- Когда-то избранным, голодавшим в этих песках, небо посылало манну.
      - Ты хочешь быть избранным, или ты голоден?
      - Как тебе сказать? Каждый в глубине своей души стремится, чтоб его заметили.
      - Ну тогда приглядись к этим кустам.
      Белой сладковатой массой были обсыпаны сучки тамарисков.
      - И все же я бы предпочел сейчас что-нибудь более существенное, ну хотя бы из пропавшей сумки.
      Скала Джебель-Хаммам на Синайском полуострове вся пронизана карстовыми пещерами, из которых вырываются клубы пара. Это "бани фараона" - горячие серные источники. Елисеев принял "ванну", но Гранова уговорить не смог.
      А когда Елисеев нырнул в синюю гладь моря, Гранов опять воздержался, потому что проводники предупредили, что в этом месте много акул.
      - Не все же легкомысленным быть мне! - ворчал Гранов, прошел на мысок, врезавшийся в море, и сел там с ружьем, чтобы охранять неразумного героя.
      - Впереди акула! Назад! - прокричали разом все три проводника, стоявшие на высоком берегу и тоже внимательно наблюдавшие за адхалибом.
      Елисеев развернулся, но до берега было довольно далеко. Судя по чуть заметной ряби на воде, акула приближалась. Гранов выстрелил трижды. На мгновение сверкнул серебром торс, и рябь прекратилась, а вскоре лазурь воды забурела кровавым пятном.
      Спаситель был счастлив: такое бывает редко, чтобы убить или хотя бы ранить акулу из ружья, пусть и тремя выстрелами. Потом выяснилось, что проводники тоже стреляли.
      - Нечего делать вид, что ты солидный человек, а я легкомысленный мальчишка. Факты, дорогой, говорят обратное.
      Они двигались сквозь меловой каньон на юг, к заливу Красного моря. Раскаленный белый коридор ослеплял и сжигал их заживо. Голова раскалывалась от боли. Руки не могли держать поводья.
      Зато потом была долина Тайбе с каменными горами по обеим сторонам. Черные, красные, белые, желтые тектонические пласты перемежались, наслаиваясь многими тысячелетиями.
      - Вчера мы промолчали весь день, сегодня полдня, - сказал Гранов, подъехав к Елисееву.
      - Пустыня располагает к раздумьям.
      - Хотел бы я спросить "духовного отца", будет ли все-таки разрешено когда-нибудь прервать обет молчания?
      Елисеев улыбнулся. Гранов продолжал:
      - Раз мой высокий друг ныне так щедр, что снизошел до улыбки, может быть, он предложит и тему, достойную его?
      - Что ж, могу поделиться, но думы мои невеселые. Все, что я вижу, я потом описываю в моих очерках, статьях, книгах. Мои изложения скучны и ущербны, потому что они передаются одним и тем же набором слов. Вот, к примеру, представь слова: "пустыня", "пустырь", "пустынь", "пустошь" и т. д. Казалось бы, каждое из этих слов - свидетельство того, что нет ничего пусто. Пустыня - это обширное необитаемое место, то есть без людей, это простор, это степи. Сейчас, ты видишь, пустыня - горячие камни. Вчера в пустыне нам попались растения (тамариски, саксаулы, кактусы, эфедры), животные (антилопы, тушканчики, суслики, ящерицы). Пустырь - это опустевшее или незастроенное место - тоже безлюдье. Пустыня, пустынь - обитель отшельника, уклонившегося от людских сует, то есть от людей. Пустынь вдоль берегов северных рек - это леса густые, луга в цветах, травы по колено, звери, птицы, комары. Людей опять нет. Пустошь - кустарниковая растительность, возникшая после вырубки лесов или пожаров. А это ведь только малая часть слов с одним и тем же корнем. Чувствуешь, сколько оттенков? Я понимаю, художником слова надо родиться, а я рожден бродягой. Брожу по моей земле, много чудес вижу, а следов литературной музы встретить не удалось. Вот и сжигаю себя, брат, на костре сомнений.
