ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В КОНТРБАТАРЕЙНОМ ПОЛКУ

ПЕРЕД КРУТЫМ ПОВОРОТОМ ВОЙНЫ.

ЛЕНИНГРАДСКОЙ НОЧЬЮ.

12-й КРАСНОЗНАМЕННЫЙ ГВАРДЕЙСКИЙ.

ЗНАКОМСТВО С ФОМИЧЕВЫМ.

РАБОТА РАЗВЕДЧИКА-НАБЛЮДАТЕЛЯ.

ОРУДИЕ МОСИЕНКО ВЕДЕТ ОГОНЬ.

НА ЗАВОДСКОЙ ТРУБЕ.

СТРАХ ОКРУЖЕНИЯ.

ОДНА НОЧЬ.

В СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ.

НА КОМАНДНОМ ПУНКТЕ ПОЛКА,

(Ленинград, 5-25 ноября, и Колпино, 53-я армия,

26-29 ноября 1942 года)

5-25 ноября. Ленинград

После возвращения моего из батальона Карабанова прошло еще три недели. Первые четыре дня в Ленинграде я не обращался ни к кому за помощью. Я еще мог выходить из «Астории», передвигаться по городу, но у меня не было ни здоровья, ни тепла, ни питания. Зима уже вступила в свои права, выпавший было снег исчез, но мороз уже не спадал, земля промерзла, Нева стала затягиваться мелкоторосистым ледком, прорезанным только фарватерами копошившихся, торопившихся встать на зимовку судов. Жестко-розовое по утрам небо, звездные ночи без облаков – все стало словно вырезанным из металла.

К, празднику город ждал каких-либо новых пакостей от немцев, но чего-либо необычного не случилось. В эти дни были только яростные артиллерийские обстрелы из осадных дальнобойных орудий. Немцам не удалось использовать их для штурма, и за срыв его они теперь мстили населению Ленинграда. Еще много домов разъято снарядами.

Немцы силились и бомбить Ленинград после долгого летнего перерыва, были многочисленные воздушные тревоги, а в небесах – бои, но свиста бомб я ни разу не слышал, а зенитки наши били не сплошным валом всей своей мощи, а только участками, там, где пролетали воздушные пираты. И все же бомбы коегде падали: 5 ноября торпедная бомба упала на здание Куйбышевского райкома, но повреждения оказались незначительными; четыре дома разбиты на Боровой улице… При воздушных налетах люди продолжали ходить по улицам, останавливались только трамваи.

К празднику город получил свет от Волховстроя, по проведенному по дну Ладоги кабелю; в квартирах многих жителей зажглись лампочки Ильича; а в «Астории», все еще не отапливаемой, электрический свет включался с восьми вечера до часа ночи.

7 ноября состоялась премьера пьесы «Раскинулось море широко», накануне была премьера пьесы А. Корнейчука «Фронт», а третьим подарком к празднику была премьера оперы «Евгений Онегин», состоявшаяся 8 ноября.

А я праздничный день провел плохо: не дойдя в ДКА до ярко освещенного зала, внезапно почувствовал дурноту и пролежал в темном коридоре на стульях, слушая издали, как сквозь туман, гремящую всюду музыку, песни, шум танцев и звонкие голоса веселящихся, празднующих Октябрьскую годовщину людей. Этот мой, частный, случай, конечно, не характерен для ленинградцев, в общем здоровых, сытых, живущих почти нормальной жизнью после осенних трудов.

После праздников меня осмотрели врачи амбулатории Смольного и немедленно направили в стационар штаба Ленфронта, во Всеволожскую, и там я провел десять дней, как в земном раю, под внимательнейшим уходом начальника стационара – врача С М. Дрейзенштока и душевнейшей старшей сестры Феодосии Ивановны Игнатьевой, которые меня поставили на ноги, а потом на своей машине привезли в Ленинград.

