Счастливый человек — он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, и проснулся. А проснувшись, вспомнил:
      Вчера он вынул из кладовки все свои сокровища, построил их в шеренгу и учинил генеральный осмотр. Два корня он отбраковал и, разломав на куски, сбросил в мусоропровод, а остальные отправил обратно, в кладовку. Все, кроме одного.
      Это был великолепный, трухлявый изнутри корень с четко выраженным покатым лбом и шишковатой лысиной. Шероховатый бугор вполне мог сойти за нос картошкой, а из-под изумленно приподнятого надбровья жутко зиял единственный глаз. Вдобавок вся композиция покоилась на неком подобии трехпалой драконьей лапы.
      Прелесть что за корешок!
      Все еще улыбаясь, он встал с постели и вышел босиком в большую комнату, где посреди стола на припорошенной древесной трухой газетке стоял, накренясь, тот самый комель. С минуту они смотрели друг на друга. И было уже очевидно, что остренькая шишка на сбоку лысины — вовсе не шишка, а рог. Ну да, маленький такой рожок, как у фавна.
      — Ты — леший, и зовут тебя — Прошка, — с удовольствием сообщил он куску трухлявого дерева. — И страшным ты только прикидываешься. Ты — хитрый и одноглазый. Коготь я тебе, конечно, укорочу, а вот что правая щека у тебя вислая — это ты зря…
      Тут он почувствовал беспокойство и оглянулся. Из большой комнаты очень хорошо просматривалась коротенькая — в три шага — прихожая, тупо упершаяся во входную дверь. Где-то там, далеко-далеко за дверью, его, должно быть, уже ждали. Хмурились, поглядывали на часы и, поджав губы, раздраженно постукивали ногтем по циферблату.
      Он повернулся к комлю и, как бы извиняясь, слегка развел руками.
      Наскоро умывшись, наскоро одевшись и наскоро позавтракав, он влез в пальто, нахлобучил шапку и взял с неудобной, причудливой, но зато самодельной подставки потертый до изумления портфель из настоящей кожи. Перед самой дверью остановился, решаясь, затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул…
      …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: захлопнув за собой дверь, он обнаружил, что снова стоит все в той же прихожей, правда, уже малость подуставший, что портфель стал заметно тяжелее и что на воротнике пальто тает снег. Видимо, там, за дверью, была зима. Да, зима. Недаром же три дня назад стекла заволокло льдом почти доверху.
      — Ну вот… — с облегчением выдохнул он. — Уже все…
      В портфеле оказались продукты. Он перебросал их в холодильник и, чувствуя, как с каждой секундой усталость уходит, подошел к столу с комлем, посмотрел справа, слева…
      — Нет, — задумчиво сказал он наконец. — Все-таки второй глаз тебе необходим…
      Он перенес комель в кухню, зажег газ и, ухватив плоскогубцами толстый, в синеватой окалине гвоздь, сунул его острым концом в огонь, а сам, чтобы не терять времени, выбрал из груды инструментов на подоконнике заточенный в форме ложечки плоский напильник и со вкусом, не торопясь принялся выскабливать труху из полостей комля.
      Когда закончил, гвоздь уже наполовину тлел вишневым. Осторожно вынув его из огня плоскогубцами, он убедился, что рука не дрожит, и приступил.
      Раскаленное железо с шипением входило в древесину, едкие синеватые струйки дыма взвивались к потолку, вытягивались легким сквозняком в большую комнату и плавали там подобно паутинкам перед коричневыми с истертым золотым тиснением корешками книг, путались в хитрых резных подпорках полок.
      И тут — нечто небывалое — взвизгнул дверной звонок. Рука с плоскогубцами замерла на полдороги от конфорки к комлю. Ошиблись дверью? Несколько мгновений он сидел прислушиваясь.
      Вишневое свечение, тускнея, сползло к острию гвоздя и исчезло. Да, видимо, ошиблись… Он хотел продолжить работу, но звонок взвизгнул снова.
