Я перебираю пачку полученных разведотрядом писем, переписываю некоторые из них, составляю ответы, помогая бойцам и этом трудном для них и легком для меня деле.

Вестовой Бакшиев внимательно вглядывается в лицо Пресса, вошедшего в шалаш-палатку и молча присевшего на край нар:

– Что-то вы сегодня, товарищ лейтенант, невеселый?

Пресс молчит. А когда Бакшиев вышел из палатки, рассказывает мне, что получил сегодня второе письмо от матери – она живет на сто рублей в месяц, а хлеб стоит семьсот рублей пуд; живет в Сибири, в землянке. А Пресс до сих пор не оформил денежного аттестата. Сегодня просил у капитана Ибрагимова дать ему машину, съездить в финчасть, во второй эшелон. Капитан машины не дал, а при мне (в отсутствие Пресса) давал кому-то распоряжение съездить в финчасть и выправить аттестаты всем, кто их не имеет. Сейчас, когда я спрашиваю Пресса, знает ли он об этом, он нервно, чуть не заплакав:

– Так я ж просил машину, мне не дали! Странно, но слезы уже на глазах у этого смелого разведчика. Я обещаю ему, если будет задержка с этим делом, оформить его аттестат.

Иду к бойцам, подсаживаюсь. Один за другим они доверчиво протягивают мне письма, полученные от жен, матерей, детей… Вот боец Денисов, Михаил

Никитич, тридцатилетний, здоровый, кладет передо мною на стол фотографию своей жены: простецкое русское лицо, прямой постав головы, большой рот, взгляд уверенный, строгий, точный, темные волосы зачесаны назад. Белый свитер, а поверх свитера – мужского покроя пиджак. Фото для удостоверения. И дает мне прочесть ее письмо из Уфы:

«… Пиши письма и проставляй числа. У нас стоят холода, но Белая вот-вот разольется. Мы будем плавать, я навозила дров и не знаю, куда с ними деваться, нас ведь зальет! Вот и поминаю тебя, был бы ты, Миша, дома, это была бы твоя забота, ну, ничего не поделаешь, раз уж бешеная собака наскочила на нас, то ее нужно немедленно уничтожить… Миша, я выписала досок на лодку, смогу сделать лодку или нет? Миша, с пайком у нас хорошо, не беспокойся обо мне, вот, Миша, я о тебе очень соскучилась, так бы и посмотрела на тебя…»

И дальше – о Дусе, о Вале, о Нюре, о маме, и о Люде, и о маленькой Але, и о Ксене, Марусе, Сене:

«… Я у них была, Сеня – стахановкой. Миша, мама все время поминает тебя, и как только принесут письмо, она все плачет, ведь, Миша, она тебя очень уважает…»

Письмо длинное, полное грамматических ошибок, но такое до глубины русское, душевное, полное заботы и любви! И, прочитав мне свой ответ, Денисов рассказывает потихонечку о себе, о том, как несколько раз ходил в немецкий тыл и… «все это выполняю, – все выполнимые задачи, вот я этого ганса поймал, с ослом когда, – вам лейтенант Пресс рассказывал, – и даже у меня оружие этого ганса, как я его отнял, то, значит, мне его отдали. Еще на дзоты ходили, зимой насчет доставания «языка», но в тот раз не удалось это, тогда как раз у нас половина убавилась – девять человек… Признаться вам сказать, я вообще какой-то неустрашимый, черт его знает, какой характер у меня, – это я откровенно уже вам скажу…»

До войны Денисов работал на электростанции, автогенщиком и слесарем.

– И на лесозаводе работал там, где жинка моя работает, – по отпуску пиломатериалов, контролером, стало быть, выходит!

Широкий, широколицый мужчина, голубые глаза, открытый взгляд… Нет, Денисов не хвастается, не бахвалится, называя себя неустрашимым, это он просто так, со всей скромностью – как естественное, точное определение!

Наум Пресс отзывается о нем так:

– Он у меня хороший разведчик, я надеюсь сделать из него такого орла! Главное, что неустрашимый!

