Деревня Шум, расположенная вдоль шоссе Шлиссельбург – Волхов, чуть южнее железнодорожной станции Войбокала, была крайней точкой, до которой осенью 1941 года докатилась с юга и от которой отхлынула, не успев поглотить ее, волна гитлеровского нашествия. Немцами были захвачены и разгромлены примыкающие к деревне колхозы и совхоз «Красный Октябрь», но отсюда их выбили войска 54-й армии генерала И. И. Федюнинского, начав свое зимнее контрнаступление.

Только что познакомившийся со мной летчик эскадрильи связи Миронов показывает мне рукой на южную сторону: там в декабре были немцы…

В лесу видна деревня, которая была занята ими, левее овраг, в котором еще недавно валялись сотни трупов гитлеровцев. Дальше – уже не видные мне – блиндажи, раздавленные нашими КВ. Три из этих KB, по словам Миронова, решили судьбу боя, происходившего здесь, именно они и внесли панику к немцам, давя их пехоту и уничтожив шесть немецких танков.

И сейчас еще неподалеку, в Падриле, есть груда сожженных гитлеровцами при их отступлении мотоциклов – штук двести, и автомашин, и всякий металлический лом.

В истребительном полку исправных самолетов сейчас только пять, а стареньких У-2 в эскадрилье связи всего семь-восемь. Это залатанные, много раз простреленные, многое испытавшие машины. Несколько таких машин под ветвями деревьев разобраны, ремонтируются: чудодеи-механики из двух-трех поврежденных машин собирают одну.

Гостеприимный командир эскадрильи, капитан Петр Андреевич Белкин, в первой же беседе за ужином в тесной избе сообщил мне, что всего эскадрилья У-2 совершила около двух тысяч вылетов, налетала за тысячу сто часов, проведенных в воздухе, около восьмидесяти тысяч километров, перевезла пятьдесят шесть тонн разных грузов, двести восемьдесят тысяч секретных пакетов (это еще шестьдесят тонн груза), около пяти тонн листовок. В числе перевезенных грузов – двести сорок доставленных штабам телефонных аппаратов, шестнадцать предназначенных для 54-й, 8-й и 7-й армий радиостанций, перекинутая через фронт тонна кабеля. Самолеты эскадрильи перевезли на новое место командующего ВВС 8-й армии и все начальство, доставили по назначению сто семьдесят пять офицеров связи.

Если не забывать, что маленький, двухместный У-2 можно, в сущности, считать воздушным мотоциклом и что практически, считая с самолетом самого Белкина, летает семь машин (в эскадрилье всего три звена, сейчас по два аппарата в каждом), то объем сделанной за время войны работы, конечно, необычен. Эскадрилья недавно награждена вторым орденом Красной Звезды (первый получен за участие в финской кампании 1939—1940 годов).

Тихоходные, невооруженные У-2 летают либо с рассветом, либо поздним вечером, когда меньше шансов попасться немецкой истребительной авиации. Рейс до Ленинграда длится тридцать – тридцать пять минут. По прямой отсюда не больше полусотни километров, но, уклоняясь от обстрелов, самолеты эскадрильи обычно держат курс по кривой – это на двадцать пять километров больше. Летают по многу раз в сутки, иногда и в расположение врага, не считаясь ни с какой опасностью.

Жизнь на аэродроме – кипуча. Вот только что при мне, в семь вечера капитан Белкин улетел на У-2 в Ленинград. За ним поднялся летчик Померанцев с каким-то грузом. Сделав круг над аэродромом, они удалились, летя низко-низко над самым лесом, как летают всегда, чтобы быть невидимыми.

Два самолета ушли – один в Малую Вишеру, другой – в Оломну и оттуда в Плеханово.

Я с летчиком Мироновым остался на аэродроме: ровно через час десять минут Померанцев с другим летчиком на втором самолете (Белкин остался в Ленинграде) вынырнул, пошел по-над лесом и, окунувшись в тонкую еще, но уже предательски поднимавшуюся с зеленого аэродрома полоску тумана, сделал посадку… И Ленинград опять показался мне близким, легко доступным, – я решил в ближайшее время слетать в Ленинград, воспользовавшись знакомством с этими летчиками, и тут же договорился с ними: меня в любое время возьмут.

