Отчаянно, в последний раз цвели над гипсовыми руинами фонтана искалеченные бульдозером акации. Каменные громады многоэтажек обложили разваленный скверик с трех сторон. С четвертой – шумела автострада.
      – И ломать-то как следует не умеем… – процедили в прошелестевшей мимо черной «волге», и уже к вечеру следующего дня между шоссе и останками скверика встала высокая стена из бетонных плит.
      На город двинулись сумерки, но, встреченные залпом белых ламп, шарахнулись с обочины и, перемахнув стену, залегли с той стороны. Многоэтажки стояли клетчатые от разноцветных окон, однако слабенький свет торшеров и люстр испарялся, не пролетев и половины расстояния до увечного скверика. И что уж там происходило в развалинах до ноля часов – Бог его знает.

* * *

      – Стой! Стой, говорю!
      По гулким ночным асфальтам зашепелявили кроссовки и загремели каблуки. Длинно полоснул милицейский свисток.
      Из-за обитого угла, украшенного непристойной надписью, выскочил лопоухий стриженный наголо парень с вылупленными глазами и телефонной трубкой в руке. Не потратив ни секунды на размышления, что говорило о хорошем знании района и определенном жизненном опыте, он дунул прямиком к разломанной ограде, за которой начинался благословенный сквозной лабиринт рытвин, насыпей и полувывернутых из грунта акаций.
      Следом за лопоухим на светлую пролысину под фонарем с топотом вылетел, как и следовало ожидать, коренастый сержант милиции – и тоже не с пустыми руками. В правой у него был прочно зажат резиновый инструмент, наверняка знакомый каждому – не осязательно, так визуально.
      О, это были достойные противники! Короткий отрезок от угла до ограды они проскочили приблизительно с одинаковой резвостью, и поэтому оставалось только гадать, что же именно сегодня восторжествует: лопоухий порок или же коренастая ощеренная добродетель. Все должно было решиться там, на территории бывшего скверика.
      Итак, перемахнув две траншеи подряд, они ворвались в мерцающую белыми гроздьями темноту, и погоня пошла по звуку. У развалин фонтана, где малолетний гипсовый дебил все еще душил в объятиях гипсового дельфиненка с отбитым хвостом, сержанту изменило чутье – сунулся не по той дорожке. Правда, нарушитель от этого выиграл не много; пронырнув сирень и получив по разгоряченному лбу тяжелой влажной кистью, он остановился в растерянности перед высокой бетонной стеной, которой здесь раньше не было.
      Счет пошел на секунды. Сзади в темноте хрустели ветки и слышались приглушенные ругательства – милиционер пер напролом, и, кажется, в верном направлении. Вправо пути не было – там чернели и извивались сваленные как попало останки искореженной ограды. Слева, наполовину спрятанное в тень, металлически поблескивало какое-то округлое сооружение, возникшее, надо полагать, одновременно со стеной.
      Потом кусты затрещали совсем рядом, и хулиган, решившись, метнулся влево. Там его и заклинило – выяснилось, что подлая строительная конструкция установлена почти впритирку к бетону. Обегать ее было поздно. Парень отпрыгнул и вдруг углядел, что в округлом металлическом боку зияет прямоугольная дыра. Не раздумывая, он кинулся к ней и по наклонной стальной плите вбежал на четвереньках в резервуар. Осторожно, чтобы не удариться впотьмах головой, поднялся на ноги, и тут – о ужас! страх, петля и яма! – включился свет.
      Никакой это был не резервуар! Злоумышленник обнаружил, что стоит, стискивая вырванную с корнем трубку, посреди короткого коридорчика с глубокими узкими нишами по сторонам.
      Остолбенеть надолго ему не позволили обстоятельства – из внешней тьмы надвинулся скрежет гравия под каблуками, и, не дожидаясь, когда в коридорчик выйдет еще и сторож этой странной вагонки, хулиган влип в одну из ниш. Сторож не выходил, и в ошалелой стриженой голове сложился план: мент ломанется в конец коридора, а он тем временем – в дверь, и – прощай, Вася!
      Скрежет гравия и грозное сопение приблизились к самому входу и вдруг оборвались. Нарушитель обмер. Тихо-тихо, словно опасаясь невзначай скрипнуть глазом, покосился он на левую стенку ниши.
      – Ну ни хрена себе… – выговорил наконец милиционер и задышал снова. Он стоял перед непонятным сооружением, и нежный розоватый свет из открытого люка лился ему на ботинки.
      – Эй, ты внутри, что ли?
      Ответа не последовало. Сержант вернул дубинку в петлю и достал фонарик. Отступив подальше, осветил сооружение целиком. Чертыхнулся.
      – Выходи, хуже будет! – испуганно приказал он, но ответа опять не получил.
      Бормоча что-то о безмозглых сопляках, присел и посветил под днище. Под днищем обнаружились посадочные опоры. Вид их настолько взволновал милиционера, что он вскочил с корточек и, отпрыгнув, закричал в озаренный розоватым свечением пустой коридор:
      – Ты куда залез? Ты соображаешь, куда ты залез? Это же летающая тарелка, дурак!
      Что-то прошуршало в кустах. Сержант обернулся, дырявя ночь фонарем. Мысль о возвращающихся к своему кораблю инопланетянах поразила его воображение. Всматриваясь, долго водил лучом по вывернутым корням и пригоркам вынутого грунта. Не рискуя еще раз приблизиться к аппарату вплотную, снова присел и осветил опоры. Опоры были ничего себе, мощные…
      – Отца с матерью пожалей! Улетишь ведь к едрене фене!
      Хулиган молчал. Надо было что-то предпринимать, а предпринимать ох как не хотелось… Сержант тоскливо огляделся. С трех сторон громоздились темные многоэтажки, с четвертой чернела стена, над которой рассеивался в ночи холодноватый свет придорожных фонарей. Проще всего, конечно, было бы серией коротких свистков вызвать подмогу. Но свистеть в непосредственной близости от инопланетного космического корабля милиционер не решался, тем более что в развалинах фонтана опять кто-то шуршал. Хорошо, если кошки…
      – Слышь, парень, – понизив голос, позвал сержант. – Ладно, хрен с ней, с трубкой… Отпущу, только вылези… Ну что тебе, в самом деле, жить надоело?
      Тебя ж потом ни одна собака не найдет! Ну давай отойду, если не веришь…
      То и дело оглядываясь, он и вправду отступил шагов на пятнадцать к искореженной поваленной ограде, где и остановился в ожидании. Ничего путного из этого, разумеется, не вышло, и спустя некоторое время милиционер, сильно помрачнев, вернулся к люку.
      – Ну, паразит! Сейчас ведь влезу – за уши вытащу! В последний раз тебе говорю: выходи!
      С надеждой прислушался. Бесполезно. Спрятал фонарик, еще раз огляделся с тоской. Потом скроил свирепую морду и, заругавшись шепотом, полез…
      Конечно, мысль о том, что мент сразу ломанется в конец коридора, была по меньшей мере наивной. Первое же углубление в стене заставило сержанта приостановиться, и далее, замедлив шаг, он двинулся зигзагом от ниши к нише. В четвертой по счету стоял бледный лопоухий мерзавец и дрожащей рукой протягивал трубку,
      Не теряя ни секунды, милиционер выхватил хулигана из укрытия и, заломив преступную руку, толкнул к выходу. Тот заверещал, попытался упереться и мигом получил коленом под зад.
      – Пар-разиты, сопляки! – шипел взмокший от переживаний милиционер. – Рискуй тут из-за них, понимаешь…
      До черной прямоугольной дыры оставалось не более полутора метров, когда снаружи неспешно поднялась металлическая плита и наглухо запечатала вход. Сержант отшатнулся.
      – Э, ребята! – Бросив задержанного, он кинулся к плите и ударил в нее кулаками. – Вы что? Мы же не отсюда! Вы что?!
      Ему показалось, что пол под ногами дрогнул. В панике милиционер уперся в металл плечом, потом саданул бедром с разгону.
      – Добился, паразит?! – крикнул он задержанному.
      Но тот, кажется, еще не понял, что произошло. Он даже не видел, как закрылся люк, потому что в те мгновения у него хрустел плечевой сустав, а перед глазами взрывались ослепительные зеленые кляксы. Теперь он стоял и, изумленно подвывая, ощупывал без малого вывихнутое плечо.
      – Ах, черт! – Чуть не плача, сержант привалился к плите лопатками. – Откройте! – Ударил каблуком. Потом еще раз.
      Тем временем подвывания задержанного стихли.
      – Ну я торчу… – неожиданно вымолвил лопоухий паразит, хлопая пушистыми девичьими ресницами. – Это где это мы?
      В следующий миг лицо его выразило ужас: устремив на него безумные глаза, милиционер шарил по поясу между дубинкой и пистолетом, как бы выбирая, за которую рукоятку взяться.
      – Да я же тебе сейчас… – бормотал милиционер. – Я тебя…
      Что-то негромко чавкнуло у него за спиной. Отскочил, обернулся… И произошло чудо: на его глазах прямоугольная металлическая плита медленно отвалилась и снова стала трапом.
      – Ну слава Богу!
      Во мгновение ока сержант вторично скрутил взвывшего хулигана, и оба чуть ли не кувырком вылетели наружу – в апрельскую, слегка разбавленную электрическим светом ночь.
      Вылетели – и остолбенели. Прямо перед ними торчала мрачная пятиэтажка хрущевского типа с погашенными окнами и черными провалами распахнутых настежь подъездов. Надо полагать, пока сержант колотился изнутри в плиту люка и хватался за кобуру, подлая тарелка успела перепорхнуть с места на место.
      От растерянности милиционер ослабил хватку, и задержанный, видимо, вообразив, что судьба посылает ему шанс, резко прянул в сторону и припустил во все лопатки к ближайшему углу, за которым, как он полагал, его ждала свобода.
      В свою очередь, думая, что допустил промах, сержант ринулся за ним, но беглец, вылетев на угол, внезапно издал легкий вскрик и шарахнулся обратно с таким ужасом, будто наткнулся там еще на одного милиционера.
      Лишь тогда, ударенный под дых недобрым предчувствием, сержант огляделся и ощутил, как голова его непроизвольно вжимается в плечи.
      Неосвещенное здание стояло в угрюмом одиночестве посреди ровной, как космодром, округлой площади радиусом этак метров в пятьсот. С трех сторон пустое пространство ограничивали мерцающие узловатые колонны, высоту и диаметр которых было даже как-то страшновато оценивать. Что делалось с четвертой стороны, сержант не видел – обзор заслоняла пятиэтажка, но, судя по вытаращенным глазам оробевшего хулигана, картина там была аналогичная.
      Сержанту захотелось зажмуриться и мелко потрясти головой, но он заставил себя еще и взглянуть вверх. В первое мгновение ему почудилось, будто там, в вышине, прямо на верхушки колонн положено огромное зеркало, отразившее и сами опоры, и служившую им основанием площадь. Однако уже в следующую секунду в сознание стало помаленьку просачиваться, что отражением это быть никак не может: во-первых, там, вверху, отсутствовала летающая тарелка, во-вторых, не наблюдалось и пятиэтажки. Иными словами, высота помещения достигала…
      – Вы что, сдурели?! – обеспамятев, прохрипел сержант. Он обернулся к летающей тарелке и застал ее как бы в момент завершения зевка – причмокнув, закрылся люк.

