По роду службы ему часто приходилось вторгаться в мир чьих-либо грез и, причинив этому миру по возможности минимальный ущерб, приводить человека обратно — в реальную жизнь.
      Проклятая, признаться, должность…
      Вот и сейчас — ну что это за строение возвышалось перед ним? Храм не храм, дворец не дворец — нечто безумно вычурное и совершенно непригодное для жилья.
      Он осторожно тронул костяшками пальцев металлическое кружево дверец, и все же стук получился громким и грубый. Как всегда.
      С минуту все было тихо. Потом из глубины дворца послышались быстрые легкие шаги, тревожный шорох шелка — и двери отворились. На пороге, придерживая створки кончиками пальцев, стояла синеглазая юная дама ошеломительной красоты.
      — Фрейлина государыни, — мелодично произнесла она, с удивлением разглядывая незнакомца.
      "С ума сошла! — обескураженно подумал он. — Да разве можно окружать себя такими фрейлинами!"
      В двух словах он изложил причину своего появления.
      — Государыня назначила вам встречу? — переспросила фрейлина. — Но кто вы?
      — Государыня знает.
      Синеглазая дама еще раз с сомнением оглядела его нездешний наряд. Незнакомец явно не внушал ей доверия.
      — Хорошо, — решилась она наконец. — Я проведу вас.
      И они двинулись лабиринтом сводчатых коридоров. Он шел, машинально отмечая, откуда что заимствовано. Таинственный сумрак, мерцание красных лампад… И хоть бы одна деталь из какого-нибудь фильма! Можно подумать, что государыня вообще не ходит в кино.
      — А где у вас тут темницы? — невольно поинтересовался он.
      — Темницы? — изумилась фрейлина. — Но в замке нет темниц!
      — Ну одна-то по крайней мере должна быть, — понимающе усмехнулся он.
      — Я имею в виду ту темницу, где содержится некая женщина…
      — Женщина? В темнице?
      — Да, — небрежно подтвердил он. — Женщина. Ну такая, знаете, сварливая, без особых примет… Почти каждую фразу начинает словами "Интересное дело!.."
      — Довольно вульгарная привычка, — сухо заметила фрейлина. — Думаю, государыня не потерпела бы таких выражений даже в темницах… если бы они, конечно, здесь были.
      Коридор уперся в бархатную портьеру. Плотный тяжкий занавес у входа…
      — Подождите здесь, — попросила фрейлина и исчезла, всколыхнув складки бархата.
      — Государыня! — услышал он ее мелодичный, слегка приглушенный портьерой голос. — Пришел некий чужестранец. У него странная одежда и странные манеры. Но он говорит, что вы назначили ему встречу.
      Пауза. Так… Государыня почуяла опасность. Никаким чужестранцам она, конечно, сегодня встреч не назначала и теперь лихорадочно соображает, не вызвать ли стражу. Нет, не вызовет. Случая еще не было, чтобы кто-нибудь попробовал применить силу в такой ситуации.
      — Проси, — послышалось наконец из-за портьеры, и ожидающий изумленно приподнял бровь. Голос был тих и слаб — как у больной, но, смолкнув, он как бы продолжал звучать — чаруя, завораживая…
      — Государыня примет вас, — вернувшись, объявила фрейлина, и ему показалось вдруг, что говорит она манерно и нарочито звонко. Судя по смущенной улыбке, красавица и сама это чувствовала.
      Поплутав в складках бархата, он вышел в зал с высоким стрельчатым сводом. Свет, проливаясь сквозь огромные витражи, окрашивал каменный пол в фантастические цвета. В тени у высокой колонны стоял резной деревянный трон — простой, как кресло.
      Но вот вошедший поднял глаза к той, что сидела на троне, и остановился, опешив.
      Все было неправильно в этом лице: и карие, небольшие, слишком близко посаженные глаза, и несколько скошенный назад подбородок, да и нос излишне длинноват…
      Каким же образом все эти неправильные, некрасивые черты, слившись воедино, могли обернуться столь тонкой, неповторимой красотой?!
      — Простите за вторжение, государыня, — справясь с собой, заговорил он, — но я за вами…
      — Я поняла… — снова раздался этот странный глуховатый голос, после которого все остальные голоса кажутся просто фальшивыми.
      — Вы выбрали крайне неудачное время для уединения… — Он чуть ли не оправдывался перед ней.
