Предисловие Пирата

Я давно понял, что для собаки самое важное на этом свете — безвестность.

Но как всякий литератор, выпускающий не первую книгу, я позволю себе надеяться на то, что меня помнят, что моё имя известно. И если я всё-таки решаюсь сказать о себе несколько слов, то потому, что моя книга очень быстро разошлась и не все ребята смогли её приобрести. Правда, она есть в библиотеках, но нынешняя молодёжь (сужу исключительно по моему хозяину, Вите Витухину) уж слишком занята. До библиотек ли тут? Посчитайте, сколько у них дел: бассейн и фигурное катание, кружки рисования и флейты, персидского языка и автовождения, компьютерных игр и юридической журналистики, самолётовождения и интернета. К тому же обязательно участие во всевозможных олимпиадах, в путешествиях, в классных и других собраниях, в соревнованиях, диспутах, вечерах; надо ходить в театры, кино, на дискотеки… К тому же со мной три раза в день обязательно надо гулять. Обязательно надо!

Кто же ещё сможет со мной гулять? Мама-Маша? Сомневаюсь. У неё самой то совещания по повышению квалификации, то по понижению чего-то; то её куда-то избирают, то она сама кого-то избирает. К тому же ей надо иногда и что-то приготовить, что-то выстирать. Я уже не говорю о том, что ей необходимо… э… э… привести себя в порядок…

Собираюсь серьёзно поговорить с Пал Палычем, посоветовать ему, чтобы забрал маму Машу с работы. Как-нибудь мы все перебьёмся и на его зарплату, зато у нас будет счастливая семья: все будут ухожены, накормлены, вымыты и обласканы. Не раз я слышал: в иных семьях хозяек берегут, иногда даже отправляют их на курорты отдыхать… Это я одобряю: хозяйка всем нужна здоровой. Ей ведь приходиться держать на своих хрупких плечах семью, работать с утра до ночи. …Ну вот, уже начинаю ворчать, будто я не чистопородный жесткошёрстный фокс, а какой-нибудь ерундовый фаунгабриак.

Как видите, косвенным образом я уже вам представился. Теперь добавлю, что я умею писать. Конечно, этим сейчас никого не удивить. Сейчас многие умеют писать. Уверен, что их стало даже больше тех, кто способен всею эту писанину прочесть.

Не знаю, как другие пишущие, но я использую это своё умение во благо читателям. А ведь писать мне совсем не просто. Приходиться делать это урывками, иногда даже ночью. Днём мало свободного времени, я ведь работаю: кому-то надо помогать Вите готовить уроки — у него нет времени и поесть — то как следует, все на ходу. Вот я и сижу с ним рядом, слежу, как он занимается, ворчу — а что поделаешь? Решаю задачки по тригонометрии!

Да уж пёс с ним!

В наше трудное время (не мне объяснять) сложно не столько написать книгу, сколько её напечатать. Конечно, в этом деле немаловажную роль играет и талант, и тема произведения. Но, безусловно, и умело сочинённая заявка на издание. Правдиво и убедительно написанная, она заранее даёт редактору представление о писательских возможностях даже, к примеру, моего, собачьего, таланта.

Совсем недавно я воззвал к одному директору издательства, написав ему письмо в самом изысканном стиле:

«Уважаемый Сергей Юрьевич!

Обращается к Вам по имени Пират. Взяться вновь за перо меня вынудила ставшая чрезмерной моя популярность у юных читателей. Может быть, Вы помните, что в далёком теперь году я опубликовал в журнале «Искорка» свою повесть «Наши каникулы» — о том, как я и мой хозяин Витя Витухин провели весёлое лето в деревне. Повесть имела огромный успех — отчасти оттого, что писал её пёс, а отчасти и потому, что легка в прочтении, понятна и детям, и взрослым. К моему удовольствию, я даже был удостоен за неё звания лауреата конкурса на лучшую детскую книгу.

С тех пор я завален письмами детей и взрослых с просьбой продолжить повествование о моих приключениях. Но, увы, — хоть и грешно это говорить, — почти нет времени. Надо было помогать писать научный труд тому, кто придумал эту первую книгу. Теперь, когда научный труд закончен, я считаю себя уже почти бакалавром естествознания. А главное, могу принимать некоторые предложения, связанные с моим творчеством, последовать добрым пожеланиям читателей и продолжить описания своих приключений.

Только что заключил договор с телевидением о создании мультипликационного фильма по повести «Наши каникулы», а два детских журнала предложили мне описать мои дальнейшие приключения — что я с упоением и делаю сейчас; кое-что совсем готово, и вы увидите это в книжке, которую сейчас держите в руках.

Далее я продолжал: «Надеюсь, что Вы мне предложите заключить с Вашим издательством договор на публикацию сразу пяти моих повестей: „Записки из-под парты“, „Наши каникулы“, „Пират в огненной стране“, повести „Их собачья жизнь“ — о друзьях за рубежом и „Хвост из другого измерения“ — о путешествии в компьютерную страну…

Я хочу сказать, что в этих повестях в занимательной, приключенческой форме рассказывается о добре и нравственности, любви к животным и природе. Но и, естественно, оценку всем происходящим со мной приключениям во всех повестях осмеливаюсь дать я сам — пёс по имени Пират.

Кто-то, быть может, скажет, что собака-писатель — это вздор, сказка. Отнюдь нет. Никакая не сказка. Я совершенно нормальный пёс. У меня четыре крепкие лапы, хорошая прыгучесть, чёрный нос, густые усы, весёлая бородка и обрубленный столбиком хвост. А то, что я умею писать, так особых на то способностей у меня не было — взял усидчивостью…

И кто, скажите мне, из современных детских писателей может похвастаться хорошей прыгучестью?

Текст написан с мягким юмором, но с совершенно определёнными акцентами в области морали; всё, что я пишу, служит делу правильного воспитания подростков. А взрослым, быть может, откроет мир, в котором они сами когда-то жили, но со временем, под глыбами проблем, забыли его. Тем более уместно напомнить этим людям о времени, когда им не была чужда высшая справедливость и когда всё, что было плохим, было плохим, а то, что было хорошим, было прекрасным…»

Внизу я приписал:

«…С совершеннейшим почтением к Вам.

Пёс Пират»

Сами понимаете — после этого заявка была с восторгом принята, а повести, как оно и положено в собачьей жизни, урезаны вдвое. Но, тем не менее, спешите же прочесть книгу…

Глава 1. Я появляюсь в кухне

Однажды вечером я сидел за письменным столом и работал. Было то позднее время, когда дети — мой хозяин Витя Витухин и его братик Костя — уже спали, а мы, взрослые: Мама-Маша, Пал Палыч и я, обсудив некоторые семейные проблемы, разошлись по своим комнатам. Я отправился в кабинет, где, пробыв недолго и не намереваясь продолжать сегодня свои записки, увлёкся логарифмической линейкой. Скажу вам честно: терпеть её не могу, но мне уж лучше микрокалькулятор, на котором не то что я, а полевая мышь и та запросто сосчитает, что надо.

Но калькулятор лежал у Вити в портфеле, портфель был застегнут и лежал довольно далеко, а я, честно говоря, пригрелся на стуле: надо было решить ещё полторы задачи, но соскакивать, а потом снова вскакивать на стул не хотелось. Вечером как-то сил меньше. Поэтому искать калькулятор я не стал. Прислушался. Из кухни доносился умиротворительный и довольно тихий разговор мамы Маши и Пал Палыча. Я не стал прислушиваться, о чём это они говорят, тем более что хотел побыстрее разделить косинус на котангенс. Но интуиция подсказала мне, что я должен принять участие в разговоре, и это будет тем более разумно, что издевательство над тригонометрическими функциями мне уже наскучило. И хотя я знал, что дома все в порядке, все же на всякий случай (а вдруг говорят о чём-то, мне интересном) соскочил со стула, вытянул своё тело, упёршись задними лапами о стену, потянулся как следует, чтобы быть в форме (на кухне моя хозяйка, и я счёл бы неприличным показаться ей в помятом виде), и побежал на кухню. По дороге думал: мало ли, может быть, там без меня не решается какая-то серьёзная проблема: таракан ли выполз из — под плинтуса, и надо его срочно съесть, или перегорел предохранитель в телевизоре, и надо его заменить, или, может быть, Мама-Маша обсуждает с Пал Палычем фасон своего нового платья, что, как известно, бесполезно, он в этом не сечёт или притворяется, что не сечёт. Вполне возможно, что ей необходим мой совет.

Словом, я появился на пороге кухни как раз вовремя и тотчас же был замечен моими хозяевами.

— Вот и псуля пришёл, здравствуй, псуленька, — произнесла заботливая Мама-Маша, — а ты разве не спишь?

Я приветливо завилял обрубком хвоста, показывая, что я не только сплю, но оторвался ради неё от весьма важного дела. Я бы мог ей об этом сказать прямо, потому что в последнее время напрактиковался и разговаривать, когда, конечно, никого нет в квартире. Однако по правилам игры и молчаливого сговора членов всей семьи, вслух ничего не произнёс: ещё бы! Пишущая — ещё куда ни шло, но говорящая собака — это уже слишком, а выразить своё отношение к хозяевам, даже не прибегая к словам, совсем не трудно.

В знак особого расположения к маме Маше и того, что мы-то с ней понимаем друг друга без слов, я пошёл и ткнулся ей чуть ниже колена. Это, по общепринятым собачьим нормам, — высшая форма приветствия.

Кстати, такого рода «добрый вечер» дал мне возможность заметить, что на щиколотке левой ноги мамы Маши, вернее на чулке, был прикреплён серебряный, похожий на дождь с новогодней ёлки, браслетик — мечта всех современных женщин. Я от души мысленно поздравил свою хозяйку с удачным приобретением и посмотрел на неё так, что мы сразу друг друга поняли: конечно, Пал Палыч ничего ещё не заметил. Куда ему, он ведь занят более глобальными проблемами, например своей диссертацией. Меня он, однако, заметил и, пробурчав по обыкновению: «Привет, флибустьер», продолжал с мамой Машей о чём-то говорить, а я в знак приветствия почтительно наклонив голову и шаркнул лапами.

Глава 2. Проблема отцов и детей

Чуть позже, свернувшись таким образом, что мой нос оказался возле моего хвоста, удобно устроившись возле обеденного стола, я обнаружил, что разговор идёт о моем хозяине Вите, сыне Пал Палыча и мамы Маши.

Мама-Маша, оказывается, была очень озабочена тем, что Витя вдруг стал плохо кушать.

— Ну и что, — не разделял её беспокойства Пал Палыч, — у него много дел, до еды ли тут — взрослый, ответственный мужчина…

— Это-то меня и беспокоит, — сообщила Мама-Маша, — что взрослый-то он взрослый, но не ответственный совсем.

— А что, плохо стал учиться? — насторожился Пал Палыч.

— Да нет, пока ещё, но я, как мать, чувствую, что с ним что-то происходит… А тебе не кажется: он от нас что-то скрывает? — вдруг шепнула она.

Пал Палыч, который сидел рядом с мамой Машей, обнял её за плечи и произнёс речь, призывая меня в свидетели:

— Милая наша мамочка, — начал он, даже положив ложку на стол, — когда парню одиннадцатый год, у него уже могут быть свои секреты, так что успокойся. В его возрасте я, например, мечтал убежать в Африку, помогать сражаться угнетённым народам против поработителей. Тоже ведь у меня тайна была, и вот ты первая, кому я её открываю.

— Какая Африка?! — ужаснулась Мама-Маша, отстранившись от Пал Палыча. — Что ты говоришь?

— Ну, это я так говорю; может, и не Африка, может, другая какая страна, — миролюбиво поглядывая на роскошного жареного цыплёнка, сказал Пал Палыч, но спохватился и добавил: а может, он на Марс лететь задумал, это сегодня более актуально…

Но маму Машу не утешило такое предположение. Она нагнулась и погладила меня несколько раз, но сделала это невнимательно и нервно (отчего я понял, она не только озабочена, но и расстроена), потом посмотрела на меня и сказала:

— Вот кто бы мог нам рассказать, что происходит с нашим сыном; наверняка Пиратка знает… Собаки — они вообще невероятно чуткие и хорошо чувствуют настроение хозяина.

— Мог бы, — согласился Пал Палыч, тоже посмотрев на меня пристально, — если бы, конечно, захотел.

И тут я удивился. Но не тому, что Мама-Маша и Пал Палыч давно, конечно, разгадали тот факт, что я умею говорить, а тому, что они думали, будто я что-то знаю. Что я мог им рассказать — ровным счётом ничего! Я никаких перемен в нашем Вите не замечал, а если они и произошли, то, верно, потому, что он перезанимался. Да это и немудрёно. Взбесишься с этими занятиями. К тому же я был убеждён, что нет ничего наивней мужской тайны, более того, я был уверен, что легко разузнаю, в чём дело. Но я промолчал, картинно задумавшись вместе с ними. Я даже собрался было подпереть свою бородатую голову лапой, но решил, что это будет уж слишком.

— Вот что, флибустьер, — сказал, подумав, Пал Палыч. — Ты бы, братец, действительно последил за нашим сыном. А вдруг подтвердится, что её беспокойство имеет серьёзные основания…

Ради мамы-Маши я был готов следить даже за Пал Палычем.

— А потом как-нибудь на досуге напишешь воспоминания, — хихикнул он.

Это добавление было уже лишним, но я не обиделся, подумав о том, что Пал Палыч тоже перезанимался, поэтому такая вот мысль посетила его соискательскую голову… Однако слово — не воробей, хотя их давно уже почти нет в нашем городе… Забавная мысль пришла в мою собачью голову: может быть, в нашем городе очень мало воробьёв потому, что слышится слишком много слов…

Отвлёкся, но с этого момента стал внимательно прислушиваться к каждому Витиному вдоху и выдоху.

— Хорошо, — сказал я тихо своим хозяевам и в знак заключения договора завилял хвостом.

А Пал Палыч в этот момент шелестел газетой и не слышал произнесённого мною слова, да и Мама-Маша мыла посуду и, по-моему, тоже его не слышала. В раковине шумела вода, и мне показалось, что это маленький Ниагарский водопад, возле которого Пал Палыч, когда был в возрасте моего хозяина Вити, намеревался помочь черным повстанцам бороться против белых поработителей.

А потом я подумал, что, вообще-то говоря, собаку моего типа неправильно использовать в таком вот примитивном сыске, а лучше использовать её в науке, которая учит, как по запаху распознавать предметы. Она называется одорология. Наука не простая, а поэтому вам, юные читатели, не стоит спешить запоминать это слово. К тому же, пока ещё не изобретена куда более важная наука, о нюхе на справедливость…

Однако, несмотря на это, я буду откровенен; говорю вам как собака собакам: если Витю ожидает что-либо неприятное, я ему помогу!

И шерсть на моей шее вздыбилась.

В этот момент из-под плинтуса выбежали какие-то козявки. Пока я их разгонял, почему-то вспомнился мне муравейник возле дачи…

Иногда люблю смотреть на мир глазами деревенского пса. Тогда и вспоминаю этот муравейник. Какие же они, муравьи, труженики! Если бы кто-нибудь из моей семьи так работал (исключая маму Машу, конечно), я бы безмерно удивился. Но условия работы у муравьёв ужасны: я был свидетелем, как одному из них, поторопившемуся отрапортовать об окончании какого-то дела преждевременно и лихо, его же собратья откусили голову.

И тут же я вспомнил, сколько уже времени строят и перестраивают Витину школу. Об этом тоже как-то раз говорили за обеденным столом Пал Палыч и Мама-Маша.

А ремонт в этой школе теперь делают заново, но уже родители учеников. Сразу после того, как «постарались» шефы, которые так нахалтурили, сляпали все так неуютно, что только диву даёшься — как будто нарочно делали плохо.

Вот бы их в муравейник, как говорит Пал Палыч, — для обмена опытом.

Мошек я съел и стал собираться ко сну.

Глава 3. Мы идём в школу

После разговора о Витиных проблемах все отправились спать, а я ещё полакал воды, потому что на ночь имею обыкновение хорошо попить. К тому же, когда я представил себе данное мне поручение, у меня вдруг пересохло в горле. Я вошёл в комнату и осторожно, как кот, изящно, прыгнул к Вите на кровать. Долго и пристально всматривался в его сонное лицо и все думал: что же такое особенное может волновать моего юного хозяина?… Витя перевернулся на бок, и по его скучному лицу я точно определил, что снится ему никакая не Африка и не Марс, а скорее всего школа.

Да, школа! Но первая версия показалась в тот момент мне слишком примитивной.

Я стал размышлять, как бы мне туда попасть, чтобы все выяснить на месте. Разве что спрятаться Вите в ранец? Ведь, придя в класс, не станет же он меня среди урока выкидывать за дверь, оставит под партой, наверное. Да ещё сделает так, чтобы меня никто не заметил.

Этот план был по-своему хорош. Но были в нём и свои слабые стороны: наблюдать и делать выводы можно, если только об этом никто не знает, а если с самого начала показаться Вите, то он сразу же обо всём может догадаться и первый сделает, может быть, нежелательные для меня выводы. Менее всего мне хотелось терять его дружбу.

Поэтому, повинуясь старому доброму правилу, которое безотказно выручает любую собаку из любой ситуации, я решил прикинуться простачком. Побольше вилять хвостом и побольше улыбаться в свои усы.

Засыпая, я подумал о том, как сложно быть необыкновенной собакой. Все время надо что-то придумывать, чтобы тебя действительно считали необыкновенной.

Рано утром мы с Витей как всегда проснулись по первому зову будильника. Пал Палыч уже фыркал и плескался в ванне — он всегда вместо оздоровительного бега и гимнастики, как у некоторых, наливает себе горячую ванну и забирается в неё: не понимаю, правда, что это ему за радость, — после ванны он чувствует себя усталым и сонным и еле плетётся на работу, — но мне уж лучше с утра побегать.

Я, памятуя вчерашний вечер и своё решение, забрался в ранец, но Витя тотчас же меня увидел, вытряхнул оттуда и удивлённо крикнул:

— Смотрите, Пиратка хочет со мною в школу! Глупый пёс, ты никогда не был в школе и даже не представляешь себе, что это такое. Но, — сказал он, поостыв, — чтобы ты представил себе это, я возьму тебя разочек, только полулегально, ты понял?

Как тут было не понять, я для виду даже слегка повилял обрубком хвоста; сильно повилять в данной ситуации означало бы — выдать себя с головой, — и запрыгнул обратно в Витин ранец.

— Нет, дорогой, — сказал Витя, — до школы ты пойдёшь пешком, ты слишком тяжёл, чтобы нести тебя в ранце, а в школе я скажу, что ты наш новый экспонат для живого уголка, и тебя никто не тронет. У нас, как правило, трогают только тех, кто не является экспонатами. А экспонат это всё равно что «табу» у индейцев. Читал. Небось, Жюля Верна? Итак, решено: ты — экспонат.

И мы отправились в школу.

Собственно, я много про неё слышал и даже читал иногда. Когда Мама-Маша спала, я полистывал даже выписанный ею неизвестно для кого и каких целей журнал «Семья и школа» и кое-что про школу, как мне казалось, знал. Больше в нашей семье никто не читал этот журнал, и слава Богу. Потому что много позже я понял, что этот журнал никакого отношения не имеет ни к семье, ни к школе, ни к воспитанию детей.

Если всё, что в нём написано, применить к семье, то это будет уже не семья, а скорее армейское подразделение. Я говорю так потому, что наша семья гораздо лучше, интересней и дружнее, чем описывается в журнале, а школа значительно хуже, примитивней и даже, не побоюсь этого слова, бестактней, чем описывается в журнале.

Но… пока что я шёл в школу, думая, что она именно такая, как я прочёл.

Глава 4. Мы пришли в школу

Возле «храма науки» (как почтительно, но теперь, думаю, и с оттенком иронии, называет школу Пал Палыч) во дворе я увидел большое количество разновозрастных ребят, которые сходились группками и о чём-то возбуждённо и громко переговаривались. Первое ощущение было такое, что возле школы готовится восстание или, я ещё подумал, что, может быть, они собираются на маёвку; обо всём этом я прочёл в каком-то старом учебнике истории. И именно поэтому я даже бросился к одной такой группе ребят постарше с традиционным, как мне казалось, в этой ситуации криком: «Даёшь, Российскую демократию!». Я от души всегда на стороне угнетённых и очень хотел им помочь бороться за независимость, пусть даже и в школе.

Но они, видимо, не поняли меня, а один, когда я бежал, даже выставил ногу так, что, не затормози я всеми четырьмя лапами вовремя, обязательно бы ударился об неё. После этого он внятно сказал: «Изыди, зверь». И закурил сигарету, оглянувшись.

Мне стало очень обидно, потому что я пришёл сюда в добром, миролюбивом настроении. К тому же весенняя природа будила воображение и фантазию, склоняла к чему-то хорошему. Расцветающие деревья удивительно благоухали. Небо было невообразимо синим. Земля дышала бодрящей свежестью. Даже асфальт, и тот пробуждался от зимней спячки, шумел ручьями. И вдруг — такое несоответствие высоких чувств и неизменной действительности!

Естественно, что я тотчас же «изыдел».

На другую компанию я посмотрел с удивлением и уже под надзором своего хозяина: это были девочки, которые за углом той же школы судорожно пили что-то из маленького флакончика, и громко, некрасиво смеялись.

И что странно: не над чем-то, а просто так. Одеты они были очень пёстро безвкусно, но дорого. От духов, которые учуял от них за десять метров, я страшно расчихался.

«Может, мы ошиблись школой?» — подумал я тогда, с опаской выглядывая из-под каких-то полуобвалившихся ступенек. Но нет, не ошиблись; я специально поглядел ещё раз на вывеску, и там было написано, что это именно наша школа со специальным языковым уклоном.

Пока я читал вывеску, об меня споткнулся какой-то великовозрастный шестиклассник и тотчас же дал мне, да и окружающим, понять, что школа действительно с языковым уклоном, во всяком случае, я прижал, что совершенно мне не свойственно, уши, прикусил язык и окончательно притаился возле ног Вити.

«Неужели он здесь учится, с такими злюками? Или, может быть, мы всё-таки ошиблись, это и не ученики, их не пускают учиться? — думал я с надеждой. — И от этого они такие странные?»

Но их пускали. Это они иногда не пускали в школу учителей. А сейчас, едва только зазвенел звонок, как стали загонять всех сразу какие-то двое в спортивных костюмах. Толпы учеников валом повалили в одну открытую створку узкой двери; причём, кто посильнее и постарше, отталкивал тех, кто послабее и помоложе. И я уже, грешным делом, подумал: а как бы посмотреть на моего хозяина со стороны, он посильнее или послабее?

Но было не того.

Глава 5. Я постигаю суть уроков

С отдавленными лапами, прижатыми ушами, несчастный, взъерошенный, растерянный я оказался в конце концов в классе и немедленно проявил здесь свою полезность.

— Вот собака, — сказал преподаватель, кажется, биологии, так, словно я в самом деле был экспонатом и находился здесь в качестве предмета исследования. — Она слышит ультразвук… — И с этими словами он закрутил какую-то ручку чего-то. Я, честно говоря, ничего не слышал, но от нетерпения заскулил, что было воспринято преподавателем как подтверждение его слов.

— Ты слышишь ультразвук? — спросил меня учитель.

И я, чтобы не обидеть его и не сделать тем самым плохо моему хозяину, кивнул. В классе рассмеялись.

— Вот видите, — совершенно удовлетворённый, сказал учитель, — она слышит. Потом он стал готовить какой-то опыт с лягушкой, которая страдальчески квакала. Я джентельменски гавкнул. Лягушка шлёпнулась на пол и ускакала. Опыт не получился, хотя учитель тяжело и неповоротливо возился с ним до самого конца урока, время от времени разыскивая лягушку, а в перерывах пытаясь смонтировать какой-то прибор, но сделать этого не сумел; да и лягушка не находилась: не желала вылезать из-под плинтуса. Потом, правда, визг какого-то толстого парня с задней парты дал нам всем понять, что лягушка нашлась, но тут прозвенел звонок.

Так ничего больше на этом уроке мы и не увидели.

К тому же весь класс больше смотрел на меня, а не на учителя. Это ему, конечно, мешало, но из деликатности он молчал. Я чувствовал это и стыдился.

Уроки шли.

А в один прекрасный момент я подошёл к парте моего хозяина и лёг у его ног, свернувшись калачиком. Витя задвинул меня ногой под стул. Мне не хотелось больше быть центром внимания и не хотелось никого видеть.

Я не заметил, как задремал, и приснилось мне, что по прериям несётся кем-то преследуемое стадо диких гиппопотамов. Я вскочил, чтобы нестись вместе с ними, и вдруг обнаружил, что лежу под партой, а все ученики и в самом деле куда-то несутся, срывая крышки от парт, швыряя портфели и учебники, опрокидывая стулья.

Что мне оставалось делать? Чтобы не очень-то от всех отличаться, как говорит Пал Палыч, надо бежать туда же, куда и все.

Но далеко бежать не пришлось. Мой хозяин Витя остановил меня и сказал:

— Пиратыч, сейчас после перемены, у нас будет урок химии. Если бы ты знал, как я и мои друзья не любим этот предмет!..

Я понимающе кивнул, но что я мог сделать: только из солидарности не полюбить химию? Я ведь ещё здесь и не освоился как следует.

Но потом оказалось, что ничего особенного осваивать мне и не нужно, все уже давно освоено.

Перемена, то есть беготня и нервотрёпка, закончилась, а кабинет, куда все мы должны были зайти, все не открывался. Но не открывался он из-за весьма странных обстоятельств.

Полная и старомодно одетая учительница молча прошествовала вдоль рядов не любящих её предмет учеников и, строго оглядев их, словно пересчитав, всунула ключ в замочную скважину.

Я не знаю, конечно, как это получилось, но из замочной скважины вдруг вырвалось пламя. Учительница взвизгнула, как будто бы она сама стала вдруг на мгновение девочкой, отскочила от двери и уже, из естественного чувства самосохранения, не подходила к ней больше. Остаток урока (а дело продолжало происходить в коридоре) был посвящён разбору происшествия, причём, как пишут в газетах, ни один представитель Витиного класса не взял на себя ответственность за содеянное.

На этом, собственно, закончился урок химии, и, судя по тому, насколько спокоен и выдержан был в эти сложные для всего класса минуты мой хозяин, как участливо и даже галантно он охаживал учительницу, я сразу понял, что никакого отношения в волшебному пламени, вырвавшемуся из замочной скважины, он не имел.

Я был очень доволен за своего смиренного хозяина и радовался тому, что после химии будет урок физкультуры, на который я, как и многие другие ученики, не пойду, а поброжу по школе, посмотрю, что здесь, как и зачем.

Пока Витя в течение сорока пяти минут пытался перескочить через коня, подтянуться на кольцах и взобраться по канату, я отправился слоняться по школе, заходил в разные классы и везде, судя по немедленно начинавшемуся с моим появлением шуму и овациям, чувствовал своевременность своего прихода. Все были чрезвычайно рады внезапному появлению собаки. Прямо не школа, а общество защиты четвероногих!

Школьную пионервожатую я видел столько раз, сколько оказывался в коридоре. Она была и в самом коридоре, и возле окна, и у двери, и даже у люка на крышу. Такой вездесущности может позавидовать кто угодно. Она, как я инстинктивно сообразил, попросту гоняется за мной. Я, естественно, — от неё. Я победил. Спрятался в кабинете английского языка. Там стояли магнитофоны, и я забрался под один из них.

Витя нашёл меня только в середине дня. Я как раз вёл посредством хвоста и ушей умиротворяющую беседу с английским завучем. Витя смешался, как смешиваются и тушуются только при виде чего-то очень страшного, и собрался было улизнуть, делая мне таинственные знаки. Но завуч уже увидела Витю и спросила, больше по привычке, чем по необходимости, — грозно и фатально:

— Уот из зсис, Уитухин? — показала она на меня.

— Зис из май дог, — ответил мой хозяин, продемонстрировав хорошее знание ведущего европейского языка.

— Ссчас же убери своего дога! — распорядилась завуч. И стало ясно, что все английские слова ею уже исчерпаны.

Но помилуйте, я же не дог! Я хотел сказать об этом завучу, но она ушла, оставив нас с Витей в неприятном одиночестве.

— Вот так бывает, Пиратыч, — глядя на меня, сказал Витя, — зря ты не пошёл со мной на физкультуру, там хоть учитель приличный.

Я уже тоже жалел, что не пошёл с Витей на физкультуру, но маленькая радость все же ждала нас впереди: мы вспомнили, что идёт большая перемена.

Что такое перемена, я ещё не знал. Может быть, это так называется в школе перестройка?

Глава 6. Встреча со старым другом

Часто можно услышать по радио, что нужна реформа школы. Может быть, и в самом деле нужна. Правильно, но кому? И кто её будет осуществлять? А может быть, всё, что я вижу, и есть осуществление этой реформы?

На этот вопрос пока ни одна собака ответить не может.

Но позволю себе вам напомнить, что я прибыл в школу отнюдь не для того, чтобы наблюдать за её реформой, хотя это, надо думать, было бы безумно интересно.

Например, очень милым и вполне в духе реформы показалось мне такое заявление учительницы в одном из классов: «Дети, завтра у учительницы параллельного класса день рождения, попросите родителей собрать по 10 долларов…» Или классное собрание в другом классе, посвящённое пропаже у одной из девочек бриллиантового перстня.

Я прибыл сюда с другой целью: по поручению мамы Маши установить, почему у моего хозяина Вити Витухина в последнее время неважное настроение. А вместо этого почти обучился началам химии (перепугавшись пламени из замочной скважины), физкультуре (убегая от пионервожатой), физике, о которой расскажу в своё время; поговорил по-английски с завучем.

Ну, хорошо, что же в активе? Я выскочил на большую перемену, на весеннюю улицу, а до сих пор так ничего и не понял. Но, похоже, что и не пойму, поскольку не вижу пока, с какого конца подходить к решению этой проблемы.

Почему у нашего Вити плохое настроение? Ведь все вокруг так прекрасно!

Ну, например, вот группа подростков играет в салочки. Я тоже побегал; тихо, конечно, без лая; потом, вижу, десятиклассницы играют в прыгалки, пригласили меня. Я тоже попрыгал, потом, смотрю — третьеклассницы рассматривают какой-то иллюстрированный журнал, из тех, что Пал Палыч запирает в свой письменный стол…

Я залаял и, как мог искреннее, проявил свою симпатию тому обществу, в котором всю первую половину дня вращался наш Витя.

Но, вращаясь, Витя хмурился все больше и больше, а я не мог узнать, отчего это. Между тем, меня то ли не воспринимали, то ли, наоборот, привыкли уже, как к экспонату. В конце большой перемены (это оказалась не перестройка, а просто долгий и шумный перерыв между уроками) я был уже своим, так что никто не удивлялся мне, как в первые минуты пребывания в школе. Я забавлялся целых полчаса, ходил чуть ли не на хвосте.

И вдруг я заметил, что за мною насмешливо наблюдает чьё-то породистое лицо.

Оно глядело на меня из-за лохматого, вкусно пахнущего и несущего разумные флюиды тополя. Возле такого дерева, царственно росшего посреди школьного двора, мог стоять лишь некто удивительный.

В этот момент меня поманили в здание школы. Причём поманил меня туда мой собственный нос. Ненадолго я со двора исчез, ещё раз, правда, оглянувшись. И тут же, конечно, забыл про этого «некто», наблюдавшего за мной.

А когда я вбежал в коридор, то вдруг почувствовал знакомый запах. Да-а… Где же я раньше его чуял? Ба! Я вспомнил. Это же мой старый друг Лис так пахнет! Мы с ним расстались в прошлой повести, летом на даче. Мы не успели даже толком проститься, не говоря уж о том, чтобы обменяться адресами. Но от судьбы не уйдёшь. Вот так встреча! Он все ещё живёт в живом уголке, в этой самой школе, где учится мой хозяин. Я пошёл по следу. Нашёл я его возле школьной столовой.

— У нас, брат, идёт перестройка школы, — важно сказал мне Лис, поцеловав меня в нос, — пожалуйста, осторожно ходи по этому паркету, он ещё не приклеен.

— Это я уже заметил. И даже сообщил Лису некоторые свои наблюдения. Но явно высоко ценил себя, как старожила, и словно не слышал. Мы говорили на разных языках, и потому наш разговор быстро завершился.

— А как ты выбрался на улицу? — спросил меня Лис для того, чтобы что-то спросить. Он имел ввиду, вероятно, как я один ушёл из дому.

Я не хотел вдаваться в подробности, шепнул ему только, что выполняю общественное разведзадание. И из дому поэтому ухожу тогда, когда мне это необходимо. «К тому, же, — сказал я, — при новых формах демократии в нашей семье стали больше доверять, и я теперь бегаю, где захочу. Разумеется, обязуясь ничем не компрометировать семью, членом которой я состою». Лис слушал, зевая, да и сам я понял, что слишком уж официально беседую со старым товарищем.

Страшно неприятно слышать, когда дети стараются говорить, как взрослые, в особенности о вещах, в которых они сами мало что понимают. А когда, как взрослые, говорит пёс, это уж ни в какую будку не лезет. Тем более, мне ещё очень многое предстоит осмыслить в этом мире.

Я зафилософствовался, совершенно забыв, что…

Глава 7. Мой новый друг — Колли

…Как вы, вероятно, помните, на меня внимательно и изучающе смотрело чьё-то породистое лицо.

Я распрощался с Лисом, договорившись о новой встрече, выскочил на улицу, повернул туда, где за тополем только что увидел незнакомца. И разом перестал веселиться. Мне захотелось мгновенно отряхнуться от свалившейся на меня тряпки для мела и вынуть невесть как попавший на спину репейник. Если бы у меня были руки, я бы опустил их по швам.

На меня смотрел удивительный пёс.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Здравствуйте, — сказал Колли.

Мы обнюхались и немедленно подружились.

— Вы тоже учитесь в этой школе? — любезно осведомился мой новый знакомец, явно зная ответ на заданный им вопрос.

— Что вы, я учу в ней хозяина, — по-хозяйски сказал я и только потом подумал: а не сморозил ли я глупость? (Свойство Пал Палыча, который, придя с работы и переговариваясь о новостях с мамой Машей, рассказывает ей о встречах с высокими начальниками. Обычно задаёт вопрос: «Как ты думаешь, не сказал ли я глупость?»)

— Я вас никогда раньше не видел, — ответствовал Колли. — Хотя я уже несколько лет учу здесь своих хозяек.

Он повёл головой в сторону двух девочек.

Если бы Колли не сказал, что хозяек у него две, я подумал бы, что у меня двоится в глазах. Девчонки были до того похожи, что сразу же рождалось множество вариантов розыгрышей, которые так любим я и мой хозяин Витя. Впрочем, меня, как вы знаете, особенно не разыграешь; одна из них пахла цветочным кремом, а другая — травами. Мне-то их отличить, как понюхать цветочек.

— Я здесь впервые, дорогой Колли, и хочу вам заметить, совершенно не так представлял себе школу, — пролепетал я.

— Это ничего, это пройдёт у вас за один день, мы все идеализируем школу, — сказал Колли. — Главное, чтобы эта идеализация шла кому-то на пользу… Скажите, — спросил меня Колли, — а кто ваш хозяин?

— Витя Витухин, — с гордостью сказал я.

— Какое это счастье, — сказал Колли, завиляв рыжим, как у петуха, хвостом, — он такой воспитанный. Я хочу дружить с вами, вы так милы.

Я смутился.

— И ещё, я хочу сказать вам, — сказал Колли, — что у вашего хозяина это, к сожалению, ненадолго. Ах, молодые люди так непостоянны!

— Простите, что «это»? Я не понимаю вас. Вы говорите изысканно, но загадками.

— А разве вы не знаете, что… вся школа говорит об этом… Впрочем, простите, я сам мало что знаю… Я не хотел бы открывать чужую тайну, но разве Витя не делится с вами своими невзгодами и радостями?

— Бывает, что и делится, но есть во всем этом деле один нюанс…

— Любопытно узнать, какой.

— С недавнего времени я научился говорить; Витя знает это и, наверное полагает, что я смогу не удержаться и рассказать что-то кому-то…

— Вот здорово, а вы в самом деле умеете говорить? — удивился он.

— В самом.

— А можно вас попросить продемонстрировать ваше искусство.

— Пожалуйста, конечно.

И с этими словами я подошёл к группе мальчишек (среди них были, к сожалению, и девочки), стоявших за углом школы, которые безуспешно пытались раскурить сырую сигарету.

Я подошёл к ним и внятно проговорил: «Ребята, дайте и мне закурить».

Видели бы вы, какой суеверный страх изобразился вдруг на их лицах! Они вмиг разбежались, оставив пачку с мокрыми сигаретами тут же, на парапете. Превозмогая отвращение, я не поленился закопать её в землю неподалёку.

— Здорово! — сказал Колли, протягивая мне обе лапы. — Не думаю, однако, что вам нельзя доверить тайну: своим умением говорить вы можете только помочь хозяину.

Я тоже так не думал, но как-то так с самого начала сложился наш разговор, что внимание акцентировалось не на главном. В это время обе хозяйки Колли, видя, что мы мирно беседуем, оставили нас и занялись своим делом — принялись о чём-то спорить. Они в самом деле удивительно похожи. Витя бы их наверняка перепутал.

А пока они спорили, Колли рассказал мне простую и, вместе с тем, занимательную вещь.

Мой хозяин и друг Витя Витухин давно и безнадёжно влюблён в некую Настеньку.

Мне было немного обидно слушать Колли, потому что он знал о делах Вити больше, чем я.

Противный Колли, ты не обманываешь меня?..

Но Колли не обманывал; Витя действительно был влюблён (да я и сам это уже почувствовал). Но самое главное, Колли сообщил мне интимно: влюблён не без взаимности…

— А что это такое? — спросил я, прикинувшись непонимающим, чтобы узнать все вернее, более конкретно.

Колли посмотрел на меня насмешливо, с явным превосходством:

— Это значит, что она его тоже любит!

Я удовлетворённо улыбнулся. Ещё бы, как можно не любить нашего Витю!

— А как она выглядит, эта Настенька? — спросил я Колли, надеясь среди многоликого сборища разглядеть пассию моего хозяина.

— Она выглядит очаровательной, — с видом знатока тоже улыбнулся мой собеседник. — Да вот, кстати, она идёт…

Я увидел действительно прелестную девочку. Извинившись перед Колли, тотчас кинулся её обнюхивать. Надо же мне было знать, как она пахнет. Вдруг мне придётся её искать. К тому же от запаха зависит сущность человека, даже в известной мере его характер… На мне ведь лежит ответственность за чувство Вити; мой хозяин юн, неопытен. Что в случае беды я скажу маме Маше?

Я проследил печальный взгляд хозяина в сторону Настеньки. А тут и перемена окончилась. Колли просился со мной и отправился домой (он жил неподалёку). Его хозяйки вместе со всеми побежали на занятия.

Кажется, была геометрия, но я не вникал в изящные фигуры, возникавшие на доске. Я думал о другом: как это можно вот так, из-за какой-то девчонки, много дней иметь столь паршивое настроение, которое легко улавливала Мама-Маша? Одновременно я искал выхода: как помочь Вите.

Я смотрел на него, а он — на Настеньку. Он ловил все её жесты, взгляды… Я зевнул и полез под парту.

Из-под парты мне не очень-то было видно, куда смотрит мой хозяин. И постепенно я успокоился. Будь, что будет!

Глава 8. Шёл урок физики

Не могу назвать себя профаном в амурных делах. Смею думать, что, слегка подучившись, мог бы преподавать мальчишкам эту науку. Наверное, пользы было бы больше, чем от того предмета, который в школе называется «Этика и психология семейной жизни». Непонятно, как ещё, побывав на таких уроках, люди вообще женятся. Впрочем, пока я занят, они могут читать настоящую поэзию — там все сказано. (А главным учителем для девчонок я бы назначил маму Машу. Она бы научила их всему — от кулинарии до мужской психологии, не забыв об умении одеваться, хотя она сама, увы, скорее теоретик — на практику не хватает времени).

Но даже я далеко не сразу сообразил, что могут означать такие вот томные взгляды на девочку, а мне пришлось их перехватывать у хозяина довольно часто.

Дело все в том, что такой взгляд обычно предвещает совершение какого-то отчаянного поступка. Такого, за который вызывают родителей в школу. Между тем, это просто ищет выхода переполняющее душу чувство.

И вы знаете, чутьё меня совершенно не подвело.

Витя действительно совершил поступок, и я был его свидетелем.

Шёл урок физики.

Судя по тому, с какой интонацией учитель произносил Витину фамилию, он не ждал от него на ближайшее время эйнштейновских теорий. Поэтому я, например, совершенно не удивляюсь реакции учителя: он повернул голову в сторону Вити, как поворачивают её на скрип двери.

Между тем, Витя требовал внимания и совершенно ясно говорил.

Реакция была нулевая, пока до слуха учителя не донеслись слова: «Нобелевская премия».

Что это?! Посредственный ученик — и вдруг такие разговоры! О чем это он?

А Витя между тем продолжал. Класс затих, даже учитель перестал сонно хлопать глазами.

— Есть возможность поехать получить Нобелевскую премию, — сказал Витя. — Я на неё один не претендую; только вместе с вами, Степан Николаевич…

Странно, но учитель не обрадовался. Он явно не хотел ехать ни за какой премией; гораздо большее удовольствие он видел в том, чтобы опозорить посредственного в области физики ученика Витю Витухина в глазах класса.

Поэтому он благосклонно разрешил ему продолжать. А Витя вышел к доске и, уже теперь обратясь к классу (но, главным образом, конечно, к Настеньке) сказал:

— Величайшее открытие, которое я сделал, я сделал только благодаря чуткому руководству учителя Степана Николаевича…

— Учитель Степан Николаевич, — снова заговорил Витя, слегка запнувшись, — выдвинулся к вершинам знаний из скромной семьи сельского труженика…

— Но, но, но, — перебил Витю учитель, — по делу, Витухин.

Витя даже не посмотрел в его сторону:

— Так вот, на одном из занятий наш учитель сказал, что в электричестве бывают плюсы и минусы…

От такой волнующей формулировки Степан Николаевич встрепенулся и сам пошёл зачем-то к доске. В классе стало совсем тихо. Настенька не отрываясь смотрела на Витю. Глаза её, и без того большие, открывались все шире и шире.

— На другом занятии, — ободрённый её взором, продолжал Витя, — наш учитель сказал, что и в магнитах бывает также плюс и минус. И вот я подумал: а что, если от магнита зажечь лампочку, попробовать, будет ли она гореть?…

Степан Николаевич резко повернулся к классу, щеки его пылали. Он сам готов был загореться, чтобы только доказать, что лампочка гореть не будет.

В классе ждали.

И в абсолютной тишине, когда все единым взором следили за его действиями, Витя царственным жестом взял со стола учителя магнит, к которому тут же «приклеилось» с десяток скрепок и кнопок с того же стола, после чего он присоединил к плюсу и минусу провода, а их в свою очередь к маленькой лампочке.

Тридцать один человек с одной стороны и учитель с другой наклонились к Вите Витухину, который скромно стоял с горящей лампочкой в руках.

И пока в классе шумели, лаяли, хлопали крышками парт, бегали в медпункт, потому что учителю стало плохо, — я смотрел на довольную Настеньку и думал: так вот, оказывается, для чего, вернее, для кого, мой хозяин Витя высверлил в магните дырку для батарейки!..

Конечно, моего собачьего мнения никто не спрашивает, но все же… по-моему, он победил. Взрослым давно уже следует подумать, как вести себя с молодыми людьми, потому что сегодняшняя система беспрекословного авторитета учителя далеко не срабатывает.

Глава 9. Прогулка с мамой Машей

По дороге домой я задержался, потому что повстречал знакомого Бульдога. Я даже пришёл домой позже, чем Витя. Вид у меня был такой взъерошенный, что Мама-Маша машинально поправила причёску.