И еще я беседую с сержантом Иваном Зиновьевым, с Николаем Муравьевым, с Николаем Шацким, с Алексеем Семенковым и с другими разведчиками, вечерующими в сумеречном лесу. Это в прошлом все люди мирные, кто рыбак, кто слесарь, кто ездовой на руднике, кто лесничий…

Сколько за вечер узнаешь, сколько наслушаешься! Моя полевая тетрадь полнится записями, и мне нельзя уставать!

… А перед вечером приехал начальник разведотдела армии – седоволосый, приятный, культурный подполковник Милеев. Я беседовал с ним в автофургоне – штабе отряда. Он приглашал приехать к нему на КП, где обещает предоставить в мое распоряжение интересные документы…

15 мая. Первая рота

Утро раннее. Прокопий Иванович Бакшиев – вестовой, в шапке и ботинках с обмотками, в армейских штанах и в грязной рубахе – чистит сапоги, сидя на краешке нар, на которых спят Пресс и Запашный и с которых я только что встал, чтоб подсесть к столу, сунув в зубы дешевую, но редкую ныне папиросу

«Спорт» (все еще «1-й ленинградской имени Урицкого табачной фабрики»). Топкие лучи солнца, как будто проволочки, протянулись от дырочек в палатке. За треугольным стеклышком – солнечное утро, карликовая сосенка, частокол березняка, все еще голого.

И поют, заливаются птицы, и ходит по небу орудийный гром.

Только что во сне видел себя па берегу Черного моря, и кто-то, купаясь, весело объявил, что мы взяли кучу немецких танков. А на самом деле вчера в «Ленинском пути» новости таковы: на Керченском полуострове мы отступили, и Информбюро называет ложью сообщения немцев о том, что ими взято много пленных, орудий и танков; а на Харьковском направлении мы перешли в наступление.

Пресс опять всю ночь спал, как нераскаянный грешник: скрипел зубами, ворочался, тыча меня локтями, руками, ногами и головой, и стонал, и приговаривал во сне, и перед кем-то оправдывался, и мешал мне, стиснутому между ним и Бакшиевым, спать. А Бакшиев и Запашный храпели.

… Сегодня или завтра мы ждем возвращения из немецкого тыла группы разведчиков, ушедших в ночь на 12 мая, – их из второго взвода ушло восемь человек, считая с командиром – старшим сержантом Егором Петровичем Медведевым. В составе группы – замполитрука второго взвода Никита Баландюк, сержант Алексей Мохов, бойцы Волков, Бойко, Иван Овчинников, Иван Денисов, Евгений Баженов. Пошли они в район 8-го поселка, к так называемой «Фигурной роще». Снаряжал и отправлял их командир второй роты старший лейтенант Черепивский.

Все чаще переговариваясь по телефону со штабом стрелковой дивизии, капитан Ибрагимов и военком Бурцев нетерпеливо ждут сведений о Черепивском, ушедшем на передний край этой дивизии встречать группу разведчиков, и о самой группе. Их возвращения ждет весь отряд.

С командиром первой роты старшим лейтенантом Гусевым я нахожусь в автофургоне-штабе. Перед нами на столе большой лист подробной, двухсотпятидесятиметровой карты. На этом листе уместилась та толща кольца блокады, которой наш Волховский фронт отделен от Ленинградского фронта. Под голубым цветом Шлиссельбургской губы Ладожского озера, там, где у берега название деревни – «Липка», протянулась зеленая, в два километра шириной полоска лесов переднего края, по ней уходят к Шлиссельбургу два канала: Старо-Ладожский и Ново-Ладожский. Ниже зеленой полоски, южнее, начинаясь в трех километрах от берега и простираясь в меридианалыюм направлении на пять, а в широтном – в сторону Шлиссельбурга – на пятнадцать, карту занимает огромное белое пятно, по которому крупным шрифтом разбежалось обозначение: «Синявинские торфоразработки».

