Садясь в машину, Прозоров говорит:

– Трифоненкова пользуется большим авторитетом в бригаде!..

Деревня Янино. Хозяйство Народного комиссариата путей сообщения. Капуста на полях не убрана. Спутники мои пробирают директора. Тот:

– Некуда складывать! Снять могу в один день, а нельзя чтобы снятая на поле лежала.

Прозоров сердится:

– Снять сегодня же! Завтра пригоню машины. Столько трудов положено, нельзя допустить, чтобы хоть грамм испортился!

Директор, Петр Петрович Петров – мужчина здоровый, его краснощекое лицо налито жизненными соками, как хорошо вызревший помидор, тем более гладкий, что ни одного волоска на его лысой голове нет – только усики, четко подчеркивающие его голубые глаза Одет Петров в узковатый для него ватник, кепку носит набекрень, на догах – крепкие, словно чугунные сапоги. Он еще не в летах, ему только сорок три года, а опыт у него большой: работал в домах отдыха в Сиверской и в колхозах Ярославской области. – Ты морковку всю отвез?

– Всю…

И, помолчав, говорит:

– Бежал бы с этой работы!

– Какой же ты коммунист?

Петров смеется:

– Так я же и не бегу!.. Но когда клюют и клюют…

– За морковку, – говорит Прозоров, – я вас занесу на красную доску.

И оборачивается ко мне:

– Собрали морковки двадцать две тонны с га. А нормально считалось всегда десять – двенадцать. Хороший уход, дали земле все, что нужно – удобрения своевременно, прополку, разрыхление… А хозяйства других районов собрали всего по пять-шесть тонн.

– Народ у нас – ленинградцы! – усмехается Петров. – Рабочих пятьдесят – пятьдесят два на поле, летом было человек восемьдесят – девяносто, и все же это раза в три-четыре меньше, чем надо. По нормам обкома партии (а они жесткие!) полагалось человек двести. У нас работают девушки, а из мужчин – всего четыре-пять взрослых, остальные все – подростки… А девушки кто? Заводские работницы, в сельском хозяйстве ничего не понимали. Все были дистрофиками, а сейчас – одна одной краснее!.. Вот, товарищ Прозоров, помидоры у нас погибли. Ах, за помидоры я бы убил!.. И положил я на печку, в белье, всего штук сто…

– А почему погибли?

– Посажены были на песке. А культура – требовательная. Не хватает силы удобрить и прополоть!..

… Жежель – в сером демисезонном пальто, в засаленной рыжей кепке, в рыжем свитере под пиджаком – шагает через грядки, направляясь к крепкому дому конторы. Лицо у него сухое, с горбинкою на носу, глаза серые, зоркие… Перешагивает через грядки, наклоняется над кочнами капусты, тщательно разглядывает каждый кочан.

За Жежелем в плаще и фуражке энергично шагает Иван Пименович Прозоров. Останавливаются, считают: столько-то овощей направили в город, здесь начиная с июля давали всем по полкило в день…

– Поэтому все и здоровые стали такие! – замечает Петров.

Идем по полям, в лучшую бригаду – двадцатишестилетней украинки Кати Ульяновой, беседуем со всеми семью девушками этой бригады о том, как вручную, брошенными ржавыми финскими серпами они за полтора дня сжали 1, 20 гектара овса, и как по колено в воде на болоте косили сено и собрали его восемнадцать тонн, и носили к дороге на граблях, на вилах метров за семьсот… Косили двадцать дней, начиная с 1 августа…

Когда ехали сюда, я с машины увидел холм – он один торчал неиспользованный среди бескрайних обработанных полей.

– Почему? – спросил я.

– Не хватило рук!..