 
 
      Ну что там? – Опустившись на одно колено, Василий заглянул под днище и включил фонарик. Луч выхватил из полумрака узорчатые грязные подошвы Ромкиных кроссовок. (Размер – сорок третий – сорок четвертый; ношеные; стоптаны равномерно; на правой, ближе к носку, – пятно мазута размером с пятикопеечную монету.)
      – Не-а… – послышалось наконец из-под бронированного брюха. – Ни щелочки…
      Не переворачиваясь на живот, Ромка с помощью локтей и пяток выполз на относительный простор и сел, издав при этом звук, похожий на всхлип велосипедного насоса. Наверняка опять задел макушкой броню,
      – А я тебе что говорил! – сердито сказал Василий. – Какой же дурак будет люк снизу делать?
      – Ну и что! – морщась и ощупывая маковку, сказал Ромка. – У автобуса же багажник – снизу…
      – Багажник… – недовольно повторил Василий и поднялся с колена. Достал из кармана связку изуродованных ключей и еще раз попробовал подковырнуть плиту бортового люка.
      – Не тот, – присмотревшись, сказал Ромка.
      – Чего не тот?
      – Люк, говорю, не тот. Мы из соседнего выходили…
      Василий ругнулся вполголоса и с неохотой глянул через плечо. Четырехугольное жерло крайнего подъезда целилось в него из полумрака прямой наводкой. А когда выскакивали из тарелки, оно вроде бы целилось слегка вкось… Василий нахмурился и, склонив упрямую лобастую голову, снова уставился в броневую плиту. Может, и вправду не тот? По уму бы, конечно, надо было лючок пометить… Но кто ж, с другой стороны, знал, что у этой хреновины аж целых шесть люков!
      – А в общем-то без разницы… – уныло заключил Ромка. – Тот, не тот… Все равно ведь ни один не открывается…
      Вместо ответа Василий засопел, сдвинул милицейскую фуражку на затылок и попробовал ковырнуть в другом месте. Бледное и как бы дышащее свечение далеких колонн еле касалось на излете скругленного металла, а щель была не толще карандашной черты.
      – Вот еще, черт, надолба! – в сердцах обругал Василий пятиэтажку, пыльной глыбой тонущую в общем сумраке. – Торчит – свет только застит!
      Странное дело: типовой многоквартирный дом – единственное здесь родное и знакомое сооружение – пугал обоих больше всего. Вот уже битых полтора часа они крутились около летающей тарелки, все еще надеясь как-нибудь попасть внутрь, и ни разу ни у Ромки, ни у Василия не возникло желания хотя бы приблизиться к неосвещенной жилой коробке. Оба, не сговариваясь, делали вид, будто пятиэтажка успела намозолить им глаза до такой степени, что на нее и смотреть не хочется.
      Однако, даже ограничиваясь невольными взглядами искоса, можно было заметить, что с пятиэтажкой этой явно не все в порядке. В окнах, например, ни единого отблеска, и такое ощущение, что стекол вообще не вставляли. И двери подъездов вовсе не распахнуты настежь, как это сперва показалось, а просто отсутствуют.
      Ромка зябко повел плечами и поспешно перевел взгляд на шевелящуюся в полумраке широкую спину Василия. Тот все еще трудился над люком.
      – А шомполом? – без особой надежды спросил Ромка.
      – Пробовал уже, – отозвался сквозь зубы Василий, не оборачиваясь. – По диаметру не пролазит, здоровый больно…
      Он нажал с излишней нервозностью и сломал ключ. Металлический язычок звякнул о броню и, отскочив, бесшумно упал во мрак. Василий пошарил лучом фонарика по искусственному покрытию из неизвестного материала, напоминающего с виду остекленевшую серую пемзу, но обломок, видимо, улетел под бронированное брюхо тарелки.
      – Нет, ну ведь если бы я не кричал! – яростным шепотом обратился вдруг Василий к плите люка. – Ведь кричал же! Про летающую тарелку! Кричал? – Он обернулся к Ромке.
      Тот вроде сидел в прежней позе: сгорбившись и сцепив руки на коленях.
      – Ну, кричал… – нехотя согласился он.
      – Так какого же ты?
      Ромка досадливо боднул стриженой головой колени и не ответил.
      Василий крякнул, сдвинул козырек на глаза и, болезненно скривившись, в который уже раз оглядел окрестности. Похоже, кроме гигантских колонн, других источников света здесь не водилось.
      – Нет, – решил он наконец. – Не делом мы занимаемся. Еще, не дай Бог, повредим чего-нибудь.
      – Что ж, сидеть и ждать?
      – Сидеть и ждать. – Василий пригнулся и полез в скопившуюся под днищем темноту. Нащупав рубчатый лапоть посадочной опоры, сел и привалился к металлической лапе спиной. – Если прихватили по ошибке – так вернут, а если для чего другого…
      Он замолчал, явно прикидывая, на кой пес они могли понадобиться инопланетянам, и, судя по раздавшемуся из темноты вздоху, ни до чего хорошего не додумался.
      – М-да… – сказал он наконец. – Ну ничего, Ромк!
      Вернут. Обязаны.
      – Обязаны… – язвительно проговорил Ромка. – А может, у них здесь такой же бардак, как у нас!
      – Ничего себе бардак! – возразил Василий. – Вон какой хренотени понастроили, а ты говоришь – бардак! Тут не бардак, тут порядок. Цивилизация…
      Разговор прервался, и в огромном зале стало как будто еще темнее.
      – Вообще-то, конечно, всякое бывает, – не выдержав молчания, снова заговорил Василий. – В прошлом году на металлургическом штабелировщик уснул на площадке, куда ковши отсаживают… В нетрезвом состоянии, конечно… Ну и поставили на него, не глядя, двадцатипятитонный ковш. Так розыск объявляли – пропал человек… А ковш там еще целый месяц стоял… – Произнеся это, Василий возвел глаза к угольно-черному днищу, в котором паутинчато отражались далекие заросли слабо мерцающих колонн. Летающая махина, надо полагать, тоже весила не меньше двадцати пяти тонн, да и вид имела такой, словно собирается здесь простоять как минимум месяц.
      История о раздавленном штабелировщике произвела сильное впечатление. Ромка уперся ладонями в покрытие и рывком подобрал под себя голенастые ноги. Встал. Вышел, пригнувшись, на открытое пространство. Телефонная трубка торчала у него из кармана, и крысиный хвост провода волочился по стеклистому покрытию.
      – Так? Да? – сдавленно спросил Ромка у запертого люка и вдруг, выхватив трубку, ударил что было силы наушником в броню. Брызнула пластмасса.
      – Ты что, сдурел? – рявкнул Василий.
      – Откройте! Козлы! – захлебывался Ромка, нанося удар за ударом. – На запчасти, блин, раскурочу!
      Метнул в бесчувственную плиту остаток трубки и лишь после этого малость опомнился.
      – Вот только одно и можешь… – злобно заворчал на него из-под тарелки Василий. – Ломать да ломать… Ты за всю жизнь хоть одну вещь своими руками сделал?
      Ромка стоял понурившись. (Рост – выше ста восьмидесяти пяти; телосложение – сутулое, худощавое; уши – большие, оттопыренные… Цвет глаз и наличие-отсутствие веснушек – не разобрать, темно…)
      – Может, еще сверху посмотреть? – шмыгнув носом, расстроенно проговорил он. – Там вроде наверху какая-то фигня торчала… Подергать, покрутить…
      Он вытер ладони о джинсы, приподнялся на цыпочки и, взявшись за покатый край летающей тарелки, попробовал за что-нибудь уцепиться. Уцепиться было не за что.
      – Подсадить, что ли? – хмуро спросил Василий и, кряхтя, выбрался из-под днища.
      Он присел и принял в сложенные вместе ладони Ромкину ногу. Поднял до уровня груди, подставил погон, потом уперся широкой ладонью в тощую Ромкину задницу и затолкнул его одним движением на крышу.
      – Ну что? – спросил он, отступая на шаг.
      Ромка пыхтел и не отвечал – он полз на животе к центру покатого и, наверное, скользкого купола. Вскоре на фоне гигантских мерцающих колонн обозначился его согнутый в три погибели силуэт. Видно было, как он, за что-то там ухватясь, покрутил, подергал… Василий хотел отойти подальше для лучшего обзора, но тут послышался легкий треск, силуэт неловко взмахнул длинными руками, в одной из которых мелькнуло что-то непонятное, и Ромка, съехав на ту сторону, с воплем шмякнулся на пол.
      Когда Василий, обежав тарелку, подоспел к нему, Ромка уже сидел и потирал, морщась, ушибленное бедро левой рукой. В правой у него было (Василий включил фонарик) что-то вроде квадратного металлического зеркальца на полуметровом стержне.
      – Вот, – виновато сказал он. – Отломилось…
      – Да что ж ты за человек такой! – процедил Василий. – Руки у тебя или грабли? За что ни возьмешься – все ломается! Может, она теперь летать не будет без этой хреновины?
      – А там еще одна такая есть, – сказал Ромка.
      Василий открыл было рот – выложить все, что он думает о своем косоруком спутнике, но тут по темному залу беззвучно прозмеился огромный огненный знак, причем один из его языков вильнул им прямо под ноги. Василий от неожиданности подскочил, а Ромку подбросило с пола.
      – Берегись! – рявкнул вдруг Василий. – Уйди на хрен!
      Он схватил за шиворот только что успевшего встать на четвереньки Ромку и отволок шагов на пять прочь.
      Летающая тарелка оживала. По выпуклой броне уже вовсю бежали, потрескивая, фиолетовые электрические
      Разряды. Округлая черная глыба неспешно всплыла над полом, потом остановилась, и мрак под днищем зашевелился – бронированная черепаха подбирала конечности и смыкала клюзы. Затем, приглушенно взвыв, крутнулась – мощно, как турбина, – и, обдав лица волной озона, ушла ввысь стремительным неуловимым броском. А вот куда делась потом – понять трудно. Такое впечатление, что испарилась на полдороге.
      А по полу прозмеился еще один иероглиф – на этот раз изумрудный. Правда, теперь уже никто не подпрыгнул: хмуро переглянулись – и только.
      – Может, отремонтируется – прилетит? – жалобно предположил Ромка.
      Василий злобно молчал, поигрывая желваками.
      – Отремонтируется… – проговорил он сквозь зубы. – Кто бы тебя, придурка, отремонтировал! Ну и куда теперь?
      Оба одновременно повернулись к зияющей черными окнами пятиэтажке, причем Василий наступил на что-то и чертыхнулся.
      – Да ну ее на фиг! – торопливо проговорил Ромка. – Чего там делать? И так видно, что нет никого… Василий, поигрывая желваками, изучал здание.
      – Трубку подбери, – негромко приказал он.
      – А?
      – Трубку свою подбери, – не повышая голоса, повторил Василий и указал носком ботинка. – Чего валяется?..
      – А-а… – Не сводя широко раскрытых глаз с пятиэтажки, Ромка послушно поднял с пола размочаленную телефонную трубку, и тут в одном из окон второго этажа включился свет.
      Ромка охнул и выпрямился Рубиновое сияние, пролившееся из прямоугольного проема, окрасило в кремовые тона серое пористое покрытие под ногами и положило легкий розовый мазок на ствол табельного оружия, возникшего вдруг в правой руке Василия.
      – Так… – невыразительным голосом, от которого у Ромки кожа поползла на затылке, проговорил Василий. – Кого-то мы разбудили…

 
 
      Окно погасло, провалилось черной ямой, но зато зажглось соседнее, правда, уже не рубиновым, а мертвенно-голубоватым светом. Василий и Ромка увидели в прямоугольном проеме все то же, что и прежде, голые стены и потолок без каких-либо признаков люстры или плафона. Такое ощущение, что кто-то, переходя из комнаты в комнату, дотянулся сразу до обоих выключателей и одновременно нажал их, убрав свет в одном помещении и включив в другом. Выключатели, надо понимать, работали бесшумно – в такой тишине и при отсутствии стекол щелчок просто не мог быть не услышан.
      – Да что за черт! – всматриваясь, тихо сказал Василий. – Это же разные квартиры! Он что, сквозь стены ходит?
      От такого предположения обоих слегка зазнобило, но оставалась еще надежда, что строение только снаружи представляет собой точную копию хрущевской пятиэтажки. Внутри оно могло быть устроено как угодно.
      Однако вскоре свет перепрыгнул в следующее окно, и версия об оригинальной планировке отпала – окно это располагалось этажом выше. Кто-то шел сквозь дом, и похоже, что для него не существовало не только стен, но и перекрытий: пронизав третий этаж, снова перескочил на второй, двинулся влево, вернулся… Окна вспыхивали поочередно, каждый раз бросая на ствол пистолета новый отсвет: голубоватый, рубиновый, но чаще всего прозрачно-желтый, как от обыкновенной лампочки накаливания.
      «Да нет там никого! – внезапно озарило Ромку. – Сидит себе где-нибудь перед распределительным щитом и балуется с выключателями, а мы тут с ума сходим!» Но обрадоваться своей остроумной в общем-то догадке он так и не успел: из прозрачно-желтого окна пришел звук – кто-то обо что-то споткнулся и вроде бы даже сказал: «Ух!» Далее, судя по всему, замер и, выждав с минуту, двинулся обратно, откуда пришел…
      – Чего-то ищет… – обмирая, сообразил Ромка, и в этот миг свет погас вообще. Дом снова стоял пустой и темный.
      – Орать-то зачем? – злым придушенным шепотом осведомился Василий.
      – А я орал? – огрызнулся Ромка тоже шепотом.
      Подождали, не вспыхнет ли где еще окошко. Не вспыхнуло. Пятиэтажка тонула в вечных сумерках огромного зала серой издырявленной черными проемами глыбой. Василий хотел вернуть пистолет в кобуру, но раздумал.
      – А ну-ка давай еще с той стороны посмотрим, – сказал он. – Может, он как раз там сейчас и шарит… Да спрячь ты, на хрен, свою трубку! Стрелять из нее, что ли, собрался?
      Ромка взглянул на свою правую руку, смутился и, запихнув изувеченную трубку микрофоном в карман джинсов, подобрал с пола отломанный от летающей тарелки металлический стержень с зеркальным бруском на конце.
      Угол миновали благополучно, но, когда проходили мимо второго окна, кто-то из черного провала внятно произнес: «Бу!» – и обоих отбросило от дома шагов на пять.
      Луч фонарика канул в окно, как в колодец.
      – Вроде никого… – пробормотал Василий.
      – Может, показалось? – с надеждой спросил Ромка.
      – Обоим, что ли?.. – Василий ощупал лучом торец дома, ругнулся и убрал свет.
      Одолеваемые самыми нехорошими предчувствиями, двинулись дальше. Василий с пистолетом – чуть впереди, а чуть поотстав – Ромка со стержнем. Вылитый индеец на тропе войны. Шли боком, как бы ожидая все время нападения с тыла.
      – Стоп! – тихо скомандовал Василий, вглядываясь во что-то под ногами. – Это еще что за чертовщина?..
      Впереди, в трех шагах, на сером покрытии лежал овальный отсвет. Из окна он никак падать не мог – иначе он был бы вытянут в другую сторону. Присев, Василий провел над светлым пятном рукой, но тени растопыренной пятерни в пятне не обозначилось.
      Поглядели с тревогой друг на друга. Ромка высвободил из кармана исковерканную трубку и движением, каким обычно подбрасывают хворост в костер, кинул ее в центр овала. Обрывок телефонного провода больно хлестнул по лодыжкам – трубка исчезла, даже не долетев до покрытия. Оба отпрянули.
      – Так… – сипло проговорил Василий. – Будем знать…
      Внимательно глядя под ноги, они добрались до угла и вышли за дом. Ни в одной из квартир, обращенных окнами в эту сторону, света не было. Зато по серому покрытию здесь и там беспорядочно разбросаны были все те же овальные светлые пятна, как будто штук пятнадцать невидимых карманных фонариков освещали пористый, похожий на пемзу пол.
      – Капканы… – еле выговорил Ромка. Василий мрачно кивнул.
      С прежними предосторожностями они вернулись к подъезду.
      – Одно из двух, – угрюмо подытожил Василий. – Или он, зараза такая, сейчас за нами следит, или я не знаю что… Ну не спать же он лег, в конце-то концов!
      Они огляделись еще раз. До мерцающего леса колонн было очень далеко. Пятиэтажка была рядом.
      – Может, до утра подождать? – жалобно сказал Ромка.
      – Мы ж под крышей, – напомнил Василий. – Какое тут может быть утро?
      Он помолчал, явно на что-то решаясь.
      – Значит, так… – заговорил он наконец. – Возвращаемся на угол, будто идем обратно, потом резко влево – и вдоль стены к парадному…