Белое пятно пересечено во всех направлениях многими параллельными и поперечными линиями узкоколейных железных дорог да прямоугольниками торфяных карьеров – эти котлованы на три метра ниже уровня моря. Там и здесь, по краям пятна, обозначены «Рабочие поселки» NoNo 8, 4, 1, 3, 2, 6, 7, и только один – No 5 – в центре пятна, чуть севернее главного здесь поселка – Синявино, расположенного на пятидесятиметровых высотах. Это и есть «Синявинские высоты», которые нам еще придется брать, с которых немцы, превратившие в мощную крепость весь район разработок, просматривают: к северу– Ладожское озеро; к западу – Шлиссельбург и Неву, на одном берегу принявшую в свои траншеи неколебимые войска Ленинградского фронта; к востоку и юго-востоку – глубокие леса, занимаемые нашим Волховским фронтом.

Укрепленный немцами Рабочий поселок No 8 приходится справа, на самом краешке «белого пятна», на переднем крае обороны немцев. Это «белое пятно» на карте в самом деле область для нас неведомая: там – немцы. Что делается у них? Какие еще укрепления они строят? Доты, дзоты, надолбы, бронеколпаки, минные поля, фугасы, ловушки, спираль Бруно, колючая проволока под высоковольтным током, – да мало ли что еще? Только авиация да наши разведчики, уходящие в тыл врага, могут штрих за штрихом терпеливо и самоотверженно расшифровывать загадку этого «белого пятна», на котором ныне человеческой кровью, как симпатическими чернилами, выведена гитлеровцами черная свастика. Каждый квадратный километр этого пятна таит в себе все виды смертей!

Вот туда, к 8-му поселку, к роще Фигурной, которая только на карте еще называется рощей, и ушли разведчики Черепивского. Где они сейчас? Что делают там? Когда вернутся? Все ли вернутся? Или не вернутся совсем – ни один?

Для них лежат письма, присланные их женами, родителями, детьми. Им отложена их доля подарков, присланных в отряд щедрым сибирским колхозом. Для их угощения приготовлена даже славная российская водка. Их ждут наградные листы, куда будет вписан их подвиг, если им удастся его совершить…

Если им удастся!.. Лишь бы не какая-нибудь нелепая случайность! Лишь бы не сделали там какойлибо ошибки. Самая частая ошибка разведчиков, уходящих в тыл врага, – преждевременная стрельба. Командир первой роты Гусев, изучающий со мною карту, сказал: «Все успехи Пресса объясняются тем, что он учел эту часто допускаемую ошибку. Он добился полной дисциплинированности: без его команды теперь уже никто не выстрелит! Он и вам расскажет, сколько раз бывал на краю гибели из-за этой ошибки, совершавшейся кем-либо из невыдержанных бойцов!»

Но та группа – не из первой, а из второй роты. Она пошла под руководством старшего сержанта Медведева. У него нет такого опыта, как у Пресса… Черепивский их учит, но самому Черепивскому командованием не разрешено ходить в тыл противника – с тех пор, как он стал командиром роты. Его дело теперь другое!

День тянется медленно. Они должны привести «языка» или хотя бы принести документы. Мы ждем. Придут или не придут?..

15 мая. 3 часа дня

Бомба разорвалась неподалеку от нас – метрах в полутораста: летит бомбардировщик. Гудят самолеты. Застрочил пулемет.

Сижу в автофургоне – штаба отряда.

… Принесли газеты. Статья Тарле, в газете 13-й воздушной армии. Отход наших войск на Керченском полуострове. Наше наступление на Харьковском направлении.

Ибрагимов лежит на кровати, поставленной поперек кузова, превращенного в палатку. Стол (за которым сейчас сидит военком Федор Михайлович Бурцев, читая книгу). Телефон. Печурка. В углу – автомат. Л впереди, на спинке кабины – в метр высотой, – зеркало в раме красного дерева.

Ибрагимов, утром вернувшийся с переднего края, встает, одевается, рассуждает с шофером о машине, на которой ехать в Городище.

