Сверзившись в низину вместе с тачкой, дон Жуан припал к земле и замер. Если расчет Фрола верен, то его падения никто не заметит. А заметят? Ну, виноват, начальник, оступился, слетел с тачкой в овражек…
      Вроде обошлось.
      Дон Жуан стянул с головы треух и вытер лоб. Жест совершенно бессмысленный - души не потеют.
      Тачку он решил бросить, не маскируя. Угольная пыль проела древесину почти насквозь: что земля, что тачка - цвет один.
      Пригибаясь, дон Жуан добрался до конца Фроловой низинки и, дождавшись, когда охранник на вышке отвернется, вскочил и побежал. Ветер здесь был сильнее, чем в рабочей зоне. Сразу же за бугром сбило с ног, и пришлось продолжить путь ползком…
      Обрыв, по которому беглецу предстояло вскарабкаться в Лимб, был адски крут. Правда, на противоположной стороне круга есть удобный пологий спуск, но лучше держаться от него подальше. Дон Жуан имел уже один раз дело с Миносом, и этого раза ему вполне хватило.
      Первая попытка была неудачна. Ватник и стеганые штаны сыграли роль паруса, и дона Жуана просто сдуло с кручи. Он сорвал с себя тряпье и, полез снова - нагая душа меж камнем и грубым, как камень, ветром.
      В конце концов он выполз на край обрыва и некоторое время лежал, боясь пошевелиться, оглушенный внезапной тишиной. В это не верилось, и все же он достиг Лимба.
      Странные души населяли первый круг Ада. Мучить их было не за что, а в Рай тоже не отправишь, ибо жили они до Рождества Христова и об истинной вере понятия не имели. Так и слонялись, оглашая сумрак жалобами и вздохами.
      Сквасить печальную рожу, став неотличимым от них, и, стеная, выйти к Ахерону - труда не составит. Вопрос - что делать дальше? Каптерка наверняка охраняется. Если она вообще существует… Эх, Фрола бы сюда!
      Дон Жуан поднялся и, стеная, побрел сквозь неподвижные сумерки круга скорби.
      К Ахерону он вышел неподалеку от переправы. Над рекою мертвых стоял туман - слепой, как бельмы. В страшной высоте из него проступали огромные знаки сумрачного цвета:
       !ЙИЩЯДОХВ АДЮС КЯСВ ,УДЖЕДАН ЬВАТСО
      Чуть левее переправы располагалось неприметное приземистое здание из дикого камня. Каптерка?
      Подобравшись к зияющему проему входа, дон Жуан осторожно заглянул внутрь. На каменном полу грудой лежали пыльные тела. В глубине помещения белела какая-то массивная фигура. Присмотревшись, дон Жуан с содроганием узнал в ней статую командора, в которой его приходили брать.
      Одноглазый каптенармус сидел сгорбясь у подслеповатого слюдяного окошка и со свирепой сосредоточенностью крутил, ломал и вывертывал невиданный доном Жуаном предмет, представляющий из себя яркий мозаичный кубик небольшого размера.
      Тут на берегу грянули крики, и дон Жуан отпрянул от проема. Каптенармус досадливо качнул рогами, но головы не поднял.
      Дело было вот в чем: Харон только что перевез на эту сторону очередную партию теней. Нагие души, стуча зубами и прикрываясь с непривычки, выбрались из ладьи. Все, кроме одной. Она забилась на корму, истошно крича, что это ошибка, что анонимки написаны не ее рукой, что простым сличением почерков… Скверно выругавшись, Харон огрел душу веслом
      - и, выскочив на берег, душа, вереща, припустилась вдоль Ахерона - в туман.
      - Куда? - взревел Харон и, подъяв весло, кинулся вдогонку.
      Вот он - шанс!
      Не теряя ни секунды, дон Жуан натянул первое попавшееся тело и вылетел из каптерки. Сердце, запущенное с ходу на полные обороты, прыгало и давало перебои. Протаранив толпу брызнувших врассыпную теней, он уперся в тяжелый нос ладьи и оттолкнулся ногами от берега. У него еще хватило сил перевалиться через борт, после чего сознание покинуло дона Жуана.
