Глава 11. Письмо старым друзьям

Утром я проснулся раньше обычного, но Пал Палыч уже ушёл на свою работу, Витя в школу, а Мама-Маша занялась пестованием нашего уже заметно повзрослевшего Костика; и тогда, чтобы не тратить времени, я сел за стол и решил написать письмо в деревню, которое задумал вчера.

«Милый мой тёзка, Пират, — писал я, — ты знаешь, какая собачья жизнь у собак в городе. Я с такой радостью вспоминаю наше с тобой лето в деревне и так завидую тебе, что ты постоянно живёшь на воле.

В городе собака делается несамостоятельной, даже глупой. Иллюстрируя эту сентенцию, я тебе расскажу один случай.

Пал Палыч взял меня как-то к своему приятелю в один дом, в гости. Квартирка у него малогабаритная, санузел совмещённый (ну это когда, скажем, и речка, и лес были бы вместе).

Пришли мы, сели, ведём интеллектуальную беседу.

Но я ещё на лестничной площадке почувствовал, что у хозяина дома тоже есть собака. Что поделаешь — свояк свояка чует издалека. Когда вошли и поздоровались, я дружелюбно завилял хвостом и, как культурный человек, присел на коврик.

А местный пёс, похожий на сардельку Бассет, очень витиевато и надменно меня поприветствовал. В городе вообще, знаешь, такого вот нет, чтобы запросто. Сперва полчаса приветствуешь. Стараешься не огрызаться. Потом положат тебе в миску — сразу не хватай; и ещё много всего, что так приятно забыть в деревне. Для чего, спрашивается, рассказываю тебе все это?

По-моему, ты очень правильно живёшь. Условности — они губят.

Словом, после встречи с тобой я любое живое существо подвергаю пытливым расспросам: «А для чего ты живёшь?»

Иногда я слышу в ответ: «Для интерьера» или «Для декора», «Для услаждения взоров хозяев». Словом, такая вот собачья мура, а тут вдруг в этих самых гостях, от вислоухого Бассета услышал нечто необычное: «Я защищаю хозяев от опасности».

Боже мой, — подумал я, — я у них тут в квартире ещё и опасность какая-то! Я стал тревожно оглядываться и прислушиваться. Даже вышел в коридор и понизил голос до шёпота. Представляешь шепчущую собаку?

Мой Пал Палыч, ничего не подозревая, сидел в соседней комнате и беседовал с хозяином; их голоса не были тревожными, и я подумал: а успеет ли хозяин сардельки предупредить моего хозяина об опасности, или мне это лучше сделать самому? На всякий случай я принял боевую стойку, ощерился, — но мой знакомец мне говорит:

— Вы не беспокойтесь, — говорит, — сейчас без пяти восемь, вепрь прилетит только через пять минут, и, уверяю вас, я сумею его испугать и справлюсь с ним один. Вам не надо беспокоиться. Можете подождать меня в коридоре или в комнате. Ничего не поделаешь, служба.

И с этими словами он побежал в кухню.

Я, честно говоря, зауважал своего нового знакомца. Быть таким хладнокровным в минуты страшной опасности — это, брат, в наше время редкость.

Я притих: ну, не будешь же в самом деле приставать к собаке, когда ей предстоит через пять минут схватка. Я ещё раз тоскливо оглянулся на дверь, за которой сидел Пал Палыч.

«Какое счастье, — думал я, — что в нашей квартире нет вепрей».

Все в квартире затихло, я тоже притаился и вдруг услышал совершенно явственно голос сарделькиного хозяина, обращённый к Пал Палычу.

— Хочешь, — говорил хозяин, — увидеть аттракцион? Мой дурачок сейчас будет отрабатывать свой хлеб. Пойдём в кухню, я тебе покажу кое-что.

И они пошли в кухню, я от нечего делать поплёлся вслед за ними.

И что же я увидел, когда истекли эти три минуты?! Мой бедный знакомец лаял на… кукушку! Обыкновенную кукушку в часах!… Естественно, что она «прилетала» или, вернее, появлялась в точно определённое время в маленьком окошечке.