Кроме той группы разведчиков, которую мы ждем, в тыл врага ходили еще одной, маленькой группой три человека. Вчера к ночи Ибрагимов поехал на передний край, «взять» их. С Ибрагимовым были два необстрелянных командира, из войск НКВД. Люди не боязливые, но никогда не лазавшие по переднему краю. Один из них, политрук, по словам Ибрагимова, «буквально похудел за эту ночь лазанья»… Группа из трех разведчиков вернулась, потеряв убитым сержанта Никитина: когда они перелезли через колючую проволоку, то были обнаружены и обстреляны из автоматов. Две пули в спину пробили насквозь Никитина. Товарищи его вытащили, он похоронен сегодня там же, на переднем крае, – смелый был, отчаянный парень, пехота удивлялась: «Откуда у вас такие берутся?»

5 часов дня

Капитан Ибрагимов командиром разведотряда назначен недавно. Его все хвалят: «Человек серьезный, выдержанный, крепкий характером, а сердцем – хороший, теплый. При нем отряд, прежде не проявлявший себя никак, быстро «поднялся», стал себя проявлять, и вот, дескать, последний рейд Пресса – пример тому!..»

Но на войне и у лучших командиров не всегда удача. Только что по телефону сообщили, что группа, встречаемая Черепивским, вышла из немецкого тыла. Ибрагимов «кодовым языком» расспросил о результатах.

Пока понятно следующее: есть убитый, есть раненые, «ганса» взять не удалось, документов – тоже. Значит, задача не выполнена. Но другие результаты и трофейное оружие есть. Ибрагимов посылает машину с военфельдшером Марусей за этой группой. Приказывает: если есть тяжелораненые – отвезти их в Жихарево, легкораненых привезти сюда.

Разговоры: все, дескать, зависит от командира. Почему Пресс ни разу не терял людей? Потому, что умелый, хороший, отчаянный командир. А вот у Черепивского командиры групп теряют людей!

– Я буду, – говорит Ибрагимов, – заставлять их всех ползать по двести метров ежедневно, чтоб умели, чтоб никакой котелок не звякнул. Академиями заниматься сейчас некогда – война, а все дело– уметь просачиваться! Особенности трудностей и опасностей работы разведчиков в настоящее время в том, что немцы – в обороне, и обороняться умеют, и тактически грамотны. Перейти их передний край исключительно трудно, а уж если проник в тыл – гуляй как хочешь, опасность несравненно меньше. Ныне не то время, когда немцы наступали. Тогда можно было въезжать в немецкий тыл на автомобиле. Я сам не раз проделывал это – заеду в немецкий тыл, укрою машину в лесу и действую. А теперь – проползи попробуй! Немцы вот и не пытаются лазать к нам!

16 мая. Утро. Шалаш-палатка

Вернувшиеся вчера раненые бойцы только что распевали песни, стреляли из трофейного немецкого карабина («Во, во, смотри, галка!»). И вот уже они уехали на машине в медсанбат, взяв с собой заплечные мешки. Все ранены легко, и никто на свои раны никакого внимания не обращает. Накануне, узнав, что их хотят отправить в Путилово, в медсанбат, они наперебой просили оставить их здесь переночевать, и, поскольку ранения легкие, Ибрагимов разрешил им это. И, таким образом, я получил возможность хорошо познакомиться с ними, побеседовать – до часа ночи вчера и на рассвете сегодня. Обсуждали все подробности рейда.

Эти семеро вышедших из немецкого тыла разведчиков, вместе со старшим лейтенантом Черепивским, вернулись в отряд вчера в половине десятого вечера, на машине, посланной за ними Ибрагимовым к 8-му поселку.

Едва долгожданная машина приблизилась и остановилась среди березок, Ибрагимов, Бурцев и я по спешили к ним. Они поспрыгивали с грузовика и веселой гурьбой пошли нам навстречу. Если б не перевязки, никак нельзя было бы заметить, что пятеро из семи были ранены.