      Покачиваясь, ладья выплыла на середину Ахерона и растворилась в блеклом тумане. Там ее подхватило течение и, развернув, увлекло в одну из не упомянутых Данте и тем не менее многочисленных проток.
 
      Разговор, вырвавший дона Жуана из забытья, велся на родном языке Фрола Скобеева. Говорили об обнаженных женщинах.
      Он открыл глаза и тут же зажмурил их - после четырехсот лет мрака солнце показалось ему особенно ярким. Шумела вода. Он лежал на палубе, и над ним склонялись загорелые лица людей. Над бортом покачивалась на шлюп-балке ладья Харона.
      - Как вы себя чувствуете? - Судя по всему, к нему обращался капитан корабля.
      - Спасибо… Хорошо… - услышал дон Жуан свой слабый голос. Услышал
      - и ужаснулся. Понимая уже, что случилось непоправимое, он рывком поднял край простыни, которой был прикрыт, и легкая ткань выскользнула из его внезапно ослабевших пальцев.
      Там, в каптерке, он впопыхах напялил женское тело! Молодое. Красивое. И все-таки женское.
      - Кто вы такая? Как вас зовут?
      Но дон Жуан уже взял себя в руки.
      - Жанна, - глухо сказал он. - Жанна… - и чуть было не добавил «Тенорьо».
      - Гермоген, - выговорил он наконец, вспомнив наиболее заковыристое ругательство Фрола. - Жанна Гермоген.
 

 
      В восьмом круге амнистированных построили под обрывом и после поверки передали новому конвоиру - черному крылатому бесу по кличке Тормошило, созданию мрачному и настроенному откровенно садистски.
      - Кто отстанет или с ноги собьется, - сразу же предупредил он, - буду кунать на пятом мосту! Шагом… арш!
      Колонна голых чумазых душ двинулась вдоль скальной стены. Бушлатики на амнистированных сгорели еще на марше через город Дит, где из каменных гробниц с воем рвалось прозрачное высокотемпературное пламя.
      Мрачный Тормошило подождал, когда колонна пройдет мимо полностью, затем с треском развернул нетопырьи крылья и, перехватив поудобнее черный от смолы багор, прянул ввысь.
      Фрол Скобеев шел, не сбиваясь с ноги, правильно держа дистанцию и все более утверждаясь в мысли, что второй круг, в котором он отмотал без малого пятерик, - далеко не самое жуткое место в преисподней. А навстречу этапу уже лезли из мрака глыбастые чугунные скалы Злых Щелей.
      Додумались начальнички: православных - в Чистилище! Что хотят - то творят…
      - Эх, Ваня… - тихонько вздохнул Фрол.
      - Разговорчики! - немедленно проскрежетало над головой, и шорох перепончатых крыльев унесся к хвосту колонны.
 
      Вскоре они достигли обещанного пятого моста. Внизу побулькивала черно-зеркальная смола, из которой то здесь то там всплывал взяточник и тут же опрометью уходил на дно, страшась угодить под багор какого-нибудь беса-загребалы. Тянуло жаром.
      - Стой! - взвизгнуло сверху. Колонна стала.
      - Ты что же, нарочно надо мной издеваешься? - истерически вопил Тормошило. - Ты уже который раз споткнулся, гад?
      Затрещали крылья, мелькнул острый крюк багра, и сосед Фрола, подхваченный под плечо, взмыл из строя. Трепеща перепонками, Тормошило завис над черно-зеркальной гладью и дважды макнул провинившегося в смолу.
      - В строй!
      Черная, как негр, душа, подвывая от боли, вскарабкалась на мост и заняла свое место.
      - Продолжать движение! - с ненавистью скомандовал Тормошило и спланировал на основание одной из опор, где, свесив копыта, сидел еще один бес-загребала по кличке Собачий Зуд.