Еще два У-2 прилетели: первый из Ленинграда, привез секретную почту, и второй – из Вишеры, с пассажиром, генеральским адъютантом – политруком. На одном тотчас же улетел в Ленинград заместитель начальника радиосвязи Ленфронта майор Орлов; он увез с собой для семейств товарищей ящик и два рюкзака с продуктами, доставленные из Вишеры.

Ночь

Вернулись мы с аэродрома вот в этот дом в деревне Шум, где живут экипажи звена, – и вечеровали, и мне предоставили мягкую кровать с матрацем, подушкой и одеялом, и я долго слушал предсонные разговоры летчиков: двое из них вспоминали, как ездили в мирное время за грибами и за брусникой в те места, где сейчас воюют…

И один выглядывает в окно и смотрит на туман – уже час ночи, – и все обсуждают, местного ли это значения туман или нет, летная ли будет погода завтра…

А Померанцев вполголоса «шерстит» Мурзинского, который, прилетев из Малой Вишеры, шел при мне на посадку одновременно с Померанцевым, прилетевшим из Ленинграда, и садился навстречу ему…

28 мая. 11 часов утра

Утром сегодня, когда я пошел на край деревни, в 45-й бао, выправить аттестат, – около десяти утра началась тревога: в голубом чистом небе, по которому бродят кучевые облачка, появились десять немецких бомбардировщиков. Они летели на нас. Загрохотали зенитки, разрывы ложились кучно, близко от самолетов, но те не рассредоточивались, ушли, вернулись снова, сделали над нами заход, ушли от огня зениток и стали бомбить уже далеко от нас: где-то километрах в пяти появилась туча дыма, долго не расходившаяся. Я стоял с каким-то неизвестным мне капитаном летчиком среди деревьев аллеи, смотрел на все это. Долго еще, минут пятнадцать, немцы кружили, то приближаясь, то удаляясь на большой высоте. Красноармейцы бао готовы были стрелять по ним из винтовок, но те больше не снизились и ушли совсем. Тогда вернулись и сели три наших истребителя – «томагавки», они перед тем вышли в воздух, едва были замечены немцы.

28 мая. Перед вечером

День я провел с летчиками-связистами – командиром первого звена Георгием Померанцевым и третьего звена – Алексеем Шуваловым, их штурманами Иваном Мироновым, Николаем Мацулевичем и с другими. Знакомился с ними подробнее, делал записи, а потом отправился в маленькую, отдельную избу неподалеку от аэродрома. В ней теснится штаб 159-го полка истребительной авиации. На стене – таблица. На таблице, справа в верхнем углу, лозунг: «Смерть немецким оккупантам». В крайней левой графе, против фамилий летчиков – фотография каждого. Таблица выглядит так:

ЛИЦЕВОЙ СЧЕТ

сбитых фашистских самолетов летчиками 159-го истребительного полка

Сбито самолетов противника на 1 мая

Фамилии летчиков

лично группой

Герой Советского Союза майор Петров Г. Г 1 6 Орденоносец капитан Булаев 9 5 Орденоносец капитан Власов 4 7 Герой Советского Союза ст. лейт. Лукьянов 5 5 Орденоносец ст. лейт. Шевцов…. 5 4 Орденоносец капитан Михальский… 5 1 Орденоносец ст. лейтенант Лихолетов 5 – Орденоносец ст. лейт. Щуров 5 7 Орденоносец лейт. Зотов 2 4 Орденоносец лейт. Рощупкин 2 2 Орденоносец лейт. Кудрявцев 1 – Лейт. Кудряшев 1 3 Лейт. Лукин 1 1

В конце таблицы перечислены фамилии семи летчиков полка истребительной авиации, не имеющих на личном счету сбитых самолетов врага. Это – лейтенанты Серов, Ермолов, Крысанов, Степанов, Нога, Лабур и Кириллов. Все они– молодые летчики, и не могут сбить врага потому, что им летать пока не на чем. Впрочем, некоторые из них, как и другие летчики, изредка летают по очереди.