Черепивский, упрямоголовый такой, решительный человек, пожав нам руки, сразу стал докладывать – круто и возбужденно…

А через несколько минут я уже сидел с разведчиками у печки в палатке и при свете коптилки слушал и записывал их рассказы. Они перебивали и поправляли один другого, и я, удивляясь тому, что, вопреки ранениям и усталости, они так жизнерадостны, расспрашивал их.

Перед палаткой старшина раздавал подарки – табак, мыло, конфеты, носовые платки, кисеты, носки, что-то еще… В котелках разведчикам приносили еду, но они так увлеклись рассказами, что ели совсем не торопливо и только после моих напоминаний. Запашный неподалеку играл на гитаре и пел хорошие украинские песни. А Пресс, сидя перед палаткою на пеньке, прислушивался к рассказам разведчиков (и потом, ночью, не без ревности спрашивал меня, какие у меня впечатления от этого рейда – «не его» взвода).

В разгаре беседы всем семерым разведчикам принесли письма, они их читали вместе со мною – и северянин, архангелец Евгений Баженов, ходивший в тыл врага уже больше двадцати раз, а в мирное время – колхозный кузнец, ковочный; и Иван Денисов (однофамилец того, о котором я писал накануне); и высокий, худощавый Иван Овчинников, алтаец, шахтер, здоровый, веселый…

Овчинников вел себя в рейде храбрее всех, но рассказывал о себе скромно. Деля полученную па группу махорку, и печенье, и масло, и рыбу, оживленно жестикулируя, он все еще переживал свое «хождение в тыл», и его речь была насыщена хорошими выражениями: «день-матушка», «стоим там, как лебедя», «по ходне, по мостовой», – и усмехался довольно: «За свою кровь отомстили им, гадам, все же их там положили маленько»…

За всех повел наконец рассказ Никита Евтихович Бойко, сибиряк, сержант, участник финской войны, а в эту – прибывший на фронт с пополнением сибиряков 1 марта, а до того работавший на одном из сибирских рудников пожарником:

– В ночь на двенадцатое мая пошли мы в тыл, под командой старшего сержанта Медведева, восемь человек. Старший лейтенант Черепивский направлял и провожал нас. Шли мы, значит, – Медведев Егор, замполитрука взвода Никита Баландюк, Бойко (то есть это я сам), Баженов, Овчинников, Волков, Мохов Алексей, Денисов Иван. Вышли в ночь, болото перешли по пояс, перешли передовую – охранение немецкое в большом сосновом лесу и первую линию. Дошли до минных полей, пришлось ждать, – тут сидели сутки в мелкоросье березняка, наблюдали: метров двести впереди у немцев – мостовая дорога, там они строили дзот, топорами плотничали. Другие копали траншеи. В эту ночь автомашины по дороге ходили, женский голос из леса слышался, – это лесок возле Фигурной рощи, не доходя… Словом, кругом везде немцы, голоса, движение. Подходили они к нам на пятьдесят метров, нельзя было кашлянуть, курили мы – разгоняли дым, чуть кто заснет – за ногу дернешь. Змея разок испугала нас. Просидели ночь, мокрые, мерзли здорово. Луна по лесу переходила…

Командир роты ставит задачу разведчикам,

направляемым в тыл врага. 8-я армия.

Май 1942 года.

С рассветом, двенадцатого, – труба, подъем играют у них. Поднялись фрицы, разговоры, шум у них, завтракают они, и сразу пошли на работу. Метров пятьдесят шли возле нас и тут и работали. Отползли мы метров на сто, – все березнячок, кустарник. Тут сидели день. Ходили, наблюдали – я, Баженов, Денисов…

Вечером решили воротиться и сделать засаду там, где у них с передовой в тыл проходит линия связи. Просидели в засаде до трех часов ночи, – это уже тринадцатое мая. Стало светаться, пошли на их шалаши, на их первой линии, передовой, хотели блокировать. Впереди шли Овчинников и Баженов дозором, нарвались на патруль. Два немца, которые были за деревьями, крикнули: «Уки ввех!» Мы бы их, возможно, уложили, но они были за толстыми деревьями. Они открыли огонь – шесть выстрелов из винтовки. Мы – за кусты, назад, в немецкую сторону, глубже, и перебежали их дорогу, и дальше к ним, в тыл. Но опять попали на двоих – патруль. Они подняли шум, и мы решили отступить, – кругом немцы взволновались. Отошли мы на восток, к мостовой дороге, тут еще два патруля. Мы опять назад, к немцам в тыл, сдали. И кругом обошли их, и – снова на восток, чтоб выйти на свою передовую. В лесу провели день, таились, спали…