      - Зря ты… - равнодушно заметил он опустившемуся рядом Тормошиле. - Амнистированных все-таки в смолу кунать не положено. Смотри, нагорит…
      - С ними иначе нельзя, - отвечал ему нервный Тормошило. - Им поблажку дай - роги отвернут в два счета… А что, Хвостач здесь?
      - В город полетел, - отозвался Собачий Зуд, притапливая багром высунувшуюся из смолы грешную голову. - Насчет дегтя…
      Тормошило насупился.
      - Скурвился Хвостач, - мрачно сообщил он. - Как тогда начальником поставили - так и скурвился…
      Собачий Зуд притопил еще одного грешника и с любопытством поглядел на товарища.
      - А что у вас с ним вышло-то?
      - Да не с ним! - с досадой сказал Тормошило. - Третьего дня дежурю в реанимации… Ну из-за этого… Да ты его знаешь! Там взяток одних… Все никак помереть не может!
      - Ну-ну!
      - Ну вот, стою, жду, багорик наготове… И вдруг - фрр! - влетают…
      - Кто?
      - Да эти… пернатые… с Чистилища! Один зеленый, с первого уступа, а второй, не знаю, с седьмого, что ли?.. Блестящий такой, надраенный… О, говорят, а ты что тут делаешь? - Как что, говорю, грешника жду. - Ты что, говорят, угорел? Грешника от праведника отличить не можешь? - Это где вам тут праведник, спрашиваю, это он, что ли, праведник? Вы на душу его посмотрите: копоти клок - и то чище!.. А они, представляешь, в рыло мне смеются: ладно, говорят, отмоем… А? Ничего себе?
      - Д-да… - Собачий Зуд покрутил головой.
      - Ну я разозлился, врезал одному багром промеж крыл… Короче, я - на них телегу, а они - на меня…
      Собачий Зуд слушал, сочувственно причмокивая и не замечая даже, что во вверенном ему квадрате из смолы торчат уже голов десять с приоткрытыми от любопытства ртами.
      - Ну а душа-то кому пошла?
      - Да никому пока… - расстроенно отозвался Тормошило. - Опять откачали… Может, ему мученик какой родственником приходится, откуда я знаю!.. Нет, но ты понял, что творят? Начальнички…
      - А Хвостач, значит, связываться не захотел?
      Тормошило открыл было рот, но тут сверху послышался треск крыльев и звонкий поцелуй пары копыт о каменное покрытие моста. Головы грешников мгновенно спрятались в смолу.
      - О! - Скривившись, Тормошило кивнул рогом. - Легок на помине. Сейчас начнет орать, почему колонна без присмотра…
      Над гранитной кромкой показалось ликующее рыло Хвостача.
      - Эй, загребалы! - позвал он. - Посмеяться хотите?
      - Ну? - осторожно молвил Собачий Зуд.
      - У Харона ладью угнали! - распялив в восторге клыкастую пасть, сообщил Хвостач. - Ох и начнется сейчас!.. - Ударил крыльями и понесся ласточкой к следующей опоре.
      Загребалы ошарашенно переглянулись. Первым опомнился Собачий Зуд.
      - Бардак… - безнадежно изронил он и притопил со вздохом очередного не в меру любопытного взяточника.
 

 
      Грязный отвратительный буксир, впряженный в допотопную ржавую баржу, стоя, можно сказать, на месте, с тупым упорством рыл зеленоватую волжскую воду. Злобился и ворчал бурун. На баке над распростертым телом товарища стояли и беседовали два матроса. Один - коренастый, насупленный, весь поросший густым проволочным волосом. Другой - румяный красавец с придурковатым, навсегда осклабившимся лицом.
      - Ишь! - злобно цедил коренастый, с завистью глядя на привольно раскинувшеся тело. - Залил зенки с утра - и хоть бы хны ему!
      - Да тебе-то что?
      - Мне - ничего. А тому, кто на его место придет, думаешь, сладко будет с циррозом печени? Надо ж немного и о других думать!
      - Мнится: ангельские речи слышу, - глумливо заметил румяный. - А сам-то что ж ревизоршу багром закогтил? Всех ведь, считай, подставил!
      Коренастый насупился, закряхтел.