Я прошёл на кухню и сперва жадно попил воды. А она пошла за мной, ждала, пока я пил, надеясь, что я тотчас же ей что-нибудь расскажу. Но я не спешил. Согласитесь: странно было бы, если бы ваша собака вдруг пришла из школы, где у неё произошла масса странных, важных и интересных встреч и дел, и с порога начала бы обо всём рассказывать…

Поэтому я терпеливо подождал, пока Мама-Маша покормит нашего маленького Костю, который должен был вот-вот заснуть; потом я понаблюдал, пока она приведёт себя в порядок, попудрится, «подчепурится», причешется, наденет на меня поводок (такова традиция наших с мамой Машей совместных выходов на улицу, хотя я и не собираюсь никуда убегать), и мы пойдём по нашему проспекту на прогулку. Вернее, не по самому проспекту, а по тенистым, изумрудно-зелёным аллеям.

Вы когда-нибудь гуляли по роскошным вечерним аллеям с прелестной женщиной, которая к тому же является вашей хозяйкой? Вы вдыхали когда-нибудь тёмный воздух лип и акаций? Если нет, то скорее выведите меня погулять, я вам покажу удивительные места для прогулок.

Минуты общения с мамой Машей для меня всегда были сутью существования и верхом блаженства. Я шёл рядом с очаровательной дамой и думал только о том, как бы ей услужить, как бы сделать так, чтобы хоть чуть-чуть облегчить ей невероятно сложную жизнь. Я готов был даже стирать Костины пелёнки и готовить еду для всей семьи, ходить в магазин и пестовать её мужа и сыновей, если бы это не выглядело странным для окружающих. Все нетрадиционное в наш несовершенный век, увы, осуждается.

— Ну, что, псуленька, — первой не выдержала долгого молчания Мама-Маша, — как там наш Витя в школе?

— Я завилял хвостом, и Мама-Маша тотчас же, казалось, успокоилась, поняв, что с Витей все совершенно в порядке.

Я продолжил свой рассказ хвостом, и мы чудно пообщались. Я рассказал и про уроки физики и химии. Про дверь, в замочную скважину которой насыпали бертолетовой соли, я рассказывать не стал, просто не знал, как обрубком хвоста изобразить бертолетову соль. Да кроме того, не хотелось пугать маму Машу. Она, честно сказать, мне ужасно нравится, и я чувствую себя за неё в ответе. Я готов сразиться за неё с кем угодно, пусть бы только мне представилась такая возможность.

Словно бы в ответ на мои мысленные призывы, я услышал чей-то свист. Мы оба с мамой Машей оглянулись и увидели заурядного пьяного (поверьте моему собачьему обонянию). Он поравнялся с нами и начал примерно так:

— Девушка (это к маме Маше), а куда это вы так спешите?

— Мама-Маша удивилась столь бесцеремонному обращению, — какая она в самом деле «девушка», пусть уж лучше «дама с собачкой», — и, не отвечая, повернулась. Мы пошли в обратную сторону к дому, но нахал не отставал.

— Фу, Пиратка, фу, — закричала Мама-Маша, но было уже поздно. Я вырвался из ошейника и осуществил давнишнее своё желание быть чем-то реально полезным маме Маше, защитив её от кого-то. Я был столь агрессивен и страшен в эти минуты, что нахал отступил.

Облаяв его ещё для порядка, я повернулся к маме Маше и размеренно, уже не виляя хвостом, зашагал рядом с ней. Я чувствовал себя настоящим мужчиной и страшно этим гордился. Мама-Маша взяла меня на поводок, но это, повторяю, не более чем для ритуала.

А ещё показалось мне, что Мама-Маша растрогалась.

И честно вам скажу: мне в эти минуты уже как-то неловко было делать свои уличные дела, идя рядом с женщиной, которую я только что защитил. На обратном пути мы продолжили нашу беседу.

Я даже попытался что-то сказать, но, видимо, невнятно, потому что Мама-Маша вдруг сказала:

— Жаль, Пиратка, что ты не разговариваешь.

— Ну, во-первых, я разговариваю, — не сдержался я, — стало быть, жалеть приходится только о том, что я делаю это не так хорошо, как люди, а во-вторых, я ещё раз убедился в том, что людям не угодишь во всех случаях. Все им мало!

Глава 10. Дома, перед сном

Мы возвратились домой. А пока Мама-Маша открывала дверь нашей квартиры, я, переполненный сегодняшним своим геройством, решил совершить ещё что-нибудь экстраординарное.

Я огляделся: на лестничной клетке ничего как будто бы особенного не было. Мусоропровод, чужие двери, ведро для пищевых отходов. Но вдруг моё внимание привлекла выгнувшаяся и шипящая, как убегающее молоко, кошка. Это была соседская кошка, которая вышла посудачить с соседками, но, видимо, пока ещё не нашла своей компании.

Не знаю, что мне в этот момент пригрезилось, только я решил продемонстрировать свою силу и мощь и одновременно удаль — погнался за этой кошкой. Она сперва страшно удивилась, не ожидая этого от меня, вполне респектабельного соседа, потом взяла себя в руки, хладнокровно прыгнула и очутилась возле двери своей квартиры. Дверь была приоткрыта, и она степенно и неторопливо вошла в квартиру, посмотрев на меня, как на идиота; а в этот момент порывом ветра дверь как раз и затворилась.

Каким же я показался себе глупым… Вот уж, поистине — головокружение от успехов.

Но это ещё не все. Мой поводок, который Мама-Маша, открывая дверь, так и не успела отстегнуть, зацепился за синее ведро с нарисованной на нём головой свиньи, и оно перевернулось.

С ума сойти, чего в нём только не было: и множество целых буханок хлеба, и рыба, и мясо, и сыры, и колбаса…

Мама-Маша бросилась все это собирать. А мне было ужасно стыдно, я чувствовал себя совершеннейшей перед ней свиньёй, такой вот, как нарисована на этом ведре.

А ещё я подумал, не стыдно ли всем тем, кто все это добро выбрасывает в мусорное ведро?

Понурый я пришёл домой и сразу же забрался на диван.

Маленький Костик проснулся, и, по обыкновению своему, не заплакал. Мама-Маша поставила его возле манежа, и он, держась за перекладины, стоял.

В этот момент раздался телефонный звонок, Мама-Маша вышла в коридор, а Костик инстинктивно потянулся за ней, и вдруг… пошёл. Он сделал несколько шагов и уже готов был упасть, но я вовремя подставил ему свою спину, и Костик, опираясь ручкой на неё, ещё немного прошёл.

Когда Мама-Маша закончила разговаривать, мы уже являли собой живое подобие известной картины «Ромул с волчицей». В роли волчицы выступал ваш покорный слуга.

А когда вечером пришёл домой Пал Палыч, все в нашей семье уже были взрослыми, и оттого стало почему-то грустно.

А Витя снова имел озабоченный вид. Ну, неужели все это из-за девчонки?! Может, мне поговорить с ней?

Однако неизвестно, как она отнесётся к тому, что я разговариваю… Неизвестно…

Сегодняшний день был так наполнен приключениями, что я заснул без задних ног. Завтра решил написать письмо тёзке в деревню…

Глава 11. Письмо старым друзьям

Утром я проснулся раньше обычного, но Пал Палыч уже ушёл на свою работу, Витя в школу, а Мама-Маша занялась пестованием нашего уже заметно повзрослевшего Костика; и тогда, чтобы не тратить времени, я сел за стол и решил написать письмо в деревню, которое задумал вчера.

«Милый мой тёзка, Пират, — писал я, — ты знаешь, какая собачья жизнь у собак в городе. Я с такой радостью вспоминаю наше с тобой лето в деревне и так завидую тебе, что ты постоянно живёшь на воле.

В городе собака делается несамостоятельной, даже глупой. Иллюстрируя эту сентенцию, я тебе расскажу один случай.

Пал Палыч взял меня как-то к своему приятелю в один дом, в гости. Квартирка у него малогабаритная, санузел совмещённый (ну это когда, скажем, и речка, и лес были бы вместе).

Пришли мы, сели, ведём интеллектуальную беседу.

Но я ещё на лестничной площадке почувствовал, что у хозяина дома тоже есть собака. Что поделаешь — свояк свояка чует издалека. Когда вошли и поздоровались, я дружелюбно завилял хвостом и, как культурный человек, присел на коврик.

А местный пёс, похожий на сардельку Бассет, очень витиевато и надменно меня поприветствовал. В городе вообще, знаешь, такого вот нет, чтобы запросто. Сперва полчаса приветствуешь. Стараешься не огрызаться. Потом положат тебе в миску — сразу не хватай; и ещё много всего, что так приятно забыть в деревне. Для чего, спрашивается, рассказываю тебе все это?

По-моему, ты очень правильно живёшь. Условности — они губят.

Словом, после встречи с тобой я любое живое существо подвергаю пытливым расспросам: «А для чего ты живёшь?»

Иногда я слышу в ответ: «Для интерьера» или «Для декора», «Для услаждения взоров хозяев». Словом, такая вот собачья мура, а тут вдруг в этих самых гостях, от вислоухого Бассета услышал нечто необычное: «Я защищаю хозяев от опасности».

Боже мой, — подумал я, — я у них тут в квартире ещё и опасность какая-то! Я стал тревожно оглядываться и прислушиваться. Даже вышел в коридор и понизил голос до шёпота. Представляешь шепчущую собаку?

Мой Пал Палыч, ничего не подозревая, сидел в соседней комнате и беседовал с хозяином; их голоса не были тревожными, и я подумал: а успеет ли хозяин сардельки предупредить моего хозяина об опасности, или мне это лучше сделать самому? На всякий случай я принял боевую стойку, ощерился, — но мой знакомец мне говорит:

— Вы не беспокойтесь, — говорит, — сейчас без пяти восемь, вепрь прилетит только через пять минут, и, уверяю вас, я сумею его испугать и справлюсь с ним один. Вам не надо беспокоиться. Можете подождать меня в коридоре или в комнате. Ничего не поделаешь, служба.

И с этими словами он побежал в кухню.

Я, честно говоря, зауважал своего нового знакомца. Быть таким хладнокровным в минуты страшной опасности — это, брат, в наше время редкость.

Я притих: ну, не будешь же в самом деле приставать к собаке, когда ей предстоит через пять минут схватка. Я ещё раз тоскливо оглянулся на дверь, за которой сидел Пал Палыч.

«Какое счастье, — думал я, — что в нашей квартире нет вепрей».

Все в квартире затихло, я тоже притаился и вдруг услышал совершенно явственно голос сарделькиного хозяина, обращённый к Пал Палычу.

— Хочешь, — говорил хозяин, — увидеть аттракцион? Мой дурачок сейчас будет отрабатывать свой хлеб. Пойдём в кухню, я тебе покажу кое-что.

И они пошли в кухню, я от нечего делать поплёлся вслед за ними.

И что же я увидел, когда истекли эти три минуты?! Мой бедный знакомец лаял на… кукушку! Обыкновенную кукушку в часах!… Естественно, что она «прилетала» или, вернее, появлялась в точно определённое время в маленьком окошечке.

Хозяин сардельки ужасно сеялся и даже дал своему псу чего-то вкусного, кажется конфету. Предложил он конфету и мне, но мне этот аттракцион был неприятен, и я отказался. Зачем же так унижать собаку?! Надо ей объяснить то, чего она не понимает, а не унижать. Ещё неизвестно, кто глупее — она или хозяин. Она ведь считает, что выполняет свой долг…

Словом, у меня было неважное настроение, и мы с Пал Палычем на обратном пути молчали всю дорогу. И Пал Палыч меня прекрасно понимал. Я чувствовал это.

Вот, брат, до чего доводит городская жизнь!

Слушай, я ужасно по тебе соскучился. Ещё соскучился по нашей хозяйке — тёте Груше, по корове Фросе, Кузьме Егоровичу, Анюте… Так хочется побегать на воле! Даже, кажется, с удовольствием бы на цепи посидел, только бы не в квартире. Тут взбесишься не то что на кукушку — на собственное отражение в зеркале и то залаешь. Кстати, об отражении.

Пришёл тут недавно какой-то приятель или знакомый Пал Палыча. Пришёл, казалось бы, в гости, а в какой-то форме. Не знаю, зачем ему это было надо. И весь вечер сидел и только собой любовался. И в зеркало глядел, и в отражение книжного шкафа. Скажет слово и смотрит, как на него кто отреагировал. Или съест кусочек чего-то и снова смотрит. Странный человек. Уж так он всем надоел! И Мама-Маша несколько раз уже глазами показывала Пал Палычу, дескать, Костеньке давно пора спать, а гостю и честь знать. Но не понимает гость, и все тут, а ещё завёл какой-то длинный и страшно, по-моему, скучный разговор о какой-то награде, знаке, что ли. И гость и так его показывает и эдак — этот знак, и свинтил, и снова надел, и подержать хозяевам дал…

Тут уж я понял, что настало время мне вмешаться и проучить честолюбца. Я вышел в соседнюю комнату и через минуту вошёл обратно, держа в зубах свой ошейник. На нем красовалось множество медалей: свидетельства моих заслуг и участия в различных собачьих выставках. Я подошёл к гостю и сунул ему в руки ошейник.

С минуту длилось молчание, после чего гость встал и принялся откланиваться.

— Молодчина, Пиратка, — сказал мне Пал Палыч, когда гость ушёл, — чувствуешь ситуацию.

Вот такие люди встречаются в городе.

Слушай, мне пришла в голову идея, а почему бы тебе тоже не научиться писать? Писали бы друг другу письма, сообщали бы новости и, глядишь, помогали бы обоюдно, как пишут в газетах, и деревне и городу. Попробуй. А то бы вместе книгу написать?.. Дело хорошее.

Хочешь, я черкну несколько слов бабушке Груше, чтобы в свободное время поучила тебя грамоте? Это совсем не сложно. Посмотри, сколько людей сейчас пишут книги. Я однажды был в скверике возле Союза писателей и кое-что слышал о том, как это делается. И как люди становятся членами этого Союза… М-да-а…

Поцелуй бабушку.

Пират, нашего Витю тоже надо бы выпустить на воздух, на деревенскую природу. Он меня очень беспокоит: ходит смурной, грустит. Учится, правда, неплохо, но что-то сложное происходит в его душе. Может быть, как говорят французы — «шерше ла фам»? Это значит — «ищите женщину»? Буду до конца откровенен: её имя — Настенька.

Лично я не ищу возлюбленных специально, они находятся сами. А вот наш Витя в постоянном волнении. Приходится его все время успокаивать.

Надеюсь, однако, пройдёт и эта трудная полоса в его жизни.

Крепко тебя целую, привет всем нашим. Буду рад, если ответишь. Ватутьке особый привет.

Твой тёзка

Пират.

P. S. Появилась дельная статья в «Известиях» — о клинике глазных болезней. Она может тебе пригодиться».

Глава 12. Тет-а-тет с мамой Машей

О письме я узнал вечером, когда Мама-Маша читала его вслух.

А после письма мы пошли с мамой Машей гулять. Перед выходом Пал Палыч проворчал, что у него столько дел, — прямо неприлично, что он ни разу за полгода не написал тёте Груше письма. «А ведь добрая женщина, — говорил он, — спасибо, хоть Пират выручает иногда»…

И я от похвалы с утроенной энергией завилял хвостом.

Ну что ж, мы пошли гулять, а я все думал: вот беда — это ведь я не подумал и написал своему тёзке Пирату, что Витя влюблён в Настеньку. Тот, конечно, письма прочитать не сумел, попросил хозяйку — бабушку Аграфену, а хозяйка прочла и, не видя в этом большой тайны, написала, как само собой разумеющееся, маме Маше. Мама-Маша, в свою очередь, прочла это письмо вслух, и получилось немножко глупо. Вроде она мне поручила узнать про Витю тайну, а об этом раньше неё узнали все. А мне как раз в таком деликатном вопросе делиться со всеми меньше всего хотелось. Ведь никакая дружба не выдержит разоблачения тайны, если она уязвляет самолюбие.

Думая об этом, я чинно шагал рядом с мамой Машей и старался чувствовать себя джентльменом. Мама-Маша молчала, видимо, переживала за Витю. Ха, хотел бы я видеть маму, которая бы не переживала, если б узнала, что её сын влюбился!

— Ты знаешь, Пиратка, — вдруг сказала Мама-Маша задумчиво, — когда человек или пёс, — она посмотрела на меня пристально, — влюблён, то он не бывает в плохом настроении. Он бывает в плохом настроении, если испытываемые им чувства безответны. Наверное, она его не любит. Странно, — продолжала она свой монолог, — такой хороший мальчик, и учится прилично.

И я совершенно с ней согласился, лучше нашего Витеньки никого нет, почему это Настенька его не любит?

Но только позвольте, кто это сказал, что не любит? Может быть, как раз любит, но только тайно… Может быть, это от хорошего воспитания. Мы уже забыли в нашей житейской суетности о таинстве чувств.

— А ты видел её? — спросила меня Мама-Маша подозрительно.

Видел ли я Настеньку?

Я подпрыгнул в воздух.

— Судя по твоей реакции, она ничего?

Я кивнул: конечно, ничего, что ж, нашему Вите кто попало нравиться, что ли, будет?

Но подпрыгиванье — это не решение вопроса, и мы стали думать — что же делать дальше? Что делать с моим хозяином, надо же что-то делать, надо же, чтобы и она оказала ему внимание…

Была бы у неё собака, я бы поговорил с ней, но, увы, собаки у Настеньки не было.

— А у Настеньки нет собаки? — спросила вдруг Мама-Маша.

Я помотал головой. В последнее время я часто замечаю, что и маме Маше и мне одновременно приходят в голову одни и те же мысли…. Минуточку, но ведь Колли говорит, что и Витя девочке нравится. А вот тут уже было совсем непонятно: зачем Вите постоянно приходится доказывать Настеньке свою привязанность?..

Я не находил ответа на этот вопрос.

Глава 13. Мой старый приятель японский Хин

Несмотря на общность целей и мыслей, нам это не помогло все понять. А тут ещё Мама-Маша увидела себя в витринном отражении. Воспользовавшись свободной минуткой, она начала приводить себя в порядок. Тут-то я и увидел знакомого пса японского происхождения, Хина. Решил перемолвиться с ним парой слов:

— Привет, Хин, псинка, — сказал я.

— Здорово, Пиратка, куда?

— Так прогуливаю хозяйку.

— Очаровательная она у тебя!

Мне эта фривольность не особенно понравилась, но в душе было приятно, что маму Машу все оценивают по достоинству; к тому же, поглощённый своими собственными мыслями, я спросил:

— Слушай, а ты был когда-нибудь влюблён?

— Сколько раз, — сказал он, — а ты?

Я оставил без внимания его вопрос и продолжал:

— Слушай, а что надо сделать для того, чтобы она тоже полюбила?..

Тут Хин задумался, даже перестал вилять хвостом.

— Ты знаешь, — сказал он, — мой хозяин — известный учёный; он мне когда-то что-то говорил о каком-то трактате о любви, кажется, индийском, там наверняка все сказано.

— А он есть в библиотеке?

— Наверняка, — сказал Хин, — то есть, нет вопроса.

Я совершенно забыл про маму Машу, про Хина и витрину, отцепился от ошейника и побежал в библиотеку.

Мама-Маша заметила это и позвала меня. И я не ослушался.

Мне было очень стыдно, я вернулся, и мы, пристегнувшись, снова чинно пошли вместе. Но я знал, что делать. Чуть впереди — на бульваре, как раз возле библиотеки, есть лужайка, на которой Мама-Маша меня всегда спускает с поводка. Я ждал этого момента и дождался.

— Беги, Пиратка, — сказала Мама-Маша, отстегнув поводок. И я припустил… Кто бы подумал, что я бегу на травку, нет, я бежал в библиотеку. Травка, не сомневаюсь, в моей жизни ещё будет, а настроение Вити для меня важнее.

У входа в библиотеку я обнаружил своего знакомого Колли.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Добрый вечер, — поприветствовал меня аристократ Колли.

— Я в библиотеку, — смущённо сказал я.

— Прошу, — сказал Колли, — показав на дверь лапой, словно он тут хозяин и приглашает меня зайти.

Я, пятясь, кланяясь и ещё неизвестно что делая, взошёл по лестнице.

Но у входа в дверь стоял такой «барбос» в человеческом облике, что мне пришлось сразу же отойти. Однако я нашёл в себе силы сделать вторую попытку.

— Простите, я в библиотеку, — сказал я, хотя «барбос» меня вовсе ни о чём не спрашивал.

— Паспорт, — рявкнул «барбос», вроде бы, и не слыша меня.

Паспорта у меня, как назло, не было.

— Тогда идите в читальный зал, — заворчал он, как будто читальный зал для собак второго сорта.

И я прошёл в читальный зал.

Но, увы, там не было трактата о любви, я специально обнюхал все полки. А я был убеждён, что трактат пахнет по-особенному.

К тому же меня скоро выставили, потому что, хотя в правилах библиотеки и не сказано нигде о том, что собаки книгами не обслуживаются, но библиотекарь сказала, что собаки приравниваются к людям в нетрезвом состоянии, и категорически попросила меня выйти.

Я ушёл, тем более на лужайке меня ждала Мама-Маша, разговаривавшая в этот момент с Колли. А около Колли стояли обе его хозяйки, те самые, помните, одинаковые девчонки из Витиного класса. Они по-взрослому разговаривали с мамой Машей, и моя хозяйка поочерёдно вглядывалась в их одинаковые лица.

Я подбежал к маме Маше и ткнулся ей в колени, но мог бы ещё отсутствовать, она не очень меня искала.

А из общения с библиотекарями я вынес весьма прискорбную вещь: мы совершенно не учим детей культуре, а между тем в Советском фонде культуры существует даже программа «Классика». Которая ставит своей целью (настало самое время) — гуманизировать общество. Надо образовываться и учить иностранные языки. Человечество может дружить только с помощью культуры. Вот взять, к примеру, меня: повстречался я с японским Хином. Пёс как пёс, а говорит, естественно, по-японски. Хорошо, что я знаю этот язык. Я пять минут поговорил с Хином, и мы поняли друг друга, нашли общий язык. Он мне рассказал массу интересных вещей, и поскольку теперь меня интересовали проблемы семьи, то я с удовольствием узнал о том, что в японской семье имеются три принципа воспитания детей: быть побольше со своими детьми, делать все, чтобы малыши поменьше плакали, никогда не ругать их при постороннем. Я считаю это разумным, и в нашей семье это именно так.

Глава 14. Витин благородный поступок

Итак, Мама-Маша, встретив Витиных подружек-близняшек, вела с ними разговор, в котором, вернувшись из библиотеки, я принял самое деятельное участие.

Она спрашивала их про занятия, про учёбу, про все, самое неинтересное. Из-за скучноты разговора я гонялся за невесть как обнаружившейся на лужайке бабочкой, за цветком, за самим собой и в глазах умного Колли выглядел, наверное, очень глупо. А он смотрел на меня серьёзно, ждал, чтобы что-то сказать. В конце концов я угомонился и решил получить ответы на мучившие меня вопросы; ведь его хозяйки учились с моим хозяином.

— Можно обратиться к вам? — учтиво спросил я Колли, видя, что он слишком уж пристально разглядывает ножки мамы Маши.

— Конечно, — Колли с трудом оторвался от своего занятия и повернул свою узкую физиономию ко мне.

— В прошлую нашу беседу вы говорили о моем хозяине и даже показали мне его увлечение, Настеньку, если не ошибаюсь. Так вот, не могли бы вы меня утешить, сказав, а в чём собственно их размолвка? Почему Настенька перестала испытывать симпатию к нашему Вите?

— Вопрос ваш хоть и заслуживает внимания, — подумав, сказал Колли, — но вряд ли я утешу вас, сообщив, что никакой размолвки между ними нет, а есть нечто другое, вероятно, не доступное нашему с вами собачьему соображению.

— Что же, если это не секрет?

— Неуверенность вашего, милый пёсик, хозяина в своих силах.

— Не понимаю вас, — возразил я, и мне почему-то захотелось добавить — мсье.

— Очень просто. Когда юноша совершает какой-то особенный поступок, то, будучи осенённым взглядом девушки, он сверяет свой поступок с этой девушкой, вернее, её взглядом.

— И какой же поступок совершил наш Витя? — спросил я, опасливо поглядывая на маму Машу, увлечённую, судя по всему, разговором с Олей и Полей.

— На мой взгляд, благородный. Он спрятал школьный журнал, выразив тем самым протест против несправедливой оценки, поставленной учительницей…

— Настеньке?

— Не только ей; тогда не было бы ценности поступка, а была бы только симпатия к даме, причём субъективная. Ценность поступка в том, что Виктор за справедливость вообще. Понимаете, он не выборочно принципиален, это его сущность.

Мне было ужасно приятно слушать Колли, и хотелось узнать, чем там кончилась история с журналом.

— Позвольте узнать, — спросил я, — а чем закончилась история с журналом?

— Пока ничем, журнал не нашли.

— А Настенька?

— Судя по рассказам моих хозяек, она в восторге от Вити.

— Но он же отчего-то страдает…

— Ну, не от этого же, а от того, что не уверен, правильно ли он поступил, и не хочет впутывать в свои дела даму. Ещё одно свидетельство его благородства.

— Спасибо вам, — искренне поблагодарил я Колли и отбежал.

И вдруг лужайка показалась мне тоскливой и ненастоящей. И маленькой.

Как же я понимаю школьников, которые ждут каникулы и лета! Ведь летом где-нибудь далеко от города можно просто быть самим собой. Теперь лета жду и я. Поедем на дачу, к Ватутьке, будем писать Пал Палычу диссертацию. Здорово будет! А на последний месяц поедем в оздоровительный пансионат.

Глава 15. Это звонила Она

Я смотрел на беседующих со стороны, и мне многое стало ясно. Мама-Маша как раз в это время тоже закончила разговор с близняшками, и мы раскланялись. Началась, вернее, продолжилась, моя любимая прогулка с мамой Машей.

Я, как мог, рассказал ей о Вите, о том, что не надо совершенно беспокоиться, что нет такой девочки, которая бы посмела не обратить внимание на Витю, и Мама-Маша осталась довольна нашей беседой.

Когда мы пришли домой, она покормила нас всех, я лёг передохнуть, но услышал обрывки разговора мамы с Пал Палычем. Она говорила, что в школе у Вити все в порядке, и вообще все это мелочи жизни, а что надо уже думать о том, как бы отправить нашего Витю в оздоровительный пансионат летом на море.

Лето и море — это очень хорошо. А дальше они стали говорить о том, что надо к новому учебному году купить Вите новую школьную форму.

Если вы хотите знать моё собачье мнение о школьной форме, то скажу вам только одно: если все будут выглядеть одинаково и говорить одно и то же — жить будет совершенно невозможно. Одежда у учеников должна быть и красивая, и дешёвая, а главное, всегда висеть в магазине, чтобы родителям не искать её все лето. Летом ведь так приятно купаться в реке или в море, отдыхать…

Сперва я очень обрадовался за Витю, что он едет в оздоровительный пансионат. А потом загрустил о том, что меня, наверное, туда не повезут… Однако я — оптимист и, немного погодя, взбодрился и снова порадовался за Витю.

Витя пришёл в тот день поздно, потому что он был во дворце пионеров. Витя занимается там в кружке рисования и очень дружит с мальчиком из кружка химии. И тут у меня родилось подозрение, что бертолетова соль из замочной скважины — это плод общения Вити с этим мальчиком.

Правда, это только в том случае, если в школе, где учится этот мальчик, все стены окажутся разрисованными карикатурами на учителей…

Витя пришёл домой и сразу же засел за уроки. Я, как всегда, принялся ему помогать.

Вдруг раздался звонок. Витя поднял трубку и весь засиял. Я все понял.

Это звонила она!

Глава 16. Мои ночные приключения

Вечером я долго не мог заснуть, мне все казалось, что у меня безумно неудобная кровать. Я ворочался и все думал, что бы такое сделать. И сделал.

Щёлкнула входная дверь: Пал Палыч пошёл выносить помойное ведро. Я, ещё не сообразив, для чего это мне, выскочил в открытую дверь и помчался на улицу.

На улице я уже начал соображать, что к чему; мысли лихорадочно забегали внутри моей собачьей головы. Я помчался в школу. Дорогу знал прекрасно, да это и не было очень далеко от дома. А когда что-то очень надо — дороги не замечаешь. В школе я был через десять минут.

Пока бежал, я вдыхал ночной воздух; шелест листвы, сейчас чёрной, а не зелёной, волновал мне кровь. Сквозь листву проглядывали звезды. Когда-то Витя рассказывал мне про них, называл созвездия.

Вот и двери школы. Они, небось, не только закрыты, но и заперты. Я попробовал — конечно. И почти тотчас же обнаружил на таком примерно уровне, чтобы можно было мне впрыгнуть внутрь, крошечное открытое окошечко.

Я немедленно в него втиснулся и, плохо ещё представляя себе не только, что будет дальше, но и как я отсюда выберусь, спрыгнул куда-то на пол. Падение моё длилось довольно долго, я думал, что пол вот он — совсем рядом, а я все летел и летел.

Пока я летел, я успел подумать Бог знает о чём. Подумал, передумал и даже чуть перевёл дух, а полет все продолжался.

«В космос я, что ли, попал, — показалось мне, — к звёздам?».

Но это был не космос.

Когда глаза мои привыкли к свету, который отбрасывал фонарь, раскачивающийся напротив на улице, я обнаружил, что нахожусь в помещении исполинских размеров, и сообразил, что совсем недавно здесь был.

— Ха, — громко сказал я, — здесь же у Вити проходил урок физкультуры… Я в спортзале!

Но, позвольте, а почему я продолжаю все ещё куда-то лететь?..

Скоро все прояснилось: я не в воздухе вовсе — а в баскетбольной кольце и, проскочив металлический обруч, раскачиваюсь теперь в сетке. Хорошенькое положеньице!

Покачавшись немного, я убедился, что приключения мои не столь уж и неприятны, и попытался выбраться.

Взобравшись на металлический обруч, я зажмурился, потому что кольцо от пола довольно высоко (баскетболисты вон какого роста) и… нет, не спрыгнул. Высоко. Хотел попасть на гору лежащих невдалеке матов — чувствую, не допрыгну. Сообразил, допрыгнул до висящего тут же каната, по которому и спустился на пол спортивного зала. Не успел спуститься, как услышал чьи-то аплодисменты.

Повернулся. Боже мой, так это же Лис!

— Здравствуй, родной, — сказал я.

Мы обнялись.

— Чему обязаны столь поздним посещением? — галантно спросил он.

Я рассказал ему все.

— Нет ничего проще, — сказал Лис. — Мы все вместе пойдём искать журнал; надо найти его и положить в учительской. А сейчас я познакомлю тебя со своими друзьями… По ходу дела.

— Спасибо, — пролепетал я, — но что это нам даст? Ведь завтра утром учителя обнаружат, что журнал на месте, и все встанет на свои места, а оценка — двойка — так и останется в журнале. И вроде никто никому ничего не доказал.

Мы с Лисом задумались. Но, ничего не придумав, решили все же для начала найти журнал, с тем чтобы потом, может быть, что-то придумать.

— Какой он хоть из себя, этот журнал? — спросил я Лиса.

— Без иллюстраций, — печально сказал Лис. — Знаешь что: пойдём-ка в учительскую, там ты понюхаешь, как они пахнут, эти журналы, и потом уже поищем тот, который нужен тебе.

Сказано — сделано; мы отправились с Лисом в учительскую.

— Как поживают твои друзья из живого уголка? — спросил я Лиса, чтобы не молчать.

— Спасибо, ничего, сейчас у нас как раз вечерняя прогулка; я услышал шум в спортзале и поэтому пошёл сюда, а все остальные кто где.

— И удавчик гуляет? — спросил я тревожно.

— Но что здесь особенного, он — тоже живое существо. Вечерами мы всегда гуляем. Ты знаешь, школа ночью — это волшебная вещь. Пустые классы, отблески огней с улицы, тишина… Главное — тишина, которой не бывает днём… Вот, кстати, видишь, по лестнице спускается удавчик, я тебя с ним познакомлю:

— Боароджерс, позволь тебе представить моего друга Пирата!

Удавчик улыбнулся и протянул мне хвост для пожатия.

Я с удивлением пожал этот хвост. Но сам, конечно, протянул ему лапу. Собаке для пожатия протягивать хвост как-то не принято.

— Дальше мы пошли в учительскую втроём. А я подумал, что как это здорово — иметь всюду друзей, и ещё: как это хорошо — быть собакой! Наверняка Витя, проберись он ночью один в школу, испугался бы зверюшек, а может быть, ещё больше испугался бы сторожа, который, не разобравшись, что да кто, позвал бы милиционера. Почему-то считается, что ночью в тёмном помещении совершаются только плохие поступки, а не хорошие. Не понимаю, почему это так.

Мы дошли, наконец, до учительской. Кто видел ночью учительскую, тот не станет гулять по школе…

Глава 17. Ночные приключения продолжаются

В учительской в специальном шкафу лежали журналы всех классов. Все они были залапаны руками примерно одинаково. И, что главное, именно такой вот запах, исходивший от журналов, я уже слышал и стал вспоминать — где.

Да вот когда раздумывал, куда бы выпрыгнуть из баскетбольной сетки… «За мной», — сказал я своим друзьям, и мы помчались обратно в спортивный зал. Опять мой нос меня выручил!

— Здесь, — сказал я, показав на гору гимнастических матов.

Боароджерс распрямился, надулся, преисполненный рвения помочь мне, перекидал толстые маты для гимнастики, и под последним из них обнаружился искомый классный журнал. Он был примятым и плоским.

Торжественно, все вместе, мы понесли его в учительскую. Почему нас так манила эта комната?

В учительской мы обнаружили ещё компанию: двух кроликов, Грача и Черепаху.

Я торжественно раскрыл журнал, чтобы посмотреть на несправедливое дело рук учительницы, как вдруг из журнала выпало два листка. На одном из них было написано: «Директору школы т. Щегловой! Докладная. В связи с крайне кощунственным отношением ученика Витухина к учёбе прошу вынести вопрос о неудовлетворительной ему оценке за четверть на очередной педагогический совет. Кощунственность прилагается. Учительница литературы Лизогубова».

— Хорошая фамилия для учительницы литературы, — подумал я, — Лизогубова — это же так поэтично!

Но надо посмотреть и что за кощунственность, которая прилагается: люблю читать то, что нам, собакам, не положено.

Я развернул листок и вслух прочитал. Меня слушали и Лис, и Черепаха, и кролики, и удавчик, и даже Грач, хотя он сразу сказал, что к стихам равнодушен.

А что, хорошее стихотворение… На Пушкина похоже. Только из восьми строк шесть даны в Витиной интерпретации. Может быть, учительница литературы не знает слово интерпретация, а знает из иностранных только слово «кощунственность».

Мои слушатели затихли. Боароджерс обвился вокруг Черепахи, кролики принялись целоваться, Лис заиграл с Грачом.

Вот оно, оказывается, в чём дело: Витя написал письмо в стихах Настеньке. Письмо перехватила учительница, объявила всем на свете, что Витя написал Настеньке гадость, и в подтверждение своих слов составила докладную записку директору школы. И Настенька почему-то поверила учительнице, а не Вите…

Хорошие же учителя в нашей школе! Ничего не понимают в глубоких чувствах. Одновременно меня удивило легковерие Насти.

А стихотворение мне понравилось.

Вдруг я услышал как кто-то явственно меня позвал:

— Пиратка!

Это несомненно был голос Вити.

Я выглянул в окно учительской…. Надо было выбираться из школы. Тем более, внизу меня ждал мой хозяин, которому я теперь как никогда готов был крепко пожать лапу.

Глава 18. Что же произошло?

Что же произошло? Как мой хозяин Витя, которого я час назад видел спящим в своей кровати, вдруг оказался возле школы, да ещё с моим новым другом Колли?

Потом все прояснилось: оказалось, что Витя вовсе не спал, а когда я исчез, он быстро это обнаружил. Быстро оделся и выбежал на улицу. Он так громко звал меня: «Пират, Пират!» — что сердобольный Колли, услышав его призывный голос, начал выразительно-грустно смотреть в глаза своим хозяйкам. Они поняли, сжалились над ним и выпустили погулять. Вскоре Колли с гордо поднятой головой, похожий на дорогого скакуна, уже мчался в школу…

Здесь он увидел меня и деликатно взвизгнул, дав понять, что он — здесь. Надо ли говорить, что я был несказанно рад этому.

Увидев меня в окне учительской, и Витя, и Колли запрыгали от радости. Пока они прыгали, а я спускался по лестнице, прощался с Лисом, с Грачом, удавом, кроликами (с Черепахой я попрощался наверху, чтобы она успела до начала занятий доползти к себе в клетку), компания на улице значительно пополнилась: там уже были и родители Вити, и близняшки Оля и Поля.

Выбираясь из школы, я вдруг столкнулся со странно согбенной фигурой.

— Добрый вечер, — на всякий случай сказал я.

— Здравствуй, пёсик, — сказала фигура. — Ты кто?

— Я Пират.

— А почему ты в школе?

Я прижал уши и пополз на брюхе к фигуре. Но раскаиваться не пришлось. Фигура распрямилась и оказалась очень приятной не старой ещё женщиной, которая погладила меня и завела тоскливый разговор одинокого человека.

И я вам скажу, что мне очень приятно было поговорить с этой учительницей. Она гладила меня и рассказывала обо всём сразу. И о том, что учитель сегодня не чувствует себя учителем: он и дворник, и сторож, и маляр, и слесарь; про то, что современные школьники совершенно забыли, что такое культура, и что вызвать в школу родителей просто невозможно, лучше вызвать дедушку, он посолиднее, и джинсы на нём не такие засаленные… И что родители детей бьют, и что в театры их не водят: откуда же взяться культуре? И пособий для учителей нет, и школьная программа отстаёт, и что всё, что ремонтируют для школы шефы, — из ряда вон плохо. И что надо переходить на домашнее образование…

Тут я нетерпеливо тявкнул, и мы попрощались.

А когда я выскочил, меня взяли на поводок, но близняшки что-то сказали маме Маше, и меня отпустили.

Мы пошли домой.

По дороге Колли молчал, пока я рассказывал ему про своих новых друзей. Когда же я дошёл до истории с классным журналом и процитировал ему на память стихи хозяина (или Пушкина?), он вздохнул:

— Жаль, что у меня хоть и две хозяйки, но Вите нужна одна Настенька. И у неё нет собаки…

Потом мы стали говорить о школе. Колли знал об этом предмете довольно много, потому что его хозяйки главным образом о школе только и говорили. Я, правда, видел эту школу лишь однажды, но с меня было этого вполне достаточно. Хватило надолго.

Даже самому глупому щенку понятно, что со школой надо что-то делать. Но пока по-прежнему у руководителей школы никакой инициативы, никакой фантазии.

Словом, это отдельный разговор.

Колли обещал попросить своих хозяек поговорить с Настенькой. И выполнил обещание. Девочки рассказали Настеньке, что же такое произошло в тот вечер с журналом.

Настенька, наверное, поняла, потому что вскоре пригласила Витю на день рождения. Я ждал его в подъезде и был счастлив. А Витя там при всех прочитал стихотворение, которое он написал вместе с Пушкиным.

Но это было позже, а на следующий день утром Витя пошёл в школу и положил учителю на стол журнал со своей запиской, в которой объяснил причины своего поступка.

Эпилог

А во время очередной прогулки с мамой Машей я резво прыгал, и в своём прыганье старался воплотить всё, что думал о современной школе. Ведь в ней учится наш дорогой Витя, и нам всем вовсе не безразлично, каким он вырастет.

Но, каким бы он ни был, я надеюсь, он никогда не станет чересчур правильным. Потому что чрезмерная правильность стандартизирует человека, делает его скучным и нудным. А это исключает творчество. Творчество же необходимо всегда и во всем. И в приготовлении пищи, и в написании диссертации, и в воспитании собаки.

А если вы с этим не согласны, я вас просто укушу!

Предисловие автора

Вы, конечно, ребята, меня знаете, если прочитали книжки «Наши каникулы» и «Записки из-под парты». В них рассказывалось о том, как весело я, мои хозяева и друзья провели время на даче прошлым летом, и о том, как Витя написал стихи даме своего сердца и что из этого вышло. И несмотря на то, что записки, на мой взгляд, были лишены всяческой назидательности, которую так любят почему-то наши учителя, я получил немало писем от бабушке и мам, дедушек и пап, а также девочек и мальчиков с просьбой продолжать рассказывать о себе и о своих приключениях.

Что я и делаю.

Этим летом Витя тайно взял меня в оздоровительный пансионат. До сих пор не понимаю, почему это надо было делать тайно, ведь я вполне приличный пёс, никогда не безобразничаю, постоянно работаю над собой, сдерживаю даже лай и скулёж, не выкусываю прилюдно блох из спины и, если надо, даже могу временно не гоняться за своим хвостом, во всяком случае, в комнате. Более того, как вы уже знаете, умею писать и готов был даже дать расписку в том, что буду вести себя хорошо, если меня официально пустят в оздоровительный пансионат. Письмо с такой просьбой директору пансионата написал мой хозяин Витя.

А из пансионата почему-то на имя Витиного папы пришёл серьёзный ответ, извещающий о том, что собаки писать не могут и что ученик 7-а класса Витя Витухин напрасно вводит в заблуждение администрацию рядового низового учреждения народного образования. В том же ответе Вите посоветовали следить за своим поведением, заниматься арифметикой и географией. И мы поняли, что поехать в пансионат я смогу только инкогнито.

Мы залезли с Витей на диван и, покачивая лапами, долго обсуждали, как это сделать, потом вытащили из шкафа воротник от шубы мамы Маши из рыжей лисы. Витя засунул меня в пронафталиненный воротник (от которого хотелось чихать) как в комбинезон, заколол булавками, и мы вышли во двор попрактиковаться в моем новом обличье. Но из этого ничего, кроме дикого визга девчонок, не вышло — воротник чихал моим голосом. Вдобавок, в воротнике было страшно жарко, как в Африке, да ещё Мама-Маша взгрела нас как следует…

Представляю, какой был бы шум, если бы я нарядился в шкуру медведя, которая висит на стене у нашего соседа. Только, думаю, она мне была бы великовата…

Как бы то ни было, от нового костюма пришлось отказаться и заняться настоящей конспирацией.

В пансионат я доехал в прекрасной адидасовской сумке, которую Витя перекинул лямкой через плечо. Я вёл себя тихо, как разведчик, и никто меня не заметил. А когда приехали в пансионат, там уже все было проще — строился палаточный городок, на меня не обращали внимания, я делал вид, что никого не знаю, и старался не подходить к Вите, чтобы его нечаянно не скомпрометировать. А к вечеру решил хорошенько замаскироваться — вывалялся в репейнике, дабы быть похожим на бездомного пса. Бездомного пса, я так думал, будут любить всем отрядом.

И действительно, полюбили. Молодым людям нравится делать хорошие дела. «Инициатором» этого дела стал мой хозяин Витя. Его даже за доброе отношение к животным похвалили в администрации пансионата..

— Сейчас идёт перестройка высшей школы, — сказал старший пионервожатый, — надо давать детям возможность дружить с братьями нашими меньшими. Это делает их жизнь полнокровней и наполненней.

Что такое «наполненней» я не знал, но моё положение в пансионате стало легальным.

Ночью и Витя, и я, и все, кто строил палаточный городок, спали без задних ног и даже без хвоста от усталости.

А перед сном Витя опустил руку под кровать, чтобы удостовериться, на месте ли я; я лизнул её и больше ничего не помню, потому что очень хотелось спать. И ещё: мне надо было проснуться раньше всех. Ведь завтра столько дел: надо познакомиться с ребятами из других палаток, с животными, которые всю ночь шуршали за брезентовой стеной, с попискивающими насекомыми и птицами. Говорят, тут и змеи есть, а я до сих пор не видел ни одной. (Удава Боароджерса я змеёй не считаю — он очень по-человечески проявил себя.) Представляю их себе только как кишку от пылесоса — видел в телевизионной передаче.

Спать, спать, спать: завтра буду бегать, лаять, купаться в море… И, конечно, сделаю некоторые записи для нашей с Витей будущей книги.