* * *

      Оказавшись под бетонным козырьком, который, впрочем, кажется, бетонным не был, Василий включил фонарик. Неровное волокнистое кольцо света медленно скользнуло по стенам короткого коридорчика, выхватило в глубине его пяток ступеней, площадку, затем вернулось и, облизав косяки, снова провалилось в глубину подъезда.
      – Это не мы строили, – глухо проговорил Василий.
      – Ага… – сдавленным эхом отозвался из-за плеча Ромка.
      Дверей в парадном не было и, судя по отсутствию петель, не предполагалось. Но главное, конечно, не в этом… Вблизи здание поражало небывалой чистотой отделки и какой-то… наготой, что ли… Нигде ни карниза, ни выступа, порожка вот даже нет… Вдобавок возникало ощущение, что пятиэтажка эта вся выточена из единой глыбы. Да, наверное, Василий был прав: здание строили не люди.
      – За улицей последи, – негромко приказал он, видимо, подразумевая другие подъезды, и осторожно перенес ногу через несуществующий порог. Стоило ему это сделать, как в глаза ударил свет и что-то с нечеловеческой силой ухватило левую руку Василия повыше локтя.
      Он шарахнулся назад и вправо. Подъезд вновь провалился во тьму.
      – Вот как звездану промеж фар! – прошипел Василий, в самом деле занося рукоять пистолета. – Чуть не застрелил тебя, дурак!
      Ромка отпустил локоть и, кажется, хихикнул. Василий, не поверив, посветил спутнику в лицо и увидел, что оно и впрямь перекошено диковатой улыбкой.
      – Так страшно ведь… – с нервным смешком объяснил Ромка.
      Василий двинулся на него, выпятив челюсть.
      – А трубку? – севшим от бешенства голосом проговорил он. – Трубку из автомата выдирать – не страшно было?
      Ромка убито молчал, и Василий снова повернулся к подъезду. Шагнул – и помещение исправно озарилось ровным и довольно ярким светом.
      – Ну ясно… – проворчал Василий. – Хоть с этим разобрались.
      Он внимательно изучил голые стены, потолок и остался в недоумении: лампочки нигде видно не было, и откуда изливался свет – непонятно. Посмотрел, куда падает тень, и убедился, что не падает никуда, а расплывается из-под ног смутным пятном сразу во все стороны.
      – Все спокойно? – спросил он оставшегося снаружи Ромку.
      Тот, спохватившись, огляделся и ответил, что все спокойно. Василий продолжал осмотр помещения. Лестница ему, судя по выражению лица, решительно не понравилась: во-первых, без перил, во-вторых, ступеньки… Они были строго прямоугольные, без скруглений – тоже, короче, подделка.
      – Слушай, – сказал Василий, и голос его гулко прозвучал в пустом подъезде, – а ведь, похоже, до нас здесь людей вообще не было…
      – Почему?
      Вместо ответа он обернулся и указал глазами на девственно чистые стены: нигде ни рисунка, ни надписи, ни даже копоти от прилепленной к потолку, спички…
      – А из окна тогда кто пугал?
      – А хрен его знает… – Василий поставил ногу на первую ступеньку – и тут же осветился следующий пролет, но зато погас свет в коридорчике. Погас и вспыхнул снова – это в подъезд вошел Ромка.
      – Я там один не останусь! – решительно предупредил он.
      – А я тебя одного и не оставлю! – буркнул Василий. – Тебя только одного оставь!
      На площадку смотрели три дверных проема. Свет вымывал из них черноту где-то на метр, не больше. Те же идеально прямые углы, то же отсутствие петель, равно как и деревянных косяков с притолокой…
      – Может, по первому этажу сначала? – затосковав, предложил Ромка. Василий подумал.
      – Нет, – решил он наконец. – Свет был на втором – значит и пойдем на второй.
      Они поднялись на второй этаж, где их ждали точно такие же проемы в точно таком же количестве.
      – Это налево, – определил Василий и посветил фонариком в левую дверь. – А ты пока за остальными приглядывай…
      В квартирах шевелился мрак, и Ромка безрадостно взглянул на свой жалкий томагавк.
      – Вва! Вва! – замогильным голосом пугнули из левого проема, и Василий, не раздумывая, бросился на звук. Оцепеневший Ромка видел, как в озарившейся комнате его спутник чуть присел и сделал круговое движение, беря на прицел что ни попадя, после чего выпрямился в растерянности и опустил руку с пистолетом.
      Брать на прицел и впрямь было нечего. В совершенно голом квадратном помещении (прихожая почему-то отсутствовала) одиноко раскинулось огромное двух-, чтобы не сказать трехспальное ложе. Пустое. Предмет роскоши вызывающе сиял полировкой и выложен был нежно-упругими на вид квадратами, обитыми чем-то дорогим и ласкающим глаз.
      – Справа, – отрывисто предупредил Василий, не оборачиваясь. – Смотри не вляпайся…
      Но Ромка уже и сам увидел: в метре от входа на полу лежало овальное пятно черт ее знает откуда падающей тени. Точно такое же, один к одному, только масть другая.
      Василий тем временем приблизился к ложу и, убедившись, что спрятаться под ним невозможно, потыкал стволом в одну из квадратных подушек. Звук получился как от соприкосновения двух булыжников.
      Подошел Ромка. В недоумении тронул кончиками пальцев другую подушку, потом, изумившись, провел по ней ладонью.
      – Во идиоты! – выговорил он, уставив на Василия совершенно круглые глаза. Подушка была холодная и твердая, как мраморная плита.
      – Ладно, – сердито сказал Василии. – Бог с ней, с кроватью. Давай логически… Деться он отсюда никуда не мог… – Василий не договорил и прислушался.
      – Ля-ля-ля-ля! – завопил в отдалении истошный альт и оборвался, словно певцу заткнули рот. Пистолет в руке Василия качнулся от проема к проему.
      – В голову… – шепотом подсказал Ромка.
      – Чего?
      – Если стрелять, то в голову… – пояснил Ромка.
      – Придурок! – Василий смерил лопоухого спутника уничтожающим взглядом. – Видиков, что ли, насмотрелся?
      Прислушались. На этаже было пусто и тихо.
      – Ну что, пойдем дальше… – вздохнул Василий. – Не возвращаться же…
      Следующая комната, наполнившаяся при первом их шаге холодным голубоватым свечением, оказалась совершенно пустой, если, конечно, не брать во внимание груды желтоватой трухи в углу да рассыпанных по полу разноцветных, похожих на выкройки лоскутов. То же окно, те же три черных дверных проема.
      Кажется, этаж и впрямь был сквозным и состоял из одних только комнат: ни коридоров, ни кухонь, ни даже санузлов…
      – Ну, понятно… – тихонько сказал Ромка.
      – Что понятно? – машинально переспросил Василий, пробуя на ощупь ярко-алый лоскут. Лоскут был холодный и скользкий, как лягушачья кожа.
      – Понятно, как это он сквозь стены ходил… Эта невинная фраза привела Василия в бешенство.
      – Да? – побагровев, гаркнул он. – Понятно? Ас этажа на этаж ты прыгать умеешь? Без лестницы, а?
      Отшвырнул с отвращением скользкий лоскут и, сопя, направился в угол. Ухватил щепотку желтоватой трухи, растер в пальцах, понюхал… Труха как труха. Похоже, древесная.
      Ромка растерянно поскреб стриженый затылок. С этажа на этаж без лестницы… Так, может, тут и лестницы в комнатах есть?.. Осененный такой мыслью, он немедленно сунулся в один из проемов. Далее последовал приглушенный вскрик, и отшатнувшийся Ромка повернул к Василию смятое страхом лицо.
      – Там… – выдохнул он, тыча во что-то стержнем. – Там…
      Во мгновение ока Василий очутился рядом и чугунным плечом отпихнул Ромку назад, за спину.
      Посреди залитой рубиновым светом комнаты, уткнувшись лицом в пол, лежало белое раздутое тело.