Опять ночь. Когда подошли к мостовой в другом месте, то оказалось: у них вышка и избушки, пять штук на дороге, одна от другой далеко. С вышки нас не заметили, спали там, а у отдельной избушки – один стоял, видел и – ничего! За своих принял, что ли? Мы отошли метров двести в сторону, поворотили строго на север и опять – через дорогу, и – на восток, по болоту. И спокойно, под рассвет, вышли к себе, еще по кустам клюкву собирали (потому что выходили в разведку, взяли только колбасы да по три сухаря). Пришли в роту к автоматчикам, здесь нас ждал Черепивский. Он волновался за нас и плакал, и снились мы ему…

Четырнадцатого день отдыхали, сушились, кушали. Медведева командир роты Черепивский отстранил за неправильное руководство: когда мы туда ходили, Медведев настаивал днем взять «языка», где нельзя было: «пускай, говорил, семь человек погибнут, один останется!» – котелок не варил!

Тут пошли под моим руководством… Вот теперь расскажу, как ходили второй раз… Черепивский приказал идти к тем пяти избушкам, которые мы приметили, – одна в стороне, ее, значит, велел блокировать… И вот что получилось тут…

Часов в десять вечера, четырнадцатого, пошли… Л Медведеву Черепивский заявил, чтоб он оправдал доверие, и Медведев теперь шел под моим началом… Дошли до места нормально, часов в двенадцать, часа два сидели возле избушки, не доходя метров ста, они не спали, шуму у них много было: смех, стучали, разговоры. Мы прямо на болоте лежали, в воде.

Часов с двух, когда они утихли, мы начали действовать. Перешли их оборону и решили зайти к избушке с тыла и напасть. Дошли до их связи, перерезали связь. И сразу я выделил группу захвата, четырех человек (Овчинников, Медведев, Баженов и Мохов), а сам с тремя остался метрах в пяти сзади, на мостовой.

Я им приказал, не доходя метров пятнадцать до избушки, бросать гранаты по избушке. Они так и сделали, бросили восемь гранат. И сразу же кинулись к ней все. Когда мы набросились на избушку, видим, под ней – землянка, и там у них паника, шум, команда, открывают по одному дверь дощатую. Гранату выбросит, и выскочит, и сразу драпать по мостовой – человек пять выскочило, побросали свои винтовки.

Когда мы подбежали вплотную, стали бросать гранаты в дверь под избушку, – первым Овчинников бросил. Тут сразу стоны, крики, шум, не поймешь, чего у них было. Так еще штук восемь мы бросили, – я бросил две, Баженов – две… Перебили мы, наверное, половину тех, кто в землянке был. Овчинников собрал брошенные винтовки, прислонил их к избушке. Тут мы были уже ранены теми гранатами, что выбегавшие немцы бросили. Медведев ко мне: «Меня ранило!» Я: «Отойди метров на двадцать в болото и дожидай!» И еще у Медведева одну гранату взял, потому что меня ранило в палец, автомат вышибло и диску потерял. Тут Денисова ранило, он ничего не сказал, самовольно ушел, – не знал я, куда. Овчинникова и Баженова тоже ранило, они доложили.

Отошли все на болото, я один остался проверить, все ли налицо, и тоже взял отошел. А с Баландюком так было: он шел после всех, когда наступали. Когда мы отступили, нас собралось пять человек (а троих – нету). Я: «Где же люди?» Мохов: «Двое ушло!» (А я знал, что трое, потому что Медведева сам отослал). Думаю: все люди! Убедился, что все, – и пошли. Кричали: «Баландюк, Денисов!..»