      Не отвечая, государыня надменно и беспомощно смотрела куда-то в сторону.
      — Мне, право, очень жаль, но…
      — Послушайте! — яростным шепотом вдруг перебила она. — Ну какое вам всем дело!.. Даже здесь! Даже здесь от вас невозможно укрыться!.. Как вы вообще посмели прийти сюда!
      И что-то изменилось в зале. Видимо, освещение. Многоцветные витражи побледнели, краски начали меркнуть.
      — Ну что делать… — мягко ответил он. — Работа.
      — Паршивая у вас работа! — бросила она в сердцах.
      Пришелец не обиделся. В мирах грез ему приходилось выслушивать и не такие оскорбления.
      — Да, пожалуй, — спокойно согласился он. — Но, знаете, не всегда. Дня три назад, к примеру, я получил от своей работы истинное наслаждение — отконвоировал в реальность вашего замдиректора.
      — Что?… — Государыня была поражена. — Замдиректора?… И какие же у него грезы?
      — Жуткие, — со вздохом отозвался он. — Все счеты сведены, все противники стерты в порошок, а сам он уже не заместитель, а директор. Предел мечтаний…
      — А вы еще и тактичны, оказывается, — враждебно заметила государыня. — Зачем вы мне все это рассказываете? Развлечь на дорожку?
      Стрельчатые высокие окна померкли окончательно, в огромном холодном зале было пусто и сумрачно.
      — Пора, государыня, — напомнил он. — Вы там нужны.
      — Нужна… — с горечью повторила она. — Кому я там нужна!.. Если бы вы только знали, как вы не вовремя…
      — Но вас там ищут, государыня.
      Похоже, что государыня испугалась.
      — Как ищут? — быстро спросила она. — Почему? Ведь еще и пяти минут не прошло.
      Он посмотрел на нее с любопытством.
      — Вы всерьез полагаете, что отсутствуете не более пяти минут?
      — А сколько?
      — Два с половиной часа, — раздельно выговорил он, глядя ей в глаза.
      — Ой! — Государыня взялась кончиками пальцев за побледневшие щеки. — И что… заметили?
      — Ну конечно.
      Портьера всколыхнулась, и вошла синеглазая красавица фрейлина. Красавица? Да нет, теперь, пожалуй, он бы ее так назвать не рискнул. "В них жизни нет, все куклы восковые…" — вспомнилось ему невольно.
      — Государыня! К вам Фонтанель!
      Стрельчатые окна вспыхнули, камни зала вновь озарились цветными бликами, и стоящий у трона человек закашлялся, чтобы не рассмеяться.
      Стремительно вошедший Фонтанель был строен и пронзительно зеленоглаз. Немножко Сирано, немножко Дон Гуан, а в остальном, вне всякого сомнения, — какой-нибудь сорванец из переулка, где прошло детство и отрочество государыни. Придерживая у бедра широкую, похожую на меч шпагу, он взмахнул шляпой, одно перо на которой было срезано и, надо полагать, клинком.
      — Я прошу извинить меня, Фонтанель, — явно волнуясь, начала государыня. — Поверьте, я огорчена, но… Срочное государственное дело…
      Мастерски скрыв досаду, зеленоглазый бретер склонился в почтительном поклоне, но взгляд его, брошенный на пришельца, ничего хорошего не обещал. Цепкий взгляд, запоминающий. Чтобы, упаси боже, потом не ошибиться и не спутать с каким-нибудь ни в чем не повинным человеком.
      — Это… лекарь, — поспешно пояснила государыня, и взор Фонтанеля смягчился. Теперь в нем сквозило сожаление. "Твое счастье, что лекарь, — отчетливо читалось в нем. — Будь ты дворянин…"
      — Да вы хоть знаете, что такое "фонтанель"? — тихо и весело спросил пришелец, когда они вдвоем с государыней выбрались из зала.
      — Не знаю и знать не хочу! — отрезала она.
      Лабиринт сводчатых переходов вновь натолкнул его на мысль о темнице, где должна была по идее томиться сварливая женщина без особых примет, однако от вопроса он решил тактично воздержаться.
      Вскоре они пересекли ту неуловимую грань, за которой начинается реальность, и остановились в пустом прокуренном коридоре. Дверь отдела была прикрыта неплотно.
