Все, что требовалось от новичка, - это слегка подтолкнуть уголок. Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож необрезанной кромкой. Вместо этого он что было силы уперся в плиту ключом и погнал ее с перепугу куда-то в сторону Астрахани.
      На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед курилкой тогда никого не было.
      Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка - бригадир, я - первый резчик.
      - Цел?
      Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги, на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали.
      А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое-нибудь происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки.
      - Люська! - в восторге вопил подкрановый. - Ехай сюда! Гля, что эти чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили!
      Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая Люська и тоже залилась смехом.
      Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и что-то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнет.
      С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролик и тут только обратили внимание, что новичок все еще стоит и трясется.
      Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за газировкой.
      - Минька, - обреченно сказал Валера, глядя ему вслед. - А ведь он нас с тобой посадит. Он или искалечит кого-нибудь, или сам искалечится.
      - С высшим образованием, наверно… - сочувственно пробасил Вася-штангист. - Недоделанный какой-то…
      - Брось! - сказал Валера. - Высшее образование! Двух слов связать не можете..
      Впятером мы добили по-быстрому последние листы пакета и, отсадив металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке.
      - Опять забыл! - встрепенулся Сталевар. - Как его зовут?
      - Да Гриша его зовут, Гриша!..
      - Гриша… - Сталевар покивал. - Григорий, значит… Так, может, нам Григория перебросить на шестой пресс, а? У них вроде тоже человека нет…
      - Не возьмут, - вконец расстроившись, сказал бригадир. - Аркашка уже всему цеху раззвонил. И Люська видела…
      Старый Петр сидел прямой, как гвоздь, и недовольно жевал губами. Сейчас что-нибудь мудрое скажет…
      - Вы это не то… - строго сказал он. - Не так вы… Его учить надо. Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже…
      В конце пролета показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень, видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза темные, чуть раскосые, нос орлиный. Налитый всклень чайник несет бережно, с чувством высокой ответственности.
      - А как его фамилия? - спросил я Валерку.
      Тот вздохнул.
      - Прахов… Гриша Прахов.
      - Тю-тельки-матютельки! - сказал Сталевар. - А я думал, он нерусский…
      Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьей и, опасливо глядя на бригадира, отдал ему чайник.
      - Ты, мил человек, - сухо проговорил Старый Петр, - физическим трудом-то хоть занимался когда?
      Темные глаза испуганно метнулись вправо, влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.
      - Физическим?.. Не занимался…
      - Я вот и смотрю… - проворчал Старый Петр и умолк до конца смены.
      - Гриш, - дружелюбно прогудел Вася-штангист. - А ты какой институт кончал?
      - Институт?.. Аттестат… Десять классов…
      Сталевар уставил на него круглые желтые глаза и озадаченно поскреб за ухом.
      - Учиться - не учился, работать - не работал… А что же ты тогда делал?
      И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать - сломя голову, не разбирая дороги…
      Но тут загудело, задрожало - и над нашей курилкой проехал мостовой кран.
      - Эй! - пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам.
      Валерка встал.
      - За нержавейкой поехала, - озабоченно сказал он. - Пошли, Григорий, металл привезем…
      Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и, опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх.
      - Или нет, - поспешно добавил он. - Ты лучше здесь посиди отдохни… Вася, пойдем - поможешь.
      Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не обратил. Он глядел в конец пролета, куда уехала Люська. Потом повернулся к нам, и видно было; что крановщица наша чем-то его потрясла.
      - Кто это? - отрывисто спросил он.
      - Крановщица, - сказал я.
      - А это?.. - Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам.
      - Нержавейка, - сказал я.
      - А почему…
      - А потому что из нее зубы делают.
      - А-а… - с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец пролета, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана.
      Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между двумя рядами шкафчиков я снова увидел Прахова. Оказалось - соседи. Вот так - мой шкафчик, а так - его.
      - Ну и как тебе, Гриша, у нас?
      И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как-то странно посмотрел на меня и тихо проговорил:
      - Какие вы все разные…
      И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к черту с такими ответами!..
      Да и торопился я тогда - хотел еще забежать в универмаг к Ирине, договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но взглянул на Гришу Прахова - и остановился.
      Гриша Прахов надевал просторную, застиранную почти до потери цвета… Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесемками. На самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп Кажется, больничный.
      Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава жевала. Они были коротки и все норовили упасть, пока Гриша не перетянул их по талии веревочкой, сразу став неестественно широкобедрым.
      Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей. Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам единственную пуговицу.
      Снова полез в шкафчик и достал оттуда… Ну, скажем, обувь. Оба каблука были стоптаны, как срезаны, причем наискосок - от внутренней стороны стопы к внешней.
      Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут только заметил, что я на него смотрю.
      - Так я пойду? - встревоженно спросил он.
      Я кивнул.
      Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в узком проходе и, нетвердо ступая, направился к выходу между двумя рядами шкафчиков.
      Опомнясь, я поспешил за ним. Пересменка кончилась, но в раздевалке уже никого не было. Только у входа в душевую стоял Сталевар с полотенцем через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов.
 

      Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на ней - импортная, джинсы - в медных блямбах, на скулах - чахоточный румянец по последней моде. Не иначе жениха поджидает.
      - Ты что же это передовиков обхохатываешь? - грозно сказал я. - Смотри! Еще раз услышу - премии лишу.
      Люська запрокинула голову и рассмеялась.
      - Ой! Передовики! Раз в жизни вымпел взяли!..
      Выпрямить ей нос - цены бы девке не было. А уж если еще и норов укоротить…
      - И новичка от работ отвлекаешь! - добавил я сурово. - Он и так ничего не соображает, а тут еще ты со своим краном…
      Вместо ответа Люська изумленно округлила глаза. Это мне очень напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся.
      Вдоль бесконечно длинной Доски почета, рассеянно посматривая на портреты передовиков, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов. С ума сошел! Через первую проходную - в таком виде!
      - Ой!.. - потрясенно выдохнула Люська. - Что это на нем?
      - Тихо ты! - цыкнул я. - Не мешай…
      Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился равнодушно и не узнал. Да и не мудрено. Я сам себя на этой фотографии узнать не мог.
      Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к стенду лицом.
      - Все, - сказал я. - Готов. По-моему, тебя, Люсенька, увольнять пора.
      Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует, когда над ухом раздался знакомый ленивый голос:
      - Это кто ж тут у меня девушку отбивает?
      Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные очки в пол-лица. Валька Бехтерь с Нижнего поселка. Ну-ну… Люське, конечно, видней.
      - Отчего же не отбить? - говорю. - День-то какой!
      Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко.
      - Да, - говорит. - Ничего денек. Солнечный…
      Что-то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем отношения, Люська быстренько подхватила его под руку.
      - Ну ладно, Миньк! Привет!
      - Привет-привет, - говорю. - До встречи, Люсенька.
      Бехтерь при этих моих словах, естественно, дернулся, но она уже буксировала его в сторону троллейбусного кольца… Правильно он делает, что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза трусливые…
      Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почета было пусто. Уковылял уже…
      Весна, помню, стояла какая-то ненормально ранняя - середина апреля, а тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер. Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зеленый пух кирпичная заводская стена… А сейчас из-за поворота покажется моя скамейка. Краски на ней - уже, наверное, слоев семь, а надпись все читается: «НАТАША». Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я - когда в армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели… Там еще дальше было «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», но теперь уже все состругано. Это когда я из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад вышла замуж…
      Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке опустив голову сидит какая-то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон ее плаща был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы…
      На скамейке сидела Наташка.
      Не дожидаясь, пока она повернет голову в мою сторону, я перескочил через черные нестриженные кусты и беглым шагом пересек газон у нее за спиной.
      Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача - и не было бы всей этой истории. Или была бы, но не со мной. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл.
      …Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привез!
      Вот тут-то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, он брел по соседней дорожке.
      - Гриша!
      Он оглянулся с испуганно-вежливой улыбкой.
      - А ну-ка иди сюда!
      Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта.
      - Иди-иди, не провалишься, - зловеще подбодрил я его.
      Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным черно-ржавым пластом прошлогодней листвы.
      - Ну! - уже раздраженно сказал я.
      Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.
      - Ты куда?
      Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.
      - Ты что, ненормальный? Перейди по газону!
      Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу - испарина, дыхание - как у щенка, глаза косят то вправо, то влево.
      - Ты чего?
      - Так ведь запрещено же, - преступным шепотом ответил мне Гриша Прахов.
      Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю:
      - Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпье такое!..
      И равномерно его при этом встряхиваю - для убедительности. На слове «тряпье» не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел черный больничный штамп.
      - Как из мусорки вылез! - прошипел я.
      Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы.
      - Приезжий, что ли?
      - Приезжий…
      - У тебя здесь родственники?
      - У меня нет родственников…
      - Подкидыш, что ли?
      Гриша посмотрел на меня с опаской.
      - Пожалуй… - осторожно согласился он.
      И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:
      - Минька, а ты… Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого-нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале,
      - что ему тогда будет?
      - А кто ночует на вокзале?
      Гриша замялся.
      - Это неважно. Ну, скажем… я.
      - А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?
      - Н-ну… Так вышло…
      - Как вышло? - заорал я. - Что значит - вышло? Ты приезжий! Тебе положено общежитие! Положено, понимаешь?
      - Я понимаю… Но мне сказали…
      - Кто сказал? А ну пойдем, покажешь, кто там тебе что сказал!
      Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей этим конторским! За все сразу!
      - Тебя кто на работу принимал? Смирный такой, головенка маленькая - этот? Ну, я с ним потолкую! А, ч-черт!
      Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать.
      - Куда ж мы с тобой идем! - рявкнул я на него. - Сегодня ж суббота!.. У, шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили - с этим, из отдела кадров!..
      - Он предупредил меня, что с общежитием трудно, - проговорил вконец запуганный Гриша. - И спросил, не могу ли я временно обойтись без общежития…
      - Ну! А ты?
      - Я сказал, что могу, - уныло признался Гриша Прахов.
      По соседней аллее прошла группа наших ребят со спортивными сумками. Пловцы. Поравнявшись с нами, засмеялись.
      - Кого поймал, Минька?
      - Минька, а повязка твоя где?
      - Гуляйте-гуляйте, - сердито сказал я. - Погода хорошая…
 

      На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы с Гришей в кафе «Витязь».
      Переделали подвальчик - не узнать. С потолка на цепях свешивается что-то вроде средневековых светильников из жести, а на торцовой стене богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем - аж розовое пламя из трех пастей в косы заплетается.
      Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ тесемочным бантиком, а сам пошел к стойке.
      - Миньк! - шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. - Кого это ты привел?
      - А это наш новый резчик, - небрежно сказал я. - Нравится?
      - Ну и резчики у вас! - Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. - Как бы он чего с собой не пронес…
      Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику.
      - Это… алкоголь? - встревожась, спросил Гриша.
      - Ага, - сказал я. - Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный.
      И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью. Гриша принял его с обреченным видом.
      - Ого, да ты, я смотрю, тоже левша?
      Гриша растерянно уставился на свою левую руку.
      - Я нечаянно, - сообщил он и поспешно переложил стакан в правую.
      Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел, старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям.
      Все это мне очень не понравилось.
      - А ну-ка, давай честно, Гриша, - сказал я. - Пьешь много?
      - Спиртных напитков?
      - Да, спиртных.
      - Вот… в первый раз… - сказал он и зачем-то предъявил мне пустой стакан. - И на вокзале еще… Только я тогда отказался…
      Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на цепные светильники эти…
      - Правильно я сделал, что приехал сюда, - сообщил он вдруг…
      По лицу его бродила смутная блаженная улыбка.
      - И чего я боялся? - со смехом сказал он чуть погодя.
      - Боялся? - не понял я. - Кого?
      - Вас, - все с той же странной улыбкой ответил Гриша.
      Заподозрив неладное, я быстро заглянул иуд стол. Бутылки под столом не было.
      - Почему ты ведешь меня к себе? - вырвалось вдруг у него.
      - А тебе что, на вокзале понравилось?
      Гриша опечалился и повесил голову. Видно было, что к своим черным блестящим волосам он после душа не прикасался.
      - Нет, - сказал он. - На вокзале мне не понравилось…
      Он вдруг принялся мотать головой и мотал ею довольно долго. Потом поднял на меня глаза, и я оторопел. Гриша Прахов плакал.
      - Минька!.. - сказал он. - Я особо опасный преступник…
      Я чуть не пролил коктейль себе на брюки.
      - Что?
      - Особо опасный преступник… - повторил Гриша.
      Я оглянулся. Нет, слава богу, никто вроде не услышал.
      - Погоди-погоди… - У меня даже голос сел. - То есть как - особо опасный? Ты что же… сбежал откуда?
      - Сбежал… - подтвердил Гриша, утираясь своим антисанитарным рукавом.
      Я посмотрел на его пиджак, на тесемочный бантик под горлом и вдруг понял, что Гриша не притворяется.
      - А паспорт? Как же тебя на работу приняли без паспорта? Или он у тебя… поддельный?
      - Паспорт у меня настоящий, - с болью в голосе сказал Гриша. - Только он не мой. Я его украл.
