем более. Вы сегодня видели, в каком я был маскараде в кафе на площади. Это одежда жителей самой большой квартиры. Я-то на нее заманиваю посетителей. Стало быть, это служебное облачение, нечто вроде тоги.
      Я снова почувствовал неприятный запах, хотя, вообще говоря, мог бы уже привыкнуть. Задергался нос и у моего спутника.
      Но тут я его перебил:
      - А зачем вообще все это понадобилось бывшему хозяину? Почему? Вы что, все на него работали?
      Да нет, конечно, мы вообще почти все при нем не работали. Но кое-кто работал. Например, всех тех, кто хотел работать и искренно собирался сделать наш дом островом благоденствия, старый хозяин немедленно отправлял в подвал, и они там работали, и, судя по всему, хорошо, потому что у нас всегда было что есть и пить, надеть на себя. При старом хозяине еще десять домов вокруг нас были примерно такими же. Но сейчас, сами понимаете, простой народ не видит своего счастья. Им бы только электричество зря жечь да нажраться водки. А об идее никто из них не думает.
      - Скажите, а из окон дома видна площадь?
      - Для вас - конечно. Вот только сейчас отогну немного эту штору - она немного заржавела. Нет, эта не двигается, давайте поднимемся еще на один этаж выше.
      Поднимаясь еще на один этаж, мы отчетливо услышали неприятный, теперь уже пьянящий запах.
      - Минуточку, - сказал он. На этот раз штора подвигалась легко. - Вот наша площадь. А в общем при старом хозяине нам жилось лучше, - мечтательно сказал провожатый. - Сейчас все как-то не так. И стены облупились. И пол видите - проваливается, и воняет какой-то гадостью.
      - Да, - сказал я с чувством, но продолжить не успел. Снова раздался истошный крик. Не было сомнений - кричала женщина. Что она кричала - понять было трудно, но что-то такое про насильников. Я сперва, было, подумал, что совершается одно из тех развлечений, которые, по словам провожатого, производятся ныне бесчисленными злоумышленниками, но не успел поделиться своими соображениями, потому что он был занят. Он подошел к пролету лестницы, разинул рот и в пролет гаркнул:
      - Дуреха! Заткнись сейчас же, хозяина нет, и он будет только через неделю. Оставь свои сказки до его приезда.
      - Тоже вот форма заработка, - сказал он, кончив ее воспитывать и подойдя ко мне. - Дело в том, что наш хозяин, когда мы на общей кухне решали выдвинуть его в старшие по дому, всем нам доверительно сказал, что он не любит предыдущего хозяина. И, естественно, нашлись люди, а их больше половины дома, которые начали громко клясть старого хозяина, надеясь, что новый их к себе за это приблизит, потому что приближенные к хозяину всегда сытнее и вкуснее ели, и вообще у них было много всяких других благ. Тогда на той же кухне мы выбрали ему помощников. Немногим больше половины всех жильцов. А те, которые не успели к куску хозяйского пирога, продолжают и сейчас кричать об отсутствии демократии при старом хозяине, надеясь, что новый их приблизит, а ему уже все равно. Раньше надо было кричать.
      Мы немножко прошли еще по коридору, поднялись по винтовой лестнице. Причем я заметил, что чем выше мы поднимаемся, тем лестница становится хоть чуточку почище, а стены верхнего коридора показались мне не такими уж обшарпанными.
      Наконец мы очутились на каком-то балконе, под звездами, откуда великолепно была видна площадь, прогуливающиеся по ней веселящиеся люди. Едва я вступил на этот балкон, как тотчас же почувствовал ощутимый удар по голове. Было страшно больно. Предмет, ударивший меня, был, видимо, очень большой и тяжелый, но не металлический. Придя в себя, я ощупал голову, потом нагнулся и пошарил вокруг себя. То, что я нащупал, привело меня в замешательство. Это была упакованная в целлофан мороженая курица.
      4.
      - Не удивляйтесь, - сказал мне провожатый, - это из соседних домов кидают нам еду. Я привел вас сюда, чтобы показать это. Ведь это свидетельствует о почтительности к нам наших соседей. Однако, что же это все-таки за запах? - отвлекся провожатый, прерывая тем самым нашу беседу, и засветил огонек, чтобы, видимо, получше разглядеть, откуда доносился странный запах.
      В ту же секунду я ощутил, что я падаю, увидел страшную вспышку огня, которая меня и ослепила. Я заткнул нос и уши, зажмурил глаза и куда-то провалился, больно ударившись об острые выступы бревен и изорвав, конечно, свой костюм. Через некоторое время рядом со мной шлепнулся провожатый. Лицо его было окровавлено.
      - Живы? - с чувством спросил он.
      - Почти, - сказал я.
      - Это у нас газ взорвался, трубы прогнили.
      - Послушайте, - сказал я, немного придя в себя, - ведь это все театр абсурда, не правда ли? Парк ужасов? Я, наверное, выпил много пива, и все это мне кажется.
      - Не время разговаривать, - сказал провожатый, - я должен вас отсюда вывести, пока весь дом не взлетел на воздух.