      — Слышите? — шепнул он. — Это о вас…
      — Интересное дело! — вещал за дверью раздраженный женский голос. — Мечтает она! Вот пускай дома бы и мечтала! Она тут, понимаешь, мечтает, а мне за нее ишачить?…
      — Так а что ей еще остается, Зоя? — вмешался женский голос подобрее. — Страшненькая, замуж никто не берет…
      — Интересное дело! Замуж! Пускай вон объявление в газету дает — дураков много… Интересное дело — страшненькая! Нет сейчас страшненьких! В джинсы влезла — вот и фигура. Очки фирменные нацепила — вот и морда… А то взяла манеру: сидит-сидит — и на тебе, нет ее!..
      Государыня слушала все это, закусив губу.
      — Знаете, — мягко сказал он, — а ведь в чем-то они правы. Если бы время, потраченное вами в мире грез, использовать в реальной жизни… Мне кажется, вы бы достигли желаемого.
      — Чего? — хмуро спросила она. — Чего желаемого?
      Он вздохнул.
      — Прошу вас, государыня, — сказал он и толкнул дверь кончиками пальцев.
      В отделе стало тихо. Ни на кого не глядя, государыня прошла меж уткнувшимися в бумаги сотрудницами и села за свой стол.
      С горьким чувством выполненного долга он прикрыл дверь и двинулся прочь, размышляя о хрупких, беззащитных мирах грез, куда по роду службы ему приходилось столь грубо вторгаться.
      Свернув к лестничной площадке, он услышал сзади два стремительных бряцающих шага, и, чья-то крепкая рука рванула его за плечо. Полутемная лестничная клетка провернулась перед глазами, его бросило об стену спиной и затылком, а в следующий миг он понял, что в яремную ямку ему упирается острие широкой, похожей на меч шпаги.
      — Вы с ума сошли!.. — вскричал было он, но осекся. Потому что если кто и сошел здесь с ума, так это он сам. На грязноватом кафеле площадки, чуть расставив ботфорты и откинув за плечо потертый бархат плаща, перед ним стоял Фонтанель.
      — Как вы сюда попали?… — От прикосновения отточенного клинка у него перехватило горло.
      — Шел за вами. — Зеленоглазый пришелец из мира грез выговорил это с любезностью, от которой по спине бежали мурашки. — Сразу ты мне, лекарь, не понравился… А теперь, если тебе дорога твоя шкура, ты пойдешь и вернешься сюда с государыней!..

      Как трудно найти настоящего друга и как легко его потерять! И ведь говорил я себе: бросай ты свои дурные привычки. Чего стоит, например, твоя манера крутить пуговицу собеседника!
      …Едва я прикоснулся к пуговице, его начали сотрясать судороги. Затем он принялся разительно меняться.
      У него вырос горб. Потом пропал. Зато укоротилась левая нога, а лицо обрело негритянские черты.
      Совершенно обалдев, я по инерции крутил пуговицу до тех пор, пока мой новый друг не превратился в лохматого бульдога тигровой масти.
      Кошмар! Он оказался биороботом, вдобавок способным к трансформациям. А я, выходит, крутил регулятор!..
      Обидно, что дар речи он утратил. И, боюсь, не только его: более тупой собаки мне в жизни не попадалось.
      А самое страшное то, что я теперь не знаю, во что превратился регулятор-пуговица. Что я ему только ни крутил, пытаясь вернуть первоначальный облик! Бесполезно.
      А что делать? Не собачникам же сдавать. Все-таки друг. Так и держу на цепи, а то мигом скатерть со стола сжует. Он может.

1

      За "Асахи Пентакс" оставалось выплатить немногим больше сотни. Стоя над огромной кюветой, Мосин метал в проявитель листы фотобумаги. Руки его в рубиновом свете лабораторного фонаря казались окровавленными.
      Тридцать копеек, шестьдесят копеек, девяносто, рубль двадцать…
      На семи рублях пятидесяти копейках в дверь позвонили. Мосин не отреагировал. И только когда тяжелая деревянная крышка опустилась на кювету с фиксажем, скрыв от посторонних глаз левую продукцию, он распрямил натруженный позвоночник и пошел открывать.
      — Мосин, тебе не стыдно? — с порога спросил инженер-конструктор Лихошерст.
      Мосин хлопнул себя по лбу, но затем, спохватившись, переложил ладонь на сердце.
      — Валера! — страстно сказал он. — Честное слово, фотографировал. Но, понимаешь, пленку перекосило.
      — Голову оторву, — ласково пообещал Лихошерст.