      Нервы мои не выдержали, и, выхватив из коктейля соломинку, я залпом осушил свой стакан.
      - А ну вставай! - приказал я. - Вставай, пошли отсюда!
      И, испепеляемые взглядом Тамары, мы покинули помещение. Завел я Гришу в какой-то двор, посадил на скамеечку.
      - А теперь рассказывай, - говорю. - Все рассказывай. Что ты там натворил?
      Плакать Гриша перестал, но, видно, истерика в «Витязе» отняла у него последние силы. Он сидел передо мной на скамеечке, опустив плечи, и горестно поклевывал своим орлиным носом.
      - Закон нарушил… - вяло отозвался он.
      - «Свистка не слушала, закон нарушила…» - процедил я. - Ну а какой именно закон?
      - Закон? - бессмысленно повторил Гриша. - Закон…
      - Да, закон!
      - Это очень страшный закон… - сообщил Гриша.
      - Как дам сейчас в торец! - еле сдерживаясь, пообещал я. - Мигом в себя придешь!
      Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал нетвердо.
      - Закон о нераспространении личности… - торжественно, даже с какой-то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову на грудь.
      Некоторое время я моргал. Закон - понимаю. О нераспространении - понимаю. Личности - тоже вполне понятно. А вот все вместе…
      - Пойдешь завтра в милицию, - сказал я, - и все там расскажешь, ясно?
      Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего захода.
      - Причем тут милиция? - спросил он.
      - Ну если ты закон нарушил!
      - Не нарушил я ваших законов! - в отчаянии сказал Гриша. - Свои - нарушал. Ваши - нет.
      У меня чуть сердце не остановилось.
      - Какие свои? Гриша!.. Да ты… откуда вообще?
      - Из другого мира я, Минька, - признался наконец Гриша Прахов.
      Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на скамеечку.
      - Из-за рубежа? - как-то по-бабьи привизгнув, спросил я.
      - Дальше…
      Я потряс головой и все равно ничего не понял.
      - Как дальше?
      - Дальше, чем из-за рубежа… - еле ворочая языком, объяснил Гриша Прахов. - С другой планеты, понимаешь?..
      В калитку я его внес на горбу, как мешок с картошкой.
      Из-за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина, заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились.
      Дернул я плечом - висит Гриша, признаков жизни не подает. Прислонил его к забору, давай трясти.
      - Гриш, ты что, Гриш?..
      Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!..
      - А ну пошел отсюда! - закричал я на Мухтара. - Иди в будку! Дурак лохматый!..
      В будку Мухтар не пошел и с угрожающим ворчанием проводил нас до двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний момент Мухтар почему-то отпрыгнул и снова завыл.
      Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В комнате осеклась швейная машинка.
      - Минька, ты? - спросила мать. - А что это Мухтарка выл?
      - Да кто ж его знает! - с досадой ответил я. - Тут, мать, видишь, какое дело… Не один я.
      По дому словно сквозняк прошел: хлопнула дверца шифоньера, что-то зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде - то есть в наспех накинутой шали - возникла в прихожей. На лице - радушие, в глазах - любопытство. Думала, я Ирину привел - знакомиться.
      - А-а… - приветливо завела она и замолчала.
      Гриша сидел на табуретке, прислоненный к стеночке, и мученически улыбался, прикрыв глаза. И до того все это глупо вышло, что я не выдержал и засмеялся.
      - Вот, мать, нового квартиранта тебе нашел…
      - Ты кого в дом привел? - опомнясь, закричала она. - Ты с кем связался?
      - Да погоди ты, мать, - заторопился я. - Понимаешь, дня на два, не больше… Ну, переночевать парню негде!
      - Как негде? - Маленькая, кругленькая, она куталась в шаль, как от холода, сверкая глазами то на меня, то на Гришу. - Санитарный день, что ли, в вытрезвителе? Да что ж это за напасть такая! То кутенка подберет хромого, то алкаша!..
      - Ну-ну, мать, - примирительно сказал я. - Мухтара-то за что? Сама ведь ему лапу лечила, а теперь смотри, какой красавец кобель вымахал…
      Но на Мухтара разговор перевести не удалось.
      - Живет впрохолость, приблудных каких-то водит!.. А ну забирай своего дружка, и чтобы ноги его в доме не было!
      - Да куда ж я его поведу на ночь глядя?
      - А куда хочешь! Под каким забором нашел - под тем и положишь!
      - Да с горя он, мать! - закричал я. - Ну, несчастье у человека, понимаешь? Жена из дому выгнала!
      Что-то дрогнуло в лице матери.
      - Прямо вот так и выгнала? - с подозрением спросила она.
      - В чем был! - истово подтвердил я. - В чем квартиру ремонтировал - в том и выгнала!
      - Так надо в суд подать, на раздел, - все еще недоверчиво сказала мать.
      - И я ему то же самое говорю! А он, дурак, хочет, чтобы как мужчина - все ей оставить.
      - Вот мерзавка! - негромко, но с чувством сказала мать, приглядываясь к Грише. Выражение лица ее постепенно менялось. - И что ж вам так с женами-то не везет, а?.. И парень, видать, неплохой…
      - В нашей бригаде работает, - вставил я. - В понедельник мы с Валеркой Чернопятовым попробуем ему общежитие выбить…
      - Ох, дети-дети, куда вас дети?.. - вздохнула она и пошла в комнату, снимая на ходу с плеч непригодившуюся парадную шаль. - Ладно, постелю ему…
      Еще раз удивил меня Гриша Прахов. Под тряпьем у него оказалось чистое белье, вроде даже импортное. Лохмотья его я сразу решил выбросить и поэтому обыскал. В кармане брюк обнаружился временный пропуск на завод и двадцать три копейки, а за прорвавшейся подкладкой пиджака - в целлофановом пакете - военный билет, свидетельство о рождении, аттестат и паспорт.
      Документы я, конечно, проверил. Все вроде на месте: серия, номер, фотография - Гришкина, не перепутаешь. И в военном билете - тоже, только Гриша там помоложе и пополнее. Вот ведь чудик, а?
      На всякий случай я заглянул и в аттестат, посмотрел, на какой он планете ума набирался. «Полный курс Нижне-Добринской средней школы…» Далекая, видать, планета…
      Я снова завернул документы в целлофан и, кинув пакет на стол, сгреб в охапку тряпье на выброс.
      Вот не было у бабы хлопот…
 

      Во всяком случае, церемониться я с ним не собирался.
      Из глубокой предутренней синевы за окном только-только начали еще проступать черные ветки и зубчатый верх забора, а я уже вошел в малую комнату и включил свет.
      - Подъем! - скомандовал я в полный голос, и Гриша сел на койке. Рывком.
      Секунду он сидел напружиненный, с широко открытыми невидящими глазами, словно ждал чего-то страшного. Не дождавшись, расслабился и с легким стоном взялся за голову.
      - Трещит? - не без злорадства спросил я.
      С огромным удивлением Гриша оглядел комнату: вязаный половичок возле кровати, настенный матерчатый коврик с избушкой и оленями, две гераньки в горшочках на узком подоконнике.
      Потом он заметил лежащий на столе рядом со стопкой мелочи целлофановый пакет и беспокойно завертел головой.
      - Нет твоего тряпья, - сказал я. - Выкинул я его, понял? Наденешь вот это.
      И бросил ему на колени свой старый коричневый костюм. Ну как - старый? Новый еще костюм, хороший, просто не ношу я его.
      Гриша отшатнулся и уставился на костюм, как на кобру.
      Светало быстро, завтракали мы уже без электричества. Несмотря на мои понукания, Гриша ел, как цыпленок, стеснялся, молчал.
      - Опытом бы поделился, что ли… - буркнул я наконец. - Куда ты ее потом дел?
      - Кого? - испугался он.
      - Я тебе сейчас дам «кого»! Бутылку вчера в «Витязь» пронес?
      - Нет, - быстро сказал он.
      - Как это нет? Ты же лыка вчера не вязал, Гриша! До других планет доболтался!
      - До других планет? - в ужасе переспросил он.
      Гриша отложил вилку. На лбу его блестела испарина.
      - Но ведь ты же сам заставил меня пить этот… коктейль… - жалобно проговорил он.
      За дурака меня считает, не иначе.
      - Гриша, - сказал я. - Коктейль был безалкогольный. В «Витязе» вообще спиртного не подают.
      Гриша обмяк.
      - Но ты же сам тогда сказал: алкоголь…
      - Ага… И поэтому ты окосел?
      - Да!
      «На шестой пресс! - подумал я. - И чем скорее, тем лучше! Сегодня же подойду к Валерке, пусть что хочет, то и делает, но чтобы Гриши этого в бригаде не было!..»
      - Ладно, - бросил я. - Давай посуду вымоем и вперед. Пора…
      Переодевшись в рабочее, я вышел из бытовки и сразу был остановлен Люськой.
      - Говорят, ты новичка у себя поселил? - спросила она.
      - А кто говорит?
      - Ну кто… Аркашка, конечно.
      - Ты ему как-нибудь крюк на каску опусти - может, болтать поменьше будет, - посоветовал я и хотел идти, но Люська опять меня задержала.
      - Неужели правда? Аркашка говорит: приютил, в свое одел…
      - Ну, приютил! - раздраженно бросил я. - На груди пригрел! Тебе-то что?
      - Ничего… - Она отстранилась и с интересом оглядывала меня исподлобья. - Просто спросить хотела… Ты его из соски кормить будешь или как?
      Вот язва, а? Язвой была - язвой осталась. С детства.
      - Ну забери - у себя поселишь.
      - Дурак! - вспыхнув, сказала она. Повернулась и гордо удалилась.
      Интересно, под кого ты, Люсенька, клинья подбить решила: под меня или под Гришу? Если под меня, то предупреждаю заранее: бесполезно, я не Бехтерь, я тебя, лапушка, насквозь вижу. Тебе ведь нос чуток выпрямить - и лицо у тебя станет совершенно Наташкино. И словечки у тебя Наташкины то и дело проскакивают. И предательница ты, наверно, такая же, как она. Вообще чертовщина с этими лицами. Взять хоть Ирину из универмага - мордашку ей слегка вытянуть, и опять получается Наташка. Как сговорились.
      С такими вот интересными мыслями я подошел к прессу. Только-только принял оборудование у третьей смены, как Сталевар зычно оповестил:
      - Бугор на горизонте! Эх, а веселый-то, веселый!..
      Валерка Чернопятов коротко кивнул бригаде и, приподняв тяжелый подбородок, остановился перед Гришей.
      - Пошли, Григорий, - как бы с сожалением сказал он. - Переводят тебя от нас на шестой пресс.
      Гриша беспомощно оглянулся на меня. Я отвернулся к прессу и, нахмурясь, принялся осматривать новые, недавно поставленные ножки. Потом не выдержал и, бросив ветошку, подошел к нашим.
      - В чем дело? - спросил я Валерку.
      - Все в порядке, - заверил он, не оборачиваясь. - На резку еще одного новичка направляют. Его мы берем себе, а Гришу отдаем шестому прессу.
      - И сменный мастер знает?
      - А как же! - бодро отозвался он. - Все согласовано.
      - А со мной? - закипая помаленьку, проговорил я. - Со мной ты это согласовал?..
      С Валеркой мы не разговаривали до конца апреля. И это еще не все…
      Вечером я вспомнил наконец, что хорошо бы забежать в универмаг к Ирине - объяснить, почему исчез.
      Забежал, объяснил…
      Домой я вернулся с твердым намерением как можно быстрее обеспечить Гришу общежитием.
      Никого не обнаружив в комнатах, я сунулся в кухню и увидел там такую картину: Гриша сидел в уголке на табуретке и неумело чистил картошку, внимательно, с почтением слушая сетования матери.
      - Все с нее началось, с Наташки, - жаловалась она. - Поломала, дуреха, жизнь и ему, и себе. А у Миньки-то характер - сам знаешь какой! В ступе пестом не утолчешь! Из армии пришел - грозился: мол, в две недели себе жену найду, получше Наташки… И вот до сих пор ищет…
      Я вошел в кухню и прервал эту интересную беседу.
      - Ты картошку когда-нибудь чистил? - хмуро спросил я Гришу. - Кто так нож держит? Дай сюда…
      Показав, как надо чистить картошку, я перенес низенькую, еще отцом сколоченную скамейку к печке, сел и, открыв дверцу, закурил.
      - Ну и как там твоя Ирина? - осторожно спросила мать.
      Печь исправно глотала табачный дым черной холодной пастью. Зверская тяга у агрегата. Дядя Коля, сосед наш, делал…
      - Какая Ирина? - нехотя отозвался я. - Не знаю я никакой Ирины.
      Мать покивала, скорбно поджав губы. Ничего другого она от меня и не ждала.
      - В общем так, Гриша, - сказал я. - Насчет общежития идем завтра… А что ты на меня так смотришь? Что случилось?
      - Картошка кончилась, - виновато ответил Гриша.
      - Всю почистил? - обрадовалась мать. - Вот спасибо, Гришенька. Не сочти за труд - сходи во двор, ведро вынеси…
      Гриша с готовностью подхватил ведро с кожурой и побежал выполнять распоряжение.