Начальник штаба полка Милованов, закончив телефонный разговор, объясняет.

– Таблица неполная! На первое июня составим новую. Взгляните, например, на утреннюю работу сегодня, двадцать восьмого мая!

И протягивает мне листок с донесением:

«… В 10 часов утра сегодня около пятидесяти фашистских бомбардировщиков четырьмя эшелонами совершили налег на район Кобоны. В бой немедленно вступили летчики-истребители 159-го полка майора Сокола – всего пять самолетов. Невзирая на огонь наших зенитных батарей, они смело атаковали вдесятеро сильнейшего противника. Сбили лично:

Одного – Лихолетов

Одного – Щуров

Одного – Михальский

Одного – Зотов

Одного – Лукин

На подмогу подоспели истребители КБФ, сухопутные «ишачки» и затем подошли «лаги».

Результаты бомбежки – незначительные. Всего личных сбито пять самолетов врага, точное количество сбитых в группе с другими летчиками пока не установлено. Наши – не имеют потерь…»

А где они сейчас?

Щуров и Лукин дежурят у самолетов. Зотова наши балтийские «ишачки» приняли за немца, «кеттихавков», что ли, еще не видели, погнали, сел километров за сорок в Зенине, сейчас возвращается. Двое отдыхают.

19 часов 50 минут. Аэродром

И вот у самолета на аэродроме беседую с летчиками – старшими лейтенантами Василием Щуровым и Владимиром Лукиным Щуров рассказывает об утреннем бое:

– … Вышли по тревоге, все пять. Вел старший лейтенант Лихолетов Петр Яковлевич. Бомбардировщики были на трех тысячах метров, мы шли на цель с набором высоты. Дойдя до двух тысяч метров (у меня – семь тысяч сто футов), увидели, что они начали пикировать – над Кобоной и над берегом озера. Мы начали ловить их на пикировании, били в живот, а когда выходят из пикирования – в хвост. Все в огне зениток. (Но в нашем месте зенитного огня не было, – хорошо разбирались)

В первой волне бомбардировщиков было четырнадцать штук, «хейнкеля – сто одиннадцать», потом подошло десять «юнкерсов – восемьдесят восемь», потом еще «сто одиннадцатые» и «мессершмитты – сто десять» двухкилевые и вверху летали больше пятнадцати «мессеров – сто девять» и пара «мессеров – сто пятнадцать».

Мы впятером работали. Взаимодействовали по радио и зрительно, как только атаку сделаем, заходим на следующую и-чтоб быть вместе.

Истребители верхние нас не видели, а эти бомбардировщики думали, что мы их будем атаковать на вводе в пике.

Во время первой атаки нашей (я, а слева – капитан Петр Михайлович Михальский) я одного преследую и вижу второго, дал по первому две короткие очереди, и некогда, потому что следующий заходит – может снять. Смотрю, слева от меня Михальский заходит, начинает атаковать второго, меня преследующего. Зашел вплотную, в хвост, и поймал его с прижимом, и за ним начал гнаться – это был «хейнкель – сто одиннадцать», и тут же он сначала задымился, и показались языки пламени. Капитан Михальский отвалил от него, и он рухнул. Это был первый мой…

Тут старший лейтенант Лихолетов подошел на выводе из пикирования к «Ю – восемьдесят восьмому» и вплотную начал расстреливать сзади в хвост, в упор. Самолет задымил. Лихолетов добавил реактивными снарядами. «Ю – восемьдесят восемь» резко пошел в пике, упал в озеро. Летать больше не будет! Это – второй, Лихолетова!

Смотрим, следующая группа идет. Получилось удачно: только они пошли в пике (их штук восемнадцать было!), мы подобрались к ним, но все же не долезли, начали опять на пикировании ловить и на выводе. А они – гуськом. Я пошел, сближаюсь с одним «Ю – восемьдесят восьмым» и начал стрелять из пулемета. Он вниз и от меня, я нагнал его и как начал – в хвост – расстреливать, он сразу загорелся: правый мотор. Я ему добавил еще по левому мотору, и левый задымил… Это – третий, мой!