      Мосин обиделся.
      — Правда перекосило… — И, понизив голос, поинтересовался: — Тебе пеньюар нужен?
      — Не ношу, — сухо ответил инженер. — И не заговаривай мне зубы. Завтра утром стенгазета должна быть на стенде!
      Мосин открыл «дипломат» и достал оттуда фирменный целлофановый пакет.
      — Розовый. Английский, — сообщил он с надеждой. — У твоей жены какой размер?
      Лихошерст насмешливо разглядывал неширокую мосинскую грудь, обтянутую бледно-голубой тенниской, на котором жуткая акула старательно разевала пасть, готовясь заглотить безмятежную красавицу в темных очках.
      — Растленный ты тип, Мосин. Наживаться за счет редактора стенгазеты — все равно что грабить вдов и сирот. Если не секрет, откуда у тебя пеньюар?
      Мосин смутился и пробормотал что-то о родственнике, приехавшем из Караганды.
      — В общем, работай, — не дослушав, сказал Лихошерст. — И чтобы после обеда фотографии были, а то утоплю в проявителе.
      Мосин закрыл за ним дверь и с минуту неприязненно смотрел на фирменный пакет. В списке тех, кому он собирался сбыть пеньюар, Лихошерст стоял последним. Надо же — так промахнуться! Интуиция говорила, что с руками оторвут, а вот поди ж ты…
      Мосин меланхолично перебросал снимки в промывку и — делать нечего — пошел выполнять задание. Нужно было сфотографировать двор НИИ, причем так, чтобы беспорядок у дверей склада сразу бросался в глаза.
      Он отснял пару кадров с близкого расстояния, потом попробовал захватить широкоугольником весь двор. Для этого пришлось отойти к самой стене и даже влезть в заросли обломанной сирени.
      Где-то неподалеку задорный молодой голос что-то лихо выкрикивал. Звук, казалось, шел прямо из середины куста.
      Мосин раздвинул ветки и обнаружил в стене дыру. Кричали на той стороне. Он заглянул в пролом и увидел там босого юношу в розовой кружевной рубашонке до пупа и защитного цвета шортах, который, ахая и взвизгивая, рубил кривой старинной саблей головы репейникам. Делал он это самозабвенно, но неуклюже. Метрах в сорока высилась рощица серебристых шестов разной высоты и торчали какие-то многоногие штативы. Мосин ахнул.
      ЗА СТЕНОЙ, ПО СОСЕДСТВУ С НИМ, РАБОТАЛА КИНОГРУППА! И, СУДЯ ПО ОБОРУДОВАНИЮ, ИНОСТРАННАЯ.
      Парень с саблей явно не репетировал, а развлекался. Предположение оказалось верным: на рубаху раздраженно заорали. Тот обернулся на крик и с индейским воплем принял оборонительную позицию. Тогда к нему подбежал технический работник в серебристой куртке и отобрал саблю.
      Мосин рассмеялся. Легкомысленный статист ему понравился.
      К сожалению, досмотреть, чем кончится конфликт, было некогда. Мосин вернулся в лабораторию, проявил пленку и решил, что, пока она сушится, стоит побывать за стеной. Поправил перед зеркалом волосы и, зачем-то прихватив «дипломат», вышел.
      Вынув несколько расшатанных кирпичей, он довел пролом до нужных размеров и пролез на ту сторону.
      Киношники работали на обширном пустыре, зеленом и ухоженном, как футбольное поле. Везде было понатыкано разной зарубежной техники, а в центре, как бы для контраста, громоздилась мрачная замшелая изба, возле которой отсвечивала медью огромная старинная пушка художественного литья. Видимо, снимали что-то историческое. Между двумя арбузными горами ядер, нервно оглаживая раскидистые усы, вышагивал длинный иностранный киноактер.
      Мосин не интересовался историей. Но даже ему стало ясно: что-то они здесь напутали.
      Во-первых, на иностранце был фрак, на антрацитовых плечах которого горели алые эполеты с золотой бахромой. Под правый эполет был пропущен ремень вполне современной офицерской портупеи, на которой непринужденно болтался обыкновенный плотницкий топор. Черные облегающие брюки были вправлены в яловые сапоги гармошкой. Когда же киноактер снял кивер и солнце приветливо заиграло на его смуглом бритом черепе, Мосин окончательно разинул рот и начал подбираться поближе. "Комедию снимают", — догадался он.