      - Не устоял, - сокрушенно, со вздохом признался он. - Да и домой что-то потянуло…
      Капитан (громила с длинным равнодушным лицом), возложив татуированную длань на штурвал, нехотя доцеживал сигарету. Гладкие волны, как в обмороке, отваливались от мерзкого судна.
      Ничто, казалось, не предвещало грозы, когда из безоблачного неба пала с шелестом разящая черная молния. Ударом ветра развернуло линялый флаг и сохнущее на снастях белье. Матросы остолбенели. На палубе, распялив кожистые крылья и злорадно скаля клыки, стояло адское создание с шерстистым уродливым ликом.
      - Отцепляй, в превыспреннюю, баржу! - гаркнуло оно капитану, ударив в настил черным от смолы багром.
      Спящий на баке матрос приподнял всклокоченную голову, поглядел заплывшим глазом - и снова заснул. То ли крылатый бес был ему уже знаком по белой горячке, то ли матросик принял его спросонья за кого-нибудь из команды.
      На обветренных скулах капитана обозначились желваки. Двумя пальцами он изъял изо рта окурок и, выщелкнув его за борт, процедил:
      - Борода, штурвал прими…
      И, не сводя с адского творения неприязненных глаз, спустился по железной лесенке на палубу. Безбоязненно приблизился почти вплотную.
      - Что за дела, Хвостач? - угрожающе выговорил он, подавая звук несколько в нос. - Там ты меня доставал, здесь достаешь… Что за дела?
      - Баржу отцепляй, - ласково повторил гость из бездны.
      Сняв с красного щита по противопожарной принадлежности, подошли оба матроса. Борода (кстати, не то чтобы гладко выбритый, но уж во всяком случае не бородатый) с нездоровым любопытством следил за ними из-за штурвала.
      - А ты мне здесь кто? Начальник? - не менее ласково осведомился капитан. - Баржу ему отцепляй! Да в этой барже одних бушлатов на весь второй круг! Сдам только Харону и каптенармусу. Под расписку.
      - Да не отсвечивай ты, Хвостач! - хмурясь, проворчал коренастый. - Вон с берега уже пялятся! За рубку зайди.
      Вчетвером они отошли за рубку.
      - Ну в чем дело?
      - Побег, - сказал Хвостач. - У Харона кто-то ладью угнал. В общем так: руби концы - и полным ходом на Баклужино. Может, он еще из протоки не выплыл…
      - Так кто бежал-то?
      - А я знаю! Если бы Харон сразу спохватился! А то гонял два дня веслом какую-то душу по берегу - делать ему больше нечего!..
      Кто-то присвистнул.
      - Два дня? Так это ладью уже наверняка в Волгу вынесло…
      - Значит, всю Волгу обшарь, но найди!
      - А сам-то чего ж? - осклабившись сильней обычного, осведомился румяный. - На крыльях-то чать сподручней…
      - Посоветуй мне, посоветуй! - огрызнулся Хвостач. - Придумал: на крыльях! Средь бела дня!
      - А что ж на палубе стоял, светился, раз такой осторожный?
      - Ну хватит! Поговорили! Отцепляйте баржу!
      - Да пошел ты!.. - лениво сказал капитан. - Вот вернемся в Злые Щели
      - там и покомандуешь.
      - А что ж ты думаешь? - злобно сказал Хвостач, прожигая его взглядом.
      - И покомандую. Попомни, Забияка: ты у меня в Злых Щелях из обходов вылезать не будешь!
      Прянул в воздух и стремительным шуршащим зигзагом ушел в зенит. Черной молнии подобный. Плеснуло сохнущее на снастях белье.
      - Настучит… - со вздохом обронил Борода.
      Запрокинув равнодушное лицо, капитан смотрел в небо. Смотрел, не щурясь. Зрачки - с иголочное острие.
      - Начальнички, - проворчал он наконец и, сплюнув за борт, снова полез в рубку. - Один одно командует, другой - другое… Не знаешь уже, кого слушать.
      - Это точно, - отозвался румяный матрос, вешая топорик на пожарный щит.