 
      Ни к чему не прикасаться! – отрывисто предупредил Василий. – Встань в дверях.
      Ромка испуганно шевельнулся и замер. Большего он все равно сделать бы не смог, поскольку и так стоял в дверях.
      Василий потянул воздух круглыми ноздрями. Запаха вроде нет… А раздуло прилично… Или это у него бедра такие? А труп-то, получается, женский…
      Василий стоял неподвижно, работали одни глаза: оценивали, прикидывали, измеряли. Значит, так… Сначала место происшествия… Справа от двери на расстоянии двух метров от левой ноги трупа обнаружено… Василий нахмурился, но так и не понял, что же, собственно, обнаружено справа от двери. Поколебавшись, он определил находку как «предмет не правильной формы» и двинулся дальше. Глаза его довольно быстро обежали комнату против часовой стрелки и, кроме теневого «капкана» под окном, ни за что больше не зацепились. Что ж, тем проще…
      Итак… Женский труп, совершенно голый, лежит приблизительно в центре комнаты по диагонали. Голова трупа направлена в ближний правый от окна угол.
      Зафиксировав таким образом положение объектов, Василий двинулся к телу. Чудовищный бледный зад покойницы вздымался чуть ли не на полметра над уровнем пола. Ниже колен ноги вдруг истончались самым неожиданным образом, а заканчивались и вовсе условно: на левой ноге было четыре пальца, на правой – три. Кроме того, Василий сразу обратил внимание на другую странность: несоразмерно маленькая голова трупа не имела волосяного покрова и лоснилась, как бильярдный шар.
      Все эти несообразности он поначалу хотел списать на далеко зашедшее разложение, но теперь уже было ясно, что никакого разложения тут нет и в помине, что труп свеженький. Если это вообще труп.
      Василий присел на корточки и принялся осматривать тонкую вывернутую ладошкой вверх руку. Весьма любопытная была рука. То, что на ней насчитывалось всего четыре пальца, как и на левой ноге, – полбеды, а вот то, что ни один из них не являлся большим… Такое ощущение, что потерпевшая сплошь состояла из особых примет.
      – Может, тут радиоактивный фон повышенный? – негромко спросил Василий и сам затосковал от такого
      Предположения. В свое время чудом избежав отправки в Чернобыль, он с тех пор панически боялся радиации. – Ну чего стал столбом! – прикрикнул он на оцепеневшего в дверях Ромку. – Иди – поможешь…
      С отвращением на лице Ромка сделал шаг, и темнота немедленно оккупировала дверной проем.
      – Давай перевернем, – сказал Василий. – Чего косоротишься? Зимой вон один мужик дома помер, полмесяца у теплой батареи пролежал – и то ничего: по частям выносили… в противогазах… – Он протянул руку к чудовищному бедру и тут же отдернул пальцы. Гладкая, без единой поры и без единого волоска кожа оказалась прохладной, но не более того. Мертвому телу полагалось быть куда холоднее.
      Где-то вдали по темным комнатам явственно прошлепали босые ноги.
      – Так, – сказал Василий. – Значит, между делом… Ты приглядываешь за дверью слева, я – за дверью справа. Давай-ка…
      Он убрал пистолет в кобуру, оставив ее, однако, расстегнутой. Ромка, преодолев приступ дурноты, нагнулся, и вдвоем они потянули бледную тушу на себя, взявшись за плечо и за бедро. Тело перевернулось неожиданно легко, махнув гибкой, как шланг, четырехпалой рукой.
      Оба поспешно встали и отступили на шаг. Перед ними лежало нечто невообразимое. Единственное, что можно было с уверенностью о нем сказать, – так это то, что оно женского пола.
      Еще когда перевертывали, у Ромки екнуло сердце – он заметил, что у существа отсутствуют уши. Теперь выявилось отсутствие и всех прочих черт, как-то: носа, рта, глаз… Лицо и затылок лежащей, по сути, не отличались друг от друга ничем.
      Пережив первую оторопь, они пригляделись повнимательней, в результате чего пережили поочередно вторую, третью и четвертую. Плечи у чудовищной дамы были слегка кривоваты, руки – разной длины, но зато бюст… Такого бюста Василий отродясь не видывал. Ромка – тем более.
      Талия довольно тонкая, бедра… Ну, о бедрах речь уже велась… А в целом фигура производила такое впечатление, будто какой-то скульптор-дилетант довольно тщательно, хотя и препохабно, изваял бедра и бюст, а руки-ноги-голову заканчивал уже наспех и как попало.
      – Слушай, да это кукла! – ошарашенно проговорил Василий.
      Они посмотрели друг на друга и страдальчески наморщили лбы, явно припоминая, где они уже могли видеть эту нестерпимо знакомую композицию. Хотя чего там было вспоминать: обычная заборная живопись – все пропорции оттуда…
      Создание лежало, бесстыдно раскинув ноги. Василий взглянул и содрогнулся: выставленные напоказ тайные прелести были выполнены с анатомической точностью. Чувствовалось глубокое знание предмета.
      Он нагнулся и с сосредоточенным видом прощупал истончающуюся конечность, пытаясь определить, есть ли там внутри кости. Что-то вроде прощупывалось, но как-то уж больно неопределенно…
      – А вдруг это она?.. – замирающим шепотом произнес над ухом Ромка, и милицейская фуражка Василия шевельнулась вместе с волосами.
      – Что «она»? – ощерившись, повернулся он к Ромке. – Ходила? Пугала? Совсем уже пробки перегорели?! – Василий схватил и подбросил четырехпалую бледную руку. Рука безжизненно шлепнулась на пол. – Это же кукла, понимаешь, кукла!
      Ромка зачарованно смотрел на громоздящееся у ног тело, и все время казалось, что вот сейчас оно пошевелит бледными пальцами и медленно-медленно начнет поднимать голое слепое лицо.
      Василий встал и огляделся со злобой и отчаянием. Уж лучше бы это был труп…
      – Надо же! – ядовито выговорил он. – Морды нет, зато… – Тут он, спохватившись, оглянулся на Ромку, но, сообразив, что все слова тому давно уже известны, назвал орган по имени. – Как нарисованная!…
      Ромка смотрел на него с тоской и завистью: судя по всему, железный человек Василий был напрочь лишен воображения.
      – Ладно, – словно сжалившись над впечатлительным спутником, сказал тот. – Бог с ней. В конце концов, не наше это дело… Пошли дальше.
      Уже в дверях он бросил через плечо недовольный взгляд в сторону так и неосмотренного «предмета не правильной формы», даже поколебался, не вернуться ли. Не вернулся. Что-то подсказывало Василию, что впереди их ждет еще чертова уйма подобных, а точнее – ничему не подобных предметов…
      И предчувствие не обмануло. Беззвучно вспыхивал свет, расплывались под ногами смутные тени, лезли в глаза какие-то уродливые то ли заготовки, то ли обломки: нечто вроде двуногой табуретки с шишковатым сиденьем, потом пригорок дурно пахнущего (если надавить) желтоватого ветхого поролона. И, наконец, койка.
      Вернее, это была даже не койка, а грядушка от нее с огрызком рамы. Вся какая-то вывихнутая, словно металл долго и тщательно выгибали, уродуя с любовью каждую деталь по очереди… Однако внимательный осмотр, произведенный Василием, показал, что все не так. Во-первых, грядушка и часть рамы представляли собой как бы единую отливку. Во-вторых, никто ничего не уродовал – все говорило о том, что кровать была именно такой с момента изготовления. Прутья, например, при всем желании не могли бы идти параллельно, потому что расстояние между ними вверху и внизу было разное, как, впрочем, и длина самих прутьев.
      Кроме того, создавалось впечатление, что недостающая часть койки была не отпилена и не отломана, а как бы отъедена, ну, скажем, личинкой насекомого – на эту мысль Василия натолкнули желобки и ямки, какие остаются обычно в бревнах после жучка-древоточца. Точно такая же резьба по металлу обнаружилась и на одной из уцелевших ножек. Иными словами, койку пробовали глодать и с этой стороны…
      – Ни фига себе! – сказал Ромка в соседней комнате, и Василий встревоженно поднял голову. Судя по тону высказывания, ничего страшного за стеной найдено не было, но лучше бы, конечно, по комнатам не разбредаться…
      – Ну что там еще? – недовольно спросил Василий.
      Ромка появился в проеме, и в руках у него была… Василий моргнул и поднялся. Книга. Серый увесистый томик с золотым тиснением.
      – Вот… – растерянно пояснил Ромка, – Валялась…
      Василий взял книгу и тупо уставился на обложку. Лев Толстой. «Анна Каренина». Осмотрев и ощупав переплет, невольно покосился на вывихнутую койку. Та же история… Такое ощущение, что томик выпустили с чудовищным браком: крышка – пропеллером, корешок – вогнутый, даже толщина вверху и внизу – разная.
      – Внутри… – почему-то шепотом подсказал Ромка.
      Василий раскрыл томик на середине и вновь моргнул. Сначала показалось: что-то со зрением. Внезапная близорукость или что-нибудь еще в этом роде… Ни одной строчки прочесть было невозможно – буквы расплывались, как на промокашке, крохотными серыми пятнышками. В состоянии, близком к панике, Василий полез в начало книги. На первой странице значилось: «Глава 1. Все счастливые семьи счастливы одинаково. Все несчастные семьи несчастны по-разному. Все смешалось в доме Облонских. Стива проснулся…» Далее буквы теряли очертания, и строки шли бессмысленными полосками до конца страницы.
      Василий принялся лихорадочно листать. Бумага была рыхлая и толстая, как блин, – увесистый томик состоял из каких-нибудь полусотни страниц. И на каждой – одно и то же… Лишь однажды серые пятнышки обрели очертания и сложились в ясную, вполне определенную фразу: «У Вронского была красная шея…»
      – Ты что-нибудь понимаешь? – в недоумении спросил Василий – и вдруг умолк.
      «Туп… туп… туп…» – негромко, но явственно отдавалось по гулким темным комнатам. Кто-то опять шел босиком – только походка на этот раз была другая: нетвердая, вроде бы даже пьяная…
      Василий без стука положил книгу на пол и взялся за кобуру. Плохо, что этаж был сквозным, – шаги доносились как бы из трех проемов сразу.
      Оба замерли, вслушиваясь, хотя, честно говоря, пора было уже не вслушиваться, а всматриваться.
      Первым увидел Ромка. Зрачки его расплылись во весь раек, и он закричал, как подстреленный заяц.
      Василий крутнулся волчком – и чуть не выронил пистолет. На его глазах из мрака, заполнявшего проем, вылепились вздутые переваливающиеся бедра, колышущиеся ядра грудей и бледный слепой отросточек головы.
      Качаясь с боку на бок, в раскорячку, она с невероятными усилиями ковыляла к нему, призывно раскинув четырехпалые руки, одна из которых была явно короче другой. Истончающиеся от колен ножки вихлялись и гнулись под тяжестью чудовищного тела.
      Заячий Ромкин визг пронзал перепонки. Чувствуя, что всего секунда отделяет его от безумия, Василий судорожно нажимал и нажимал на спуск, но выстрела (как и полагается в бреду) не было.
      Наконец, дико заорав, он прыгнул навстречу надвигающемуся на него безликому ужасу и что было силы впечатал рукоять пистолета в крохотный голый лоб. Хилые ножки подломились, белесая туша откинулась назад и затем повалилась на спину, запоздало смыкая объятия тонких ручек.
      Василий перепрыгнул через упавшую, почувствовал, как слабые пальцы пытаются ухватить его за штанину, не глядя ударил по ним рукояткой и кинулся в проем. Следом метнулся Ромка. Стремглав проскочив несколько комнат и чудом не сверзившись с лестницы без перил, они вылетели из подъезда, но не остановились, а продолжали бежать, пока не кончилось дыхание.
      Первым упал Ромка, за ним – чуть поотставший Василий, Последним страшным усилием он еще заставил себя поднять голову и, лишь убедившись, что никто за ними не гонится, вновь задохнулся и лег щекой на пористое стекловидное покрытие.
      Они долго лежали рядом и не могли произнести ни слова. Мерцание гигантских конструкций разливалось над ними, как северное сияние.
      – Я же говорил, что это она… – всхлипнул Ромка и стукнул кулаком в пол.
      Василий шевельнулся, сел. Осмотрел пистолет и, негромко ругнувшись, убрал в кобуру. С предохранителя надо снимать, когда стреляешь!
      – Отец-мать живы? – угрюмо спросил он. Ромка молчал – видимо, собирался с силами.
      – Живы… – глухо отозвался он наконец, – Шмотки делят..
      – Это как?
      – Ну… разводятся…
      Василий покивал понимающе-скорбно, потом протянул широкую лапу и грубовато огладил колкое жнивье на Ромкином затылке.
      – Ничего, Ром… Выкрутимся как-нибудь…
      Несмотря на то что в отчаянном своем рывке они покрыли чуть ли не двести метров, путь до фосфоресцирующих громад оказался неблизким – как выяснилось, гладкий стеклистый пол скрадывал расстояние. Отупев от пережитого, они плелись молча, лишь изредка вздыхая и оглядываясь на сильно уменьшившуюся пятиэтажку. Если верить наручным часам Василия, дело шло к половине четвертого.
      – Слушай, а ведь и впрямь светает… Они остановились и с неохотой запрокинули головы.
      – Это колонны отсвечивают… – сердито буркнул Ромка.
      От основания ближайшей опоры их отделяло уже не более пятидесяти метров. Огромная, как небоскреб или телебашня, вся изрезанная по вертикали канавами и расселинами, колонна возносилась, мерцая, к стеклистому потолку, в который и врастала на умопомрачительной для русского провинциала высоте.
      И вовсе она была не круглой, как казалось издали. Если спилить ее под корень, то срез пня скорее всего имел бы форму амебы.
      – Понастроили хренотени… – проворчал Василий. Ромка вздохнул и не ответил.
      Они приблизились к самому подножию и вдруг, словно разом прозрев, остановились.
      В бледно-золотистой отвесно взмывающей ввысь стене приблизительно на уровне человеческого роста были глубоко вырублены три огромные корявые буквы. Короткое матерное слово.
      Молчание длилось не меньше минуты
      – Так… – сипло выговорил наконец Василий. – Выходит, мы тут все-таки не первые…
      Оба вздрогнули и посмотрели друг на друга, пораженные одной мыслью; а что же стало с тем, кто это выдолбил? Надпись осталась, а сам?