      Его хлопнули по плечу. Мосин вздрогнул и обнаружил, что стоит рядом с давешним статистом в розовой кружевной рубашонке.
      — Денис Давыдов! — восхищенно поделился парень, кивнув в сторону актера. — А?!
      Сказано это было без акцента, и Мосин заморгал. Неужели переводчик? Он в смятении покосился на рубашонку и заметил в пальцах у собеседника тонкую длинную сигарету с черным фильтром. Это уже был повод для знакомства, и Мосин выхватил зажигалку. Со второго щелчка она высунула неопрятный коптящий язычок. Парень вытаращил глаза.
      — О-о, — потрясенно сказал он и робко потянулся к зажигалке, но тут же, отдернув руку, по-детски трогательно прикусил кончики пальцев.
      Мосин смутился и погасил огонек. Киношник вел себя несолидно. Ему, видно, очень хотелось потрогать зажигалку. Может, издевается?
      — На, посмотри, — неуверенно предложил Мосин.
      Киношник бережно принял вещицу, положил большой палец на никелированную педальку и умоляюще взглянул на владельца.
      — Йес… то есть си, — великодушно разрешил тот.
      Иностранец нажал и радостно засмеялся.
      "Пора знакомиться", — решил Мосин.
      — Сергей, — представился он, протягивая руку.
      Иностранец расстроился и, чуть не плача, отдал зажигалку.
      — Ноу! Ноу!.. — испугался Мосин. — Это я Сергей. — Он стукнул себя в грудь костяшками пальцев. — Сергей.
      До иностранца наконец дошло.
      — Тоха, — печально назвался он, глядя на зажигалку.
      Что он в ней нашел? Дешевая, даже не газовая, в магазине таких полно.
      — Итыз прэзэнт, — отчаянно скребя в затылке, сказал Мосин. — Ну не фо сэйл, а так…
      Когда ему удалось втолковать, что зажигалку он дарит, киношник остолбенел. Потом начал хлопать себя по груди, где у него располагались карманы. Отдариться было нечем, и лицо его выразило отчаяние.
      — Да брось, — неискренне сказал Мосин, — не надо… Давай лучше закурим.
      Иностранец не понял. Сергей повторил предложение на международном языке жестов. Иностранец опять не понял. Тогда Сергей просто ткнул пальцем в сигарету. Парень очень удивился и отдал ее Мосину.
      Тот сразу же уяснил ошибку: это была не сигарета. Цилиндрическая палочка, на две трети — белая, на треть — черная. На ощупь вроде бы пластмассовая, а на вес вроде бы металл. Но возвращать ее уже было поздно.
      — Сэнькью, — поблагодарил Мосин. — Грацио.
      Иностранец в восторге пощелкал зажигалкой и куда-то вприпрыжку побежал. Потом вспомнил про Сергея и приглашающе махнул ему рукой. Несерьезный какой-то иностранец. Тоха… Видимо, Антонио.
      И Мосин последовал за ним, вполне довольный ходом событий. С сигаретообразной палочкой, конечно, вышла накладка, но зато удалось завязать знакомство.

2

      В коммерческие контакты с иностранцами Мосину вступать еще не приходилось. Его сфера — знакомые и знакомые знакомых. Есть бедра, и есть фирменные джинсы, которые на эти бедра не лезут. "Хорошо, — соглашается Мосин, — я знаю такие бедра. Сколько просить?" К примеру, столько-то. «Хорошо», — говорит Мосин и просит на червонец дороже. И все довольны. А вот иностранцы…
      Тоха привел его к наклонно натянутому тенту, под которым расположились два парня и молодая… актриса, наверное. Для технического работника девушка выглядела слишком эффектно.
      — Сергей, — представил его Тоха.
      Девушка и один из парней с интересом посмотрели на гостя. Третий из их компании лежал на спине и даже не пошевелился, только приоткрыл один глаз.
      — Реликт, — мрачно бросил он и снова зажмурился.
      — Сам ты реликт, — ответил ему Тоха на чистейшем русском языке.
      Девушка рассмеялась, а Мосин оторопело раскланялся и тоже присел на травку, положив «дипломат» рядом. Какого же тогда черта он изъяснялся одними жестами и восклицаниями! Неужели наши? Откуда они такие? И что на них? Парни были одеты почти одинаково: тонкие серебристые куртки и легкомысленно-радужные шорты. На девушке было что-то отдаленно похожее на платье, клубящееся у плеч и струящееся у бедер.