И Жежель заводит разговор о том, что этот холм надо освоить под зябь. Половина земли в хозяйстве под зябь уже вспахана – трактором. А малые участки – лошадьми: в хозяйстве есть четыре лошади…

И едем мы из деревни Янино в Красную Горку, оттуда в деревню Куйвора. И я узнаю, что Красногорский сельсовет объединяет двадцать два подсобных хозяйства, что девять других, находящихся на территории сельсовета подсобных хозяйств принадлежат госпиталям и управляются военным аппаратом и что есть еще у сельсовета пять действующих колхозов, в которых работают старые колхозники, – только осталось их мало…

Мы устали и голодны. В деревню Куйвора шлепали по грязи, осматривали хозяйство Управления культурно-бытового строительства Ленсовета, которое прежде строило школы, детские дома и сады, ясли, театры, больницы, а ныне занимается оборонными работами. Один из прорабов управления – техник-строитель, ныне директор подсобного хозяйства. Зовут его Андрей Андреевич Зубенин. Он встречает нас в ватнике, в гимнастерке с синими петлицами и эмблемой технических войск. Он – длиннолицый, большеносый, под носом – реденькие усики, в его волосах проблескивает сединка, орбиты его глаз глубоки, а большая нижняя губа – оттопырена. У него необычно длинные пальцы рук, с крупными ровными ногтями.

Он стремился на фронт, но его вызвали в штаб полка, приказали: «Выезжай заниматься сельским хозяйством, таков приказ партии и правительства». Возражать он не мог – выехал. Когда приехал со своими двенадцатью людьми сюда, здесь в домах и канавах лежали трупы. Трупами было завалено и все кладбище, – еще лежал снег.

– Жизни здесь не было. Постепенно сами очищали, и захоронили сами. Тридцать восемь трупов я вывез. Не было и дороги к деревне. Не знали мы, где под снегом дороги, где колодец, – мертвая деревня была. Тропку единую проложили и начали тут работать… Когда начали землю пахать, было у нас две дистрофических лошади, и сами были дистрофиками. Потом трактор нам дали, пришлось конный плуг приспосабливать к трактору. Смонтировали здесь колхозно-дождевую установку (КД), до пуска ее приспособили пожарную помпу и начали поливать все поголовно – надо было во что бы то ни стало спасти овощи!

… И вот я на полях хозяйства, беседую с его комендантом – работающим здесь фоторепортером ленинградского отделения ТАСС Михаилом Антоновичем Мицкевичем, который, если надо, и рубит капусту и полет: каждому служащему хозяйства было задано прополоть двадцать пять соток огородных культур, независимо от должности.

И – с вдовой недавно убитого в 81-м гаубичном полку полкового комиссара Клавдией Михайловной Селезневой, – она рабочая в засольном цехе, солит овощи.

И – со стенографисткой Ниной Васильевной Подушко, украинкой, бывшей секретаршей начальника управления, а теперь бригадиром засольного цеха. Она жена сменного инженера Ленинградской городской водопроводной станции. Ее бригада выполняет норму на сто двадцать процентов: режут бузу для закваски, вшестером за смену нарезают до трех с половиной тонн – последнее время на приспособленной для того соломорезке, а еще недавно – сечками…

Беседую и с другими людьми: стекольщиком, сторожем Е. А. Смольской, по образованию техником; с бывшей домохозяйкой, а теперь бригадиром парникового хозяйства Е. К. Бейдун и с агрономом Н. Ф. Барановым из Пушкинского сельскохозяйственного института…

Интеллигенция Ленинграда в блокаде достойна имени своего гордого города!..

22 октября. Сельцы

За вчерашний день мы объездили и обошли пешком с полдюжины пригородных хозяйств. Впечатлений и записей у меня много. Оставив Прозорова в подсобном хозяйстве треста столовых, в Красной Горке, мы прошли сюда вдвоем с Жежелем последние четыре километра бывшей лесной дорогой, – «бывшей» потому, что весь лес за лето вырублен, торчат только отдельные сосны. И казалось, что мы одни среди красивых, темных холмов.

Но мы знали: все вокруг насыщено землянками и блиндажами, в которых живут красноармейцы вновь формируемой 67-й армии, которая включит в свой состав части Невской оперативной группы и, пополнившись другими частями, займет ее место на правобережье Невы. О том, что здесь множество землянок и блиндажей, мы только знали, а заметить в темноте решительно ничего было нельзя.

Топая по грязи и пробираясь обочинами по мокрой, жухлой траве, по косогорам, и беседуя о прошлой голодной зиме, из которой оба едва выкарабкались, мы, предельно усталые, добрели наконец до дома Жежеля и вошли в его обжитую комнату. Нас встретила жена Н. Г. Жежеля Елена Ивановна – худощавая, миловидная ленинградка. Она сразу стала кормить нас капустным супом и жиденькой пшенной кашей.