Хозяин сардельки ужасно сеялся и даже дал своему псу чего-то вкусного, кажется конфету. Предложил он конфету и мне, но мне этот аттракцион был неприятен, и я отказался. Зачем же так унижать собаку?! Надо ей объяснить то, чего она не понимает, а не унижать. Ещё неизвестно, кто глупее — она или хозяин. Она ведь считает, что выполняет свой долг…

Словом, у меня было неважное настроение, и мы с Пал Палычем на обратном пути молчали всю дорогу. И Пал Палыч меня прекрасно понимал. Я чувствовал это.

Вот, брат, до чего доводит городская жизнь!

Слушай, я ужасно по тебе соскучился. Ещё соскучился по нашей хозяйке — тёте Груше, по корове Фросе, Кузьме Егоровичу, Анюте… Так хочется побегать на воле! Даже, кажется, с удовольствием бы на цепи посидел, только бы не в квартире. Тут взбесишься не то что на кукушку — на собственное отражение в зеркале и то залаешь. Кстати, об отражении.

Пришёл тут недавно какой-то приятель или знакомый Пал Палыча. Пришёл, казалось бы, в гости, а в какой-то форме. Не знаю, зачем ему это было надо. И весь вечер сидел и только собой любовался. И в зеркало глядел, и в отражение книжного шкафа. Скажет слово и смотрит, как на него кто отреагировал. Или съест кусочек чего-то и снова смотрит. Странный человек. Уж так он всем надоел! И Мама-Маша несколько раз уже глазами показывала Пал Палычу, дескать, Костеньке давно пора спать, а гостю и честь знать. Но не понимает гость, и все тут, а ещё завёл какой-то длинный и страшно, по-моему, скучный разговор о какой-то награде, знаке, что ли. И гость и так его показывает и эдак — этот знак, и свинтил, и снова надел, и подержать хозяевам дал…

Тут уж я понял, что настало время мне вмешаться и проучить честолюбца. Я вышел в соседнюю комнату и через минуту вошёл обратно, держа в зубах свой ошейник. На нем красовалось множество медалей: свидетельства моих заслуг и участия в различных собачьих выставках. Я подошёл к гостю и сунул ему в руки ошейник.

С минуту длилось молчание, после чего гость встал и принялся откланиваться.

— Молодчина, Пиратка, — сказал мне Пал Палыч, когда гость ушёл, — чувствуешь ситуацию.

Вот такие люди встречаются в городе.

Слушай, мне пришла в голову идея, а почему бы тебе тоже не научиться писать? Писали бы друг другу письма, сообщали бы новости и, глядишь, помогали бы обоюдно, как пишут в газетах, и деревне и городу. Попробуй. А то бы вместе книгу написать?.. Дело хорошее.

Хочешь, я черкну несколько слов бабушке Груше, чтобы в свободное время поучила тебя грамоте? Это совсем не сложно. Посмотри, сколько людей сейчас пишут книги. Я однажды был в скверике возле Союза писателей и кое-что слышал о том, как это делается. И как люди становятся членами этого Союза… М-да-а…

Поцелуй бабушку.

Пират, нашего Витю тоже надо бы выпустить на воздух, на деревенскую природу. Он меня очень беспокоит: ходит смурной, грустит. Учится, правда, неплохо, но что-то сложное происходит в его душе. Может быть, как говорят французы — «шерше ла фам»? Это значит — «ищите женщину»? Буду до конца откровенен: её имя — Настенька.

Лично я не ищу возлюбленных специально, они находятся сами. А вот наш Витя в постоянном волнении. Приходится его все время успокаивать.

Надеюсь, однако, пройдёт и эта трудная полоса в его жизни.

Крепко тебя целую, привет всем нашим. Буду рад, если ответишь. Ватутьке особый привет.

Твой тёзка

Пират.

P. S. Появилась дельная статья в «Известиях» — о клинике глазных болезней. Она может тебе пригодиться».

Глава 12. Тет-а-тет с мамой Машей

О письме я узнал вечером, когда Мама-Маша читала его вслух.