      - Знаешь, Минька… - помолчав, сказала мать. - Не надо вам завтра никуда идти. Подумала я, подумала… Возьму я Гришу квартирантом. Все равно комната пустует.
      Я уронил окурок, неудачно поднял его, обжегся и, повертев в пальцах, бросил в печку. Нет, такого поворота я не ожидал.
      - Вежливый, уважительный… - задумчиво продолжала мать. Потом обулась и посмотрела на меня строго. - Дать бы тебе по затылку, - сказала она, - чтобы голову матери не морочил! Какая его жена из дому выгнала? Он и не женат вовсе. Тоже вроде тебя.
 

      Во дворе шевелили ветками бело-розовые яблони, а я сидел у окна и без удовольствия наблюдал, как Мухтар командует Гришей.
      Хитрая псина с низким горловым клокотанием вылезла из будки, и Гриша послушно остановился. Взрыкивая для острастки, Мухтар медленно обошел вокруг замершего квартиранта и лишь после этого разрешил следовать дальше. Потом, как бы усомнясь в чем-то, снова скомандовал остановиться и придирчиво обследовал Гришины ноги, словно проверяя, по форме ли тот обут. Убедившись, что с обувью (галоши на босу ногу) все в порядке, не спеша прошествовал к будке и улегся на подстилку, высоко держа кудлатую голову и строго посматривая, как Гриша с величайшим почтением перегружает содержимое ведерка в миску.
      И такую вот комедию они ломали перед моим окном каждый день, причем ужасно были друг другом довольны. Так и подмывало выйти во двор, ангелочку Грише дать по шее, а наглецу Мухтару отвесить пинка, чтобы знал свое место в природе, псина.
      Дождавшись возвращения Гриши, я зловеще спросил его:
      - А чему ты все время радуешься?
      Действительно, стоило Грише чуть отдохнуть, и лицо его немедленно украшалось тихой счастливой улыбкой. Как сейчас.
      На секунду Гриша задумался, потом поднял на меня серьезные глаза и произнес негромко:
      - Свободе.
      - Какой свободе, Гриша? Ты же за калитку не выходишь!
      - Выхожу, - быстро возразил он.
      - Если мать за хлебом пошлет, - сказал я. - Слушай, чего ты вообще хочешь?
      Гриша растерялся.
      - Вот… Мухтара покормил… - как всегда, невпопад ответил он.
      - Молодец, - сказал я. - Мухтара покормил, картошку почистил, из окошка во двор поглядел… Устроил сам себе заключение строгого режима и говоришь о какой-то свободе!
      - Я объясню, - сказал Гриша. - Можно?
      - Валяй, - хмуро разрешил я.
      Глаза б мои на него не глядели! Дома - Гриша, на работе - Гриша. И мать, главное, взяла в привычку чуть что в пример мне его ставить: и домосед он, и не грубит никогда, и что попросишь - все сделает…
      - Скажи, пожалуйста, - начал Гриша, - есть такое наказание, чтобы человека лишали возможности двигаться?
      - Нет такого наказания, - сердито сказал я. - Это только в сумасшедших домах смирительные рубашки надевают. На буйных.
      - Ну вот, - обрадовался Гриша. - Представь: человека поместили в камеру и надели на него такую рубашку. Год он лежал без движения, представляешь?
      - Не представляю, - сказал я. - У него за год все мышцы отомрут.
      - Ну пусть не год! Пусть меньше!.. А потом сняли с него рубашку. И вот он может пройти по камере, может встать, сесть, выглянуть в окно… Он свободен, понимаешь?
      - В камере? - уточнил я.
      - В камере! - подтвердил Гриша. - Ему достаточно этой свободы!..
      И такие вот разговоры - каждый день.
      Привязался однажды: можно ли найти человека, если известны паспортные данные? Я ответил: можно - через горсправку. А если не знаешь, в каком он городе живет? Ну, тут уж я задумался. Не перебирать же, в самом деле, все города по очереди - так и жизни не хватит.
      - А кого ты искать собрался, Гриша?
      - Я?.. Никого… Я - так… из любопытства…
      Да о чем говорить - одна та история с «Витязем» чего стоит!.. Рассказал Сталевару - тот вылупил на меня совиные свои глаза и радостно предположил: «Так они ж это… коктейли-то, видать, на сырой воде разводят… А Гриньке, стало быть, только кипяченую можно. Вот он и окосел…» Но шутки шутками, а Гриша-то ведь и впрямь трезвенником оказался! То есть вообще ни-ни. Ни капли…
      Хотя была однажды ложная тревога. Я сидел в кухне на своей скамеечке и курил в печку, а Гриша с матерью разговаривали в большой комнате. Что-то мне в их беседе показалось странным. Мать молчала, говорил один Гриша. Я вслушался.
      - …а жители той планеты, - печально излагал наш особо опасный преступник, - понятия об этом не имели. Вообще считалось, что это варварская, зашедшая в тупик цивилизация…
      И что самое удивительное - вязальные спицы в руках матери постукивали мерно, спокойно, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном.
      - …он знал, что на этой планете ему не выжить, а он и не хотел… Собственно, это был даже не побег, а скорее форма самоубийства…
      Я швырнул окурок в печку и направился в большую комнату. Гриша сидел напротив матери и сматывал шерсть в клубок. Глаза - ясные, голос - ровный.
      - О чем это вы тут разговариваете?
      - А это мне Гришенька фантазию рассказывает, - с добрым вздохом отвечала мать. - В книжке прочел…
      Вечером, дождавшись, когда Григорий ляжет спать, я снова подошел к матери.
      - Слушай, мать… Я, конечно, понимаю: квартирант у нас хороший, лучше не бывает… Но скажи мне честно, мать: тебя в нем ничего не беспокоит?
      Она отложила вязанье, сняла очки и долго молчала.
      - Ну, странный он, конечно… - нехотя согласилась она. - Но ведь в детдоме рос - без матери, без отца…
      - Детдом - ладно, - сказал я. - А вот насчет других планет - это он как? Часто?
      - Да пусть его… - мягко сказала она.
 

      - А что это нашего квартиранта не видать?
      Швейная машинка ответила мне длинной яростной речью, мать же ограничилась тем, что оделила меня сердитым взглядом искоса.
      - Не понял, - уже тревожась, сказал я. - Где Гриша?
      За окнами было черным-черно. Часы на серванте показывали половину двенадцатого.
      - Да не стучи ты, мать, своей машинкой! Он что, не приходил еще?
      - Почему… - сухо и не сразу ответила она. - Приходил. Потом снова ушел. Да он уж третий вечер так…
      - Третий вечер? - изумился я. - Гриша? Вот не знал…
      - Откуда ж тебе знать? - вспылила она. - Ты сам-то в последнее время дома вечерами бываешь?
      Я смущенно почесал в затылке и, прихватив сигареты, вышел из дому.
      Наш переулок, опыленный светом желтеньких безмозглых лампочек на далеко разнесенных друг от друга столбах, был весь розово-бел от цветущих деревьев. Я постоял, прислушиваясь.
      Минуты две было тихо. И вдруг где-то возле новостройки взвыли собаки. Лай начал приближаться, откочевал вправо, причем из него все явственней проступали выкрики и топот бегущих ног.
      - Что-то слышится родное… - озадаченно пробормотал я.
      В частном секторе теперь было шумно, и ядро этого шума катилось прямиком ко мне. Первым из-за угла выскочил высокий широкоплечий парень и припустился наискосок к нашей калитке. Увидев огонек моей сигареты, шарахнулся и принял оборонительную позу.
      - А ну быстро в дом! - негромко скомандовал я. - Быстро в дом, я сказал. Без тебя разберемся…
      И растерянный Гриша Прахов молча скользнул мимо меня во двор. Навстречу ему, угрожающе клокоча горлом, двинулся спущенный на ночь с цепи Мухтар, но Гриша был настолько взволнован, что просто перешагнул через пса и заторопился по кирпичной дорожке к дому. Ошарашенный таким пренебрежением, Мухтар сел на хвост и, до отказа вывернув голову, уставился вслед. Я прикрыл калитку.
      Тут из-за угла заскочили еще двое. Точно так же метнулись на огонек моей сигареты, а потом с ними произошло то же, что и с Гришей, - только узнали они меня быстрее и шарахнулись не так далеко.
      - Да это же Минька! - растерянно сказал тот, что повыше. Зовут Славкой, фамилии не знаю, живет в Нижнем поселке.
      А кто второй? Второму фонарь светил в спину, лица не разглядишь. Выдал оскал - широкий, наглый, в тридцать два зуба… Бехтерь.
      Со стороны котлована под собачий аккомпанемент подбежал третий. Задохнулся и перешел на тяжелую трусцу… А намного их Гриша обставил. Молодец, бегать умеет. Хотя с чего ему не уметь - ноги длинные, голова легкая…
      - Что, чижики? - ласково спросил я, дождавшись, когда они соберутся вместе. - Детство вспомнили? В догонялки поиграть захотелось? А если мне сейчас тоже поиграть захочется?
      Я сделал шаг, и они попятились. Бехтерь перестал улыбаться.
      - Нет, Минька… - И я удивился, сколько в его скрипучем голосе было ненависти. - С тобой мы в догонялки играть не будем. А вот с квартирантом твоим еще сыграем. Так ему и передай.
      Я выслушал его и не спеша затянулся.
      - Бехтерь, - прищурясь, сказал я. - А помнишь, ты лет пять назад этот переулок спичкой мерил? Сколько у тебя тогда спичек вышло?
      Вместо ответа Бехтерь издал какой-то змеиный шип.
      - Так вот, Бехтерь, - продолжал я. - Если я тебя еще раз поймаю в нашем районе - заставлю мерить по новой. Только уже не поперек, а вдоль. Славка!
      - Ну!
      - Тебя это тоже касается. И дружку своему растолкуй. Я его хоть и не знаю, во личность запомнил.
      - А меня-то за что? - баском удивился тот, о ком шла речь.
      - А не будешь на свету стоять, - закончил я, топча окурок.
      Мать ждала меня в прихожей, приоткрыв дверь во двор.
      - Что там, Минька? - спросила она.
      - Все в порядке, мать, - успокоил я. - Так… Нижнинские немножко не разобрались.
      Успокоил и направился прямиком в Гришину комнату. Гриша сидел на койке и расстегивал рубашку, хотя умные люди обычно начинают с того, что разуваются… Увидев меня, он ужасно смутился и стал почему-то рубашку застегивать.
      - Ну расскажи, что ли, - попросил я, присаживаясь рядом с ним. - Что вы там с Бехтерем не поделили?
      Гриша вдруг занервничал, ощетинился.
      - Я… отказываюсь отвечать! - заявил он высоким срывающимся голосом.
      Это было так не похоже на нашего обычного Гришу, что физиономия моя невольно расползлась в улыбке.
      - Ну а что я у тебя такого спросил? Я спросил: что вы не поделили…
      Гриша вскочил.
      - Да что ж такое! - плачуще проговорил он. - Там все выпытывали, теперь здесь… Смотри-ка, вскакивать начал…
      - Да кому ты на фиг нужен! - сказал я, удивленно глядя на него снизу вверх. - Все равно узнаю завтра, за что гоняли…
      Гриша помолчал, успокаиваясь.
      - За Людмилу, - вымолвил он мрачно.
      - За Людмилу? - ошарашенно переспросил я. - Ах, за Людмилу…
      Я посмотрел на смущенного, рассерженного Гришу и засмеялся.
      - А что хоть за Людмила? Я ее знаю?
      - Как же ты ее можешь не знать! - с досадой ответил Гриша. - В одной смене работаем.
      Я перестал смеяться.
      - Постой-постой… Так это наша Люська? Крановщица?
      Гриша молча кивнул.
      - Мать! - крикнул я, втаскивая его за руку в большую комнату. - Посмотри на этого дурака, мать! Ты знаешь, с кем он связался? С Люськой Шлеповой из Нижнего поселка!
      Мать выронила вишневый плюш, которым покрывала швейную машинку, и, всплеснув руками, села на стул.
      - Да как же это тебя угораздило, Гришенька?
      У Гриши было каменное лицо взятого в плен индейца.
      - Он уже и с Бехтерем познакомиться успел, - добавил я. - Устроили, понимаешь, клуб любителей бега по пересеченной местности!
      Услышав про Бехтеря, мать снова всплеснула руками.
      - Побьют тебя, Гришенька, - проговорила она, с жалостью глядя на квартиранта.
      Когда на следующий день перед сменой я рассказал обо всем ребятам, отреагировали они как-то странно. Валерка осклабился, Вася-штангист всхохотнул басом. Старый Петр сказал, поморгав:
      - А в чем новость-то? Что Гринька с Люськой? Так я это неделю назад знал.
      - Неделю? - во поверил я. - А кто разнюхал? Аркашка?
      - Ну ты, Минька, силен! - восхитился Сталевар. - Глянь-ка туда.