Проголодав в Ленинграде блокадную зиму, спасая от смерти ребенка и мужа, который уже не вставал, Елена Ивановна пошла на службу, работала в Ленинграде милиционером. Поздней весной ее отпустили на работу по специальности, она стала агрономом подсобного хозяйства треста No 40 и там добилась перевыполнения плана: вместо двадцати восьми назначенных по плану гектаров были засеяны все земли хозяйства – сорок один гектар.

Комната Жежеля и Пантелеевой в колхозной избе чистенькая, оклеенная синими, дорогими, с серебряными блестками обоями; на полках и столах – книги, городские вещицы, самовар, патефон. На стенах под потолком сушатся пучки укропа, сельдерея, ботвы, рябина…

В соседней комнате, где русская печь и на стене коптилка, где на полу спали три пущенных ею ночевать связиста-красноармейца из дивизии Донскова, Елена Ивановна застелила мне кровать, положив две чистых простыни, подушку и одеяло. Я спал, как «дома», которого у меня нет, в тепле и чистоте.

А утром играл с Юрой, – он оказался забавным, смышленым ребенком, знающим названия всех овощей. На все вопросы он уверенно отвечает «да», а когда просит, например, хлеба с маслом и в масле ему отказывают, сокрушенно повторяет «нет?» и успокоенно ест сухой черный хлеб. Вчера отец привез ему из города бутерброд с красной икрой. Эту икру он назвал «рябиной», потому что рябину знает, а икры еще никогда не пробовал.

Зимой он съедал все, что могли достать для него и для себя родители, – свою еду они отдавали ему.

А сами едва не умерли, когда у них – в феврале и в марте – были украдены продкарточки.

– Понимаете, были моменты, когда, любя его больше собственной жизни, отдавая ему последнее, я его почти ненавидел!.. Поймите меня правильно, ведь это общая наша, ленинградская трагедия! Но все-таки мы выходили его, смотрите: нормальный ребенок!

Сегодня утром, чтобы составить себе картину работы пригородного хозяйства треста No 40, я обошел его поля, беседовал со многими бригадирами, звеньевыми, служащими и рабочими.

Все бригадиры и звеньевые живут между собой в дружбе; чем и как могут, помогают один другому. Такой же дружбой сплочена с ними Елена Ивановна, работники хозяйства для нее – родная семья, все личные дела рабочие идут решать к ней, – в этом я убедился вчера же вечером: народ до ночи, как говорится, валом валил к ней в дом… Сама она день и ночь на полях…

А работать приходится в восемнадцати, а то и в двенадцати километрах от передовой линии фронта, это только у нас, в Ленинграде, может называться тылом. Боевая обстановка возникала не раз и здесь.

В то время когда на полях хозяйства рабочие занимались массовой уборкой урожая, в двенадцати километрах от них, на Неве, шли ожесточенные бои. И вот, к примеру, над свекловичным полем, где шла массовая уборка урожая, в воздухе разыгрался бой между десятками самолетов. Это было 30 сентября. На свекловичном поле работали и бригады с других полей, школьники, шести-семилетние ребята из детского сада вместе с педагогами, бойцы батальона выздоравливающих, пришедшие помогать.

Несмотря на стрельбу близких зенитных батарей, на опасность от падающих осколков, никто, вопреки приказанию, с поля не ушел, кроме детей.

Хозяйство треста No 40 – на первом месте среди тридцати одного хозяйства Куйбышевского района. О нем писали в передовице «Ленинградской правды»; его отмечал в своих приказах Ленгорисполком и благодарил, при присуждении знамени, П. С. Попков.

Всего в хозяйстве собрано триста с лишком тонн овощей. Сдали госпоставки и себе оставили часть урожая, которой для полутора тысяч человек хватит примерно на восемь месяцев… Зима им теперь не страшна!..

Обедал у Н. Г. Жежеля: пшенная «супо-каша», квашеная капуста на второе и немного вареной картошки – все, конечно, без масла.