Смотрю, прямо у меня в хвосте – бомбардировщик, и идем: «юнкерс», я, «хейнкель», а за ним пристроился Лукин и начал его расстреливать. Лукин – очередей пять-шесть, «хейнкель» уже горит, а он по нему бузует. «Хейнкель» в воздухе разлетелся, что-то повалилось от него. И тут только Лукин ушел от него – это четвертый, на счету Лукина!

После этого еще одна группа бомбардировщиков. Мы сделали каждый атаки: на пять, на шесть самолетов каждый из нас. А они – драпать. Как увидел, что чуть дымок пускает, так бомбы сыплет и драпать! В газы и тикать!

Еще третья группа идет. Мы начали еще атаки, самолета по два. Но тут нам уже мешать «мистера» – сверху на нас – начали! Поэтому результата этой атаки мы не видели. Я видел, что три в воздухе горело, остальные загорелись отойдя.

Потом, когда четвертая группа бомбардировщиков подошла, мы начали атаковать. По одной атаке сделали, на нас навалились «сто девятые мистера», и мы начали воздушный бой с ними. «Мистеров» с нами дралось семь штук (пять «сто девятых» и два «сто пятнадцатых»). Результаты: отражали атаки, и все. У Лукина мотор заклинился, он пошел на посадку, сел на аэродром. А меня один «мистер» поймал. Они начали парой на капитана Михальского пикировать, а пара была в стороне. Я как заметил, что они на Михальского пикируют, дал заградительную очередь вперед, они ушли – начали бочком идти. Я дал еще очередь, отогнал их. А та пара, что в стороне была, кинулась на меня. Я начал уходить от атаки, но уже поздно: один зашел ко мне в хвост и сунул пушечным мне в плоскость, прямым попаданием в плоскости разорвался, и заклинило руль управления, пробило пневматик правого колеса. Тут появились на помощь «ишачки». Я думал, немцы меня снимут, мотор работал нормально, но управлять очень трудно. Я кричу Лихолетову по радио: «У меня пробили правую плоскость и заклинило управление, мне вас не догнать!..» Он и Михальский начали вираж, я подошел, догнал, и мы начали вместе уходить (Лукина и Зотова уже не было). Уходим к аэродрому, нам – по радио: «Идти на посадку, самолеты противника отогнаны…» Мы пришли на посадку, сели…

Мне трудно было, я и рассказать не могу – как, но сел. Руль поворота плохо действовал; но сел нормально, хоть и думал, что разобью…

20 часов 05 минут

Щуров начал мне рассказывать о технических достоинствах и недостатках своей машины. Но голос:

– … Запустить моторы! По местам!

Этот голос оборвал нашу беседу. Щуров, умолкнув на полуслове, вместе с Лукиным побежал к самолету.

И сидят уже в машинах No 60 и No 62; механик, вращая рукоятку, кричит:

– Внимание! Контакт!.. Еще! Еще раз! Давай, давай!..

Голос из палатки:

– Запускай и выруливайте сейчас же!

Вторая машина заработала. И это – тоже. Щуров дает газ. Поговорить с ним мне удалось только пять минут!..

20 часов 08 минут

Лукин в воздухе, из второй эскадрильи, и еще один из первой – кто? Ага, капитан Булаев!

Кругами набирают высоту, удаляясь к западу на фоне черных туч. Прошла еще минута – и вот спустя ровно три минуты после того, как прервался мой разговор, они уже исчезают в тучах. Я подсаживаюсь к механикам, спасающимся от комаров у костра-дымокура.

20 часов 14 минут

К нам в коляске мотоцикла подъехал летчик Зотов с несгибающейся, перевязанной шеей.

Он приехал из деревни Зенино, куда загнали его от Кобоны; Зенино – это в районе боев 54-й армии, пытающейся пробиться к оказавшейся в тяжелом положении 2-й Ударной.