      Пожав плечами, он отложил остывший гвоздь, отставил комель и, отряхивая колени, вышел в прихожую. Все это было очень странно.
      Открыл. На пороге стояла искусственная каштановая шубка с поднятым воротником. Из кудрявых недр воротника на него смотрели блестящие, как у зверька, смеющиеся глазенки.
      — Чай кипела? — шаловливо осведомилось то, что в шубке, бездарно копируя не то кавказский, не то чукотский акцент.
      Опешив, он даже не нашелся что ответить. Шубка прыснула:
      — Ну чо ты блынькаешь, как буй на банке? На чашку чая приглашал?
      Оглушенный чудовищной фразой, он хотел было собраться с мыслями, но гостья впорхнула в прихожую, повернулась к нему кудрявой каштановой спиной и, судя по шороху, уже расстегивала толстые пластмассовые пуговицы. Решительно невозможно было сказать, где кончаются отчаянные завитки воротника и начинаются отчаянные завитки прически.
      — Как… что? — упавшим голосом переспросил он наконец, но тут шубка была сброшена ему на руки.
      — Моргаешь, говорю, чего? — стремительно оборачиваясь, пояснила гостья. Она улыбалась во весь рот. Круглые щечки подперли глаза, превратив их в брызжущие весельем щелки.
      — Можно подумать, не ждал!
      — Нет, отчего же… — уклончиво пробормотал он и с шубкой в руках направился к хитросплетению корней, служившему в этом доме вешалкой. Кто такая, откуда явилась?… Узнать хотя бы, в каких отношениях они — там, за дверью…
      Когда обернулся, гостьи в прихожей уже не было. Она уже стояла посреди большой комнаты, и ее блестящие, как у зверька, глазенки, что называется, стреляли по углам.
      — А кто здесь еще живет?
      — Я живу…
      — Один в двух комнатах? — поразилась она.
      Ему стало неловко.
      — Да так уж вышло, — нехотя отозвался он. — В наследство досталось…
      Разом утратив стремительность, гостья обвела комнату медленным цепким взглядом.
      — Да-а… — со странной интонацией протянула она. — Мне, небось, не достанется… Ой, какая мебель старая! Ой, а что это за полки такие — никогда не видела!..
      — Своими руками, — не без гордости заметил он.
      Уставилась, не понимая.
      — Что ли, денег не было настоящие купить?… Ой, и телевизора почему-то нету…
      Счастливый человек — он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, — и проснулся.
      За окном малой комнаты была оттепель. Свисающий с крыши ледяной сталактит, истаивая, превращался на глазах из грубого орудия убийства в орудие вполне цивилизованное и даже изящное. Леший по имени Прошка, утвердившись на трехпалой драконьей лапе, грозно и насмешливо смотрел с табурета.
      — Что же мне, однако, делать с твоей щекой? Не подскажешь?
      Леший Прошка загадочно молчал. Впрочем, щека — ладно, а вот из чего бы придумать нижнюю челюсть? Он вскочил с постели и уставился в угол, где были свалены теперь все его сокровища. Потом выстроил их в шеренгу и, отступив на шаг, всмотрелся. Нет. Ничего похожего…
      Тут он опомнился и взглянул на закрытую дверь комнаты. Там, за дверью, его наверняка уже ждали. С дребезгом помешивали чай в стакане, нервно поглядывая на стену, где передвигали секундную стрелку новенькие плоские часы, переваривающие в своих жестяных внутренностях первую батарейку.
      Он оделся, подошел к двери и щелкнул недавно врезанной задвижкой. Затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул…
      …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: прикрыв за собой дверь, он снова очутился в малой комнате, но голова была уже тяжелая и мутная, а щеки горели, словно там, за дверью, ему только что надавали пощечин.
      А может, и впрямь надавали, кто знает…
      С трудом переведя дыхание, он заставил себя улыбнуться. Потом запер дверь на задвижку и подошел к комлю.
      — Ну-с, молодой человек, — сказал он, потирая руки. — Так как же мы с вами поступим?