Глава 1. В которой мы все просыпаемся и решаем совершить прогулку по морю

Рано утром я проснулся от того, что был счастлив. Я потянулся, потом вскочил и немедленно хотел радостно залаять, но вовремя вспомнил о своём обещании хорошо себя вести, огляделся, увидел брезентовый полог палатки и улыбнулся. Я бесшумно вылез из-под Витиной раскладушки и лизнул лежащие на земле часы, подаренные недавно нашим папой Пал Палычем.

Было шесть утра. Солнце стояло прямо над морем, и хотелось побежать по его глади, погоняться за «зайчиками», виляя хвостом и фыркая от избытка чувств, а спать больше не хотелось.

«Вот интересно, — подумал я, — а почему, когда Мама-Маша и Пал Палыч идут на работу, а Витя спешит в школу, они зевают, с ними зеваю и я? И так хочется спать! А сейчас вот нет, хотя те же шесть утра, и никуда не надо идти, спешить. Может, вздремнуть ещё?..»

С этими мыслями я сильно зажмурился и удобно положил голову на лапы, но сон не приходил. Тогда я приоткрыл один глаз и осторожно посмотрел на спящих. Кроме меня в палатке было трое мальчиков, вчера подружившихся: мой хозяин — Витя Витухин, Ате, приехавший сюда из далёкой Африки, и мальчик из Индии — Гурбахш. Гурбахш был очень смуглый, и от него вкусно пахло незнакомыми белыми цветами, а Ате просто был такой смуглый, что походил на большую шоколадную куклу. Я люблю шоколад, и лизнул ему ногу. Но шоколада почему-то не почувствовал и очень удивился. А хорошо было бы, если бы он был на самом деле шоколадным и дружил со мной…. Наконец-то потягивается мой хозяин. Я тотчас же бросился к нему с нежностями. Выбравшись из палатки, разогретой лучами, мы оказались на залитой солнцем лужайке. Вдалеке дымилась облаками гряда невысоких гор, а перед нами о чём-то сокровенном и таинственном шептало море. Не успели пройти и нескольких шагов, как услышали позади себя грохот — что-то упало и застучало; оглянулись: а-а-а, это наш Ате вылезает заспанный из палатки.

Я подбежал к нему, обнюхал, и снова убедившись, что, увы, от него не пахнет шоколадом — какао, молоком и ванилью, — быстро и молча догнал хозяина.

Ате сорвал крохотный красный на жёстком стебельке цветок и стал его рассматривать. Чудак, неужели это самое интересное? Гораздо веселее бегать, прыгать… А цветок? Его можно просто съесть, если, конечно, в нём нет противной жёлтой осы.

— Можно и мне с вами?.. — спросил Ате, догнав нас с Витей.

— Привет. Конечно.

Я фыркнул, ответив на приветствие, и мы пошли дальше. По дороге ребята оживлённо болтали, а мне было не до разговоров: вокруг столько удивительного, что я растерялся. Я и не предполагал, что на свете умещается столько ползающего, летающего, кусающего!

— Гурбахш все ещё спит? — спросил Витя у Ате.

— Да, спит, он долго читал. Он читал, пока не погасла большая белая звезда.

Видимо, Ате так называл луну, надо будет спросить об этом Витю. Интересно всё-таки у этих иностранцев обстоят дела с названиями. «Большая белая звезда»! А меня он, к слову сказать, называл «мистер Фокс».

— Сплюха, — пробурчал Витя, имея в виду Гурбахша.

— Он не сплюха, — вступился за товарища Ате, — он Читатель. Он узнает много, когда читает, он много читает. Он проснётся скоро. Вот увидите, проснётся.

— А что он читает? — спросил Витя; как я понял по его голосу — больше от нечего делать, нежели из любопытства.

— Книгу, — сказал белозубый Ате.

Витя хотел было рассмеяться, но увидев, какое серьёзное лицо у собеседника, сдержался, а я не выдержал, раскрыв пасть, расхохотался. Хорошо, что никто не обратил внимания.

В это время Гурбахш, которому на нос, наверное, упал прорвавшийся в окно лучик солнца, перевернулся на другой бок, открыл глаза, огляделся. И, не увидев никого из своих новых друзей, тоже побежал к морю, на ходу наматывая на голову чалму из полотенца.

— Смотри, смотри, идёт наш Гурбахш, — сказал Витя Ате, когда они на берегу моря, спрятавшись за валун, наблюдали за тремя девочками, стоявшими на берегу и одетыми так, будто их пригласили на сказочный бал.

Все оглянулись.

— Он их спугнёт, — тихо продолжал мой хозяин, показывая на Гурбахша и девочек.

— Тише! — закричал что есть силы Ате приближающемуся Гурбахшу, — не спугни девочек.

— Что? — громко закричал Гурбахш, не расслышав нас.

Витя махнул рукой. Нечего было и думать, чтобы остаться незамеченными. Гурбахш подошёл к камню, за которым стояли друзья, и тоже увидел девочек. Они уже садились в покачивающуюся на волнах лодку.

Одну из этих девочек мы с Витей вчера уже видели и успели с ней познакомиться. Эта долговязая девчонка — американка Хайди. Она подошла к хозяину первой и протянула ему руку. При этом она назвала своё имя и, строго посмотрев на меня, спросила его, не знает ли он, как отсюда позвонить в Америку маме и папе. Она хочет предупредить, что благополучно доехала и что здесь не страшно, а удивительно: нет ни гангстеров, ни медведей, о чём предупреждали её, когда она покупала билет на самолёт. Что наоборот, много друзей и очень красиво. И мы с Витей отвели её к международному телефону-автомату, я даже понюхал подол её платья и не обнаружил ничего особенного, хотя оно и «Made in USA». И сама девочка мне не очень понравилась — задавака: вышла из телефонной будки и словно бы не заметила нас, никак не показала своё с нами знакомство. Нам с Витей было досадно, но не будешь же обижаться на девчонку, да ещё заокеанскую, и мы вскоре забыли про неё, увлёкшись установкой палатки.

Гурбахш тоже видел вчера Хайди, а сегодня вместе с нами с большим интересом смотрел на другую девочку. Рядом с Хайди в лодке находилась изящная, словно отлитая из прозрачного сока лимона девочка с тонкими длинными пальцами и длинными ноготками. Лимон я не люблю, но девочка мне очень понравилась. Я это немедленно доказал, поцеловав ей колено.

— Лайце, — повелительно обратилась к ней Хайди, — не отвлекайся, иначе мы не увидим Зелёный луч.

— Они заметили нас, — с беспокойством сказала Лайце.

— Кто? — по-взрослому многозначительно улыбнулась американка, делая вид, что не видит ни Витю, ни Ате, ни Гурбахша, ни даже меня, хотя я отряхивался рядом, приветствуя её.

— Мальчики, — сказала Лайце-китаянка, показав на большой камень, за которым стояли мои друзья и хозяин.

Ате, Витя и Гурбахш, увидев этот жест, вышли из-за камня и подошли к лодке.

И тотчас же неизвестно откуда появилась третья девочка. Тоже очень красивая. Витя поздоровался. Эту девочку я видел впервые и поэтому, как и подобает джентльмену, подбежал к ней знакомиться. Она была темно-красной. Я, привыкший уже ко всему, вилял остатками того, что у дворняг называется хвостом. И наклонив голову, смотрел на неё.

Минуту длилось молчание.

— Что же ты мешкаешь, Три Лепестка Чёрной Розы? — обратилась Хайди к этой третьей девочке, — отвязывай же.

Та, которую назвали столь необычным и длинным именем, спешно стала отвязывать лодку от причального конца. Легонько, мягко и даже ласково отстранив её, Гурбахш быстро справился с узлом, после чего подсадил её в лодку. Она смутилась и поблагодарила.

Лодка стала отчаливать от берега.

— Возьмите и нас с собой, — неожиданно попросил Ате.

— Конечно, — образовалась Три Лепестка Чёрной Розы, — прыгайте.

Глаза Вити встретились с глазами Лайце.

— Конечно же садитесь, — сказали её губы. А глаза потеплели.

Хайди величественно кивнула, но было видно, что она вовсе не прочь от такой компании…

Глава 2. Начинается нечто непонятное, интересное и таинственное

Я завизжал от радости и прыгнул в лодку прямо с берега. Но видя, что не все ещё сели, я выскочил назад и принялся безобразно резвиться на берегу. Потом пулей вскочил на наш корабль и замер на капитанском мостике.

Хайди отвернулась. Она играла во взрослую, и я ей был не интересен. Может быть, ей были симпатичны ребята, но она предпочла никак не показывать этого. Опять задавалась… Я радовался, визжал, смотря то на воду, то на берег, то на коричневые, чёрные, жёлтые, белые и красные ноги своих друзей. И конечно брызгался.

— А куда мы поедем? — спросил Витя Хайди.

— Мне всегда казалось, что такие вопросы решает мальчик, а не девочка, — заявила Хайди, пожимая плечами.

Мой хозяин, усмехнувшись, взялся за весла.

— Ещё бы, — удачно отпарировал он иностранке, — только девочке может прийти в голову плыть в лодке, чтобы посмотреть Зелёный луч утром. Зелёный луч бывает, когда заходит солнце, а не всходит.

Хайди чуть заметно улыбнулась, подобрала широкую юбку и завернула поля шляпы таким образом, что ей легко и незаметно можно было смотреть на этого приятного мальчика, моего хозяина Витю, а он не мог видеть её лица. Но я-то хорошо видел её лицо. Витя ей нравился, и это мне было приятно.

Ате устроился в лодке рядом с Лайце, а я тут же свернулся калачиком на капитанском мостике. Витя, привалясь к скамейке, смотрел на берег, Хайди молча размышляла, Гурбахш, прикрыв глаза, что-то вполголоса бормотал… Три Лепестка Чёрной Розы легла на дно лодки и, свесив свои красные тонкие ножки за борт, болтала ими, глядя в ясное утреннее небо.

Приключение, о котором мы мечтали в поезде, началось.

Совсем немного мы отъехали от берега, и не знаю как другим, но мне вдруг смертельно захотелось спать. Я подумал, что ничего дурного не случится, если с минутку подремлю. Сонно посмотрел на ребят. Их, по-моему, тоже сморило всех… …Очнулся я от крика. Три Лепестка Чёрной Розы в страхе показывала на небо: «А это кто? Неужели бывает такая туча, как дракон, смотрите скорее!..»

Все подняли головы, и я конечно тоже. Раскрыв огромную пасть, подсвеченную красным утренним солнцем, над нами действительно летел Дракон. Вот это да!

Ребята тесно прижались друг к другу в лодке, а я вскочив на мостик и разрывая задними ногами воображаемую землю, приводил себя в полную боевую готовность.

— Что это? — спросила Лайце. — Они здесь у вас водятся, да?

На такой вопрос мой хозяин ответить точно не мог.

— Вроде бы нет, — только сказал он, — а туча действительно необычная…

Ребята, очнувшись ото сна, смотрели на небо, а у меня голова так высоко не поднималась, но зато шерсть на том месте, где начинается хвост, поднялась дыбом.

— А зачем? — спросила Три Лепестка Чёрной Розы, нарушив молчание, но никто не знал, что ей ответить, и потому никто не ответил.

— Смотрите, у него что-то в лапах! — закричал вдруг Витя.

Ребята стали вглядываться в облака. Я тоже кое-как приспособился.

В лапах Дракон держал переливающуюся всеми цветами радугу. А приглядевшись мы увидели, что не радугу он несёт, а какое-то деревце, ветви которого излучали сияние. Красиво, черт побери! Я радугу видел прошлым летом на даче, поэтому сразу узнал. А вот чтобы драконы носили по небу деревья, видеть не приходилось.

— Что это у него? — спросила Три Лепестка Чёрной Розы, которая тоже, наверное, такого нигде не видела. Вопрос её снова повис в воздухе.

Дракон пролетал как раз над нами, и волна, поднятая ветром от его крыльев, окаменела. И лодка уже не могла двигаться, как не могла бы она двигаться на песке. Недоумевая, мы все выбрались прямо на море. Вот тебе и выкупались! Не вода, а каток какой-то!

— Как лёд, — сказала Хайди, забыв про вопрос подруги.

— Да, — подтвердил Витя.

— Что это «лёд»? — спросила Три Лепестка Чёрной Розы.

— Это такая твёрдая вода, — ответил Ате, который видел лёд в стакане содовой воды.

— Так это и есть твёрдая вода, значит это лёд, — заключила Три Лепестка Чёрной Роды.

— А почему тут лёд, — спросила Лайце, — ведь была вода?

— Может быть, этот дракон летит из Антарктиды, — предположил Витя, — он холодный и заморозил воду.

Настала моя очередь высказаться. Я предостерегающе и озабоченно тявкнул: пока мы отвлекались на замёрзшую воду, Дракон с неба исчез.

И тут с берега, из-за камня, за которым мы все только что прятались, разглядывая девочек, раздался страшный визг. Прекрасная половина нашей экспедиции вздрогнула, а я — сторожевая охрана, обмирая от страха, помчался на этот визг. Что же я увидел, выскочив на берег и обежав камень вокруг?..

Огромную нору, которой только что, когда мы вчетвером стояли у камня, не было. И в эту пору — о, ужас! — прижав к бокам кожаные крылья, втискивался только что виденный нами в виде облака на небе Дракон. А около норы, куда он лез, сидела большущая толстенная Крыса и издавала так напугавший меня сперва визг.

— Помогите же! — кричала Крыса, увидев меня.

— Кому? — удивился я, потому что был всё-таки фоксом-крысоловом, а не драконоловом.

— Ну не ему же, — презрительно зашипела Крыса, показывая толстой лапой на невиданное пресмыкающееся.

— А чем я могу быть полезен вам? — стараясь быть галантным, спросил я.

Крыса ответила не сразу, насмешливо оглядев меня с головы до ног.

— Уже ничем, — с сарказмом сказала Крыса, глядя как Дракон провалился под землю, а нора словно задёрнулась красной занавесью.

— Это что, Дракон подземного базирования? Вроде бомбардировщика? — спросил я нелюбезную Крысу.

— Это Дракон войны, — спокойно сказала Крыса. — Вы что, драконов не знаете? Между прочим вы глупость сделали, милый пёсик, что разрешили ему исчезнуть. Он приносит людям несчастье, а ведь я вам говорила, — укоризненно и назидательно добавила она.

— Но вы мне ровно ничего не сказали, — пытался я восстановить истину.

— Ну так я скажу вам сейчас: Дракон похитил у жителей Земли Мир. И теперь, чтобы не разразилась Большая война, его надо найти, отнять у него Мир и вернуть его Земле.

— Вот тебе на! А где ж его теперь искать?

— Сами вы ничего не сделаете, любезный мсье…

— Пират, — подсказал я печально.

— Пират, — согласилась Крыса. — Все вы собаки — пираты… Сама я, к сожалению, слишком толста и ленива, чтобы помочь вам, но совет дам. У вас есть друзья?

— Странный вопрос. Конечно!

— Так бегите за ними. И отправляйтесь на поиски Мира.

И я уже без лая и восторгов, насторожённо оглядываясь и принюхиваясь к земле, где прятался Дракон, побежал к берегу, где стояли ребята в ожидании моего появления.

Они были печальны и меня даже не окликали.

«Но ведь все это сказка, — вдруг воскликнул я сам себе, — такого на самом деле не бывает».

Это придало мне сил, но я не стал раздумывать и расслабляться — сказка это или не сказка — а вдруг Мир действительно в опасности?

Глава 3. Мы отправляемся в путь

— Пират что-то знает, — услышал я голос своего хозяина Вити.

«Ха, знал бы он, что я знаю!»

Всем своим видом я призывал к действию и давал понять, что время не терпит. Наконец ребята меня поняли, выбрались на песок, и я потянул их к большому камню.

Вы не думайте, дар речи у меня не потерялся. Я хотя и не сказочная собака, а реальный, избалованный городской жизнью пёс (к тому же ещё и дисквалифицировавшийся в ловле крыс), но я не был до конца уверен, что могу в этой тревожной ситуации заговорить. Это было бы уж слишком. А вдруг мы не в сказке, а всё-таки наяву? Говорящая собака — это ещё хуже, чем Дракон. Все перепугаются…

Впрочем, и без слов мы отлично понимали друг друга.

По всему прибрежному песку, как камешки из серёжек, были разбросаны большие брызги твёрдой воды. Я ещё хотел их собрать, чтобы подарить маме Маше, но вовремя вспомнил, что у нас всех сегодня есть более серьёзное дело.

— Так куда и зачем он летел? — спросила Три Лепестка Чёрной Розы, еле поспевая за нами.

— Под землю. Наверное, он там живёт, — сказал Гурбахш.

Я залился подтверждающим лаем, что должно было означать: «Ты прав, Гурбахш».

— Ну, во-первых, под землю не летают, — снова подал голос мой хозяин Витя, — а, во-вторых, как же мы смогли увидеть сказочного Дракона в реальном мире? Может быть, это всё-таки была туча?

Удивительно непонятливы эти люди, даже мой хозяин. Какая разница, сказка это или нет, важно, что началось приключение.

— Я полагаю, Драконы всегда прикидываются тучкой, когда летят по нашему небу, не сказочному, — сообразил Гурбахш.

— А зачем он здесь летел? — спросила Три Лепестка Чёрной Розы.

Ответ на этот вопрос я уже знал, для того и вёл ребят к большому камню, за которым была огненная нора, затянутая словно красной кисеёй. Возле неё все ещё сидела толстая неинтеллигентная Крыса.

Мы подошли, и я раскланялся с этой толстой Крысой как со старой знакомой.

— А, — сказала она, поглядывая на моих друзей рубиновыми бусинками-глазками, — представители человечества…

Говорила она это, конечно, по-своему, по крысиному, и ребята её не понимали, но общее настроение передалось всем, и когда крыса заговорила, мои друзья активно включились в дискуссию. Кстати, я давно замечал, что со всеми существами — зверями, даже предметами — можно разговаривать, было бы настроение.

— Что же утащил Дракон? — с недоумением проговорила Хайди. — Наверняка это было что-то очень дорогое… Может, самое дорогое на свете?

— Самое дорогое у меня — мама, — сказала Три Лепестка Чёрной Розы.

— А у меня деревня, где я живу: горы, река… Ещё друзья… — сказала Лайце, подумав.

— А у меня — время, — вдруг сказал негритёнок и заплакал.

— Ну, плакса, что случилось? — по-матерински спросила Три Лепестка Чёрной Розы, доставая платок и вытирая Ате слезы.

— Мой папа поднял восстание против колонизаторов и поработителей, — сквозь слезы, по-взрослому проговорил Ате, — и сказал, что если выиграет время, то ему на помощь придёт вся Африка. Но он не успел. Его убили. — И Ате снова заплакал. Хайди стала вытирать его глаза своим платком. Ате успокоился.

— Ате нужна свобода для родины и Мир, — сказал Гурбахш. — И мне. Я ведь хочу стать философом, а на это тоже нужен Мир.

— Послушай, Гурбахш, — сказала Хайди, — ты хочешь быть философом? Ты мудрый, может быть ты нам объяснишь, что произошло?

— А сколько сейчас времени? Уже, наверное, давно был подъем? — спросил Витя, — горна что-то не слышно…

Хайди не ответила. Она трясла часами и возмущалась.

— Лучшая фирма, лучшая фирма, а часы стоят…

Часы Хайди действительно стояли. И не только её. Витины тоже. Не двигались тени деревьев. Судя по всему, вместе с часами стояло время.

— Я думаю, — сказал Гурбахш, — что Дракон похитил у нас дерево Мира, и поскольку мы были этому свидетелями, значит сама судьба даёт нам шанс найти этот Мир и вернуть людям. Надо отправиться немедленно, пока Дракон не распорядился им по-своему. Не уничтожил его.

Мне страшно захотелось завыть от слов Гурбахша, но я чувствовал ответственность момента. Где наша не пропадала: будем искать Мир. Вместе мы, конечно, это сумеем.

Для порядка я обнюхал всех ребят, чтобы помнить их в случае чего, огляделся вокруг, приметив кусочек самшита, и смело потянул их к норе, подёрнутой красной кисеёй.

Витя взял да и не думая прыгнул прямо в нору. И, конечно, тотчас исчез под землёй. Занавес на мгновение открылся, впустил его и тут же закрылся снова.

Я почувствовал себя очень гадко, оставшись без хозяина, и тут только вспомнил напутственные слова мамы Маши, в тот момент мне польстившие: «Без тебя, Пиратка, я бы Витю ни за что не отпустила. Береги его!»

И вот тебе на, как я выполнил её поручение!..

С остервенением, словно на самого Дракона, бросился я на красный занавес. Не задумываясь, ребята взялись за руки и последовали моему примеру, тоже прыгнули вниз, и мы все с визгом и лаем исчезли с поверхности земли.

Конечно, мы были уверены, что идём по верному пути. У нас была великая цель, мы шли за Деревом Мира. Мы ещё не знали, как возвращаться, но это нас пока заботило меньше всего.

Глава 4. Возвращаемся. Но куда?..

Вы просто представить себе не можете, в какой интересный и удивительный мы попали колодец! Совсем не такой, какой был у нас прошлым летом на даче. В том был вкусно пахнущий сруб, а этот был скорее похож на лифт. Пол у него стал опускаться под ногами, потом задёргался, потом в просвете шахты замелькали какие-то разноцветные рисунки.

— Ой, мы, наверное, попали в калейдоскоп! — восторженно воскликнула Три Лепестка Чёрной Розы и тут же с удивлением остановилась на полуслове. Это были не разноцветные камушки, слагающиеся в мозаику, а циферблаты всевозможных часов.

Гурбахш, который, как вы заметили, склонен был все объяснять, тотчас же предположил, что эти часы — похищенное у людей время, то самое время, которое было потрачено на подготовку к войне вместо того, чтобы созидать мир. И, что найдя Дерево Мира, мы вернём людям время. Может быть, Гурбахш и прав.

Вдруг мы почувствовали, что пол волшебного лифта стал совсем уходить из-под ног, и это свидетельствовало о том, что мы явно опускались. Но судя по стремительно бегущим вниз стенам шахты, лифт поднимал нас все выше и выше, и через несколько мгновений мы оказались у основания большого камня. Увидели яркий, явно дневной свет и кусок самшита, примеченный мною, когда мы прыгнули в красную нору.

Шестым чувством я уловил, что мир вокруг был не тот, из которого мы прибыли, хотя он и очень похож на наш.

— Ничего не понимаю, — сказала Хайди. — Впрочем нет, понимаю. Мы вернулись…

Я протестующе залаял.

— Как же мы вернулись, — поддержал меня Ате, — когда мы прыгали в красный колодец, а этот колодец… зелёный?

И действительно, тут только мы увидели, что шахта этого колодца зелёная и похожа на поросший изумрудной травой овраг. И задёрнулась она, едва только мы из неё вылезли, зелёной кисеёй.

— Если мы вернулись, — сказала Лайце, — то где же тогда наш Витя? Почему он не с нами, его нигде не видно, а всем известно, что провалился он сюда раньше.

Ребята стали звать своего друга. А уж как я звал его, как выл! Хотя понимал, что тут его мы не увидим.

— Мы здесь не найдём его, — серьёзно сказал Гурбахш, гладя меня по шерсти. — Мы не найдём его здесь, потому что здесь его нет. Мы попали совсем не в тот мир, куда попал он, и не в тот, откуда мы прибыли. Но если вы не против, то давайте все же осмотрим окрестность. Не прыгать же снова в зелёный колодец?

— А вдруг мы не найдём дорогу назад? — резонно сказала Три Лепестка Чёрной Розы.

И я обиженно гавкнул. Напомнил о себе.

— У нас, во-первых, есть Пират, — сказала Хайди. — А во-вторых, у меня есть прочная шёлковая нитка. Мы привяжем её за этот вот кустик, и таким образом всегда сможем вернуться.

Так мы и сделали. Только вдруг не нашли кустика. Тот что был, рассыпался на наших глазах, а привязали нитку за какую-то корягу. И чем больше мы удалялись от неё, тем яснее становилось, что идём мы по направлению к нашему палаточному городку.

Но что это? За то время, что мы покинули пансионат, в нём произошла какая-то удивительная и необъяснимая перемена. Ате первым заметил, что на деревьях не стало листьев и они теперь выглядели словно нарисованные, а трава, которой положено быть зелёной, стала голубой. Мы все невольно задрали головы туда, где несколько минут назад, когда мы уходили, светило солнце, и с ужасом увидели, что источник света надо искать не в небе, а на земле, и даже не на земле, а в море. Море, застывшее как лёд, светилось холодным зеленоватым светом, а в небе, касаясь своими отвратительными щупальцами облаков, замерло зелёное солнце, и даже красного флажка на мачте городка не было… Пожирая синие просветы неба разрасталось колоссальных размеров плотное и кажущееся липким марево.

— Что это? — воскликнул Ате.

— Что это? — вскричала Три Лепестка Чёрной Розы.

— В-р-р, — сказал я, и это можно было понять как угодно, потому что я и сам толком не знал, что оно означает.

Хайди, Гурбахш и Лайце в ужасе смотрели на страшную картину. В эту секунду пошёл зелёный дождь. Он сбивал с дымящихся палаток крыши, и вихри — крутящиеся ураганчики — разметывали по территории городка бесчисленные мелкие вещи: шортики, блузки. Мы все оцепенели.

Новым своим порывом уже не ветер, а смерч закрутил всё, что мы видели вокруг. А тут ещё молнии ударили в лодочную станцию, и тысячи щепок, горящих щепок, покрыли все вокруг. Начинался большой пожар, запахло гарью, и напуганные и присмиревшие ребята, и я вместе с ними не сразу поняли, что мы, и только мы в безопасности. На крохотном островке, на котором мы стояли, в преломлённых лучах, как в капле чистого кристального и мирного дождя, отражалось солнце, настоящее солнце. Мы словно находились на дне гигантской стеклянной пробирки, потому что прямо над нами было голубое и естественное небо. А под нами росла нормальная зелёная трава. Когда мы двигались, двигалась с нами и жизнь. И только осознав это, мы направились к ближайшей палатке, где ещё утром жили мальчики — африканец Ате, индеец Гурбахш и мой хозяин Витя. Скуля и плача, мы вошли в палатку, прорванную смерчем и захлёстнутую зелёным дождём, сквозь рваную крышу которой были видны скомканные вещи ребят. Я узнал куртку своего хозяина. И едва только мы вошли в палатку, как увидели их всех троих, мирно спавших на своих раскладушках. Часы моего хозяина, как и утром, лежали здесь же. Только они замерли. И как только тень Гурбахша упала на эти часы, они ожили. Гурбахш взял их в руки, показав Ате. Без четверти семь, — сказал Ате. — Через пятнадцать минут подъем. Куда же мы попали? Может быть, в другое измерение?

Во всяком случае, не в сказку. Все мы видели, что Витя, Гурбахш и Ате спали на раскладушках, и вместе с тем каким-то образом настоящие Ате и Гурбахш стояли здесь же, рядом со мной.

А под Витиной раскладушкой спал я сам, вроде бы вполне счастливый… И одновременно стоял и грустно смотрел на себя спящего.

От всего этого у меня зачесался хвост, и я стал чихать.

А потом мы вышли из палатки и на неё снова хлынул смерч с зелёным дождём, и часы вновь оказались на том же самом месте, где лежали раньше.

Три Лепестка Чёрной Розы испуганно вскрикнула и показала на море. Там из-за горизонта поднималась серебряная стая невиданных птиц, которая с жутким, раздирающим душу гулом, медленно двигалась к нам. Хайди обняла Три Лепестка Чёрной Розы.

И мы пошли обратно по пути, проложенному натянутой ниткой Хайди, — мой нюх впервые отказался мне служить. Через несколько мгновений мы были уже у зелёного колодца, но едва только вступили на него, как колодец снова стал красным, но на этот раз он не провалился под нами, а в мгновение ока дорога к палаточному городку затянулась кисеёй, и в противоположной стороне вспыхнула другая огненная дорога. Судя по всему, именно она нам и была нужна.

— Я думаю, — сказал спокойно ребятам Гурбахш, — это был не наш пансионат. Наш пансионат в другом временном измерении. Нам просто предоставлена возможность увидеть, что с нами может быть, если мы не найдём Мир. Мы должны это сделать, должны выручить Витю, чтобы это временное измерение ни для кого и никогда не стало бы реальностью. Поэтому и стоят наши часы и часы всего человечества. Все человечество смотрит на нас и ждёт. От нас, от детей планеты Земля зависит, что будет дальше с Миром. А когда мы найдём Мир, вот увидите, все часы пойдут себе дальше, спокойные и уверенные в завтрашнем дне.

Я тявкнул, полностью согласившись с ним. Умный вообще парень, этот Гурбахш. Вот бы они подружились с Витей, и мы поехали бы к нам на дачу, где полаяли бы, побегали, я познакомил бы его со своими друзьями, мамой Машей, папой Пал Палычем, Витиным братом Костей, коровой Фросей и, конечно, со своим тёзкой Пиратом.

Я чуть не заплакал, вспоминая всех моих старых друзей, стоя посреди страшного пейзажа на зелёном островке.

Три Лепестка Чёрной Розы погладила меня, и мне заметно полегчало.

Глава 5. Мы знакомимся с Саламандром, находим дворец Аштар-и-Калона и встречаем Витю

Хайди, Три Лепестка Чёрной Розы и Лайце, Гурбахш и Ате, а также ваш покорный слуга стояли на красной поверхности колодца, как вдруг раздался чей-то тоненький голосок.

— Помогите, помогите, замерзаю!

На голос Крысы вроде не похоже, да и чего ей замерзать посреди такого пожара?

Ребята стали оглядываться, Гурбахш и Хайди побежали на голос, а Три Лепестка Чёрной Розы, продолжая чесать мне шерсть, удивлялась:

— Как это можно замерзать, когда вокруг такая жара и все горит? Как видно, непростое существо это кричит.

Я хотел было залаять, но почему-то не решился. К тому же все вокруг было похоже на сказку, и я уже подумывал, не начать ли мне всерьёз разговаривать. В сказке я мог это себе позволить.

Хайди и Гурбахш обнаружили действительно странное существо. У него было шесть лап, хвост. Дракон? Нет. Но все оно было какое-то прозрачное, хотя на вид и прочное. И язык длинный, как у одной Витиной знакомой, и по стеклянным артериям бежала фиолетовая кровь. И видно было, как раздуваются у этого существа бока.

Мы все по очереди представились этому созданию. Хайди, Лайце, Три Лепестка Чёрной Розы, Гурбахш, Ате и Пират.

— Вы иностранный корреспондент? — переспросило меня существо с нотками беспокойства в голосе.

Я не успел ответить, как вопросы стал задавать Гурбахш, и правильно, а то я ещё в этой чужой стране наговорю не того чего-нибудь. Какой я корреспондент — просто умею писать…

— Ты кто? — спросил существо Гурбахш. — Это ты звало на помощь?

— Я Саламандр. Вы свою путевую ниточку накинули мне на хвост. Я вас терпеливо ждал, пока вы уходили. Ждал, чтобы познакомиться. А вы пришли и, не отвязав нитку, бросили меня, и я теперь не могу пойти по своим делам…

— А ты мальчик или девочка? — спросила Три Лепестка Чёрной Розы.

Саламандр надолго задумался. Поворачивая треугольную голову направо и налево, он молчал.

— А почему тебе холодно? — спросила Хайди. — Вот мы, например, задыхаемся от жары и огня.

— Потому что я чувствую себя хорошо только тогда, когда забираюсь по уши в огонь.

— Огня тут предостаточно, — сказал Гурбахш. Он отвязал нить, опутавшую Саламандра, ту самую нить, которую достала из своего кармана Хайди, когда ребята пошли в пансионат, чтобы не заблудиться. И Саламандр прыгнул в костёр.

— Самое приятное для меня, — улыбаясь, сказал он, — это напалмовая лужица.

Гурбахш и Хайди ничего не сказали. Да и что было говорить. Существо, для которого естественное состояние и радость — пожар и всепожирающий огонь, не может быть им другом. Но все же стоило спросить о Вите, и Гурбахш наблюдая, как жмурится, умываясь в огне, Саламандр, спросил его:

— А ты не видел здесь нашего товарища, такого же мальчика?

Саламандр снова задумался.

— Я знаю, где он. Знаю, потому что он спрашивал меня, как пройти к моему начальнику, хозяину горного огня, большому Дракону войны Аштар-и-Калону.

— Как же туда пройти? — спросил Гурбахш.

— Вот я ещё немного погреюсь и отведу вас туда.

Через некоторое время, когда мы отчаялись дождаться, пока обогреется огненное существо, и я уже собирался гавкнуть, снова раздался писклявый голос.

— Ну что же вы, я жду вас. Давайте скорее пойдём.

И пятеро друзей со мною на руках (я умудрился обжечь лапы) отправились за невиданным существом.

Долго ли, коротко ли шли мы, стемнело. А я глядя на Саламандра, покоясь на шоколадных руках Ате, думал: отчего Саламандр с нами столь любезен? Ведь он помощник Дракона, он должен стоять на страже его интересов. А что, если Саламандр заманивает нас в ловушку, чтобы убить? Но время шло, и ничего плохого с нами не происходило. Зонтики костров переливались всеми оттенками красного и оранжевого цвета. Звезды в небе были какие угодно, только не белые. Саламандр как будто нарочно вёл нас прямо через огонь, и мы едва успевали перепрыгивать через горящие головешки. То здесь, то там слышались вскрикивания девочек и Ате. Только Гурбахш и Три Лепестка Чёрной Розы не вскрикивали, наступая на горячие угли. Три Лепестка Чёрной Розы — потому, что её научили ходить по горящим углям её далёкие предки, а Гурбахш — потому, что был силён духом и умел не показывать боли. Трижды купол неба из фиолетового становился черным, пока наконец волшебное сияние, струящееся у подошвы горы, не разбилось на множество языков белого пламени. Языки белого пламени вылизывали роскошные ворота в огненно-красной стене, окружающей, как объяснил Саламандр, владения Аштар-и-Калона.

Саламандр представил нас белому огню и сказал, что среди прибывших — иностранный корреспондент мистер фокс Крысолов Пират. Языки белого пламени с удивлением уставились на нас, помигали в раздумье…

А я подумал о том, как примитивно в этой стране делается дезинформация. Вот я уже и «корреспондент…».

— А вам назначал прибыть Большой Дракон? — спросил нас один из языков белого пламени, и, получив нестройное «нет», спросил: — Что же тогда привело вас в резиденцию Большого Дракона?

— Мы ищем нашего товарища, — ответили мы хором. — Саламандр сказал, что он пошёл сюда, ко Дворцу.

Саламандр молчал, спрятавшись. Побоялся поддержать!

Пернатый огонь ничего не ответил, подул ветер, и он закачался вместе с другими огнями. Потом огни посовещались и расступились, а мы вошли во владения Аштар-и-Калона. Я дрожал на руках Ате. Почему-то вскрикнула Лайце.

Мы приближались к цели. Саламандр между тем исчез, а мы даже не успели его поблагодарить. Я решил сделать это на обратном пути. И только я задумался, как на нас с грозным фырканьем бросилось какое-то животное, похожее на нашу соседку по лестничной площадке, только с крыльями… «Дракон», — решил я. И тут увидел: на нём верхом сидит мой хозяин Витя! А мне больше уже ничего на свете не надо было!

Я спрыгнул с рук Ате и побежал, скуля и пригибаясь к земле, на обожжённых лапах целовать моего хозяина Витю.

После объятий Витя рассказал нам о своих приключениях.

Глава 6. Витя помогает крылатому Гиппопотаму

Опередив всех нас и провалившись в красный колодец первым, Витя, как впоследствии оказалось, действительно повстречал Саламандра и спросил у него, как ему пройти ко Дворцу Аштар-и-Калона. Саламандр только проснулся, был в плохом настроении и не изъявил желания его проводить. Тогда мой хозяин пошёл один. Сперва он тоже посетил странно-зелёный оздоровительный пансионат, а потом увидел огненную дорогу и пошёл по ней. Он обходил костры и напалмовые лужицы так, чтобы не обжечь ног, и примечал все увиденное им по пути.

Вите не хотелось идти к Аштар-и-Калону вместе с нами. Слишком опасным казалось это предприятие, и он, мой любимый хозяин, решил выполнить его один, первым кинувшись в лапы опасности. Таким его, как сказал бы завуч школы, где он учится, воспитали родители, школа и судьбоносная эпоха. Дважды на его пути, как впрочем и на нашем, небосвод из фиолетового становился черным, и уже блеснуло впереди радужное сияние красно-огненной стены с бело-огненными воротами — резиденция Большого Огненного Дракона (так он назывался полностью). Неожиданно до Вити донёсся чей-то жалобный стон. Мой хозяин прислушался, и любопытство школьника победило в нём страх путешественника. Выбирая тропинку между горящими лужицами, он пошёл на стон и приблизился к небольшой горной гряде, где оглядевшись, заметил, что на одном уступе её что-то сереется. И это «что-то» вновь застонало и заурчало от боли.

— Кто ты? — спросил Витя.

Серая тень не ответила. Витя решил подождать.

— Странные вопросы вы задаёте, молодой человек, — вдруг сказало серое пятно. — Разве дело врача спрашивать у больного — кто ты? Его дело лечить.

— Я не врач, — сказал Витя. — Я мальчик.

— Помоги мне.

Витя осторожно стал взбираться на отвесную скалу.

И, взобравшись на самый верх, он увидел, что на острой скале, как жук на булавку, наколот Крылатый Гиппопотам. На голове у него сияла алмазная корона. Витя, понятное дело, немедленно сообразил, что перед ним не простой Гиппопотам, а, вероятно, какой-то особенный. Вообще мой хозяин отличается сообразительностью. Конечно, не простой: простые не имеют ни крыльев, ни короны.

— Помоги, — попросил невиданный зверь.

Витя по доброте душевной тотчас же попытался приподнять его, чтобы снять со скалы, и с удивлением увидел, что у него это легко получается, как будто Гиппопотам был не настоящим, а воздушным. Он взял сначала его за шкирку, как кота, но подумав, решил, что это непочтительно. Поэтому снял его со скалы за хвост, спустился к подножию, положил его передние ноги на свои плечи, достал носовой платок и заткнул рану, которая тут же зажила. Гиппопотам замурлыкал. Витя не удивился. С сегодняшнего утра вообще чему-то удивляться было бы глупо.

Потом они вместе сидели, ждали, пока Гиппопотам придёт в себя, разговаривали, и Гиппопотам рассказал Вите про Дракона и про себя.

Гиппопотам, оказывается, был советником Дракона. Не по душе советником, а по должности. Вынужден был пойти на такую службы, чтобы кормить маленьких своих детей.

Но, поступая на службу, дал обет не приносить никому зла.

Дракон долго терпел такого советника, но в конце концов всему наступает предел. Однажды он спросил Гиппопотама, чем, по его мнению, люди дорожат больше всего на свете.

Гиппопотам, зная вероломство Дракона, дал своему хозяину уклончивый ответ, за что и был наказан.

За разговорами Витя понял, что приобрёл хорошего товарища и настоящего союзника. И в свою очередь рассказал Крылатому Гиппопотаму, куда он держит путь и зачем ему нужно логово Аштар-и-Калона.

— Неужели ему всё-таки удалось похитить Мир? — огорчился Крылатый Гиппопотам. — Но не печалься, я помогу тебе, хотя и нелёгкое дело ты затеял, мой мальчик.

И они пошли рядом к Аштар-и-Калону. Пошли за Миром. Потому что Мир нужен не только людям, но и зверям.

И через некоторое время, когда впереди уже явственно вырисовывался белый огонь ворот на красно-огненной стене, Крылатый Гиппопотам вдруг сказал:

— Я знаю, кто ещё нам может помочь. Это Большая Белая Река. Жди меня тут.

И с этими словами Крылатый Гиппопотам, взмахнув крыльями, улетел.

Витя сидел на холме, ждал своего нового друга и вдруг увидел пять чёрных теней, которые пробирались через костры к логову Дракона. Если бы Витя в то время знал, что это мы разыскиваем его, он бы бросился нам навстречу, но среди моря огня он не узнал нас. А вскоре вернулся Крылатый Гиппопотам. На голове его была намотана чалма.

— А где же Река? — спросил Витя.

— Это и есть Река, — ответил зверь, показывая на чалму, — она просто замёрзла и затвердела, ей холодно. Её заморозил и закинул на гору Дракон — в отместку за то, что она отказалась показать ему дорогу к людям. Она тоже советник Дракона. Но советы Драконам надо давать осторожно…

Гиппопотам развязал чалму и положил её рядом с огнём. Чалма стала таять и вскоре превратилась в реку. Витя и Гиппопотам попили воды.

— Спасибо вам, — сказала Река, и вода её потеплела. — Вы вернули мне жизнь. Никогда бы не подумала, что ты, Гиппопотам, способен на это.

— Я всю жизнь мечтал служить справедливости, а это Виктор — человек-победитель и мой спаситель. Мы идём к Дракону для того, чтобы отобрать у него похищенный им Мир.

Река долго думала.

— Что ж, — сказала она, — смерть бежит от стремящихся в бой, я буду помогать вам.

С этими словами она разлилась. Часть костров погасла, и на равнине стало прохладнее.

Витя и Крылатый Гиппопотам тронулись в путь. Река потекла рядом.

— А как мы узнаем, где Аштар-и-Калона прячет Мир? — спросил Витя.

— Надо ещё сперва дойти до его Дворца, — резонно ответил Гиппопотам. — Это не так-то и просто. И только потом уже задавать вопросы…

Долго ли, коротко ли они шли, третий раз фиолетовое небо стало черным, пока его словно мечом не рассекло огненное сияние Дворца Аштар-и-Калона. Витя, Гиппопотам и Белая Река подошли к воротам и оглянулись на пройденный путь. Все кругом горело, кроме тропинки, по которой они шли вдоль реки. Перед ними высился дворец. Они остановились.

— Скажите пожалуйста, мадам… гражданка Большая Белая Река, — спросил Витя, не зная точно как называть реку, — а за что вас Дракон так… — Витя покрутил над головой руками, изображая чалму.

— Естественно за то, что я случайно узнала правду про него, — прожурчала Река.

— А что это за правда? Может быть, она поможет нам найти Мир?

— Правда всегда помогает. Я вам могу сказать, почему был похищен Мир. Дело в том, смелый мальчик, что Дракон давно уже стал стар и немощен. А умирают в любом мире, даже в сказочном, и никакое Богатство не может обеспечить бессмертия.

Но вот конкретно у нашего Дракона возникла идея со своей смертью унести в небытие всех. И этой идее он подчиняет все. Теперь, когда Мир похищен, он может быть спокоен: как только он умрёт, на Земле разразится небывалая война, которая уничтожит все человечество. Останутся, может быть, машины и дома…

Десятки учёных работали на него и создали механизм: как только умирает Дракон, начинается война. Его так и называют теперь Драконом войны.

Я случайно узнала об этом, и за это Дракон заморозил меня, закинул на гору, где всегда холодно. И если бы не вы…

— Надо спешить, — сказал Витя.

В это время пять теней метнулось от ворот Дворца. Вдруг язык Белого пламени охватил одну тень, и тотчас Витя услышал крик Лайце. Что кричала девочка, разобрать было невозможно, но это была без сомнения она.

Витя с Гиппопотамом подошли ближе, зверь испустил фырк, и четыре тени шарахнулись от Белого огня.

— Стой, — закричал Витя. — Это же мои друзья, а вон и Пиратка на руках у Ате.

— Вот как, — удивился Гиппопотам. — Ты пришёл сюда не один?

— Один, но мои друзья, как видно, не захотели оставить меня.

— Хорошо, — улыбнулся Гиппопотам, — мы будем дружить.

— Ребята, не бойтесь его, — сказал нам всем Витя. — Это мой друг — Крылатый Гиппопотам, советник Дракона. Он нам поможет найти то, что мы ищем. И эта Река поможет. Знакомьтесь: Большая Белая Река. Ну что вы испугались? Подойдите. Вон Пиратка же не боится…

— Мы не испугались, — сказала Хайди, к которой первой вернулся дар речи. — Просто один из языков Белого пламени похитил Лайце…

Никто не заметил, как Белая Река вдруг раздвоилась. Один её приток остался защищать нас от жары, а другой ринулся на золотой холм, где гремела музыка. Похоже, там был праздник…

Глава 7. Мы встречаемся с Драконом и узнаем, где Лайце

— Смотрите, — вдруг закричал Витя, показывая на долину, по которой мы только что шли, — это же географическая карта!