 
 
      Василия мучили кошмары. Ему снилось, что он мечется, увертываясь, по своей разгромленной комнате, а за ним, раскинув руки неравной длины, ковыляет враскачку страшная безликая кукла. С кривоватого белесого плеча медленно соскальзывает гардина, сорванная и брошенная ей в голову Василием (Зачем? Она ведь и так слепая!), а он, выиграв очередную пару секунд, рвет дверцу шкафа и выдергивает ящики, точно зная, что где-то тут должен быть его пистолет.
      Вновь увернувшись, он оборачивается и цепенеет от ужаса, в углу комнаты, грозно подбоченившись, стоит жена и, сводя брови, наблюдает за безобразной сценой.
      – Ах ты кобель-кобель! – скривив рот, говорит она и выходит из угла, явно не понимая, насколько это опасно.
      – Куда? Назад. – в страхе кричит Василий, но жена вдруг начинает пугающе меняться, и вот уже две слепые белесые твари, раскинув руки, идут на него с двух сторон. Теперь не выкрутиться… С этой отчаянной мыслью он и проснулся.
      Резко приподнявшись на локте, открыл глаза, но радость, озарившая покрытое испариной лицо, быстро сменилась растерянностью, и, испустив болезненное «о-ох…», Василий зажмурился и уронил тяжелую взъерошенную голову на грудь.
      Заставив себя снова разъять веки, он увидел свою мощную пятерню, упирающуюся в светло-дымчатое слегка искрящееся покрытие На ощупь оно было упругим и прохладным, как чисто вымытый линолеум. А с виду – и не подумаешь даже – хрупкое, твердое: щелкни – зазвенит..
      Василий поднял глаза, и взгляд его уткнулся в бледно-золотистую стену, как бы склеенную из вертикально набранных коротких соломинок. Стена уходила ввысь и кончаться никак не желала. Он полулежал, опираясь на локоть, в глубокой, как комната, вдавли не, являющейся началом канавы, бегущей чуть ли не до самого верха титанической колонны. Здесь же, в нише, у противоположной стены, скорчившись, спал лопоухий стриженый Ромка, причем, судя по тому, что глаза его так и катались под веками, во сне ему тоже приходилось несладко.
      А вокруг… Василий изумленно сложил губы колечком, словно собираясь присвистнуть. Вокруг был день! В каких-нибудь ста метрах от их логова соломенно посверкивал такой же резной небоскреб, а покрытие напоминало гладь пруда в безветренное пасмурное утро.
      Василий тяжело поднялся на ноги и вдруг почувствовал, что кобура соскальзывает с бедра. Он прихлопнул ее ладонью, но поздно – табельное оружие глухо ударилось об пол. Поспешно нагнулся и, уже подбирая, в смятении ощутил, что левая ягодица у него, кажется, голая. Схватился со шлепком… Ну точно, голая! Извернувшись, оглядел левый бок.
      Такое впечатление, что, пока Василий спал, над его формой изрядно потрудился вор-рецидивист высокого класса, вооруженный импортным лезвием, – все части одежды, соприкасавшиеся с полом, исчезли бесследно. Ошарашенный, он перевел взгляд на то место, куда положил перед сном фуражку, и увидел, что от нее остались одни только металлические причиндалы: кокарда, распорка и две пуговицы. Все остальное, надо полагать, было втихаря съедено стеклистым мелкогубчатым полом.
      – Закрой! На ключ закрой! Не пускай ее! – заметавшись, сбивчиво заговорил во сне Ромка, и Василий воззрился на него, раздувая ноздри. Затем лицо сержанта исказилось злобой, и он шагнул к спящему с явной целью поднять его пинком в ребра. Но, к счастью, осуществиться этому зверству было не суждено – наполовину съеденный ботинок свалился с занесенной уже ноги.
      – Это ты так караулишь? – заорал Василий, потрясая огрызком ремня с кобурой. – Паразит ты лопоухий! Твоя же очередь была!
      Ромка взбрыкнул, вскинулся, тоже явив нагие участки тела, и широко раскрыл совершенно безумные глаза. Попав из одного кошмара в другой, он смотрел на Василия и ничего пока не понимал.
      – Я же тебе часы дал! – неистовствовал тот. – Сказал же: через час разбуди!
      Ромка сморщился и, осторожно взявшись за стриженую лопоухую голову, тихонько замычал. Тут Василий почувствовал угрызения совести и, замолчав, принялся горестно изучать повреждения… Что хозяева сволочи, он заподозрил еще вчера, но чтобы так изуродовать форму! Василий чуть не плакал.
      – Суки! – кривясь, говорил он. – Главное, неделю только как выдали – новенькая же форма была!
      В защиту его следует сказать, что Василий вообще отличался аккуратностью: штатское носил весьма бережно, казенное – тем более. Поэтому немудрено, что вся эта история вывела его из равновесия… Правда, и Ромка, слегка опомнившись, тоже повел себя не лучшим образом.
      – Разнылся! – презрительно выговорил он. – Были бы хоть штаны, а то…
      Естественно, что после такой реплики Василий снова стал невменяем.
      – Ах это тебе не штаны? – завелся он с пол-оборота. – Раз меньше пяти сотен – так, значит, уже не штаны тебе, да? Кроссовки за триста порвал, выбросил – ничего? Родители новые купят?.. И покупают ведь! И воруют, чтобы вас одеть! Так даже этого не цените!
      Потом оба охрипли, поуспокоились и, светя голыми задницами, стали считать потери. От резиновой палки не осталось практически ничего, часы остановились на четверти пятого и заводиться больше не желали. С фонариком случилось и вовсе нечто загадочное; все его пластмассовые детали как бы растаяли, и теперь, если потрясти, он тарахтел, как погремушка. Но что самое обидное – металлическая кувалдочка, отломанная Ромкой от летающей тарелки, как лежала, так и осталась лежать целехонькая…
      – Что ж все-таки с тем мужиком-то стало? – в мрачном раздумье проговорил наконец Василий, явно имея в виду автора матерной надписи.
      – Зажевали! – злобно ответил Ромка.
      – Кто?
      – Кто-кто… Кто нас вчера по этажам гонял?
      – Ну, это ты брось! – решительно сказал Василий. – У ней и рта-то нету… Чем она тебе зажует?
      – Чем-чем… – ответил Ромка. Хотел срифмовать, не сумел – и расстроился окончательно. – Жрать охота, – сообщил он сварливым старушечьим голосом.
      – Мне, что ли, неохота? – огрызнулся Василий, успевший за время разговора разобрать и собрать свой «Макаров». Слава Богу, хоть оружие было в порядке…
      Кое-как задрапировав чресла обрывками брюк, они вышли из ниши и остановились в недоумении. Справа, неподалеку, на искристом покрытии выстроились шеренгой четыре молочно-белые глыбы.
      – Вчера же только одна была… – озадаченно молвил Ромка.
      У Василия напряглось лицо. Пристально оглядев окрестности, он вынул босые ноги из полусъеденных ботинок и крадучись двинулся в обход, жестом скомандовав Ромке заходить справа. Тот испуганно моргнул – и подчинился. Пока шли, его дважды омыло ознобом – почудилось, что из-за глыбы осторожно, как щупик улитки, высовывается гладкий слепой отросточек головы. Слава Богу, только почудилось…
      Василий же, убедившись в отсутствии засады, казалось, был разочарован. Еще раз оглядел окрестности и, нахмурившись, занялся собственно глыбами.
      (Четыре изделия не правильной формы из материала, напоминающего мрамор. Расположены параллельно стене опоры. Отстоят друг от друга приблизительно на полтора метра. Поверхность – округлая, гладкая…)
      Василий внимательно их осмотрел, кое-какие ощупал, а самую маленькую, ту, что разлеглась на покрытии двухметровым кривым огурцом, попробовал даже приподнять.
      – Черт знает что такое… – раздраженно подвел он наконец итог. – Ну, допустим, привезли, сгрузили… Зачем?
      Округлые молочно-белые глыбы безмолвствовали. Самая большая напоминала по форме тазобедренный мосол. И как хотите, а присутствовало во всех четырех что-то неуловимо непристойное.
      Василий, голодный и злой, присел на краешек так и не приподнятой глыбы и, тоскливо прищурившись, запрокинул голову. В высоте, где сходились пучком, согласно законам перспективы, гигантские опоры, кусочком пасмурного неба проглядывал светлый дымчатый потолок. Мягкий ровный свет играл, разливаясь, на бесчисленных выступах и вдавлинах золотистых громад.
      – Ну а если логически! – сердито заговорил Василий. – Что она нам может сделать? Рта – нет, ручонки – слабые…
      Не услышав ответа, обернулся. Ромка стоял у противоположной оконечности глыбы и смотрел на него, как на идиота.
      – Так, а вдруг там, в доме, еще что-нибудь!
      Василий крякнул, задумался, взялся было по привычке за козырек и выругался – негромко, но с чувством. Козырька, сами понимаете, не было.
      – Ну хорошо… – нечеловеческим усилием подавив раздражение, проговорил он сквозь зубы. – Надпись была где? На опоре, так? Значит, мужик тот из пятиэтажки тоже выбрался. Если он, конечно, туда вообще заглядывал… А потом?
      – С голоду помер, – злобно ответил Ромка, заметно осунувшийся и вроде бы ставший от этого еще более лопоухим.
      Василий засопел.
      – Да нет, – сказал он наконец, – С голоду такое не пишут. С голоду он бы чего-нибудь жалостное написал…
      Веснушчатое Ромкино лицо зверски исказилось.
      – Козлы! – с ненавистью выговорил он. – Завезли фиг знает куда, жрать не дают… – Не договорив,
      Он взмахнул своей зеркальной кувалдочкой и в сердцах обрушил ее на округлую оконечность глыбы.
      Результат был ошеломителен. Молочно-белая глыба издала звук пушечного выстрела и буквально взорвалась – разлетелась на тысячу разнокалиберных осколков. Не успевший вскочить Василий с маху повалился в них спиной, чудом не сломав себе позвоночник.
      – Ты что делаешь, придурок?! – заорал он.
      Ромка, выронив железяку, отлетел к стене и обмер, с ужасом глядя, как Василий, рыча, ворочается в обломках.
      – Вася, не хотел! Честное слово, не хотел! Веришь, нет?..
      Василий наконец поднялся, ринулся было к Ромке, но, наступив босой ногой на мелкий осколок, охнул, захромал и остановился, сдавленно матерясь.
      – Вась, ну я же не знал, что она такая хрупкая! – крикнул Ромка.
      – Руки тебе повырвать, недоумку! – с пеной у рта проскрежетал Василий, наклоняясь за оброненной кобурой. Сунул табельное оружие под мышку и, страшно, по-звериному сопя, принялся ощупывать многочисленные ушибы и вдавлины.
      – Вася… – дрогнувшим голосом позвал Ромка.
      Василий покосился раздраженно и вдруг понял, что Ромка смотрит вовсе не на него, а куда-то в сторону. Почуяв неладное, он повернул голову и тоже замер. Возле крайней глыбы, уставя на них выпуклые и круглые, как линзы полевого бинокля, глаза, стояло некое вполне человекоподобное существо ростом не выше метра. Оно было покрыто нежным серебристым мехом и слегка сутулилось, свесив слабые шестипалые лапки до розовых пролысинок на коленях.
      Василий выпрямился и осторожно прочистил кашлем вконец пересохшую глотку, заставив существо встревоженно отодвинуться.
      – Здравствуйте, – сказал он, и Ромка с трудом подавил истерический смешок: показалось, что Василий сейчас козырнет.
      Существо (глаза – с пятак, зрачки – с трехкопеечную монету) пронзительно чирикнуло и, ухватив обеими лапками обломок покрупнее, попыталось его шевельнуть.
      – Это случайно, – торопливо сказал Василий. – Товарищ просто не знал, что они у вас такие хрупкие…
      Существо напряглось и поволокло обломок куда-то прочь.
      – Не понял… – охрипнув, сказал Василий и оглянулся на Ромку. Тот тоже ничего не понимал.
      Существо оттащило обломок метров на пять и вприпрыжку вернулось за вторым – поменьше.
      – Может, пойдем поможем… – неуверенно предложил Василий, по-видимому, вообразив, что хлипкий представитель иного разума пытается убрать мусор с проезжей части. Однако действительность быстро развеяла его милицейские фантазии. Добравшись до места, существо, задрожав всем тельцем, подняло ношу на уровень выпуклых глаз и что было силенок грянуло вторым обломком по первому.
      – Чего это он? – испуганно понизив голос, спросил Василий.
      – Доламывает, – пояснил не менее озадаченный Ромка.
      С четвертого удара нижний обломок распался надвое, и, видя, что существо успокоиться на этом не собирается, Ромка решительно выступил вперед.
      – Эу! – окликнул он. – Оу! Ты! Козел! Жрать хотим, понимаешь?
      В ответ существо заверещало, замахало ручонками, то ли указывая куда-то, то ли кого-то подзывая. Путники оглянулись, но никого пока не увидели.
      – Вась, давай смоемся! – взволнованно предложил Ромка. – Вдруг это опять она!
      – Стой где стоишь! – отрывисто приказал Василий, и туг из-за ближайшей опоры проворно выкатилось нечто, не имеющее аналогов в мировой практике.
      Черное, лоснящееся, слегка напоминающее огромную мокрицу, оно то ли ползло, то ли как-то там перетекало по гладкому дымчатому полу. Заурчав, наехало на первую груду обломков и, оставив за собой чистое пространство, направилось к главной россыпи.
      – А, так это мусорка… – с облегчением сказал Ромка.
      – Похоже… – проворчал Василий.
      Устройство играючи расправлялось с завалами. Вовсе не черное, как показалось вначале, а скорее густо-чернильного цвета, оно было как бы облито жидким стеклом, под которым, если всмотреться, вскоре начинали мерещиться проскакивающие искорки и сложные металлические детали.
      Внезапно Ромка сорвался с места и кинулся наперерез.
      – Стой! – рявкнул Василий, но тот уже выхватил из-под слепой округлой морды механизма свою зеркальную кувалдочку.
      – Чуть не зажевала… – объяснил он, возвратясь. Глаза у него от страха и восторга были совершенно круглые.
      – Ш-шалопай! – сказал как шаркнул по наждаку Василий.
      Устройство тем временем слизнуло последние молочно-белые осколки, съело сброшенную Василием обувь и, укатившись в нишу, вплотную занялось Ром-киными кроссовками. Затем выставило наружу слепое глянцевое рыло, замерло, как бы принюхиваясь, и вдруг двинулось полным ходом к оголодавшим путникам.
      – Э! Э! – сказал Василий, на всякий случай расстегивая кобуру. Но тут он обратил внимание, что стоят они уже втроем. Третьим был мохнатый ино-планетянчик. Собственно, он даже не стоял, а суетился, забегая то справа, то слева, но все равно у Василия сразу отлегло от сердца.
      Устройство осадило в метре от них. Затем последовала легкая вспышка, как будто стеклянный корпус наполнился на миг молочным туманом, и «мусорка» деловито поползла (потекла? покатила?) прочь.
      Путники ошалело глянули под ноги. На полу лежали, лоснясь, каплевидные пластиковые капсулы граммов по сто пятьдесят каждая. Две оранжевые, одна фиолетовая, остальные салатные.
      Василий и Ромка вопросительно уставились на пушистого аборигена. Тот ухватил одну из капсул и, почему-то отбежав, с урчанием впился в нее мелкими зубками.
      Переглянулись с сумасшедшей надеждой и быстро подобрали по капсуле. Надкусили, Содержимое напоминало густой бульон – пряный и несколько сладковатый.
      – Спасибо… – растерянно сказал Василий. И, видя, что абориген непонимающе таращит глазищи, на всякий случай перевел:
      – Данке…
      Когда-то в школе Василий учил немецкий.