      Между тем они так бесцеремонно рассматривали Мосина, что можно было подумать, будто именно он вырядился бог знает как. Вообще-то, конечно, майку с акулой встретишь не на каждом — в городе их всего четыре: одна у Мосина, одна у Алика и две у Зиновьева из филармонии, но он их, наверное, уже кому-нибудь толкнул…
      — Визуешься? — на каком-то невообразимом жаргоне полюбопытствовала девушка.
      Кажется, спрашивали о роде занятий.
      — Н-нет, — отозвался он неуверенно. — Я — фотограф.
      Все так и покатились от хохота, как будто Мосин выдал первоклассную остроту.
      — А! Знаю, — сказала девушка. — Он из института.
      И кивнула в сторону не видимой из-за тента стены. Это предположение вызвало новый взрыв веселья, хотя Мосин, например, юмора не понял: ну, работает человек в институте, и что тут смешного?
      — А вы откуда?
      — С Большой.
      — И… как так? — растерявшись, спросил он.
      — Много.
      Похоже, над Мосиным все-таки издевались.
      — Это не репродуктор! — внезапно удивилась девушка.
      Все повернулись к ней.
      — Это… чемодан, — выговорила она, завороженно глядя на мосинский "дипломат".
      В ту же минуту молодые люди оказались стоящими на коленях вокруг «дипломата». Потом разом уставились на Мосина.
      — Музейный похититель, — с уважением предположил один из парней.
      — Что ты им делаешь? — Кажется, этот вопрос волновал всех.
      — Ношу, — буркнул Мосин, начиная злиться.
      — Архачит, — пояснил Тоха.
      Рука девушки неуверенно потянулась к замку. Красивая рука. Тонкая.
      Смуглая.
      — Эврика, — укоризненно одернул мрачный малый, которому Мосин, кажется, не понравился с первого взгляда.
      "Эврика"! Ну и имечко! — подумал Сергей. — Из мультика, что ли?"
      Но тут девушка испуганно взглянула на него, и делец в Мосине скоропостижно скончался. Она была совершенно не в его вкусе: узкие бедра, едва намеченная грудь — фигура подростка. Но это сочетание светлых пепельных волос, загорелого лица и огромных серых глаз уложило его наповал.
      "Можно?" — спросили ее глаза.
      "Да! — ответили им мосинские. — Да! Конечно!"
      Эврика откинула оба замка и осторожно подняла крышку, явив взглядам присутствующих фирменный пакет.
      Никто сначала не понял, что перед ними. И только когда пеньюар, шурша кружевами, выскользнул из пальцев растерявшейся Эврики, когда, расправив и разложив его на зеленой траве, все отступили на шаг, возникла такая пауза, что Мосину стало не по себе.
      — Денису показывал?
      — Это… Давыдову? — удивился Мосин. — Зачем?
      — И правильно, — поддержала Эврика. — Я приложу?
      — Да, — сказал Мосин. — Да. Конечно.
      — Равнение на институт! — радостно скомандовала Эврика.
      Парни с ухмылками отвернулись к полотну тента, и Мосин почувствовал обиду за свое учреждение, хотя сам о нем обычно отзывался крайне нелестно.
      Наконец Эврика разрешила обернуться.
      — У-у-у!.. — восхищенно протянул Тоха.
      Эврика была в пеньюаре. Но Мосин смотрел не на нее — он смотрел на брошенное в траву голубое платье! Девушка не расстегнула, она попросту разорвала его сверху донизу и отшвырнула, как тряпку.
      Такую вещь!..
      Он перевел глаза на Эврику. А та, чем-то недовольная, сосредоточенно смотрела на свои сандалии. Потом решительно сбросила их и, собрав вместе с платьем в одну охапку, подбежала к приземистому синему автомату с множеством кнопок и вместительной нишей. Запихнув все в боковое отверстие, девушка на секунду задумалась, затем начала нажимать кнопки. Выхватила из ниши пару ажурных розовых туфелек, обулась и с торжествующей улыбкой пошла прямо на Мосина — так, во всяком случае, ему показалось.
      — Сто рублей, — с трудом выговорил он, презирая сам себя.
      Ответом на его слова был очередной взрыв хохота. Все были просто потрясены мосинским остроумием.
      — Можно мануфактурой, — уже умышленно сострил он, но с меньшим успехом.