      При этих словах я тотчас же вскочил, но немедленно сел на место: я видимо вывихнул ногу.
      - Да пойдемте же, - потащил меня провожатый, и, несмотря на страшную боль, я вынужден был следовать за ним.
      Я не мог идти так быстро, как он, а в сэкономленное время старался анализировать и задавать вопросы.
      - А почему мы должны еще раз взорваться? Ведь взрыв уже был. Надо просто больше не зажигать огня.
      - Прорвана газовая труба, - сказал он, буквально выволакивая меня из полуобвалившегося коридора. А внизу, там, у самого саркофага, где мы входили в дом, горит вечный огонь. Мы не можем его погасить - это наша традиция. Предотвратить взрыв не может вся наша идеология, - заключил он.
      - А как же остальные люди? Я надеюсь, они эвакуированы?
      - Конечно, эвакуированы! Они все находятся на крыше! - сказал он так, как будто я спросил какую-то глупость.
      - А на площадь их никак нельзя вывести?
      Он не ответил. Мы были уже у самого выхода. Я мельком взглянул на саркофаг, и, признаюсь, была у меня мысль как бы нечаянно погасить этот неуместный вечный огонь. Но меня опередили.
      В шикарном костюме в прихожую ворвался какой-то человек, который держал за руку разодетую повизгивавшую дамочку. Он подбежал к вечному огню и вместе со своей дамочкой принялся затаптывать вечный огонь.
      - Хозяин, - удивился провожатый, - вы потрясаете устои.
      Больше я ничего не успел разглядеть. Провожатый выволок меня на улицу. Я надеялся наскоро распрощаться и скорее уйти домой, нимало не заботясь о том, что вид у меня в изодранном костюме, мягко выражаясь, был неприличным и запах, исходивший от меня, был наверное таким же.
      Но уйти мне не удалось. Началась длительная процедура выяснения теперь уже с тем же человеком с ружьем, как мне понравилось мое путешествие по дому, потом началась процедура высекания искры для запаливания мазутной коптилки, и, пока сверялась фотография с моей уже теперь не похожей на меня физиономией, я стал свидетелем еще одного весьма любопытного факта. А именно: хозяин дома со своей дамочкой (вероятно, он никак не мог существовать отдельно от нее), взобравшись на крышу, произнес пламенную речь, обращаясь к жильцам дома, но не забывая поглядывать слышно ли его с площади. Он стоял спиной к своим жильцам, и поэтому я могу засвидетельствовать, что слышно было превосходно. Дамочка, видимо она была его женой, подсказывала ему слова.
      Луна освещала хозяина сзади, и его круглая голова была осенена ею, как нимбом.
      Но дальше произошло странное. Жильцы дома, впервые, может быть, за всю историю существования этого черного строения, не послушали, не пожелали слушать ими же выбранного хозяина. И тогда он, что-то угрожающее прокричав им, подхватил жену, бегом сбежал вниз по лестнице и вскоре оказался рядом с парадным подъездом возле уже известного некрополя. Оглянувшись в подъезд дома, он что-то еще злобно прокричал находящимся на крыше жильцам и в сердцах хлопнул дверью. Это была последняя капля.
      Дом стал медленно оседать. Увидев это, я вырвал из рук оторопевшего человека с ружьем свой паспорт и бегом выбежал из тени, отбрасываемой домом на залитую огнями площадь. За мной побежали провожатый, человек с ружьем и хозяин со своей женой. Я успел заметить, что хозяин и его жена потому неразделимы, что скованы наручниками. Как только мы сумели вырваться из настигающей нас тени, дом рухнул.
      5.
      Не знаю, как я добрался до отеля. Я не слышал улюлюканья мальчишек, которые должны были улюлюкать, видя мой костюм. Но я помню, что я добрался до своего номера, переоделся и снова вышел на площадь. В том месте, где стоял дом, зияло ярко-красное пространство. Ночь давно уже съела луну и стала отступать. И в том месте, где проходила моя необычная экскурсия, я увидел лучи восходящего солнца. На площади было по-прежнему людно, только теперь все люди стояли и смотрели на происшедшее, образовав собою полукруг. Я протиснулся сквозь толпу и увидел, что жители бывшего дома сидят, греясь вокруг большого костра, и посреди всеобщего празднества, которое столь пристало этой площади, поют песни об угнетенном народе.
      Больше мне неинтересно было на все это смотреть. Я решил не задерживаться в этом милом городе и отправился досыпать, наказав заспанному портье позвонить в гараж, чтобы мне прислали к утру машину.
      Утром я забрался в нее, закинул свою красную сумку на заднее сиденье и, помятуя вчерашнее свое приключение, объехал площадь, чтобы последний раз посмотреть на нее. Я ведь не собирался больше сюда возвращаться. И вот на том месте, где вчера только стоял дом, - стоял дом.
      Только теперь он был немного скособоченный, перевязанный проволокой или веревкой, в тени его стоял человек с погнутым теперь ружьем и прикладом разбивал бюст старого хозяина. Тут же валялась цепочка, которой хозяин был пристегнут к своей жене.