      - А я не понимаю. По-моему, здесь больше всего думаешь о воде, отдыхе, прохладе, об удобном ночлеге. Почему нужно алкать пищи духовной именно там, где более всего алчешь пищи иной?
      - Экий ты, братец, сибарит! Вот в том-то и разница между туристами и путешественниками.
      - Тогда на каком основании с тобой путешествуют в одном кармане Одиссей и Печорин?
      - Почему Одиссей? Потому что еще основоположники географии Эратосфен и Страбон спорили о том, где странствовал герой Гомера - в сказочном мире или в реальном. Я уже говорил тебе, меня всегда волнует география мифов. Но добавлю, что Гомер для меня независимо от географии Одиссея - царь поэзии. Лермонтов - ее Бог. А его герой Печорин? Печорин, представь, был именно "духовной жаждою томим"...
      - Опять не понимаю. Печорин похищал девиц, убивал приятелей на дуэлях. А в Персию отправлялся не так, как его собрат Елисеев, - не изменять черепа и раскапывать могилы, а скуки ради...
      - Экий ты, братец, сибарит! Человек идет навстречу своей судьбе, хочет померяться с ней, вырвать у жизни тайну своего существования. Его пороки, отчаяние - та же пустыня неверия в людей, и прежде всего в себя. Он одинокий, он пустынник. Он жаждет цельности и ищет ее своим способом.
      - Пустыня, пустыня... - повторил Гранов, озирая каменистый пейзаж.
      Он пустил своего дромадера рысью, решив догнать стадо газелей, мелькнувшее впереди. Но изящные животные мчались куда быстрее его верблюда. Гранов стрелял несколько раз и вернулся ни с чем.
      - Жадная она, твоя пустыня.
      - Смотри! - закричал Рашид.
      Все повернулись. Над долиной во всю ширь горизонта раскинулся мираж: высились многоцветные минареты. Пестрый восточный базар с коврами, шелками, горами сочных фруктов. Пески горячие чуть слышно звенели. Мираж менял картины. Теперь море колыхалось вдали. Казалось, ветер доносит запах водорослей; возник парус, за ним второй - побольше, затем третий. Паруса слились в белое огромное пятно. Море пропало. Одинокая пальма засеребрилась в мареве...
      Потрясенные видениями, арабы молчали.
      ...Одна и грустна на утесе горючем
      Прекрасная пальма растет,
      продекламировал Гранов.
      - Видишь теперь, какое богатство воображения способна подарить пустыня! А ты говоришь - "жадная". Сибарит ты, братец, право...
      Потом были снова пески и солнце. Десять километров от Моисеевых колодцев путники прошли быстро и расположились на отдых под тенью пышных тамарисков - источников "небесной манны". Рядом с ними стал большой караван бедуинов, возвращавшихся из глубины пустыни. Люди были напуганы вестями о надвигавшейся холере. Елисеев осмотрел всех, оказал медицинскую помощь четверым больным. Он утешил бедуинов, что среди них холеры нет. Бедуины благословляли доброго адхалиба, а некоторые из них были уверены, что доктор освободил их от уже начавшейся эпидемии. Они услужливо подставляли свои черепа для антропологических измерений и жаждали наградить всех его спутников подарками. Но Елисеев принял только небольшой мешок с хлебом и сыром и поблагодарил их.
      Путь на другой день лежал на юг, вдоль берега Красного моря. Вода в бурдюках скоро стала портиться, глаза болели от нестерпимого сверкания песков и моря. У источника Судр набрели на шатры бедуинов, которые за небольшую плату согласились тоже подвергнуться антропологическим измерениям. Следующая стоянка была у источника Мерры, в котором кристально чистая вода оказалась... горько-соленой.
      Вновь был тяжелый переход вдоль берега - с приступами морской болезни, терпким запахом верблюжьего пота, с воспаленными глазами. У Гранова даже случился солнечный удар, но Елисеев довольно скоро привел его в чувство.