Действительно, долина, в которой стоял Дворец Дракона, была теперь похожа на географическую карту, по которой Витя изучает моря и континенты в школе, только колоссальных размеров. То здесь, то там горели костры, дымились пороховые озера, текли огненные реки. Кое-где прямо на земле были норы, похожие на ту, через которую мы попали сюда. Они были задёрнуты цветными занавесями: синими, жёлтыми, красными и даже серебряными. Ребята остановились и конечно же подумали о том, что какой-то из этих кругов-колодцев приведёт их домой. Но о возвращении пока рано было думать.

И я так понял, что за каждым колодцем был свой мир, и больше чем уверен — в каждом из этих миров нуждались в Мире…

Я стал обнюхивать колодцы, чтобы найти тот, что приведёт нас домой. Но вдруг откуда ни возьмись послышался оглушительный гул, налетел вихрь и погасил огонь пожарищ. На секунду погасли и разом вновь вспыхнули все звезды в небе.

Над поляной словно стрела гигантского подъёмного крана показалась остромордая и горбоносая голова Дракона.

Дракон разинул огненную пасть, из неё немедленно выскочил пылающий жираф и помчался навстречу ребятам. Да, да, пылающий жираф! Он фосфоресцировал и горел.

— Не бойтесь, ребята, — проговорил мой хозяин Витя, заслонив собою девочек.

Даже в такую страшную минуту мой хозяин не утратил галантности, а я — способности оценить её. Уроки Пал Палыча не прошли даром — Витя растёт джентльменом.

А жираф вдруг исчез.

Раздался громогласный хохот Дракона. Видимо, другие советники ему доложили, что идут враги, а он увидел всего лишь детей и собаку. Он смеялся и брызгал огненной слюной, попадая ею на географическую карту. И на карте, где ещё не горело, вспыхивали новые костры на месте гор, равнин, городов, лесов.

На мне поднялась шерсть от возмущения. Вот так от старческого брызганья слюной начинаются кое-где войны.

— А ну-ка, теперь посмотрим, доберусь я сегодня до вас, сожгу или нет, — и с этими словами Аштар-и-Калона взял из-за спины гигантскую ромашку и стал обрывать на ней лепестки: сожгу, не сожгу, сожгу, не сожгу, — произносил он громовым голосом и вдруг расхохотался. — Шучу, чужестранцы.

— Да, — придя в себя и посерьёзнев, заговорил он снова, но уже тоном любезного собеседника, — будьте моими гостями, посмотрите, сколь Богата моя земля и как счастлив мой народ. Могу вам сообщить, что ваша приятельница Лайце выходит сегодня замуж за моего сына Дракошу, она не желает возвращаться в ту страну, откуда вы прибыли. Она изъявила желание стать невозвращенкой и сегодня намерена сама заявить об этом за свадебным столом. Вы тоже можете быть свидетелями этого.

— Пир по протоколу начнётся через… — тут Дракон посмотрел на часы, висевшие на его левом крыле. — … Впрочем, он уже начался. милости просим и вас к столу, сочтём за честь, — Дракон огненным крылом, не тем, на котором висели часы, а другим, сделал пригласительный жест, но при этом опалил ресницы и брови Вити, хотя и не очень сильно. Витя решил проверить: почему Дракон не сжигает их, может быть, у него не хватает сил? Достал из кармана гвоздь и бросил в ту часть карты, где пылали костры.

В ту же секунду гвоздь расплавился и кусочки металла, брызнувшие как шрапнель, попали Вите на рукав и прожгли его. Витя встряхнул рукой. Девочки взвизгнули. Приток Белой Реки тотчас же побрызгал нас холодной водой.

Дракон захохотал:

— Оставайтесь у меня во владениях, чужестранцы, и я научу вас этим нехитрым фокусам. Будьте благоразумны, как ваша подруга. Она ведь наконец обрела свободу, ведь скоро того мира, откуда вы прибыли, не будет, я сожгу его, и вы тоже превратитесь в ничто, превратитесь в пустоту. И весь мир превратится в ничто, все живое…

— А что вы тогда будете делать? — наивно спросила Три Лепестка Чёрной Розы.

— О, я буду владыкой мира, — немедленно ответил Дракон.

— Пустынного мира? — уточнил Витя.

— Мир не может быть пустынным, — заявил Дракон, — он может быть потусторонним.

— А вы всерьёз надеетесь уцелеть? — спросил Витя, и по его виду было видно, что он не знает, на «ты» говорить с Драконом или на «вы».

Дракон задумался:

— Поэтому я и не делаю этого сейчас, — снова захохотал Дракон. — Сейчас я просто репетирую.

— А вас заколдовали? — тихо спросила Три Лепестка Чёрной Розы. — Почему вы так противоречивы?

— Никто меня не заколдовал, — проревел Дракон, — я не люблю об этом рассказывать.

— Расскажите, — попросила изящная Хайди, и в её тоне было столько нетерпения, что Дракон вынужден был сдаться.

— Много лет назад нас было два брата, — начал он свой рассказ. — И любили мы одну женщину. И эта женщина была красива, как все женщины, и она не отвечала «да» ни одному, ни другому. И тогда один брат собрал войско и пошёл войной на другого брата, так и воюем до сих пор.

— Из-за женщины? — спросила Три Лепестка Чёрной Розы.

Все рассмеялись, а Дракон обиделся.

— Тогда горный дух тоже смеялся и превратил нас двоих в одного Дракона, вот мы теперь и боремся между собой.

— Что ж, это мудрое решение со стороны горного духа, — сказала Хайди, — а расколдовать вас нельзя?

— А зачем? Мне приятно быть двуединым, я чувствую, как иногда во мне рождается что-то доброе. Вот, например, я мог бы вас давно уничтожить, а я щажу вас.

В это время по полю снова пронёсся пылающий жираф.

— Почему у вас жираф горит? — спросила Три Лепестка Чёрной Розы.

— Он символизирует моё могущество, — самодовольно заявил Дракон.

Вдали послышался барабанный бой, звуки литавр и кларнета. Мы обернулись.

— Там свадьба моего сына, — объявил Дракон, — пойдёмте, вы уже приглашены и можете воочию убедиться, что ваша приятельница осталась здесь добровольно. Я появлюсь там позже, чтобы не распугать гостей, — добавил он самодовольно.

— Отдайте нам Лайце, — тихо, но решительно потребовал Витя.

Дракон его не слышал, он был слишком занят собой и своими мыслями.

— А кроме Лайце вы отдадите нам украденный вами Мир, — это снова твёрдо и властно сказал мой хозяин.

— Так вот вы для чего здесь! — усмехнулся Дракон и подбросил что-то в воздух. И это что-то упало огненными звёздами на землю.

Ате бросился было собирать эти звезды, но Витя вовремя схватил его за руку.

— Сгоришь!

Дракон захохотал.

— Это были семена Мира, — издевательски ухмыляясь заявил он. — Семена с похищенного мною дерева… Что же вы их не собираете?..

Я видел, как ребята побелели от гнева. И вдруг, не помня себя, я вырвался из рук хозяина и помчался к Дракону. В одну секунду я взобрался по его опущенному до самой земли крылу, вскочил ему на спину и прорычал в самое ухо:

— Смотри у меня!..

В тот момент я не ожидал, что эффект превзойдёт все ожидания. Всесильный Дракон, сжигавший страны и континенты, был, оказывается, очень пуглив. От неожиданности он взял да и… упал в обморок!

Представляете себе эту невероятную картину?! Я, вспоминая это, уже, честно говоря, не представляю…

Что тут началось? Хайди достала лекарственные капли, Гурбахш предпринял что-то йоговское, попытавшись скрестить Дракону на груди лапы. Крылатый Гиппопотам стал делать ему искусственное дыхание, Витя массаж сердца, а я тянул его за хвост и лаял.

Жаль, с нами не было Лайце, она бы сделала ему точечный массаж.

Беда с этими Драконами!

А когда ему стало лучше и он распахнул створки своих глаз, мы оставили его на попечение советника и поспешили туда, где был праздник и где ждала нас — своих освободителей — бедная наша Лайце!

Я, правда, возвратился ещё разок к Дракону, посмотреть, как он себя чувствует, но не только из сострадания к нему, — помните, Белая Река предупреждала, что если Дракон умрёт, сработает механизм войны, разразится побоище. Нам это совершенно было не нужно.

Дракон оказался невредимым. Он уже окончательно пришёл в себя, но, приняв меня за иностранного корреспондента, немедленно предложил мне сотрудничество, обещав устроить меня пресс-атташе при нем, при Драконе. Я, конечно, в ужасе отказался и поспешил за своими друзьями вызволять нашу лимонную девочку.

Глава 8. Дракоша прячет Ате в холодильнике

Надо вам сказать, что когда-то на даче я был на свадьбе своей соседки Ватутьки, она выходила замуж за соседского Тобика. Но любила дворового Трезора. Однако Тобик был престижней, его хозяин был заведующим дамской парикмахерской…

И из этой свадьбы, помнится, ничего, кроме грызни, не получилось.

Жениться надо по любви — это я усвоил точно и тоже толкую своему хозяину Вите. Все это я рассказываю для того, чтобы вы поняли, с каким предубеждением я отправился на свадьбу к нашей подруге Лайце.

Свадьба была в самом разгаре, вино лилось рекой, а вот жених мне показался неумным, хотя, может быть, я и был необъективен. Лайце таинственно улыбалась.

А когда немного смолкли клавесины и барабаны, до меня донёсся такой разговор:

— Что бы ты хотела, дорогая, — спрашивал Дракоша, — чтобы ты хотела, дорогая, чтобы я подарил тебе на нашу свадьбу?

Лайце была умная девочка, она не стала капризничать и кричать, как это делали другие, глупые девчонки из неинтересных сказок, что не желают выходить замуж и поэтому ничего не хотят. В ней текла восточная кровь, а потому она была наделена восточной мудростью. Она на минутку зажмурилась, подумала и сказала:

— Дорогой жених, подари-ка мне в память об этом счастливом для нас с тобой дне Дерево Мира, которое твой папа Дракон зачем-то похитил у людей.

Невестам отказывать не принято вообще, а в особенности в сказках: ведь даже и в обыкновенной жизни им дарили и цветы, и дворцы, и лошадей, и даже реки…

И Дракоше ничего не оставалось, как пообещать Лайце сделать то, о чём она просит, да в сущности он, наверное, мало видел проку в Дереве Мира, которое приволок для чего-то в их огненный мир отец.

Лучше бы папочка притащил парочку дисплеев…

И Дракоша обещал невесте Дерево Мира.

Но выполнить обещание и в огненном мире оказалось много сложнее, чем дать его. Не нужно думать, что если ты сын Огненного Дракона, то все можешь. К тому же у Дракоши с Аштар-и-Калоном отношения отнюдь не были вполне хорошими. Проблема отцов и детей живёт повсеместно! Например, Дракоша созвал гостей, а отца просил посидеть в своей комнате, не портить компанию…

Может, он почему-то считал, что отец перепугает собравшихся своим видом или чего-нибудь не то скажет, выразится как-нибудь не по-парламентски, а по-простому, по драконьи, да и музыку, которая наполняла Дворец Дракоши, отец совершенно не выносил…

И старый Дракон, огромный Аштар-и-Калона, не в шутку обиделся, а попробуй у обиженного отца выпросить Дерево Мира.

Уже, как говорится в сказках, трижды заржал конь, трижды плеснула в реке рыба хвостом, а во Дворце Дракоши все ещё продолжалось веселье.

Судя по тому, что я ещё ни разу не обжёг себе хвост и нос, Дракоша, в отличие от его отца, не очень любил огненные забавы. Поэтому здесь было сравнительно безопасно: можно было не получить в лоб шаровой молнией, можно было обойтись без смерча, и электрические разряды, и напалмовые озера не угрожали ежеминутно тем, кто приходил сюда в гости.

Но во Дворце сына было нечто не менее экстравагантное, чем огненные забавы Аштар-и-Калона. С золотого холма прямо во двор Дворца низвергался ручей. Это был сын Большой Белой Реки. За два дня до свадьбы, как нам рассказали слуги, Дракоша отправил тысячу человек к истоку этого ручья, чтобы они давили в него виноград со склонов гор. Таким образом во двор в буквальном смысле лилось вино. Стоит ли говорить, что в считанные минуты гости Дракоши упились. Упился и сам жених, не сводя восторженных глаз со своей избранницы. И вдруг он увидел сидящего напротив него Ате.

Как любой ребёнок, он немедленно схватил его рукой, решив, как и я сегодня утром, что тот сделан из шоколада, и постарался отправить его тотчас же себе в рот.

— Подожди, — крикнула ему Лайце, — шоколад вреден на ночь, милый Дракоша!

Желание невесты было удовлетворено. Но Дракоша не отпустил Ате совсем, а только спрятал его в холодильник, чтобы тот не растаял к утру, когда уже можно будет им полакомиться.

Вот до чего доводит разгульный образ жизни и вседозволенность!

Хорошенькое же получилось путешествие в Огненный мир: мы потеряли теперь ещё и Ате. Но, как нас учат мемуары военачальников — каждую ситуацию надо использовать себе на пользу, а врагам во вред. И мы решили больше пока ничего не предпринимать, остановиться и подумать.

А что нам ещё оставалось делать?

— Все будет хорошо, — сказал вдруг Гурбахш.

И действительно, вскоре стало все почти хорошо. Дракоша захрапел. Он забыл про свою невесту, и Лайце оказалась среди нас.

Хайди и Три Лепестка Чёрной Розы, Витя, Гурбахш и я, конечно, горячо приветствовали Лайце. Крылатый Гиппопотам, приглашённый на свадьбу, но прибывший после того, как он уложил Аштар-и-Калона спать, витал над свадебным столом и вилял хвостом, как собачонка. Я выражал свою радость более солидно.

Когда первая радость встречи с Лайце прошла, мы все стали думать, как вызволить Ате из исполинского холодильника.

О Дереве Мира мы временно не думали.

Глава 9. Шоколадный мальчик исчезает, а ко Дворцу Дракона подходят люди

На чёрном небе стали появляться белые заплаты. На Огненную страну опускалось утро. Витя и Гурбахш все ещё рассуждали о том, каким образом можно выручить из исполинского холодильника Ате.

Сама ситуация была столь необычна даже для сказки, что ребята никак не могли придумать, что же такое предпринять.

Судя по шуму, который доносился из холодильника, Ате там было не скучно. А мы, слыша этот шум, переживали. Ведь этот шум мог означать что угодно: и борьбу Ате с неведомыми силами, и его призывы о помощи, и грохот посуды со снедью, обыкновенно стоящей в холодильнике, а теперь падающей на нашего друга.

В сотый раз оглядывая холодильник, мои друзья и я, а также повсюду теперь сопровождавший нас Крылатый Гиппопотам обнаружили странное свечение, пробивающееся из щели. «Неужели там свет? — подумали мы, — но отчего? Может быть, неплотно прикрыта дверь?»

К сожалению, дверца была пригнана плотно. Но свет действительно был.

Это был огонь десятков глаз, которые одновременно смотрели на Ате.

Но узнали мы об этом, конечно, позже, а в то время мне показалось, что из холодильника сильно пахнет «человечьим духом». Кто же там? Там, может быть, много ребят, не только Ате… И я не к месту вспомнил какую-то глупую сказку про великанов-людоедов.

Но потом вспомнил и нечто забавное: мы с Витей у нас дома тоже однажды забрались в холодильник — решили закалить здоровье. Кончилось это тем, что мы чуть не превратились в пингвинов, а потом две недели валялись в постели, изображая больных: чихали, кхекали, чем извели маму Машу вконец.

Я отвлёкся, вспоминая дом. Увы…

Позже Ате рассказал нам о своих злоключениях.

— Ты кто? — спросили у него сразу много голосов в темноте холодильника, когда он войдя, начал выполнять гимнастические упражнения, чтобы согреться.

Ате перестал делать гимнастику. Перестал греметь посудой, и шум, так напугавший нас сперва, стих.

— Кто вы? — спросил Ате в свою очередь.

— Дети, — ответили дети, — нас посадил сюда Дракоша, чтобы мы не мешали работать нашим родителям.

— А где ваши родители?

— А наши родители на вершине горы давят виноград для него. Они его специально обрабатывают, и винный ручей падает во двор Дракоши. Он — пьяница, — пояснили дети.

— А как попасть на вершину горы? — спросил Ате, в голове которого вдруг родилась остроумная идея.

— Очень просто, надо только дотянуться до кнопки наверху, это ведь холодильный лифт, но мы все маленького роста…

— Так встанем же друг на друга, — сказал Ате, удивившись, что до него никто этого не придумал.

Ребята встали друг на друга и нажали кнопку. Холодильник в самом деле превратился в лифт, и кабина поехала вверх, на гору.

Каково же было удивление взрослых, давивших там виноград, когда кто-то из них вдруг увидел одиноко стоящий на горе громадный холодильник. Он позвал других, все вместе они открыли дверцу, и тотчас же Ате вышел из него, а за ним как горох посыпались детишки.

Родители, обалдевшие от счастья, кинулись обнимать своих детей.

Только потом они вспомнили про Ате, который как настоящий герой одиноко стоял в стороне.

— Кто ты? Откуда? — спрашивали они Ате.

— Шоколадный мальчик, — кричали дети, которые только теперь разглядели Ате как следует.

— И вовсе я не шоколадный, я — коричневый, меня зовут Ате, а вот вы почему потворствуете пьянству? Пьянство и революция несовместимы, — произнёс он фразу, которую где-то услышал.

Родители не успели ничего ответить.

— Он нас спас, — кричали дети.

— Он, наверное, Бог, — решили взрослые.

— Я не Бог, — сказал Ате, — но я пришёл сюда, чтобы найти Мир. Вы, если захотите, можете помочь мне в этом.

— Конечно, мы хотим, мы поможем тебе найти Мир, — сказали взрослые, — только как?

— Прежде всего бросьте давить виноград и пить эту пьяную воду, а уж потом пойдём добывать Дерево Мира. Мир ведь нужен всем, и вам, правда?

— Да-да, Мир нужен всем!

И они пошли, люди — много-много людей ко Дворцу Аштар-и-Калона, потому что Мир и правда нужны всем. Они ещё не знали, как они будут добывать Мир, но знали, что самое главное сегодня — это найти его и не позволить Аштар-и-Калону распорядиться им.

Они пришли в долину, из которой начиналась дорога ко Дворцу Аштар-и-Калона. Но только они вступили на эту дорогу, как она стала под ними гореть.

Люди стали выскакивать на обочину, но и там было горячо, каждый шаг давался с трудом, а стоило повернуть от Дворца, как немедленно их обдавал прохладный ветерок.

Наконец настал миг, когда двигаться вперёд стало просто невозможно. Люди остановились. Но Ате просил, умолял, настаивал, требовал идти вперёд… Наконец и сам он, сделав ещё шаг, обжигаемый огненным горячим ветром, остановился и громко прокричал:

«Я не знаю, кто помогает тебе, Дракон Аштар-и-Калона, для чего и зачем он даёт тебе такую силу. Ведь эта сила несправедлива. Мы не хотим войны, а она не пускает нас к тебе, чтобы мы забрали у тебя Мир, который принадлежит нам. Но знай, это нечестная борьба».

И вот тут-то мы услышали голос Ате, выскочили из Дворца Дракоши и увидели двигающихся навстречу множество людей.

Конечно, мы присоединились к ним.

И вдруг — странное дело, идти стало легче. Но не потому, что Дракон вдруг подобрел, и не потому, конечно, что мы тоже присоединились к толпе. Откуда ни возьмись, на всепожирающий огонь полилась вода. Это Большая Белая Река пришла на помощь людям. Стало чуть свежее. А когда становится свежее, легче идти на справедливое дело.

Впереди уже блестел, переливаясь огнями, Дворец Дракона. И сам Дракон тут как тут вылез из Дворца и уселся перед толпой на задние лапы, как кот.

— Вот уж не думал, что слуги моего сына Дракоши отважатся прийти ко мне, — ухмылялся огненный «кот», почёсывая задней лапой за ухом.

— А мы все же пришли, и пришли не для того, чтобы украсть у тебя Мир, но чтобы забрать своё, — произнёс Ате, — отдай нам Дерево Мира.

— Чтобы забрать своё, — повторили люди, — отдай нам Дерево.

— Чтобы забрать своё, — пропели птицы.

— Чтобы забрать своё, — шумели деревья.

Дракон не шевелился и ничего больше не говорил. Я решил, что он или загипнотизирован нами всеми, или прикидывается глухим. Дракон смотрел в одну точку и не шевелился. Вид его был удивлённым…

Вы думаете — отчего это он так удивился? Да меня увидел! Меня, обычного фокса-крысолова… Но он не посмел нападать на людей при мне, как он думал — иностранце, да ещё умеющем писать… Я ведь для него был иностранным корреспондентом. Поэтому при мне он хотел выглядеть порядочным. Он не мог даже подавлять при мне восстание своих подданных… К тому же я уже однажды довёл его до обморока. Он меня боялся!

Не дожидаясь, пока Дракон опомнится, Ате кинулся к Дворцу.

Мы же остались перед входом. Надо было продолжать усыплять бдительность этого дракона. Но стояли мы недолго. Ате показал нам пример героизма — и мы все вместе ринулись за ним…

Глава 10. Ате в покоях Аштар-и-Калона

Дракону, как я уже справедливо заметил, совершенно не улыбалось подавлять восстание своих подданных при иностранцах, хотя сделать это он мог без труда.

Поэтому он вынужден был прибегнуть к хитрости.

В то время, когда восставшие люди собрались было пройти во Дворец Аштар-и-Калона, навстречу им из Дворца вышли их дети и бросились каждый к своей маме или своему отцу. Люди, естественно, остановились в недоумении. Ведь их дети, спасённые Ате, находились при них, и с ними вместе они спускались с Золотого холма… Вдруг одна из девочек, выскочивших из Дворца, уронила голову. Да, да, она уронила голову, и под ней, человеческой детской головкой, оказалась голова страшной ящерицы. Тогда и другие выбежавшие из Дворца мнимые дети поснимали свои головы-маски…

Кошмарная картина! Это были ящерицы и змеи! Они бросились на людей, я бросился на них — а в это время Ате пробирался по покоям Дракона. Там какие-то крылатые существа начали было выталкивать людей из Дворца. Но Ате уже пробежал большую часть комнат. И вдруг в проёме дверей он увидел… свою маму! Конечно, если бы Ате видел, как только что перед Дворцом дети превращаются на глазах родителей в отвратительных ящериц, он засомневался бы: мама ли это? Но Ате не видел превращений, хотя всё-таки подумал, что из далёкой Африки его мама не успела бы доехать сюда, даже если бы ей хватило денег купить билет на пароход или самолёт.

Но тотчас же другая мысль перебила эту: а вдруг он в Африке, разве не может быть эта Огненная страна именно там? Тогда и мама близко.

Но снова сомнения остановили его: почему же тогда Дракоша принял его за шоколадного: ведь если это Африка, значит ему был бы неудивителен коричневый мальчик.

Но разве логика может взять верх над эмоциями, когда маленький человек видит перед собой самого дорогого на свете человека? И Ате, конечно же, бросился к маме.

Я очень хорошо понимаю Ате. Я сам очень люблю свою маму — собаку. Иногда мы с моим хозяином Витей ходим её навестить, но чаще я пишу ей письма. Жаль только, она не умеет читать… …Странно, Ате бежал к своей маме, а она не приближалась ни на шаг, он побежал снова, и вдруг остановился. Мамы не было, не было Дворца, а находился он в поле, окружённом стеной, и за ним захлопнулись огненные ворота.

Ате повернулся к воротам, они обдавались красным и белым огнём, но были холодны, как скала. Ате горько заплакал, уж к больно унизительному трюку прибег Аштар-и-Калона: показал маму, а потом обманул, выставил из Дворца. Ворота исчезли.

Но герои долго не плачут.

Ате немного отдохнул и теперь тщетно пытался найти ворота в неприступной стене. Он искал какой-нибудь выступ, за который можно было бы ухватиться, лазейку, кустик, но нет — стена была голой и кладкой, даже признака ворот не было видно. Тогда Ате решил обежать стену вокруг. Он помчался, но вдруг понял, что не сможет этого сделать — сколько хватало глаз, до горизонта высилась безжалостная стена. Он снова побежал, споткнулся, упал, вставать не хотелось, он угомонился и уснул. И почудилось ему, как его гладит по волосам настоящая мама и тихо напевает песенку:

«Не добежишь ли, мой сынок, до врат Дворца Дракона?

Пусть этот путь длиной в сто лет, но ты попробуй, мой ребёнок…»

Ате открыл глаза, вскочил, по звёздам определил, что спал не очень долго. Надо было спешить, он встал и отправился в путь. И вдруг его понесла Белая Река, понесла так быстро, что вскоре он снова оказался перед вратами Дворца Аштар-и-Калона.

Снова помогла Большая Белая Река! Наверное потому, что её сына уберегли от пьянства, перестали давить виноград в его чистые воды.

Ате вошёл в ворота и увидел, что все люди, которых он привёл, их дети, все, кто был на залитой огнём площади, что-то скандируют. Дракон продолжал сидеть перед Дворцом и улыбаться. чего-то он выжидал.

Ате не стал терять времени, вновь вбежал во Дворец и принялся искать там Дерево Мира.

Теперь уже он не поддавался на провокации.

Он побывал уже во многих комнатах и пока ничего не нашёл. Но вот он снова вбежал в ту, где так подло обманул его Дракон, показав «маму». И вдруг увидел волшебное сияние…

В золотом ведре с горящими на его стенках драгоценными камнями, озаряя таинственным светом Дворец и залу, не стояло, а парило в ореоле радуг и сияний деревце.

Ате сделал несколько шагов, деревце засветилось ярче. Ате сделал ещё шаг, и под гонами захрустели бриллианты. Ате удивился, он никогда не видел бриллиантов и решил, что наступил на простое битое стекло. Он стал отряхивать от бриллиантов башмаки, изумруды ослепили его. Ате сделал ещё шаг к деревцу, и словно все сокровища мира посыпались на него. Пошёл золотой дождь. Золотые монеты больно хлестали Ате. Алмазы, сапфиры, сердолики, гранаты щёлкали по полу, как град. Рубины, аквамарины, аметисты летели со всех сторон, поражая воображение. Но Ате они удивляли лишь необычным цветом и сверканием — ведь он не знал им цены.

Ате сделал ещё один шаг, хотел дотронуться до дерева, но не смог сдвинуть его с места: ствол оказался из серебра, платиновые нити поддерживали золотые листья.

Страшный гром заставил Ате вздрогнуть.

В сиянии он увидел искажённое гримасой лицо своей мамы. Она шептала: «Это не настоящее дерево».

«Конечно, не настоящее, — согласился с ней Ате, — это дерево сделано для того, чтобы кто-то на него позарился, а мне никакого, даже такого красивого, кроме Дерева Мира, не нужно».

Ате подошёл к драгоценному дереву.

«Ты красивое, но не нужно мне тебя, лучше покажи мне, где растёт настоящее Дерево Мира».

И произошло ещё одно чудо. Своды роскошных покоев исчезли, и Ате увидел скромную комнату, где в кадках росли обычные деревья. Все одинаковые. Их было одиннадцать штук.

Теперь надо выбрать из них одно и посадить его семена везде, чтобы они привились и разбросали бы идеи Мира по белу свету.

Ате ошибиться было нельзя…

Глава 11. Ате находит Дерево Мира. Дракон подаёт в отставку. Витя превращается в статую, и мы покидаем Огненную страну

В то время, когда Ате уже проник во Дворец, чтобы забрать Дерево Мира, Витя, Хайди, Три Лепестка Чёрной Розы, Лайце и Гурбахш вместе с народом решили последовать за ним. Я лаем возвестил, что пойду во Дворец один. Я не боюсь опасности, да в конце концов у меня нюх, и только я смогу действовать по обстоятельствам.

А Лайце говорила, что вообще никому никуда не надо ходить, что Ате и сам сориентируется в обстановке.

Хайди в это время подняла голову и увидела яркую, летящую по небосводу звезду. «Космический корабль, — закричала она, — смотрите, это добрый знак!»

— Научно-технический прогресс — всегда добрый знак, — назидательно гавкнул я, — лишь бы только он служил Миру.

— Я пойду с вами, — сказал мне Крылатый Гиппопотам.

Я согласился, потому что это было разумно. Во-первых, я все же в чужом Дворце, и сопровождать меня должен местный, а во-вторых, я опять обжёг лапы. Я взобрался на спину Гиппопотама, и мы полетели во Дворец.

— А мы?! — закричали ребята, но Гиппопотам уже поднялся в воздух.

Сделав круг, мы подлетели ко Дворцу Дракона.

С высоты гиппопотамьего полёта мне было хорошо видно, что обстановка перед Дворцом очень взрывоопасна. Дракон мог каждую минуту спалить людей. И только наше появление в воздухе над его головой остановило его.

Не знаю уж, что подумал Дракон, увидев меня верхом на своём советнике, только он вдруг закатил глаза и стал валиться в очередной обморок… А может это был инфаркт?..

Витя первым понял, что происходит. Он ведь тоже знал тайну Дракона. После его смерти может начаться большая война… Поэтому он не стал ставить диагноз Дракону, а бросился во Дворец, опережая тех, кто тоже хотел туда войти. Он старался успеть добежать до того, как Дракон испустит дух. Витя пробегал одну комнату за другой и боялся, что не успеет… Вдруг какой-то белый поток (снова спасительная Река!) подхватил его… Вот он уже движется вдвое быстрее, вот достиг покоев Дракона. Перед ним огромный торс высоковольтной Змеи, которая соединяет жизнь Дракона и Мир на Земле… В случае его смерти она даст сигнал начать войну!

Витя, мой замечательный хозяин и скромный человек, уже искал что-нибудь такое, чем перерезать Змею. Не нашёл — и тогда вырвал её жало. Сноп искр свидетельствовал о том, что дело сделано великолепно. Войны не будет! Никогда!

В ту же секунду Дракон ожил и встал на четыре лапы, а Дворец засиял всеми огнями радуги. Он словно бы воспарил над землёй, а змееголовые и ящерицеголовые дети превратились в нормальных детей.

Дракон окончательно пришёл в себя и спокойным голосом заявил, что мы поступаем неправильно и что в Огненной стране действуют свои законы, а потом достал из-под крыла какую-то серую папку с бумагами и раскрыл её.

— Ну хорошо, я подаю в отставку, — важно заявил он, — но только прошу оставить мне персональное озеро для купания. Мне необходимо принимать водные процедуры.

И тотчас же у ворот Дворца появилось озеро.

Тысячи птиц слетелись откуда-то, люди запели песни и стали вдруг нарядными и красивыми.

— А за моё здоровье не беспокойтесь, — сказал Дракон, — я подвержен обморокам.

Но за его здоровье никто особенно и не беспокоился. Я волновался о том, куда делся мой хозяин Витя.

А Витя окаменел. Он стоял как памятник самому себе в покоях отставного Дракона.

Это увидел я, влетев туда на Крылатом Гиппопотаме, это увидели ворвавшиеся во Дворец после отставки Дракона люди.

Тщетно пытались ребята привести Витю в чувство. Витя был недвижим. Он стал бронзовым, и так и застыл с высоковольтной змеёй в руках.

Девочки заплакали. Один только я был спокоен, потому что знал, что на свете справедливость всегда торжествует, пусть и не так быстро, как хотелось бы.

Умом я понимал это, но подумал о маме Маше.

А ещё я подумал, что давно нет Ате. Может быть, с его приходом Витя оживёт?

В неравной борьбе, как сказали бы по телевизору, мы потеряли двоих наших лучших людей.

Ате в это время находился, как потом стало известно, в комнате, где росло одиннадцать деревьев, и никак не мог определить, какое же дерево несёт Семена Мира.

И вдруг он увидел, что только у одного дерева ровный ствол. Только на одном дереве птицы свили гнездо, и только одно дерево пахло деревом, самым лучшим деревом!

— Это оно, — прошептал Ате, — это оно!

Он обнял деревце, прижал к себе. На этот раз никто не помешал Ате сделать это.

Он медленно вышел из Дворца, взяв это дерево осторожно за ствол.

Он увидел, что перед Дворцом стоят ребята, я, Крылатый Гиппопотам и очень много красивых людей. Стена, опоясывающая Дворец Дракона, исчезла. Не сразу Ате заметил, что среди нас нет Вити.

Тем временем Крылатый Гиппопотам ничего не нашёл лучше, как завыть. Я его укусил за хвост:

— Дело надо делать, Витю спасать, а не выть!

Это пошло ему на пользу. Серый зверь ощетинился, крылья на нём выгнулись, тело залоснилось, Крылатый Гиппопотам разбежался, как самый настоящий самолёт, и полетел куда-то в сторону Золотого холма…

Он тринадцать раз едва не натыкался на скалы, он восемь раз переплывал реку, он разодрал в кровь ноги и крылья, но он нашёл на выступе скалы какую-то чёрную смолу, откусил побольше кусок и полетел обратно через реки, леса и степи и вскоре вернулся.

Едва только чёрная смола прикоснулась к окаменевшему Вите, как он, естественно, ожил (а я, собственно, в этом не сомневался), принялся обнимать своих друзей и, конечно, Гиппопотама. Он взобрался к нему на спину и крепко обнял его.

— А теперь в путь, домой, — сказал Витя, — в городке нас, наверное, ждут, может уже родителям звонили.

— Пойдём с нами, — предложил Гиппопотаму Витя. Но Крылатый зверь отказался.

— Я останусь здесь, — заявил он, — и буду бороться за Мир, чтобы в Огненной стране не было войны. Но мы вас проводим.

И мы пошли домой, а с нами рядом шли и дети, и взрослые, и Гиппопотам, и Большая Река, и все, кто радовался Миру. Повсюду цвели золотые цветы и пели волшебные птицы. Нас обнимали, а Дерево Мира мы держали все. По очереди.

Мы шли домой, на Землю, чтобы посадить там Дерево Мира, чтобы оно разбросало свои Семена по всему свету.

Но чтобы сделать это, надо сперва вернуться домой.

— Ой, как нас теперь заругают! — сказала Три Лепестка Чёрной Розы.

— Не заругают, — убеждённо сказал Витя.

— Заругают, — возразил Ате.

— Нет, — молвила Лайце.

— Конечно нет, — сказала Хайди, — ведь мы нашли Мир, а где есть Мир, там не бывает даже маленькой ссоры.

Хорошо сказала Хайди. Она говорит мало, но хорошо.

Перед нами стоял лёгкий, изящный прелестный жираф. Он больше не пылал. Он улыбался — и вдруг понёсся и исчез в голубой дымке.

Мы стояли на берегу Большой Белой Реки, и она ласково махала нам своими волнами. С ней рядом пенился и радовался жизни её водяной сын. Вот и граница Огненной страны… …У наших ног развернулась нора. Она была задрапирована красным бархатом. И мы все сразу поняли, что это и есть наш путь назад, на Землю. Я первый прыгнул в нору.

Последнее, что я видел, покидая эту страну, — множество людей, которые махали нам вслед.

Удивительно преобразился пейзаж: вместо напалмовых лужиц — серебром отливающие водоёмы.

Глава 12. Мы возвращаемся домой

Через мгновение при ярчайшем свете утра мы вдруг увидели наш оздоровительный пансионат, раскинувшийся на зелёной живописной поляне. Мой хозяин на минуту даже зажмурился от удовольствия. Тут же мы услышали звук пионерского горна. От счастья, что мы наконец-то дома, у нас закружилась голова.

Но что это?.. Пол под нами качается… Мы, оказывается, опять в лодке. А где нам ещё быть — ведь мы, отчётливо помню, поехали смотреть на восход солнца и заснули. Заснули все вместе…

Что в этом особенного? Ведь вчера после новоселья в городке мы утомились. Обещали друг другу, что встанем рано, и действительно вскочили с постели ни свет ни заря. Потом мы поехали в море, чтобы посмотреть восход солнца. Пригрелись и уснули.

Так значит, все это был сон?!

А вдруг — не совсем сон?.. Вон, Гурбахш почему-то не выглядит сонным. Улыбается уголками глаз и губ. Будто что-то знает… Уж он-то наверняка не спал.

Свежий ветерок, донёсший к нам звучание горна, заставил окончательно пробудиться Ате, Лайце и даже Хайди. Три Лепестка Чёрной Розы пробудилась последней. Распахнув глаза, засмеялась от радости. Поняла, что она дома.

— Вот мы и вернулись к себе, — сказала она.

И у Вити, и у меня после этих слов не осталось сомнений, что мы с друзьями точно посетили Огненную страну.

Солнце стояло над водой уже довольно высоко. Витя и Гурбахш начали подгребать к берегу. Через короткое время они вошли в зону купания, подняли весла.

Мы увидели, что в воде плещутся все ребята нашего отряда. Разглядев в лодке знакомых, они дружно поплыли к нам. Началось брызганье, веселье.

Итак, все встало на своё место. Мы — дома. И часы Вити и Хайди вовсю тикали — будто никогда и не замирали. Они показывали семь утра.

Вот с какой истории началось наше пребывание в оздоровительном пансионате. Отлично началось! Уже в первый день мы поняли на своём опыте: надо заботиться о том, чтобы всюду царил Мир. При этом нельзя расслабляться и надо помогать друг другу во всем.

Тем временем небо уже до самого горизонта стало ярко-синим. Мы с нетерпением ждали, когда наша лодка доплывёт до берега, её нос ткнётся в прибой ласкового моря. Чтобы скорее выскочить на берег. А я ещё мечтал вволю повертеться вместе со своим хвостом! Это у меня вместо зарядки.

Однако было одно важное дело, которое я не мог откладывать. Я должен был посмотреть, действительно ли существует большой камень и сидит ли возле него серая крыса. Или мне это привиделось?

Можете себе представить моё изумление, когда я увидел: и камень такой есть, и самшитовый кустик возле него. И нора рядом. А главное, возле норы сидела Крыса… Точно такая. Вернее, очень похожая на ту.

Эта Крыса и передала мне какую-то записочку… …Тем временем мои друзья, конечно, мечтали о том, как бы поскорее рассказать о том, что с ними произошло, своим товарищам.

Я слушал их рассказы и, старательно подгавкивая, тыкался носом в их разноцветные ноги. А деревья, которые шумели на берегу, казались мне похожими на Деревце Мира. Жизнь была прекрасна, как сочная сахарная кость.

Эпилог

Я уже сказал, что Крыса передала мне записку. Это было письмо от Крылатого Гиппопотама. Оказывается, всем народом его выбрали президентом. Он научился писать и сообщает, что сын подавшего в отставку Аштар-и-Калона, Дракоша, проснулся. Увидев, что нет ни Дворца, ни Лайце, задумал нам отомстить и пробирается к нам на Землю для того, чтобы натворить на ней каких-нибудь безобразий. Скорее всего, писал Гиппопотам, он приедет инкогнито.

Мир он, конечно, похитить не в состоянии, но все же лучше бы сидел дома. А если явится — я буду за ним внимательно приглядывать.

Ведь розыск преступников — моё настоящее призвание.

Друзья предлагают мне даже поступить на службу в милицию. Писать я уже умею, так что там бы я пригодился. Не знаю только, берут там фоксов или придётся гримироваться под овчарку?

Интересно, а можно ли вообще приносить пользу, не загримировавшись?..

Но мало быть бдительным. Надо ещё быть сильным и красивым физически, делать гимнастику и не думать о трудностях. Разве плохо быть выносливым и смеяться над трудностями?

Все мечтают, чтобы не было войны. И не должно её быть, а из всех тех, кто хочет её, надо просто набить чучела и показывать, как экспонаты.

И если мы все об этой опасности будем помнить постоянно, то когда у моего хозяина Вити Витухина появятся свои дети, они не будут знать смысла этого слова. Спросят его, что такое «война», а он достанет с полки толстый энциклопедический словарь, откроет его и, долго листая, не найдёт там этого слова. Потому что о ней, войне, к тому времени все позабудут. …Это говорю вам я, пёс Пират. А сейчас прощаюсь. Надо помочь Вите готовить уроки, маме Маше — выстирать ползунки для Кости. А Пал Палычу — разложить газеты таким образом, чтобы он долго не искал, что там произошло на белом свете в этот день.

До новых встреч, друзья!

Предисловие

Здравствуйте, дорогие ребята! Я уверен, что вы меня отлично помните, хотя книги, несмотря на всеобщее ускорение, по-прежнему выходят так долго, что от одной до другой проходит несколько лет. Но уверен, что вы меня не забыли. Я же единственная в своём роде собака-писатель. А то, что вы повзрослели за это время, это, может быть, даже и хорошо.

А если забыли, то немедленно вспомните, иначе что же мне в таком случае делать? Ведь пока выходят книги, вы вырастаете, а взрослые детских книг почему-то читать не любят. Они думают, что в них все неправда. Но мы-то с вами знаем, что это не так. Мы знаем, что и собаки умеют говорить и писать, мы знаем с вами много волшебного и уверены, что это-то и есть правда.

Тем не менее представлюсь снова.

Я — пёс по имени Пират, как раз тот самый, который умеет писать, а это и хорошо и плохо. Хорошо в том смысле, что необычно, а плохо, потому что ко мне, во-первых, странно относятся в издательствах: ведь видят, что я принёс рукопись, а не верят, что я её написал; а во-вторых, все постоянно просят меня что-то написать, словно бы моё умение какое-то волшебное или я цирковая собака.

Но ведь ни то ни другое.

Я обыкновенный пёс, единственное, что во мне сказочного, я всегда в повестях одного и того же возраста, а описываемые мною события — это мир глазами собаки. Советую и вам иногда смотреть на мир собачьими глазами: может быть, это принесёт вам счастье.

В моих уже известных произведениях я описал дачу, которую Мама-Маша снимает на лето в деревне, — повесть называлась «Наши каникулы», наше с Витей — моим хозяином-семиклассником — путешествие в пансионат отдыха и то, как мы оттуда попали в волшебную страну, — повесть «Пират в волшебной стране». И третью повесть про Витину влюблённость и про то, как к этому относились в школе учителя, — повесть «Записки из-под парты». Об учителях я ещё буду писать обязательно, и скорее всего в сатирическом плане, потому что и нашему папе Пал Палычу, и нашей маме Маше, и мне, и Вите, и даже маленькому Витиному брату Костику, — словом, всем нам слишком тяжело даётся Витина школа. …Но не буду ворчать. Сразу перейду к делу.

Прошлым летом в оздоровительном пансионате Витя познакомился с замечательными ребятами — с американкой Хайди, с китаянкой Лайце, с индийцем Гурбахшем, с негритёнком Ате и даже с австралийкой Три Лепестка Чёрной Розы, — а вот совсем недавно Витя получил письмо как раз от австралийки, в котором она писала много столь интересного, что я посоветовал Вите не раздумывая ехать к ней в гости; посмотреть на неведомый заграничный мир и, конечно же, показать себя.

«Пиратыч, — закричал Витя, — а ты сам-то читал письмо Трех Лепестков Чёрной Розы? На-ка вот, прочти».

Я не торопясь убрал со стола диссертацию Пал Палыча — Витиного папы (её уже который раз возвращают для доработки, и он доверят мне пройтись по ней лапой мастера), развернул письмо и стал читать.

С первых же строк я понял, что если Витя поедет в гости к Трём Лепесткам Чёрной Розы, то, конечно же, я поеду с ним. Одном ему там просто нечего делать. В письме было следующее:

«Дорогие Витя и Пират! Мне очень нужна ваша помощь и ваш совет. Я с удовольствием вспоминаю, как в прошлом году мы все вместе сумели победить страшного дракона войны, а сегодня проблемы иные, реальные, но не менее важные. Я взяла на воспитание маленькую собачку Эвелинку и привезла её домой, но мои родители категорически против того, чтобы этот очаровательный пёс, вернее, эта очаровательная псинка жила у нас. У нас новая квартира — мы переехали из Австралии в Италию (папа здесь будет работать), — и в ней, в целой Италии, оказывается, нет места для нас с Эвелиной.