      Он присел перед табуретом на корточки и тронул дерево кончиками пальцев. Ну, допустим, полщеки долой… И что будет? Он прикрыл ладонью нижнюю половину Прошкиной щеки и остался недоволен. Не смотрится… Стоп! А если…
      Мысль была настолько дерзкой, что он даже испугался. Ну да, а если взять и спилить щеку вообще? Тогда вместо скособоченного рта получается запрокинутая отверстая пасть, а спиленный кусок…
      Он выпрямился, потрясенный.
      В спиленный кусок — это и есть нижняя челюсть.
      Он кинулся к кровати и выгреб из-под нее груду инструментов — искал ножовку по металлу. Найдя, отвернул барашковую гайку, снял полотно, а ненужный станок вернул под кровать. Снова присел перед табуретом и, прищурив глаз, провел первый нежный надпил.
      Древесный порошок с шорохом падал на расстеленную внизу газетку. Работа была почти закончена, когда в дверь постучали. Нахмурясь, он продолжал пилить. Потом раздался еле слышный хруст, и, отняв от комля то, что было щекой, он внимательно осмотрел срез. Срез был гладкий, как шлифованный.
      Стук повторился. Чувствуя досаду, он положил ножовочное полотно на край табурета и с будущей челюстью в руке подошел к двери.
      — Да?
      — С ума сошел… — прошелестело с той стороны. — Приехала… Открой… Подумает…
      Он открыл. На пороге стояли две женщины. Та, что в халатике, надо полагать, жена. Вторая… Он посмотрел и содрогнулся. Вторая была коренастая старуха с желтыми безумными глазами и жабьим лицом. Леший Прошка по сравнению с ней казался симпатягой.
      — Вот… — с бледной улыбкой пролепетала та, что в халатике. — Вот…
      Безумные желтые глаза ужасающе медленно двинулись в его сторону. Остановились.
      — Зятек, — плотоядно выговорило чудовище, растягивая рот в полоумной клыкастой усмешке. Затем радушие — если это, конечно, было радушие — с той же ужасающей медлительностью сползло с жабьего лица, и старуха начала поворачиваться всем корпусом к двери — увидела задвижку.
      — Это он уберет, — поспешно сказала та, что в халатике. — Это… чтоб не мешали… Подрабатывает, понимаешь? Халтурку… на дом…
      Счастливый человек — он был разбужен улыбкой. Продолжая улыбаться, он лежал с закрытыми глазами и представлял, как пройдется мелкой наждачной шкуркой по шишковатой Прошкиной лысине, зашлифует стыки нижней челюсти, протравит морилкой, и сразу станет ясно, покрывать его, красавца, лаком или не покрывать.
      Однако пора было подниматься. Решившись, он сделал резкий вдох, открыл глаза…
      …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: он обнаружил вдруг, что снова лежит с закрытыми глазами, что во всем теле ноет накопившаяся за день усталость и мысли еле ворочаются в отяжелевшей голове, и, уже засыпая, он успел подумать, что хорошо бы еще подточить задний коготь на драконьей лапе, и тогда голова Прошки надменно откинется.
      Счастливый человек…

      Кресло, каждый изгиб которого — совершенство.
      Блистающий кнопками пульт. Вогнутая, будто сложенная из телеэкранов, стена. Когда-то считалось, что так будет выглядеть рубка межзвездного корабля. Оказалось, что так будет выглядеть кабинет крупного ответственного работника.
      Нет-нет, не было ни жертв, ни разрушений — просто вспыхнули и медленно стали гаснуть экраны.
      Генеральный директор потыкал пальцем во все кнопки и вне себя откинулся на спинку кресла. Такого еще не случалось! Ну, бывало, что забарахлит канал-другой, но чтобы так, скопом… Он был отсечен от подчиненных, как голова от туловища.
      Генеральный директор схватил со стола пластмассовый стаканчик и залпом проглотил остывший кофе.
      Вогнутая, как бы сложенная из экранов стена упорно не хотела оживать. Вместо этого мелодично забулькал сигнал видеофона.