      Повсюду нагромождение разноцветных скал и ч дных террас. Горы, залитые сверкающими потоками света, казались расписанными причудливыми арабесками и выглядели совершенно мертвыми. Не попадалось даже змей и ящериц. Гнетущая тишина. И лишь ночью горная сова гулко простонала в ущелье. Арабы испугались и назвали ее злым духом ночи.
      От уади Шеллам дорога поднималась в каменное царство взметенных глыб. Когда-то вулканические породы вылились из недр, затвердели и теперь громоздились друг на друга. После долгих часов подъема караван вступил в теснину. Ночью маленький огонек костра едва разрывал темноту ущелья. Потом выкатилась зелено-розовая луна, и скалы, щели, камни засверкали, заискрились. И сразу путешественники почувствовали себя в волшебной шкатулке великана, среди драгоценных камней и металлов.
      Елисеев, перед тем как уснуть, долго любовался красками ночи. Она стала еще волшебнее. Арабы тоже не спали. Вдруг они увидели громадную комету. Она распластала свой хвост по небу, венчая янтарно-изумрудный мир, в котором они оказались.
      - Это меч Магомета, - сказал Ахмед. - Он встает на защиту мусульманского мира.
      - То нарождается новый пророк, он придет из пустыни Аравии и даст новый закон, - молвил Рашид.
      - Это Аллах возвещает свою волю, - прошептал Юза.
      - Кто после этой ночи не станет Лермонтовым, Данте или Микеланджело, не достоин носить имя человека! А кто способен спать в такую ночь, превратится в соляной столб, как жена Лота.
      Елисеев долго ничего не отвечал приятелю, потом сказал:
      - Задумайся, какая разница между сынами Востока и Запада. Первые в звездных письменах подсознательно читают космическую волю. Европеец, вроде тебя, вполне осознанно видит лишь повод к укрупнению своего "я". "Стать Данте, стать Шиллером", - передразнил он Гранова. - Нет, батюшка, я проснулся кем и лег - бродягой. Я другого не хочу. Так что, коли есть у тебя прерогативы, лишай меня человеческого сана и соответствующих ему привилегий. А может, подумаешь? Ты вот говорил, что не можешь найти себя. Но это тоже не твое. Что же до соляного столба, то ты, брат, все перепутал: порвать с прошлым, но не забыть его. Прошлое - это фундамент будущего. Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки. В соляной столб человек обращается за неспособность идти к новым рубежам. А мы с тобой поутру оторвем взгляд от этих хрусталей и от этой звезды и ринемся в погоню за новыми звездами и новыми далями. И может посчастливится нам увидеть чудо еще прекраснее этой ночи. Хотя мне кажется, что красивее я ничего не видал.
      Потом вновь были дни и ночи. Дорога то поднималась в горы, то вновь опускалась к Красному морю. Однажды они услышали русскую речь.
      Трое мужиков в красных рубахах и один в синей сидели на прибрежных камнях. Две бабы стоя глядели в морскую даль. Сцена поразила Елисеева обыденностью. Мужики степенно ели. Передавали друг другу бутылку с водой, разламывали хлеб и сыр. Несмотря на жару, все четверо были в русских смазных сапогах. И сидели они так, как сидят крестьяне на лужке где-нибудь на Ярославщине, под Калугой или Псковом. Бабы глядели на море, как глядят вечерами на луга, на возвращающееся стадо.
      Паломники ожидали арабскую лодку, чтобы на ней добраться в Суэц за день, потому что путешествие через пустыню отняло бы у них несколько дней. Они встретились с соотечественниками спокойно, естественно и равнодушными не остались. Чувствовалось, что это люди в своем, важном для них сосредоточенном состоянии духа. Крестьяне возвращались домой, в Россию, осознавая недавние впечатления. Они были странниками, заброшенными в чужой мир, и воспринимали арабов, их быт, их обычаи так же, как воспринимали невиданные ими ранее пальмы, пустыни, верблюдов.
      - Европейцы - актеры, - сказал Елисеев. - Во Франции подражают французам, в Англии играют в истых англичан. А эти остаются везде такими, какие они есть, - русскими.