23 ноября общее ликование вызвала переданная по радио великолепная весть о крупных победах на юге. Враг не только был опрокинут ошеломительным началом нашего наступления, но оказался перед угрозой полного уничтожения. Наши войска прошли шестьдесят – семьдесят километров, взят был Калач, и мы продолжали двигаться дальше.

В этот день.…

… я был вызван в Смольный, и мне показали телеграмму из ГлавПУРККА на имя начальника Политуправления фронта, всегда ко мне внимательного и заботливого К. П. Кулика:

«Приказом НКО No 06781, от 8 ноября 1942 года, военный корреспондент ТАСС Лукницкий Павел Николаевич зачислен кадры РККА. Прошу объявить ему этот приказ. 32543. Баев. Усачев».

Странно, конечно: с первых дней войны я на фронте и в кадрах действующей армии!.. Но при какой же я воинской части, в чьих «штатах», телеграмма не объясняет. И все-таки смысл ее ясен: меня следует кормить и обмундировывать в армии!

На следующий день я был оформлен во всех правах и получил зимнее обмундирование, а 25-го перебрался из «Астории» в ДКА – в общежитие группы писателей, работающих в Политуправлении, и мне была предоставлена пустующая койка Бориса Лихарева, который, как и большинство других членов группы, живет теперь в своей отепленной Литфондом, освещенной и хорошо оборудованной на зиму квартире.

… «Правда» принесла всем советским людям еще одну вдохновляющую, чудесную радостную весть об успехе продолжающегося на юге наступления.

Отступают в разных направлениях гитлеровцы и их союзники. Поля донской излучины завалены тысячами вражеских трупов. Лишь за один день 24 ноября 15 тысяч вражеских солдат и офицеров жизнью своей расплатились за преступную авантюру. 12 тысяч взято в плен. Нарушена связь вражеских частей, утрачено единство управления. Три дивизии, вместе со штабами своими, вместе с генералами, взяты в плен. Брошенные врагом во время отступления и захваченные нашими частями орудия, танки, автомашины, винтовки, автоматы составляют целый арсенал – 1164 орудия, 431 танк, 3 миллиона снарядов, 18 миллионов патронов и т. д. Нашими войсками заняты многие города и населенные пункты…

На Мойке после бомбежки.

И еще радость: учреждаются медали за оборону четырех городов – Ленинграда, Одессы, Севастополя и Сталинграда. Английская газета «Ивнинг ньюс» пишет: «В течение полутора отчаянных лет Красная Армия вынуждена была выдерживать натиск лавины вражеских войск. Никогда в истории ни одна армия не сражалась с таким хладнокровием и стойкостью, с таким непревзойденным мастерством, с такой неослабевающей мощью…» И дальше: «Давайте искренне признаем, что, не будь подвигов Красной Армии, судьба свободных народов была бы поистине мрачной…»

Наша взяла!

… Я решил с утра выехать в 55-ю армию, чтоб осуществить давнее свое желание: познакомиться с теми нашими артиллеристами, которые ведут контрбатарейную борьбу, уничтожая дальнобойные орудия оголтелых гитлеровцев, яростно обстреливающих Ленинград. Надо все узнать, увидеть своими глазами!..

Но мне хочется привести здесь еще один эпизод, который я записал ночью, перед отъездом…

Ночь на 26 ноября

Я шел в ДКА из «Астории».

Время близилось к полуночи, и Ленинград был пуст. В прорыве туч показалась луна, залила призрачным светом снежную улицу, перекресток, руины огромного, давно разъятого бомбой дома.

За разбитой стеною мне почудились голоса. Я приостановился, прислушался, тихо подошел ближе. Сомнения быть не могло: в хаосе кирпичей разговаривали двое мужчин.

Это было странно и подозрительно. Осажденный город… Пустые улицы… Кто и зачем может скрываться ночью в холодных развалинах?.. Расстегнув кобуру пистолета, я тихо встал в проломе разбитой стены. Разговаривающие теперь были где-то рядом со мною, но я их не видел. Завывание ветра мешало мне расслышать слова.

Я подкрался еще ближе. Один сказал громко:

– Ну, что, скоро ли?