Я говорю для нас, потому что мы теперь неразделимы. Мы подружились. А разве можно выбросить друга, который смотрит на тебя и верит? А тут ещё объявили о собачьем конкурсе в очаровательном городе на побережье — Сенигаллии, и мы выезжаем туда с Эвочкой через месяц. Ведь если Эва заслужит какую-то награду, то, во-первых, она будет считаться участником общеевропейского собачьего Марша мира, а значит, полноправным членом общества, а во-вторых, наши родители не посмеют не пустить её в дом, к тому же мы заработаем деньги. К сожалению, у нас деньги и положение решают очень многое. Гораздо больше, чем доверчивый мокрый нос и симпатия. Не дай вам Бог построить такое же общество.

Я очень прошу вас приехать с Пиратом вместе, и мы, может быть, вместе с Пиратом (подчёркнуто Тремя Лепестками Чёрной Розы. — Пират) придумаем что-нибудь. Жить будем в Сенигаллии, на берегу моря в отеле «Масси» (здесь очаровательная хозяйка Элизабета, и к собакам относятся лучше, чем мои родители), Мой телефон…» И дальше был номер телефона нашей с Витей милой некогда австралийской, а теперь итальянской подружки.

Я восторженно тявкнул и отдал Вите письмо, и Витя побежал показывать его маме Маше. Из конверта, в котором лежало письмо, выпал ещё какой-то документ с огромным количеством печатей. Это было официальное приглашение Вите от Трех Лепестков Чёрной Розы посетить Итальянскую Республику.

В момент чтения письма мне показалось, что где-то запели «Аве Мария». А когда её поют, на мои собачьи глаза наворачиваются слезы. Я слушал её мысленно, но восторженно и самозабвенно.

А потом мы с Витей сидели в нашей комнате и прислушивались к разговору взрослых. Витя относительно к происходящему хладнокровно, а я с душевным трепетом. Не то чтобы я боялся, что мне придётся остаться. Просто, не помню уж при каких обстоятельствах, но совсем ещё щенком, я слышал, что нужны какие-то характеристики для поездки за границу. Где их берут — не знаю: то ли в комиссионном магазине, то ли ещё где-то, и сколько это стоит.

Сидя с Витей в комнате, я усёк что-то похожее от Пал Палыча. А потом услышал вдруг голос мамы Маши, с пафосом произнёсший: «Какое, милые, у нас тысячелетие на дворе?» Он успокоил меня. И очень скоро, уже по мерному воркотанию голосов из кухни, мы с Витей начали понимать, что в Италию нас отпустят двоих. Только Пал Палычу мамой Машей было дано указание узнать, как это можно побыстрее сделать.

В наше удивительное время это оказалось не так уж сложно. В особенности потому, что Мама-Маша и Пал Палыч в это время были как раз в отпуске и у них было много времени для того, чтобы заниматься нашими делами.

Сперва Пал Палыч двое суток стоял в какой-то очереди, для того чтобы узнать, как можно отправить ребёнка за границу, какие документы оформить, где и когда. Тщательно все записав, он по рассеянности забыл спросить про меня.

— Вечно ты забываешь самое главное, — сказала Мама-Маша и, прицепив меня к поводку, пошла узнавать сама.

Там, куда мы пришли, я держал себя так, словно я не обыкновенный фокс-крысолов, а стая разъярённых волков, охраняющих царицу, а Мама-Маша выступала не как обыкновенная дама, а как Нике Самофракийская, вышедшая из Музея античности.

Очередь расступилась, и через десять минут мы, уже узнав всё, что нам было нужно, медленно и мирно шли по бульвару.

На следующий день Пал Палыч отправился в другую очередь. Потом в третью, в четвёртую, в пятую…

Надо ли говорить, что по его стопам шли мы с мамой Машей и доделывали то, что он забыл или не успел.

На полпути к путешествию

Сначала мы, конечно, долго оформляли документы, а потом только стали собираться. Потому что глупо было бы поступать наоборот. Вдруг кто-то из нас не понравился бы чиновнику от выездного ведомства и нас бы не пустили!

Есть такая организация — Управление виз при Главной милиции города. Это управление находится при милиции, я уверен, потому что именно милиция должна помогать гражданам обновлённой России добиваться всего того, чего бы те ни захотели. В рамках закона, конечно.

Туда-то и отправился Пал Палыч с тем, чтобы взять там анкету, потом её заполнить, отнести назад и там уже на основании приглашения Трех Лепестков Чёрной Розы получить для Вити заграничный паспорт.

Я был почему-то уверен, что паспорт Вите не дадут: сказались долгие разговоры мамы Маши с соседями, да и возраст Вити паспорта, даже в моем собачьем сознании, не предполагал. Ведь я знал — паспорт выдают в четырнадцать лет. А Вите только двенадцать.

Но каково же было моё удивление, когда Витя всё-таки получил паспорт, и в нём было написано, что он едет в Италию, правда, с оговоркой — «в сопровождении».

Сопровождение это дядя Серёжа, друг нашего папы, между прочим профессор географии, который как раз и собирался туда в командировку, и мы примкнули к нему. Не знаю, как дядя Серёжа, а мы с Витей был очень рады. В каждом путешествии необходим свой Жак Паганель.

Теперь осталось только немного — найти спрятанные где-то у мамы Маши мои документы, потому что вдруг без них потеряюсь за границей или меня остановят на таможне, как же тогда быть?

Но все, как всегда, оказалось гораздо проще: к нам домой пришёл ветеринарный врач, осмотрел меня, на всякий случай сделал какой-то укол, от которого я два дня хотел спать, а Мама-Маша озабоченно щупала мой нос. Потом он пришёл опять, поставил в паспорт (у меня тоже есть паспорт, но постоянный и с рождения) печать, что я могу ехать куда угодно, получил, словно нечаянно, сто рублей и, самовольно выпив стоявшую на обеденном столе бутылку припасённой Пал Палычем водки, не спрятанной вовремя в холодильник, ушёл, а мы с Витей принялись плясать от счастья и носиться по квартире. выражая свою радость не очень корректно, но зато очень бурно.

«Надо же, — гавкали и кричали мы, — мы едем совершенно свободно в удивительную страну, в страну Ромула и Рема, Леонардо и Рафаэля, Венеции и Милана, Фельтринелли и Андреотти, комиссара Катаньи и Верди, Травиаты и Джульетты, Волонтери и Капулетти!» И уже с паспортами мы вместе с нашим папой пошли в кассу брать билеты.

А на улице возле самой кассы встретили дядю Серёжу, который вдруг, посмотрев на нас, сказал Пал Палычу:

— Слушай, старик, а почему ты не хочешь наследника отправить теплоходом? Это же интересней.

Я просто взвизгнул, Витя, по-моему, тоже, но молча, и от такой нашей реакции и папе, и дяде Серёже, и Вите, и мне стало совершенно ясно, что мы поплывём на теплоходе.

Я не буду рассказывать о том, как покупали билет дяде Серёже, Вите и мне, что, кому и сколько мы за это дали, скажу только, что неделю мы проходили, пробегали по каким-то очередям, не находя себе места, даже были в Итальянском консульстве, где какой-то болван с именем Пелагалли (в переводе «куриный живодёр») чуть было не отказал нам с Витей в визе, но на помощь пришёл дядя Серёжа. Он назвал синьора Пелагалли «папамолла», после чего тот покраснел и быстро-быстро подписал наши документы.

Что ж, первый урок пошёл на пользу. Мы узнали с Витей волшебные слова, с помощью которых можно будет решать в Италии сложные проблемы.

А здесь наконец проблемы кончились, и мы вздохнули, когда обнаружили себя в поезде, мчащемся в Одессу — оттуда отплывал наш корабль, — посмотрели друг на друга и рассмеялись. Нас даже не огорчило то, что, несмотря на название поезда — «Белая акация», в нём невероятно воняли уборные в обеих сторонах вагона. Наше купе было посередине, и мы открыли окна.

Дядя Серёжа вышел поговорить с проводником насчёт чая, а мы стали вспоминать, как нас провожали Мама-Маша, Пал Палыч и заметно уже подросший Витин младший брат Костя.

— Будь осторожен, Витенька, — говорила Мама-Маша сквозь слезы.

— Что ты, мать, учишь его, он взрослый мужчина, к тому же — «будь осторожен», «будь осторожен», — не насовсем же едет, в гости.

Тут Мама-Маша совсем заплакала, но уже сквозь смех.

— К тому же дети за границей взрослеют быстрее, — добавил подошедший к вагону дядя Серёжа, — и Виктор, глядя на них, поучится кое-чему. У них есть чему поучиться.

— Ты, Сереженька, ему всех денег не давай, — сказала Мама-Маша.

— Ну уж нет, получил сполна тот час же по прибытии в порт: быть мужчиной надо учиться не постепенно.

Я утвердительно гавкнул, а поезд дал прощальный гудок.

Потом мы долго махали руками и хвостом и, наконец, уселись в купе. Весь следующий день мы смотрели в окно, где видели мычащих коров, пасущихся овец и кудахтающих кур. Мы покупали на украинских станциях сливы, инжир, кукурузу и дыни, а на редких остановках я бегал под кустики, и мы ехали дальше.

Украина, когда мы проезжали её, показалась мне удивительно красивой, мягкой и доброй, как лето на даче, а совсем не чужой страной. Пользуясь случаем, мы старались набраться впечатлений.

В ночь накануне прибытия в Одессу мы почти не спали и все представляли себя на теплоходе.

Отчасти это было потому, что в купе не горел свет. Вероятно, победившая демократия в лице Министерства путей сообщения считала, что народ, хотя бы даже ив моем лице, может продолжать находиться в темноте…

А утром…

Наш поезд уже приближался к Одессе, как вдруг я увидел море. То есть, увидев его, я даже не понял, что это. Я же его никогда не видел из окна поезда, хотя в прошлом году и плавал по нему в лодке.

Дядя Серёжа решил нас немного просветить в географии. Эти взрослые всё-таки удивительные люди. Но надо отдать ему должное. слушать то, что он говорил, было полезно.

На Чёрном море, оказывается, кроме нашей, стоят такие страны, как Румыния, Болгария, Турция. Площадь моря четыреста двадцать две тысячи квадратных километров, самая большая его глубина не превышает путь больше двух километров. Ничего себе! Попробуй донырни. На западе и северо-западе берега у моря низкие, на востоке и юге к морю вплотную подступают горы, островов у него мало. Водится в нём рыба под названием хамса, ставрида, скумбрия и шпрот. Когда она только появится в магазинах? Хотя я помню её ещё щенком — она была в банках.

А тут неожиданно у самых рельсов появилась вода, да в таком количестве, что не было видно берегов, и дядя Серёжа прервал свою лекцию. Честное слово, захотелось даже писать стихи, хотя для собаки моего размаха это уже совсем не лезет ни в какой ошейник. Я, позабыв все правила приличия, выбежал из нашего купе и громко залаял.

— А билет у тебя есть, пёсик? — тотчас же спросил меня усатый дядя в железнодорожной форме, который как раз проходил по нашему вагону.

Я уже заметил, что к писателям и собакам железнодорожные служащие почему-то непременно обращаются на «ты».

Я немедленно закрыл пасть, спрятал язык и, перестав лаять, устремился в купе, но дядя пошёл за мной. Мой хозяин Витя торжественно предъявил контролёру билет, и тот ушёл разочарованный, снисходительно потрепав меня за ухом.

Но вообще в нашем вагоне, видимо, любили собак, потому что на остановках было много желающих погулять со мной, и я этому не противился, понимая, что, может быть, когда человек куда-то едет, к тому же отдыхать, он становится добрее. Как бы то ни было, неожиданная проверка билета настроения мне не испортила. Да и время пошло быстрее. Вскоре мы прикатили на вокзал, пахнущий, как все вокзалы на свете, железом и ещё чем-то.

Проводников вагона я не запомнил, хотя и приветливо с ними попрощался.

Утром от волнения мы сразу же помчались в порт, где стало известно, что наш теплоход отплывает только в пять часов вечера, и поэтому решено было посмотреть Одессу.

Жемчужина у моря

Одессу иногда называют «Морской жемчужиной». Но я так мечтал о морском путешествии, что на Одессу сперва не смотрел, ведь она, хотя и жемчужина у моря, но все же доступней, чем Италия, и поэтому меня, я надеюсь, вы не очень осудите. Да и когда мы проезжали по городу в такси, она показалась мне грязной.

Но дядя Серёжа сказал, что это не город грязный, а окно в машине, через которое я пытался что-то увидеть.

Поскольку дядя Серёжа профессор географии, то ему сам Бог велел рассказать нам про Одессу то, что, быть может, и полезно знать, но для путешественника, ищущего только впечатлений не пригодится никогда.

Но, может быть, моим читателям будет интересно узнать, что Одесса — это город свободный, хотя формально входящий в состав Украины, находится он на Чёрном море, на Крымском полуострове, он к тому же важный центр машиностроения, химической, нефтеперерабатывающей и кондитерской, что очень важно для нас с Витей, промышленности. Многие зарубежные фирмы считают за честь иметь дело с одесскими предпринимателями. Но конфет в магазинах не было. Зато в городе мы насчитали четырнадцать университетов и институтов, шесть театров и множество музеев; в годы Второй мировой войны фашисты хотели его разрушить, но город оборонялся семьдесят три дня и победил.

В центральной части Одессы, я это сам видел, действительно высится на холме волшебный мраморный ансамбль классических зданий с Потемкинской лестницей и памятником основателю Одессы Дюку Ришелье.

Мы там сфотографировались все вместе на этой лестнице возле памятника Дюку. Потом эта фотография пришла нам домой в Москву по почте.

А что мне понравилось в Одессе больше всего, так это то, что как раз из центральной её части, с любой ступени Потемкинской лестницы и даже от памятника Дюку было видно море, причал и наш теплоход, на котором нам предстояло отправиться в путешествие.

Буду справедлив, в Одессе очень много красивых женщин, повсюду звучит смех, а улицы превращены в торговые ряды. На одной из таких улиц я увидел двух дам: постарше и помоложе. С ними на поводке очаровательная собачка, которую они называли Козеттой.

«Итальянцы, — подумал я, — а вдруг мы поплывём вместе?»

Трап теплохода

Как и обещал на вокзале дядя Серёжа маме Маше, тотчас же по прибытии в порт Одесса он передал Вите деньги. Эти деньги назывались валютой. И были они совершенно не похожи на наши. То есть в общем-то такая же бумага — синяя, зелёная, но относились к ней почему-то лучше, чем к нашей. Я вспомнил, как мы её получали, и не получили бы, если бы не Мама-Маша. Она пошла к банковским чиновникам и убедила их, что обменять ребёнку деньги на поездку — это не значит подорвать экономическое могущество государства.

И валюту мы получили. Я вилял хвостом, потому что обаяние — это форма выражения щедрости.

Когда мы выходили из банка, какой-то банковский работник проворчал:

— Депутатам валюты не хватает, а тут собак возят.

Я не успел его облаять, как меня увела Мама-Маша. …Ну, это дело прошлое, а сейчас мы уже были на полпути к путешествию.

В порту пахло стеклом, бетоном, паспортами и контрабандой. Я прикинул, что, вероятно, мог бы работать даже и таможне. У меня ведь нюх-то какой! Не раскрывая чемодан, я скажу вам, сколько и чего там лежит. А что деньги не пахнут — это ерунда. Ещё как пахнут! И стыдно мне говорить, но пахнут вкусно.

Таможенники работали халтурно. Это я сразу понял и, позабыв все правила приличия, стал носиться по огромному залу порта. Наши билеты и документы оформлялись невероятно долго, я даже успел пролезть за ограду к огромному теплоходу, минуя паспортный и таможенный контроль.

— Пиратка, — кричал мне Витя, — мы же ещё здесь!

Но наконец мы втроём — дядя Серёжа, Витя и я оказались в зале поменьше, где у стоек молодые люди в серых формах должны осматривать наши вещи. У меня, честно говоря, кроме ошейника, никаких вещей не было, но я беспокоился, а вдруг мой ошейник тоже облагается таможенной пошлиной, или его нельзя вывозить в другие страны, или он какой-нибудь секретный. Но нет, таможенник расписался в какой-то бумаге, которую дал ему дядя Серёжа, потом поднял меня, погладил, незаметно, как ему показалось, ощупал, поставил куда-то зачем-то печать, и мы проследовали дальше.

ПО залу в это время прошёл военный в зелёной фуражке, и я подумал, что он будет ругаться, увидев собаку, но он был чем-то озабочен и прошёл мимо.

Потом мы попали ещё в один зал, где пограничники посмотрели наши паспорта. Когда пограничник смотрел документ, удостоверяющий мою личность, я даже привстал на задние лапы. Но эта процедура заняла полминуты: вероятно, здесь уже нашёл своё место афоризм, что «за границу не выпускают, выпускают из тюрьмы».

Потом мы вышли на огромную асфальтированную площадку перед теплоходом.

Здесь уже даже мне не захотелось лаять, такое величественное зрелище открылось передо мной. Здесь стоял он… наш теплоход. Он был ещё достаточно далеко от меня, и я мог рассмотреть его целиком.

Он был похож на огромное блюдо с тортом.

У него было имя.

Он назывался «Дмитрий Шостакович» — в честь замечательного русского композитора.

На нем покачивался флаг нашей страны и ещё какой-то маленький флажок — белый с красным, похожий на польский на носу.

Мы медленно пошли к теплоходу. Я даже себе не представлял, что он такой громадный. Какие-то люди сновали у причала возле огромных железных быков, к которым крепится толстенными канатами теплоход. Я шёл рядом с Витей и чихал от счастья.

Мой хвост лучше всяких слов говорил о том восторге, который я испытывал.

И вот мы подошли наконец к трап — это такая лестница, которая связывает причал с теплоходом. Она немного раскачивалась, и я в последний раз за этот ближайший месяц оглянулся на родной порт. Впереди была неизвестность. Но я смело шагнул навстречу приключениям. Витя подхватил меня на руки, и дядя Серёжа первым прошёл вперёд в коричневую пасть входного люка.

Корабль по-итальянски называется «трагетто»

Едва мы устроились в каюте, а это была просторная комната — в четыре раза больше, чем купе в поезде, — с иллюминатором, столиком, душем, но всё-таки всего лишь каюта, как Витя с дядей Серёжей отправились на верхнюю палубу, как они заявили, оглядеться, и я тоже побежал за ними — прокладывать след, чтобы при случае знать, где ресторан, или бар, или кинотеатр, или спортзал, или парикмахерская, бассейн, магазин, кафе, может быть, даже метро или аэропорт, или что там ещё может нам вдруг понадобиться.

Но что мне больше всего понравилось, никто не сделал мне никакого замечания, даже тогда, когда я стал лаем помогать матросам «отдавать концы» или, также лаем, объяснять капитану, как поднимать на мачте флажок отхода, или когда я просто знакомился с остальными пассажирами. Мне было очень приятно попасть в этот новый для себя мир, где чувствовал себя полноправно и уютно.

Дядя Серёжа, как маститый географ, объяснял Вите назначение некоторых навигационных приборов, которые стояли на палубе теплохода, но мне от этого стало ужасно скучно, и, постояв уныло возле них, я опять отправился на самостоятельную прогулку и в этот самый момент услышал вдруг страшный рёв.

Сперва я подумал, что на нашем теплоходе везут диких зверей, а потом понял, ведь это сам теплоход так громко разводил пары: я уж забыл совсем, что мы должны плыть.

В тот же момент я оказался у правого борта и увидел, что расстояние от корабля до причала уже такое, что и не перепрыгнешь.

На берегу находилось множество провожающих да и просто прохожих. Они махали руками, платками и шляпами. И мне ничего не оставалось, как тоже начать махать хвостом, но потом я раздумал это делать. Ещё решат, что я рад, что уезжаю.

— Пиратка, — услышал я голос Вити, — пойдём в бар, выпьем пепси-колы.

Надо же, как быстро адаптировался в этом необычном мире мой хозяин. Но красиво жить не запретишь. Пепси-колу я пить не люблю, хотя с удовольствием пошёл с Витей и дядей Серёжей в бар. Там мне налили простой воды, которую я из блюдца вылакал нервно всю.

Да, мы отправились в бар чинно и весело, держась за руки, как настоящие моряки.

Она

Войдя в бар, я забыл обо все на свете. И о Москве, и о себе, и даже о маме Маше. Я никогда не испытывал ничего подобного.

Там сидела она! Я её уже видел в Одессе: помните, возле Потемкинской лестницы!

Она была такая красивая, что я даже присел. А ведь я — советский пёс, в котором с рождения воспитывали сдержанность.

Она была маленькой, белой, с чёрными глазами и сидела на коленях у девочки, имя которой я с первого раза не запомнил. Девочку звали Карола. Её я тоже видел. И её маму. Маму звали Грация, что в переводе значит синьора Спасибо.

Я подошёл к девочке и галантно шаркнул лапами.

Девочка улыбнулась и заговорила, как я предполагал ещё в Одессе, на итальянском языке.

— Сальве, — сказала она, — коме ста?

Я смутился, но на помощь пришёл дядя Серёжа, знавший, как и его великий предшественник Паганель, все языки, в том числе и итальянский.

— Бон джорно, синьорина, соно феличе ди коношерла.

И это означало: рад с вами познакомиться.

Конечно же рад, и я ужасно рад с ним познакомиться. Я не отрываясь смотрел на собачку. Она попросилась на пол, и мы стояли теперь рядом и обнюхивали друг друга.

— Бон джорно, — тихо произнёс я, чтобы хоть отчасти как-то снять языковой барьер. Такая мелочь, а может помешать вспыхнувшему вдруг чувству симпатии.

— Здравствуйте, — сказала она, — но не беспокойтесь, если вам трудно говорить по-итальянски, давайте говорить по-французски или по-русски. Меня зовут Козетта. В переводе на русский это означает «Штучка».

— Пират, — представился я. — Флибустьер по-вашему. — И на всякий случай почему-то добавил: — В нашей стране каждая собака объясняется на двух-трех языках.

Воцарилось молчание, потому что я совершенно забыл, что говорят в таких случаях даме сразу после знакомства.

— Может быть, поднимемся на палубу? — предложила Козетта. — Признаться, я не любительница баров.

Я согласился.

И, оглянувшись на своих хозяев, мы побежали наверх.

Наш теплоход был уже далеко от берега, и, стоя на верхней палубе с Козеттой, я наслаждался и вкусным морским воздухом, и тем, что я в путешествии, и тем, что живу на этом замечательном свете.

— А вы знаете, как по-итальянски будет «корабль»? — спросила Козетта.

Черт, надо было посмотреть в словаре! Конечно, не знаю.

— Увы, — развёл я ушами.

— Трагетто, — сказала она и снова улыбнулась, — Смотрите, во-о-он ваш родной порт. А я живу далеко, в Италии, мы здесь, у вас, были в гостях.

— А мы едем в гости, вернее, участвовать в собачьей выставке, — сказал я.

— Вот как? Я тоже…

В этот момент теплоход дал длинный гудок, развернулся и устремился в открытое море, а мыс Козеттой ещё долго провожали взглядом мерцающую точку Одесского маяка.

Закат

Это невероятно, но мы плывём в Европу. Мне даже вспомнилось стихотворение:

Я прочитал его Козетте, и хотя она, наверное, как многие очаровательные, столь милые нам дамы, ничего не понимает в стихах, хотя и вздыхает, слушая их, но она вдруг перестала махать хвостом и показала мне на горизонт. Туда, за корму теплохода, — кажется, что это невероятно далеко, — заходило солнце. Вот золотой его диск коснулся воды, и тотчас же она стала похожей на малиновое варенье, я даже почувствовал его вкус и облизнулся, потом вода проглотила солнце до половины, и я удивился:

— Куда это заходит солнце?

Вопрос был уместен, потому что казалось, солнце заходит ближе горизонта.

— Ой как интересно! — воскликнула Козетта.

Мы не отрываясь смотрели на закат.

— А вы знаете, — сказала Козетта, — я часто смотрю на закат, потому что кто-то мне рассказывал, что в тот миг, когда солнце исчезает за горизонтом, можно наблюдать необычное явление — зелёный луч. И, говорят, это к счастью. А нам, собакам, так не хватает его порой.

Несмотря на то, что я был знаком со своей пассией всего полчаса, я отважился и лизнул Козетту в щеку.

Она словно бы очнулась и попросила:

— Проводите меня, пожалуйста, на нижнюю палубу в бар, я думаю, моя госпожа и её мама уже заждались меня.

— И мой хозяин тоже.

И мы побежали вниз.

А навстречу нам шёл человек в белом форменном кителе, очень солидный.

Это был помощник капитана, и звали его Александр Васильевич. Он был очень серьёзным.

Он нёс куда-то какие-то бумаги, но о них не думал, потому что шёл не один, а с такой красивой и обаятельной дамой, что я невольно вспомнил маму Машу.

Даму он называл Наташенькой, был к ней, судя по его жестам, неравнодушен, готовый выполнять её капризы, а она, в свою очередь, на него не обращала внимания, потому что несла в руках удивительную собаку. Она несла её так, как носят свёрнутый в трубочку ковёр.

Я сперва даже не понял, что это она несёт собаку, думал, какой-то чёрный продолговатый предмет, но предмет ворчал и ругался, а она успокаивала его и, едва поспевая за помощником капитана, называла себя в третьем лице:

— Ну Троллик, ну послушайся свою мамочку.

Троллик между тем, не обращая ни на кого внимания, продолжал ворчать, и я чувствовал, что с языка его вот-вот сорвётся какое-то слово, которое неприлично слушать дамскому уху, но, вероятно, увидев меня и Козетту, он сдержался.

А тут и помощник капитана увидел нас с Козеттой и сказал:

— Вот вы, собаки, даже не представляете себе, что плывёте в Европы, а между тем вас, господин, — он обратился ко мне, — надо продезинфицировать, если вы, конечно, хотите ступить лапами в портовые города, в которые будет заходить наш теплоход.

Я пробурчал что-то вроде того, что сперва провожу даму в бар, а потом только буду к услугам помощника капитана.

И прошествовал в бар.

Проводив Козетту и передав её с лап на руки хозяйке, я вернулся, повинуясь долгу и данному слову, однако раздосадованный, готовый ко всему, но оказалось, что никаких прививок и уколов мне делать не собираются, а только всеми четырьмя лапами судовой врач — доктор Черви — опустил меня в какую-то жидкость, тотчас же протёр их и опустил меня на пол, потом сделал пометку в толстой книге. Затем, видя, что я в недоумении, пояснил:

— Ваша пассия Козетта и ваш соотечественник Тролль тоже прошли эту процедуру, так что не обижайтесь, обычные формальности.

Ну что ж, коли так. И я побежал к Вите, вовсе не намереваясь рассказывать ему об этой странной и даже немного неприятной формальности.

И он, и дядя Серёжа сибаритствовали в каюте. Дядя Серёжа лёжа читал «Юридическую газету», Витя смотрел в иллюминатор, а тут по репродуктору объявили ужин. И мы втроём отправились в ресторан. Я вёл своих спутников, потому что уже знал, где он находится: на средней палубе.

У двери я чуть помедлил, думая, пустят меня туда или нет, но, видя благосклонные улыбки официантов и услышав ворчание Тролля, устроившегося возле своей восхитительной хозяйки, восседавшей за самым уютным столиком в ресторане, спокойно вошёл в зал.

Милейшая метрдотель по имени Валечка посадила нас возле громадного окна, за тем же самым столиком, где сидели Тролль и Козетта, так что можно было есть, плыть и смотреть на море одновременно. Но смотреть особенно уже было не на что, зашедшее солнце принесло с собой ночь.

Я смотрел на Каролу, хозяйку Козетты, её маму, синьору Грацию и, конечно, на собачку.

В ресторане играла музыка, а бары работали до трех утра, но ни дядя Серёжа, ни Витя, ни я не пожелали в это вечер развлекаться. Мы вернулись в каюту и, раздевшись и не раздевшись, бухнулись спать, чтобы завтра увидеть нечто.

Я выскочил из бассейна

Утром я проснулся в абсолютной темноте (иллюминатор был закрыт плотной шторой) и вообразил, что я на даче. Потом я, конечно, вспомнил, где я, но сперва… отчего это я подумал, что я на даче? И вдруг понял: во второй раз из репродуктора донёсся крик петуха. Очень интересно, вот здесь, оказывается, каким образом будят.

Но Витя и дядя Серёжа не шевелились, тогда я громко залаял, но преждевременно, потому что из репродуктора шесть раз (на шести языках: английском, французском, русском, итальянском, испанском, греческом) вежливо попросили прийти в ресторан на завтрак. Мы быстренько оделись и на завтрак пришли, но было уже так жарко и так солнечно, что хотелось не есть, а купаться.

После завтрака все побежали на корму загорать, и я тоже. И мне ужасно хотелось, так же, как и всем, купаться в бассейне, который тоже был на корме. Сам бы я не решился — несмотря на полную свободу нравов, я ведь всё-таки не забывал, что оставался собакой, — но выкупаться мне все же удалось.

— Пёсик, иди к нам! — закричали какие-то люди из бассейна, и тотчас же чьи-то сообразительные руки бросили меня в воду.

Я выплыл, но боже мой, такой солёной воды я никогда не видел! В нашей реке вода совсем не солёная. А уж про ванную я и не говорю. Да и в море, в котором я купался в прошлом году, она была не такой.

— Морская водичка, — с сильным акцентом сказал тот, кто меня бросил, потом он подхватил меня и попросил: — Скажи дяде «бон жур».

А тут и Витя оказался рядом.

Дядя Серёжа не купался и не загорал, он писал какие-то свои бумаги в каюте или баре и частенько повторял: «Это вы развлекаетесь, а мне выступать на симпозиуме по географии».

Мы ему не мешали, в самом деле — занят человек. Хотя и было его немножко жалко.

И вдруг по репродуктору передали: «Дамы и господа, мы проплываем пролив Босфор, над теплоходом вы видите мост, соединяющий Европу и Азию, Чёрное и Мраморное моря». И все стали выскакивать из бассейна так быстро, как будто в бассейне вдруг появилась акула.

Я не был ни дамой, ни господином, но тоже устремился за всеми на верхнюю палубу и обалдел, увидев с двух сторон нашего теплохода удивительно красивый мир. Он был ясен, близок, но недосягаем. Он был похож на объёмную фотографию или, скорее, на голографию.

Пассажиры, затаив дыхание, смотрели, как наш теплоход проходит под мостом, и, кажется, в один момент выдохнули какое-то приветствие. Оно было произнесено на разных языках, но в едином порыве.

Чёрный продолговатый пёс Тролль стоял рядом в своём словно бы смокинге и торжественно молчал. …Я и не заметил, что наш теплоход давно уже выбросил флажок входа в чужой порт, поднял зелёный флаг Турции с полумесяцем (таковы традиции) и причаливает к берегу, по которому можно будет побегать.

Невероятный мир назывался Стамбул. Теплоход пришвартовался…

И тут снова начались обычные для любого порта мира формальности: таможня, пограничники, жулики…

Выйдя в город Стамбул, мы с Витей решили, что попали на большой рынок, где продавалось все. Но такие рынки теперь есть в Москве, а нам хотелось экзотики. Мы пошли пешком по городу и, честно говоря, заблудились. Сперва нас нёс поток туристов с нашего корабля, а потом он стал редеть, рассасываясь, видимо, в торговых рядах и магазинах до тех пор, пока мы не остались одни перед входом в узенькую, но какую-то невероятно длинную улицу со множеством магазинчиков и лавочек на ней.

Мы с Витей не очень любим ходить по магазинам, но тут было что посмотреть. К тому же впервые в жизни я нюхал заграничный воздух. Дядя Серёжа шёл с нами и своим резким, но монотонным голосом просвещал нас в плане географии.

— Стамбул, — говорил он, — крупнейший город, торгово-финансовый и промышленный центр Турции. Порт, — добавил он.

И мы улыбнулись. Ещё бы! Ведь мы приплыли сюда на теплоходе.

В Стамбуле живут около трех миллионов жителей. Это первый порт Турции по импорту, второй по экспорту, мировой центр по выделыванию кож. В городе имеются три университета, национальные и страховые общества и банки, музеи турецкого и исламского искусства. Стамбул разделён на две части — европейскую и азиатскую, называемую Скутари, — заливом Золотой Рог, через который переброшен мост. Стамбул был когда-то столицей Римской и Османской империй, о чём свидетельствует невероятное чудо света — храм Святой Софии, где мы, конечно же, побывали. Там надо было снимать обувь. Но мне снимать было нечего. Я поговорил с Аллахом, что называется, из шкуры собаки.

Я заметил, что в Стамбуле нет ни одной собаки, а на улицах там хотя и очень красиво, но грязновато.

Мы гуляли по городу до вечера. Видели медведя на поводке. Ночью мечети осветились разноцветными огнями, заиграла таинственная восточная музыка, и мир, куда мы попали, показался волшебным, как в сказке о лампе Алладина, которую когда-то много лет назад читала нам Мама-Маша.

Посмотрев город основательно, насколько это было возможно, мы купили подарки маме Маше, Пал Палычу, маленькому Костику, Вите и мне. Я получил кожаный ошейник и пачку собачьего шоколада.

Это было удивительно и непривычно: мне — есть собачий шоколад. Однако подарки не обсуждают.

Мы вернулись на корабль, где я встретил Козетту и рассказал ей о Турции. Она не выходила на берег. Её хозяйка Карола играла с ребятами на борту и не пустила собачку. А её мама синьора Грация вообще не любит пеших прогулок. И мне вдруг стало стыдно, ведь я же мог попросить Витю взять Козетту с собой.

Но тут я вдруг почувствовал, что страшно устал, поэтому тотчас же заснул и проспал до самого завтрашнего «кукареку».

Во сне мне приснилось, что Тролль, который тоже не выходил на берег, уж слишком разлюбезничался в моё отсутствие с Козеттой.

Ночные развлечения

На следующий день утром мы снова пошли гулять по городу и попали на золотой рынок. Это такая длинная улица, где продаются только изделия из золота. Но я не особенно удивился, я уже встречал нечто подобное. У одной знакомой мамы Маши такая квартира. Только что вооружённых полицейских там нет, а так очень даже похоже.

К обеду мы были уже снова на борту. После необходимых формальностей, на которые перестаёшь обращать внимание после увиденного, мы отбыли в сторону другого порта — Афин. …Но Стамбул навсегда остался в моей памяти. Это хотя и Турция, но первая заграница в моей жизни.

Я стоял на палубе, когда ко мне подошла Козетта и словно бы в оправдание, что она не была в Стамбуле, стала рассказывать о Сиракузах, где она была со своей хозяйкой и её мамой.

Я слышал про Сиракузы — это родина Архимеда, великого математика древности.

Сиракузы — это Италия, хотя я почему-то всегда считал, и не без основания, Архимеда греком.

Разговор с Козеттой прервало сообщение о том, что нас ждут в ресторане. И мы побежали перекусить.

Обед протёк быстро, после него мы отдыхали, а вот после ужина начались удивительные развлечения, о которых хотелось бы рассказать поподробней.

Да, ещё забыл, перед ужином я взбежал на верхнюю палубу снова посмотреть зелёный луч и снова увидел на палубе Козетту.

Она печально, так же печально, как и вчера, смотрела на солнце. Я не подошёл к ней, потому что знал: бывают минуты, когда хочется побыть одному.

А после ужина на наш теплоход упало веселье. Весь теплоход был возбуждён Стамбулом, отдохнул после обеда и теперь в преддверии Афин и Греции развлекался. Что же это были за развлечения!..

Помощник капитана Александр Васильевич пел старинные русские романсы, официантки Лена, Нина и Марина исполняли удивительно изящные танцы, бармены Володя и Игорь оказались чечеточниками, а администратор ресторана Валя — фокусницей. Это был концерт, но это было только одно развлечение. Кроме того, в подсвеченной цветными огнями воде бассейна было устроено ночное купание под эксцентрическую музыку, в красном баре показывали видеофильм из жизни мафии, в голубой гостиной — кинофильм о жизни животных, который я немного посмотрел.

Я появлялся везде и все вынюхивал, я обегал пять баров и ресторан, я побывал в сауне и покрутился возле бассейна, я был в массажной и библиотеке, где, заметил, было не много книг. Видимо, большое количество книг создавало бы туристам путаную ауру.

Я был на пляжной палубе и в солярии, забежал в душевую и ванную, посетил имевшиеся на борту кафе и медпункт, курительную и экскурсионное бюро, игротеку, лекционный зал, где читали в этот вечер стихи, джаз-зал и сувенирный киоск.

Я не забежал только в банк, потому что он был закрыт и работал только по утрам.

Я делал все что угодно и только в дном не мог себе признаться, что по всему теплоходу ищу Козетту. А может быть, её укачало и она спит в своей каюте?

Я побежал к её дверям. Но каюта была заперта, хозяйку её я видел только что в голубой гостиной, она танцевала с дядей Серёжей, а её мама— с помощником капитана.

Из каюты не доносилось ни звука, и не было ощущения, что там кто-то есть.

Вдруг я вспомнил, что два часа назад я оставил Козетту на верхней палубе перед гаснущим закатом. Неужели она все ещё там?..

Она была там…

Когда я поднялся на палубу, то с неудовольствием увидел там кроме томной Козетты ещё и циничного Тролля. Он мне вообще-то безразличен. Как говорится обнюхались и разошлись, но дело все в том, что я уже стал признаваться самому себе, что Козетта мне очень нравится.

И, как всякий влюблённый, я видел опасность там, где её не было и в помине, поэтому, увы… ревновал к Троллю.

Хотя, если посмотреть на вещи трезво, то зачем женоненавистнику Троллю моя возлюбленная? Не нужна…

Может быть, поэтому, увидев меня, он, лениво зевнув, пошёл спать.

— Козетта, что с вами? — спросил я, подходя. — Весь теплоход веселится.

Она не ответила, только махнула хвостом.

— Глядите, какая луна, — сказала она, показывая на луну и лунную дорожку, которая была обращена прямо к ней. Луна светила удивительно ярко и освещала флажок, который я до этого никогда не видел. На нем были изображены какие-то полосы.

Я снова лизнул Козетту в щеку. Потом мы молча постояли, и я предложил ей спуститься в бар. Она согласилась. В баре мы увидели Витю и дядю Серёжу.

— А что это за флаг? — спросил я Витю, вспомнив полосы.

Витя не знал и спросил об этом дядю Серёжу.

— А где ты такой видел? — в свою очередь поинтересовался дядя Серёжа, который знал всегда все и обо всём.

— Висит на мачте, — сказал я.

Дядя Серёжа подошёл к помощнику капитана Александру Васильевичу, тому, который только что пел романсы, и о чём-то его спросил. Тот кивнул. И принялся что-то объяснять.

Дядя Серёжа взял микрофон и сказал на весь зал:

— На теплоходе только что успешно проведена сложная операция. Больная девочка теперь чувствует себя лучше. Она в медпункте на верхней палубе. Позвольте мне для неё сыграть на рояле «Лунную сонату» Бетховена.

Вот оно как бывает: оказывается, в этом плавучем мире бывают для кого-то и грустные моменты.

И мы вдвоём побежали навестить больную девочку. За нами пошли Козеттина хозяйка Карола и мой хозяин Витя. В сувенирном киоске они купили для неё живых цветов.

В тревоге принимали участие…

Ночью мне не спалось. Я ворочался и так и сяк, пока не обнаружил, что наш теплоход стоит, только слегка покачиваясь.

Машины его не работали. В коридоре кто-то топал ногами.

Я осторожно приоткрыл дверь каюты и бесшумно выскользнул наружу.

Выскользнул и тотчас же был сбит с ног десятком ног бегущих матросов в тельняшках.

«Что случилось? — удивился я. — Может быть, на корабле бунт? Тогда я знаю, что делать».

Но никто мне ответа не давал, а все куда-то продолжали бежать.

«Тревога, тревога, — вдруг включился репродуктор, — срубить съёмные леера. Закрепить гак плот-балки в скобе плота. Отдать глаголь-гак и гидростата…»

Почему-то я не испугался. Я спокойно зашёл в нашу каюту и стал доставать из-под кроватей, на которых спали дядя Серёжа и Витя, спасательные пояса.

До их пробуждения примерил и один, и второй. Оба мне не подошли. А как же тогда я спасусь, а Козетта, а Тролль? Она дама, он философ, а я писатель, но ведь мы — собаки, а собак, как известно, не спасают.

Я попытался всё-таки надеть на себя пояс. Потом оседлал его верхом. И уже собрался звонить Козетте, чтобы предупредить её об опасности, как вдруг снова включился репродуктор:

«Отбой учебной тревоги».

А дальше репродуктор поведал странную вещь: он передал длинный список участников и организаторов этого, как выяснилось, обязательного судового мероприятия.

В тревоге принимал участие даже сам капитан. Но, в сущности, я и не сомневался в том, что в случае чего все матросы спасутся. Вопрос стоял — спасутся ли пассажиры?

Все угомонились, но спать уже не хотелось вовсе.

Я прикинул, что до утреннего «кукареку» ещё часа два, и решил выйти на верхнюю палубу — подышать морским воздухом.

Мраморное море

Какой, доложу я вам, вид открывается с верхней палубы! С трех сторон плескалось море ярко-красного цвета, а впереди виднелась полоска синей земли.

На ярко-красных волнах мерцали голубые мраморные прожилки. Не потому ли море это называется Мраморным? Вчера дядя Серёжа что-то рассказывал про него. Дай Бог памяти… Ага!

Омывает это море берега Турции, выплыть из него в Европу можно только через пролив Босфор.

Это море меньше, чем Чёрное, площадь его двенадцать тысяч квадратных километров, а самая большая глубина — тысяча триста метров. В нем находятся Мраморные и Принцевы острова. Это очень важное море. Я уже говорил — оно соединяет Европу и Азию.

Словно понимая всю важность этого моря, над нашим теплоходом появились чайки. Я проследил за полётом одной из них. И мой взор остановился на быстро приближавшейся к нам точке. Точка эта выросла и превратилась в крошечный пароходик, который быстро-быстро причалил к нашему гиганту.

Пароходик был греческий с обилием букв E и Y в названии, с него соскочил человек в чёрной бороде и немедленно поднялся на капитанский мостик.

«Лоцман на борту», — прозвучало в репродукторе, и я понял: для того, чтобы нашему теплоходу пройти через пролив Дарданеллы, ему необходим проводник.

Наш теплоход двинулся, заработали его машины.

Я ещё побыл немного на палубе, посмотрел, как мы красиво идём по проливу, и, сладко зевнув, побежал к своим.

В Греции есть все

После третьего «кукареку» мы все наконец проснулись.

Теплоход наш стоял возле пристани в Пирее. Так называется этот огромный Афинский порт.

Едва после завтрака мы сошли с трапа, чтобы побродить по этой земле древних Богов, как дядя Серёжа снова затеял свою очередную лекцию. Это было, надо отдать ему справедливость, интересно.

— Афины, — говорил он, — столица Греции, и находится она на полуострове Аттика…

В этом городе живёт около миллиона жителей, и ходить по нему оттого уже страшно, что он слишком древний для восприятия. Он видел все, и даже таких собачек, как я.

Если я вам скажу, что в этом городе сосредоточены все виды промышленности, лучшие университеты мира, музеи и театры, — это будет тривиально и банально.

Это — Акрополь с Парфеноном.

И когда на нашей планете ещё не было ничего построено — ни Кремля, ни Эйфелевой башни, ни памятников Петру Великому в Санкт-Петербурге и Франциску Ассизскому, ни даже Автова и Черемушек, — здесь уже высились храмы Зевса и Нике.

Вдумайтесь! Тринадцатый век до нашей эры, а Афины уже были государством.

Мимо вот так, запросто, плавал Одиссей.

Я посмотрел по судовой карте: он плавал отсюда в Италию (тогда она была неведомой землёй), встречал Полифема, одноглазого циклопа.