Баландюка убило, потому что ему деваться иначе некуда, в плен некому было забрать, немцев, кроме пяти убежавших, снаружи никого не было, кто жив – в землянке остался, трусили, наружу не вылезали. Мы с час стояли там, метрах в двадцати, – ничего не слыхать. Значит, убило. Когда пришли к командиру роты, то стали пересчитывать всех: семь человек, а восьмого нет. Мы еще надеялись: может, Баландюк первым до командира роты добрался, но здесь его тоже не обнаружилось. Я потом, по приказанию Черепивского («Надо – на выручку!»), трех человек направил искать по болоту, – не нашли, ничего не оказалось…

Здоровый, загорелый, большелицый Бойко умолк, опустив свои светлые, большие, красивые глаза. Заговорил Баженов:

– Баландюк шел в метре от меня. Когда граната взорвалась в двух метрах от меня, я бежал, меня задело. Пробило мне петлицу, несколько дыр в шинели, щеку и руку в двух местах задело. Я все внимание бросил на землянку – некогда было. Той гранатой, наверно, Баландюка убило…

Бойко поднял глаза:

– Все нападение минут двадцать длилось. Взяли у них брошенное оружие – все пять винтовок. Овчинников нес их, как дрова, и все их притащил. Хорошо действовал. Главное дело, и в ногу раненный, и в руку.

А другие винтовки пирамидой с тыльной стороны избушки стояли, видели мы их, да забежать туда не удалось… Немцев было убито человек пятнадцать как минимум, а было их там, если по винтовкам считать, наверно, до тридцати… Всего нами брошено шестнадцать гранат. Стрельбы немцы не открывали. А мы автоматами действовали, но удивительно: все они отказали!..

На этом вчера мои разговоры с группой разведчиков закончились. Но сегодня мне захотелось разобраться во всех обстоятельствах этого дела подробнее. Пресс защищал в моем мнении Медведева (служившего раньше у него во взводе), которого после первой неудачи Черепивский по настоянию группы снял с командования. Кто-то даже поговаривал, что Медведев струсил. Пресс по этому поводу сказал мне, что Медведев никак не трус, боец он хороший, смелый, а трусили, по-видимому, прочие. И объяснил, почему у него такое хорошее мнение о Медведеве: Медведев как-то ходил с ним в немецкий тыл разбивать дзоты и блиндажи. Это было сделано, но потом пришлось отходить с боем, Медведев оказался отдельно с двумя бойцами – прикрывали отход остальных. Один из бойцов был ранен. Медведев сначала долго нес его под огнем сам, потом нес со своим товарищем. Разрывом мины раненый был добит. Они продолжали, однако, нести его труп. Спутника Медведева также убило. Нести двоих в глубоком тылу он не мог. Тогда он взял у обоих оружие и вышел из боя, принеся их оружие. (Документов у них не было – были сданы перед рейдом.)

Я вызвал сегодня Медведева. Кто он? Родился в восемнадцатом году в Смоленской области, до войны был слесарем-монтажником, работал в Аркадаке, Омске, Челябинске и в других городах Сибири, потом – в Кушке, Петропавловске и в Москве – всюду, куда его отправляли в командировки как специалиста по монтажу железнодорожных мостов. Кандидат партии. Холост. Участвовал в финской войне командиром отделения, курсантом, в 70-й стрелковой дивизии, на Карельском перешейке. В Отечественной – с начала.

Был ранен в ноябре, под Колпином. Разведчиком по тылам врага ходил второй раз.

Белобрысый, с белесыми бровями, широколицый, курносый, он коренаст, приземист. Долго сидел со мною в шалаше, глядя на меня серыми глазами, весело рассказывал, смеялся. На меня он произвел хорошее впечатление. Главное недовольство им, как сказал мне вчера Бойко, вызвано было его заявлением в тылу врага: «Останемся здесь, возьмем «языка», пусть хоть один выйдет на нашу передовую, а мы будем прикрывать его огнем, и пусть все мы отдадим жизнь за Родину, а задача будет выполнена!» Так вот, мол, им недовольны, решение это, мол, бестолково, ибо к тому не было необходимости.