– Зотов, что? – спрашивает его один из механиков, глядя на его шею.

– Мне зашел «мистер», – все еще не остыв от горячки боя, отвечает Зотов, – и садил в брюхо, разбил маслобак. Я сел прямо в огород за домами! От самолета осталось вот что: в общем целый, сорвана левая консолька.

– А шею?

– А вот как этим боком навернулся! Да вот еще больше сорока километров трясся. Драка была солидная, сорок штук упало… Привез подтверждение на наши пять штук… Я ж пострадал из-за него, заразы, – я же поджег его, а другой подкрался… По радио наивное сообщение: «Над вами справа три «юнкерса», а их там всех девяносто было! А потом еще «мистера» подсыпали! А тут еще «ишаки», зараза, в меня вцепились, как до земли гнали!..

Речь лейтенанта Виктора Алексеевича Зотова была сбивчива, и не сразу все в ней можно было понять. Но живой – без изменений – рассказ Зотова ценен своей непосредственностью, и я привожу его в подлинности, каким он у меня дословно в те минуты записан.

– Планер в общем цел. За подмоторную раму не отвечаю… Прямо на джаз Шульженки сел Они в том доме стоят. А там, значит, Коралли задавал драпака, ноги до зада доставали!

… За пять наших подтверждение есть, а может быть, и девять, потому что в бою это дело чумовое и не углядишь, когда они падают…

… В седьмую бригаду чуть сел, пригласили меня читать лекцию об истребителях, приняли меня замечательно: «Ну, выбирай, что хочешь, ни в чем тебе отказа не будет!.. – Обращается к подошедшей фельдшерице: – Слушайте, я у вас теперь лечиться буду, у меня растяжение позвонков (!)… – И опять к нам: – В общем, знаешь, на таком клочке посадить!.. Дым сзади шел, ни черта не видать, а тут еще «ишаки» садиться не дают, они «кеттихавку» мою никогда не видали, как давай меня чехвостить!.. А «юнкерса» как я расстреливал? С наслаждением!.. В упор! Стрелка убил, мотор зажег!.. В Восьмой армии – восемь немецких летчиков пленных!

– А какие результаты бомбежки?

– На берегу сто одиннадцать раненых, в корабль попало – сорок раненых, и больше ничего. В вагон с дымовыми шашками попали – такая маскировка получилась!.. А у Лукина шатун разбило, а Щурову разворотило плоскость!.. Ну, я простить не могу, уж больно я увлекся «юнкерсом», уже не до других было: я думаю, сзади меня не «мистер», а зенитка!.. Не знаю!..

Тут Зотов сел в коляску мотоцикла, я – на мотоцикл, за шофером, и бешеным ходом, чтоб не помешать самолетам, мы проскочили поле, остановились на краю его, на лугу, поднялись на холм КП, где стояли командир полка майор Сокол, военком Холод, группа командования. Зотов докладывает Соколу.

– Что с мотором?

Зотов:

– Меня рубанули. Либо «мистер», либо зенитка. Рассадили маслосистему. Я люк открыл, – все стенки фюзеляжа в масле. В баке – ноль. Я в Выстав хотел идти, а тут на меня «ишаки», штук шесть накинулись, и гнали меня, и после того мне ничего не оставалось, как упасть в огород, потому что мотор уже не работал… Я сперва думал: у меня что-то с мотором, но потом… Сзади, снизу меня рубанули. Я почувствовал толчок, сразу рывок такой… А наши? В куче все били! Оли же, гансы, пикировали как раз к нам, в кашу…

– А пробоины есть?

– Есть, две. Это, по-моему, «ишаки» мне наделали!

– А зениток много?

– Все небо было!..

– Радио слушали?

– Слушал. Сперва Лихолетов кричал: «Следите за «мессерами»… Всего до девяноста бомбардировщиков было, тех сорок наши морячки драли, а полсотни мы… Всего семнадцать сбито, если не больше!..[15] В общем, наших пять самолетов подтверждены. Майор Майоров подсчитывает, уточняет… Ну, я не знаю, как благодарить политотдел за прием!..

– А как сели?