Я спросил синьору Грацию, есть ли циклопы в Италии.

Она ответила, что Одиссей, вероятно, убил последнего.

Но я думаю, что не Одиссей извёл циклопов. Их извели американцы, понастроившие свои военные базы как раз там, где жили эти милые мифологические создания. …А вы знаете, что маслин на свете существует около трехсот сортов? Я ими объелся. Они мне казались мясными, как сосиски.

Я даже не мог себе представить, что на свете бывают города такие красивые, как этот греческий порт.

Мы стояли в нём, подняв сине-бело-полосатый с крестом флаг.

А потом я просто вне себя принялся носиться по набережной, пока Витя делал вид, что ему за меня стыдно и он бы на моем месте так не носился.

Наконец, он позвал меня, и мы все вместе, с дядей Серёжей, Троллем и Наташей, отправились осматривать город.

Собственно, город начинался прямо с порта. Можно было его осматривать из окна автобуса или взять такси, а можно было проехаться на фаэтоне — это такая лошадь с фургоном, — но мы предпочли прогулку.

Да и валюту надо было приберечь на что-то другое. А впрочем, на что ещё нужны эти деньги, как не на то, чтобы видеть что-то новое в этом мире…

На улице пахло грецкими орехами, мылом, духами, морем, маслом и сливами.

— А ты знаешь, псуленька, — спросил Витя, — что в этом городе жил Архимед?

«По-моему, он всё-таки жил в Сиракузах, — решил я про себя, памятуя разговор с Козеттой, — а здесь жил Аристотель». Но не стал спорить.

Я просто вилял хвостом, и мы отправились в древнюю часть города, как настоящие иностранцы, обвешанные фотоаппаратами, радостные и полные впечатлений.

Одно омрачало мою радость. Козетту опять не пустили с нами на прогулку.

Ну ничего, сегодня после прогулки и завтра мы целый день будем плыть, а я намереваюсь бродить по палубе и вдоволь наговорюсь с Козеттой.

Праздник Нептуна

Я бы не назвал Эгейское море самостоятельным, это часть Средиземного между Балканским полуостровом, Малой Азией и островом Крит, но дядя Серёжа педант, как все географы, и он утверждает, что это самостоятельное море.

Если так, то даже лучше: я посмотрю в этом путешествии не пять, а шесть морей…

Площадь его сто девяносто одна тысяча километров и два с половиной километра самая большая глубина. Туда уже не донырнет даже продолговатый Тролль.

Мой милый хозяин Витя взял меня за задние ноги и потащил купаться в бассейне и загорать на палубе.

В бассейне я купаться на этот раз не стал, зато понежился на солнышке вволю. Ещё бы: рядом со мной пригрелась Козетта, и нам было, по-моему, очень хорошо вместе.

Карола ушла в дискотеку и оставила Козетту на попечении Вити, так что Витя наблюдал теперь за нами двоими. Но уверяю вас, зря: нам совершенно не хотелось безобразничать, а так хорошо было лежать и мечтать под теперь уже почти экваториальным солнцем.

— Пиратка, — спросил меня дядя Серёжа, — а ты не боишься так близко общаться с иностранной дамой?

Я завилял хвостом.

Мне даже в голову не пришло, что Козетта иностранка. Мне очень бы хотелось, чтобы нашему Вите её вдруг подарили, и тогда мы жили бы все вместе. …Только в России ей. как и многим собакам, придётся ходить на поводке…

Так мы валялись, смотрели на волны, которые бьются о борт нашего теплохода, и улыбались друг другу.

И вдруг… Уверяю вас, это «вдруг» далеко не последнее в нашем путешествии. Так вот, «и вдруг» прямо на купающихся и загорающих из моря, через борт, протянув свои невероятные щупальца, стало вылезать страшное чудовище.

Одно мгновение мне дала судьба, чтобы спасти Козетту и всех пассажиров.

Я заслонил собой итальянскую йоркширтерьершу, ощерился и смело выступил вперёд. Пусть он проглотит, этот осьминог, лучше меня.

Черт! В нас, собаках, вдруг проявляется удивительное самопожертвование!

Но осьминог глотать меня не стал, более того, заговорил человеческим голосом боцмана Коли:

— Пиратик, здравствуй, — и протянул мне сразу три своих щупальца.

Я их обнюхал и обнаружил, что они сделаны из резины.

А осьминог выпрямился во весь человеческий рост и обратился к пассажирам сперва по-русски, а потом, насколько я могу судить, по-английски, по-французски и по-итальянски. Греческого и испанского, как я понимаю, осьминог не знал.

Он сообщил, что сегодня в семь часов вечера в ресторанном зале будет проходить капитанский ужин и что все туда приглашаются.

Я восторженно залаял, а Козетта меня поддержала.

А осьминог стал придумывать забавные игры, викторины и так развлекал нас до самого обеда.

На всякий случай я не отходил от Козетты — был хороший повод — и был кавалером до конца.

Витя выиграл все призы, а дядя Серёжа сел играть в шахматы с каким-то толстым греком. Я ещё подумал, а не он ли в своё время «ехал через реку»…

Подошедший ко мне Тролль спросил то же самое.

Я понюхал пластмассовые фигурки, несколько «нюхов» уделил даже чёрной королеве. После чего незаметно, чтобы никто не видел, пожал своими собачьими плечами.

Мисс Круиз

День развлечений прошёл весело, и никто не захотел идти на полдник есть консервированное киви. Все снова пошли на палубу, и вдруг я увидел волны. Но не в море, а в бассейне, и почти тотчас же раздался голос из репродуктора, что пребывать на палубе больше не рекомендуется и что все приглашаются в красный зал на просмотр какого-то очень смешного фильма.

Но палуба не опустела, потому что всем нам хотелось ещё побыть на свежем воздухе.

Тогда на палубу поднялся сам капитан в белом кителе, расшитом золотом, и теперь уже настойчиво предложил всем идти смотреть фильм.

Я было подбежал к нему, чтобы спросить, почему, но вдруг поскользнулся, и меня понесло к борту, и я бы, наверное, упал в море, проскочив сквозь штакетник (не знаю, как это называется по-морскому), огораживающий палубу, если бы меня не подхватил какой-то матрос.

— Первая ласточка, — сказал капитан, показывая на облако.

Все посмотрели туда. Но ласточки я там никакой не увидел. Увидел чёрную тучу.

— Шторм, — коротко сказал капитан.

Это было и удивительно и интересно одновременно.

И вскоре шторм налетел и даже самые смелые ушли с палубы.

Но наш теплоход был таким большим и таким основательным, что я шторма почти не чувствовал, особенно когда не сидел на одном месте.

Но фильм, который для отвода глаз рекомендовал нам капитан, смотреть было невозможно: из-за качки экран все время сносило в сторону. А в общем-то и фильм был скучный, там все время дрались, но кое-кто в зале смеялся. Синьора Грация мужественно досмотрела фильм до конца.

Наконец фильм закончился, и державшийся довольно неловко из-за качки на сцене иностранный массовик-затейник предложил в оставшееся до капитанского ужина время выбрать Мисс Круиз, то есть самую красивую женщину на теплоходе.

Я оглушительно залаял, что вызвало одобрение и смех всех присутствующих, и — о счастье! — после этого на сцену потребовали Козетту.

Я был на верху блаженства и ходил на задних лапах и хвосте перед сценой. а она, смущённая и очаровательная, раскланивалась перед зрителями, а потом выбрали настоящую даму — хозяйку Козетты Каролу. И было за что. Она удивительна.

Карола получила в подарок торт с именем нашего теплохода, а Козетта — кусочек того же торта на маленьком блюдечке.

Тролль аплодировал хвостом по палубе.

А тут как раз по радио возвестили о капитанском ужине. И вдруг нам всем показалось, что мы плывём не по воде, а по чернилам. Оказалось, что мы уже пересекли Эгейское море и плывём по другому.

Дядя Серёжа сказал, что Эгейское море — это Ионическое и что оно — центральная часть Средиземного между Балканским и Аппенинским полуостровами и островами Крит и Сицилия. Оно глубокое, больше пяти километров, и если бы я даже и захотел донырнуть до глубины, то нипочём не достал бы дна.

А хотелось бы, ведь в нём водятся красный тунец, камбала, которая живёт на само дне, и кефаль. Площадь такого моря сто шестьдесят тысяч квадратных километров.

На нижней палубе бесновались брызги. Я поймал несколько, попробовал — это море очень солёное, самое солёное из всех, по которым я только плавал.

Капитанский ужин

Сейчас я даже не понимаю, почему этот ужин назывался капитанским. Может быть, потому, что капитан все время мешал нам есть, рассказывая про корабль, кто его делал, когда и за сколько, и просил обратить наше внимание на невидимые в темноте — на море внезапно опустилась ночь — берега. Или, может быть, потому, что ужин был весь из рыбы и морских животных.

Как бы то ни было, ни я, ни Козетта, ни Тролль не были удовлетворены, но — о чудо! — шеф-повар приготовил нам специальный лангет.

Это другое дело!

А потом мы с Козеттой забрались в голубой бар и тихо провели в нём вечер, разговаривая о том, какая в дальнейшем предстоит поездка, потому что нам обоим вспомнилось, что и я, и Козетта будем участвовать сперва в отборочном туре собак в Сенигаллии, а потом поедем в Венецию на собачий Марш любви, но если, конечно, из этого что-то получится, то есть если пройдём первый тур.

Мне ужасно хотелось, чтобы Козетта и там получила первый приз. …Естественное желание влюблённого пса.

О том, что нас будет встречать Три Лепестка Чёрной Розы со своей собакой Эвелиной, я, как истинный мужчина, промолчал. Да, собственно говоря, я ведь не особенно их и вспоминал, что очень стыдно, ведь именно благодаря приглашению Трех Лепестков Чёрной Розы я и Витя путешествовали на этом замечательном теплоходе.

Буду с вами откровенен, я, как бы это поделикатнее сказать, заметил, что и Козетта ко мне неравнодушна.

Моё собачье сердце при виде её билось неровно…

Но, несмотря на эту неровность сердцебиения, я не мог не замечать, что совсем иначе держал себя с хозяйкой Козетты Каролой мой хозяин Витя. О, он умел быть хозяином положения, и я ему от души по-мужски завидовал, несмотря даже на то, что я — пёс и моё место ну если не под лавкой, то, по крайней мере, под изящным кожаным креслом в голубом баре нашего удивительного теплохода. …С чувством того, что впереди волшебная Италия, я восторгался всем и всеми. Вёл себя как щенок.

Мы до завтра расстались с Козеттой. Я, проводив её, пошёл в свою каюту.

Потом уже сквозь сон услышал, как пришёл дядя Серёжа и, что-то напевая, принялся снимать рубаху, штаны и укладываться спать. Он всегда напевает, когда выигрывает в шахматы. Наверное, резался весь вечер, и небось все с тем же греком.

Витя, лёжа, читал книгу: по-моему, справочник путешественника. Покачивало, несколько раз раскрывались дверцы шкафа, заставляя меня настораживаться.

Болтанка вдруг стихла. Я выглянул в иллюминатор, но ничего не увидел, за иллюминатором царила фиолетовая ночь. Но ночь ночью, а прибоя не было слышно.

— Опаздываем мы из-за этого шторма в Италию, — сказал дядя Серёжа, — отклонились от курса, пережидаем шторм. Не боишься, Витенька?

Но разве можно бояться приключений? Для чего же мы поехали тогда? Ведь, наверное, для того, чтобы все испытать. А не только же для того, чтобы доехать. Доехать можно было и на трамвае.

Тут дядя Серёжа начал рассказывать занудную историю о том, возле какой именно скалы мы пережидали шторм. Но все так устали от впечатлений, что, пользуясь тем, что болтанка стихла, все, включая дядю Серёжу, вдруг взяли да и уснули…

Письмо

Утром тот самый грек, который вчера играл с дядей Серёжей в шахматы, подошёл вдруг ко мне и сказал (точно не знаю, но, по-моему, по-египетски):

— А вы знаете, господин пёс, что в Соединённых Штатах собака жены экс-президента Буша тоже умеет писать и пишет книги?

Я уже слышал об этой собаке, и его сообщение подсказало мне идею — написать письмо жене экс-президента США, чтобы она передала его своей собаке.

Я взял перо и такое письмо написал.

«Борт теплохода „Дмитрий Шостакович“, — начал я своё послание. — Уважаемая госпожа Барбара Буш. Прошу вас великодушно простить меня за то, что я обратился к Вам, а не к Вашей собаке, книга которой о жизни в Белом Доме рекламируется в моей стране. К моему большому сожалению, я её ещё не читал и даже не знаю, вышла ли она на моей родине, потому что я отправился из Москвы в далеко путешествие.

Но эта новость перед моим отъездом принесла мне искреннюю радость сознания того, что я не единственная на Земле собака-писатель.

Ведь и нам, собакам, ведомо чувство справедливости, и нам в дружбе с человеком открываются глубже нравственные нормы, понятия морали, чести, возможность жить в дружбе и с себе подобными и даже с… кошками.

Я, конечно, мечтаю дружить с четвероногой американской коллегой, обмениваться с нею своими впечатлениями о жизни собак и… людей, и своей философией. Уверен, госпожа Барбара, что это обогатило бы духовно нас обоих. И если вы окажете мне любезность составить протекцию в нашем знакомстве, я буду счастлив и предан Вам до конца своих дней.

Завершая путешествие по Средиземному морю, постараюсь отправить это письмо и вторую книгу моих приключений из Италии, а сам поездом из Венеции вернусь вместе с хозяином в Москву.

С замиранием собачьего сердца буду ждать ответа.

Навсегда Ваш пёс Пират.

Мой постоянный адрес…»

Я написал наш с Витей адрес и стал с этого момента ждать ответа. …Вечером на верхней палубе было очень хорошо. Синьора Грация стояла, обдуваемая ветром, и смотрела на море. Дядя Серёжа что-то объяснял Кароле, все больше жестами, а я тихо и скромно, видя все это, молчал, положив морду на холку Козетте.

Скептик Тролль в стороне от своих знакомых и хозяйки, свернувшись калачиком, спал. Рядом с ним стоял мой хозяин Витя и заворожено глядел на звезды.

Все как-то объединилось и миротворствовало в эту ночь. Даже луна в морском воздухе словно бы раздвоилась, и одна половина её ласкала другую тихо и неторопливо.

А потом все стали прощаться и отправились спать. Но мне уходить не хотелось.

Я остался на палубе в одиночестве.

Звёздная Италия

Вы никогда не думали, почему собаки лают на Луну? Я объясню вам. Они это делают потому, что им грустно. Часто это бывает неосознанно, вот как со мной в тот вечер.

Мне хотелось повыть на Луну, и потому я спрятался за огромную гудящую трубу нашего теплохода. Она шумела, и никто мне там не мешал. И не слышал меня. Надо ведь быть тактичным, никого не пугать. Представьте себе, увидеть вдруг воющую собаку!..

Надо мной, как кометы, проносились звезды. Когда-то Витя, глядя на них, показывал мне каждую и даже называл созвездия. Я вспомнил некоторые. Вот Большая Медведица распушила свой ковш, а вот и Малая и на хвосте у неё Полярная звезда сияет почти у самого горизонта, десятки Плеяд мерцают и веселятся в небе, Млечный Путь, какая-то слишком уж ясная голубая звезда, может быть, это Венера, а вот та розовая — наверняка Марс.

Удивительно устроен неведомый небесный мир.

Я повыл на Луну и вспомнил о своих близких.

Я — пёс, плыву на пароходе, а где-то там вдали за таинственными морями Мама-Маша и папа Пал Палыч думают о нас с Витей, волнуются и грустят.

Я вспомнил и других своих друзей: бабушку Аграфену, и Крылатого гиппопотама, и кота Фому, и корову Фросю и подумал, что, если они тоже смотрят сейчас на звезды, быть может, также думают обо мне.

Наш теплоход мчался навстречу ветру, и вдруг я уловил за бортом, далеко-далеко у горизонта, какое-то свечение.

Сперва я думал, что это звезды просыпались туда или Луна вдруг нырнула в волны, но когда пригляделся, похолодел от страха: я увидел светящийся корабль.

Сразу вспомнил множество страшных историй на эту тему, читанных когда-то моим Витей, и решил, что это корабль-призрак.

Но вскоре мой страх исчез Я даже рассмеялся. Это был не корабль-призрак, а обыкновенная прогулочная яхта, на которой электрическими огнями было написано её название. Она называлась «Южная Корона». Написано было латинскими буквами.

Есть такое созвездие. И когда я поднял морду к небу, то понял, что эта самая Корона сияет сейчас как раз надо мной.

И мне тут стало совсем грустно, потому что Южная Корона в наших широтах не видна и мои друзья вряд ли даже знают о её существовании.

Но Луну-то они наверняка видят.

И поэтому я ещё раз хорошенько повыл на Луну, а повыв, отправился к себе в каюту уже в хорошем настроении, потому что родилось во мне чувство выполненного долга, как будто бы я отправил своим друзьям нежную и долгожданную телеграмму.

В одиннадцать часов утра было солнечно и ясно, и именно в это время моя лапа коснулась итальянской земли. Смею вас уверить, что немногим зарубежным собакам довелось пока испытать это счастье.

А произошло это в порту моря, которое называется Адриатическим, или Ядранским, по имени. вероятно, магазина «Ядран», который находится в Москве и где продаётся красная посуда, которую так любит Мама-Маша. Она вообще любит все красное.

Море это омывает берега Италии, Югославии и Албании. Оно чуть меньше, чем Ионическое. Площадь его сто сорок четыре тысячи квадратных километров, и соединяется оно с Ионическим морем широким проливом. Но оно значительно мельче Ионического — глубина его чуть больше километра. Кто там водится, я не знаю. Но, согласитесь, было бы странно, если бы я вдруг разбудил дядю Серёжу и стал бы его об этом спрашивать.

Лапа на итальянской земле

Порт Анкона — это большой город, где живут восемь тысяч жителей. Это очень красивый порт. В нем, как сообщил нам дядя Серёжа, хорошо налажено производство майолики и изделий из стекла. Имеется Национальный музей области Марке. Не знаю: французский художник с таким же именем имел отношение к этой области или нет? Дядя Серёжа тоже не знал ничего об этом

Между прочим, в этот самый город через Арку Трояна во втором веке нашей эры ввезли знаменитого Троянского коня. Что из этого вышло — всем известно.

Арка стоит до сих пор, а вот коня нет, сколько я его ни искал. Потом оказалось, что коня этого ввезли в Трою, а не в Анкон, но я ничуть не огорчился. Подумаешь, у мамы Маши есть подруга, которая искала в Сиракузах Пизанскую башню…

А вообще в городе Анконе полно романских и готических построек времён средневековья. Но меня они мало волновали. Меня волновало другое.

В этом городе пришло расставание.

Именно здесь мы попрощались с Наташей и Троллем. За ними пришла серебристая «Ланча», из которой выскочил какой-то наш, похожий на приказчика в магазине, дипломат, и они укатили. Пока они садились в машину, Тролль ругался от нетерпения.

Мне их очень будет не хватать, но, надеюсь, вскоре мы увидимся…

Дядя Серёжа и Витя получили у капитана свои паспорта, взяли вещи, и мы, ну конечно же, стали выбирать, на чём ехать в Сенигаллию. Удивительно красивые здесь машины, на которых можно проехать по восточному побережью Италии. Мне они казались живыми, с умными глазами и постоянной улыбкой. Я так и не решил, на чём поеду: то ли на «Мазоратти», то ли на «Феррари», то ли на «Фиате».

И вдруг я увидел на причале Козетту со своей хозяйкой Каролой и тотчас же забыл про все машины. Я потянул Витю за поводок, а Козетта потянула Кароллу навстречу. А пока Витя прощался с Каролой, мы с Козеттой тоже попрощались. Но тут подошёл дядя Серёжа с какой-то полной дамой, вылезшей из пикантной серебристой «Альфы Ромео».

— Галина Алексеевна, — сказала дама и почему-то добавила: — но можете называть меня Розой. По паспорту я Роза.

Мы немедленно поздоровались. Но всё-таки стали называть её на всякий случай Галиной Алексеевной.

— Она отвезёт вас в Сенигалию, — сказал дядя Серёжа.

Я запрыгал, но вдруг вспомнил о том, что Козетта с Каролой тоже ведь едут на собачью выставку, так почему бы не взять их с собой. И я всячески стал намекать на это переговаривавшимся дядя Серёже и Галине Алексеевне.

Слава Богу, они меня поняли.

Карола сперва недоверчиво отнеслись к предложению Галины Алексеевны, а потом, когда её мама кивнула ей, приняла его.

И мы — две собаки, три дамы и двое мужчин — полезли в «Альфу Ромео».

Полчаса мы ехали по городу, завезли синьору Грацию на вокзал, оттуда она поедет к себе домой в Милан, поцеловали её, наконец, выехали из города и помчались вдоль побережья.

Такого обилия красок моя собачья душа не выдержала.

Впрочем, рассказывать о дороге, идущей вдоль побережья Адриатики, и о встреченных нами маленьких городах я не буду, там надо ездить.

Мы завезли дядю Серёжу в город Рафаэля Урбино, где он должен был выступить на своём географическом симпозиуме в те дни, что мы проведём в Сенигаллии. Потом мы за ним вернёмся, и все вместе уже поедем в Венецию.

Но я в общем даже был рад, что он нас покинет и что уехала синьора Грация, ведь путешествовать интересно, когда тебя подстерегает что-то удивительное… И не опекают взрослые.

Восточный берег, отель и большая кость

Ну что вам рассказать о нашем волшебном путешествии по побережью Адриатического моря? Я выглядывал из окна машины, и мен обдувал итальянский ветер. Мне было очень хорошо, потому что рядом был Витя и потому что рядом была Козетта.

Но что это — у неё смешно дрожит хвост.

— Что с вами? — спросил я, думая, что ей холодно.

— Я боюсь, — ответила она.

— Чего? — удивился я.

— Отборочного тура.

— А что, это разве так страшно?

— Конечно, ведь если я не пройду этот тур, моя хозяйка будет очень недовольна. А мне не хочется её огорчать.

Я не знал, что сказать. Неужели это так важно? Пока я думал над словами Козетты, мы приехали.

Сенигаллия оказалась маленьким, игрушечным городком.

Галина Алексеевна, сидя за рулём такой же полной, как она сама «Альфа Ромео», никак не могла найти отель, в котором нам предстояло жить. Назывался он «Масси».

А тут как раз подошёл полицейский. Это была изящная девушка в коротенькой юбочке, с пистолетом и наручниками на бёдрах. Она поприветствовала нас, заодно поинтересовавшись, какие у нас проблемы.

Тогда я, вспомнив волшебные итальянские слова, сказанные когда-то дядей Серёжей ещё в Москве, в Итальянском посольстве, громко сказал полицейской девушке: «Папамолла».

Получилось по-собачьи. Полицейская смущённо покраснела и немедленно отошла, потому что, я так подумал, Она удивилась, увидев говорящую собаку. А мы ещё долго искали после этого отель «Масси».

Вдруг Галина Алексеевна, проголодавшись, остановилась у кафе. В нем вкусно пахло и играла музыка.

Здесь мы поужинали пастой фредда и пенне алларроббьята и пошли, наконец, в отель, на котором всеми цветами радуги переливался огромный пёс, мы его тотчас же узнали. Это такая реклама. Отель действительно назывался «Масси». И принадлежал он милой хозяйке по имени Элизабета.

Здесь нас завтра утром должна была ждать Три Лепестка Чёрной Розы и здесь же, в этом отеле, живут владельцы собак со своими питомцами.

Это я сразу понял, потому что наш приход был приветствуем невероятным лаем.

Среди многочисленных лаев я, кажется, узнал знакомый голос. Несомненно, он принадлежал Троллю.

Значит, он и Наташа тоже живут в этой же гостинице.

Что ж, это прекрасно!

А Наташа, между прочим, москвичка, и как было бы хорошо, если бы она подружилась бы с мамой Машей…

Я тоже ответил лаем. Моему примеру последовала и Козетта, которая, по-моему, почти уже перестала дрожать и бояться. Это произошло после того, как я отогнал полицейскую девицу.

Как мало нужно современным женщинам!

Галина Алексеевна любезно устроила нас в отдельном номере, получила номер для себя, мы попрощались с Козеттой и Каролой до завтра и отправились спать, потому что завтра предстоял всем нам весьма хлопотный день. Галина Алексеевна — журналистка, и её задача — сопровождать нас по собачьей выставке и написать об этом статью.

Я сразу догадался, что она журналистка, потому что, даже сидя за рулём, она часто что-то быстро записывала в записную книжку.

А пока все спали, мне не спалось. Я вышел на балкон, и показалось мне, что я посмотрел в калейдоскоп. Мир вокруг был столь же многокрасочен, как витраж.

Несколько раз меня позвал Витя, и я не стал его нервировать, вернулся в комнату и забрался было на его кровать, но…

— Фу, Пиратка, — сказал Витя, — ты же не дома. Вон твоё место.

И он показал мне на настоящую конуру, построенную прямо в номере отеля.

«Неужели это для меня?» — подумал я, но в конуру забрался и подумал, как тут все удобно.

Стояла приготовленная питьевая вода, а рядом в мисочке какая-то пища: мулино о бианко. Я понюхал, попробовал, хотя и был после кафе сыт. Но, памятуя о поговорке: «Лучше пусть живот разорвётся, чем еда остаётся», поел.

А потом я обнаружил ещё и огромную кость, но у меня уже не было сил её глодать, я обнял её и заснул. И только утром обнаружил, что она не настоящая, хотя пахнет мясом.

Я с удовольствием поглодал её утром. На ней была марка фирмы: «Домус сервисе льи амичи дель уомо».

Стук в дверь заставил нас с Витей вспомнить, что мы здесь по делу.

В номер отеля входила Три Лепестка Чёрной Розы. На тоненькой цепочке она вела очаровательную собачку, которую звали Эвелина.

Она оказалась милой девочкой и была такая же длинная, как Тролль, только рыженькая.

Мне понравились её имя и мордочка.

— Пират, — учтиво представился я, и мы вышли на улицу.

У дверей отеля я вдруг увидел Козетту и рядом Каролу.

Не могу назвать себя легкомысленным. Но я почувствовал себя на мгновение взволнованным встречей с Эвелиной и, следовательно, виноватым перед Козеттой, хотя никаких обязательств я никому не давал.

Во мне забушевал рефлектирующий интеллигент, я горячо заспорил сам с собой о том, что нравственно, а что нет, запутался, пришёл было к выводу, что «нравственно» — это то, что нравится.

Я обругал себя дворнягой. И старался больше не думать об этих чужеземных девчонках, а вести себя солидно. К тому же Козетта в этот момент повернулась к… Троллю. Боже, что я увидел! Тролль обнюхивается с моей Козеттой. А это всё равно, что в человеческой жизни — поцеловать даме ручку.

Я немного сам себя успокоил, но, тем не менее, после такого женского непостоянства почёл себя вправе вообще забыть о прекрасном поле.

Самый счастливый день

Согласитесь, странно было бы из моих уст услышать описание старинной крепости, к которой мы поднялись по извилистой дороге. Пусть её описывают люди.

Я попробую описать площадь перед ней. на которой я увидел такое количество самых невероятных собак, что даже не представлял себе, что такие существуют.

И вот мы тоже среди них: пекинесы и бультерьеры, сенбернары и колли, бульдоги и шпицы, борзые, московские сторожевые и мастифы, долматины и бассеты, овчарки и гончие, доги и чи-хуа-хуа и даже не знаю, кто ещё. И все мы стояли и чинно ждали, когда дойдёт наша очередь до освидетельствования. Мы ходили по кругу на верёвочках, мы брали препятствия и лазали по стенам, мы… чего мы только не делали, даже летали. Я от усталости чуть не заснул прямо при всех.

Но это было бы неприлично, и потому я держался.

Да и марка не позволяла: я был единственным московским псом, которому довелось принимать участие в этом вернисаже.

Наконец мы получили документы с правом участвовать в большом собачьем празднике в Венеции. И даже не в празднике, а в марше.

Витя, которому как представителю большой страны, предоставили слово, предложил назвать этот марш Маршем любви к ближнему и дружбы, потому что, сказал он, и это правда, надо всем людям дружить так, как дружат собаки. Надо у них учиться преданности и доброте.

Правда, какая-то шавка все время гавкала во время Витиного выступления, но другие собаки нас полностью поддержали. А она к тому же гавкала с таким акцентом, что её просто многие не поняли.

Да и Тролль вовремя вмешался и сказал ей такое, что она после этого вообще перестала гавкать…

И вдруг я увидел Козетту. Она улыбнулась. Она тоже получила призовое место и тоже будет принимать участие в торжествах. Я подбежал к ней и поцеловал её уже открыто. В глазах её стояли слезы.

— Вы в самом деле искренни сейчас? — спросила она.

— Конечно, вы мне невероятно симпатичны.

— А Эвелина?

— Но она просто знакомая.

— Правда? — спросила Козетта, и в вопросе её было столько женского нетерпения, что я поспешил уверить её в своих чувствах.

— Знаете, — продолжала она, — а ведь это вы помогли мне получить приз.

— Вот как?

— Да. Я так разозлилась на вас, увидев вас с ней, что решила во что бы то ни стало выиграть, чтобы вам доказать что-то… …Это было впервые в моей жизни. Я сказал собаке: «Люблю».

Приз для Эвелины

А вот Три Лепестка Чёрной Розы со своей собачкой была расстроена. Им не дали приза и диплома, и тогда, посоветовавшись с Витей, я предложил им свой.

Собачка чуть качнула хвостом, но гордость не позволила ей принять этот подарок. И тогда Витя совершил поистине мужской поступок. Он подошёл к членам жюри с Эвелиной, и уж не знаю, что он там им сказал, но вернулся он с дипломом.

Тут только я понял, почему Наташа и Тролль вначале показались мне недоступными. Они, оказывается, были членами жюри. Что ж, тем лучше. Я думаю, что Эвелина им тоже нравилась, особенно Тролю, а что сперва не получила приз — так это от застенчивости…

А потом мы все вместе гуляли по городу и радовались жизни.

Витю узнавали на улице и кричали: «Бон джорно, синьор „Перестройка“! Я их чуть не укусил.

А Витя, по-моему, был очень доволен.

Был доволен и я, и не только за Витю, а ещё и тем, что и Козетта и Эвелина бежали рядом и весело помахивали своими хвостами.

На одном из перекрёстков в условленном месте нас ждала в машине Галина Алексеевна.

— Пиратка, Козетта, Эвелина, скорее сюда! — закричала она, и мы припустили к ней. В машине нас ждал дядя Серёжа.

Перецеловались и перелизались мы вволю. Нас благополучно доставила на вокзал Галина Алексеевна, которую мы тоже все лизнули по очереди. Она пошла с дядей Серёжей дальше по перрону, а я стал озираться по сторонам, удивляясь, где же наш поезд. Потому что то, что стояло на рельсах, было похоже больше на ракету, которая почему-то лежит возле перрона.

Но оказалось, что это он и есть. Витя изо всех сил старался не удивиться.

На вагоне, куда мы садились, была нарисована собака. И у меня отлегло от сердца. Значит, нас приветят и в поезде, значит, не выгонят.

И в этом вагоне все было устроено так, что даже собакам было удобно ехать. Специальные загоны для нашего брата. А над каждым загоном — металлический кармашек для билета.

Билет меня, правда, огорчил: а нем было написано, что по нем могут ездить кошки, собаки и обезьяны. Что я, носорог, что ли, чтобы ездить по обезьяньему билету?

И в загончик я не пошёл, потому что там хоть и хорошо, но мне ведь надо не просто ехать, но и посмотреть мир, и сделать записи для будущей книги, поэтому я, виляя хвостом, испросил разрешения смотреть в окно. Ещё бы, ведь мы ехали по Италии!

Город на воде

Какая собака может похвастаться, что за ней гонялся хозяин по перрону, и где! Страшно сказать: в Венеции.

А все потому, что продавец воды кричал: аква, аква… И я решил, что это квакают лягушки, и побежал смотреть. Интересно ведь, что они квакают здесь по-итальянски.

В соседнем вагоне, в первом классе, ехала Галина Алексеевна с дядей Серёжей. Мы пошли их навестить, хотя, честно говоря, в тот вагон мы не должны были и заходить.

Дядя Серёжа спросил Витю, есть ли у него деньги, и Витя ответил «да».

Меня потрепала по холке и заказала прохладного глачолли Галина Алексеевна. Глачолли — это мороженое, только собачье, без молока. У нас оно называется «ледок». Перекусив, мы отправились в наш вагон, чтобы с невероятной страстью смотреть в окно.

Это ж надо! Едем по Италии!

И тут мне пришло в голову, что Италия — собачья страна. Ведь прародитель Италии — Рим. А Рим построили Ромул и Рем, а их, в свою очередь, выкормила волчица. А волчица — это почти собака…

Я даже почти не удивился, когда в окнах поезда замелькал город.

— Смотри, Пиратка, это Венеция! — закричал Витя, но я так устал, что попервоначалу даже не среагировал на город, в котором мечтает побывать каждая собака. А потом, конечно, удивился, но вёл себя нарочито тихо.

Из окна поезда мы увидели кусок вокзала, книжный киоск с газетами и мороженым одновременно, и я, как истинный иностранец, медленно и с чувством собственного достоинства полез из вагона, но не выдержал и принялся носиться по перрону. Витя догнал меня, перекинул через плечо свою сумку и взял меня на поводок. Я попросил его об этом сам, не только чтобы не потеряться, а потому, что я за себя в Венеции не мог поручиться.

Город меня поразил своим величием. Сперва он мне напомнил Ленинград, или, вернее, Санкт-Петербург. Потом он мне напомнил все то доброе и ласковое, что я видел в жизни.

Дядя Серёжа, конечно, стал рассказывать про Венецию по-научному, как пишут в книгах.

— Венеция, — говорил он, — имеет триста шестьдесят тысяч жителей. Расположена она на ста восемнадцати островах Венецианской лагуны Адриатического мора, разделённых ста пятьюдесятью протоками и каналами, через которые переброшено около четырехсот мостов.

Венеция — город-музей. В нем имеется институт по изучению Адриатики, Академия искусств и оперный театр.

Выдающийся архитектурный памятник девятого — восемнадцатого веков.

А Дворец дожей, а…

Нет, я лучше побегаю по городу сам и в гондолах сам покатаюсь… …Галина Алексеевна отправилась по своим делам.

А перед нами открылась удивительная картина: в городе улиц не было, а были сплошные каналы, и по ним, как машины по улицам, носились самые невероятные суда. Здесь были и моторные лодки, и баржи, и баркасы, и парусные яхты, и ещё множество неведомых мне посудин. Даже такси тут были из лодок. Тридцать шесть мостов я насчитал, стоя на одном месте, а дядя Серёжа, когда мы пошли вверх по улице к древней части города, на одной только улице — тринадцать бензоколонок. Он — урбанист, а я — романтик, поэтому мы с ним считали разные вещи. Но для чего здесь бензоколонки, когда не машин, я так и не понял. Может быть, для лодок?

Палило солнце, когда мы подошли к великому множеству серых и жёлтых камней, каждый величиной с наш теплоход. Это были типовые развалины древнего города. Мы спустились в пещеру, потом обошли огромный цирк. Всюду в этом цирке, похожем на Колизей, каким он нарисован в Витином учебнике истории, росли старинные деревья, сухие и колючие. Я проникся таким уважением к древности, что даже перестал бегать и лаять.

И вдруг прямо перед нами в самом центре этой древности оказалось суперсовременное кафе, куда я инстинктивно забежал, туда же следом за мной зашли дядя Серёжа и Витя.

— Проголодались? — спросил дядя Серёжа.

Конечно же нет, но разве в летнее кафе на земле древних ходят только затем, чтобы насытиться? Нет, конечно, Мы пришли насладиться отдыхом.

— Что будем есть? — спросил дядя Серёжа, усаживаясь за столик и приглашая меня и Витю последовать его примеру.

— Джелато, — гавкнул я, да так, что туристы с соседних столиков оглянулись.

— Джелато, — согласился дядя Серёжа и заказал три разноцветных порции этого удивительного, этого холодного в жаркий день и очень вкусного мороженого. Когда мы его поели, я вспомнил о Козетте, по которой соскучился… Ну и, конечно, о Тролле, который неизвестно о чём теперь с Козеттой разговаривает, пока его хозяйка любезничает с хозяином отеля, который находится прямо в воде и похож поэтому на корабль.

— Завтра продолжение собачьего вернисажа, — сказала Три Лепестка Чёрной Розы, — поэтому надо экипировать наших собак.

В одной фразе она произнесла два непонятных слова, но смысл был ясен: завтра выставка, и нам с Эвелиной надо приодеться.

Но я ошибся — не приодеться. Нас повели в самую настоящую парикмахерскую, усадили в кресло, точно такое, в каком в Москве стрижётся Пал Палыч, ив итоге сделали из нас действительно красавцев. И никого это не удивляло, хотя я всячески старался привлечь своим гордым видом внимание прохожих на улице через стеклянную витрину.

А после парикмахерской Три Лепестка Чёрной Розы повела нас по специальным собачьим магазинам, но я магазины — я уже говорил об этом — не очень люблю, поэтому особенно не смотрю, что там в них продаётся, да к тому же это довольно однообразно: искусственные кости, лекарства, поводки, игрушки, домики, корзинки для транспортировки, шампунь, искусственные зубы, одежда, даже обувь, почти настоящие кустики для пи-пи, костюмы, лифчики для сучек, переносные уборные, нахвостники, даже искусственная кучка дерьма, пахнущая духами, и ещё многое такое, что нужно скорее людям, чем нам. Да к тому же и Москве теперь таких магазинов сколько угодно.

Витя купил мне шляпу.

По-моему, Эвелине все это тоже не очень понравилось. Но шляпу надели и ей.

Собака должна быть собакой, а то ведь приодетая и причёсанная собака ещё и государственный пост захочет занять. Я не думаю, что нам надо перенимать западный культ отношения к животным, что-то в нём есть ненатуральное. Другое дело — общее отношение. Да, за границей нигде я не слыхал худого слова в свой адрес. Никто меня не пихнул, не обозвал. И в кафе пускают с собаками.

Эвелина говорит, это потому, что я собственность моего Вити, и по закону о собственности меня никто не может тронуть, но я не верю: какая же я собственность?

И вдруг я подумал: неужели Козетта тоже собственность Каролы?

Этого я уж никак не могу понять, мы же не плюшевые собачки…

Живые герои

Из всех итальянцев на свете я знал только Пиноккио и Чиполлино.

Но их все знают, они национальные герои Италии.

На площади Святого Марка я видал много представителей детских сказок.

Там был и пёс Пого, и Тан-тан, и древний герой Астерикс времён галлов, и, Чиполлино, и Пиноккио, и маленькие голубые существа в белых колпаках — штрумфы, и Красная Шапочка, и Кот в Сапогах, и Гато Сильвестро.

Неужели они все итальянцы?

Очень скоро все выяснилось. Галина Алексеевна объяснила, что, попадая в Италию, герои даже французских, немецких и датских сказок тотчас же становятся итальянцами.

И герои сказок кивали мне, а Эвелина объяснила, кто есть кто, и знакомила меня с ними.

Совсем как у нас, только у нас Мурзилка, Самоделкин, Незнайка, но суть-то ведь одна.

Меня отпустили с поводка, и я стал обнюхивать этих героев, чтобы чувствовали моё дружелюбие. Я это делал намеренно, ведь наверняка в этот сквер придут и другие собаки, почувствуют, что здесь был я с миссией дружбы.

Я твёрдо верю в то время, когда не только собаки будут обнюхиваться и дети дружить, но и взрослые, увидев, какой посреди братьев наших меньших царит мир, тоже станут братьями.

Я долго стоял перед сказочными фигурами, а когда оглянулся, то вокруг были какие-то чужие люди и не было ни Вити, ни Трех Лепестков Чёрной Розы, ни Галины Алексеевны, которая вообще редко была с нами. У неё было множество разных дел, она часто возвращалась с тяжёлыми сумками, потом так же часто исчезала, а сумки таскал дядя Серёжа.

Но сейчас не было рядом никого. Куда-то все подевались. Я подождал ещё, но их все не было. Тогда я решил искать дорогу сам, но, конечно, не нашёл.

Я брёл понуро по венецианским тротуарам, дважды переплывал каналы, меня пропускали, советовали, сочувствовали, но… безрезультатно.

И вдруг я увидел, что небо потемнело. Я задрал морду и увидел нечто такое, чего не видел никогда в жизни и даже не мог себе представить. Надо мной плыл огромный надувной шар, который называется дирижабль. Он вдруг стал снижаться прямо надо мной, словно сфотографировал, а потом вдруг взмыл ввысь. И тотчас же к тому месту, где я стоял и удивлялся, подошёл полицейский в серой блузе и, нагнувшись, погладил меня.

«Это ещё не хватало», — подумал я и снова вспомнил волшебное итальянское слов, но на этот раз его не произнёс.

Но ничего страшного не произошло, уже через пять минут я был в полицейском комиссариате, где встретился с Витей, Тремя Лепестками Чёрной Розы, Эвелиной, Галиной Алексеевной и дядей Серёжей.

Что же случилось? А вот что. Засмотревшись на детский городок, я потерялся. И Три Лепестка Чёрной Розы тотчас же сообщили о моих приметах в полицию.

А дальше с помощью дирижабля меня просто увидели.

Хорошая штука дирижабль, надо бы такой, только поменьше, завести дома, а то Пал Палыч и Витя вечно теряют свои вещи. Но не такой, конечно, который рекламирует в Москве неинтересные газеты.

После беседы с приятным комиссаром полиции мы отправились домой на отдых, ведь завтра нам предстоял серьёзный день.

Этот день, как я уже понял, засыпая в гостинице Великого канала, серьёзным был ещё и потому, что нам предстоял собачий Марш любви к ближнему, и потому, что я, может быть, в последний раз увижу Козетту.

Мой выбор

Когда я шёл с Витей утром на выставку собак, я подумал: подумаешь, марш! Ну погавкаем и разойдёмся.

Но не тут-то было. Марш-то происходил на небольшом пароходике, который плавал по Великому каналу — так называется главная река в Венеции. Под общее ворчание мы посмотрели дворцы Контарини и Дарио, проплыли у самой Церкви Дей Фрари, видели мосты и невероятной красоты дома.

А устроители марша нас не заставляли ни прыгать, ни бегать: оказывается, это был не только Марш любви к ближнему, но и доброты.

И мне было очень приятно, что и Козетта, и Эвелина, и Тролль, и друзья, и, конечно, я сам оказались на этом пароходе.

От моего собачьего нюха не укрылось то, что грубиян Тролль становился кротким и томным, когда видел Эвелину. Я этому радовался: знаете, когда тебе хорошо, хочется, чтобы и другим было так же.

Вообще Тролль сильно переменился после того, как помог Эвелине получить призовое место… Но не буду говорить о чужих чувствах, подумаю о своих собственных.

А потом всем собакам-участницам подарили по банке собачьих консервов, медаль и искусственную кость.

Все свои регалии я поделил с друзьями.

Когда мы сошли с парохода, я оглянулся и увидел, что Карола что-то говорит Вите.

Я не слышал, что она говорила, но она была настойчивой, а мой хозяин Витя на это громко сказал:

— Он взрослый, пусть он решает сам.

У меня сильно забилось сердце.

Потом мы все шли молча. А в глазах у Козетты стояли слезы. …В этот день произошло много всего. Мы попрощались с Тремя Лепестками Чёрной Розы и Эвелиной, мы договорились, что на будущий год они приедут к нам в Москву, а потом ещё долго гуляли по Венеции с Козеттой и Каролой.

И вот у памятника Бартоломео Каллеони я наконец решился.

— Козетта, — сказал я, — я не могу без вас жить, будьте моей женой.

Она ничего мне не ответила.

И только потом спросила:

— А это можно?

— Глупышка, — сказал я ей и положил голову на её холку.

— Урра-а-а! — закричал Витя.

— Спасибо, — тихо сказала Карола.