 
      Поскольку единственный пригодный для сидения валун был уничтожен, устроились прямо на полу, под самой большой и самой устойчивой глыбой – той, что напоминала тазобедренный мосол.
      – А ведь так, глядишь, и выкрутимся… – задумчиво говорил Василий, выжимая капсулу досуха. – Другие нас за эту каменюку знаешь бы как взгрели! А они – ничего… Пожрать вот дали…
      – Ничего! – язвительно фыркнул Ромка. – А вчера?
      – Ну, вчера… – уверенно начал Василий, но уверенности его хватило как раз на два слова. Он смял в кулаке пустую оболочку и тяжко задумался.
      – Ладно, – буркнул он наконец. – Пожрем – у хозяина спросим…
      – Да он куда-то делся… – сказал Ромка.
      Тут, как бы в ответ на его слова, поблизости раздалось гневное чириканье, и из-за глыбы вылетел давешний знакомец с сильно похудевшей капсулой в левой лапке. Нежная серебристая шерстка стояла на нем дыбом, и он возбужденно указывал на что-то, располагающееся неподалеку от Ромки.
      Тот взглянул и, вздрогнув, отпрянул. На расстоянии вытянутой руки к полу припало еще одно точно такое же лупоглазое и пушистое существо. На глазах у Ромки оно испуганно отдернуло шестипалую розовую лапку, с помощью которой явно собиралось приделать ножки отложенной про запас капсуле.
      – Брысь! – заорал Ромка, и мохнатый серебристый жулик мгновенно юркнул за глыбу.
      – Вась, – растерянно сказал Ромка. – Он у нас жратву стащить хотел…
      Привскочивший Василий стоял теперь на коленях (в левой руке – кобура с пистолетом, в правой – початая капсула) и, приоткрыв рот, смотрел на закругление глыбы. Затем перевел взгляд на первого аборигена. Тот пронзительно верещал вслед воришке что-то обидное и вообще ликовал.
      – А этот его вроде как заложил… – ошарашенно пояснил Ромка.
      Так ничего и не сказав, Василий снова привалился спиной к глыбе и машинально поднес капсулу ко рту. Лицо у него было мрачное, глаза – напряженные, размышляющие.
      – Нет, – проговорил он наконец. – Это не хозяева…
      – А кто? – жадно спросил Ромка.
      – А я откуда знаю! Зверьки какие-нибудь… Ну, вроде как у нас кошки…
      – А хозяева?
      – Слушай, отвяжись! – вспылил Василий. – Хозяев ему!… Ты вон лучше консерву эту поближе положи, а то в самом деле уведут.
      Ромка отдал капсулу Василию, и некоторое время оба сидели с лицами одинаково недоуменными и встревоженными, видимо, пытаясь представить, как выглядят хозяева.
      – А вдруг они все уже вымерли? – упавшим голосом предположил Ромка.
      Василий посмотрел на него с удивлением.
      – Как же вымерли? – возразил он. – Мусорки-то ездят…
      – Мало ли что… – сдавленно сказал Ромка и, встав, подобрал свою кувалдочку, чем сильно напугал лупоглазого доносчика, с писком шарахнувшегося от греха подальше.
      – Да нужен ты мне… – горестно пробормотал Ромка и, волоча ноги, пошел к причудливо изогнутой стене. Остановился, ссутулился. Стена состояла из множества крохотных вертикальных стерженьков соломенного цвета. Машинально подковырнул одну из таких соломинок и убедился, что ломаются они на удивление легко.
      – Вася, какое сегодня число? – шмыгнув носом, спросил он.
      – Ты что там опять делаешь? – всполошился тот. – А ну отойди от стены!
      – Так я же не матом, – сказал Ромка. – Число только и фамилии.
      Тяжело ступая, Василий подошел к Ромке и уставился в стену, из которой было уже выковырнуто стерженьков десять.
      – А чего? – с вызовом сказал Ромка. – Хоть память останется!
      Василий крякнул и нахмурился.
      – Ладно, – сказал он после тяжелейшей внутренней борьбы. – Только ты это… Фамилий не надо. Василий, Роман… ну и число. И все.
      Закончив надпись, отступили на шаг и с минуту молчали.
      – Ну что? – вздохнув, сказал Василий. – Я так думаю, что днем нам бояться нечего… Пойдем-ка, Ромк, на площадь… Давай только порядок наведем сначала…
      Он присел на корточки и принялся собирать в горсть выломанные стерженьки.
      – Да сами уберут! – попробовал урезонить его Ромка. – Что ты им, дворник? Василий насупился и не ответил.
      – На вот, – сказал он, поднявшись, и высыпал мусор Ромке в ладонь. – Пойди запихни куда-нибудь, чтобы видно не было… И пакеты по дороге собери…
      Чувствуя, что Василий от него не отвяжется, Ромка не стал спорить и, недовольный, пошел к глыбам.
      – Ну и что тут собирать?
      Они оглядели пустое покрытие. Брошенные под глыбой скомканные оболочки от капсул куда-то исчезли, не иначе – растворенные и усвоенные стеклистым полом,
      – Н-ну, понятно… – озадаченно вымолвил Василий. – А я думаю: что это у них везде чистота такая?..
      Ромка презрительно скривил рот и, не скрываясь, сыпанул стерженьки на пол.

* * *

      Странное дело: когда вчера ночью плутали в поисках ночлега меж фосфоресцирующих небоскребов, молочно-белые валуны встречались куда реже и все больше поодиночке. Теперь же, в какой проулок ни сверни – везде нежно сияли целые россыпи причудливых округлых разнокалиберных глыб.
      – Да что они здесь, как грибы растут? – не выдержал наконец Василий, обогнув очередную опору.
      Сказано было метко. Скопление действительно напоминало выводок гигантских шампиньонов.
      – Интересно, они все такие хрупкие? – пробормотал Ромка, озабоченно оглядывая ближайший экземпляр.
      – Ты у меня дождешься! – пригрозил Василий. – Нет, ну что за народ такой! Стоит куда прилететь – так либо сломает что-нибудь, либо похабщину на стенке вырежет…
      – Как будто они знают, где похабщина, где нет! – возразил Ромка, надо полагать, имея в виду хозяев.
      – А то не видно, что ли? – сказал Василий. – Ты вон лучше под ноги смотри: тут тоже капканов полно…
      Действительно, под одной из глыб разлегся, подстерегая, зловещий овал неизвестно откуда падающей тени. Ромка прицелился и плюнул. Плевок с легким треском исчез на лету.
      – Работает, – с невинной физиономией сообщил Ромка нахмурившемуся Василию.
      Они обогнули уже опор десять, а площадь впереди все не показывалась и не показывалась. И это было тем более обидно, что вчера они пытались запомнить дорогу именно по глыбам, не предполагая, естественно, что наутро этих глыб будет кругом – как собак нерезаных… Но в конце концов просвет между опорами все же замаячил, правда, не впереди, как ожидалось, а справа…
      – По краю, короче, плутали… – с облегчением подытожил Василий.
      Они повернули вправо и вскоре вышли на блистающую, как ледяное озеро, площадь.
      – Э! – сказал вдруг Ромка. – А где же?.. Пятиэтажки на площади не было. Василий в считанные секунды постарел лицом лет на десять.
      – Чего я и боялся, – угрюмо проговорил он.
      – Куда они ее дели? – поражение спросил Ромка,
      – Никуда не дели, – буркнул Василий. – Площадь не та. Другая… Ну, вышли, вышли мы не туда, понимаешь?
      Ромка огляделся.
      – Как же не туда? – возразил он. – Были мы здесь вчера! И надпись – вот она…
      Что правда, то правда: на выпуклой стене ближайшей опоры похабно растопырилось глубоко вырубленное матерное слово. Озадаченный Василий подошел и внимательнейшим образом изучил его.
      – И надпись тоже другая, – сообщил он. – У той "У" прямая была, а у этой, видишь, с загогулиной…
      Осмотрел покрытие и, не обнаружив на нем и следа от выломанных стерженьков, вынужден был прийти к мысли об относительной давности преступного деяния.
      – Руки пообломать! – проворчал он, глядя исподлобья на обезображенную стену.
      Ромка за спиной тихонько охнул, и Василий обернулся, встревоженный. Его лопоухий стриженый спутник стоял, запрокинув голову, и, зачарованно глядя ввысь, беззвучно шевелил губами.
      Василий взглянул – и обмер. С невероятно удаленного льдистого потолка, обращенная теперь к странникам крышей, свешивалась искомая пятиэтажка. Верх и низ в сознании Василия поменялись местами, и ему показалось вдруг, что он летит стремглав с чудовищной высоты. Присел, словно желая ухватиться за гладкий пол, и довольно долго не решался выпрямиться.
      А тут еще к Ромке вернулся дар речи!
      – Вась! – дрогнувшим голосом позвал он. – Слушай, Вась! А ведь это мы на потолок вышли…