А после письма мы пошли с мамой Машей гулять. Перед выходом Пал Палыч проворчал, что у него столько дел, — прямо неприлично, что он ни разу за полгода не написал тёте Груше письма. «А ведь добрая женщина, — говорил он, — спасибо, хоть Пират выручает иногда»…

И я от похвалы с утроенной энергией завилял хвостом.

Ну что ж, мы пошли гулять, а я все думал: вот беда — это ведь я не подумал и написал своему тёзке Пирату, что Витя влюблён в Настеньку. Тот, конечно, письма прочитать не сумел, попросил хозяйку — бабушку Аграфену, а хозяйка прочла и, не видя в этом большой тайны, написала, как само собой разумеющееся, маме Маше. Мама-Маша, в свою очередь, прочла это письмо вслух, и получилось немножко глупо. Вроде она мне поручила узнать про Витю тайну, а об этом раньше неё узнали все. А мне как раз в таком деликатном вопросе делиться со всеми меньше всего хотелось. Ведь никакая дружба не выдержит разоблачения тайны, если она уязвляет самолюбие.

Думая об этом, я чинно шагал рядом с мамой Машей и старался чувствовать себя джентльменом. Мама-Маша молчала, видимо, переживала за Витю. Ха, хотел бы я видеть маму, которая бы не переживала, если б узнала, что её сын влюбился!

— Ты знаешь, Пиратка, — вдруг сказала Мама-Маша задумчиво, — когда человек или пёс, — она посмотрела на меня пристально, — влюблён, то он не бывает в плохом настроении. Он бывает в плохом настроении, если испытываемые им чувства безответны. Наверное, она его не любит. Странно, — продолжала она свой монолог, — такой хороший мальчик, и учится прилично.

И я совершенно с ней согласился, лучше нашего Витеньки никого нет, почему это Настенька его не любит?

Но только позвольте, кто это сказал, что не любит? Может быть, как раз любит, но только тайно… Может быть, это от хорошего воспитания. Мы уже забыли в нашей житейской суетности о таинстве чувств.

— А ты видел её? — спросила меня Мама-Маша подозрительно.

Видел ли я Настеньку?

Я подпрыгнул в воздух.

— Судя по твоей реакции, она ничего?

Я кивнул: конечно, ничего, что ж, нашему Вите кто попало нравиться, что ли, будет?

Но подпрыгиванье — это не решение вопроса, и мы стали думать — что же делать дальше? Что делать с моим хозяином, надо же что-то делать, надо же, чтобы и она оказала ему внимание…

Была бы у неё собака, я бы поговорил с ней, но, увы, собаки у Настеньки не было.

— А у Настеньки нет собаки? — спросила вдруг Мама-Маша.

Я помотал головой. В последнее время я часто замечаю, что и маме Маше и мне одновременно приходят в голову одни и те же мысли…. Минуточку, но ведь Колли говорит, что и Витя девочке нравится. А вот тут уже было совсем непонятно: зачем Вите постоянно приходится доказывать Настеньке свою привязанность?..

Я не находил ответа на этот вопрос.

Глава 13. Мой старый приятель японский Хин

Несмотря на общность целей и мыслей, нам это не помогло все понять. А тут ещё Мама-Маша увидела себя в витринном отражении. Воспользовавшись свободной минуткой, она начала приводить себя в порядок. Тут-то я и увидел знакомого пса японского происхождения, Хина. Решил перемолвиться с ним парой слов:

— Привет, Хин, псинка, — сказал я.

— Здорово, Пиратка, куда?

— Так прогуливаю хозяйку.

— Очаровательная она у тебя!

Мне эта фривольность не особенно понравилась, но в душе было приятно, что маму Машу все оценивают по достоинству; к тому же, поглощённый своими собственными мыслями, я спросил:

— Слушай, а ты был когда-нибудь влюблён?

— Сколько раз, — сказал он, — а ты?

Я оставил без внимания его вопрос и продолжал:

— Слушай, а что надо сделать для того, чтобы она тоже полюбила?..

Тут Хин задумался, даже перестал вилять хвостом.