И только потом я узнал, почему она так сказала. Она не хотела расставаться с Козеттой, но она уезжала далеко-далеко, в Россию, в Москву. Она собиралась учиться там в русской школе и не знала, как поступить с Козеттой.

А тут как раз нашёлся Витя, из Москвы! Да я, который был готов ради Козетты на все.

Ура! Мы едем в Москву вместе. Когда в тебе просыпается настоящее чувство, какое имеет значение, где мы будем жить. Лишь бы быть вместе.

Виза Козетте не нужна. С итальянским паспортом она может жить там, где захочет на нашей прелестной планете.

Дорога домой

У Козетты, между прочим, маникюр. Интересно, кто ей будет делать его в России? Может быть, Мама-Маша?

Дорога домой хотя и продолжалась почему-то на один день больше, чем дорога туда, показалась мне короче. Ещё бы, со мной ведь моя Козетта!

Мы попрощались с Галиной Алексеевной в Венеции.

Витя сидел в купе поезда и изучал иностранные языки. Может быть, он делал это потому, что пригласил многих своих друзей к нам домой, в Москву. А поскольку все они разных национальностей, надо сделать так, чтобы их понять и они поняли бы нас.

Вот Мама-Маша будет рада, когда у нас в доме поселятся сразу все наши с Витей приятели с собаками!

Кстати, о национальности. Пришёл как-то к нам в гости знакомый Пал Палыча Станислав Борисович. Он из тех взрослых, кто не без удовольствия читает мои книги. А тут вдруг прочёл книгу Саши Чёрного: по-моему, она называется «Дневник фокса». Не могу точно сказать — не читал. И вот этот Станислав Борисович мне говорит: «Ты, — говорит, — оказывается, не первая собака, которая читать и писать умеет, тот вон, у Саши Чёрного, тоже фокс был. Может быть, тебя в гончую превратить, чтобы читатели не думали, что ты такой-то плагиаторский пёс?»

Я повилял хвостом и не стал продолжать разговор, только попросил Станислава Борисовича передать привет внуку Алёше. И подумал, что вряд ли найдётся в нашей пёсьей братии собака, которая бы поменяла национальность ради конъюнктурных соображений.

Я стал смотреть в окно и своим скулежом стал подгонять наш поезд. …Я, признаться, очень соскучился и по маме Маше, и по Пал Палычу, и по маленькому Костику, и по нашему дому, и ещё по многому-многому другому.

Мне к тому же очень хотелось самому побродить по баррикадам революции, которую я видел по телевизору и которая произошла в Москве, пока мы путешествовали.

А в Вене и Будапеште мы с моей милой Козеттой бегали по перрону и даже по городу. И мне было приятно, что многие смотрели на мою невесту и улыбались.

Чоп

И вот в поезде в самое неподходящее время — ночью, когда так хочется спать, — к нам в дверь постучали. Дядя Серёжа открыл её, и мы все увидели человека в зелёной фуражке.

— Кто это? — спросила меня Козетта. — Разве у вас революция ещё не закончилась?

Мне пришлось ей объяснять, кто такие пограничники и для чего они нужны.

А дядя Серёжа заодно просветил нас, что Чоп — это крупнейший железнодорожный узел на границе Украины, Венгрии с Чехией и Словакией. Это древний город. Конца тринадцатого века.

Пограничник между тем строго осмотрел купе и полез зачем-то под лавку: может быть, он надеялся найти там ещё одну собаку, кроме нас с Козеттой, — не знаю. Тролль ведь вылетел в Москву самолётом со своей прелестной хозяйкой.

Только потом дядя Серёжа объяснил нам, что пограничник искал под лавкой не собаку, а шпиона. Шпиона у нас в купе не оказалось, а жаль! Было бы ещё одно приключение.

Потом в купе пришла таможня в виде худой и неприветливой дамы. Она тоже что-то искала, потом ещё пришёл кто-то — какая-то карантинная служба, потом ветеринарный контроль, но нас с Козеттой это, к счастью, не коснулось.

После Чопа побежали украинские города — Тернополь, Винница, Киев. Киеву, между прочим, полторы тысячи лет. И он сказочно красив. Здесь есть Киево-Печерская лавра, царский дворец, Андреевская церковь, Софийский собор одиннадцатого века.

На станции Жмеринка мы покупали кукурузу и помидоры. Они продавались под жёлто-голубыми флагами свободного государства.

Эпилог

В день приезда домой Козетту, меня и Витю ждал шикарный семейный ужин, и мы, не торопясь, рассказывали о своих приключениях. Я рассказывал и о теплоходе, и о Венеции, и об Афинах, и о Тролле, и о Наташе, и о докторе Черви, и о главном арбитре, и об Эвелине, и о пограничниках, и о морях, и, конечно же, о своей любви. Я переводил маме Маше и Пал Палычу то, что говорила по-итальянски моя лохматая невеста.

С этого дня мы стали жить и поживать, а через месяц примерно пришло письмо от Трех Лепестков Чёрной Розы, в котором она желала всем нам доброго здоровья и счастья, между прочим, спрашивала про Тролля.

В этом же письме Эвелина оставила отпечаток своей лапы. …А Наташа действительно подружилась с мамой Машей, несколько раз была у нас в гостях вместе с Троллем и мужем-драматургом. Тролль называл его профессию в три лая. В последний раз это было неделю назад. Наташа принесла какие-то анкеты и спрашивала маму Машу, как их заполнить, потому что она хочет пригласить в гости Три Лепестка Чёрной Розы, с которой тоже подружилась.

Три Лепестка Чёрной Розы приедет с Эвелиной.

А ещё Наташа сказала, что это будет совсем неплохо, потому что Эвелина — единственная дама, при которой Тролль становится по-настоящему галантным. Может быть, потому, что они очень похожи.

Она такая же длинная, как и он, только рыженькая. Ну что вы, таксу, что ли, не видели?

Скрепки для скрижалей

(Вместо предисловия)

«…Моцарт — это величественно и вечно. С помощью Моцарта… да-да, именно: „с помощью Моцарта“ человечество научилось лечить множество болезней, а недавно было сделано открытие: ритмы некоторых его произведений убивают компьютерные вирусы…».

Пират диктовал новую повесть… …А вы знаете, что собаки живут по временной прямой на полчаса раньше своего хозяина. И, если хозяин умён, он всегда прислушается к своей собаке. Собака ведь наверняка знает, что случится в течение этих тридцати минут и может отвратить хозяина от неприятностей… …Сейчас, когда собачьи события последних месяцев позади, базарная демократия, судя по всему, победила окончательно, а грядущая революция, хоть и не планируется на ближайший вторник, но если произойдёт, боюсь, снова разбудит лишь инстинкт разрушения, я заготавливаю скрепки для своих очередных скрижалей и сибаритствую, проводя время в доме дяди Серёжи, Каролины и Мамы-Лисаньки со своей уже известной читателю лохматой и итальянской Козеттой.

Иногда я стараюсь восстановить в памяти события последнего времени (хотя точнее конечно не времени, а пространства, времени как было мною недавно установлено — не существует в природе, оно просто-напросто — вымысел досужих литераторов…), и впервые не задумываюсь над тем: станут ли они когда-нибудь книгой или не станут.

Потекла наша жизнь как в старинной сказке: «старик ловил неводом рыбу, а старуха пряла свою пряжу». Дядя Серёжа ходил на службу в Министерство конфессий и потом рассказывал всем нам за ужином: что это такое. Каролина иногда готовила нам всем поесть, делала она это редко, и мы стали поэтому стройными, а в основном переводила дяде Серёже статьи, причём когда она не могла точно идентифицировать значение какого-то слова, ей подсказывала его Козетта. Мама-Лисанька ничего не переводила. Она писала свои волшебные книги, и, наоборот, готовила нам еду часто. И еда эта была такой же восхитительной, как и сама Мама-Лисанька.

Так что все не бездельничали кроме меня, а в конце-концов мне стало от этого невероятно стыдно, и я вновь занялся писательской деятельностью.

Как Булгаков, Лермонтов или даже Пушкин я придумал себе ситуацию, в которой мне якобы подбросили рукопись, а я всего-навсего скромный её издатель лишь взял на себя труд довести её до читателя.

Старый и более чем неуклюжий приём. Почему Пупкину не подбрасывают рукописи.

Я написал такую книжку. Написал и ужаснулся.

Получилась не беллетристика, а какое-то пособие по перевороту. За такие книжки сажают на цепь… А потом уже, на цепи сидючи, оправдываются, что это было ни в коем случае не пособие по перевороту, а пособие: как бы понезаметнее прожить середнячком, не желая славы Александра Великого или Наполеона, — повкуснее поесть, побольше поспать. …если честно, хочу рассказать по-собачьи то, что увидел. …смогу ли? Но это как захочет Высший Разум. Я теперь спрашиваю разрешение у Него.

Судя по тому, что я постоянно думаю об Этом, сопоставляю и анализирую увиденное, вероятно — захочет, ибо ему ничего не стоило отнять у меня понимание или память раньше, до того, как я вновь сел за письменный стол.

Память моя не пропала, чутьё тоже, я думаю это потому, что Высшему Разуму надоело быть непонятым, и может быть он выбрал меня (это льстит моему собачьему самолюбию!) для того, чтобы именно я объяснил человечеству и собачеству некоторые тайны бытия.

После таких слов, я предвижу, кто-то из читателей подумает грустно: «взбесился бедняга». Отнюдь. Просто я, как всякий пророк рискую быть традиционно не понятым и потому подстраховываюсь предисловием.

Все было так невероятно.

А началось с того, что позапрошлым летом мы поехали с моим другом Витей Витухиным в морское путешествие к нашей итальянско-австралийской знакомой в город Сенигаллию, что на восточном побережье Италии. Помните, у неё ещё — необычное имя Три Лепестка Чёрной Розы и милейшая собачка Эвелина.

Путешествие наше началось на теплоходе и длилось по странам ближнего зарубежья и Европы. С нами вместе путешествовал друг Витиного папы дядя Серёжа, и там же, на теплоходе мы отпраздновали рождение двух новых семей: дядя Серёжа познакомился со студенткой из Бергамо Каролиной, которая вскоре приехала к нему в Москву, а я с моей Козеттой.

Это был замечательный вояж, о котором вы конечно читали!

Книга, как и все мои другие, имела успех, но самое большое наслаждение, которое я испытал — это когда её стала читать Козетта. Она читала её со словарём, потому что нашим собачьим — русским владеет всё-таки не так хорошо.

Я убедился — нет большего наслаждения наблюдать, как любимая тобой дама терпеливо изучает творение лап твоих.

Италия понравилась мне не только потому что это собачья страна, и столица её названа в честь основателей Рима — Ромула и Рема, выкормленных волчицей (почти собакой), а ещё потому что оттуда родом Козетта, но мне как писателю и женолюбу импонирует тот факт, что слово «слово» в итальянском языке — женского рода.

Надо сказать что, если язык наш невероятный Козетта постигла не в совершенстве, то в совершенстве постигла науку любви, и… (нет дамы без огня), вскоре после нашего возвращения подарила мне четырех прелестных щенков: трех девочек и мальчишку.

В собачьей жизни самостоятельность детей приходит рано.

А вот самостоятельность родителей значительно позже. Нам хотелось с Козеттой жить друг для друга, а Маме-Маше и Пал Палычу, Вите и Костику хотелось забавляться со щенками.

И было решено: мы с Козеттой переезжаем к «тёще», т. е. к Каролине, дяде Серёже и его замечательной Маме-Лисаньке, а детей наших оставляем Маме-Маше.

Такой рокировкой все остались довольны.

Иногда, всей семьёй мы любим забраться в машину и куда-нибудь ехать, всё равно куда, а там уже побывать в ресторане, или в парке, или на пристани, любим мы и пересесть вдруг в самолёт и полететь далеко, чтобы повидать там чудеса или экзотику и зарядиться впечатлениями, для того только, чтобы пестовать счастье и гармонию в нашем семейном бытии…

Внешний мир изменился невероятно быстро, и не только потому, что теперь можно бывать нам собакам почти что где угодно, он стал ярче, вкуснее, интересней и многогранней, более того, я вам хочу сказать, что пишу я теперь не пером, а на компьютере.

Витя учится в Британии. Через два года ему идти в армию. Не знаю только в какую. За Президента России пойдёт он служить или за Английскую Королеву?

Тут как-то прошёл слух, что будущим правителем России будет человек высокого роста. Я согласен на принцессу Диану. Она как раз высокого роста… Это я говорю не от отсутствия патриотизма, просто она породиста.

Пал Палыч ударился в науку, пишет докторскую. Иногда я помогаю ему, но не так интенсивно, как с кандидатской, дело в том, что тема его закрытая, и хотя он доверят мне, мне самому не хочется выглядеть излишне любопытным. С должности Пал Палыч ушёл и говорит, что о том, как упал авторитет власти хорошо было видно из окон его служебного автомобиля… А Мама-Маша? Мама-Маша…

Маме-Маше прибавилась в этой жизни ещё одна проблема — зарабатывание денег.

Хорош этот мир или нет, — не знаю, не мне судить, но я, по крайней мере, способствовал (своими книгами, конечно), чтобы он стал хотя бы на чуточку справедливее.

Книги писать стало не так интересно, их мало кто читает и не покупает, (в этом мы бесспорно догнали запад), а собачьи игрушки (косточки, лекарства, кучки дерьма, лифчики для сучек) стали продаваться и у нас.

Но не буду попусту ворчать, тем более что перехожу к грустной части предисловия.

Умерла тётя Груша — наша дачная хозяйка.

Умерла мирно и тихо.

Так же как прожила эту, прямо скажем, собачью жизнь. Помянули её добрым словом, а на имя Мамы-Маши отписала она свой деревенский домик. Я, когда узнал о её смерти — скулил целый день, а Мама-Маша плакала…

Но вот, кажется, предисловие подошло к концу, надо переходить к основному повествованию.

Глава 1. То, о чём я совсем не знал

… и слишком поздно почерпнул из засекреченной диссертации Пал Палыча, которую, после долгих его просьб и уговоров, взялся править в тот вечер.

Засекреченной она оказалась не потому что была плохая, и надо было во что бы то ни стало столь, увы, типичным способом скрыть её изъяны, а потому, что если знать каждому что в ней говорится, то у непосвящённых может случиться шок. Теперь-то, после моих рассказов, о том, что когда-то было секретно и недоступно, знает каждый щенок, а недавно ещё казалось в диковинку, что на свете открыто пятое измерение…

Что и говорить: наш век — божественности техники в истории человечества — уникален. Но совершенство техники — это ещё, к сожалению, далеко не есть совершенство духа.

Об этом говорил как-то на видеоселекторном совещании Прокурор Галактики, он же и предложил Пал Палычу взять в производство дело по 4-му измерению.

«Запакостили его, — сказал прокурор, — сделали из него свалку, всю дрянь из десяти Галактик свалили туда, а потом мы, — говорит, — удивляемся, почему мироздание продолжает оставаться таким несовершенным. Ведь оттуда, с этой свалки, мусор хоть понемногу, пусть в виде отражений, дурных, неизвестно откуда взявшихся помыслов или необъяснимо плохого настроения, — но просачивается к нам обратно».

Пал Палыч принял к производству это дело не очень охотно. Он уже давно не практикует, но ему для его исследовательской работы надо было оформить какое-то внедрение, и отчёт об этом деле мог бы как раз стать столь необходимой частью диссертации. Отчёт прилагался к реферату, и я имел удовольствие его прочитать тоже.

Пал Палыч отправился в другое измерение.

Командировки туда редки: власти убеждают, что и чрезвычайно опасны.

Поэтому его не неволили ехать или не ехать. Но знаете, ему, пусть и в соперничестве с Мамой-Машей, а надо всё-таки содержать дом, да и слово «профессор» звучит уютнее, чем «доцент».

Вернувшись, Пал Палыч рассказывал о своих ощущениях — и я вам передам с его слов, — поездка в другое измерение немного похожа на поездку в другое время, только не ощущается толчка и все происходит мгновенно. При поездке в другое время пейзаж меняется медленно, он по сути один и тот же, лишь постепенно возникают и исчезают деревья и строения, а при поездке в другое измерение все меняется тотчас же.

И ещё одно различие. Попав в другое измерение, не видишь ничего похожего: ни домов, ни улиц, ни людей, а в другом времени, на той же улице двадцать лет назад можно встретить даже самого себя. Это наверное здорово поглядеть, как ты гулял здесь когда-то, когда был ещё весёлым щенком…

Пройдя все необходимые формальности, Пал Палыч оказался в небольшой кабинке, без окон и с жалюзи вместо дверей. Жалюзи плавно захлопнулись, раздался щелчок, похожий на тот, который сопровождает вас, когда вы делаете флюорографию (полстолетия назад придуманная вещь, а до сих пор не снята в медицине «со щита»), и вы тотчас же выходите, опять видите дежурного, снова проходите те же формальности, только в обратном порядке, и оказываетесь в большом городе, почти таком же.

Почти, да не таком: Пал Палычу бросилось в глаза, что не метены тротуары, город без жителей, машины, космолёты — все валяется где попало. Сквозь асфальт и бетон проросла трава.

Когда-то в другое измерение можно было поехать просто, и путь в него проходил не через определённый гравитационный коридор, как теперь. Пал Палыч говорил, что в своё время каждый грамотный инженер мог найти путь в это измерение и находиться там сколько ему было угодно. Даже считалось хорошим тоном ездить в это измерение семьями отдыхать в выходные дни.

Но потом паломничество на неиспорченную природу дошло до того, что там стало населенней, чем в нашем измерении, и тогда Внегалактическая Дума собралась, чтобы обсудить: стоит ли заселять иные планеты землянами, явно не умещающимися в своей «колыбели», когда рядом, только в другом измерении имеется такая же, Земля.

Нам, собакам, конечно не были известны сверхсекретные научные изыскания, но в то время ещё ни одного измерения, кроме четвёртого, на нашей Земле пока не установили, стало быть, у Земли, по мнению учёных, имелось только одно отражение (что, впрочем, на ближайшее столетие вполне достаточно), чтобы решить проблему жилья.

Но, странное дело, стоило объявить официальное разрешение на эмиграцию, все останавливалось, прекращались поездки, люди не торопились заселять необжитый континент, хотя он находился рядом с их домом и не надо было ни переправляться через океан, ни осваивать далёкий материк, а стоило лишь придти в имеющийся в каждом населённом пункте офис, забраться в кабину, нажать кнопку и тотчас же выйти в ином мире.

Кстати (конечно, тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить), но Пал Палыч рассказал удивительную вещь: с этими кабинками ещё не было ни одной неприятности. Хотя едва только их изобрели, как немедленно писатели-фантасты стали пугать нас тем, что из-за перегоревшего предохранителя кого-то забросило на другой конец Вселенной и он добирался домой на машинах времени. Все это печаталось, расходилось миллионными тиражами и было интересно, но конечно, как всегда все написанное — немного не так.

Эти машины не ломаются и вот почему: между двумя измерениями нет временного промежутка, как его нет между выключенной и включённой лампочкой, между полом и тенью от стула на полу. То есть: если вы, забравшись в такую кабину и нажав кнопку, узнаете, что перегорел предохранитель — вы просто остались у себя дома или не дома, если он перегорит на обратном пути. Третьего не дано.

Я немного наукообразен, но не взыщите: не даром же у меня мама — пудель, а хозяин юрист.

Перейду к главному, а именно к тому, для чего Пал Палыч отправился в другое измерение.

Из учебников будущей истории, или вернее «Истории будущего» известно, что в четвёртое измерение, в самом начале, пока не нашлось добровольцев, направляли на исправление «криминогенные элементы». Иными словами, осуждённых, то есть тех, кому человечество решило какое-то время за их поведение и проступки не подавать руки.

Тюремщики жили там совершенно свободно, строили города, вершили цивилизацию, женились, существовали в таких же условиях, как и мы, живущие в нашем.

После революции в криминологии принцип наказания был кардинально изменён. Некоторые виды преступлений оказались заразными заболеваниями, вызываемыми вирусами, и людей, им подверженным, потребовалось лишь поместить в параллельный мир, а вовсе не сажать в клетку, как птиц и зверей.

От постоянного притока людей там, в четвёртом измерении, создалась параллельная цивилизация.

В четвёртом измерении, наконец, как и у нас, интенсивно развивались искусство и литература, те учёные не отставали от наших. Оказалось, что в это измерение из нашего можно переносить предметы, в том числе огромные: дома, технику, пароходы. Появились патриоты четвёртого измерения.

Поэты воспевали его в свойственной им декадентской манере:

Глава 2. Экскурсии в глупость

Все кончилось в один прекрасный момент. Это произошло в то время, когда в нашем измерении уже прекратились ядерные «игры» а в том, четвёртом, ещё нет. И оттуда в наше потянулись тысячи и десятки тысяч людей и собак, которые не желали стать свидетелями и очевидцами ядерного безобразия. И матушке-Земле пришлось потесниться и принять назад своих блудных сынов. В считанные годы четвёртое измерение обезлюдело.

И вот, когда там уже почти никого не осталось, человечество приняло решение свалить туда в кучу весь ядерный потенциал, сделать из этого измерения музей человеческой глупости и водить туда экскурсии.

Прошло ещё несколько десятилетий, и можно было бы объявить четвёртое измерение свалкой исторического лома, как вдруг нашлись энтузиасты, которые готовы были расчистить эту часть захламлённого пространства для новой жизни, размонтировав чудовищные сооружения, некогда созданные для уничтожения не только человечества, но может быть даже Галактик.

Внегалактическая Дума приняла решение.

Полным ходом шла демонтажная работа на бывших полигонах… …и вот тут я прочитал самое секретное, и самое интересное из отчёта, приложенного к диссертации Пал Палыча.

Неожиданно Внегалактическое Правительство узнало, что некто, космический бомж, или сумасшедший (потому что по мнению Правительства только сумасшедший смеет не выполнять его распоряжений) пожелал остаться в одиночестве среди ядерного лома в четвёртом измерении, причём в той части планеты, где пусковые устройства ещё не были демонтированы.

Что тут началось. За этим человеком была немедленно налажена охота. Сафари! Установили его местонахождение и имя. В диссертации Пал Палыча он закодирован как — ЧК.

Пал Палыч тоже участвовал в этом сафари. Но я не осуждаю его. Он в итоге не нашёл этого человека, к тому же изначально не ведал, что тот из себя представляет.

Зато это узнал я.

Произошло это много позже. ЧК оказался не космическим бомжем, а не больше не меньше — отчаявшимся смотреть на несправедливый и суетный мир профессором кафедры Философии временных координат Внегалактической Академии Времени Пространства.

Но это было позже, а тогда Пал Палыч рассказывал, что в первые секунды, попав в четвёртое измерение, ждал встречи с двумя молодыми людьми — экспертами. Они отправились в Овито — так назывался район, где некогда были установлены ядерные пусковые устройства четвёртого измерения, ибо стало известно, что профессор находится именно там.

Почему Правительству надо было опасаться какого-то профессора, решившего поступить со своей судьбой так как он считает нужным? Пал Палыч объяснил, что рядом с полигоном находилась грузовая кабина, с помощью которой можно было вернуться в наше измерение, и кто знает, что ему могло взбрести в голову, ведь было бы чудовищно, если бы на голову землян вдруг посыпались из ниоткуда ракеты. Такую войну не остановишь.

С помощью имеющихся в распоряжении группы Пал Палыча приборов найти прячущегося человека в радиусе двенадцати миль, где преобладал металл, было не столь уж и сложно. Тёплое человеческое тело было зафиксировано почти немедленно, и приборы держали его уже под своим контролем. Один из коллег Пал Палыча, вероятно большой патриот, все время повторял: «За нами трехмерная Земля, не отдадим её ни пяди», выполнял здесь функции наблюдателя и мечтал, как бы вызвать профессора на разговор.

Внезапно раздался позывной Центра. Это означало, что Пал Палыч немедленно должен был соединиться с переговорным устройством Прокурора Галактики.

Пал Палыч вопросительно посмотрел на коллег. Они ему сочувствовали. И было от чего. Представьте себе, вас, находящегося в другом измерении, разыскивают, чтобы что-то сообщить. Это что-то, как вы понимаете, должно быть архиважным, а, может быть, даже, как говорит Председатель Внегалактической Думы, и «судьбоносным».

Тут каждый подожмёт хвост.

Но так как у Пал Палыча хвоста не было, он сейчас же соединился с Центром. У Прокурора Галактики был, как всегда, ровный голос, какую бы экстремальную новость он ни сообщал.

— Встречайте комиссара Кюррквя, — сказал Прокурор, — он будет у 336-й кабины ЧИЗ (четвёртое измерение) в секторе Бетта через восемь минут. Причину его появления узнаете по прибытии.

— Восемь минут прошли, — рассказывал Пал Палыч, — так, как проходят восемь столетий. И это потому, что Прокурор не сказал ничего конкретного. Прокурору должно было быть известно, что за эти восемь минут разыскиваемый профессор, если уж они так боятся именно этого, мог свободно подобраться к пусковым кнопкам.

Комиссар Кюррквя появился в назначенную секунду. Прокурор Галактики принял решение: чем ловить профессора, транспортировать на Землю и там наказывать, лучше сразу отправить его в пятое, недавно открытое измерение, где он, подобно Робинзону Крузо сам будет строить своё счастье. А прокуратура за это время разберётся что с ним делать.

Пятое измерение Прокурор Галактики, вероятно, рассматривал в качестве вселенского изолятора временного содержания.

Общими усилиями Пал Палыч с командой (без решения суда, или органа на то уполномоченного, без соблюдения формальностей) выдворили профессора с помощью комиссара Кюррквя в это пятое измерение, выход в которое возможен только из четвёртого.

«И вот теперь в те редкие визиты сюда, — прочитал я в дневнике Пал Палыча, — с помощью специального прибора я наблюдаю иногда за этим профессором ЧК, который питается бананами. На звезды он не смотрит.

Но, судя по всему, доволен своим модусом вивенди.

Хижины у него никакой нет. Одежды тоже. В правовых документах он числится под кодовым названием «компьютерный вирус». …почему не презумируется невиновность к змее, которая ещё не укусила…

Профессору предлагали недавно возвратиться.

Но ужас обуял общество, когда профессор на это не согласился. Он почему-то не согласился вернуться в «наш солнечный, самый совершенный и гуманный мир».

Властям это было не понятно.

За ним стали наблюдать пристальнее, и в один прекрасный день было получено ужасное сообщение: профессор куда-то исчез.

Прокурор Галактики объявил чрезвычайный розыск. И кто-то из его коллег по вневременной полиции установил, что, вероятнее всего, профессор сумел проникнуть в первое измерение.

Когда мне рассказал об этом Пал Палыч, у меня опустились уши. Я как будто чувствовал, что скоро встречусь с этим ЧК.

Если бы знать тогда, что все материализуется сегодня же вечером, я не пролистывал бы страницы диссертации Пал Палыча, а читал бы её в четыре глаза. Но я пролистал её быстро, поцеловал детей, коснулся носом колена Мамы-Маши, потихоньку ей подмигнув, дал себя выгулять Вите и отправился домой.

Глава 3. Я прошу у компьютера извинений

Раньше про волшебство рассказывали так, как теперь про компьютеры. На компьютере я научился работать быстро, это оказалось легче, чем на пишущей машинке. А помните, я совсем недавно осваивал логарифмическую линейку.

Пал Палыч подарил мне Нот-бук, тот самый, который он брал с собой когда-то в четвёртое измерение. Говорят, он заразил его там вирусом. Но кто бы мог подумать, что очень скоро станет очевидным: компьютер это дверца в другое измерение из нашего в первое. И, чтобы попасть туда совершенно не надо путешествовать по пятому…

Раньше, когда звезды были без цензуры и не было столько техники — факсы, ксероксы, пейджеры, принтеры, мониторы, сканнеры, интернеты, модемы. Мне никогда бы не пришло в голову скучать по себе, а сегодня я думаю как соотнести эклектику с эклиптикой.

Подумать только, с кем сражается, и что совершенствует Высший разум, если в нас есть всего только одна душа?..

Бывало ли в вашей жизни когда-нибудь такое, что вы упоённо и самозабвенно просидели перед экраном дисплея всю ночь и весь день, что-то писали, устанавливали, запоминали и в конце концов бедный компьютер не выдержал. Может быть он устал:

— Не будете ли вы столь любезны — помилосердствовать, господин Пират, — сказал он мне.

Мне было очень лестно, что компьютер заговорил именно тогда, когда я сидел за клавиатурой, но в работе оставалось немного, ещё только полторы страницы и я ему об этом сообщил.

Компьютер проявил любезность и принялся вновь помогать мне, даже предупредил меня, что я переутомлён, и что лапа моя незаметно для меня самого подрагивает, и поэтому мне как любому живому существу требуется отдых. …А раз отдых требуется и компьютеру, то можно сделать вывод, что и он живое существо — тоже.

Впрочем я никогда в этом и не сомневался.

Но тут, как это часто бывает, а у нас в доме постоянно: подошла сперва Каролина и попросила что-то перепечатать срочное. Потом дядя Серёжа, ему вообще всегда все надо срочно, потом Козетта, которой во что бы то ни стало надо было сканировать объёмные фотографии наших малюток.

Только Мама-Лисанька не мешала компьютеру жить. У неё с ним особые отношения, и он давно уже сделал ей работу, о которой она просила.

Все подошедшие были близкими мне и любимыми мной, и поэтому я не мог отказать. И делал, делал, делал. Полторы страницы уже превратились в шесть, потом одиннадцать.

Я умолял компьютер ещё немного потерпеть. Я говорил ему, что человек лучше, чем его поступки.

В конце-концов я уже сам устал как собака. Но я чувствовал, что он уже обиделся. И обиделся даже не на меня, а на Каролину, Дока, Козетту. Но конечно же через меня. Ведь постоянные перегрузки означали, что компьютер не член нашей семьи, а только работник.

Ему, естественно, хотелось, чтобы и Каролина, и Док, и Козетта сами попросили бы у него ещё чуть-чуть поработать. И он бы не отказал, но соблюдён был бы политес. Всякое существо любит, когда к нему внимательны. Не соблюсти политес это всё равно что отдавить собаке или коту лапу и не извиниться перед ними под тем только предлогом, что человек — венец природы.

Обиды компьютера сперва стали выражаться в мелочах: вдруг перестала изображаться на экране буква «Д», однако я, не растерявшись немедленно заменил её — временно конечно — буквой «Б».

Потом он стал останавливаться каждую минуту и высвечивать на экране слова: «Не пора ли прекратить сеанс», «Надеюсь, завтра мы встретимся снова» и, наконец, «Третий раз делаю вам первое замечание» однако с непременным добавлением слов, которые обычно программистом не кодируются.

Я не знал, что делать, у меня было дурацкое положение. С одной стороны и Док, и Каролина, и Козетта — моя любимая семья, и я знал, что им всем исключительно надо, чтобы мы ещё поработали. Но с другой — нельзя же эксплуатировать и электронного члена семьи, который был уже столь любезен, что работал без отдыха, сна и тоже из любви к этой же семье.

Я набрал на клавиатуре очередные извинения. Компьютер был интеллигентен, и мне хотелось ему соответствовать.

Но вдруг… …я не люблю, когда в повести появляется «вдруг». Но это «вдруг», было особенным и имело форму.

Проявления компьютерного неудовольствия испокон веков (хорошо сказал!) привыкли называть «вирусами». И даже конструировать антивирусные программы.

Но это не было компьютерной обидой. Просто, когда компьютер устал, он перестал сопротивляться злым силам. Все произошло из-за нашего желания объять необъятное.

Вирус завладел компьютерным пространством.

Он появился на экране в виде Чёрного Квадрата (вот почему в диссертации Пал Палыча он был обозначен аббревиатурой ЧК), похожего на квадрат Малевича крупнейшего древнерусского художника, которого отчего-то называли абстракционистом, вкладывая в это слово сарказм и презрение. Потом оказалось, что весь мир вокруг абстрактен, а он лишь живописал его. Но не будем осуждать время уподобляться петуху ревнующему кур к будильнику. Мы ведь из иной цивилизации, мы знаем: какой это высший эгоизм делать добро ближнему, и ещё знаем, что сверху идут заповеди, а снизу инициативы. Наша повесть не о Малевиче…

Я взглянул на часы и в это мгновенье мне показалось, что секундная стрелка внезапно остановилась на циферблате, а тень от неё, этого не заметив, вновь побежала по кругу в поисках своей госпожи.

Глава 4. Мы внезапно оказываемся в Странноландии

Это только так сказано для красивого печатного слова «оказываемся».

Я никогда раньше даже предположить не мог, что в страну, которую называют Компьютерия или Странноландия — никто ещё просто так не попадал. И я никогда не видел, чтобы из неё кто-то возвратился. Конечно, информация об исчезнувшем остаётся, но как её искать. Если бы мы только умели расшифровать её. Как узнать в какую из десятков миллионов ячеек компьютерной памяти — китайских «шкатулок» попадает исчезнувшая информация.

В данном случае меня взволновало, куда делся кусок статьи Пал Палыча об исчезновении из трехмерного мира двух комнатных собак. Там не было наших с Козеттой имён, поэтому я не ассоциировал эту статью с тем, что может произойти в ближайшее время с нами. Но в этом отрывке говорилось о том, как с помощью собак бороться с компьютерными вирусами… Я тогда воспринял эту статью как шутку. …быстренько прошёлся по файлам, но «на вскидку», конечно, ничего не обнаружил. Я так и знал, что не найду его. Найти исчезнувший кусок статьи в компьютере, умеющем хранить тайны, это всё равно, что найти среди сотен тысяч звёзд именно ту, которая тебе вчера подмигнула.

На всякий случай я взял дискету и установил в компьютере антивирусную программу, что это такое, верно, всем ясно. Это фильтр, в который попадают все шутки и хулиганства программы.

Когда-то мне пришло в голову, что компьютер это Вселенная. Только параллельная. А ещё пришло, что раз это так, то в нашу из той обязательно должен быть какой-то выход. А ещё, что как в любой другой в компьютерной тоже есть добро и зло.

Смешно, но почему в нашей не изобретена антивирусная программа. Быть может это сделает когда-нибудь Высший Разум и зла будет чуточку поменьше…

Антивирусную дискету я вставил, но программу включить не успел.

На экране появился Чёрный Квадрат.

У него были глаза, он улыбался щербатым ртом, и делал это так, как улыбаются кошки, не имеющие чувства юмора.

К столу, за которым я работал, подошёл дядя Серёжа — Док.

Он стал нажимать на клавиши компьютера, но вирус не только не исчез, но даже не поморщился.

Док нажал ещё на что-то, но опять ничего не изменилось. Чёрный Квадрат продолжал улыбаться, и в улыбке его была сила. Нам обоим с Доком стало не по себе. Козетта чуть дрожа, прижалась ко мне боком, а Док, пожимая плечами, отправился за справочником вирусов.

В эту секунду отвратительные чёрные щупальца ЧК выползли из плоскости экрана (я обалдел!) и схватили мою жену за холку.

Мужчины конечно знают, что делать в тех случаях, когда фамильярно обращаются в их присутствии с дамами… Мужчины имеют право на преступление, но не на подлость.

Я взъерошил загривок и прыгнул, чтобы отомстить обидчику, но ЧК был проворнее и сильнее, мирозданье вздрогнуло и поплыло куда-то, тот час же я ощутил, что наш трехмерный мир тает, и мы оба с Козеттой почувствовали, что погружаемся в плоскость компьютера, проходя, словно сквозь неведомую диафрагму… Почти такую же, как когда-то виденную мной, и закрывающую вход в зелёный колодец, отворяющий путь в Волшебную страну.

Началось приключение, и первое о чём я привычно подумал, что нас не скоро хватятся, — время на трехмерной земле идёт в медленнее и значит, когда там проходит пять минут, здесь могут пройти часы. Не надо надеяться на Дока, Каролину и Маму-Лисаньку, а искать выход здесь. …Но прежде чем искать выход, ещё надо заодно насладиться и свалившимся на голову приключением. Вернее приключением, в которое мы провалились…

Следующее, что пришло в голову: мы с Козеттой исчезли, но мы живы, приключения любим оба, и даже хорошо, что нас не скоро хватятся, и хорошо, что у нас есть масса времени на поиск выхода.

А третье хорошо, что мы с Козеттой когда-то да побудем вдвоём…

Потом я подумал, что героев сказок часто заколдовывали злые силы, но потом же все оказывалось по справедливости. Будем считать, что мы попали в сказку…

В сущности ничего удивительного или страшного не произошло, раз я могу мыслить, значит мы с Козеттой существуем, но вот первая для собаки странность: вокруг не ощущалось никакого цвета и никакого звука, а их заменяли серое подобие тумана, и тягучая мелодия, которую я конечно не запомнил.

Её запомнила Козетта. Это, как потом оказалось, была искажённое во времени, сплюснутое в пространстве — «Болеро» Равеля. …я в этой ситуации предпочёл бы «Сороку» Россини.

Постепенно музыка на наших глазах стала превращаться в каскады и мириады линий. Линии, линии, линии: двоящиеся, троящиеся, множащиеся.

Я стал вертеться и обнаружил, что довольно близкий горизонт также испещрён линиями. Если бы я не знал запах моей суженой, то испугался бы не в шутку. Рядом со мною тоже была линия (разум протестовал, но чувства…). Линия пахла моей Козеттой.

Обоняние у собак как оказалось не зависит от измерения.

Я выпростал вперёд лапу. Именно вперёд, потому что поднять её вверх не мог. Только вперёд и в сторону. И лапа моя — родная моя лапа тоже была похожа на линию. И когда две линии соединились, я почувствовал то, что чувствовал трогая Козетту всегда.

Нам обоим показался этот вечер красным, хотя компьютер 325 SE PC, также как и собачий глаз, не был предназначен для восприятия и сканирования цветных изображений.

Глава 5. Король Теней

Удивительно, почему, если Вселенский Разум хочет помочь, мозг всегда знает, что и когда подсказать. Мы редко прислушиваемся к нему.

Откуда в диссертации Пал Палыча появился кусок об исчезнувших (проглоченных компьютером) собаках. Ведь это может означать только одно: времени не существует. Или: то что должно произойти — уже произошло»…

А то, что мы принимаем за время — лишь бесконечные мириады множащихся пространств.

Первое ощущение — реальность произошедшего. Как будто меня засунули в собачью будку. Потом Козетта спросила:

— Хвостик, а что это было?

Она меня называет «Хвостиком». Я очень люблю ласку и плачу человечеству тем же. Но сейчас ласковое слово Козетты придало мне особых, внепространственных сил. Ведь в самом деле я несу ответственность за свою даму.

— Ну, на «что это было» ответить ещё можно, а вот, что теперь будет — на это уже сложнее. К счастью, по поводу второго Козетта меня не спрашивала.

Мы вместе, а это уже полдела, хотя как вы понимаете, я предпочёл бы выпутываться без неё.

— Как, что было, Лохматушка, мы, — если мне не изменяет моё очеловеченное, собачье чутьё, попали в компьютер. Нас сюда затащил Вирус.

Я пишу это слово с большой буквы, потому что до того, как я узнал в нём профессора, прятавшегося в четвёртом измерении и из пятого сумевшего перебраться в первое, и носящего имя ЧК (Чёрный Квадрат), он уже успел доказать свою способность мыслить.

Я называю свою избранницу Лохматушкой или Штучкой — на русский манер, Козетта и есть в переводе «Штучка», но чаще Лохматушка; с одной стороны мне слышится в этом слове «матушка», а с другой я постоянно подчёркиваю неимоверность Козетиной причёски.

Кстати Мама-Лисанька её причёсывает как-то по особому. Что делать, — дамы есть дамы.

Но я покривил душой. Лохматушка не была здесь лохматой, она выглядела пусть очень милой, но линией, как и все здесь. И очень огорчалась, что это измерение испортило ей причёску.

Лохматушка столь же прелестна, сколь и умна, поэтому не стала удивляться тому, что компьютерный вирус утащил нас, живых существ в иное измерение, она вообще, по её же собственным словам удивляется разве что добропорядочности соседей по планете и галантности современных собак.

После дороги туда, бывает дорога обратно. Если её вдруг нет, или есть дорога только туда, то это говорит о том, что иную дорогу мы просто не видим.

Так говорила Мама-Лисанька. Я это вспомнил её слова и совершенно успокоился.

— Рад приветствовать Вас в Лайнландии, — вдруг раздался откуда-то глухой и одномерный голос. И линии вокруг тот час же засветились.

Было ощущение, что мы находимся внутри проволочного клубка.

Мы (хотел сказать «оглянулись», но оглядываться в том мире было невозможно) и оторопели.

Это невозможно объяснить словами. Мир перед нами был лишён объёма, и был абстрактен до абсолюта. Я хотя и пытался повернуться, но из любой точки видел перед собой только линию, казалось одну и ту же линию.

Мы с Козетой потом насчитали их великое множество, они стали разноцветными, за ними были другие, это было заметно, когда они перемещались.

Голос прозвучал и, судя по поведению линий, принадлежал хозяину. По крайней мере — хозяину положения.

— Такого подарка мне ещё не посылала фортуна, — снова сказал голос, и мы почувствовали, что ближайшая к нам линия хихикнула.

Линия разговаривает?

Что тут удивительного? Я совсем забыл, что в этом мире мы с Козеттой тоже линии. Но это может означать, что и этой линией закодирован некто. Если тут все кто выглядит линиями закодирован (заколдован) — значит наверняка собралась не плохая компания.

Грустно, но как же в таком случае существующие в этом измерении предметы и живые существа различают друг-друга. По цвету, но цветов не так много, по запаху — проблематично, по длине линий. Но каким же надо обладать глазомером, чтобы отличить один отрезок прямой от другого?

Я спросил об этом нашего пленителя.

— Это наш главный секрет, секрет этого мира. Зачем он вам, вы ведь не специалисты по электронному разуму, вы обычные творческие собаки или люди. Вам не надо знать много, вы ведь не собираетесь демонтировать мирозданье. Не беспокойтесь — вы не сделали этому миру ничего плохого, я просто присоединил вас к своей коллекции вечности, — сказал он немного таинственно. — А секрет, как мы различаем друг-друга, боюсь, огорчит Вас.

— Вот как, а тогда может быть, вы объясните нам в чём состоит ваша коллекция, и как мы можем быть её частью. Это что коллекция линий, или тех, кто стоит за этими линиями?

— Я, видите лив некотором роде, по совместительству — компьютерный вирус, и я коллекционирую, собираю, — поправился он, — материальную информацию из того мира (трехмерного) в этот. У меня большая коллекция, большой урожай трехмерных, несущих информацию существ.

Я не стал с ним спорить и говорить, что древние говорили: «большой урожай к большой беде», а он меж тем продолжал.

— В трехмерном мире нет вечности, а здесь она есть. В том мире наличествует неравенство, а здесь все одинаковы. Линии. И даже я не могу точно определить кто-кто, потому что видел их только однажды, подходя к окну в ваше измерение, как вы конечно понимаете, это окно — экран компьютера. А здесь все как в ленте Мёбиуса, нет ни времени, ни пространства.

Я позволю себе, если не возражаете, показать вам ваш мир со стороны, из плоскости, в которой вы находитесь. И вы сами убедитесь, что там сплошная суета… Насколько я понимаю, вы здесь с близким вам существом, так неужели вам хочется назад, в эфемерное пространство, а не пребывание в вечной радости созерцания мира. Вы очень скоро откроете здесь массу прекрасного, музыку, цвета. Все что когда-либо попало в компьютер, или было им сканировано, иными словами запомнено — есть в его памяти. И вы можете этим пользоваться.

Единственное, что я вам не советую, это рваться в ту часть нашей плоскости, которая… которая ведёт к выходу в иное измерение. Вы пока не готовы к этому. Впрочем там так тесно переплетаются линии, что вы и сами этого сделать не сможете, или не захотите. Но, предваряя ваше любопытство скажу, чтобы не было иллюзий — эта часть плоскости не выход обратно, просто есть маленькие тайны, которые вам пока непостижимы. Которыми впрочем вы овладеете со временем.

— Неужели там находится нечто, что угрожает вам, господин ЧК, — бестактно и вызывающе сказал я.