      Я обернулся. Возле правилки, там, где у нас располагается лестница, ведущая на кран, стояли и беседовали Гриша с Люськой. И то ли повернулись они так, то ли свет, сеющийся по цеху из полых стеклянных чердаков в полукруглой крыше, падал на них под каким-то таким особым углом, то ли я просто впервые видел их вместе… Похожи как брат с сестрой. Гриша, правда, черноволосый, а у Люськи - рыжая копна из-под косынки, вот и вся разница.
      - Я тоже сначала думал - они родственники, - пробасил над ухом Вася-штангист.
      А после смены я снова встретил Люську у проходной.
      - Бехтеря ждешь? - спросил я. - Или Гришу?
      - А ты прямо как свекор, - кротко заметила она. Глаза ее были зелены и нахальны.
      - Слушай, Люська! - сказал я. - Чего ты хочешь? Чтобы Бехтерь Гришку отметелил? А я - Бехтеря, да?
      - Кто бы тебя отметелил… - вздохнула она.
      - Ишь, губы раскатала! - огрызнулся я. - Метелок не хватит!.. Слушай, на кой он тебе черт сдался, а? Для коллекции, что ли? Нет, я, конечно, понимаю: парень красивый, видный. Тихий опять же. Стихи, наверное, читает… с выражением.
      Люська поглядела на меня изумленно и вдруг расхохоталась, запрокинув голову.
      - Стихи?.. Ой, не могу! Гриша - стихи!..
      - Ну вот, закатилась! - с досадой сказал я. - Чего смешного-то?
      - Да так… - все еще смеясь, ответила Люська. - Просто никто еще мне ни разу не вкручивал, что он из-за меня с другой планеты сбежал…
 

      - А как же твоя философия насчет смирительной рубашки? Тебе ведь раньше камеры хватало…
      Он улыбнулся.
      - Не хватило, как видишь…
      Мы подходили к заводу, и уже замаячил впереди стеклянный кубик проходной, когда навстречу нам шагнул Васька Бехтерь с фирменными очками в руке.
      - Почему у тебя рожа целая? - испуганным шепотом спросил он Гришу.
      На меня он даже не смотрел.
      - Два раза тебе повторять? - с угрозой осведомился я. - Кому было сказано, чтобы ты мне больше не попадался?
      Похоже, Бехтерь не понял ни слова и среагировал только на голос.
      - Минька! - в страхе проговорил он, тыча в Гришу очками. - Почему у него рожа целая?
      - В чем дело, Бехтерь? - начиная злиться, процедил я.
      - Минька, клянусь! - Бехтерь чуть не плача ударил себя очками в грудь. - Я же его вчера ночью встретил!.. Я же его вчера… Синяки же должны были остаться!
      Но тут я так посмотрел на него, что Бехтерь попятился и пошел, пошел, то и дело оглядываясь и налетая на людей.
      - Вот идиот! - сказал я. - И не пьяный вроде… Интересно, что это у него за работа такая? Полчетвертого уже, обед у всех давно кончился, а он гуляет…
      Я повернулся к Грише и увидел, что смуглое лицо моего квартиранта бледно, а губы сложены в безнадежную грустную улыбку.
      - Так, - сказал я. - С ним все ясно. А с тобой что?
      - Знаешь, Минька… - через силу выговорил он. - Я, пожалуй, от тебя съеду…
      - Съедешь с квартиры? - изумился я. - А чего это ты вдруг?
      - Нашли меня, Минька, - с тоской сказал Гриша Прахов. - Ты не волнуйся - тебя не тронут… не имеют права… В общем… прости, если что не так.
      - Да он что, заразный, что ли? - взорвался я, имея в виду Бехтеря. - Сначала он бредил, теперь - ты!..
      Сгоряча я сказал что-то очень похожее на правду.
      - Людмила! - ахнул Гриша. - У нее же отгулы! Ее же сегодня в цехе не будет!..
      Он кинулся в сторону, противоположную проходной, и я еле успел поймать его за руку.
      - Ты куда?
      - К ней!
      - Куда к ней? Хочешь, чтобы прогул тебе записали?
      Скрутил я его, довел до стеклянного строения и силой затолкал в вертушку проходной. Оказавшись на территории завода, Гриша перестал буянить и притих.
      - Да ведь она же к родственникам уехала! - вспомнил он вдруг. - Ну, тогда все…
      Опустил голову и молча побрел к цеху. Ничего не понимаю. Только что был парень как парень - и вот на тебе! Того и гляди снова себя инопланетянином объявит!
      И Сталевара в тот день с нами не было. Собирался в область Сталевар - к теще на блины, и заранее колдовал со сменами, переходя из одной в другую и набирая отгулы…
      А Гриша продолжал меня удивлять. Мы и раньше знали, что парень он старательный, но в этот раз он самого себя перехлестнул. Уж до того отчаянно гонял листы, что даже рассердил Старого Петра.
      - Ты что один корячишься? - заворчал на Гришу Старый Петр. - Видишь же, какую плиту режем! Ее вдвоем вести надо… Почему Васю не подождал? В последний раз, что ли, работаешь?..
      Гриша растроганно поглядел на него и ничего не ответил. Передышки он себе в тот день не давал. Кончится пакет - хватает чайник и бежит на прокатный стан за газировкой. Если и случалось ему присесть на минутку - уставится и смотрит. На меня, на бригадира, на Старого Петра… Даже на пресс. И не шелохнется, пока не окликнешь его. Только в одну сторону он не взглянул ни разу - вверх, где вместо Люськи ездила в кабине мостового крана толстая тетка с кислым сердитым лицом.
      - Ты не заболел, Гриня? Может, тебя у мастера отпросить? Иди домой, а утром врача вызовешь…
      Гриша с признательностью глядел на Валерку и молча качал головой. Бехтерь, скотина!.. Чем же он его так достал, хотел бы я знать! «Почему у тебя рожа целая…» Угроза? В том-то и дело, что нет! Не угрожают с таким ошарашенным видом…
      Стеклянные чердаки в полукруглой крыше засинели, потом стали черными. Смена кончилась.
      Я даже не заметил, как и куда Гриша исчез. Когда выбрался из душевой, на шкафчике его уже висел замок. Поспрашивал ребят, и мне сказали, что Гриша оделся и ушел. Я хотел было на него обидеться (раз Люськи нет - думал, вместе домой пойдем), как вдруг увидел, что из замочка торчит ключ. И что-то сразу мне стало во по себе. Вот в чем дело: Гриша ничего никогда не забывает - недаром мне мать все уши прожужжала о его аккуратности. И если он оставил ключ нарочно…
      Я отомкнул шкафчик, открыл дверцу и в непонятной тревоге уставился на образцовое Гришино хозяйство. Роба, двойные брезентовые рукавицы, ботинки, полотенце, мыльница, мочалка в целлофановом пакете… Все на месте, всему свой крючок, своя полочка… В уголке вчетверо сложенная влажная тряпка - уходя, Гриша тщательно протер шкафчик изнутри и снаружи.
      Домой я возвращался почти бегом.
      - Мать, Гриша пришел? - крикнул я с порога, но увидел ее лицо и осекся. - Что случилось, мать?
      - Ой, не знаю, Минька… - еле проговорила она, кутаясь в шаль, как в ознобе. - Что-то Мухтар весь вечер не по-хорошему воет…
      Тут, точно в подтверждение ее слов, пес завыл. Вой действительно был нехорош - такой же, каким Мухтар встретил Гришу три месяца назад.
      Я сорвал с себя пиджак и, отшвырнув его, выбежал из дому.
      - Осторожнее там, с Бехтерем! - умоляюще крикнула мне вслед мать, но я уже был на улице.
      Обвел меня Бехтерь, обвел, как хотел! Испуганным прикинулся, голову заморочил, ерунды наплел… Значит, не ерунда это была! Значит, что-то они с Гришей знали такое, что я не знал! Ну, все, Бехтерь! Если ты его хоть пальцем сегодня тронешь - уезжай из города, Бехтерь! Уезжай от греха подальше!…
      На полпути к заводу вспомнил, что пропуск у меня остался в кармане пиджака. А, черт! Тогда придется напрямик, через сквер… Вот будет номер, если дыру замуровали - собирались ведь замуровать…
      Шел второй чао ночи, и сквер был пуст. Вдалеке на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША» кто-то спал. Гриша? Все может быть. На вокзале он уже ночевал - теперь вот в сквере… «Съеду с квартиры…» Чем же я его обидел, а?.. Впрочем, это был не Гриша. На моей скамейке под ослепительным, растворяющим темноту фонарем спал дядя Коля - сосед, тот, что когда-то сложил нам печку.
      Я свернул с аллеи на тропинку, ведущую к заводской стене, и остановился. Кажется, я успел вовремя - Гришу еще ждали. За высоким кустом самочинно разросшейся смородины спиной ко мне стоял какой-то человек. Он явно следил за проломом. Караулишь, да? Ну, я тебе сейчас покараулю!
      Но тут, услышав мои шаги, человек беспокойно шевельнулся, и я перестал понимать, что происходит. В кустах смородины, наблюдая за дырой в стене, стоял - кто бы вы думали? - Гриша Прахов.
      - Ну и какого черта ты здесь делаешь? - подойдя, негромко спросил я.
      Гриша Прахов оглянулся и посмотрел на меня с вежливым удивлением.
      - Простите?..
      Я обомлел. Серого, льющегося со стороны аллеи полусвета вполне хватало, чтобы высветить Гришино лицо и положить на него тени. Но передо мной стоял не Гриша. Этот человек не притворялся - он в самом деле видел меня впервые. И одет он был по-другому: строгай серий костюм, белая рубашка, галстук…
      - Извиняюсь… - ошарашенно пробормотал я. - Обознался.
      Двинувшись к пролому, я краем глаза зацепил второго, одетого точно так же. Этот лепился у стены, чуть поодаль. Возле самой дыры я нарочно споткнулся, выиграв таким образом пару секунд, и успел разглядеть, что левый глав у него заплыл, бровь чем-то заклеена, а губа распухла. И тем не менее ошибки быть не могло, у этого, второго, тоже было Гришино лицо, только сильно побитое.
      Видно, я крепко был ошеломлен, потому что опомнился, лишь налетев на смутно белеющую в темноте груду штакетника. Справа чернела громада строящегося пролета, впереди пылали желтоватым светом окна и открытые ворота листопрокатного.
      В смятении я оглянулся на еле различимую в серой стене дыру. С кем я сейчас встретился? Что еще за оборотни к нам заявились? Кто они? Что им здесь нужно в два часа ночи?
      И тут в памяти всплыли недавние Гришины слова, да так ясно, будто он вдруг оказался рядом и снова их произнес:
      - Нашли меня, Минька…
      Словно тоненький яркий лучик прорвался внезапно в мою бедную голову. Странная истерика в «Витязе», вечная Гришина боязнь лишний раз высунуть нос на улицу, осторожные расспросы о том, легко ли найти скрывающегося человека, - все теперь стремительно вязалось одно к одному, превращаясь в пугающую правду.
      Вот он кого боялся - не Бехтеря, что ему Бехтерь! Понятно… Все понятно! Искали, нашли и приехали сводить какие-то старые счеты…
      Но почему ж они так похожи-то?.. Родственники?.. А говорил, родственников у него нет… Или, может, национальность южная - все на одно лицо… Какая, к черту, национальность - Гришка ведь русский!..
      Паспорт! Меня аж пошатнуло, когда я о нем вспомнил. Настоящий, не краденый!.. Неужели все-таки Гриша в чем-то замешан? Шалопай, ах, шалопай! Три месяца молчал, не мог подойти, объяснить по-человечески: так, мол, и так… Да за него бы вся бригада поручилась!..
      А что ж это я стою? Гриша-то еще на территории, раз караулят его!
      Эта мысль сорвала меня с моста и толкнула к цеху.
      Господи, как я обрадовался, когда увидел, что на первом прессе за «хвостового» работает Сталевар!
      - Ну-ка, потрудись, - оказал он, отдавая ключ размечающему. - Это опять ко мне…
      Сталевар был сильно чем-то озабочен. Подойдя, вынул ив клешнеобразной рукавицы крепкую корявую пятерню и протянул для рукопожатия, которое мы почему-то не разрывали до самого конца нашего короткого разговора.
      - С чего это Гриша уезжать надумал? - хмуро спросил Сталевар.
      - Уезжать? Куда?
      - Откуда ж я знаю? - с досадой сказал он. - Прибежал среди ночи, попрощался… Я так и понял, что уезжает.
      И снова меня мороз продрал вдоль хребта, когда я услышал это «попрощался». Да кто же они такие? Что им от него надо? Может, охрану к дыре вызвать с первой проходной?
      - А когда он здесь был? Давно?
      - Да только что. Минут пять, не больше.
      - А куда пошел? Не помнишь? Ну, хоть в какую сторону?
      - Не заметил я, Минька, - виновато сказал Сталевар. - Но он где-то здесь, далеко от цеха уйти не мог…
      Рукопожатие наше разомкнулось, и я, ничего не объясняя, устремился мимо участка отгрузки к открытым воротам. Оказавшись снаружи, приостановился, давая глазам снова привыкнуть к темноте.