      Борода, уступивший штурвал капитану, заржал.
      - Сижу это я раз в одном бесноватом, - начал он, спускаясь по лесенке на палубу, - и приходят эти… заклинатели. Штук семь. «Именем, - говорят,
      - того Иисуса, Которого Павел проповедует, приказываем тебе выйти из этого человека». А я им и говорю: «Иисуса знаю, Павла знаю, а вы кто такие?» Как дал им, как дал! Они от меня два квартала нагишом драли!
      - И что тебе потом было?
      - А ничего не было. Похвалили даже. - Борода ощерился и махнул рукой.
      - Так что, может, и сейчас прокатит…
      Не прокатило.
 
      И получаса не прошло, как с ясного неба на палубу метнулись, шурша, уже две молнии - одна черная, другая - ослепительно зеленая.
      Ангел в изумрудных одеждах с ужасным от гнева лицом шагнул к попятившимся матросам. Огненный меч в его деснице сиял, как язык ацетиленовой горелки.
      - Пр-роклятый род! - возгласил он громоподобно. - Во что еще бить вас за гордыню вашу? Уже и грешники бегут из преисподней! Уже и собственным начальникам отказываетесь повиноваться!.. - Он передохнул и приказал сухо и коротко: - Баржу отцепить. Полным ходом в протоку.
      - Я им говорю, мол, так и так, побег, мол… - робким баском объяснял из-за крыла Хвостач.
      - Так бушлаты же… - начал было оправдываться капитан. - Люди свечки ставили, панихиды заказывали…
      - Бушлаты?! - С пылающим от гнева лицом ангел в зеленых одеждах стремительно прошествовал на корму и одним ударом огненного меча перерубил трос.
 

 
      - Прошу вас, владыко, садитесь…
      Архиерей сел. С торжественностью несколько неуместной (дело происходило в кабинете начальника милиции) он воздел пухлые руки и, сняв клобук, бережно поместил его на край стола. Остался в черной шапочке.
      Генерал хмурился и в глаза не глядел. В негустую и рыжеватую его шевелюру с флангов врубались две глубокие залысины, норовя повторить знаменитый маневр Ганнибала.
      - Про баржу слышали? - отрывисто спросил он наконец.
      С несчастным видом владыка развел мягкие ладони.
      - Обрубили трос, - сдавленно сообщил генерал. - Баржу снесло на косу. А местные жители, не будь дураки, вскрыли пломбы и принялись расхищать бушлаты. Если прокуратура (а она уже занимается этим делом) копнет достаточно глубоко, то с полковником Непалимым придется расстаться… Как прикажете дальше работать, владыко? С кем работать прикажете?
      - Сказано: аще и страждете правды ради… - начал было архиерей.
      - Правды ради? - Генерал желчно усмехнулся. - Утром Склизский прибегал - каяться. Бушлаты-то отгружал именно он… И если бы только правды ради!
      Архиерей ошеломленно схватился за наперсный крест.
      - Вы хотите сказать?..
      - Вот именно. - Голос генерала был исполнен горечи. - Под прикрытием богоугодного дела гнал ценности на ту сторону. Вместе с бушлатами. Отсылал на хранение каптенармусу, с которым, как сам признался, связан уже давно…
      - Господи помилуй! - В страхе архиерей осенил себя крестным знамением. - Вот уж воистину: яко несть праведен никтоже…
      - Праведен! - сказал генерал. - Покажите мне одного праведника, который бы мог разом списать столько бушлатов! Вы же знаете, что в прокуратуре сплошь сидят наши с вами противники, и если всплывет хоть одна зашитая в бушлаты ценность, нам останется уповать лишь на вмешательство Петра Петровича. Склизский - ладно, а вот Непалимого жалко…
      Генерал вздохнул.
      - А на будущее, владыко… - сказал он, потирая левую залысину. - Простите великодушно, но что-то с вашими речниками надо делать. Так дальше нельзя. Взять хотя бы тот случай с ревизоршей… Уму непостижимо: багром! Женщину! Интеллигентную! Пожилую!.. А у нее, между прочим, национальность! Сначала демократы здание пикетировали, потом патриоты с плакатом! «Одолжи багор, матросик!» Ну вот как его теперь отмазывать прикажете?