      Директор нажал клавишу, и на изящном настольном экранчике возник незнакомый юноша, одетый… Ну да, в одну из этих самодельных веревочных маечек… Как же они их называют? Какое-то совершенно дурацкое словцо…
      — Здравствуйте, — сказал юноша. — Я к вам сейчас подъеду.
      — Что происходит? — в негодовании осведомился директор. — Почему вдруг…
      — Ничего страшного, — успокоил юноша. — Это не на линии, это у вас в кабинете неисправность. Скоро буду.
      — И дал отбой.
      "Плетка!" — внезапно вспомнил директор название веревочной майки и рассвирепел окончательно. При чем здесь плетка? Плетка — это совсем другое… Пороть их, сопляков, некому!
      Он смял в кулаке пустой стаканчик и бросил на стол. Интересно, сколько времени юноша в «плетке» провозится со всей этой механикой? Если группа учреждений останется без руководителя минут на пятнадцать — тогда, действительно, ничего страшного. Но тут, кажется, речь идет не о минутах, а о часах… Ну и сотруднички в службе связи! Ведь это надо было сидеть и плести… И ведь в рабочее время, наверное!..
      И вдруг генеральный директор сообразил, что вызывающе одетый сотрудничек будет первым его посетителем за пять лет — настоящим, не телеэкранным. Ошеломленный этой мыслью, он оглянулся на персональный пневматический лифт в углу кабинета. Черт возьми, раз так, то надо встретить. Какой-никакой, а гость…
      Он нажал кнопку, и из ниши в стене выскочил киберсекретарь на тонких трубчатых ножках.
      — Два кофе, — барственно, через губу, повелел генеральный директор. — И наведи-ка здесь, братец, порядок…
      Техники, как известно, опаздывают, но этот, в «плетке», видимо, был какой-то особенный: прибыл быстро, как обещал. От кофе вежливо отказался, раскрыл сумку и принялся выкладывать на стол разные диковинные инструменты.
      Директор откашлялся. За пять лет он начисто отвык говорить на работе с живыми людьми.
      — И долго вы ее плели? — поинтересовался он наконец.
      Юноша вопросительно посмотрел на директора, потом понял, что речь идет об его уникальной маечке.
      — Вообще-то долго, — со вздохом признался он. — Дня три.
      — И какие преимущества? Я имею в виду — перед фирменными рубашками?
      Юноша почесал в затылке.
      — Понятно… — сказал директор. — Я надеюсь, поломка не очень серьезная? Вы учтите: целая группа учреждений отрезана от руководства…
      — Минут за пятнадцать справлюсь, — обнадежил юноша. — Да вы пойдите пока, погуляйте. Я слышал, у вас тут парк замечательный…
      — Где? — не понял директор.
      Юноша удивился.
      — Как «где»? Здесь.
      Он вскинул голову и чуть ли не с ужасом уставился на клиента.
      — Так вы что, ни разу в парке не были?
      — Вообще-то я приезжаю сюда работать, а не прогуливаться, — сухо заметил директор. Юноша смотрел на него, приоткрыв рот. Директору стало неловко.
      — И потом я всегда думал, что в кабинет можно попасть только лифтом, — смущенно признался он. — Сначала подземкой, а там сразу лифт…
      — Да как же это вы! — всполошился юноша. — Да это же и в инструкции должно быть указано… Вон та клавиша, видите?
      Он подошел к стене и утопил клавишу. В ту же секунду добрая треть стены куда-то пропала, и директор отшатнулся, как перед внезапно распахнутым самолетным люком.
      Неимоверной глубины провал был полон листвы и солнца.
      — Ничего себе… — только и смог выговорить директор. Он почему-то всегда полагал, что его командный пункт расположен в одном из подземных ярусов. Оказалось, что на первом этаже.
      Веселая шелковистая трава шевелилась у самых ног. Шорохи и сквозняки летнего утра гуляли по кабинету.
      — Так вы говорите, пятнадцать минут у меня есть?
      Удивительный день! Все впервые. Отключились экраны, зашел человек, открылась дверь в стене…
      Директор разулся и посмотрел назад, на свой кабинет.