      Где же он околачивался вое это время? Хотя понятно… Увидел возле первой проходной родные лица и вернулся. Побежал ко второй проходной - там то же самое. Сунулся туда, сюда, а выходы все перекрыты…
      Додумать я не успел, потому что увидел Гришу. Это был точно он - я узнал со спины его куртку: черную, с желтым клином - вместе покупали, с первой его получки… Опустив голову, Гриша брел к дыре.
      - Гриша! - что было силы заорал я, но сзади мощно ворчал и погромыхивал цех. Кроме того, Гриша был слишком далеко - желтый клин маячил уже возле смутно белеющей груды штакетника, а потом и вовсе пропал за черной коробкой недостроенного пролета.
      Я кинулся вдогонку, но тут же вынужден был перейти на быстрый шаг. Бегать ночью по территории завода да еще вблизи строящегося цеха - в два часа обезножишь.
      Ничего, ребята, ничего… Кто вы такие, мы выясним потом. А Гришу я вам так просто не отдам, вы об этом и думать забудьте!..
      Возле груды штакетника я задержался и вытянул из нее рейку. Ладно, если их всего двое. Только ведь там может быть и третий - в кустах, для страховки…
      Я выбежал из-за недостроенного пролета и увидел, что опоздал: Гриша Прахов на моих глазах нагнул голову и шагнул в пролом.
 

      Они даже не прикоснулись к Грише Прахову - просто подошли с двух сторон, одинаково одетые, с одинаковыми лицами, и остановились, молча глядя на поникшего преступника… Преступника?
      Но ведь я же прекрасно видел, что эти двое не из милиции! Два часа ночи, темный сквер, явная уголовщина!.. И потом эти их одинаковые физиономии!..
      Двое повернулись и пошли к выходу из сквера, ступая уверенно, неторопливо. А Гриша Прахов, мой квартирант, резчик из моей бригады, плелся между ними, жалко опустив плечи.
      Серый полусвет фонарей лился им навстречу, и с каждым шагом эти трое делались все более плоскими, словно вырезанными из бумаги.
      И я понял вдруг, что вижу Гришку в последний раз, что его уводят навсегда…
      Меня вышвырнуло из пролома как торпеду.
      Они оглянулись.
      - Минька, не надо! - услышал я испуганный Гришин вскрик, но было поздно.
      Первым мне подвернулся тот, с заплывшим глазом, и я положил на него штакетину сверху - с оттягом, как кувалду. Он почти уклонился, и все же я его зацепил. Хорошо зацепил, крепко.
      Второй мягко отпрыгнул и, чуть присев, выхватил что-то из-за спины левой рукой. У меня не было времени снова занести штакетину, и я просто отмахнулся ею. Повезло - достал. Выбитый ударом предмет, кувыркаясь, улетел в заросли.
      Крутнулся на месте… Так и есть - третий! Чуяло мое сердце! Этого я женил рейкой точнехонько в лоб.
      И только когда раздался деревянный сухой звук удара, когда этот неизвестно откуда взявшийся третий попятился от меня мелкими нетвердыми шажками, дошло наконец, что это я Гришу рейкой женил. Черт бы драл их одинаковые физиономии!
      Гриша допятился до конца лужайки, там его подсекли под коленки плотные подстриженные кусты, и он по-клоунски через них кувыркнулся - спиной вперед, только подошвы мелькнули.
      Противники мои вели себя тихо: один лежал, уткнув заплывший глаз в короткую черную траву, второй постанывал, свернувшись в вопросительный знак.
      Надо было, не теряя ни секунды, хватать Гришу, взваливать его на горб и со всех ног бежать к дыре. А там - срочно поднимать шум! Кому-кому, а уж мне-то рассказывать не стоит, что за штуку выдергивают из-за спины таким движением, - служил, знаю… Я отшвырнул штакетину, дернулся было к кустам, за которые только что улетел Гриша Прахов, и вдруг в самом деле увидел третьего. Вернее, не то чтобы увидел… Просто вдалеке, возле аллеи, где света было побольше, мелькнуло что-то серое.
      Пригибаясь, я метнулся в сторону, перескочил через ближайшие заросли и упал за чахлой елочкой, чуть не пробив себе ребра чем-то твердым и угловатым. Вот дьявол! На что же это я упал?
      Пока я, стараясь кряхтеть потише, извлекал из-под себя эту словно нарочно кем подложенную штуковину, серое пятно приблизилось. Все правильно
      - это был третий.
      Оборотень с лицом Гриши Прахова передвигался короткими бесшумными переходами шага в три-четыре. Замрет на секунду, прислушается - и скользнет дальше, веточкой не шелохнув. В левой руке у него (опять в левой!) было что-то вроде большого неуклюжего пистолета, и чувствовалось, что стрелять он в случае чего будет навскидку и без промаха.
      Видно, он тоже заметил подозрительное мелькание теней на лужайке и теперь двигался прямиком ко мне. И хоть бы камушек какой рядом лежал! И рейку, дурак, бросил!.. Ну куда же мне с голыми руками против…
      И тут я обнаружил, что держу за ствол в точности такую же штуковину, как у него. Секунды две в голове моей шла какая-то болезненная пробуксовка, прежде чем я понял, откуда она взялась. Я же сам только что вытащил это из-под собственных ребер. Ну точно! Темный предмет, что, кувыркаясь, улетел в заросли после моей отмашки дрыном!..
      А этот уже стоял посреди лужайки - серый, неподвижный, с выеденным тенью лицом. Черные кусты напротив елочки распадались широкой прогалиной, и я ясно видел, как он поднял оружие и тщательно прицелился в одного из лежащих. Конечно, ничего хорошего от этой братии я не ждал, и все же меня прошиб холодный пот, когда я увидел, что он собирается сделать.
      Все произошло беззвучно и страшно. Выстрела не было. Эта штука в его руке даже щелчка не издала. А человека не стало. Просто не стало, и все. И только трава на том месте, где он лежал, залоснилась вдруг в сером полусвете фонарей от немыслимой стерильной чистоты.
      Точно так же, спокойно и деловито, оборотень навел оружие на второго… Ну пусть не щелчок, но хоть бы шорох какой раздался! Ни звука. Был человек - и нет его.
      Убийца подрегулировал что-то в своей дьявольской машинке и, прицелившись в мою штакетину, уничтожил и ее тоже. На всякий случай.
      Я уже боялся дышать. Вот, значит, что стало бы со мной, промахнись я рейкой по второй!.. Долго бы искали потом Миньку Бударина…
      Пальцы моей левой руки сами собой, без команды, сомкнулись на рукоятке, и от кисти к локтю пробежали электрические мурашки. Перед глазами у меня вместо прицела оказался стеклянный экранчик не больше спичечного коробка. В нем я увидел слегка увеличенные черные кусты и тонко прочерченную светящуюся окружность.
      Кто они такие, откуда взялись, почему у них такое оружие - я об этом и думать забыл! Одного мне хотелось - чтобы этот серый скрылся, и как можно скорее. Но он, похоже, не собирался скрываться - неподвижная фигура по-прежнему маячила посреди лужайки.
      Оборотень пялился на плотные подстриженные кусты, за которыми лежал обездвиженный мною Гриша Прахов. Если этот гад сделает к нему хоть один шаг… Сделал. Ну, не обижайся…
      Спусковая клавиша плавно ушла в рукоятку…
      Никому, даже Бехтерю, не пожелал бы я попасть тогда в мою шкуру. Я ведь с той самой ночи стал тишины бояться. Мать до сих пор удивляется: что это я - телевизор включаю, а сам его не смотрю? А меня просто в полной тишине жуть берет…
      Так вот, тишина тогда была полной. Где-то далеко-далеко ворчал еле слышно листопрокатный да шевелились вверху черные кроны. Вот он, серый разрыв между кустами, вот она, выбитая в траве светлая тропинка, а на ней
      - никого… Как будто не стоял там секунду назад страшный серый человек с лицом Гриши Прахова.
      Мне послышалось, что возле стены отчетливо хрустнул под чьей-то ногой осколок стекла. А в следующий миг землю рядом со мной словно помело - сдуло бесшумно мелкие камушки, хвоя на низко опущенной ветке блеснула как вымытая…
      В себя я пришел за травянистым бугорком метрах в пятнадцати от того места. Аллея теперь проходила рядом. Краем глаза я видел изнанку моей скамейки и бетонную урну. И только было я подумал, что хотя бы со стороны аллеи прикрыт надежно, как урна эта - исчезла. А за ней исчезла и скамейка. Словно кто-то быстро и деловито убрал все заслоняющие меня предметы.
      Дальше убирать было нечего - дальше был я. Меня подбросило… А вот что случилось потом - не помню. Наверное, я отбежал. Или отполз. Или откатился. Словом, что-то я такое сделал…
      Дальше идут мелкие обрезки. Ума не приложу, за каким чертом меня понесло через аллею, а главное - как это я ухитрился перебежать ее, не попав под выстрел.
      Но они, гады, эту ночку тоже запомнят надолго. Какой там, к дьяволу, Гриша Прахов! Им теперь было но до Гриши. Беготня и бесшумная пальба перекинулись на противоположную сторону сквера - ту, что примыкает к шоссе.
      Вот не думал, что пригодится мне когда-нибудь моя армейская выучка! Похоже, я стянул на себя всех Гришиных родственников, дежуривших возле завода. Еще раза три слизывал невидимый выстрел пыль с травы перед самым моим лицом. Я вскакивал, отбегал, падал, отползал, целился… В голове сидела одна-единственная мысль: «Лишь бы этот дурак не очухался раньше времени… Лишь бы он не полез меня выручать…»
      А потом вдруг суматоха кончилась, и стало ясно, что дела мои плохи. Даже залечь было негде. Я сидел на корточках за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная леденящая тишина. А за спиной ограда, железные копья выше моего роста - не перелезешь. Короче говоря, зажали Миньку Бударина.
      Кричать? Звать на помощь? Кого? Три часа ночи, пустая улица, никто не услышит. А услышит - так не успеет. А успеет - так не поможет…
      И тут откуда-то издали, со стороны старого щебкарьера, поплыл низкий рокочущий звук. Сначала он был еле слышен, потом окреп, приблизился, распался на отдельные голоса… Это возвращались заводские КрАЗы!
      Я видел, как шевельнулись кусты, как мелькнула за ними и пропала серая сгорбленная спина, но стрелять вдогонку не стал. Это уже ничего не меняло. Огромный мир вспомнил наконец про Миньку Бударина и шел теперь к нему на выручку.
      Рычание моторов надвигалось - уверенное, торжествующее. Из него вдруг прорвался хриплый петушиный крик сигнала - видно, шофер пугнул сунувшуюся под колеса собачонку…
      Я ждал, что заросли вскипят разом и еще с десяток Гришиных родственников кинутся, пригибаясь, врассыпную от ограды. Но нигде даже веточка не дрогнула, лишь одна-единственная серая спина мелькнула по-крысиному на аллее, наискосок пересекая световой коридор. Где же остальные-то? Неужели я их всех…
      Показались КрАЗы. Они шли колонной - пять длинных угловатых громад, и все дрожало, когда они проходили один за другим. Метров за двадцать от меня водитель первой машины включил фары, и на темные закоулки старого сквера рухнул обвал света…
      Конечно, они меня не заметили. Спорить готов, что никто из них даже голову в мою сторону не повернул, но кому какое дело? Главное, что незнакомые парни, сами о том не зная, успели вовремя. И попробуй кто пискнуть, что за баранкой КрАЗа сидел тогда хоть один плохой человек!..
      - Спасибо, ребята… - бормотал я, выбираясь на аллею. - Спасибо…
      Выбрался - и остолбенел. Я и не думал, что их будет так много - чистых островков, лежащих вразброс на асфальте. То ли я палил, та ли по мне палили - ничего не помню… Но не все же это промахи! Я смотрел на испятнанную смертельной стерильной чистотой аллею и чувствовал себя убийцей. Осталось одно - добрести до цеха, положить оружие на металлический стол, сказать: «Вызывайте милицию, мужики. Этой вот самой штукой я только что уложил в сквере человек десять. Только вы учтите - Гриша здесь ни при чем, он пальцем никого не тронул…»
      Кто-то приближался ко мне по асфальтовой дорожке, а у меня даже не было сил поднять руку. И слава богу, что не было, потому что навстречу мне, держась за ушибленную голову, брел очнувшийся Гриша Прахов.
      - Стой! - вырвалось вдруг у меня. Между нами лежало чистое пятно, асфальт без пылинки, и Гриша неминуемо бы наступил на него, сделай он еще один шаг.
      - Обойди… - хрипло приказал я. Нельзя было ходить по этим пятнам. Вое равно что на могилу на чью-то наступить.
      Мы стояли друг против друга на том же самом месте, где встретились три месяца назад.
      - Я так и знал, что ты ввяжешься, - услышал я его больной, надломленный голос. - Я же предупреждал… тебя бы не тронули… Зачем ты, Минька?..
      Я смотрел в его замутненные болью глаза и понимал уже, что если и положу оружие на стол, то слова мои будут другими. «Делайте со мной что хотите, - скажу я, - но только иначе никак не получалось. Не мог я им отдать этого человека, понимаете?..»