      Гранов погрустнел:
      - Они не странники, и ты тоже не странник. Странник один я.
      - А ты устал, Андрей. Давай завтра проведем день здесь. Накупаемся в море, надышимся свежестью ветра, упьемся вкусной водой - и все пойдет на лад. Ты только взгляни - море действительно красное. И от красных берегов, и от водорослей. - И он поднес Гранову в одной ладони кусочек мокрого берегового грунта, в другой - немножко морской воды с микроскопическими бурыми частичками...
      - Александр, доктор, хаким, адхалиб. У тебя с этими мужиками много общего. И главное то, что и эти мужички, и ты - вы точно знаете, где ваш приют. В тундре ли, в горячих ли песках Палестины ты никогда не теряешь свою духовную родину. Люди поделили духовные области, как землю. Я же, пока с тобой, вроде тоже приобщен к верной тропе, но, как остаюсь один, заблуждаюсь и мечусь.
      Они устроились на монастырском подворье. Лежали в темноте. В узкое окошко заглядывали звезды, да издали доносились глухие удары морского наката. Не дождавшись ответа, Гранов стал декламировать с иронией:
      Что я, где я, стою,
      Как путник, молнией постигнутый в пустыне,
      И все передо мной затмилося...
      Потом сказал:
      - Не мучайся, я знаю: тебе нечем меня утешить. Д лжно каждому отыскивать свой путь.
      - В детстве, мой друг, старый солдат Петр говорил: "Чтобы наступил свет, должно стать совсем темно".
      - Ты считаешь, что у меня еще светлый вечерок? Хорош друг! Пойдем-ка лучше к морю.
      - Пойдем. Только ты не обижайся. Просто наступил твой час уйти в самого себя. Помнишь лодку посередине Нила и наш разговор. Когда человек в поисках доходит до предела, когда все старое до конца сожжено, тогда именно и начинается новый путь. Читал, как Пьер Безухов вспоминал минуты жизни, казавшиеся ему пределом, крахом? Но именно тогда, именно там и зарождалось новое, что поднимало его, ставило на дорогу.
      - Я понял. Ты, как добрый друг, желаешь мне полной темноты, полного отчаяния, чтобы потом возродиться. Ладно, постараюсь дозреть...
      Вдали показались огни - мимо проплывал пароход.
      Гранов быстро разделся и бросился в волны моря со словами:
      - Эх! Пока Россия соберется соорудить Сибирскую железную дорогу, только оно и выручает, до сих пор остается единственной связью с Востоком. Отдадим же ему дань!
      Оторвавшись наконец в наиболее удобном месте от берегов, путники три дня продвигались по долине Феран, пересекая полуостров. Царь Синайских гор Сербал - возвышался над хаосом громадных холмов. Его многоярусная вершина издревле привлекала поклонников огня земного и небесного. В храмах огню и солнцу молились и египтяне, и финикийцы. Сейчас у его подножия отдыхал шедший из Мекки караван. Арабы подтвердили слухи о надвигающейся холере. Любящие полечиться, особенно бесплатно, шли на осмотр к доктору охотно. Ему пришлось повозиться чуть ли не со всеми паломниками каравана. И эти тоже безотказно подставляли головы для измерений. Только за полночь доктор прилег отдохнуть на берегу горного ручейка и послушать сквозь дрему серебристые трели горного соловья. Застонала сова. Караульные приняли ее голос за вещий знак мифической птицы Худ-Худ.
      Утром решили рано не вставать: все спутники Елисеева предпочли поспать. Он поднимался на вершину один и был рад этому. Отдыхал от стонов больных, от бесед с приятелем, от необходимости руководить передвижением. Шел налегке, сунув в карман горсть сухарей и револьвер.
      У самой вершины спрыгнул на узкую площадку, нависшую над бездной, и опешил: козел впился в него косым взглядом и направил на него огромные рога. "Здесь не разминуться!" - подумал Елисеев, инстинктивно выхватил револьвер и выстрелил. Козел метнулся навстречу выстрелу. Еще один выстрел, и Елисеев упал плашмя, а козел, перелетев через него, повалился рядом, обрызгав его горячей кровью.