– Пора! – ответил другой.

– А может, не будет? – Будет наверняка…

И замолчали. Я был готов ко всему. Они опять тихо заговорили, и на этот раз я, конечно, расслышал бы их слова, но тут на весь тихий и пустынный квартал раскатился голос громкоговорителя, прикрепленного на одном из углов перекрестка:

«В последний час… Наступление наших войск продолжается…»

Не спуская глаз с тех руин, где скрывались двое мужчин, я прослушал новые, еще более радостные и волнующие известия о наших прекрасных делах на юге. Те двое также, должно быть, слушали.

Радио умолкло, и я услышал восклицание одного из них:

– Замечательно! Пятьдесят одна тысяча пленных!.. А ты не хотел вылезать из постели. Праздник-то, сынок, и на нашей улице начинается!

– Папа! Это – цветочки, ягодки впереди… А насчет постели… Да я бы сейчас туда хоть пешком!

– Ну-ну… И в Ленинграде нынче неплохо! Пойдем-ка лучше до дому, спать!..

Прямо на меня из руин вышли бородатый старик в меховой шубе и парень в ватнике. Оба, испуганные, остановились…

Все дальнейшее можно объяснить в двух словах. Старик оказался учителем музыки Иваном Сергеев и своими 152-миллиметровыми гаубицами они ведут контрбатарейную борьбу с тяжелыми орудиями гитлеровцев, обстреливающими Ленинград. А кроме того, уничтожают все другие огневые средства врага; бьют по любой цели – по обнаруженным разведкой ротам гитлеровцев на марше, по их штабам и наблюдательным пунктам, по их железнодорожным составам, автомашинам, повозкам. Артиллеристы, особенно разведчики-наблюдатели, завели у себя хороший обычай: выходят по двое, по трое на передний край, в боевые порядки пехоты, и даже в нейтральную полосу, выкапывают себе ячейки; часами выслеживают с помощью перископов и стереотруб гитлеровцев и истребляют их из винтовок.

Полк еще недавно, до марта этого года, назывался 101-м гaп. Свою историю он ведет с 1927 года. В 1936 году, на Первых всеармейских состязаниях, он занял лучшее место в военном округе. В войне с белофиннами, круша в упор железобетонные доты, проламывая линию Маннергейма, полк стал Краснознаменным. Отечественная война застала его за Выборгом, там вел он оборонительные бои, потом долго и мучительно, уничтожив по приказу командования свою технику, выходил из окружения. Сформированный заново, опять вел упорные бои сначала под Урицком, позже на одном из самых опасных и трудных участков обороны – у Невской Дубровки, против левого берега Невы, где нами был создан плацдарм для будущего прорыва блокады – знаменитый героизмом наших десантников и уже не раз описанный мною «пятачок», принявший в свою землю много русской крови…

В этом году полк слал гитлеровцам снаряды из района Автова, а затем перешел сюда, на участок Колпина и Ижор.

Полк держит под огнем полукружие фронта гитлеровцев от устья притока Невы – реки Тосны у села Ивановского до лесов Красного Бора и далее к югозападу, до Пушкина и Павловска.

Восточную часть этого полукружия по реке Тосне занимает фашистская полицейская дивизия СС; правее по фронту расположена 250-я испанская «голубая дивизия», сменившая недавно 121-ю немецкую пехотную дивизию.

И немецкие, и испанские фашисты чувствуют себя неуверенно, боятся, поспешно строят оборонительные сооружения. Они знают настроение наших войск. Оно определяется чувством ненависти к гитлеровцам, сознательно причиняющим страдания населению Ленинграда. Зверские обстрелы города резко усилились с начала 1942 года: с тех пор на жителей, на дома и улицы Ленинграда легли десятки тысяч тяжелых снарядов. Везде и всюду слышишь в войсках Ленинградского фронта: «Вот бы и нам начать общее наступление!»

Это настроение, этот дух боевой активности проявились и в частных наступательных операциях, какие были проведены в районе Урицка, у Ям-Ижоры, у Ивановского и, особенно, в синявинских боях, которыми было сорвано намерение Гитлера начать общий штурм города.