      Я шагнул к Грише, хотел сказать, мол, не тушуйся, главное - отбились, живы оба, как вдруг что-то остановило меня. Остановило, а потом толкнуло в грудь, заставив снова отступить на шаг.
      - Гриша… - выдохнул я, всматриваясь в знакомое и в то же время такое чужое теперь лицо. - Кто ты, Гриша?!
 

      Я проснулся от ужаса. Мне приснилось, что на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША», на скамейке, которая вот-вот должна исчезнуть,
      - спит дядя Коля.
      Я рывком сел на койке и сбросил ноги на пол. Лоб мокрый, сердце колотится, перед главами - пятнистый асфальт и пустота на том месте, где раньше стояла скамейка.
      - Всю ночь не спала!.. - грянул где-те неподалеку голос тети Шуры.
      В окно лезло солнечное ясное утро. Я сунул руку под подушку, и пальцы наткнулись на прохладную шершавую рукоятку.
      - Совсем из смысла выжил! - в сильном гневе продолжала соседка. - Ночь дома не ночевать - это что ж такое делается!..
      Ничего не приснилось. Дядя Коля не пришел ночевать. Он вообще никогда больше не придет. Он спал вчера на этой скамейке… и исчез вместе с ней.
      Я сидел оцепенев. А тетя Шура все говорила и говорила, и некуда было деться от ее казнящего голоса. Я старался не слушать, я готов был засунуть голову под подушку… если бы там не лежала эта проклятая штуковина!..
      - Перед соседями бы хоть постыдился!..
      Стоп! С кем она говорит?
      Меня сорвало с койки, и я очутился у окна. Соседский двор из него просматривался плохо - мешали сарайчик и яблони. Мне удалось увидеть лишь закрывающуюся дверь и на секунду - обширную, в желтеньких цветочках спину уходящей в дом тети Шуры.
      С кем она сейчас говорила?
      Я кинулся в прихожую, отомкнул дверь и, ослабев, остановился на крыльце. Посреди соседского двора стоял, насупясь, сухонький сердитый старичок. Маленький, как школьник.
      Я сошел с крыльца и двинулся босиком через двор к заборчику.
      - Дядя Коля… - сипло позвал я. - Дядя Коля…
      Он услышал меня не сразу:
      - Да ты подойди, дядя Коля… Дело есть…
      Он оглянулся на дверь, за которой недавно скрылась супруга, и, поколебавшись, подошел.
      - Что это она с утра расшумелась?
      Дядя Коля хотел ответить и вдруг задумался. Как же мне сразу в голову не пришло: он ведь мог вчера десять раз проснуться и уйти из сквера до начала пальбы! Дядя Коля, дядя Коля… Что ж ты со мной, старичок, делаешь!..
      - Силу им девать некуда, вот что, - обиженно проговорил он.
      Я глядел на него и не мог наглядеться. Живой. Ах ты, черт тебя возьми! Живой…
      - Кому? Ты о ком, дядя Коля?
      Дядя Коля неодобрительно качал головой.
      - Ну шутники у нас, Минька, - вымолвил он мрачно. - Ну шутники…
      - Да что случилось-то?
      - А вот послушай, - сказал дядя Коля. - Получил я вчера пенсию, так? Домой я всегда, ты знаешь, через сквер иду… Ну и присел на лавочке… отдохнуть. Просыпаюсь на скамейке… Урна рядом стоит…
      - На скамейке? - отрывисто переспросил я. - Как на скамейке? Где на скамейке? В сквере?
      - В каком сквере? - внезапно осерчав, крикнул дядя Коля. - В щебкарьере! Просыпаюсь на скамейке, а скамейка стоит в щебкарьере! И урна рядом!..
      - Да ты что, шутишь, что ли? - задохнувшись, сказал я. - Какой щебкарьер? До щебкарьера девять километров!
      - Это ты кому - шутишь? - вскипел дядя Коля. - Это ты мне - шутишь? Я двадцать лет экскаваторщиком проработал, а ты мне - про щебкарьер? Ты под стол пешком ходил…
      Он оборвал фразу, постоял немного с открытым ртом, потом медленно его прикрыл.
      - Ну ладно, во мне веса нет, - в недоумении заговорил он. - Но ведь они же меня, получается, на скамейке несли! На руках несли, Минька! Если бы на грузовике - я бы проснулся…
      - Дядя Коля, - сказал я. - А ты ничего не путаешь?
      Дядя Коля меня не слышал.
      - Урну-то зачем перли? - расстроенно спросил он. - Тоже ведь дай бог сколько весит - бетонная…
      Тут на пороге показалась тетя Шура и зычным, хотя и подобревшим голосом позвала дядю Колю в дом - завтракать.
      Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрел к себе.
      Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из-под подушки.
      Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень легкая - видно, пластмассовая. И цвет какой-то несерьезный - ярко-оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что-то вроде линзы.
      Но ведь я же своими глазами видел, как исчезла скамейка! Щебкарьер… При чем здесь щебкарьер?..
      Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки. Так, а это что за рычажок? Я осторожно потянул его на себя, и изображение на стеклянном экранчике приблизилось. Понятно…
      Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…
      Посреди стола белела записка.
      «Ешьте, завтрак на плите, - прочел я. - Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»
      Дочитать не успел - показалось, что в дверях кто-то стоит.
      Я обернулся.
      В дверях стоял Гриша Прахов.
      Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да еще марлевая повязка на лбу - вот и весь наряд.
      Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.
      - Эти… - хрипло сказал я. - В кого я вчера стрелял… Что с ними?
      Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.
      - Ну что молчишь? Живы они?
      - Живы, - сказал Гриша. - Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…
      Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.
      - Дурак ты, Гриша… - обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой-то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. - Что ж ты вчера-то, а?.. Я же думал - я их всех переубивал…
 

      Расположились в кухне. За окном качалась зеленая ветка яблони и время от времени, как бы приводя в чувство, легонько постукивала в стекло.
      А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма. Черт знает что такое! Сидит на табуретке парень из моей бригады, Гришка Прахов - вон с Бехтерем у него нелады из-за Люськи…
      - Интересно девки пляшут, - процедил я, - по четыре штуки в ряд… Значит, ты - преступник, я - вроде как твой сообщник, а они? Они сами - кто? Ангелы? Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да еще и на чужой территории…
      - Они не нарушали законов, - негромко возразил он.
      - Чьих?
      - Своих.
      - А наших?
      Гриша запнулся. А я вспомнил, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли - будто по своей земле ступали…
      - Во всяком случае, - добавил он еще тише, - они сделали все, чтобы вас не беспокоить…
      Я хотел затянуться, но затягиваться было уже нечем - от окурка один огонек остался. Я швырнул его в печь и захлопнул дверцу.
      - Слушай, а что это вы все такие одинаковые?
      Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.
      - Странно… - сказал он. - В самом деле одинаковые… А ведь раньше мне так не казалось…
      Ветка за стеклом забилась и зацарапалась сильнее прежнего. Все время чудилось, что кто-то там за нами подглядывает.
      - Слушай, - сказал я. - Ну ты можешь по-людски объяснить, как ты его нарушал вообще? Закон этот ваш, насчет личности… Ну, я не знаю, там… по газонам ходил, вел себя не так?…
      - Просто в елсебя… - безразлично отозвался он.
      Я шумно выдохнул сквозь зубы.
      - С тобой свихнешься… Как это - вел себя? Все себя ведут!
      - Не все, - тихонько поправил он, и словно знобящий сквознячок прошел по кухне после этих его слов. Я снова сидел, укрываясь за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная смертельная тишина… И они из-за этого достают человека на другой планете? Вел себя… Интересное дело - вел себя…
      - Погоди-ка, - сказал я. - А здесь ты его тоже нарушал?
      Честное слово, я не думал, что он так испугается.
      - Но у вас же нет такого закона… - еле шевеля побелевшими губами, проговорил Гриша. - Или… есть?
      - Это тебе потом прокурор растолкует, - уклончиво пообещал я.
      Гриша опустил голову.
      - Да, - сказал он. - Нарушал. И здесь тоже.
      - Ну, например?
      - Например? - Гриша подумал. - Да много примеров, Минька…
      - Ну а все-таки?
      - Ну, Бехтерь, бригада… - как-то неуверенно начал перечислять он. - Да и ты сам тоже… Ты ведь не хотел, чтобы я…
      - Бехтерь? - с надеждой переспросил я. - А ну-ка давай про Бехтеря!
      - Н-ну… - Гриша неопределенно подвигал плечом. - У них же… с Люсей… были уже сложившиеся отношения… А я появился и…
      - Отбил, что ли?
      - В общем-то, да… - с неохотой согласился он и тут же добавил: - Но это лишь для данного случая.
      Так… Я пощупал виски. Разговор только начинался, а мозги у меня уже тихонько гудели от перегрева.
      - Погоди-ка… А я? Я его тоже, что ли, нарушаю?
      Гриша удивленно вскинул голову.
      - Да постоянно! - вырвалось у него.
      - Так… - ошеломленно сказал я. - Понятно… И много тебе припаяли?
      Гриша не понял.
      - Ну приговор, приговор тебе какой был?
      - Ах, вон ты о чем, - сказал он. - Ты про наказание? Но, Минька… собственно, видишь ли… за это вообще не наказывают.
      - Что? - заорал я.
      - По здешним понятиям, разумеется, - торопливо пояснил он.
      Сигарета не вынималась. Пришлось разорвать пачку.
      - Бесполезно, Минька! - с отчаянием проговорил Гриша. - Ты пытаешься вогнать все в привычные рамки - бесполезно! Пойми: это отстоявшееся до предельной ясности общество… («Вот я и говорю - ангелы…» - пробормотал я, прикуривая.) Тебя сбивает слово «преступник»? Но точнее и перевести не могу. В вашем языке…
      Тут надломленный голос Гриши Прахова уплыл куда-то, стал еле слышен. «Простите?..» - произнес, оборачиваясь, вчерашний ангел. С вежливым удивлением. По-русски.
      В три судорожных взмаха я погасил спичку и уставился на Гришу Прахова.
      - Гриша!.. А язык? Язык вы наш откуда знаете? А документы? Где ты взял паспорт? Как ты сюда попал вообще? Кораблем?
      - Что ты! - сказал Гриша. - Я бежал через… Ну, это, видишь ли, такое устройство… Два сообщающихся помещения, понимаешь?
      - Ну!
      - Вот… Причем одно из них находится на той планете, а другое - здесь, у вас… Понимаешь?
      Я тупо молчал.
      - Как бы тебе объяснить… - беспомощно проговорил Гриша. - Ну вот входишь ты, допустим, в то помещение, которое там… Закрываешь за собой люк. Нажимаешь клавишу. Снова открываешь люк и выходишь, но уже не там, а здесь… Понял теперь?
      Я встал. Вернее - мы оба встали. Потом Гриша попятился и опрокинул табуретку.
      - Где? - хрипло спросил я.
      - Кто?
      - Где это твое устройство?
      - Уничтожено, - поспешно сказал Гриша. - Полгода назад.
      - А другие?
      - Других не было, Минька…
      Я тяжело опустился на скамеечку. Гриша поднял с пола табурет, но сесть так и не решился.
      - Я знаю, о чем ты думаешь, Минька, - устремив на меня темные, словно провалившиеся глаза, умоляюще заговорил он. - Ты думаешь, что это с военными целями… Но они не воюют. Они давно уже не воюют…
      Я не слушал. Я сидел оглушенный и так и видел эти бог знает подо что замаскированные устройства, готовые в любой момент выбросить на нас людей и технику… Что он там бормочет? Не воюют?.. Да, конечно. Особенно вчера, в сквере…
      - А точно уничтожено?
      - Точно.
      - И кто ж это его?
      - Я, - сказал Гриша и умолк, как бы сам удивляясь своему ответу. Потом вздохнул и сел. Стало слышно, как во дворе Мухтар погромыхивает цепью и миской.
      - Взорвал, что ли? - недоверчиво переспросил я.
      - Нет, - сказал Гриша. - Там был предусмотрен такой… механизм ликвидации. Я привел его в действие, сам отошел на безопасное расстояние, ну и…
      - Это уже здесь, у нас?
      - Ну да…
      - А говоришь, не взорвал…
      - Нет, - сказал Гриша. - Это не взрыв. Просто вспышка. Неяркая вспышка, и все…
      - Отчаянный какой… - сказал я, буравя его глазами. - А ну-ка дай сюда паспорт!
      Гриша несколько раз промахнулся щепотью мимо нагрудного кармана и извлек наконец красную книжицу. Я раскрыл ее на той страничке, где фотография. Гришкино лицо. Никакой разницы. Разве что чуть моложе…
      - Чьи документы?
      - Это одного из наблюдателей, - как бы извиняясь, проговорил Гриша. - Ну, из тех, что работали здесь, у вас…
      Так… Час от часу не легче.
      - Но они уже все отозваны, - поспешил добавить он.
      «Ну спасибо тебе, мать, - устало подумал я. - Пустила квартиранта…»
      - А почему отозваны?
      - Из этических соображений, - сказал Гриша.