* * *

      Всякое бывало в жизни Василия, но такого… Мало того что опрокинутое в зените здание само по себе являло весьма жутковатую картину – нужно было еще хорошо знать Василия, его простые, ясные взгляды на жизнь и неистребимую любовь к порядку, чтобы оценить в полной мере всю глубину его потрясения. Василий был смят, испуган, растерян…
      Ромка же, напротив, восхитился увиденным безобразием до такой степени, что вообще перестал чего-либо бояться.
      – Не, по потолку я еще ни разу не ходил! – нервно смеясь, говорил он. – Пацанам рассказать – заторчат!
      Они сидели, прислонясь спинами к испохабленной ругательством бледно-золотистой стене, и, подняв лица, с содроганием смотрели на прилипшую к потолку громаду пятиэтажки.
      – Почему она не падает? – хрипло спросил Василий.
      – Мы же не падаем! – пояснил Ромка, и Василия тут же омыло изнутри жутким чувством падения, даже за стену взялся на всякий случай. – Почему в Америке никто вниз не падает?..
      Василий переждал неприятное чувство и отнял ладонь от стены.
      – Не в Америке, а в Австралии, – сердито поправил он, – В Америке-то чего падать? Америка-то – она сбоку, а не снизу…
      Ромка, не слушая, пялился на пятиэтажку.
      – Не, тут интересно! – раскатав рот от уха до уха, повторял он. – Бал-де-ож!
      На медном лице Василия набухли скулы. Поведение спутника раздражало его, пожалуй, не меньше, чем перевернутый вверх тормашками мир.
      – Мы вот тут сидим, – веско молвил он, – а туда, может быть, сейчас тарелка прилетит…
      – Ну и флаг ей в руки! – беззаботно отозвался Ромка.
      – Дел, что ли, дома нету? – злобно спросил Василий.
      – А какие дела?
      Василий отнял взгляд от опрокинутого в вышине здания и с неприязнью посмотрел на стриженого Ромку.
      – Ты ж дома не ночевал! Родители, поди, с ума сходят!
      – Ага! Сходят! – сказал Ромка. – Им сейчас – хоть ночуй, хоть нет…
      Василий вспомнил о семейном положении задержанного и крякнул.
      – Ну все равно… Тебе вон, наверное, в армию идти! Ромка заморгал и вдруг во все глаза уставился на Василия.
      – Идти, – упавшим голосом подтвердил он. – В мае.
      – В этом?
      – В следующем…
      Василий скривился и чуть не сплюнул.
      – Защитнички…
      Его мрачный взгляд упал на крадущегося по краю площади пушистого лупоглазого зверька и несколько смягчился.
      – Эй, Чита! – позвал Василий. – Иди сюда! Иди, не бойся! – Он чмокнул и призывно похлопал по коленке.
      Существо уставилось на Василия, как рыба-телескоп, и, издав сердитую трель, поспешно скрылось за соломенно-поблескивающей опорой.
      – А чо? Ништяк! – в озарении промолвил вдруг Ромка. – Спать можно на полу, пожрать – дадут…
      – Бредишь, что ли? – недовольно спросил Василий. Ромка смотрел на него, приоткрыв рот.
      – Пока призыв – здесь пере кантоваться! – выпалил он. – А через полгода армия профессиональной станет!
      Василий сначала оторопел, потом потемнел лицом и, упершись ладонью в пол, повернулся всем корпусом к Ромке.
      – Ах ты паразит! – выговорил он. – Да я тебя под конвоем на призывной пункт приведу, понял?
      Ромка надулся и демонстративно принялся изучать пятиэтажку. Зардевшиеся уши торчали как-то по-особенному обиженно.
      – И чего вы все так армии боитесь? – подивился Василий. – Она ж из вас людей делает! Вот посмотри на меня… Ведь таким же, как ты, был обормотом! А отслужил – человеком стал…
      – Ментом ты стал, а не человеком! – не подумав о последствиях, буркнул Ромка.
      Последовала страшная предынфарктная пауза.
      – Как ты сказал? – сдавленно переспросил Василий, и Ромку, внезапно оказавшегося на ногах, отнесло шагов на десять в сторону. – А ну повтори!
      – А чего, нет, что ли? – нагло ответил Ромка, отступая еще шага на три. Действительно, терять ему уже было нечего.
      – Н-ну! – Василий сделал резкое движение, как бы собираясь вскочить, и Ромка что было сил дернул к дальнему выступу опоры. Метнулся за угол и с легким вскриком скрылся из глаз.
      – Пар-разит! – прорычал Василий, вновь опускаясь на пол и приваливаясь лопатками к стене. – Ну вот вернись только!
      С темным от недобрых замыслов лицом он сидел, изредка взглядывая, не высунется ли из-за бледно-золотистого скругления опоры лопоухая стриженая голова. Голова что-то все не показывалась, и Василий ощутил беспокойство. Неужели и вправду сбежал, придурок? А потом скажет: заблудился…
      – Да нужен ты мне больно! – громко и сердито сказал Василий. – Еще не гонялся я за тобой, за паразитом!
      Повторялась история с летающей тарелкой. Ромка наверняка затаился в какой-нибудь нише и молчал из вредности. Василий ругнулся, встал и зашлепал босиком к бледно-золотистому выступу.
      – Ну чего дурака валяешь? – Василий не договорил и отшатнулся. Сразу за поворотом на светлом искрящемся покрытии разлеглись, подстерегая, два овальных пятна неизвестно откуда падающей тени.

 
      Василий попятился. Из дырявой пазухи у него выпала и с чмокающим звуком ударилась об пол последняя непочатая капсула – та, что передал ему Ромка. Подпрыгнула и, заковыляв по дуге, откатилась метра на два. Василий проводил ее бессмысленным взглядом и снова уставился на растекшиеся у самых ног зловещие тени.
      Обернулся, пытаясь восстановить события. Крепкое смуглое лицо его отдавало теперь малярийной желтизной. Вон она, надпись… Ромка бежал по прямой… Здесь он свернул, вскрикнул – и… Может, как-нибудь все-таки проскочил между стеной и первым капканом? Да нет, как тут проскочишь: просвет сантиметров в двадцать, не шире… А ведь он-то – бежал. Бежал сломя голову!
      – Да что же это? – еле слышно, словно боясь собственного голоса, выдохнул Василий.
      Вокруг величественно посверкивали бледно-золотистые громады, поигрывал стеклянными искорками гладкий дымчатый пол, а за спиной свешивалась со льдистого потолка сволочная пятиэтажка.
      – Рома! – что было сил закричал Василий. – Рома, ты где?!
      И тут только обратил внимание, что здесь совершенно нет эха. По идее, звук должен был отразиться от верхней тверди, загулять, перекликаясь, между колоннами. Ничего подобного. Звук глохнул, как упакованный в вату.
      Василий рывком расстегнул кобуру, дослал патрон и вскинул пистолет над головой, явно собираясь палить до тех пор, пока хоть кто-нибудь не прибежит на выстрелы. Но «Макаров» отозвался звонким металлическим щелчком. Осечка. Василий передернул затвор, выбрасывая бракованный патрон, и нажал на спуск повторно. Опять осечка. Ругаясь одними губами, выбросил другой. И – третья осечка подряд!
      Василий уставился на пистолет, потом – на выброшенные патроны. Не веря своим глазам, нагнулся, подобрал. Патроны были тусклые, зеленоватые, словно пролежали в земле лет двадцать.
      Краем глаза он уловил легкое движение неподалеку и обернулся. Там, вздыбив от ужаса серебристую шерстку, обмер еще один лупоглазый зверек, пораженный, видать, порывистыми движениями огромного существа и производимыми им металлическими щелчками.
      Несколько секунд они смотрели друг на друга. Затем лупоглазый коротко прыгнул вперед, ухватил оброненную капсулу и снова обмер, явно прикидывая расстояние до ближайшего овала. В каком-то странном остолбенении Василий смотрел, как пушистый жулик шажок за шажком продвигается к смертельной тени. Вот до нее осталось всего полметра, зверек приостановился и дерзко воззрился на человека. Задорное чириканье – и, метнувшись прямо в центр овала, лупоглазый исчез вместе с украденной капсулой.
      Медленно-медленно, как бы боясь спугнуть затеплившуюся надежду, Василий вытер лоб кулаком, в котором были судорожно зажаты черт знает с чего позеленевшие, нестреляющие патроны, и на негнущихся ногах подошел к округлому пятну.
      Сразу после удачного воровства жизнь самоубийством не кончают – это Василий знал точно. И уж, во всяком случае, не с таким радостным видом…
      Выставив кулак как можно дальше, он ослабил хватку и в ту же секунду почувствовал, что рука опустела. Патроны исчезли…
      Тупо уставился на ладонь, словно пытаясь прочесть по ней свою дальнейшую судьбу. Патронов не было…
      Вновь покрывшись холодным потом, Василий шваркнул зачем-то оземь пустую кобуру с обрывком ремня и, обложив сдавленным матом теневой овал, шагнул в самую его середину.

* * *

      Все-таки, наверное, следовало при этом закрыть глаза – тогда бы он вообще ничего не почувствовал. Но, согласитесь, когда во мгновение ока одна местность сменяется другой, пусть даже и очень похожей, не утратить равновесия – дело сложное.
      Василий взмахнул руками, изогнулся, будто и впрямь на льду, но все же не удержался и с маху сел на пол.
      Площади с пятиэтажкой на потолке (равно как и на полу) нигде видно не было. Он сидел на пятачке между тремя опорами, неподалеку от целой толпы молочно-белых глыб, в сторону которых улепетывал во все лопатки пушистый похититель последней капсулы, по-видимому, вообразивший, что за ним погоня.
      С застывшей улыбкой идиота Василий скреб ногтями щетину на левой щеке и, судя по всему, мало что пока понимал.
      – Ну ясно… – бормотал он. – Жив, значит, паразит… Ясно…
      Потом встрепенулся и с испуганным лицом принялся хлопать ладонями по полу в поисках утраченного боезапаса. Оба патрона лежали рядом – тусклые, зеленоватые. Василий загнал их в обойму, обойму – в рукоять, хотел отправить пистолет в кобуру, но кобура с обрывком ремня осталась где-то там, на краю площади, рядом с теневым капканом, который и не капкан вовсе, а, оказывается, вон что…
      Погоревав о кобуре (хорошая была кобура, почти новая), Василий сунул пистолет за пазуху и поднялся с пола. Но тут слуха его коснулся отдаленный гулкий звук, очень похожий на выстрел, причем из оружия куда более серьезного, чем тот же «Макаров». Василий насторожился и вдруг понял – это был треск лопающейся глыбы. «Выстрел» вскоре повторился, и лицо Василия просветлело: Ромка! Кому ж еще?!
      «Уши оборву!» – радостно подумал он и пошел на звук.
      За очередной золотистой громадой открылась группа из пяти некрупных молочно-белых глыб. От одной из них была уже отколота примерно четверть, а над тем, что осталось, трудился человек с ломиком.
      Но это был не Ромка!
      Интеллигентный вроде старичок, розовый, седенький, закутанный в белоснежную простыню, тщательно примериваясь перед каждым ударом, наносил глыбе повреждение за повреждением.
      У Василия отяжелели брови. Все говорило о том, что перед ним – автор вырубленной на опорах похабщины. Озадачивали, правда, возраст и внешность. Приятный такой старичок, только вот одет не по-людски… На тех, что исписывают стены, решительно не похож. Хотя, с другой стороны, на субъектов, ломающих все из хулиганских побуждений, старичок тоже похож не был – но вот ломает же! И как-то странно опять же ломает – такое впечатление, что безо всякого удовольствия…
      Так и не уразумев толком, что происходит, Василий приблизился к престарелому нарушителю.
      – Послушайте! – сердито сказал он. – Чем это вы занимаетесь?
      Тот опустил ломик, обернулся – и в старчески-прозрачных глазах его мелькнул испуг.
      – О Господи! – вымолвил он, глядя на незнакомого человека, одетого в обрывки милицейской формы.
      (Рост – сто шестьдесят пять – сто семьдесят; телосложение – худощавое; волосы – прямые, седые; глаза – голубые, круглые; лоб – высокий, узкий; уши – малые, прижатые; нос – прямой… Усы, бородка… Ломик держит в левой руке. Возможно, левша…)
      Сноровисто разъяв морщинистое розовое личико на составные словесного портрета, Василий на минуту потерял его из виду в целом и был несколько озадачен, обнаружив, что старичок смотрит на него уже не с испугом, а скорее с мягкой укоризной.
      – Ну вот… – произнес старичок, сопроводив слова грустной обаятельной улыбкой. – Опять со мной никто разговаривать не будет… Давно прибыли?
      И Василий усомнился; а точно ли он квалифицировал увиденное как хулиганство и вандализм? Больно уж раскованно и любезно повел себя старичок. Чуть ли не с хозяйским радушием…
      – Вчера, – поколебавшись, сказал Василий. – С товарищем… А кто это с вами не будет разговаривать?
      – О, найдутся! – вскричал старичок. – Можете в этом далее не сомневаться! А вы, я смотрю, из милиции?
      – Из милиции. – Василий насупился, приняв, насколько это позволяли обрывки формы, суровый официальный вид. – Так что вы тут делаете?
      Старичок озадаченно поглядел на ломик, на полуразваленную глыбу…
      – Ломаю, молодой человек, ломаю… – со вздохом сообщил он.
      – Зачем?
      Старичок улыбнулся в ответ ласково и ободряюще.
      – Знаете что, – решительно сказал он. – Вы ведь сейчас потребуете объяснений, причем подробных… А подробно объяснять на пустой желудок – это, знаете ли… Словом, давайте начистоту: с булыжником этим я, конечно, погорячился. Сложный оказался камушек, непростой… – И старичок с досадой звякнул ломиком по неровному стеклисто-мутному сколу, – А вы, я смотрю, мужчина крепкий… Причем учтите: кроме меня, вам здесь никто разъяснений не даст, а мне терять нечего – мне теперь из-за вас так и так бойкот объявят… Короче, чисто деловое предложение: вы сейчас берете этот ломик и доламываете то, что я начал. Дальше вместе пообедаем, ну и заодно попробуем развеять какие-то ваши недоумения… Соглашайтесь! Предложение, мне кажется, самое для вас выгодное.
      – У меня товарищ потерялся!
      – Найдется! Здесь, знаете ли, при всем желании не пропадешь. Прошу…
      – Да, но… – нерешительно начал Василий, принимая из рук бойкого старичка орудие разрушения.
      – Не бойтесь, она хрупкая, – не правильно истолковав его колебания, подбодрил тот.
      – Да знаю, что хрупкая… Старичок изумился.
      – Знаете? И откуда же, позвольте спросить?
      – Да тут такое дело… – нехотя объяснил Василий. – У товарища железяка была… От летающей тарелки отломал…
      – От летающей тарелки? – с каким-то даже негодованием переспросил старичок. – Это же невозможно!
      – Ну вот возможно, оказывается… Взял он эту железяку, шарахнул с дура ума по такой вот каменюке – та вдребезги…
      На розовом лице старичка обозначилось выражение крайнего недоверия.
      – Стукните! – внезапно приказал он, указывая пальцем на глыбу. – Стукните-стукните! Я посмотрю, как это у вас получится с первого раза! Ничего себе шуточки! – возмущенно продолжал он. – Ударил разок – и вдребезги! Я второй год здесь живу – о таком даже и не слышал!
      – Сколько? – ошеломленно перебил Василий. – Сколько вы здесь живете?
      – Нет, вы стукните! Стукните! – закричал старичок.
      Голова у Василия шла кругом. Он стиснул зубы и нанес сильный колющий удар. Кривой несподручный ломик с хрустом воткнулся на десяток сантиметров, брызнули мелкие осколки.
      – Вот! – ликующе объявил старичок. – И так вы будете ее тыкать до самого вечера!
      – Так я же ничего не говорю! – огрызнулся Василий, с трудом выдергивая ломик. – Это товарищ ее с первого раза разнес, а я – то что?
      – Ну, значит, ваш товарищ – феномен, чудо ходячее!
      – Да уж… – буркнул Василий. – Что верно – то верно…
      Он размахнулся и нанес еще один удар с тем же результатом. Раскачал ломик, вынул и далее, убавив силу, принялся долбить упорно и мерно. Старичок тем временем, хмурясь, ходил вокруг глыбы, ощупывал ее, осматривал, чуть ли не обнюхивал.
      – Где же она, подлая, прячется?.. – бормотал он. – Должна же быть напряженка… О! По-моему, где-то здесь. Послушайте, э… – Он обернулся к Василию, и на лице его отразилось некоторое смятение. – Ради Бога, извините, – сказал он. – И сам не представился, и вашего имени не спросил. Как вас зовут?
      – Василий, – сказал Василий.
      – Очень приятно! А меня – Платон Сократович.
      – Что?!
      Старичок горько улыбнулся.
      – Я понимаю, – сказал он. – Поэтому не обижусь, если вы будете называть меня просто дедком. Или дедом. Я уже к этому привык… Будьте любезны, Василий, стукните вот сюда! Есть у меня подозрение, что тут-то она и прячется…
      Василий обогнул глыбу и ударил в указанное место что было сил. Безрезультатно. Он повторил удар – и глыба, крякнув, распалась натрое.
      – Великолепно! – вскричал дедок. – Теперь каждый обломок пополам – и поздравляю вас с обедом! А вот, кстати, и он…
      Василий обернулся. По центру улицы, как он давно уже мысленно называл пространство между опорами, прямиком к ним катилась «мусорка» – черно-фиолетовая, глянцевая, похожая на гигантскую мокрицу.