      Человек встал и долго, с искренним сожалением смотрел на бездыханное животное, озаренное полуденным солнцем. Поднявшись на вершину, он увидел, как закружились над его невинной жертвой орлы.
      С вершины были четко видны, будто на географической карте. Серебристые полосы морских вод, обрамляющие полуостров, желтые пески пустыни и хаос гор.
      И опять мучительный путь среди темных, глухих ущелий, под камнями, нависающими над тропами.
      В глубине узкой лощины под прикрытием каменных громад, как гнездо орла, висит на склоне скалы четырехугольная твердыня монастыря. Вокруг все голо, а за стеной сад из пальм, миндаля, олив, пирамидальных тополей и кипарисов. У ворот верблюды без команды опустились, предчувствуя отдых. В бойнице стены появился монах и потребовал рекомендаций, без которых не принимали в обитель. Елисеева впустили одного. По каменным пустым и гулким коридорам Елисеев шел за монахом. Строения выглядели погребальными склепами. В одном из переходов они натолкнулись на группу сидящих монахов в черных одеждах. Монахи привстали, низко поклонились и по-гречески тихо приветствовали Елисеева. Он ответил тем же. Опять был лабиринт спусков, террас, дворов, лестниц. Келья, в которую привели Елисеева, показалась ему подобием гроба. Здесь попросили обождать. Через полчаса пригласили на монастырский вегетарианский ужин. Елисеев напомнил настоятелю о Гранове и проводниках. Один из монахов пошел за ними.
      Поутру они посетили шестнадцать церквей монастыря. Друзья поразились скудному и суровому убранству храмов, странному для русского глаза, привыкшего к роскоши храмовых иконостасов и росписей. Самым ярким был храм Преображения, стоявший на месте, где была, по преданию, Неопалимая Купина. Массивные стены из гранитных кубов, золотой иконостас, мраморный пол и мраморный престол, покрытый куполом из черепаховых и перламутровых пластинок. Серебряные и хрустальные люстры, пожертвованные из России. Монах показал главную святыню монастыря - мощи великомученицы Екатерины. Серебряная р ка стояла внутри мраморной гробницы с изящным резным куполом.
      Вечер гости провели в книгохранилищах монастыря и в беседе с настоятелем-греком. Они сидели под тополями, прислушиваясь к журчанию фонтана, вдыхая благовония ночи. Старцы предложили гостям кофе и шербет, но сами, по обету, отказались от всякой еды.
      Утром Елисеева провели в подземелье, где хранились кости усопших монахов. С грустью отметил Елисеев, что люди, отрекшиеся от мирской суеты, все-таки останки простых чернецов и привилегированных монахов складывали отдельно. В каждом подземелье черепа лежали с черепами, ребра с ребрами. Образовалось два склада однородных костей. Для Елисеева это был ценнейший антропологический материал.
      Стремясь отыскать реальные свидетельства исторических событий, путешественники продолжали свой путь. Местами они карабкались, ползли на коленях и изнемогли до предела. Наконец они взобрались на вершину Джебель-Муса и остановились в одной из горных пещер. В ней оказались скелеты троглодитов, перемешанные с раковинами и каменными орудиями.
      - Я так и предполагал! - обрадовался Елисеев.
      - Чему радуешься?
      - Видишь, пражители каменистой Аравии были людьми обычного роста - 1 метр 65 сантиметров! - с хорошо развитой мускулатурой, что и следовало ожидать от людей, боровшихся с нуждой в этой пустыне. Формы их черепов приближаются к формам черепов современных людей. Но как взять с собой эти находки, эти доказательства расового равенства и библейского фарисейства? Нет денег для перевозки, нет! Понимаешь?
      - А куда девались останки тысяч людей, которые брели вослед Моисею? Может, странники забирали покойников с собой, чтобы похоронить в земле обетованной?
      - Ну, это тоже нелепость. По преданию, они бродили годами, каким же образом они могли за собой носить прах своих близких?