      Вот, значит, как он выглядит со стороны… Белый, словно парящий в воздухе куб с темным прямоугольником входа и лесенкой в три ступеньки. А вон еще один кубик… Да их тут много, оказывается.
      Вдали из-за дерева проглядывала неширокая полоска воды.
      "Если провозится подольше, можно будет на речку сходить…" — удивив самого себя, подумал директор.
      На соседней поляне загорали. Там, прямо на траве, возлежал дородный мужчина в трусиках строгого покроя. Чувствовалось, что загорает он с недавних пор, но яростно: кожа его была воспаленно-розового цвета.
      Глядя на него, директор почему-то забеспокоился и подошел поближе, всматриваясь и пытаясь понять причину своей тревоги.
      Во-первых, загорающего мужчину он откуда-то знал. Но причиной было не это. Причиной была неуловимая нелепость происходящего.
      Крупное волевое лицо, твердый, определенных очертаний рот, упрямый, с ямкой, подбородок… Такого человека легко представить за обширным столом перед вогнутой стеной из телеэкранов. Человек с таким лицом должен руководить, направлять, держать на своих плечах сферы и отрасли.
      Воспаленно-розовый ответственный работник на нежно-зеленой траве посреди рабочего дня — воля ваша, а было в этой картине что-то сюрреалистическое.
      Директор неосторожно зацепил тенью лицо лежащего. Воспаленно-розовое веко вздернулось, и на генерального директора уставился свирепый голубой начальственный глаз.
      — Я загораю, — низко, с хрипотцой сообщил лежащий.
      — Простите? — удивился директор.
      — Вы же хотели спросить, что я тут делаю? Я загораю.
      — Да я, знаете ли, понял, — несколько обескураженно сказал директор. — Я, собственно, хотел спросить: не вас ли я видел на Арчединском симпозиуме пять лет назад?
      Свирепый голубой глаз критически и с каким-то сожалением окинул директора.
      — Очень может быть…
      Да-да! И голос тоже! Именно таким голосом осведомляются о причинах небывало высокого процента брака. Или, скажем, о причинах непосещения зрителями городского театра, если товарищ руководит не в производственной сфере, а именно в культурной… Целую вечность генеральный директор не беседовал с собратьями по штурвалу. Проклятые телеэкраны отсекли их друг от друга, наглухо заперев каждого в своем рабочем кабинете.
      — Вы, как я понимаю, тоже здесь… руководите? — попытался наладить разговор генеральный директор.
      — Руководил, — последовал ответ.
      "Ах вот оно что…" — подумал директор и ровным голосом, будто ничего существенного сказано не было, продолжал:
      — И чем же вы руководили?
      — Телевизорами.
      Шутка была тонкой, и кто, как не директор, мог оценить ее в полной мере!
      — Да, действительно… — вежливо посмеявшись, сказал он. — Экраны, люди на экранах… И ни с кем из них в жизни не встречаешься, филиалы-то — по двум континентам разбросаны… Иной раз глядишь в телевизор и гадаешь: есть на самом деле эти люди, нет их?…
      — Нет их, — бросил лежащий, подставляя солнцу внутреннюю недостаточно воспаленную часть руки.
      — Простите? — опять не понял директор.
      — Я говорю: нет их! — рявкнул мужчина. Не вынес изумленного директорского взгляда и рывком сел. — Ну что вы уставились? Людей, которыми вы руководите, нет. И никогда не было. Повторить?
      Директор все еще молчал. Мужчина шумно хмыкнул и снова растянулся на траве.
      — Я вижу, вы от меня не отвяжетесь, — проворчал он.
      — Не отвяжусь, — тихо подтвердил директор. — Теперь не отвяжусь.
      Мужчина посопел.
      — С самого начала, что ли? — недовольно спросил он.
      — Давайте с самого начала…
      В светлых солнечных кронах журчал ветер.