— Ты знаешь, — сказал он, — мой хозяин — известный учёный; он мне когда-то что-то говорил о каком-то трактате о любви, кажется, индийском, там наверняка все сказано.

— А он есть в библиотеке?

— Наверняка, — сказал Хин, — то есть, нет вопроса.

Я совершенно забыл про маму Машу, про Хина и витрину, отцепился от ошейника и побежал в библиотеку.

Мама-Маша заметила это и позвала меня. И я не ослушался.

Мне было очень стыдно, я вернулся, и мы, пристегнувшись, снова чинно пошли вместе. Но я знал, что делать. Чуть впереди — на бульваре, как раз возле библиотеки, есть лужайка, на которой Мама-Маша меня всегда спускает с поводка. Я ждал этого момента и дождался.

— Беги, Пиратка, — сказала Мама-Маша, отстегнув поводок. И я припустил… Кто бы подумал, что я бегу на травку, нет, я бежал в библиотеку. Травка, не сомневаюсь, в моей жизни ещё будет, а настроение Вити для меня важнее.

У входа в библиотеку я обнаружил своего знакомого Колли.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Добрый вечер, — поприветствовал меня аристократ Колли.

— Я в библиотеку, — смущённо сказал я.

— Прошу, — сказал Колли, — показав на дверь лапой, словно он тут хозяин и приглашает меня зайти.

Я, пятясь, кланяясь и ещё неизвестно что делая, взошёл по лестнице.

Но у входа в дверь стоял такой «барбос» в человеческом облике, что мне пришлось сразу же отойти. Однако я нашёл в себе силы сделать вторую попытку.

— Простите, я в библиотеку, — сказал я, хотя «барбос» меня вовсе ни о чём не спрашивал.

— Паспорт, — рявкнул «барбос», вроде бы, и не слыша меня.

Паспорта у меня, как назло, не было.

— Тогда идите в читальный зал, — заворчал он, как будто читальный зал для собак второго сорта.

И я прошёл в читальный зал.

Но, увы, там не было трактата о любви, я специально обнюхал все полки. А я был убеждён, что трактат пахнет по-особенному.

К тому же меня скоро выставили, потому что, хотя в правилах библиотеки и не сказано нигде о том, что собаки книгами не обслуживаются, но библиотекарь сказала, что собаки приравниваются к людям в нетрезвом состоянии, и категорически попросила меня выйти.

Я ушёл, тем более на лужайке меня ждала Мама-Маша, разговаривавшая в этот момент с Колли. А около Колли стояли обе его хозяйки, те самые, помните, одинаковые девчонки из Витиного класса. Они по-взрослому разговаривали с мамой Машей, и моя хозяйка поочерёдно вглядывалась в их одинаковые лица.

Я подбежал к маме Маше и ткнулся ей в колени, но мог бы ещё отсутствовать, она не очень меня искала.

А из общения с библиотекарями я вынес весьма прискорбную вещь: мы совершенно не учим детей культуре, а между тем в Советском фонде культуры существует даже программа «Классика». Которая ставит своей целью (настало самое время) — гуманизировать общество. Надо образовываться и учить иностранные языки. Человечество может дружить только с помощью культуры. Вот взять, к примеру, меня: повстречался я с японским Хином. Пёс как пёс, а говорит, естественно, по-японски. Хорошо, что я знаю этот язык. Я пять минут поговорил с Хином, и мы поняли друг друга, нашли общий язык. Он мне рассказал массу интересных вещей, и поскольку теперь меня интересовали проблемы семьи, то я с удовольствием узнал о том, что в японской семье имеются три принципа воспитания детей: быть побольше со своими детьми, делать все, чтобы малыши поменьше плакали, никогда не ругать их при постороннем. Я считаю это разумным, и в нашей семье это именно так.

Глава 14. Витин благородный поступок

Итак, Мама-Маша, встретив Витиных подружек-близняшек, вела с ними разговор, в котором, вернувшись из библиотеки, я принял самое деятельное участие.