Н. Г. Жежель подсчитал:

Средний урожай с гектара овощей (всяких) в Ленинграде – восемь тонн. Заготовлено по Ленинграду примерно пятьдесят шесть – шестьдесят тысяч тонн.

Выдавать населению будут по триста граммов овощей в день.

Если рассчитывать только на овощи, то их нужно съесть три килограмма в сутки, чтоб в организм поступило достаточное количество белков и углеводов. Но ведь, конечно, нужны и жиры. Хуже всего дело обстоит с жирами…

Сейчас – три часа дня. После обеда у Жежеля покидаю гостеприимных хозяев, мой курс – на Ленинград…

28 октября. Ленинград. «Астория»

Писателями Ленинграда сделано большое дело: вышел (еще 15 сентября подписан к печати) первый номер иллюстрированного литературно-художественного журнала «Ленинград».

В условиях блокады создать прекрасно оформленный, отпечатанный на хорошей бумаге двухнедельник большого формата с тиражом в 15 000 экземпляров!

Уже сам по себе факт этот – примечательный и удивительный – демонстрирует величайшее презрение ленинградцев к осаждающим город гитлеровцам!

Члены редколлегии журнала – А. Прокофьев, А. Голубева и В. Саянов (он же – ответственный секретарь).

В номере рассказы, стихи, статьи, очерки Вс. Вишневского, Н. Тихонова, А. Прокофьева, В. Шефнера, Н. Брауна, В. Инбер, А. Крона, Е. Рывиной, записи Б. Лихарева о партизанском крае (где он недавно побывал) и много другого.

В Гослитиздате выпущен 1 – 2 номер журнала «Звезда», выход которого блокадная зима прервала только на недолгое время. В «Звезде» почти все те же знакомые имена, да еще стихи О. Берггольц, В. Лившица, А. Решетова, рассказы Тоболякова, пьеса М. Тевелева о балтийцах-моряках и статья бригадного комиссара К. П. Кулика – начальника Политуправления Ленфронта.

Издательства Ленинграда уже выпустили в этом году и выпускают в ближайшее время ряд книг наших писателей и поэтов. Это книжки Н. Тихонова, А. Прокофьева, В. Инбер, О. Берггольц. Это поэма «Ночь накануне бессмертия» И. Авраменко, это ряд сборников (в которые входят и мои фронтовые очерки) и многие другие книжки. Сборники, составленные писателями и военными журналистами, вышли и выходят в отделении Военного издательства, под маркою ПУЛФ (Политуправления Ленинградского фронта) и в Военно-морском издательстве.

Вс. Вишневский, В. Азаров и А. Крон пишут на балтийском материале пьесу, которую будет ставить театр Музыкальной комедии (единственный работающий сейчас в городе театр), – премьера этой пьесы[51] состоится 7 ноября в помещении Большого драматического театра имени Пушкина.

Писатели и журналисты Ленинграда работают много, энергично, честно и хорошо. Так же работают и художники.

Первая выставка Союза художников была открыта в самый тяжелый месяц блокады – в январе этого года, когда, казалось, жизнь в городе совсем замерла. Картины и скульптуры, выставленные тогда, казались (да и были на самом деле) дерзким вызовом всей гитлеровской Германии, рассчитывавшей именно в то время насмерть удушить голодом наш город. Не было хлеба, по были эти картины, и они помогали посетителям выставки воспрянуть духом, согревали души замерзавших, физически обессиленных людей.

В марте выставка была расширена – многие художники, работавшие в городе, в военных частях, на Балтике и на Ладоге, в авиации, дали свои новые полотна. В мае появилось немало картин, посвященных действиям партизан.

На выставке (недавно отправленной в Москву) было представлено сорок два художника. Репродукции лучших картин недавно выпущены серией открыток. Они дороги сердцам ленинградцев и раскупаются прямо-таки с восторгом.

Художественные открытки эти лежат сейчас передо мною на столе в «Астории», и, вглядываясь в них, я знаю: после войны все они станут одной из самых больших исторических ценностей в музеях нашего города…

Композиторы, музыканты наши работают с такой же, заслуживающей бессмертного признания энергией, с удивительным, не знаемым прежде людьми искусства, я бы сказал, – гордым и мстительным – вдохновением…

Какой нищетою духа, каким ничтожеством мысли надо обладать, чтобы рассчитывать, как это делают гитлеровские генералы, сломить, победить и покорить нас, русских людей, ленинградцев!..