Из рассказов Медведева я сделал вывод: факт несомненен один – Медведев не сумел взять бойцов крепко, по-командирски, в свои руки, слишком много их спрашивал, советовался с ними («Я хотел как бы помягче, миром, без окрика!»), а такой метод в тех условиях негож, – боец рассуждал каждый по-своему, придумывая собственные варианты дальнейших действий, и оспаривал решения Медведева. Бойцы фактически вышли из повиновения, и получилась неразбериха. И не поняли они Медведева, – он имел в виду вызвать в них готовность к самопожертвованию в том случае, если это понадобится, – только в том случае!

Когда я отпустил Медведева, ко мне в палатку пришел Черепивский – поближе познакомиться, побеседовать со мной. Его любят бойцы, любят его и командиры, – человек он душевный, о бойцах заботится. Спокойный, положительный, понравился он и мне. И вот что он рассказал о Медведеве, о Бойко, об их рейде:

– Вопрос в руководстве! Самое тяжелое – управление людьми. Люди у пас золотые. Но когда видят, что ими руководят нечетко и неуверенно, и сами становятся такими же неуверенными.

Задача была: зайти в тыл врага на километр, на два, захватить «языка» или хотя бы документы. Группе все было обрисовано, дан и подробно разъяснен маршрут. Поскольку у противника по дороге наблюдалось движение, надо было и засаду устроить у дороги. Расчет был – на одну ночь, к утру закончить. Продукты – колбаса и сухари – выданы с расчетом не обременять себя излишком… Я был уверен: задачу выполнят! Но Медведев в пути не распределил функций. Болото тяжелое – вода, под ней лед. Когда они прошли, Медведев сбился с ориентировки. Прошли передний край, немецкая оборона оказалась и сзади, и впереди, и вправо. У них создалось впечатление полного окружения. В этом положении их застало утро. Действовать днем нельзя было, – немцы находились метрах в пятнадцати. Медведев развил теорию: выдвинуться на дорогу днем и устроить засаду. Задача невыполнимая и для них губительная: днем заметят, уничтожат. Но он: «Поскольку такая задача, то хоть все погибнем или пусть семеро из восьми погибнут, но «языка» или документы надо достать!» Ему говорят: «Давайте пройдем через эту оборону и посмотрим, изучим, чтобы ночью напасть!» Он не соглашается. Так второй день пролежали. Видя беспечность и нерешительность Медведева, люди: «Надо вернуться!» Бесполезно, мол, и продуктов нет. Разругались, вернулись растерянные, напоролись на патрули, на окрики. Если б они организованно действовали, могли бы забросать гранатами патрули и принести документы…

Вернулись ни с чем. Доложили. Задача должна была быть выполнена к пятнадцатому мая, а уже наступило четырнадцатое. Я убедился: Медведева необходимо отстранить. Я сказал ему: «За то, что вы не приняли решительных мер, вас полагается предать суду военного трибунала. Но вам остается сегодня ночью оправдать доверие!» Назначаю командиром группы Бойко, а политическим руководителем бойца Баландюка – кандидата партии. Он бывший мой связной, инициативный, грамотный, компас, карту знает, и люди в нем уверены.

Вечером четырнадцатого вышли во второй раз. Задача: захват патрулей или напасть на примеченную избушку, чтоб «языка» или документы достать. Перед этим я разработал обязанности каждого бойца, разделил их на группу захвата (четыре человека), которая должна была сделать все, и на группу обеспечения – ей надлежало охранять четверку нападающих и их отход. Иначе все себя перестреляли бы и не знали бы, что им делать. Разработал я с Бойко все возможные обстоятельства, которые могли бы возникнуть (из моего опыта, я сам раньше так делал). Но главное: люди пошли с настроением, с желанием выполнить задачу. Они поняли: от них зависит судьба тысяч людей – ведь мы не знали, что там за группировка у немцев.

В этот вечер я сопровождал группу до определенного рубежа, пока шли через болото.