      Преодолев горы и ущелья, долины и пустыни, они приблизились к противоположному берегу. Елисееву долго еще помнились мрачные стены покинутого ими монастыря, скудная обстановка храмов, суровая жизнь отшельников и глаза старца - эти глубокие, как черные колодцы, глаза с отрешенным взглядом. О чем думал старец? О трудностях земных путей вообще или о себе, так бессмысленно отдавшем жизнь пустыне?
      Проводник Ахмед сначала никак не мог отыскать дорогу к морю. После изрядных блужданий они наконец, пройдя еще одно дикое ущелье, вышли прямо к берегу.
      - Я чувствую себя возвратившимся на "круги своя" - voil !* Шли от Красного моря и пришли к Красному морю... - бурчал Гранов.
      Но было не до шуток. Дорога стала неспокойной. Проводники провожали недоверчивым взглядом каждого встречного. Рашид, самый смелый из троих, часто отъезжал в сторону. Еще в Каире Елисеева предупреждали, что эта часть пути особенно опасна, потому что здесь бродит много кочевых иноземных племен.
      Первая встреча с сынами пустыни прошла удачно. Толпу бедуинов в пятьдесят шесть человек Елисеев пригласил на "русский чай". Этот неизвестный напиток, очевидно, им понравился.
      - Таиб джай москов, - говорили арабы. - Хорош русский чай!
      Старые шейхи рассказывали об охоте, о чудесах, о племенной вражде; молодые играли на флейтах, пели и плясали у костра.
      Когда прощались, шейхи стали просить одарить их чем-нибудь на память. Юза дипломатично убеждал, что нельзя ничего просить у "могучего московского паши", если он сам не предлагает. Фанатики шейхи настаивали на своем. А один из них стал просить на память хотя бы то маленькое оружие, которое хаким носит на поясе. Это был циркуль, которым Елисеев измерял черепа. Про могучую силу этого "оружия" Юза специально наговорил, чтобы они позволили измерять черепа.
      Просьба была и на этот раз отклонена, но сыны пустыни не унимались.
      В это время два других проводника нагружали верблюда. Из одной корзины случайно выпал череп. Шейхи вмиг оробели, решив, что перед ними колдун и маг, сразу замолчали, стали низко кланяться и отступать.
      И снова трудный переход. Теперь они пересекали пустыню уже на север. На пути встречались скелеты павших верблюдов, выбеленные солнцем. Справа, на северо-востоке, виднелась цепь аравийских возвышенностей. Мучила все та же невыносимая жара. Из протухшей воды, добавляя в нее немного красного вина, маслин и хлеба, Юза варил отвратительную бурду, которую называл "дзупа" суп.
      От зноя и голода наступала апатия. Но Елисеев на следующей стоянке все же пошел по ущелью в поисках интересных образцов. И тут в ноги ему кинулась гиена. Он не успел удивиться - гиены не нападают на людей, - как раздался выстрел. К упавшей гиене подскочил человек. Он бился в истерике, называя гиену "оборотнем". Увидев возникшего из темноты Елисеева и решив, что это и есть оборотень, злой дух, который вышел из гиены, человек приложил ружье к плечу и в упор выстрелил в Елисеева. Пуля обожгла ухо. Увидев, что проклятый "марафил" стоит неподвижно, безумец заорал и бросился бежать.
      Все это произошло так быстро, что Елисеев не успел ни испугаться, ни осознать, каким чудом остался жив. Он опустился на камень. В ущелье было тихо-тихо. Только труп гиены напоминал о случившемся.
      Ночью небо пересекали метеоры, оставляя за собой серебристые следы. Они появлялись из черноты пространства и исчезали в беспредельности. Лишь к полуночи прекратилось гипнотизирующее видение сияющего звездопада. А наутро к берегу залива пристали две лодки торговцев живым товаром. Решив, что перед ними богатый паша, торговцы предложили ему несколько рабынь. Елисеев знал из рассказов проводников, что торговля невольницами процветает в разных местах аравийского побережья Красного моря и именно сюда обычно приезжают адъютанты египетских и турецких пашей, чтобы купить красавиц, выкраденных в Азии, Африке, а иногда и в Европе.