 
      Следует сказать, что, изучая место Ромкиного исчезновения, Василий восстановил события совершенно правильно. Так оно все и было: добежав до скругления опоры, Ромка метнулся за угол и как раз угодил в первое пятно. Именно в первое, а не во второе, куда потом вослед за пушистым жуликом шагнул очертя голову сам Василий.
      Ромка успел только зажмуриться и издать короткий вопль Ноги от ужаса подвихнулись, тело же продолжало стремиться вперед, так что в итоге Ромка с маху грянулся об пол. Застучала, кувыркаясь по покрытию, оброненная в полете кувалда – и все стихло…
      Секунды четыре Ромка лежал обмирая, потом вдруг сообразил, что жив, и, широко раскрыв глаза, вскинул голову. Увиденное его озадачило. Он находился в довольно обширном помещении, по которому беззвучно и неспешно перекатывались цветные волны неяркого приглушенного света.
      Источник их располагался неподалеку. Там возносилась органно целая батарея вертикальных светящихся труб самого разного диаметра. Одни просто тлели, а другие пульсировали, бросая на пол и стены цветные блики, причем каждая в своем ритме.
      Ромка сел, растерянно потирая ушибленные локти и коленки. Посмотрел, высоко ли уходят эти самые трубы, и выяснил, что потолка в помещении нет вообще, но пространство вверху густо заплетено какой-то мерцающей паутиной, в которую и ныряют светоносные стволы, уходя, надо полагать, куда-то в бесконечность. Сквозь паутинчатый туман можно было, впрочем, различить, как они там, в высоте, изгибаются, раздваиваются, некоторые даже делают петлю и идут обратно…
      – Балдеж… – благоговейно прошептал Ромка и нашарил кувалду.
      Зачарованно глядя, он приблизился к источнику беззвучной светомузыки. Трубы были как из стекла. От одних веяло теплом, иные поросли светло-серой шерсткой инея… Особенно впечатляла одна колонна – массивная, сотрясаемая изнутри биением синеватого мутного сумрака, но до нее было не достать… Ромка повернул инструмент стержнем вперед и осторожно потыкал ту, что поближе, тлеющую вишневым Оболочка ее оказалась довольно упругой, причем на месте тычка возникало темное пятно, исчезающее секунд через пять.
      Некоторое время он развлекался, покрывая трубу леопардовым узором, потом спохватился и встревоженно оглядел помещение. Оно было не квадратным и даже не круглым, а вообще фиг знает каким. Стены его, насколько об этом можно было судить при таком освещении, имели знакомый соломенный оттенок и были кое-где оплетены черными и серыми кабелями.
      «Так это я что, внутри, что ли?» – блеснула догадка, и Ромка огляделся еще раз. Да-да, и размеры помещения, и отсутствие потолка, и материал, из которого оно было выстроено, – все говорило о том, что Ромку действительно занесло в одну из золотистых титанических опор.
      Внезапно веснушчатая Ромкина физия озарилась совершенно разбойничьей улыбкой – он представил, как там, снаружи, дурак Василий бегает вокруг опоры, ищет, аукает, суется в каждую нишу.
      «Так тебе и надо!» – злорадно подумал Ромка и, не в силах более сдерживаться, подошел к стене, где нацарапал рукояткой кувалды; «Вася козел», – после чего почувствовал себя вполне отомщенным.
      – А вот фиг тебе! – сказал он, обращаясь к надписи. – На призывной пункт под конвоем…
      И, поигрывая кувалдочкой, двинулся в обход помещения.
      Вскоре его внимание привлек толстый черный кабель, разлегшийся на пути этакой анакондой, причем не касаясь пола. Ромка пригнулся, ожидая увидеть под ним какие-нибудь подпорки, но подпорок не было – кабель просто парил в воздухе.
      Подивившись такому факту, Ромка перешагнул через кабель и, непонятно обо что споткнувшись, порхнул на ту сторону. Весьма заинтригованный, протянул руку к черной глянцевой шкуре, и пальцы встретили мягкое, но решительное сопротивление.
      Выяснив ощупью, что кабель заключен в некую упругую невидимую оболочку, Ромка немедленно уселся на нее и попрыгал, как на стуле. Затем влез с ногами и, выпрямившись, попробовал пройтись над извилистым смоляным бревном по воздуху. Задача оказалась непростой: упругое округлое нечто так и норовило вывернуться из-под босых подошв, и Ромка лишь чудом ни разу не расквасил носа.
      Поднимаясь после очередного падения, он вдруг заметил нечто настолько необычное, что так и замер – прямо на четвереньках.
      Часть стены была задернута занавеской! Обыкновенной земной раздергаечкой размером с простыню…
      Встал, отряхнул зачем-то ладони и, подобрав кувалду, подошел поближе. Сложенный вдвое кусок материи был перекинут через слабо натянутый шнур, в котором Ромка быстро опознал обрывок тонкого кабеля. По белоснежной ткани порхали цветные блики.
      С неприятным предчувствием Ромка чуть отвернул занавеску и обнаружил за ней округлую полость, этакое гнездышко, озаренное зыбким и каким-то рассыпчатым сиянием тоненького световода, который, видать, раньше вился себе спокойно по стене, пока кто-то не открепил его и не заправил петлей в эту самую полость. На дне полости было устроено что-то вроде ложа, аккуратно застеленного все той же белоснежной материей.
      Опора была обитаема! Сделав это умопомрачительное открытие, Ромка почувствовал себя неважно. Следовало либо немедленно найти отсюда выход, либо уничтожить побыстрому следы своего пребывания… Ромка наморщил лоб и с некоторым удивлением понял, что, кроме надписи «Вася козел», он, собственно, ничего еще не успел натворить…
      С легким сердцем он перепрыгнул через кабель, учтя на этот раз невидимую оболочку, и, вернувшись к надписи, прикинул, что проще: заскоблить ее или же задолбить? Второй вариант показался ему более интересным. Ромка взмахнул кувалдой – и стена продырявилась насквозь.
      Поморгав сколько положено, он ударил из любопытства еще раз. Потом еще. Надписи уже не было. Вместо нее в стене зияла солидная дыра, заглянув в которую, он убедился, что ведет она в большую округлую полость, подобную той, с занавеской… Ромка расширил пробоину и шагнул в получившуюся нишу.
      Естественно, что на достигнутом он не остановился, поскольку привычки такой не имел. Двумя ударами он пробил заднюю стенку полости, открыв за ней еще одну – такую же, только поменьше…
      Ситуация становилась все интереснее и интереснее. Получалось, что стены опоры внутри как бы пузырчатые и, прорубаясь из пузыря в пузырь, запросто можно выбраться на улицу!
      Ромка замахал разрушительным инструментом, обваливая очередную перемычку. Третья полость оказалась еще меньше, и это Ромку встревожило. Если так пойдет и дальше, то в четвертой полости ему уже придется скорчиться, как шахтеру с кайлом…
      Опасение его сбылось полностью, но поразило Ромку другое: сунувшись в крохотную четвертую полость, он вдруг обнаружил, что с другой стороны в ней зияет очень похожий пролом! Такое впечатление, что кто-то с улицы пробивался навстречу, но, дойдя до середины, отчаялся и бросил это дело…
      Мало что понимая, Ромка пролез на четвереньках на ту сторону и, пройдя анфиладу из трех соединенных проломами пузырей, вообще перестал что-либо понимать. Короче, он снова оказался внутри опоры! Так же змеился над полом толстый смоляной кабель, так же ритмично вспыхивала «светомузыка» и танцевали блики на все той же занавеске…
      Ромка озадаченно почесал затрещавшую под ногтями макушку, повернулся и снова полез в пролом. Первая полость, вторая, третья… Через четвертую на четвереньках… Пятая, шестая, седьмая… Вылез. Постоял, ошалело озираясь. Кабель, «светомузыка», занавеска… Мерцающая паутина вместо потолка и ныряющие в нее стеклянные, наполненные светом трубы…
      – Во козлы! – распялив рот восторженной улыбкой, выговорил Ромка и в третий раз скрылся в своей норе. Добрался до центрального пузыря и сел там поразмыслить – тем более что сидеть в нем было весьма удобно – полусидишь-полулежишь. Как в скорлупе. Справа и слева просеивался порциями сквозь вереницу проломов мягкий изменчивый полусвет, а весь балдеж заключался в том, что это, выходит, был один и тот же полусвет…
      – А-а… Почуяли, что горелым запахло? – раздался вдруг сразу с двух сторон исполненный правоты ликующий женский голос. Сердчишко бултыхнулось испуганно. От теток с голосами, звенящими правотой (а тем более – ликующей), добра не жди – это Ромка понял еще в раннем детстве, постиг многострадальными оттопыренными ушами. Однако он никак не предполагал, что торжествующая добродетель ухитрится настигнуть его даже здесь.
      – Это что же? Взятка, чтоб молчала? – с презрением продолжал голос. – Кладовку выдолбили – надо же! Дешево цените, голубчики! Мне кладовкой рот не заткнешь!
      Льющийся справа и слева полусвет внезапно иссяк (видимо, хозяйка подступила к пролому вплотную), зашуршали, заскрипели обломки, надвинулось удовлетворенное бормотание: «Правда-то, видать, глаза колет…» – и Ромка с ужасом сообразил, что страшная в своей принципиальности тетка лезет к нему сразу с двух сторон.
      Представив, как одна и та же рука тянется к нему и справа, и слева, он заметался, не зная, куда кинуться. Кинулся влево. Столкновение произошло во второй (она же седьмая, если считать с той стороны) полости, где бегущий на четвереньках Ромка вписался стриженой головой в крепкий налитой живот хозяйки. Изумленный негодующий вскрик; цепкая злая рука попыталась ухватить за волосы и, соскользнув, поймала ухо. Ромка врезал по руке ребром ладони. Последовала короткая борьба, в результате которой тетка, наподдав коленом, вышибла незваного гостя наружу.
      Они вылетели в медленно перекатывающиеся волны приглушенного света, и Ромка теперь мог убедиться воочию, что портрет хозяйки он на слух и на ощупь составил правильно. Невысокая, крепко сбитая, а рот такой, что и вправду кладовкой не заткнешь. Одета в простынку с прорезью для головы и подпоясана обрывком световода. Единственное, что поразило Ромку: волосы у тетки были чуть длинней его собственных. Прическа первого месяца службы.