      — Лет пятнадцать назад, если помните, — не пожелав даже разжать зубы, заговорил незнакомец, — в верхах в очередной раз подняли вопрос: что мешает работе сферы управления… — Он сделал паузу и, преодолев отвращение, продолжал: — Привлекли кибернетиков, построили какой-то там сверхкомпьютер… Понатыкали кругом датчиков, телекамер… Собирали информацию чуть ли не десять лет…
      — Послушайте! — не выдержал директор. — История с кибернетиками мне известна! Но вы перед этим сказали, что якобы…
      — А какого дьявола спрашиваете, раз известна? — вспылил лежащий. — Давайте тогда сами рассказывайте!
      — Но позвольте…
      — Давайте-давайте! — потребовал воспаленный незнакомец. — Так что выяснили кибернетики?
      — Да ничего нового! — в свою очередь раздражаясь, ответил директор. — Доказали, что часть управленческого аппарата — балласт! От балласта избавились…
      — Как?
      — Что "как"?
      — Как избавились?
      — Н-ну… ненужных руководителей отстранили, нужных оставили…
      — Вас, например?
      — Меня, например!
      — Так, — сказал лежащий. — Замечательно. И многих, по-вашему, отстранили?
      — Да чуть ли не половину… Но я не понимаю…
      Директор опять не закончил, потому что лежащий всхохотнул мефистофельски.
      — Ну, вы оптимист! — заметил он. — Половину… Это надо же!
      — Послушайте! — сказал директор. — Как вы со мной разговариваете! Я вам что, мальчишка? Или подчиненный?… Ну, не половину, ну, три четверти — какая разница!
      — Разница? — прорычал лежащий, снова устава на генерального директора свирепый голубой глаз. — Я, кажется, переоценил вашу сообразительность… Вы что, не понимаете, что это такое — три четверти управленческого аппарата? Если они все разом почувствуют, что под ними качнулись кресла!.. Как вы их отстраните? Куда вы их отстраните? Да они вас самого в два счета отстранят! Объединятся и отстранят!..
      Директору захотелось присесть, но он ограничился тем, что поставил на траву туфли, которые до этого держал в руке.
      — Так что было делать с нами? — все более накаляясь, продолжал лежащий. Собственно, лежащим он уже не был — он полусидел, попирая нежно-зеленую травку растопыренной пятерней. — А? С генерал-администраторами! Которых — пруд пруди! "Дяденька, дай порулить" — слышали такую поговорку?… — Он передохнул и закончил ворчливо: — Уж не знаю, в чью умную голову пришла эта блестящая мысль, а только наиболее влиятельных товарищей перевели с повышением в замкнутые кабинеты с телевизорами, а телевизоры подключили к тому самому компьютеру — благо, вся информация была уже в него заложена. Вот он-то и подает вам на экраны изображения, которыми вы руководите… не причиняя вреда окружающим.
      — Вы… шутите… — прошептал генеральный директор.
      Собеседник шумно вздохнул и лег.
      — Но если это так… — хрипло сказал директор ("Так, так", — подтвердил собеседник, прикрывая глаза), — я возьму его сейчас за глотку и спрошу…
      — Кого?
      — У меня там один… в кабинете… экраны ремонтирует…
      — Бросьте, — брезгливо сказал собеседник. — Он ничего не знает. Он ремонтирует экраны.
      — Но надо же что-то делать! — закричал директор.
      — Что?
      — Но вы же сами говорили: три четверти… огромная сила…
      — Была, — уточнил собеседник. — Когда-то. А теперь пять лет прошло! Все потеряно: связи, влияние — все… Нет, дорогой коллега, переиграть уже ничего невозможно. — Последнюю фразу он произнес чуть ли не с удовлетворением.
      Директор наконец взял себя в руки. Лицо его стало твердым, прищур — жестким.
      — Да вы вроде радуетесь, — холодно заметил он.
      Лежащий хмыкнул, не открывая глаз.
      — А как, позвольте спросить, вы сами об этом узнали?
      Страшный незнакомец повернулся на другой бок, продемонстрировав спину с травяным тиснением и прилипшим листочком.