Конечно, условия для работы у большинства еще очень трудные…

Трудны они и у меня. Положение с питанием – скверное. Никаких «академических», «писательских», «подарочных» и т. п. пайков я не имею (конечно, только потому, что я – не прикрепленный никуда «фронтовой бродяга»!). Почти три месяца, со дня отъезда из редакции армейской газеты «Ленинский путь», мне в скитаниях моих не выдаются и командирский паек и обмундирование: не состою в штатах никакой воинской части. ТАСС – учреждение «гражданское» – не удосужился схлопотать мне такой паек (как это для своих спецвоенкоров сделали «Правда», «Красная звезда», «Известия», «Ленинградская правда» и другие газеты). Особенно далек от всякого довольствия я теперь, став спецвоенкором всесоюзного ТАСС: ленинградское отделение ТАСС «обижено» на меня и за мою критику в Москве его работы, и за нынешнюю независимость от него. Центральное (московское) руководство ТАСС должно бы действовать через ГлавПУРККА, но оно, конечно, не понимает истинного положения с питанием в Ленинграде и не знает здешних строжайших законов, обусловливающих его распределение. Потому мои телеграммы в ТАСС – безрезультатны. Питаюсь по обычному аттестату (в частях, или по талончикам в Доме Красной Армии) раз в сутки, да и то обновление аттестата сопряжено с исключительными трудностями. Когда, особенно в конце каждого месяца, я предъявляю его в какое-нибудь тыловое АХО, то рискую лишиться его совсем. «Тассовский корреспондент? А что за воинская часть – ТАСС? Не воинская? Ну, пусть там вас и кормят!» – «Но я же старший командир! В кадрах ГлавПУРККА!..» – «Значит, туда и обращайтесь, а мы при чем?..»

Чем «тыловее», чем дальше от пуль АХО – тем холоднее, тем беспощадней «ахойский» бюрократизм!

Самый страшный бюрократизм я видел в интендантстве Комендантского управления в Москве. У меня сохранилось командировочное предписание в Москву. На нем – двадцать московских штампиков и подписей! Не лучше дело и в наших городских АХО и, например, Дома Красной Армии.

В передовых частях – куда проще! Там котловое довольствие, там добрый армейский котелок, а для гостя – черпак улыбчивого старшины всегда размашист!.. Но ведь то – на «передке», где всякий счет и всякий расчет ведутся по единому слову все на свете испытавшего боевого командира и совсем по другим – человеколюбивым, товарищеским, фронтовым законам!

Ничего! Когда пойдем вперед на Берлин – и положение с питанием станет иным, и многим буквоедским «аховцам» придется тоже трепать подметки! На победном шаге самый дотошный крючкотвор научится любить и уважать людей!

Все эти дни испытываю чувство голода, – был сытым только в двухдневной поездке по пригородным хозяйствам. Не «полагается» мне и зимнего обмундирования. Нет даже мыла и табака. В «Астории» – ни отопления, ни света. С трудом добыл «летучую мышь», но керосин? Пойди-ка добудь его! Да и некогда заниматься «бытом».

Последнее время чувствую, что от недоедания и холода ослабел физически. Поднимаюсь по лестницам с трудом, с одышкой. Хожу медленно, останавливаясь.

Но работаю по-прежнему напряженно. За эти дни отправил в ТАСС шесть больших корреспонденции, пишу брошюру для Политуправления. Сколько еще нужно сделать!

Ночь на 29 октября. «Астория»

Обстрелы города – каждый день. Сильны и часты. Просто скучно о них записывать. Вчера, когда шел в ДКА, надо мной на улице Чайковского полетели стекла, снаряд грохнул рядом, другие – подальше.

Сейчас, ночью, вернувшись в «Асторию», разговаривал с ее администратором – молодой еще женщиной, с чуть подкрашенными ресницами.