С недавнего времени 12-м гвардейским полком командует полковник И. А. Потифоров. До него командиром был полковник Н. Н. Жданов, теперь занимающий более высокую должность. Оба командира имеют отличное специальное образование, опытны, смелы, оба прославлены по всему Ленинградскому фронту. Н. Н. Жданов стал особенно известен с тех пор, как батареи его корпусного артиллерийского полка первыми на Ленинградском фронте, еще осенью 1941 года, завязали активную контрбатарейную борьбу и положили начало созданию особой наступательной группы, призванной противодействовать дальнобойной артиллерии врага.

Любят, хорошо знают и заместителя командира полка по политчасти подполковника М. В. Евдокимова, храбрость которого доказана еще во время прорыва линии Маннергейма.

Люди полка – простые, суровые, способные спокойно переносить любые опасности и лишения, закалились в боях, умудрены опытом. Каждый из них старается внести своим боевым мастерством что-нибудь новое, полезное в работу полка.

Примеров этому я мог бы привести очень много. Но главное, мне хочется определить явно ощущаемую мною разницу между тем, как воевали наши люди совсем недавно, на первом году войны, и как воюют сейчас, в конце 1942 года; в чем изменились сами они, в чем именно выражается приобретенное ими мастерство.

Я только что долго беседовал с Иваном Петровичем Фомичевым. Человек он здоровый, высокорослый, ему двадцать шесть лет. Фомичев – командир взвода управления восьмой батареи; звание лейтенанта получил в январе, а гвардии старшим лейтенантом стал в июле этого года. Он – опытный командир.

Вот он сидит передо мной за столом в землянке, откинувшись на спинку венского стула, держа прямо свою коротко остриженную голову. Его крупное, удлиненное лицо с большим прямым носом и губами, обведенными двумя морщинами, весьма выразительно. Руки с сильными грубоватыми пальцами рабочего человека недвижно лежат на топографической, расчерченной цветными карандашами карте. Он очень восприимчив, сообразителен, мгновенно оценивает, что нужно его собеседнику; видимо, в нем есть привычка представлять себя на месте того, с кем он беседует.

Он родился под Тихвином, в семье крестьянинабедняка. Надо было самому сызмальства трудиться. Кормилец-отец умер, когда Ваньку только исполнилось четыре года. В гражданскую войну отец работал председателем волостного Совета. Однажды кулак-сосед избил председателя так, что тот пролежал с полгода. Но оправился, вновь работал как выборное лицо и даже самоуком одолел грамоту. Вот мать, семидесятипятилетняя Анна Алексеевна, так без образования и провела жизнь…

Фомичев умеет слушать собеседника очень внимательно, глядя на него спокойно своими серовато-голубыми глазами. Ответы дает мне продуманные, точные. Чувствую: думает он в лад с моими мыслями.

Это умение «думать за другого», наверное, сказывается и в его боевой работе: он стремится ясно представить себе, что именно замышляет враг. И, угадав, дает наиточнейший ответ снарядами, которые накрывают цель. Умение разгадывать замыслы врага, ясно представлять себе, чего хочет он, – драгоценное качество воина.

Беседа с Фомичевым легка и приятна. Слова у него вытягивать не приходится, с полунамека вникает он в твой вопрос и даже сам помогает его сформулировать. Нет в его мозгу ни готовых схем, суррогатов мышления, ни казенщины, всегда обличающей косность ума, безответственность и равнодушие.

Фомичев подтянут, выдержан.

Он ранен на днях, однако продолжает свою боевую работу. Ранен пулей в руку, выше локтя, при перестрелке с немецким снайпером. Рука Фомичева перевязана, но перевязка под рукавом гимнастерки незаметна. Вчера я спросил врача, лечащего Фомичева, как он переносит боль.

– Очень просто, – ответил мне врач, – терпелив, не пожалуется, но если спросить: «Больно ли?», скажет: «Больно!» Нервы у него прекрасные, спокойный, здоровый!