      - Так ведь контингент-то какой!.. - беспомощно проговорил архиерей. - Одно слово: бесы. Да и ревизорша, между нами, взяточница. А у него, как на грех, багор был в руках. По привычке зацепил, без умысла…
      - Послушайте, владыко, - взмолился генерал. - Ну присоветуйте вы там, я не знаю, чтобы хоть меняли этих речников время от времени…
      - Так ведь и так меняют! Меняют что ни рейс!
      - Простите?.. - Помаргивая рыжеватыми ресницами, генерал непонимающе смотрел на служителя культа. - Как же меняют, если люди одни и те же?
      - Люди - да. А бесы в них - каждый раз новые. Я же и говорю: контингент такой… Что у вас, что у нас… Но вот с баржей - здесь их вины, поверьте, нет. Приказали трос обрубить - они и обрубили.
      - Приказали? - пораженно переспросил генерал. - Зачем?
      Перед тем, как ответить, архиерей боязливо оглянулся на дверь кабинета. Дверь была плотно прикрыта.
      - Великий грешник бежал из обители скорби, - тихо и страшно выговорил он.
      Генерал откинулся на спинку стула. Рыжеватая бровь изумленно взмыла.
      - Как?.. ОТТУДА?
      Архиерей скорбно кивнул, и в этот миг грянул телефон. Генерал уставился на аппарат, словно видел подобное устройство впервые. Затем снял трубку.
      - Слушаю, - отрывисто известил он. - Сволокли с косы?.. Что?! - Лицо его внезапно осунулось. - Когда?.. Час назад?.. - На глубоких генеральских залысинах проступила испарина. - Срочно выясни, где в этот момент находились речники… Ну а какие же еще? Конечно, наши!
      Он бросил трубку. Владыка смотрел на генерала, широко раскрыв глаза.
      - Час назад теплоход «Богдан Сабинин» таранил баржу с бушлатами, - несколько севшим голосом сообщил тот. - Оба судна затонули.
      - Свят-свят-свят! - только и смог выговорить архиерей.
 

 
      То ли здесь, во сне, то ли там, наяву, кто-то тихо и нежно произнес его имя. Вздрогнув, дон Жуан открыл глаза - и сразу попал в липкую душную черноту четвертого круга. Сердце прянуло испуганно… Но нет, это был не Ад - в Аду никто никогда не спит. Это был всего лишь подвал - точное подобие Стигийских топей близ раскаленных стен адского города Дит. Справа из темноты давили влажным теплом невидимые ржавые трубы. В углу, наполняя тесное подземелье удушливым паром, бил слабый родник кипятка.
      Шел третий день бегства с борта теплохода «Богдан Сабинин». Что-то подсказывало дону Жуану, что судно, принявшее на борт ладью Харона, недолго продержится на плаву.
      В итоге - подвал. А тихий нежный оклик ему приснился, не иначе… Дон Жуан со вздохом опустился на ветхое влажное ложе из пакли и тряпья, но тут голос возник снова:
      На заре морозной Под шестой березой, За углом у церкви Ждите, Дон-Жуан…
      Он не сразу понял, что это стихи. Резко приподнялся на локте и вдруг плотно, страшно - как будто не себе, а кому-то другому - зажал рот ладонью. А голос продолжал:
      Но, увы, клянусь вам Женихом и жизнью…
      Она - улыбалась. Даже не видя ее лица, он знал, что, произнося это, она улыбается - нежно и беспомощно. Неслышно, как во сне, он поднялся с пола и двинулся к лестнице, ведущей из подвала в подъезд.
      Застенок подъезда был освещен мохнатой от пыли скляницей. Без лязга приоткрыв дверь из сваренных накрест железных прутьев, дон Жуан шагнул наружу.