      - Что мы будем с ними делать? - спросил Гранов, указывая на торговцев.
      - Мое дело - постигать нравы и обычаи. Вступим в переговоры, послушаем. Я должен все это описать.
      - Экий ты сухарь! Может, надо взять ятаганы и порубить всех этих негодяев в собачью закуску, а женщин пустить на волю?
      - На смерть! Мы сейчас не поломаем сложившиеся тут порядки. Но чем больше людей в цивилизованном мире будет знать о них, тем скорее это прекратится.
      Елисеев вступил в переговоры со старшим торговцем. Две молоденькие арабки лет 13 - 14, довольно хорошенькие, но сильно истощенные, по приказу хозяина пели и плясали, обливаясь слезами. Елисеев попросил прекратить танцы. Третья, негритянка, равнодушно относилась к своей участи и с любопытством рассматривала покупателей. Четвертую торговец именовал Розой Пустыни. Эта девушка была красавицей гречанкой. Возбужденная каким-то одурманивающим средством, она хохотала и кокетничала. Матерый торгаш просил за нее большие деньги...
      Но были и иные встречи. Одна из них произошла на берегу Мертвого моря. У подножия холма Елисеев увидел палатку европейского туриста. Из палатки вышел изящный смуглый человек в белом костюме, в пробковом шлеме, с двумя револьверами на поясе. С ним были проводники и носильщики.
      Месье Пижо из Франции, как он представился им, был в восторге от встречи. Он пригласил русских на необыкновенный чай, необыкновенный суп, необыкновенное рагу! Весело запылал костер. Месье ловко готовил еду и рассказывал о своих приключениях. С помощью фотоаппарата он собирал коллекцию портретов красавиц разных. В его альбомах уже скопилось, как он утверждал, более полутора тысяч неповторимых лиц. Кроме того, он записывал песни народов мира и сам их переводил. Он объездил много стран. На его теле были следы индейской стрелы и испанской пули. Люди часто не понимали его целей. За ним гонялись охотники Ирландии, ему угрожали японские мечи. Но он был храбр, весел и удачлив.
      Фернан Пижо рассказывал свои увлекательные истории и во время ужина. Гости узнали, что у него во Франции есть одинокая мать, что он очень боится огорчить ее неожиданной гибелью, но страсть собирателя влечет его на край земли.
      Потом он вынес из палатки флейту и изящно исполнил мелодии Норвегии и Шотландии, Сирии и Персии... Вечер прошел великолепно.
      А на заре Елисеев надумал искупаться в Мертвом море. Сначала он наслаждался необычностью ощущений. Вода могла удержать даже совсем не умеющего плавать - так она была тяжела. Елисеев попробовал плыть стоя, только слегка передвигая ноги, но неожиданно перевернулся. С трудом выскочив на берег, он ощутил такую нестерпимую боль в горле, в глазах, что даже закричал. Из палатки выбежал месье Пижо. Он сразу обмыл Елисеева остатками пресной воды, потом потратил и недопитый чай, но ничего не помогало. Тогда Пижо усадил Елисеева на лошадь и умчал его к Иордану. Доктор долго плескался в реке, и ему показалось, что боль прошла, но на берегу воспаленные глаза заболели снова и в горле продолжалось жжение. Месье Пижо привез Елисеева, приготовил настой из каких-то трав и, промывая его глаза каждые полчаса, развлекал сначала очередной изысканной похлебкой, а затем великолепной игрой на флейте.
      Нежные звуки разносились над пустынной равниной, над манящей поверхностью Мертвого моря, свойства воды которого не перестали возбуждать любопытство Елисеева-исследователя. И чуть оправившись, он, зажмурив глаза и заткнув уши, вновь нырнул в его жестокие воды. Проводники Рашид и Юза принесли Елисеева, лежавшего без сознания на берегу. Несколько дней потом ныло тело, избитое "каменной" водой. Месье Пижо три вечера делал доктору компрессы, на ночь заворачивал его в одеяло, отпаивал теплым вином, удивляясь и восхищаясь им.