Действительно, взглянув на Фомичева, никак не скажешь, что он пережил год блокады.

Итак, главная задача полка – уничтожение дальнобойных орудий гитлеровцев, то есть контрбатарейная борьба.

Это дело трудное.

Гитлеровцы давно уже не ставят своих орудий на опушках лесов, обступающих с немецкой стороны Ленинградский фронт. Огневые позиции противника хорошо укрыты в глубине леса, в оврагах, на обратных скалах холмов, за большими каменными зданиями и в парках Пушкина, Петергофа, Стрельны…

Такие огневые позиции не увидишь с наблюдательных пунктов, их трудно обнаружить и звуковой разведкой, потому что звуковые волны, рожденные выстрелами вражеских батарей, наталкиваясь на всякие барьеры, пропадают или искажаются.

Наученные горьким опытом, фашисты редко теперь ведут огонь побатарейно. Чаще их рассредоточенные орудия стреляют в одиночку – это помогает маскировать основные огневые позиции.

По просекам, по проложенным в чаще лесов дорогам, кроме того, перевозят кочующие орудия; такие орудия, послав в Ленинград несколько тяжелых снарядов, быстро оказываются в новом, столь же неожиданном месте…

Маскируют звук выстрела немцы и другими методами. Например, располагают ряд отдельных орудий, минометов, даже целые батареи в створе, на одном азимуте. И ежели все они совершают короткий огневой налет одновременно, то на ленте нашей звукоразведки получается такая смесь шумовых записей, что определить координаты бывает весьма затруднительно.

Гитлеровцы обстреливают город и наши передовые позиции еще и сверхтяжелыми орудиями калибра 380—420 миллиметров. Их перевозят на специальных установках по скрытым лесными массивами железным дорогам. Звуковая волна от выстрелов этих орудий до наших постов звукозаписи иногда не доходит. Такие орудия можно засечь только по пару или дымкам паровозов, либо разведкой с воздуха.

И все-таки наши артиллеристы научились засекать любые вражеские батареи, сочетая данные звуковой, зрительной и всех других методов разведки.

В 12-м гвардейском артполку применяется сложная и умная система СНД («Сопряженного наблюдения дивизионов»).

Наблюдения ведутся одновременно с нескольких пунктов, расположенных на высоких зданиях, на заводских трубах Колпина, Ижор и со всяких других вышек.

Каждый наблюдательный пункт обеспечен заготовленными заранее таблицами направлении на разведанные цели с обозначением номера вражеской батареи и ее калибров. Вспышка или блеск при выстреле вражеского орудия сразу же отмечается стрелкойуказателем, приспособленной к стереотрубе. Это помогает наблюдателю мгновенно дать нашим командирам батареи правильный ориентир. А если стрелка стереотрубы показывает новое направление, значит, огонь ведет еще не разведанное вражеское орудие. Тогда на его разведку полк немедленно устремляет все свои средства наблюдения.

В контрбатарейной борьбе принимают участие артиллеристы всех специальностей. Особенно ответственна работа разведки. Что делает, например, командир взвода управления восьмой батареи гвардии старший лейтенант Иван Фомичев?

Взвод имеет четыре отделения: разведки, связи, радио и вычислительное. Фомичев подготовил опытных разведчиков, которые умеют самостоятельно готовить разведсхемы.

Стороны угла сектора работы Фомичева уходят от позиций нашего 286-го стрелкового полка в глубь расположения врага так далеко, как только могут бить своими снарядами орудия восьмой батареи.

В числе многих удалось подавить в начале ноября цель No 605. Эта цель – немецкая батарея, как и другие, пронумерованные, нанесенные на карты и таблицы, была давно разведана и засечена.

А засекли батарею так. Днем, когда вспышек не видно, она открыла огонь за Колпино, по деревне Балканы, где находились наши огневые позиции, Фомичев шел к своему НП – к церкви, что в деревне Малая Славянка, и слушал «простым ухом» (а слух у него обостренный, Фомичев приучил себя сразу угадывать направление звуков). Определил точно: стреляет вражеская батарея со стороны Павловска, из-за элеватора, который виден с НП. Фомичев поднялся на колокольню церкви и вмecтe с двумя разведчиками стал наблюдать.