Она спрашивала их про занятия, про учёбу, про все, самое неинтересное. Из-за скучноты разговора я гонялся за невесть как обнаружившейся на лужайке бабочкой, за цветком, за самим собой и в глазах умного Колли выглядел, наверное, очень глупо. А он смотрел на меня серьёзно, ждал, чтобы что-то сказать. В конце концов я угомонился и решил получить ответы на мучившие меня вопросы; ведь его хозяйки учились с моим хозяином.

— Можно обратиться к вам? — учтиво спросил я Колли, видя, что он слишком уж пристально разглядывает ножки мамы Маши.

— Конечно, — Колли с трудом оторвался от своего занятия и повернул свою узкую физиономию ко мне.

— В прошлую нашу беседу вы говорили о моем хозяине и даже показали мне его увлечение, Настеньку, если не ошибаюсь. Так вот, не могли бы вы меня утешить, сказав, а в чём собственно их размолвка? Почему Настенька перестала испытывать симпатию к нашему Вите?

— Вопрос ваш хоть и заслуживает внимания, — подумав, сказал Колли, — но вряд ли я утешу вас, сообщив, что никакой размолвки между ними нет, а есть нечто другое, вероятно, не доступное нашему с вами собачьему соображению.

— Что же, если это не секрет?

— Неуверенность вашего, милый пёсик, хозяина в своих силах.

— Не понимаю вас, — возразил я, и мне почему-то захотелось добавить — мсье.

— Очень просто. Когда юноша совершает какой-то особенный поступок, то, будучи осенённым взглядом девушки, он сверяет свой поступок с этой девушкой, вернее, её взглядом.

— И какой же поступок совершил наш Витя? — спросил я, опасливо поглядывая на маму Машу, увлечённую, судя по всему, разговором с Олей и Полей.

— На мой взгляд, благородный. Он спрятал школьный журнал, выразив тем самым протест против несправедливой оценки, поставленной учительницей…

— Настеньке?

— Не только ей; тогда не было бы ценности поступка, а была бы только симпатия к даме, причём субъективная. Ценность поступка в том, что Виктор за справедливость вообще. Понимаете, он не выборочно принципиален, это его сущность.

Мне было ужасно приятно слушать Колли, и хотелось узнать, чем там кончилась история с журналом.

— Позвольте узнать, — спросил я, — а чем закончилась история с журналом?

— Пока ничем, журнал не нашли.

— А Настенька?

— Судя по рассказам моих хозяек, она в восторге от Вити.

— Но он же отчего-то страдает…

— Ну, не от этого же, а от того, что не уверен, правильно ли он поступил, и не хочет впутывать в свои дела даму. Ещё одно свидетельство его благородства.

— Спасибо вам, — искренне поблагодарил я Колли и отбежал.

И вдруг лужайка показалась мне тоскливой и ненастоящей. И маленькой.

Как же я понимаю школьников, которые ждут каникулы и лета! Ведь летом где-нибудь далеко от города можно просто быть самим собой. Теперь лета жду и я. Поедем на дачу, к Ватутьке, будем писать Пал Палычу диссертацию. Здорово будет! А на последний месяц поедем в оздоровительный пансионат.

Глава 15. Это звонила Она

Я смотрел на беседующих со стороны, и мне многое стало ясно. Мама-Маша как раз в это время тоже закончила разговор с близняшками, и мы раскланялись. Началась, вернее, продолжилась, моя любимая прогулка с мамой Машей.

Я, как мог, рассказал ей о Вите, о том, что не надо совершенно беспокоиться, что нет такой девочки, которая бы посмела не обратить внимание на Витю, и Мама-Маша осталась довольна нашей беседой.

Когда мы пришли домой, она покормила нас всех, я лёг передохнуть, но услышал обрывки разговора мамы с Пал Палычем. Она говорила, что в школе у Вити все в порядке, и вообще все это мелочи жизни, а что надо уже думать о том, как бы отправить нашего Витю в оздоровительный пансионат летом на море.

Лето и море — это очень хорошо. А дальше они стали говорить о том, что надо к новому учебному году купить Вите новую школьную форму.