      — А случайно, — помолчав, признался он. — У них, знаете ли, тоже иногда накладки бывают… Короче, узнал. Потом отыскал одного из этих… кибернетиков…
      — Вы мне его адрес не дадите? — быстро спросил директор.
      — Не дам, — сказал собеседник. — Вам пока нельзя. Ищите сами. А пока будете искать, придете в себя, образумитесь маленько… Как я. — Он поглядел искоса на директора и посоветовал: — А вы посчитайте меня сумасшедшим. Станет легче. Я же вижу, вы уже готовы…
      Директор оглянулся беспомощно. Мир давно уже должен был распасться на куски и рухнуть с грохотом, но, похоже, он рушиться не собирался: все так же зеленел, шумел кронами и мерцал из-за стволов неширокой полоской воды.
      — И вы думаете, я вам поверю? — весь дрожа, проговорил директор. — Подавать на экраны жизнь… Да он что, Шекспир, ваш компьютер?
      — А! — с отвращением отмахнулся лежащий. — Какой там Шекспир!.. Вы поймите: десять лет он собирал информацию — головотяпство ваше, самоуправство, промахи ваши административные… а теперь вам же и возвращает согласно программе — вот и весь Шекспир…
      Директору хотелось проснуться. Или хотя бы схватить лежащие на траве туфли и припуститься бегом из солнечного зеленого кошмара в привычную реальность кабинета.
      — Не может быть… — вконец охрипнув, сказал он. — Это скандал. Вмешалась бы международная общественность…
      — Вмешалась бы. — Собеседник одобрительно кивнул. — Но не вмешается. Тут вот какая тонкость… Жажда власти (она же административный восторг) определена ныне медиками как одна из форм сумасшествия. Так что в глазах общественности мы с вами, коллега, скорее пациенты, чем заключенные…
      — Но если человек до конца дней своих просидит в кабинете? — крикнул директор.
      — Ну и просидит, — последовал философский ответ.
      — Так… — задыхаясь проговорил директор. — Так… И что вы теперь намерены делать?
      — Загорать, — лаконично отозвался собеседник.
      — Ну допустим, — собрав остатки хладнокровия, сказал директор. — День будете загорать, два будете загорать… У вас, кстати, кожа облезает… А дальше?
      — Облезает, говорите? Это хорошо…
      — Вы мне не ответили, — напомнил директор. — Что дальше?
      Взгляд незнакомца несколько смягчился. С минуту лежащий изучал директора, явно прикидывая, а стоит ли с этим типом откровенничать.
      — Тут, я смотрю, речка есть… — нехотя проговорил он наконец. — Она ведь куда-то должна впадать. Наверное, в какую-нибудь другую речку. И та тоже… Значит, если поплыть отсюда по течению, можно и до моря добраться… Закажу яхту. Не получится — сам сделаю. Хочу, короче, попробовать кругосветное плавание. В одиночку…
      После этих слов генеральному директору стало окончательно ясно, с кем он имеет дело. Видимо, следовало вежливо со всем согласиться и тут же откланяться. Но директор был еще слишком для этого взвинчен.
      — Ах, кругосветное! — сказал он. — В одиночку!.. Оч-чень, оч-чень интересно… А кому, позвольте спросить, это нужно? Вы! Энергичный, инициативный человек…
      — Кому? — взревел воспаленно-розовый незнакомец. — Мне! С детства, знаете ли, мечтал! Плывешь этак, знаете, по океану и не причиняешь вреда ни единой живой душе!.. Идите, — почти приказал он. — Идите в ваш кабинет, играйте там в ваши поддавки, идите куда хотите!..
      На траву рядом с директорской тенью легла еще одна. Директор оглянулся. Это был юноша в «плетке». Лежащий бешено посмотрел на веревочную маечку подошедшего и повернулся к публике без малого алой спиной.
      — Вроде работает, — сообщил юноша, с интересом разглядывая облезающую спину. Спина была похожа на контурную карту Европы.