– Сел? В пятнадцати метрах от дороги! Разговор продолжается – сбивчивый. Зотов все еще разгорячен:

– Разошлись все цели, по семнадцать, по двадцать штук!.. Ну, они бомбили корабли, где-нибудь на Ладожском озере… В общем, нас пятеро вылетели и все по одному принесли!.. Из экипажа «моего» «юнкерса» три человека выбросилось на парашютах, а один утонул вместе с самолетом в озере… Между прочим, наши КБФ двух «ишаков» потеряли!..

28 мая, 20 часов 15 минут

… Тревога. Телефонист вертит сирену. Над аэродромом – протяжный вой. Разговор с Зотовым прерван, Сокол слушает донесение, говорит:

– Возвращаются наших три… А ты, Зотов, отправляйся-ка отдыхать!

Зотов спускается с холма КП, садится в «эмку», уезжает. Сокол раздумчиво:

– Итак, значит, за май месяц… Штук шестнадцать сбили, ни одного своего не потеряли. У Зотова теперь семь… Но, между прочим, у немцев «мессера» сопровождают ни к черту!

20 часов 37 минут

Пока идет разговор, тройка наших вернулась, летает над нами, кружит.

Сокол, отрываясь от телефонной трубки:

– Пусть погуляют!.. Передайте: в воздухе два «сто девятых» на Жихарево!

Оборачивается к наблюдателю:

– Наблюдатель! Что вам на севере видно?

На севере всем нам заметен дым. Наблюдатель отвечает с вышки:

«И – шестнадцать» пошли туда!

А что там за полосы подозрительные, под солнцем?

Смотрит в бинокль. Солнце, склоняясь к горизонту, в облаках освещает нижний край.

– Это старые полосы, ветром их подняло. От зениток!

Сокол, выяснив, что помощь от его самолетов не требуется:

– Ну, пора «двести» давать! Передай туда – «двести»!

Это – сигнал по радио летающим самолетам садиться.

Военком полка Холод:

– Булаев один недавно пошел. Немец – в облака, он за ним. У Булаева девять сбито, пошел за десятым!

Сокол:

– «Т» выкладывайте!

Самолеты, вернувшись, заходят на посадку. Один, совершив круг над аэродромом, выпустил шасси. Холод:

Он садится, как сегодня Лукин садился! Сокол:

Так это Лукин и есть!

21 час 00 минут

Подошел низко Пошел делать еще круг – совсем низкий. Другой – катится. Сокол:

– Я тебе заторможу. Я тебе!..

Бежит к самолету, который сел, но залез в мокрую, вязкую часть аэродрома. Садится второй, и опять пошел вверх. Сокол пустил красную ракету. Третий в воздухе дал пулеметную очередь и заходит на посадку. Это – Булаев, опробовал пулеметы, так как по тревоге взлетел с неопробованными, на что другой летчик не решился бы… Два ходят, третий газует.

– А что он там газует? Надо звонить, трактором вытягивать!

Второй сел… Катится… Сокол:

– Докатился? Нет, не докатился?.. Юзом пошел! Докатился до мокрого места. Третьим садится Булаев. Сокол:

– Вот сейчас сядет наверняка!.. Сел хорошо!.. Это Булаев!

Булаев не докатился до мокрого места, где увязают колеса. Идем к самолетам. Булаев газует, выруливает на свой конец аэродрома. А те два, пробежав площадку, застряли в грязи. Я, Холод и старший батальонный комиссар из штаба ВВС подошли к «62-му» – колесо в грязи по ступицу… В небе два самолета. Сокол:

– А это что?

Высоко пролетели два немца. На грузовике подъехали бойцы, пытаются – плечами под плоскость – поднять самолет. Нет, не взять, нужен трактор!

Щуров сел в машину, включает стартер. Полный газ! Я со всеми – человек десять – поднимаем. Вытащили. Самолет выскочил, побежал, обдав нас таким ветром, что мы едва устояли. Я иду на край аэродрома, ко мне подходит парторг, инженер-электрик первой эскадрильи Гандельман, воентехник первого ранга.