Если вы хотите знать моё собачье мнение о школьной форме, то скажу вам только одно: если все будут выглядеть одинаково и говорить одно и то же — жить будет совершенно невозможно. Одежда у учеников должна быть и красивая, и дешёвая, а главное, всегда висеть в магазине, чтобы родителям не искать её все лето. Летом ведь так приятно купаться в реке или в море, отдыхать…

Сперва я очень обрадовался за Витю, что он едет в оздоровительный пансионат. А потом загрустил о том, что меня, наверное, туда не повезут… Однако я — оптимист и, немного погодя, взбодрился и снова порадовался за Витю.

Витя пришёл в тот день поздно, потому что он был во дворце пионеров. Витя занимается там в кружке рисования и очень дружит с мальчиком из кружка химии. И тут у меня родилось подозрение, что бертолетова соль из замочной скважины — это плод общения Вити с этим мальчиком.

Правда, это только в том случае, если в школе, где учится этот мальчик, все стены окажутся разрисованными карикатурами на учителей…

Витя пришёл домой и сразу же засел за уроки. Я, как всегда, принялся ему помогать.

Вдруг раздался звонок. Витя поднял трубку и весь засиял. Я все понял.

Это звонила она!

Глава 16. Мои ночные приключения

Вечером я долго не мог заснуть, мне все казалось, что у меня безумно неудобная кровать. Я ворочался и все думал, что бы такое сделать. И сделал.

Щёлкнула входная дверь: Пал Палыч пошёл выносить помойное ведро. Я, ещё не сообразив, для чего это мне, выскочил в открытую дверь и помчался на улицу.

На улице я уже начал соображать, что к чему; мысли лихорадочно забегали внутри моей собачьей головы. Я помчался в школу. Дорогу знал прекрасно, да это и не было очень далеко от дома. А когда что-то очень надо — дороги не замечаешь. В школе я был через десять минут.

Пока бежал, я вдыхал ночной воздух; шелест листвы, сейчас чёрной, а не зелёной, волновал мне кровь. Сквозь листву проглядывали звезды. Когда-то Витя рассказывал мне про них, называл созвездия.

Вот и двери школы. Они, небось, не только закрыты, но и заперты. Я попробовал — конечно. И почти тотчас же обнаружил на таком примерно уровне, чтобы можно было мне впрыгнуть внутрь, крошечное открытое окошечко.

Я немедленно в него втиснулся и, плохо ещё представляя себе не только, что будет дальше, но и как я отсюда выберусь, спрыгнул куда-то на пол. Падение моё длилось довольно долго, я думал, что пол вот он — совсем рядом, а я все летел и летел.

Пока я летел, я успел подумать Бог знает о чём. Подумал, передумал и даже чуть перевёл дух, а полет все продолжался.

«В космос я, что ли, попал, — показалось мне, — к звёздам?».

Но это был не космос.

Когда глаза мои привыкли к свету, который отбрасывал фонарь, раскачивающийся напротив на улице, я обнаружил, что нахожусь в помещении исполинских размеров, и сообразил, что совсем недавно здесь был.

— Ха, — громко сказал я, — здесь же у Вити проходил урок физкультуры… Я в спортзале!

Но, позвольте, а почему я продолжаю все ещё куда-то лететь?..

Скоро все прояснилось: я не в воздухе вовсе — а в баскетбольной кольце и, проскочив металлический обруч, раскачиваюсь теперь в сетке. Хорошенькое положеньице!

Покачавшись немного, я убедился, что приключения мои не столь уж и неприятны, и попытался выбраться.

Взобравшись на металлический обруч, я зажмурился, потому что кольцо от пола довольно высоко (баскетболисты вон какого роста) и… нет, не спрыгнул. Высоко. Хотел попасть на гору лежащих невдалеке матов — чувствую, не допрыгну. Сообразил, допрыгнул до висящего тут же каната, по которому и спустился на пол спортивного зала. Не успел спуститься, как услышал чьи-то аплодисменты.

Повернулся. Боже мой, так это же Лис!

— Здравствуй, родной, — сказал я.

Мы обнялись.

— Чему обязаны столь поздним посещением? — галантно спросил он.

Я рассказал ему все.

— Нет ничего проще, — сказал Лис. — Мы все вместе пойдём искать журнал; надо найти его и положить в учительской. А сейчас я познакомлю тебя со своими друзьями… По ходу дела.