Козетта легонько толкнула меня.

— Помилуйте, — что может угрожать вирусу. Только музыка, но она здесь безобъемна. Но полноте, я обещал вам показать ваш мерзкий трехмерный мир. Давайте же подойдём к экрану. Только прошу вас соблюдать осторожность. Вас ведь могут увидеть, решить, что вы обычный компьютерный вирус и уничтожить.

Я кивнул, удостоверившись, что красноречие нашего пленителя иссякло, и мы все двинулись в плоскости.

Перед нами галантно расступались линии, цветные они множились и выходили одна из другой, играли какие-то сложные гаммы и непостижимом танце, вдруг плоскость под нами стала матовой, и мы поняли что вступили на экран компьютера.

И мы с любопытством стали взирать на наш мир, в котором ещё так недавно жили — оттуда.

Из Беспространствии.

Глава 6. Поступок лохматой дамы

— Стойте, сударыня, стойте, — вдруг закричал хозяин этого мира.

Моя очаровательная жена неожиданно даже для меня, который знал каждый её помысел и жест и наслаждался каждым её движением, побежала, по матовой плоскости, к которой мы подошли как к берегу озера, тот час же превратилась из линии в маленькую симпатичную собачку, и пересекла бы поверхность компьютера в считанные секунды, но поскользнулась, как поскальзываются на льду и осталась лежать. Меня прошиб пот. Я бросился к ней тоже через экран, тоже превратился из линии в собаку, она была недвижима.

Вот тебе и вечность!

Что же произошло?

Я стал её звать, наклонился к ней.

Но Козетта даже не приоткрыла глаза. Я попробовал её потянуть, но она лежала неподвижно и вдруг я услышал её шёпот:

— Хвостик, это я нарочно, нас должны заметить наши в том мире.

Как ни была трагична ситуация, но я не смог принудить себя не улыбнуться. У каждого из нас есть свои «наши». В данном случае это самые главные «наши» — наша семья.

От нас не укрылось то обстоятельство, что ни один представитель этого мира линий не выскочил за нами на экран спасать, или хотя бы схватить нас.

Почему?

Может быть потому, что Чёрный Квадрат — фаталист, поэтому позволяет поданным Беспространствии делать и говорить все что угодно. А может быть и потому, что собаки на экране — всегда собаки, и ясно, что их у него в компьютере не так много, а все остальные неведомые существа и предметы на экране будут выглядеть как вирусы.

Кто знает? Прав ли я в своих предположениях?

Может быть эти неведомые существа, как в волшебных сказках — заколдованные люди. Или представители иных миров.

Кажется до меня дошло. Ведь если плоскость экрана на мгновенье «расколдовывает» линии, то значит мы с Козеттой могли бы увидеть их истинные лица. А они этого не пожелали, даже ценой нашего побега. Тогда что же это за лица, если они так настойчиво пожелали остаться инкогнито?

— Зря вы побежали по плоскости экрана, — хладнокровно сказал ЧК, когда мы вернулись, — если вы надеялись, что вас заметят из того мира, — разуверьтесь. Для того чтобы человеческий глаз, находящийся в третьем измерении смог воспринять вас на экране компьютера и тем более различить, а потом ещё через изображение вызвать ассоциацию, что вы — это вы, дать импульс в их мозг, должно пройти много времени. По крайней мере— час. Это здесь. А там это — пять минут. К тому же вас наверняка ещё не хватились, да и вероятность того, что кто-то находился возле компьютера — мала…

Козетта махнула хвостом. Лохматушка моя, она попыталась нас выручить немедленно, дать о себе знать…

Но… постойте, постойте — а каким же образом сам Король Теней — господин Вирус или Чёрный Квадрат высовывается из своей компьютерной плоскости?

И вдруг мне все стало ясно.

Мы не потому не можем существовать одновременно в двух измерениях, что так не может быть, а потому, что не хотим, не пробовали, поленились…

И я, теперь уже сам подбежал к экрану, вступил на его холодную, ледяную поверхность и на всякий случай со звонким лаем (а вдруг ещё и услышат) выкатился в экран.

На самой середине, я попытался подняться с четверенек. Это было очень сложно, требовалось много усилий. Я заворчал. Вот ещё немного, ещё чуть-чуть.

И, словно пробив толщу не воды, океана, я вынырнул в родном третьем измерении, и голова моя оказалась в привычной обстановке. Я увидел свою комнату, где все и произошло. Док, не обращая внимание на компьютер, читал справочник вирусов. Он не обращал на меня внимание, даже, когда я заскулил. Хотя время теперь совпадало.

Теперь только хвост мой находился в ином мире…

В это время Мама-Лисанька подошла к компьютеру. Она тот час же увидела меня. И первый её порыв был вытащить меня из этого электронного болота.

Но не тут-то было. Я оказывается был не реален, а голографичен.

Но Мама-Лисанька — невероятно тонка и чувствительна. Её руки скользнули по мне. Она позвала Дока.

Док подошёл, сказал, что ни Пирата ни Козетты в доме нет. И что вероятно, (а он писатель, слава Богу, значит может мыслить нестандартно. Написал и материализовал же он когда-то меня), мы в компьютере, но что убивать вирус нельзя, потому что мы, как это ни парадоксально, — в настоящий момент тоже часть этого вируса, и как бы так ни получилось, что уничтожая вирус, мы можем быть уничтожены тоже.

И вдруг он взглянул на экран. Моя улыбающаяся физиономия лучше всяких слов говорила: как я его понимаю. Док хотел было схватить меня за уши и вытащить из этого мира, (порыв как у Мамы-Лисаньки), но, во-первых, я не материален, а во-вторых… — а Козетта?

Док скороговоркой стал сообщать мне инструкции: что делать.

— Мы намерены вывести вирус на дискету и там уже уничтожить. Надо сделать так, чтобы в момент включения антивирусной программы, вы с Козетой оказались бы не в одной плоскости с Вирусом, и тогда все будет в порядке.

Я громко завозражал.

Мы не знаем кого там прячет вирус. Что это за линии. Может быть, уничтожив его, мы, тем самым, уничтожим ценнейшую информацию, а то и цивилизацию. К тому же, антивирусную профилактику с компьютером мы делаем довольно часто, почему же стало возможным, что ЧК продолжает жить в нашем доме в компьютерной Вселенной и изображает себя диктатором вечности.

Что-то здесь не так.

А может быть всякий нестандартный — будь то — человек собака, или вирус обречён на непонимание в любом мире. Поэтому ЧК и решил создать свой, справедливый, со своей программой безопасности, где звезды улыбаются, а жителям Трехмерии… «рубят головы».

— Путешественником не может стать тот, кто боится не вернуться, — завершил свою умную тираду Док, — но я устал стоять на хвосте в другом измерении и соскользнул снова в плоскостной мир. Соскальзывая, я подумал: каждый раз, когда он говорит умные вещи, нам с Козеттой хочется целоваться.

Кстати, а есть ли любовь в Беспространствии?

Я не боюсь не вернуться, но и не хочу попусту растрачивать свой потенциал путешественника. Я был в Италии, Испании, Греции и Турции, многих других странах, был даже в сказочной стране, где познакомился с летучим Гиппопотамом, но они все эти страны были объёмными, а не плоскостными.

Вынырнув в компьютере, я нашёл Козетту, поцеловал её в мокрый нос (линию), и убедился в том, что все нормально, несмотря даже на то, что пока я шевелил ушами из компьютера, здесь в мире линий прошло почти полдня.

Теперь меня забавляло то, что мой нос на полдня моложе моего хвоста.

Никого из местных линий я не встретил. Вспомнился разговор с Доком, подумалось: почему Вирус запретил нам посещать ту часть плоскости (его владений), которая усиленно охраняется бесчисленными линиями. И что будет, если мы нарушим его запрет. Если он не обманул и нас в этом мире ждёт вечность, то какие же могут быть в условиях вечности наказания?

Небытие, смерть?

Наивные понятия. Что же тогда?

Вечное порицание, ну не разлучение же с Козеттой, — насколько я могу убедиться мир этот одномерен, но не тоталитарен.

Попробовать ещё разок. В конце концов вечность исчезает тогда, когда отключён источник энергии, а разговоры о вечности — ещё раньше, тогда, когда этот источник ещё только начинает иссекать. Вспомните сказку о Кощее Бессмертном.

Найти концентрированную скученность линий нам с Козеттой не представлялось сложным. Линии расступались, и в итоге мы подошли к чёрной части плоскости. Она зияла, как отверстие. Наклонившись, мы увидели, что это и в самом деле отверстие — вход, более того, он сужается и превращается в точку.

— Но он не может быть выходом в трехмерное пространство. Тогда что это? … какой-то коридор, и почему этой тайной так дорожит ЧК?

Глава 7. Разговор о Беспространствии

Козетта прикоснулась ко мне так, словно я на секунду не ко времени задремал. И опять была права. Мне не стоило произносить вслух моих последних слов, но к откровению, как известно, располагает комната, нашпигованная подслушивающими устройствами.

Каждый принимает конец своего кругозора за конец света и наша ошибка в том, что мы общаемся не с мыслящей плотью, а с нашим представлением о ней и потому часто ошибаемся и огорчаемся.

Обыкновенно среди только что познакомившихся русских: будь то вирусы, люди или собаки происходит дурацкая традиция выяснять политическую принадлежность, и потому я позволю себе поделиться с читателем маленьким диалогом, который по своему собачьему недомыслию затеял первым, но конечно только после того, как уже стало очевидным, что ЧК — Чёрный Квадрат — это профессор из предыдущей истории, которого мой дорогой Пал Палыч, если помните, загнал в своё время в первое измерение, и теперь профессор не плохо обосновался в компьютере, разрабатывая программы, способные противостоять антивирусным:

— Почему вы бегаете от человечества по всем измерениям, — дружелюбно спросил я.

— Не хочу быть ни в стае, ни в стаде, — отвечал мой собеседник, — к тому же человечество далеко от совершенства. На свете есть масса миров, которые добрее.

— Тогда вы — центрист, — сорвалось с моего высунутого языка постороннее в этом измерении слово.

Поскольку людей, которые насилуют окружающих своими остротами достаточно много, я промолчал, принудив себя наблюдать все происходящее не как посещение планетария, а как цирковое представление и прислушивался, может быть дальнейшая беседа займёт меня больше.

Следующая фраза, которую произнёс заинтересовавший меня собеседник, была такой безысходной:

— Я напоминаю себе иногда запертый компас.

Тут уж, как писателю мне откровенно захотелось записывать фразы моего собеседника, потому что они могли бы мне когда-нибудь пригодиться. Но и бумага и перо здесь тоже были в виде линий.

Иногда он мне напоминал человека с хорошей интеллектуальной базой, но я не оправдался вовремя перед самим собой в том измерении: почему я вдруг слушаю этого незнакомца, неужели мне нечего делать, не о чём подумать, нечего записать или хотя бы запомнить, а ещё теперь вынужден оправдываться перед читателем в том же самом. Но поскольку я тогда ничего не придумал, то сейчас в оправдание, зачем мне этот герой, придумать уже ничего не могу. А впрочем нет, это существо, этот политик, этот вирус и профессор одновременно рассказывал легко и просто вещи, которые я, склонный сочинять приключенческие вирши, придумываю всегда с великим трудом. Да, с великим трудом даётся писателю-приключенцу многоплановость героя. Трудно на сцене актёру сыграть актёра. Трудно писателю в литературе написать писателя, который пишет о писателе.

Я не стал говорить ему о том, что его высказывания напоминают игру, но он понял мой немой вопрос и ответил на него так, словно я играю в игру, прелестную игру, и тем снял совершенно напряжение с меня, поскольку мы отныне могли не заботиться о том, что значения каких-то слов понимаем по-разному.

— Может быть, вам рассказать о том, как перестрелка велась на итальянском языке? — спросил он неожиданно.

И так как я выразил согласие кивком головы, он сказал:

— Я бесконечно нарушал законы нашей великой страны Трехмерии, и поэтому в один прекрасный день, сделав ещё более страшное нарушение, я подкупил сторожа кабинки ЧИЗ и отправился в четвёртое измерение попытать счастья.

У меня несколько профессий, я никогда не пишу так, как вы, и не порчу записные книжки, но нет-нет да и осядет в подкорке мозга кроме формулы вечности мирозданья или беспространственности звёздных плоскостей ещё и стихотворная строчка, которая уже потому дорога, что она единственная, как возлюбленная.

В Новом Мире я перепробовал множество профессий, и не стыжусь ни одной из них. Я стал маленьким человечеством, в мире из одного меня. Я был и массажистом, и банщиком, помощником у министра и привратником, дрался на дуэли с генералами, обманывал сыщиков, эпатировал князей, знался с куртизанками, посланниками, епископами, сводниками, знатными проходимцами, людьми из общества, извозчиком был, официантом, шулером и в конце концов я пришёл к тому, что объединяет все эти профессии. Я стал образованным человеком, моя база выживания научила меня мудрости, вот сейчас я уже в качестве созерцателя имею права путешествовать по мирам.

Я состоялся. А вот состоялись ли вы? Я пригласил (или похитил — для философа это одно и то же) вас как самую великую собаку из всех собак на свете. Вы владеете самым драгоценным, тем, что так редко теперь встречается во Вселенной — разумом.

Подумайте, что пора уже придти к выводу, что быть лучшим другом человека не самое удачное занятие. Собаки подают лапу, приносят палки, находят потерявшихся детей, охраняют свалки. И все ради чего. Чтобы их потрепали по голове?

Считается, что собаки должны есть все, чтобы им ни бросили. Они должны немедленно отзываться на свист и радоваться с любым, кто выкупит их из корзинки.

Собаки достаточно умны, чтобы понять, что им никогда не догнать мячик на верёвочке. Но они продолжают догонять его, потому что хотят доставить удовольствие хозяину. Собаки не только безропотно сносят унижения, но и выпрашивают их.

Они позволяют надевать на себя шляпки с цветами и юбочки…

Я думаю, вам — собакам самое время сказать: нет.

Вы не должны возить сани по всей тундре за миску вонючей рыбной похлёбки. Вы не должны смотреть на мир с заднего сиденья запертой душной машины, оставленной на стоянке, вы не должны позволять называть себя Шариками.

Я предлагаю вам остаться в этом мире. Утешением от одиночества здесь будет ваша Козетта…

— А мой прошлый, трехмерный мир?

— Забудьте его, в нём даже цари обречены на бесправие.

— Но, тем не менее, это именно прошлый ваш мир развил вас, позволил освоить множество наук, искусств и ремёсел, которые так пригодились вам теперь…

Чёрный Квадрат не ответил.

Глава 8. Странная воронка

Пока профессор упражнялся в философствовании, мы с Козеттой продолжали стоять возле эбеновой части (или, точнее будет сказать: пасти) плоскости, походящей на воронку, или скорее вход. Я ещё прислушивался к безудержно и потому бесспорно здравым речам нашего пленителя, как вдруг ответ подсказала женщина.

«Хвостик, — сказала она, — ты знаешь о чём я подумала, ведь если мы с тобой как и все тут другое — линии, то естественно Вирусу необходимо охранять эту дыру. Всякая линия заканчивается точкой, и мы не только сможем проникнуть туда, в эту воронку, но и сделаем выводы об этом новом для нас измерении, поскольку там уж точно никто из представителей мыслящей плоти не был.

Я сделал маленький эксперимент. Снял с себя ошейник более похожий на стек, чем на мой родной кожаный предмет туалета и бросил его в эбеновую пасть. Ошейник немедленно исчез как будто бы распался на атомы.

Мы переглянулись с Козеттой и, взявшись за предполагаемые лапы или руки немедленно бросились туда же. Зачем нам это было надо. Ведь из неизвестности уже понятной мы могли очутиться в неизвестности неведомой, и тогда уже нас не смог бы найти даже ЧК.

Впрочем, как всякие наивные существа мы были уверены, что Вирус нас найдёт где угодно. Он в нашем представлении пока ещё был носителем тех сил, (если не зла), то, по крайней мере сил непонятных, а непонятные силы, как известно, — вездесущи.

Как бы то ни было, пролетев несколько, как нам показалось, мгновений, мы вдруг очутились, не поверите, в свободном пространстве космоса, где силой мысли (почти мгновенно мы это ощутили) могли двигаться в любом направлении и с любой скоростью.

Звезды были расположены здесь как точечки домино, в строгом порядке. Я посмотрел на свои лапы, хвост, все было на месте и… я уже было обрадовался, что вновь обрёл формы, как вдруг что-то показалось мне странным в Козетте. Она была потрясающе красивой и пылала как факел. Пылал и я.

Представляете, в черноте космоса, среди чужих, никогда не виденных ни собачьим, ни человечьим глазом созвездий, холодным космическим огнём пылали две собаки.

Но что это?

Как будто бы в космосе светает. И вот мы уже видим непостижимое. На абсолютно белом небе сияют чёрные звезды.

Это уже за гранью.

Однако, это было так.

А дальше? А дальше мы плыли к одной из них, и у нас было ощущение, что мы плывём над пустыней льда, и чем ближе мы подплывали к какой-то звезде, тем ясней представлялось нам, что вокруг всякой звезды имеется кольцо, при ближайшем рассмотрении оказывающееся обод гигантской воронки.

Каждая звезда была входом и одновременно выходом из воронки, такой же, в которою прыгнули и мы.

И хотя все внешне казалось оптимистичным, особой радости мы земные собаки не испытывали, потому что вдруг поняли, что, как бы фантастично и красиво все кругом не было — мы не в нашей Вселенной.

Долго ли мы размышляли над тем, что с нами произошло, не могу сказать, ведь где-то наверняка прошло мгновенье, а где-то тысячелетие. Но вдруг пространство стало складываться как книга, причём происходило это бесшумно. Чёрные звезды смывались какой-то гигантской волной, несущейся по складывающемуся небу.

Увиденный нами, было, Сатурн несколько раз перевернулся, с него соскочило кольцо, и я озорством дворняги обнаружил, что это никакое ни кольцо, а мой собачий ошейник.

— Это наше спасение, — закричала вдруг Козетта, — то что нам показалось, как складывается космос — на самом деле сброс программы, в которой мы находимся — на дискету, к тому же Мама Дока Лисанька наверняка подключила антиврусные силы, и то как смываются, якобы, звезды, есть, на самом деле, очищение компьютера от вирусов.

Козетта был права как всегда, но в этот момент раздались серебристые, хрустальные голоса.

Перед нами простиралась прямая, усеянная множеством прямолинейных существ — длинных и коротких. Все они двигались в одну и другую стороны своего одномерного пространства.

Покинуть прямую они разумеется не могли. Они были привязаны к своему ограниченному, однако бесконечно длинному пространству, хотя оно и состояло из единственной прямой на плоскости.

— Кто вы, — спросили они нас.

— Жители Трехмерии, — ответили мы.

Воцарилось молчание.

— Чепуха, — возразили нам, — двухмерие уже из области фантазии, а трехмерным не галюцинируют даже в сумасшедшем доме…

— Я обиделся: представьте себе что и в этом, антикосмическом, чудесном обществе… и тоже не верят чужеземцам. Но я не очень огорчился: в конце концов трагедия Мюнхгаузена, Гондлы, Дон Кихота, Врунгеля была не только в том, что им не верили, и от этого человечество только потеряло, а ещё в том, что все они были женаты неудачно.

Хорошо сказал. И тут же снова поцеловал Козетту в её прелестный одномерный нос. Мне такая беда, как этим героям не грозит.

После того, как замолчали мои оппоненты, захотелось все бросить, но я понимал, что все происходящее не более, как начало нового интеллектуального испытания.

Звёздное пространство, по которому мы плыли завершилось ничем. И мы с Козеттой со скоростью, на которую способны только собаки, излучающие свет, приблизились к окраине Вселенной, где обнаружили громадный Чёрный Квадрат. Быть может это был наш пленитель…

От Квадрата в этот миг отделился ещё один: и, стоя вместе рядом, как истина и тень, они производили впечатление гигантского непостижимого сознанию объёма.

Глава 9. Привидения

Кто-то из философов сказал: когда тебе кажется, что над тобой низкое небо, — проверь — не стоишь ли ты на четвереньках. Но я как раз стоял на четвереньках, однако небо по-моему было низким не поэтому.

Над нами, не задевая нас, проносились многочисленные разноцветные плоскости, и тот час же исчезали столь же стремительно, как и появлялись. Иногда мне казалось — это духи. Хотя я по возможности материалистично отношусь к жизни, но ведь материя иногда ведёт себя так, что впору поверить в нечто потустороннее.

— Смотри, — вдруг вскрикнула Козетта.

По небу плыли невероятные экраны, и это не было удивительно. Мы выросли среди экранов, … а разве волшебное зеркальце сказок Пушкина не было экраном телевидения. А в «Утопленнице» Гоголя. Но исторический экран, в котором отражаются картинки истории, я видел впервые. И у меня и у Козетты не было оснований усомниться в подлинности изображённого.

Известно, что истинные тайны истории скрыты, но я рассудил так: ЧК хватает и прячет в свои лабиринты второго измерения всё, что увидит. И как это ни странно, он объективный архивариус.

Вдруг мы с Козеттой увидели на экране изображения себе подобных. Белка. Стрелка. Лайка. Имена первых покорительниц космоса.

Мы могли смотреть на происходящее, но не общаться с ним, а это значит, что мы все же оставались в плену у первого измерения. Теперь уже было ясно, что оно первое. Ведь именно здесь я мог убедиться, что на свете бывает не только тень от тени, но даже тени от музыки.

Описание этого загадочного мира, где нет зрения, цвета, — где тень отбрасываемая тенью, не может быть цветной, где все одинаковые бессмысленно.

Но здесь я сделал маленькое открытие.

Каждое мыслящее существо видит измерение на порядок ниже. На порядок выше дано видеть только гениям.

Находясь в третьем измерении мы видим только второе. Во втором первое, а в первом?

Так вот из этого, которое бросает тень из первого… можно отправиться в любое. В том числе третье.

Отсюда можно путешествовать во времени и каждая точка пространства — здесь есть концентрированное время, текучее, имеющее обыкновение исчезать под воздействием пространства, а химическая реакция времени и пространства и есть — пятое измерение — путешествие во времени. Представляю как над нами, живущими в четвёртом измерении смеются те, кто живёт в пятом?..

Нам собакам присуще измерение, которое редко подвластно людям — обоняние. Запах вот наш компьютер. Понюхал на улице дерево и получил все знания, известные существу, которое здесь побывало. Узнал о его биологическом поле, о его здоровье, о его хозяевах, о любовнике хозяйки, о цвете и марке её автомобиля, и многом, многом другом.

Словом — весь мир это разновидность компьютеров от самых маленьких — собачьего мозга — до большого Вселенского. …Но вдруг меня поразила одна догадка, — а вдруг во Вселенском компьютере, на нервных волокнах которого зиждятся мириады планет и несчётное количество разумных жизней — тоже есть свой вирус, сбивающий программу. Ведь не поверю, что цель нашего бытия не есть великая справедливость во всем сущем…

Тут я позволю себе ещё раз и обильно, процитировать диссертацию Пал Палыча: «И тогда уже в научных целях в четвёртое измерение направились учёные. Это было как раз в то самое время, когда Прокурор Галактики поручил мне принять к производству дело, до сути которого я докопался не сразу. Конечно, катастрофа в четвёртом измерении нас бы, скорее всего, не коснулась. Тому были десятки и сотни доказательств, но… это и была катастрофа доказательств…

Кроме доказательств, есть ещё и внутренняя интуиция, и она подсказывала, что лучше не рисковать, хотя бы вероятность всеобщего катаклизма и равнялась одной миллионной процента. Философы приводили выдержки из мифов и апокрифов о зеркалах. Во многих страшных легендах говорилось о том, что будет беда, если разбить зеркало, многие верили, что четвёртое измерение — есть как раз наше отражение. Не полное, конечно, но наука объясняет и это. И разбивать его на всякий случай вовсе негоже. Легенды и мифы никогда не сочинялись просто так.

А взять сегодняшний мир: давно уже отошли в глубокое прошлое предрассудки, но тем не менее, кто позволит себе даже сейчас нарочно разбить зеркало, а нечаянно разбивший, неужели хоть на секунду не задумается о возможных неприятностях? Короче говоря, человечеству вовсе не улыбалось уничтожить четвёртое измерение, и вот я помощник Комиссара юстиции — высадился в нём из кабинки ЧИЗ, чтобы разыскать человека, который проник туда».

Глава 10. Прессованное пространство

Путешествовать в пространстве легко и просто, ибо точка — и есть прессованное пространство — космос, и, вероятно правы те, кто утверждает, что время имеет текучесть.

Они правы настолько, насколько правы были древние, утверждавшие: солнце пересекает небосвод… Время, — долгое время считали древние учёные, — это жидкость для разбавления пространства.

Текучесть времени категория с которой мы с Козеттой столкнулись не в теории. Оказывается время на самом деле текучая, даже мокрая субстанция и горошину пространства разбавляют временем в тех пропорциях, — в каких размерах хотят создать макрокосмос и микрокосмос. Иными словами из безобъемной точки находящейся в первом измерении с помощью времени и дозирования его получают второе (плоскость), третье (наше) и четвёртое измерение. По всей видимости пятое имеет тоже какое-то отношение ко времени, но в нём я не был, хотя… хотя… …честно говоря… …в чистом виде времени не существует.

Существует только пространство и, как вспомогательная категория, — информация. А то, что мы принимаем за время — всего-то наше представление о бытии.

Всякий компьютер есть китайская шкатулка с великом множеством отделений и кармашков. И поэтому не стоит огорчаться что что-то исчезло. Ничего не исчезает. Просто спрятано в пространстве. …В этот момент сквозь космос проплывало нечто, что в нашем мире мы назвали бы зеркалом. ЧК так внезапно отскочил от него, что изображение в нём ещё осталось. Это и дало основание нам понять, наконец, кто он. Компьютерный вирус это единственное, что остаётся на зеркале. Хотя если честно, то мы все вирусы, и наша задача расшифровать все то, что отражалось в зеркалах.

И это говорю вам я — пёс Пират, не какая-то разведывательно гоночная собака, а та самая, которая с великим наслаждением хватает вонючую голову от вяленой рыбы и положив её на замызганный пол с удовольствием катается по ней как щенок.

Осколками сознания я ещё воспринимал мир, из которого мне суждено было уйти, а моему двойнику вернуться.

Нам с Козеттой казалось что мы на дне огромного калейдоскопа. Внутри гигантской призмы переливались всеми мыслимыми красками сказочные цветы, словно возникшие из нереальных грёз курильщика опиума. Они полыхали как северное сияние, в сполохах которого извивались причудливые линии

Мы находились над огромной чёрной дырой на плоскости и по мере приближения дыра эта стала отступать, уходить внутрь. Совсем небольшое усилие воли и это уже ствол шахты.

Мы не ощущали движения и падали навстречу звёздам, а конец шахты все не приближался. Непонятное творилось не только с пространством. Но и с временем, оно встало. Мы посмотрели вверх и увидели небо, то есть вдруг нас постигло озарение.

Это была наконец наша родная, трехмерная плоскость! Путь во второе, в третье измерение. Как будто вы находитесь в абсолютно белом непрозрачном шаре.

Мир не внушал страха. В конце концов киноплёнка плоская и экран кино тоже, а тем не менее — создаётся иллюзия объёма. Может быть и этот мир — тоже?

Сколь бедными и призрачными оказались мои умозрительные построения по сравнению с реальностью, открывшейся нашему с Козеттой взору.

Чем ниже измерение — тем сильнее фантазия. Жителям пятого измерения не надо врать и придумывать.

Там нет литературы. Литература есть в первых трех.

Глава 11. Мама-Лисанька как всегда выручает

— Рад, рад, что вы попутешествовали, но ведь также как в Земной Трехмерии все дороги ведут в Рим, так и здесь все дороги ведут в одну точку. И эта точка невозвращения. Это точка — путь в первое измерение, в котором вы только что побывали, — говорил Чёрный Квадрат, когда мы приблизились.

— Я надеюсь, — продолжал он, — пространство, которое, кстати, не более как разбавленные иными видами пространств(определённое сочетание которых вы называете временем) гранулы первого измерения показалось вам по вкусу, и вы, я надеюсь, видели как космос отбрасывает тень.

Как видите, тайна мироздания весьма проста. Тень отбрасывают не только предметы, цвет, звуки, но и пустота. В древней Японии считалось страшным оскорблением наступить на чужую тень. Мир — компьютер, и если что-то совершенное не устраивает Вселенский Разум, это совершенное есть возможность пережить заново. Иными словами — «переиграть». «Переходить», как в шахматах. Таков мир теней…

Чёрный Квадрат вещал с удовольствием, всем своим видом давая понять, что то, что с нами произошло была всего не более, чем тень. И самое потрясающее в том, что на свете оказывается (мы говорили уже об этом) существует тень от цветов и звуков и даже тень от тени.

И раз это так, раз тень может отбрасывать тень означает, что в трехмерном мире существуют не одна, а две параллельные цивилизации, на вид одинаковые — и надо просто сделать усилие, подняться и посмотреть на индивидуальность каждого. И тут только меня осенило: вот почему профессор из пятого измерения отправился в первое. Он хотел открыть великую тайну бытия.

А открыл тайну неоднородности ума и глупости хомо сапиенс.

Жаль, что в этом мире не существует даже условного времени.

Но в таком случае, а как же определить временной промежуток между двумя событиями. Мириадами точек пространства, кои отнюдь не есть прессованное время, а всего лишь — прессованное пространство. Но ведь в этом случае получается, что икринка пространства и пространство в целом — это одно и то же.

И космос отбрасывает тень.

И я чуть было сперва не завыл, слушая Чёрный Квадрат. А когда пришёл в себя, рядом была Козетта, и мы оба сидели под какой-то тонкой кисеёй.

Живая иллюстрация разговора: это была тень от плоскости…

— Смотри, смотри скорее, — закричала вдруг Козетта, — это же мы, но только в четвёртом измерении.

Я поднял глаза к звёздам. Зрелище было неправдоподобным. Я усмехнулся: похоже, что жителей Четырехмерии мы склонны принимать за Бога.

Чтобы легче было адаптироваться в непонятном — Чёрный Квадрат снова предложил нам тест. От четырехмерных нас к нам трехмерных он протянул дорожку из икринок-пространств. Мы должны были пройти по ней к нам самим.

Было чем рисковать. Дело все в том, что до места предполагаемого конца нашего путешествия от того места, где мы находились было громадное расстояние незаполненного звёздами космоса…. Но, вот мы с Козеттой перешли этот ревущий водопад пустоты по прессованным пространствам и в конце концов оказались на совершенно отвесной скале, сами себе напоминая мух.

Сзади нас алел космос.

И вдруг начались чудеса. Конечно, ничего страшного не произошло, но надо было убедить себя, что перед нами всего-навсего виртуальная реальность.

В какой-то момент я не смог убедить себя, что дорожка из пространств не может ни быть прикреплена к чему-то. Я стал искать это что-то, потому что конец дороги внезапно, повинуясь моим мыслям приблизился, и почти тотчас мы обнаружили кольцо.

Я знал, что испытаний предстоит много, и не спешил это кольцо потянуть, хотя искушение было великим. Я устал стоять на дорожке прессованных пространств, и хорошо, что не потянул. Я сумел найти выступ в камне, подтянулся в нему, выпростал своё тело вверх, стараясь не думать о том, что я всё-таки нахожусь над пропастью, я взобрался наверх. Козетта держалась за меня всеми четырьмя лапами.

И вот после того, как я уже взобрался на скалу, я перегнулся вниз и попробовал потянуть за это кольцо. В общем произошло то, что и должно было произойти, дорожка, на которой мы только что стояли, неожиданно ослабла, и, если б я на нём был, когда это и собирался сделать, я бы полетел, конечно, в космос.

А здесь, как в хорошем средневековом современном боевичке, я на вершине этой скалы обнаружил прикреплённый к какому-то самшитовому кусту человеческий череп. Череп смотрел мимо меня.

Я подошёл к нему и увидел, что от времени он перекосился. Перед ним были вбитые в песок и гравий сапоги.

Их было как и моих ног — четыре. И они были моего размера. Я понял, что надо стать на эти сапоги, либо надеть их. Я сделал это.

И когда я встал на эти сапоги, череп начал медленно поворачиваться, в последней своей точке движения, он взглянул на меня. И когда он на меня взглянул, я понял, что нужно дотронуться до его лба, потому что на лбу была кнопка, на которой было написано: «нажми». Все это было немножко похоже на детские развлечения, но Козетта была серьёзна.

Но дальше — больше.

Внезапно прямо в космосе явился земной пейзаж.

Неожиданно на нас полетели камни, загорелась под ногами трава, расступались скалы, мы полетели в какой-то космический водопад, на нас обрушивались сталактиты, мы накалывались на их братьев сталагмитов, нас пугали какие-то чудовища, летучие мыши — потомки птеродактилей, кто-то бертолетовой солью намазал траву, и она щёлкала как цикады, мы попали в яму со змеями, снизу в этой яме забил нечаянно горячий гейзер, и полетели в нас копья неизвестного племени, сопровождаемые воинствующими криками.

Словом произошло все то, о чём мы когда-то читали.

Наконец Чёрный Квадрат вспомнил про нас.

— Эти эксперименты — чистка вашего мозга, — заявил он, вам это пригодиться в вашей будущей жизни, которая начнётся через несколько секунд, — а потом серьёзно добавил:

— Помните, новое тысячелетие там на Земле начнётся с понедельника. …и вдруг кто-то ласково взял нас на руки.

Я ещё не понял, но уже знал наверняка, — это Мама-Лисанька.

Сквозь сонмище пространств, она просто взяла нас на руки и ласково сказала, что пора обедать.

И обед, этот означал, что нас расколдовали.

Глава 12. Блок памяти

«Космическая война продолжалась уже 29 секунд, и Внегалактическая Дума решила остановить время», — прочитал я в собственной повести и понял, что пора заканчивать книгу.

Вам никогда не приходилось слушать музыку в консерватории? Слушая музыку, вы отнюдь не мысленно переноситесь в райские кущи, нет, мысленно вы лишь возвращаетесь, а музыка несёт вас, несёт…

А между прочим, именно музыка возвратила меня в тот мир, который наполнен моими близкими.

Да-да: компьютеры лечат Моцартом.

Концентрат музыки материален, быть может. И этот концентрат надо было разбавить только временем. Текучим временем.

Итак… в наше измерение и домой.

У кромки Первобытная туманность под влиянием сгущения материи силой тяготения, разделилась на бесчисленное множество туманностей второго порядка. Началась компьютеризация космоса.

А Моцарт — часть этого действа.

Эти разделились на множество туманностей третьего порядка, подобно тому, как наружный слой земли, сжимаясь от жары и потери влаги, трескается на крупные и мелкие части или как непрерывная масса паров воды, сгущаясь в воздухе, образует капли.

Туманности второго порядка, при разрыве главной туманности, приобрели вращательное движение.

Дискообразный вид убеждает нас в этом, — движение солнечной системы с созвездию Геркулеса, то есть в плоскости Млечного пути — подтверждает это.

Телескопы в одном только Млечном пути насчитывают биллионы солнц. И поэтому грандиозная картина Вселенной, исполнена жизнью чудных существ. Но сколько на свете таких млечных путей, громадная совокупность которых составляет песчинку из здания Вселенной?

Бесчисленное множество звёзд, или солнц, сияющих (если к ним приблизится) даже более ярко, чем наше Солнце, окружены ещё более бесчисленным количеством планет — тёмных небесных тел, получающих тепло и свет от своих солнц.

Наша Солнечная Система считает их сотнями, одна из них называется Землёй.

Спектральный анализ указывает, что вещества Вселенной те же, что и вещества Земли… Везде жизнь разлита во Вселенной. Жизнь эта бесконечно разнообразна.

Существа плоскостной Страны резвятся и плавают как рыба камбала. И только иногда выскакивают в толщу пустоты, но тотчас же, как будто бы начинают задыхаться и возвращаются в свою среду, не успев за мгновенье обнаружить что же составляет суть третьего измерения.

Существа живущие в этом измерении живут в невероятности своей и питаются энергией батареи, или отражёнными лучами солнца, или теплом.

Выскакивая на мгновенья в трехмерную пустоту, из щемящего пространства, существа способны взглянуть на свой плоский мир, понять формы друг-друга.

Мне говорил ЧК: он готов был бы покупать пространство, расплачиваясь за это временем…

Я принуждён был узнать эти потрясающие для рядового пса вещи: в века, предшествующие началу нашей эры, вместе с развитием математики, прежде всего геометрии, получила развитие и другая наука. Ужас её исследователей в том, что она названа была астрономией, может быть потому что именно звезды диктовали ответы на бесчисленные вопросы.

А знаете, что на базе геоцентрической системы мира Гиппархом и Птолемеем были разработаны теории движения планет. Арабские и среднеазиатские астрономы Бируни и Улугбек в период, когда ещё даже Леонардо не родился, корректировали таблицы видимых планетных движений, не подозревая, что открывают не макро, а микро мир.

Мы с Козеттой одновременно обратили внимание, что у кромки космического пространства плыла кошка, которая съедает боль…

… Письмо читателям вы найдёте в эпилоге. Я счастлив, что я с Козеттой. Я остаюсь с ней навсегда и буду вашим символом в этой ипостаси.

И если когда-нибудь моё «Альтер эго» восстанет вновь в том мире, в котором я имел честь просуществовать рядом с вами, то прежде, чем родиться, выбрать пол и форму этого существования, прежде чем стать деревом, звездой, птицей, насекомым, рыбой или зверем, мне хотелось бы посмотреть что такое жизнь и почитать классику.

Во всяком случае я теперь твёрдо убедился в том, что никто и ничто не умирает, все попадает в терпеливые компьютерные блоки памяти Великого Вселенского Разума и потом может быть восстановлено.

Но справедливость мироздания была бы более интенсивной, если бы каждый хоть на миг мог бы посмотреть на своё новое тело в новой жизни, тогда бы он берег свою душу. Разве палач стал бы палачом, если бы вдруг ему довелось увидеть гнусного обделённого урода, и он понимал бы что в этом теле его новая жизнь?.. …Не надо считать, что звезды — это паутина на небе.

Чёрный Квадрат на прощание подарил мне часы, которые показывают пространство. Вдумайтесь — вдумайтесь, времени не существует, часы показывают пространство.

Почему: «на прощание».

Потому что для него мы исчезли. Мы попали в терпеливые блоки памяти Вселенского компьютера, и нужны ли мы будем, востребуемся ли ещё раз историей, или останется от нас лишь тире между двумя датами — зависит от грустной сентенции типа: «как Бог весть…» … а чтобы не огорчать Маму-Лисаньку, наши с Козеттой абсолютные двойники будут ласкать её взоры.

Эпилог

Я хочу сказать Вам, дорогие мои друзья и читатели моих скромных книжек, что я прощаюсь с Вами. Я люблю Вас, но быть сказочником — теперь уже не по мне.

Я, скажу Вам честно — устал.

Сказочник, как оказалось и проверено жизнью — не прислуга. Хотя наверное и прислуга умеет рассказывать сказки.

И всё-таки, — сказочник — человек особой нравственности. Но меня утешает тот непреложный факт, что я не человек, а что касается нравственности — пусть обо мне судят другие.

Вы знаете, кого сам Аллах признал сказочником? Не знаете, так послушайте.

Жил да был в бедном городе бедный мальчик. У этого бедного мальчика была бедная мама. И эта бедная мама жарила замечательно вкусные лепёшки на кунжутном масле, что бы мальчик продавал бы их, и им было бы на что прокормиться и выжить. О видеомагнитофонах и телевизорах «Supra» они и не мечтали.

А зря. Может быть именно этому мальчику и следовало было иметь такой магнитофон и телевизор.

Как бы то ни было. Мальчик, который всю ночь смотрел какой-то нехороший для нашей идеологии фильм, утром был готов к тому, чтобы отправиться на рынок — продавать пирожки, изготовленные его мамой — замечательно вкусные — приготовленные на кунжутном масле.

И отправился продавать.

А дальше вы уже, конечно, все знаете. Он продал пирожки. Он собрался было идти домой, но, встретив знакомую девочку, заговорился с ней допоздна, устал, и заснул, прикрыв свою сумку руками. А в сумке, надо Вам напомнить хранились деньги, вырученные за продажу пирожков, пожаренных на кунжутном масле.

Проговорив с понравившейся ему девочкой (а девочка эта была фея — потому что все девочки, которые нам нравятся — феи), он и не заметил, как уже было говорено, что уснул.

Во сне произошла с ним неприятность. Когда он проснулся, то обнаружил, что из сумки, с которой он ходил на базар продавать пирожки, пожаренные на кунжутном масле, пропали вырученные за продажу этих пирожков деньги.

Мальчишка был умный, но был всего лишь мальчишка. Не делая пока ещё трагедии из произошедшего, он пошёл к мудрецу и рассказал ему о случившемся. Мудрец выслушал, отправился с мальчиком к своему другу судье (а детям хорошо бы знать, что мудрец только тогда чувствует себя сильным, когда у него друг — судья), и тот назначил всем жителям города подходить и бросать монеты в чан с горячей водой.

Как конечно понимает читатель: судья зная, что украденные у мальчика деньги лежали в корзине, и замарались от кунжутного масла, и потому ждал, что жирное пятно всплывёт в тёплой воде и изобличит вора.

Вот уже все население города прошло, бросая монеты в чан, а пятно все не всплывало.

И тогда последний, а им был сказочник, понял, что вор оказался умнее и исчез из города, прихватив с собой деньги. И тогда он вымазал свою собственную монету кунжутным маслом и бросил её в воду.

Конечно немедленно всплыло пятно, и сказочник был счастлив, что судья приказал вернуть деньги мальчику. Мальчик взял деньги, он видел, что они не вымазаны кунжутным маслом, но он был всего лишь мальчик, и с компромиссами ещё не встречался. Не все ли равно откуда появились деньги.

Этот мальчик никогда не станет сказочником и не подарит радости людям…

Сказочника же — высекли. Но он не чувствовал себя обиженным, знал, что, если не посечь, ничего и не напишешь.

Шучу, шучу. И не так уж это безобидно. В предыдущей действительности писатели шутками раскачали государственный строй.

Почему литература в России самая великая на свете? Потому что писателей на Руси Великой бесконечно секут как собак.

Потому собаки тоже иногда садятся за письменный стол. А впрочем всякая собака это по-своему просто заколдованный человек.

Я все что хотел написать в своей собачьей жизни — написал, и все это только для того, чтобы вы, мои маленькие друзья, были бы хорошими и творческими людьми.

Ведь действительность обретает смысл и существование лишь в соприкосновении с художником… как страшно быть неписателем. Каким непереносимым должно быть страдание нетворческих людей. Ведь их страдание окончательно, страдание «в чистом виде», страдание безысходное и бессмысленное… Как страшно все бытие непишущего человека. Каждый его поступок, жест, ощущение… каждое большое или маленькое действие в самом деле исчерпывает свою куцую жизнь, без всякой надежды продлиться в вечности. — Так говорил Нагибин… Он воспитал много собак.

Никогда не огорчайтесь, если иногда вам тоже достанется по попке. Счастья вам и любви.

Сегодня я оставляю перо к радости моей очаровательной Козетты и постараюсь быть просто собакой… Ведь я не писатель, а лицо занимающееся литературой, и садился-то я за письменный стол тогда, когда не мог найти в библиотеке книгу, которую хотел бы прочитать под настроение. …постарайтесь мне присниться… и я покажу вам часы, подаренные мне на прощание Вирусом так похожим на Чёрный Квадрат Малевича. Они показывают не время, а пространство.

И в этом их искренность…

Переделкино—Карловы-Вары — Анталия, 1997— 2000 гг.

Собачка ШТУЧКА воспитывалась в семье доктора наук, профессора права, писателя, социолога и географа Сергея Павловича Лукницкого. Много путешествовала по странам Мира. Автор ряда полемических статей по правовым вопросам нашей собачьей жизни. Четверо собственных детей, и один приёмный — котёнок (ныне кошка Люська) говорят о её не зря прожитой жизни. Часто улыбается, всегда оптимистична, всегда в форме.