      Генеральный директор сделал страшные глаза и предостерегающе приложил палец к губам. Затем — по возможности бесшумно — поднял с травы туфли и, ухватив за неимением лацкана какую-то веревочную пупочку, увлек изумленного юношу в сторону кабинета. Босиком и на цыпочках.
      — Видите, человек лежит? — шепнул он, отойдя подальше.
      Юноша испуганно покивал.
      — Совершенно страшная история… — все так же шепотом пояснил генеральный директор. — Крупный ответственный работник, я с ним встречался на симпозиуме… Вы же представляете, какие у нас нагрузки… какая ответственность…
      — Так что с ним? — спросил юноша. Тоже шепотом.
      Директор быстро оглянулся на лежащего и, снова сделав страшные глаза, покрутил пальцем у виска.
      — Что вы говорите! — ахнул юноша. — Так это надо сообщить немедленно!..
      — Тише!.. — прошипел директор. — А куда сообщить, вы знаете?
      — Ну конечно… Все-таки в службе связи работаю…
      — Молодой человек… — В голосе генерального директора прорезались низы. — Я вас убедительно прошу сделать это как можно скорее…
      Они еще раз оглянулись. На нежно-зеленой поляне по-прежнему сияло воспаленно-розовое пятно. Как ссадина.
      — Вот так, — с горечью произнес директор. — Работаешь-работаешь…
      Не закончил и, ссутулясь, пошел к кабинету. Потом вздрогнул, опустился на корточки и с заговорщическим видом поманил к себе юношу туфлями, которые все еще держал в руке. Юноша посмотрел на странного клиента, как бы сомневаясь и в его нормальности, но подумал и тоже присел рядом. Оба заглянули под светлое матовое днище кабинета.
      — Слушайте… — снова зашептал директор. — А вон тот кабель… Он куда идет?
      Юноша пожал загорелым плечом.
      — Это надо схему посмотреть, — сказал он.
      — Слушайте… А он нигде не соединяется с каким-нибудь… компьютером, например?
      — Ну а как же! — все более недоумевая, ответил юноша. — И не с одним. У вас же в инструкции…
      — Да нет, — с досадой перебил директор. — Я не о том… А не бывает так, что компьютер вдруг возьмет и подключится сам?
      — Сам? — Юноша недоверчиво засмеялся. — Это как же?
      — А что, такого быть не может?
      — Нет, конечно.
      Они поднялись с карточек.
      — Спасибо, — стремительно обретая утраченное было достоинство, изронил директор. — Спасибо вам большое… И, пожалуйста, не забудьте о моей просьбе… — Он хотел было подать юноше руку, но в руке были туфли.
      Возникла неловкость.
      — Вы сейчас в лифт? — поспешно спросил директор.
      — Да нет, я, пожалуй, пройдусь… — отвечал юноша, озадаченно на него глядя.
      — А, ну пожалуйста-пожалуйста… — благосклонно покивал директор и вдруг встревожился: — Позвольте, а как же вы тогда сообщите?…
      Вместо ответа юноша многозначительно похлопал по сумке.
      Ступеньки взметнулись, распрямились, и прямоугольник входа исчез. Это директор нажал клавишу в своем кабинете. Потом внутри слепого матового куба что-то слабо пискнуло. Это включились экраны.
      Юноша в «плетке» повернулся и, покачивая сумкой, двинулся через парк.
      — Ну и зачем вам это было нужно? — с упреком спросил он, останавливаясь над воспаленно-розовым мужчиной.
      Лежащий приоткрыл глаз.
      — А-а… — сказал он. — Так вы, значит, еще и экраны ремонтировать умеете?
      — Мы же вас просили ни с кем из них не общаться! — Юноша был явно расстроен. — Излечение шло по программе, наметились сдвиги… Сегодня мы его выпустили на травку, подобрали погоду, настроение… Неужели за речкой места мало? Почему вам обязательно надо загорать рядом с… э-э… — И юноша в «плетке» обвел свободной рукой многочисленные белые кубики, виднеющиеся из-за деревьев.
      — А он первый начал, — сообщил лежащий, кажется, развлекаясь. — И вообще — где яхта? Вы мне обещали яхту!