      — Пойди… и нащелкай, — обессиленно простонал Тоха.
      Спустя секунду до Мосина дошел смысл предложения: ему разрешали воспользоваться автоматом, из которого только что на его глазах вынули розовые ажурные туфельки — вещь явно импортную и недешевую.
      — А можно? — искренне спросил он.
      — Два дня как с Сириуса-Б, — обратился мрачный к Эврике, как бы рекомендуя ей Мосина. Причем сказал он это вполне добродушно. Значит, Сергей ему в конце концов все-таки понравился. Да и как может не понравиться человек с таким сокрушительным чувством юмора!
      — Хорошо, я нащелкаю! — поспешно сказал Мосин, и тут у него сильно зазвенело в ушах.
      "Теряю сознание?" — испуганно подумал он, но быстро сообразил, что источник звука вовсе не в его голове, а где-то на съемочной площадке. Ультразвук какой-нибудь. Оказалось — всего-навсего — сигнал об окончании перерыва.
      Ликующая Эврика расцеловала Мосина в обе щеки, и вся эта жизнерадостная стайка взрослых ребятишек куда-то унеслась. Тоха задержался.
      — А ты?
      — Да я… не отсюда, — замялся Мосин.
      — Как же ты сюда попал без допуска? — встревожился Тоха.
      Он порылся в нагрудных карманах и высыпал на ладонь какие-то болтики, проводки, стеклянные брусочки. Поколебавшись, выбрал неказистый шарик размером с черешню.
      — Вот возьми. Если Денис прицепится, предъявишь ему и скажешь, что это условный допуск.
      Тоха убежал вслед за остальными. И, только оставшись один, Мосин понял, что пеньюар он подарил, увеличив свой долг за «Асахи» на добрую сотню. Потому что не бывает автоматов, выдающих бесплатно и кому угодно импортные вещи. Мосин был готов бить себя по голове. Как он мог поверить?! Правда, Эврика вынула из автомата туфли…
      Он стоял перед этим синим, с разинутой пастью, кубом и злобно смотрел на блестящие прямоугольные кнопки, числом не меньше пятидесяти. Сломаешь что-нибудь, а потом отвечай… Обуреваемый сомнениями, он наугад нажимал и нажимал кнопки, пока в автомате что-то не хрустнуло. Заглянул в нишу. Там лежали стопкой четыре плоских фирменных пакета.
      Следует сказать, что вещь в пакете сбыть гораздо легче, чем саму по себе. Фирменная упаковка притупляет бдительность покупателя и подчас очаровывает его больше, чем сама вещь.
      Поэтому сердце Мосина радостно дрогнуло. На жемчужном квадрате пакета сияли загаром изумительно красивые женские ноги, внутри которых почему-то видны были контуры костей и суставов. Более оригинальной рекламы Мосин еще не встречал. Он взялся за ниточку и осторожно вспорол пакет. Внутри, как он и думал, оказались колготки, и какие!.. Ажур был настолько тонок, что напоминал дымку на раскрытой ладони Мосина и, самое удивительное, менял рисунок, стоило лишь шевельнуть пальцами. В упаковке ли, без упаковки, но компенсацию за пеньюар Сергей получил.
      А что если еще раз попытать счастья? На этот счет ведь никакого уговора не было! Мосин сложил пакеты в «дипломат» и приступил.
      Теперь он вынул из ниши полированную рукоятку. В недоумении осмотрел, ощупал. Внезапно из рукоятки выплеснулось изящное длинное лезвие опасных очертаний. "Ну так это совсем другое дело! — обрадовался Мосин. — Это мы берем…"
      Третья попытка оказалась менее удачной: автомат одарил Мосина сиреневым стеклянным кругляшком неизвестного назначения. Сергей хотел засунуть его обратно, как это сделала Эврика со своим платьем, но, обойдя аппарат, не нашел даже признаков отверстия или дверцы.
      Пора было остановиться, но Мосин опять не удержался. "В последний раз", — предупредил он себя, утапливая кнопки одну за другой. Хотелось что-нибудь из обуви, но в нишу вылетел маленький темно-фиолетовый пакетик, на одной стороне которого было изображено красное кольцо с примыкающей к нему стрелкой, а на другой — такое же кольцо, но с крестиком.
      Разочаровавшись, он даже не стал его вскрывать, засунул в карман джинсов и пошел через пустырь к сирени, росшей и по эту сторону стены.