Разговор о Булаеве, который на необлетанной машине пошел в атаку на «мессершмиттов».

– А зимой, тридцать восемь градусов морозу было, у Булаева бензин по руке, по груди течет, но Булаев работает. И при мне часовой сказал: «Ох, как эти люди могут работать!» У Булаева за всю зиму одна вынужденная посадка была, когда его подбила зенитка; прекрасно сел, на самую маленькую площадку. Против него фашистские асы – котята! Вы знаете, «эрэсы» все летчики сбрасывают по два, а он – по одному…

… Сокол машет рукой, все мы гурьбой лезем в кузов грузовика и – полным ходом – в деревню Шум… Боевой день окончен.

Поздний вечер. Деревня Шум

Ужин. Парторг сообщает Холоду: машина Щурова к 12. 00 будет готова: срок – к утру, но сдадут раньше. Разбит элерон в бою, перебиты тросы, перебиты тяги, пробито колесо. Чтобы исправить, надо поднять машину на козлы, выпустить шасси, поработать ручной помпой, потом электрической помпой (гидропомпой), испытать мотор, проверить все вооружение и специальные установки (проводка проходит около элеронов), все приборы.

Любая установка самолета на полевой ремонт требует абсолютно детальной проверки машины…

Столовая. Из столовой иду в штаб полка. Передаю по телефону информацию в редакцию «Ленинского пути». В ТАСС, расширенную, дам завтра.

Ночь на 29 мая. Деревня Шум

Из штаба 159-го истребительного полка я вернулся в избу к летчикам связи. Белая ночь. Несколько пластинок – джазов и вальсов. Света не зажигают. Погуторили, стали укладываться спать. Только что прилетевший из Ленинграда Георгий Дмитриевич Померанцев решил слетать в Ленинград еще раз – надо отвезти военинженера второго ранга, прибывшего из деревни Лужи. Собирает ракеты, красные, зеленые, белые Дает их инженеру:

– Стрелять будете вы!.. Стреляли когда-нибудь? Надо направлять назад, от себя!

Запрашивает по телефону метеосводку. Все смеются:

– Вот, боги (метеорологи) обещали туман!

И разговор, что сегодня тумана как раз нигде нет. Запрашивают по телефону:

– Говорит «Регулятор – два». У нас срочный рейс. Как погода от двух до трех?.. Что?.. У вас только от четырех до пяти? Ну, давайте от четырех до пяти! Куда? В «Большую деревню» (то есть в Ленинград!). А над озером? Чисто? Видимость шесть километров? Хорошо!

Кто-то советует:

– Бери правей маяка… Знаешь… Вернее будет!

Немцы обстреливают Бугровский маяк, уже снесли его верхнюю часть. Инженер сдержанно интересуется немцами. Но ему:

– Ничего!.. Правее взять – хорошо будет!..

Уходит.

29 мая. Утро. Шум

Ночью просыпался от звуков патефона. Прилетели Померанцев и штурман Александр Семенович Борисовец (который был ранен и находился в госпитале, теперь – вернулся). Борисовец ругается: его вещи куда-то исчезли, их, по-видимому, завезли в Малую Вишеру, нужно возвращать их оттуда.

Перед рассветом я просыпался еще раз, от грохота зениток: налетели и ушли гансы. Потом на втором У-2 из Ленинграда вернулся капитан Белкин, привез какого-то старшего лейтенанта Медведкина, направляющегося в Тихвин. Белкин сразу же улетел назад. Медведкин рассказал мне: вчера утром, часа в четыре, немцы обстреливали Ленинград. Один из снарядов попал в переполненный трамвай, у площади Восстания, другой – в дом рядом. Что там было! Бомбежка была в ночь на 28-е, но немцев не допустили и сбросили они бомбы на окраине, где-то около Охты. Других налетов за последнее время не было.

Утро – ясное, летнее, теплое. День будет жарким.

29 мая. 10.30 утра

После завтрака я пошел на аэродром. Внезапно налетело двадцать два бомбардировщика. Бомбят и аэродром и станцию, эшелон с боеприпасами. Рвутся снаряды.