      - Чего-о?
      - Из этических соображений, - повторил он. - Было решено, что тайное изучение неэтично. И наблюдателей отозвали.
      Я ошалело посмотрел на Гришу, потом на фотографию.
      - А устройство? На память оставили?
      - В-возможно… - неуверенно отозвался он, и что-то взяло меня сомнение: а не прикидывается ли дурачком наш Гришенька?
      - А язык? Ах да, раз наблюдатели…
      Тут я осекся и в который раз уставился на Гришу Прахова.
      - Так тебя что? Тоже в наблюдатели готовили?
      От неожиданности он чуть было не рассмеялся.
      - Что ты! - сказал он. - Меня бы к ним и близко не подпустили.
      - А к машине этой, значит, подпустили? - прищурясь, спросил я. - К устройству, а? Или скажешь, что там охраны не было?
      - А там ее и не бывает, - с недоумением ответил Гриша.
      Во дворе, отфутболенная мощным ударом лапы, загремела и задребезжала по кирпичной дорожке пустая миска. Мухтар требовал жрать.
      - Гриша, - проговорил я, не разжимая зубов. - Я тебя сейчас ушибу, Гриша! Как - не бывает? Как это - не бывает? Значит, сигнализация была! Что-нибудь да было?
      - Было, - сказал Гриша. - Знак.
      - Какой знак?
      - Н-ну… - Гриша в затруднении пошевелил пальцами. - С чем бы это сравнить?.. А! Ну вот вешают же у вас на дверях таблички «Посторонним вход…»
      Я схватил разорванную сигаретную пачку, но она оказалась пустой. Хотел скомкать - и даже не смог сжать как следует кулак.
      - И ты думаешь, тебе поверят?
      Гриша поднял на меня встревоженные глаза.
      - А кто еще должен поверить? - робко спросил он.
 

      Рядом с дверью нужного нам кабинета стояли шеренгой четыре стула. На крайнем, поближе к двери, сидел этакий жировичок в мятом костюме. Наше появление его насторожило.
      - А товарищ майор еще не пришел, - с опаской глядя на нас, предупредил он.
      - Ничего, подождем, - проворчал я, присаживаясь рядом. Гриша подумал и тоже присел.
      Уяснив, что перед ним всего-навсего посетители, жировичок успокоился.
      - Будете за мной, - с достоинством сообщил он.
      Некоторое время сидели молча.
      - Как она хоть называется, твоя планета? - негромко спросил я Гришу.
      Гриша сказал. Я попробовал повторить - не получилось.
      - Понятно… А где находится?
      - Не знаю…
      - То есть как? Не знаешь, где твоя планета?
      - Я ведь не астроном, - с тоской пояснил Гриша. - И потом это в самом деле очень далеко…
      Я вспомнил, что где-то в кладовке у меня должен лежать старый учебник астрономии за десятый класс. Карты звездного неба и все такое… Хотя что с него толку, с учебника! Гриша-то ведь по своим картам учился, в наших он просто не разберется. Да я и сам теперь в них не разберусь.
      - А вы, простите, по какому делу? - поинтересовался жировичок.
      - По важному, - отрезал я.
      - Понимаю… - Он многозначительно наклонил голову. Потом сложил губы хоботком и принялся озабоченно осматривать ребро своей правой ладони.
      У него было круглое бабье лицо, острые, глубоко упрятанные глазки и седоватая гривка.
      Я снова повернулся к Грише.
      - Слушай сюда… - до предела понизив голос, приказал я. - Значит, так… Ты наших законов не знал…
      - Да я их и сейчас не очень… - шепотом признался он.
      - Вот и хорошо. Главное: ты не знал, что у нас нельзя жить с чужим паспортом. Ты вообще с другой планеты, и спрос с тебя маленький… Понимаешь?
      Гриша кивнул, но, судя по выражению лица, ни черта он не понимал. Жировичок все это время ерзал от нетерпения - ждал, когда мы закончим.
      - Вот ведь как бывает, - поймав паузу, доверительно обратился он ко мне. - С виду рука как рука…
      - Чего надо? - прямо спросил я. - Видишь же - люди разговаривают! Чего ты лезешь со своей рукой?
      Жировичок тонко усмехнулся и, понизив голос, проговорил без выражения и почти не шевеля губами:
      - Ребром ладони могу вскрыть любой сейф…
      - Что?!
      В этот момент в коридоре показался майор - крупный светловолосый мужчина лет тридцати пяти. Поздоровавшись, он задержал взгляд на посетителе в мятом костюме, и в его серых глазах мелькнуло беспокойство.
      - Вы опять но мне? - вежливо, с еле уловимой запинкой спросил майор.
      - К вам, Павел Николаевич! - отвечал, влюбленно на него глядя, вскочивший со стула жировичок. - Знаете, я сегодня всю ночь думал… Все-таки на учет меня поставить надо! Ведь если человек способен вскрыть сейф без помощи каких-либо инструментов…
      Майор поморщился.
      - Давайте лучше пройдем в кабинет, - предложил он.
      - Конечно-конечно!.. - засуетился жировичок, и дверь за ними закрылась.
      У меня потемнело в глазах.
      Нет, вы прикиньте, что теперь получается! Заходит к майору этот чокнутый и говорит: «Здравствуйте, я вот ребром ладони сейфы режу, поставьте меня на учет…» И тут же, следом, как нарочно, вхожу я, ввожу Гришу и говорю: «Здравствуйте, тут вот товарищ с другой планеты прибыл. Выговорить ее невозможно, где находится - он не знает. Документы у него настоящие, не краденые, а что фотография везде его, так это вам только кажется…»
      Я вскочил со стула.
      - Гриша! - хрипло сказал я. - Айда отсюда!
      Но тут дверь кабинета отворилась и в коридор вышел разобиженный жировичок. Быстро его майор…
      - Ну? - с ненавистью бросил я.
      - Все в порядке, - неохотно отозвался он. - Поставил на учет… Фамилию записал, адрес…
      - А чего надутый такой?
      Жировичок оскорбленно фыркнул.
      - И здесь перестраховщики! - сердито помолчав, сообщил он. - Я, говорит, не могу доложить о вас начальству, предварительно не убедившись! Вот вам, говорит, мой сейф - режьте!..
      - Ну? - еле сдерживаясь, процедил я. - А ты?
      Жировичок опять фыркнул - на этот раз гневно.
      - Неужели он сам не понимает? - с досадой сказал он. - Ну, разрезал бы я этот сейф, испортил бы казенное имущество, а отвечать кому? Ему же и отвечать! Странный он, ей-богу!..
      - А ну пошел отсюда!.. - прохрипел я, и жировичка не стало.
      На шум из кабинета выглянул майор.
      - Вы тоже ко мне? - спросил он. - Что ж вы не заходите?
      Пришлось зайти. Мы отдали ему пропуска и опустились в предложенные нам жесткие полукресла, стараясь не смотреть в угол, где стоял небольшой серо-голубоватый сейф.
      - Слушаю вас, - деловито и в то же время доброжелательно сказал майор. - Только представьтесь сначала…
      Представились. Услышав, что перед ним резчики холодного металла, майор насторожился и как бы невзначай покосился на сейф.
      - Я вас слушаю, - повторил он.
      Я поднялся и, ни на кого не глядя, полез в свою спортивную сумку за вещественным доказательством. Вынул, поискал глазами какой-нибудь ненужный предмет и, не найдя, установил на краешке стола спичечный коробок. Майор с интересом следил за моими действиями. Я отрегулировал рычажком дальность; аккуратно прицелился…
      И ничего не произошло. Коробок как лежал - так и остался лежать. Машинка не сработала. Впервые.
      А ведь я знал, что она не сработает! Еще когда нажимал клавишу! Потому что не почувствовал электрических мурашек, бегущих от кисти к локтю. Вместо этого мурашки пробежали у меня по спине, но электрическими они не были.
      - Не работает… - сказал я с тоскливым отчаянием и положил оружие на стол. Пропащий ты человек, Минька Бударин! На роду, что ли, так написано?..
      Майор озадаченно разглядывал лежащий перед ним на столе большой ярко-оранжевый пистолет. Потом поднял глаза на меня.
      - А работало? - живо спросил он.
      - Не знаю, - сдавленно ответил я и сел, не чувствуя ничего, кроме страшной разламывающей усталости.
      Подумав, майор снял телефонную трубку.
      - Ты сильно занят? - спросил он кого-то. - Тогда загляни ко мне. Да, прямо сейчас. Тут, кажется, кое-что по твоей части…
      Трубка легла на место, и почти в тот же самый момент в кабинет вошел хмурый темнолицый человек в штатском. Видно, у них кабинеты через стенку.
      - Ну-ка, взгляни, Борис Иванович, - попросил майор. - Что это может быть?
      Хмурый Борис Иванович, мельком глянув на вас с Гришей, поздоровался вполголоса и, подойдя к столу, принял оружие из рук майора. Не меняясь в лице, осмотрел, примерил к правой руке, к левой. Оказавшись в его огромных (больше, чем у меня) лапах, пистолет как-то сразу утратил свои внушительные размеры и стал еще больше похож на детскую игрушку.
      - А как это к вам попало? - довольно равнодушно спросил Борис Иванович.
      Я прокашлялся.
      - Да у пацана отнял… у соседского, - выдавил я, не решаясь поднять глаза на Гришу. - А пацан в овраге нашел…
      Борис Иванович кивнул и снова замолчал минуты на две. Майор ждал. Видимо, хмурый, загорелый дочерна человек был из тех, кого торопить не стоит.
      - Ах, вот даже как… - пробормотал он наконец. - Значит, это сюда…
      Одним решительным и точным движением он сдвинул ствол, разъял рукоятку, вынул стеклянный экранчик, что-то вывинтил, что-то расключил… Как будто всю жизнь только и занимался тем, что разбирал и собирал такие вот штуковины.
      Меня аж в спинку кресла вдавило, когда я увидел, что он делает. Вот убей - не решился бы разбирать!.. Да он бы и сам, наверное, не решился, если бы хоть раз увидел эту штуку в действии!
      Борис Иванович разложил все детали на столе и удовлетворенно оглядел получившуюся картину.
      - А почему вы обратились к вам?
      - Так ведь… на оружие больно похоже…
      Борис Иванович вставил одну деталь в другую и состыковал все это с третьей.
      - Да нет, это не оружие, - заметил он, вкладывая то, что получилось, в рукоятку.
      - Думаешь, игрушка? - спросил майор.
      Борис Иванович словно не слышал. Он прилаживал ствол.
      - Игрушка?.. - чуть погодя с сомнением повторил он. - Вряд ли… Тут ее, видно, до меня уже раза два разбирали и собирали. Внутри явно чего-то не хватает. Какой-то детали…
      - Световой тир, - подсказал майор. - Такое может быть?
      Борис Иванович прилаживал ствол.
      - В прошлом году в город чехи приезжали с луна-парком, - задумчиво напомнил он. - У них там ничего не пропадало из игровых автоматов?
      - Могли и сами выбросить, - предположил майор.
      - Могли, - равнодушно согласился Борис Иванович и положил собранный пистолет на стол.
      Подумав, майор пододвинул к себе наши пропуска и аккуратно расписался на каждом.
      - Ну что ж, спасибо. - Он вышел из-за стола и пожал нам руки - сначала мне, потом Грише. - Лишняя проверка, знаете, никогда не повредит. Правильно сделали, что пришли…
      Отдавая Грише его пропуск, он обратил внимание на прикрытый челочкой желвак.
      - А это что у вас?
      - Производственная травма, - поспешил вмешаться я.
      - Понимаю… - Майор сочувственно покивал.
      - Забрать или пускай здесь остается? - спросил я, с ненавистью глядя на ярко-оранжевый пистолет.
      Они переглянулись.
      - Да нет, зачем же, - мягко сказал майор. - Конечно, заберите. Вещица неопасная, вдобавок сломанная… Отдайте пацану, пусть играет.
      Я запихнул пистолет в сумку, и мы с Гришей пошли к двери.
      - Михаил Алексеевич!
      Я обернулся - резко, с надеждой. Верни он меня, посади опять в это кресло, спроси, прищурясь: «А если честно, Михаил Алексеевич? Что все-таки произошло у вас с этой штуковиной?» - клянусь, рассказал бы!..
      - Вы у меня на столе спички забыли, Михаил Алексеевич…
 

      Как это все называется? А очень просто. Струсил Минька Бударин! Никогда ничего не боялся, а вот сумасшедшим прослыть - духу не хватило.
      Выйдя из здания, мы пересекли трамвайную линию и углубились в парк. Шли молча. В левой руке у меня была сумка, в правой - спичечный коробок. Потом я швырнул все это на первую подвернувшуюся скамейку и сгреб Гришу за отвороты куртки.
      - Твоя работа?
      - Ты что, Минька? Ты о чем?
      - О пистолете, - процедил я. - Какой там внутри детали не хватает?
      - Да я же к нему не прикасался! - закричал Гриша, и я, подумав, отпустил его. Ведь в самом деле не прикасался…
      - Ладно, извини, - буркнул я. - Давай тогда перекурим, что ли…
      Мы присели на скамейку. Поодаль галдели пацаны и серебрилась беседка, сделанная в виде богатырского шлема.