– Я иду по лестнице, – говорила она, – и песни пою. Меня спрашивают: «Галина Алексеевна, что вы такая веселая?» А я и сама не знаю. Обстрел идет, а я иду и песню пою. Раньше я вообще никогда утром не напевала, – знаете, говорят, с утра нехорошо петь. Да раньше я вообще такой не была… Жила хорошо, а плакала часто, от чего только я не плакала! А теперь мне смешно даже подумать – теперь я никогда не плачу. Казалось бы, странно это, ведь я чего только не пережила за этот год, чего только не испытала! И самое большее, что я потеряла, – потеряла близкого, самого близкого мне человека… И вообще мне казалось, что я не переживу всего этого. А теперь я ко всему готова. Думаю: жива я, чего же мне печалиться? Суждено будет умереть – умру, а не боюсь я смерти теперь. Раньше страшно было даже подумать, что могу умереть! Теперь – ничего не страшно. И какая бы бомбежка или обстрел ни были, я в убежище не бегу. «Стоит еще беспокоиться! – думаю – Утомлять себя!» Вот вчера, знаете, сильный обстрел был, а я пришла домой после дежурства, разделась, легла в постель и так сладко заснула! А ведь в начале войны бегала в убежище, беспокоилась!..

Как изменилось за последнее время настроение ленинградцев! Уже никто не говорит теперь об угрозе штурма. Я слушал выступления партийных руководителей и представителей военного командования на больших городских собраниях, а три дня назад на торжественном вечере в ДКА, посвященном героям Сталинградского фронта. Не об опасности штурма речь! Наша бдительная готовность ни на минуту не ослабевает и не должна ослабевать. Военное обучение в городе продолжается. Но прямая опасность (во всяком случае, на ближайшее время) схлынула! Все зависит теперь от положения на юге. Там напряжение – крайнее!.. Воронеж, Новороссийск, Туапсе, Минеральные воды и Пятигорск, бои под Моздоком, немцы подбираются к Грозному, углубляются в Кавказские горы, стремятся к Баку…

А узел событий – в самом Сталинграде. На город, на Волгу ежедневно сыплются многие десятки тысяч бомб и снарядов, тысячи танков штурмуют дымящиеся руины. Но защитники города держатся, прижатые этими окровавленными руинами к издырявленному берегу кипящей, горящей Волги. И как держатся!.. «За Волгой для нас земли нет!..»

Замирает сердце мое в каждодневных мыслях об этих людях, в изучении утренних и вечерних («… продолжаются упорные бои…») сводок. Но темп наступления немцев резко снизился. Они продвигаются в сутки уже не на километры и даже не на сотни метров, а на метры!.. Как и все ленинградцы, верю: наши воины выстоят!

Не зря в печати промелькнули слова: «Разгромить немцев под Сталинградом!..» Что-то новое – бодрое, обнадеживающее – чувствуется!.. Не зря в недавнем обращении к ленинградцам по радио защитников Сталинграда сказано: «В трудный момент перед нами был пример Ленинграда, мы учились у вас. Ваш великий пример вдохновляет!..»

Мы сорвали штурм города Ленина. Верю: сорвут и они!.. Мы – я уже это знаю – готовимся к решительному новому наступлению… А они?..

Секретарь горкома партии А. Кузнецов, выступая в филармонии, сказал (я записал дословно):

– Враг недавно создал большую группировку из тех дивизий, что действовали под Севастополем. Но благодаря синявинской операции и действиям войск Ленинградского фронта – эта группировка разбита. И недалек тот час, когда наши войска получат приказ: прорвать кольцо блокады…

Эти слова встречены были овацией.

Три дня назад в большом зале ДКА о том же говорил командир 45-й гвардейской дивизии полковник А. А. Краснов.

Тонус ленинградцев нынче высок. Гигантскими усилиями готовя свой город к зиме: заготовляя топливо, заполняя овощами хранилища, заканчивая ремонт жилищ, – люди сейчас работают уверенно и спокойно.

Как придирчивый хозяин наблюдает за каждым уголком своего дома, как врач мерит пульс на руке выздоравливающего больного, так я хочу знать каждый день все, что делается в моем Ленинграде. Он сейчас – исполинский, живой организм, одержимый страстью: встать на обе ноги и, забыв о ранах своих, размахнуться и уж так отдубасить врага, чтоб тому неповадно было вновь подкрадываться к нам поволчьи!..