      На каменной коробке подъемной клети теснились глубоко вырубленные непристойности и выражения, дону Жуану вовсе не знакомые. Богохульства, надо полагать… В подвале журчал и шипел кипяток, откуда-то сверху сквозь перекрытия приглушенно гремела дикарская музыка, а девичий голос на промежуточной площадке все ронял и ронял тихие, пронзающие душу слова:
      Так вот и жила бы, Да боюсь - состарюсь, Да и вам, красавец, Край мой ни к чему…
      Он решился и выглянул. Короткая лестница с обкусанными ступенями упиралась в обширную нишу высотой чуть больше человеческого роста. Скляница там была разбита, и ниша тонула в полумраке. Задняя стена ее представляла собой ряд квадратных и как бы слившихся воедино окон с треснувшими, а то и вовсе вылетевшими стеклами.
      Девушка сидела на низком подоконнике. Зеленоватый свет фонаря, проникавший с улицы, гладил ее чуть запрокинутое лицо, показавшееся дону Жуану невероятно красивым.
      Ах, в дохе медвежьей И узнать вас трудно, - Если бы не губы Ваши, Дон-Жуан…
      Голос смолк. И тут на подоконнике шевельнулась еще одна тень, которой дон Жуан поначалу просто не заметил.
      - Не, Аньк, я над тобой прикалываюсь, - проскрипел ленивый юношеский басок. - Донжуан-донжуан!.. Читаешь всякую…
      Фраза осталась незаконченной. Низкий и страстный женский голос перебил говорящего.
      - Еще! - то ли потребовал, то ли взмолился он.
      Парочка, расположившаяся на подоконнике, вздрогнула и уставилась вниз. Там, на первой ступеньке, прислонясь к стене пролета, ведущего в подвал, маячил женский силуэт. На молодых людей были устремлены исполненные мрачной красоты пылающие темные глаза. Парочка переглянулась озадаченно.
      - Ну я тащусь! - скрипнул наконец басок, и его обладатель, всматриваясь, подался чуть вперед - из тени в полусвет. Дона Жуана передернуло от омерзения. Молодой человек был мордаст, глазенки имел наглые и нетрезвые, что же до прически, то раньше так стригли одних только каторжан и умалишенных: затылок и виски оголены, зато на макушке стоит дыбом некое мочало.
      - Тебе тут что, тетенька, концерт по заявкам, да? - издевательски осведомился он, и рука дона Жуана дернулась в поисках эфеса. Четыреста лет не совершала она этого жеста… Однако взамен рукоятки пальцы обнаружили упругое женское бедро. Его собственное.
      Столь жуткого мгновения ему еще переживать не приходилось.
      - Простите… - пробормотал он, опуская глаза. - Простите ради Бога…
      Он повернулся и побрел: нет, не в подвал - на улицу, прочь, как можно дальше от этого подъезда, от этого дома…
      - Э, так ты из бомжей? - в радостном изумлении скрипнул басок. - Да ты хоть знаешь, сучка, в чей подъезд зашла? Стишков ей! Давай-давай вали отсюда, пока в ментовку не сдали!
      Дон Жуан был настолько убит, что безропотно снес бы любое оскорбление. Слово «сучка» тоже не слишком его уязвило - во втором круге за четыреста лет он еще и не такого наслушался. Но то, что грязное слово было произнесено в присутствии девушки, только что читавшей стихи о нем… Он стремительно повернулся на пятке и легко взбежал по лестнице.
      Пощечина треснула, как выстрел.
 

 
      Пощечина треснула, как выстрел, и мордастого отбросило к мусоропроводу. Секунду он очумело смотрел на взбесившуюся красавицу бродяжку, затем лицо его исказилось злобой, и, изрыгнув матерное ругательство, юный кабальеро кинулся на обидчицу, занося крепкий увесистый кулак.
      Дона Жуана не удивило и не смутило, что на женщину (хотя бы и после пощечины!) поднимают руку, поскольку в гневе он начисто забыл, в чьем теле находится. Грациозным движением пропустив нападающего мимо, он проводил его еще одной затрещиной, от которой тот вкололся в выщербленную стену напротив.