Лежу в кустах, под ожесточенной бомбежкой, станционная деревня горит, я нахожусь между аэродромом и деревней, – шел туда. Записываю в момент бомбежки. Немецкие самолеты делают заходы и бросают бомбы. Пикируют на аэродром. Летают над головой и, делая круги, заходят опять. Вокруг меня – никого. Поднимается дым над деревней, черными клубами. Яркое солнце. Летят, приближаясь опять. Тройка прошла над головой. Наша. Сели.

11 часов 15 минут

Встал было, пошел к аэродрому, но – они зашли опять и бомбят: огромные взрывы взвиваются над деревней – тучами дыма, пламенем. Вверх летят куски дерева, и видно – подорванные ракеты. Я лежу опять в кустах, пишу это. Наших самолетов нет, – из поднявшихся было четырех сели три, один исчез. А эти три сейчас стоят на поле. Немцы гудят над ними. До деревни от меня метров сто пятьдесят – двести, до аэродрома метров сто – сто пятьдесят. Заходят опять… Вот еще два взрыва. Очевидно, рвутся боеприпасы. Каждые несколько секунд – взрыв. А солнце – ярко, трава зелена.

Ревет сирена на аэродроме, сигнал тревоги, – значит, идут сюда еще новые.

Доносится треск горящих вагонов за деревней.

Думаю о милых, родных моих.

Тень летит! Тяжелое гудение приближающихся бомбовозов, идет их много. На аэродроме тарахтит трактор… Приближаются, свистят. Зенитки наши молчат. Загудел мотор нашего самолета – завели. Идет в воздух. Над деревней – новые взрывы.

Пикирует… Свист. Взрыв… И – ряд взрывов. Свист и новые взрывы – беспрестанны… Это рвутся снаряды. Затарахтел пулемет на аэродроме.,,

11. 30

Я встал и пошел по полю. Наши три взлетели. И опять гул, опять зенитки, где-то высоко немцы. Строчит пулемет. Я лег опять на лужайку в кустах, потому что близко взрывы. Я спокоен и наблюдаю за всем с интересом. Жарко печет солнце.

Иду опять к деревне. Три наших идут на четырех немцев – над станцией. Три наших возвращаются, кружат, патрулируют. Над станцией облако дыма и все новые взрывы. Появился четвертый самолет впереди. И один – сзади. Два исчезли. Задний и два из трех соединились, идут к аэродрому. Делают круг, уходят.

Никого вокруг меня нет, людей не видно нигде.

11. 45

Опять идет бой, передо мною. Наши заходят, атакуют немцев, что в черных клубах зенитных разрывов. Немцев много, они кружат, а три наших делают круги низко над моей головой – метров сто пятьдесят высоты. Вот второй круг, вот – третий. Надо мной проходят на крутых виражах: немцы ушли, а наши патрулируют, не смея садиться. Ведь у нас и вообще-то сегодня есть только четыре исправных самолета – все, чем располагает полк!

Заходят на посадку три, за ними – четвертый. Я иду к аэродрому. Сели… И опять высоко гул: немцы прячутся где-то в перистых.

Взрывы на станции продолжаются. Стою в кустах, наблюдаю… Пламя, дым, пыль после каждого взрыва, а они по нескольку в секунду, как частая перестрелка.

Вот я на аэродроме. Опять налет – сюда. Зенитки бьют. Я стою среди деревьев аллейки, окаймляющей аэродром. Отсюда хорошо видна станция. На ней ярким пламенем пылает состав с боеприпасами, взрывы все так же часты, дым идет густо, относится ветром.

Пришел. Сижу с летчиками – Щуровым, Лихолетовым, Рощупкиным, Кудряшевым, – только что севшими. Подошли к нам и Булаев и Лукин с Зотовым. Лукин играет на гармони, другие разлеглись на траве, весело рассказывают свои впечатления; а сверху, с холма КП, майор Сокол прокричал мне только что:

– Вот вам материал! Сначала с двадцатью двумя, потом – с девятью, потом – с тремя.