Часов в девять вечера батарея дала по центру Колпина пять залпов из трех орудий.

Еще засветло Фомичев поставил перекрестие своей стереотрубы на предварительно выбранный по слуху ориентир – белую силосную башню в оккупированной немцами деревне Финские Липицы: 30, 0… И едва батарея начала стрелять, Фомичев, увидев вспышку, снял отсчет по первому стреляющему орудию, а после второго и третьего залпов – по остальным двум орудиям. Отсчет по всем трем орудиям оказался: 36, 60; 36, 62 и 36, 64.

Значительно левее наблюдательного пункта Фомичева другой НП – ефрейтора Глеза и сержанта Жижикина – засек те же орудия так: 38, 80; 38, 82 и 38, 84.

Теперь ничего не стоило по планшету высчитать дистанцию, затем, пользуясь бюллетенем артиллерийского метеорологического пункта (сообщаемого каждые два часа), внести поправки на температуру воздуха и дать точные координаты командиру батареи.

На следующий день цель была подавлена: девятая батарея выпустила по ней пятнадцать, а восьмая – десять снарядов.

Возможно, что подавленная батарея спустя некоторое время откроет огонь. Но цель известна, известно также, сколько на батарее орудий и какого они калибра. И как только разведчик-наблюдатель определит, что заговорили именно они, то сразу вызовет на них огонь.

На определение цели и передачу координат Фомичеву прежде требовалось семь-восемь минут. Теперь, хорошо натренировав себя и своих разведчиков, он управляется за полторы-две минуты. Для уточнения и проверки одну и ту же цель он засекает несколько раз.

В своем секторе разведки Фомичев заранее засекает каждый дом, каждый бугор, любую выделяющуюся точку и подготовляет по ним данные на всякий случай. Все данные записаны у него в тетради, которую он держит при себе, и в журнале целей, находящемся в землянке ПНП или НП. Это его собственная инициатива, поддержанная начальником разведки полка. Теперь так делается на всех батареях.

Артиллерийские разведчики обычно ограничиваются наблюдением со своих НП и ПНП. Но с наблюдательного пункта не все увидишь. Иной раз бывают неразличимы хорошо замаскированные дзоты, пулеметные точки, землянки минометных батарей. При наступлении на Ивановское, например, артиллеристы обстреляли пустое место, потому что не знали, где расположен передний край противника, не могли разглядеть проволочных заграждений.

Иван Фомичев, опять же по собственной инициативе, решил в свободные часы ходить на передний край, в стрелковые роты. Оттуда, выбирая удобные места для наблюдения, он производит с двух пунктов засечку всего, что интересно для артиллеристов. Часто с одним или двумя из своих разведчиков он выползает даже в нейтральную зону и наблюдает оттуда. Например, вражеский миномет вблизи заметен по голубому дымку с легкой синеватой шапкой, а зимой над минометом поднимается легкая снежная пыльца; кроме того, можно заметить подноску мин.

Засекая такие объекты, Фомичев заранее составляет список целей, нумерует их, подготовляет для их подавления и уничтожения все данные.

Работая так, он в своем секторе наблюдения дал возможность батарее уничтожить шесть дзотов с крупнокалиберными пулеметами, пять наблюдательных пунктов врага, две минометные батареи, два противотанковых орудия, в здании элеватора – два крупнокалиберных и один станковый пулемет и снайперскую ячейку на чердаке здания. У меня нет возможности перечислить здесь все объекты, уничтоженные с помощью Фомичева.

А кроме того, у него есть «в запасе» пока не уничтоженных семь минометных батарей, два НП, шестнадцать дзотов со станковыми и ручными пулеметами, три противотанковых орудия, одно 75-миллиметровое орудие и много других целей, в том числе штаб батальона.