— Спасибо, — пролепетал я, — но что это нам даст? Ведь завтра утром учителя обнаружат, что журнал на месте, и все встанет на свои места, а оценка — двойка — так и останется в журнале. И вроде никто никому ничего не доказал.

Мы с Лисом задумались. Но, ничего не придумав, решили все же для начала найти журнал, с тем чтобы потом, может быть, что-то придумать.

— Какой он хоть из себя, этот журнал? — спросил я Лиса.

— Без иллюстраций, — печально сказал Лис. — Знаешь что: пойдём-ка в учительскую, там ты понюхаешь, как они пахнут, эти журналы, и потом уже поищем тот, который нужен тебе.

Сказано — сделано; мы отправились с Лисом в учительскую.

— Как поживают твои друзья из живого уголка? — спросил я Лиса, чтобы не молчать.

— Спасибо, ничего, сейчас у нас как раз вечерняя прогулка; я услышал шум в спортзале и поэтому пошёл сюда, а все остальные кто где.

— И удавчик гуляет? — спросил я тревожно.

— Но что здесь особенного, он — тоже живое существо. Вечерами мы всегда гуляем. Ты знаешь, школа ночью — это волшебная вещь. Пустые классы, отблески огней с улицы, тишина… Главное — тишина, которой не бывает днём… Вот, кстати, видишь, по лестнице спускается удавчик, я тебя с ним познакомлю:

— Боароджерс, позволь тебе представить моего друга Пирата!

Удавчик улыбнулся и протянул мне хвост для пожатия.

Я с удивлением пожал этот хвост. Но сам, конечно, протянул ему лапу. Собаке для пожатия протягивать хвост как-то не принято.

— Дальше мы пошли в учительскую втроём. А я подумал, что как это здорово — иметь всюду друзей, и ещё: как это хорошо — быть собакой! Наверняка Витя, проберись он ночью один в школу, испугался бы зверюшек, а может быть, ещё больше испугался бы сторожа, который, не разобравшись, что да кто, позвал бы милиционера. Почему-то считается, что ночью в тёмном помещении совершаются только плохие поступки, а не хорошие. Не понимаю, почему это так.

Мы дошли, наконец, до учительской. Кто видел ночью учительскую, тот не станет гулять по школе…

Глава 17. Ночные приключения продолжаются

В учительской в специальном шкафу лежали журналы всех классов. Все они были залапаны руками примерно одинаково. И, что главное, именно такой вот запах, исходивший от журналов, я уже слышал и стал вспоминать — где.

Да вот когда раздумывал, куда бы выпрыгнуть из баскетбольной сетки… «За мной», — сказал я своим друзьям, и мы помчались обратно в спортивный зал. Опять мой нос меня выручил!

— Здесь, — сказал я, показав на гору гимнастических матов.

Боароджерс распрямился, надулся, преисполненный рвения помочь мне, перекидал толстые маты для гимнастики, и под последним из них обнаружился искомый классный журнал. Он был примятым и плоским.

Торжественно, все вместе, мы понесли его в учительскую. Почему нас так манила эта комната?

В учительской мы обнаружили ещё компанию: двух кроликов, Грача и Черепаху.

Я торжественно раскрыл журнал, чтобы посмотреть на несправедливое дело рук учительницы, как вдруг из журнала выпало два листка. На одном из них было написано: «Директору школы т. Щегловой! Докладная. В связи с крайне кощунственным отношением ученика Витухина к учёбе прошу вынести вопрос о неудовлетворительной ему оценке за четверть на очередной педагогический совет. Кощунственность прилагается. Учительница литературы Лизогубова».

— Хорошая фамилия для учительницы литературы, — подумал я, — Лизогубова — это же так поэтично!

Но надо посмотреть и что за кощунственность, которая прилагается: люблю читать то, что нам, собакам, не положено.

Я развернул листок и вслух прочитал. Меня слушали и Лис, и Черепаха, и кролики, и удавчик, и даже Грач, хотя он сразу сказал, что к стихам равнодушен.