      - Разве первого купания было недостаточно?
      - Разве, получив пулю от испанца, вы не отправились на финские ножи? весело парировал Елисеев.
      Фернан Пижо долго смеялся.
      - Мы, искатели приключений, похожи чем-то друг на друга.
      Гранов сердился и не понимал. Сам готовый броситься в отчаянное предприятие, он скорее мог понять причины отваги Пижо, чем "занудное", как он выразился, упрямство друга.
      - Подумаешь, сел с карандашом, все подсчитал, оглядел берега. Разве твои кости более яркое научное свидетельство, чем эти разрушенные тяжелой соленой водой камни?
      Пижо пришлось успокаивать не только Елисеева, но еще больше Гранова. Кончилось тем, что француз разучил с ним песню Сомали.
      Я поставил свое жилище
      В самой непроходимой чаще,
      Взял в жены красавицу деву
      За что мне эта радость упала?..
      Но бедному радость опасна.
      Вижу вора в тени заката,
      Украсть ее захочет каждый,
      Чтоб потом продать мое богатство.
      Чтоб ее не сглазили люди,
      Чтоб ее не похитили тени,
      Я днем охраняю жилище,
      А ночью я охраняю два сердца!
      Месье аккомпанировал на флейте. Потом они вдвоем пели еще песни Бразилии. Пижо обучил Гранова первому голосу, а сам изящно вторил.
      Они расстались большими друзьями. Фернан обещал приехать в Петербург и просил показать ему несколько типов русских красавиц.
      - Я ведь тоже в своем роде антрополог, - улыбнулся он на прощание Елисееву.
      - Женщины - это по части моего спутника, а видеть вас у себя я буду искренне рад.
      Чем ближе подходил Елисеев к Палестине, тем больше просачивалось вестей о холере. Караваны, которые повстречались на пути, оказались с заразными больными. Холера распространялась по всему Востоку. Как всегда, Елисеева осаждали десятки перепуганных людей. Один из них, татарин, Муча Бакчеев из Ташкента, говоривший по-русски, ходил в Мекку и теперь возвращался на родину. Он обрадовался русскому доктору, хлопал его по плечу, смеялся, хвастался своим спутникам встречей с земляком. После осмотра всех без исключения Елисеев сел с Бакчеевым у костра - послушать его рассказы о паломниках, об их путях тернистых, о чудесах на дорогах, о холере...
      Еще одно ущелье длиною в несколько километров, почти совсем заваленное камнями, и путники вышли к Святой земле. Эта земля до глубины души разочаровала Елисеева.
      Здесь, в подземельях, как и ранее в горах, было много каменных орудий и скелетов. Из-за скудости средств Елисеев опять не мог забрать с собой необходимые экспонаты, чтобы на фактах и примерах доказать свою антирасистскую теорию происхождения людей. Позже он описал это в своих очерках, статьях и книгах.
      Русский ученый - антрополог и этнограф - боролся против пропаганды западноевропейскими колонизаторами теорий о неполноценности "низших" рас и народов. Он писал: "О специфическом запахе араба, по которому миссионер Гюк якобы мог отличить его так же, как и китайца, и негра, и индуса, и татарина, мы не имеем никакого понятия, несмотря на значительное и продолжительное общение с ними..."
      А как патриот, Елисеев с гордостью отмечал и в своих работах всегда подчеркивал, с каким уважением относились во время его путешествий по Востоку к русским. Он писал, что, начиная от Константинополя и кончая самыми дикими пустынями каменистой Аравии, мусульманин "уже не равняет русского ни с немцем, ни с французом, ни тем более с англичанином, он понял теперь, по-видимому, кто для него лучший друг, а кто враг... В продолжение больше трех месяцев находясь на Востоке, я не слыхал ни одного бранного слова ко мне как к "москову", ни одного угрожающего жеста..."