      - Ты не расстраивайся, - сказал Гриша, глядя на меня чуть ли не с жалостью. - В каком-то смысле там действительно не хватало одной детали. Самой главной.
      Я не донес сигарету до рта.
      - А что за деталь?
      - Коллектор, - сказал Гриша. - Не хватало камеры коллектора. Пистолет
      - он как антенна, понимаешь? Ну вот представь: человек не имеет понятия о радио, а в руки ему попала антенна от твоего транзистора. Что он о ней подумает? Игрушка. Раздвижная металлическая трубочка…
      - Погоди-ка! - Я наконец сообразил. - Так это, выходит, у них на корабле авария?
      На какое-то мгновение мне показалось, что все еще поправимо. Я почти видел этот застрявший где-нибудь возле отвала в щебкарьере корабль.
      - Все гораздо проще, - вздохнул Гриша. - Они улетели. И пистолет этот, как ты его называешь, теперь в самом деле не больше чем игрушка.
      - Улетели? - встрепенулся я. - Совсем?
      Гриша молчал. В том конце парка, утопленное на треть в серебристо-зеленую листву тополей, ожило «чертово колесо». Ярко-желтая кабинка всплыла над кронами и, очертив неторопливый полукруг, снова ушла из виду.
      - Гриш… А это устройство, которое ты ликвидировал… От него хоть что-нибудь осталось?
      - Нет, Минька, - виновато сказал он. - Ничего…
      Вот так. Ни доказательств, ни свидетелей…
      - А ну-ка покажи, как ты там чего нажимал! В механизме этом… ликвидации…
      Гриша нацарапал прутиком на асфальте квадрат и разделил его на четыре части. Четыре квадратные кнопки впритык друг к другу. Левую верхнюю - раз, правую нижнюю - два раза, правую верхнюю и левую нижнюю - одновременно, и еще раз - левую верхнюю. Система…
      - А откуда узнал, как нажимать надо?
      - Там было указано…
      - Гриша! - с угрозой проговорил я. - Ох, Гриша!..
      - Что? - испуганно отозвался он.
      - Я же их видел вчера, Гриша! Я с ними дрался вчера, понимаешь? И дурачками ты мне их тут не изображай! Ангелы небесные - техника у них без охраны… Ты себя вспомни - каким ты был, когда от ангелов этих сбежал! Сам после смены с ног валится, а морда - счастливая!..
      Невесело усмехаясь, Гриша смотрел куда-то поверх деревьев.
      - Физическая усталость… - выговорил он чуть ли не с нежностью. - Это еще не самое страшное, Минька. Здесь хотя бы никто у тебя не спрашивает, о чем ты думаешь в данный момент…
      - А там?
      - А там спрашивают, - тихо ответил он, и опять неизвестно откуда взявшийся знобящий сквознячок заставил меня поежиться.
      Поначалу я даже не мог понять, о чем он говорит. Грише то и дело не хватало наших слов, и он либо заменял их своими, либо переводил так, что запутывал все окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. Мерещились, например, какие-то огромные соты типа осиных, и в каждой - по Грише Прахову. Потом в соты эти ни с того ни с сего вдвинулся вдруг самый обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким-то человеком и почему-то тайно…
      Потом вроде бы мало-помалу кое-что начало проясняться. Насчет закона, правда, который Гришка нарушал, я так ничего и не понял. И не пойму, наверное. А вот насчет наказания… Страшноватая штука, честно говоря: что-то вроде бойкота. Ни тюрем, ни лагерей - ничего… Просто разговаривать с тобой никто не станет. Вернее, как… На служебные темы - пожалуйста, сколько угодно. А начнешь с кем-нибудь, ну, скажем, о погоде - он идет и тут же тебя закладывает…
      - Погоди… А… с матерью, например?
      Гриша вздохнул.
      - Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…
      - Что… серьезно?..
      Гриша не ответил.
      - Да, - сказал я. - Житуха… Ну ладно, давай дальше…
      Дальше - проще. Несмотря на все запреты, нашелся человек, с которым Гришка мог болтать о чем угодно. Она…
      - Стоп! - снова перебил я. - Кто «она»?
      - Человек…
      - О ч-черт!.. - только и смог выговорить я. - Так это, значит, она, а не он?
      Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном - все черные, а эта рыжая… Рыжая?
      - Гриша, - позвал я. - А что, Люська сильно на нее похожа?
      - Нет, - помолчав, отозвался он. - Но сначала показалось, что сильно…
      О знакомстве своем Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви все наружу - быть бы и ей в особо опасных… Да тут еще вот какая штука: в любое время - хоть посреди ночи - пиликнул сигнальчик - и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чем. О Рыжей Гришка, понятно, молчал - врал как мог, выкручивался по-всякому. А выкручиваться становилось все труднее и труднее…
      Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шел дальше.
      А Гриша все говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.
      - А потом я узнал… - уже совсем умирая, закончил он, - что она ко мне…
      - Равнодушна? - спросил я.
      - Приставлена, - сказал Гриша.
      Я медленно повернулся к нему.
      - Стучала, что ли? - изумленно вырвалось у меня.
      И не просто стучала. Оказывается, это их обычный ангельский прием. Особо опасные, в какой их оборот ни бери, обязательно что-нибудь да скрывают. Исповедуются, но не до конца. И вот чтобы не упускать их из-под контроля да и чтобы окружающих от них уберечь, приставляют к ним кого-нибудь вроде этой Рыжей. И некоторых таким образом даже перевоспитывают.
      Последние слова Гриша договаривал с трудом. Кто-кто, а уж я-то его мог понять.
      - Да все они такие, Гришк…
      Гриша слепо смотрел поверх деревьев, туда, где ужасающе медленно проворачивалось «чертово колесо».
      - Не знаю… - сказал он. - Кажется, нет…
      - Ну ладно, - хмурясь, бросил я. - Дальше давай.
      - Дальше… Дальше я решил бежать.
      - Так сразу?
      - Да, - сказал он. - Сразу. Теперь-то я понимаю, что застал их врасплох. Задумайся я на минуту - и меня бы перехватили… Но так совпало, что я оказался возле исследовательского центра. Ну, это такое… - Гриша беспомощно посмотрел вверх, и я представил увеличенное раз в пять здание заводской лаборатории. - Словом, я вошел туда…
      - И не задержали?
      - А некому было задерживать, Минька. Исследования свернуты, нигде никого… Да и потом кому бы пришло в голову, что кто-то может шагнуть за знак! Это же все равно, что из окна шагнуть. Или сквозь стену…
      - Ну, ясно, ясно, - проворчал я. - Газон перебежать, короче.
      - Да, - сказал Гриша. - Газон.
      Он помолчал, потом поднял на меня темные усталые глаза.
      - Вот, собственно, и все…
      - Как все? - всполошился я. - А документы? А язык?
      - Язык? - безразлично переспросил он. - Да что язык… Там это просто, Минька: надел шлем, нажал кнопку… Главное - решиться…
      Из какого же сволочного рая ты вырвался, Гриша, если сидишь вот так, сгорбясь, с остановившимися глазами, и ничего перед собой не видишь: ни людей, ни пыльного летнего парка!
      - Ну и что? - постепенно наливаясь злостью, проговорил я. - Ну не повезло! Ну не сработала эта машинка, черт ее дери! Мне вон всю жизнь не везет - так что ж теперь, повеситься?!
      Я вскочил. И в тот же самый момент пришла мысль. Вот всегда так со мной. Стоит разозлиться - и уже ясно, что делать дальше.
      - Слушай, - сказал я. - Ну а, допустим, прилетает за тобой еще один корабль… Он тоже с этим… с коллектором?
      - Насколько я знаю, все корабли с коллекторами.
      - Все корабли с коллекторами… И что будет с этим… - я потыкал пальцем в сумку, - …с пистолетом?
      - Видимо, заработает.
      - Заработает? - И я почувствовал, как по лицу моему расползается глупейшая блаженная улыбка.
      - Гриша! - сказал я. - Так какого же мы с тобой черта?.. Надо просто проверять эту машинку каждый день. Все время ее проверять! И как только заработает - все бросать и бегом к майору!.. Ангелы, да? Охотиться за вами, да? Ну, давайте-давайте… Вы - за нами, а мы - за вами!..
      Я уже был крепко взвинчен и расхаживал перед скамейкой, говоря без остановки.
      - Брось, Гриша! - убеждал я его. - Чтобы два таких мужика - да не выкрутились? Со мной, Гриша, не пропадешь! Ты, главное, Гриша, не робей!
      Домой мы вернулись часам к пяти.
      - Да! - вспоминал я перед самой калиткой. - Ключ-то забери. И не оставляй больше…
      Слова мои поразили Гришу Прахова. Он взял у меня ключ от своего шкафчика, стиснул его в кулаке, а кулак прижал и груди.
      - Минька, - сказал он. - Можно, я задам тебе один вопрос?
      - Ну, задай.
      - Зачем я вам нужен?
      Ничего себе вопросец!
      - А черт его знает, - честно ответил я. - Вроде привыкли уже к тебе…
      Дома нас ждал сюрприз. Заходим мы с Гришей в большую комнату, а на диванчике - рядышком и чуть ли не за руки ваявшись - сидят мать и Люська, обе заплаканные.
      Увидев Гришу, Люська вскочила, вскрикнула и кинулась к нему. Я, конечно, посторонился - того и гляди затопчут.
      - Я так и знала, я так и знала!.. - всхлипывала Люська, вцепившись в бедного Гришу. - Я же чувствовала - что-то случится!..
      Интересное дело, вяло подумал я. Мать - чувствовала, Люська - чувствовала… Один я ничего не чувствовал.
      - Я его посажу! - всхлипывала Люська. - Я его посажу!..
      - Кого? - спросил я.
      - Бехтеря, кого же еще! - ответила за нее мать. Тоже всхлипывая.
      - Какой Бехтерь, чего вы плетете? - сказал я. - Бехтерь к нему и близко не подходил.
      Люська уставилась на меня бешеными зелеными глазами.
      - Не подходил? А лоб почему разбит?
      - Так это не Бехтерь, - объяснил я. - Это я ему рейкой заехал.
      - Как? - в один голос сказали мать и Люська.
      - Случайно, - буркнул я и пошел спать, хотя солнце только еще собиралось садиться. Пусть сами как хотят, так и разбираются.
      Добравшись до койки, сел и долго смотрел на шнурки кроссовок - не было сил нагнуться и развязать… Но Люська-то, а? Ишь как вскинулась! Это потому, Люсенька, что у тебя никогда никого не отнимали… Надо же - сама прибежала!..
      Мне снилось вчерашнее сражение в старом сквере. Вернее, даже не само сражение - всего один момент: я сижу в проломе, стискивая штакетину, а они уходят - два ангела и Гриша между ними, - и серый полусвет льется им навстречу, и это уже не люди, а три плоских колеблющихся силуэта… Я заставляю себя броситься за ними - и не могу. Вот ведь какая штука: наяву не испугался - во сне боюсь…
      Я просыпался и подолгу лежал, глядя в потолок и понимая с облегчением, что Гришу я все-таки отбил. Потом запускал руку под подушку, доставал пистолет и брал на прицел спичечный коробок. Нажимал на спуск, вздыхал, запихивал мертвую машину обратно и снова оказывался в проломе со штакетиной в руках…
 

      - Гринь, - сказал Сталевар с умильной улыбкой, отчего сразу стал похож на старого китайца, - пока смена не началась, слетал бы за газировкой…
      Все подождали, когда Гриша с чайником отойдет подальше, а потом повернулись ко мне.
      - Ну и что он? - уже без улыбки спросил Сталевар. - Уезжать не раздумал?
      Я взглянул на их озабоченные лица и вдруг понял, что должен был чувствовать Гриша в первые дни. Разные? Да по сравнению с ними мы - дворняжки! Мы - беспородные переулочные шавки, и каждая скроена на свой манер! А эти - на подбор, в рост, в масть, как доберманы-пинчеры на собачьей выставке!..
      - Может, он недоволен чем? - прямо спросил бригадир. - Если разрядом
      - будет у него скоро хороший разряд… Ну нельзя его отпускать, Минька! Ты ж первый резчик - сам понимать должен. Сунут опять в бригаду кого попало! Или - тоже весело - впятером тыкаться!..
      - Ты… это… - немедленно взволновался Старый Петр. - Ты, Валерка, знаешь… того… Впятером - не впятером… Чего ему уезжать? Ну ладно бы еще в техникум или учиться… А то ведь просто так, по дурости…
      - Что у него там с первой женой? - спросил Валерка.
      - Чего? - сказал я.
      - Ну, жена его из дому выгоняла или не выгоняла?
      - Не выгоняла, - ответил за меня Сталевар. - Он, говорят, сам от нее ушел. А теперь вот, видишь, родственники ее грозить приехали…
      Я только очумело переводил глаза с Валерки на Сталевара и обратно.
      - Да шалопай он, ваш Аркашка! - рассердился вдруг Старый Петр. - Откуда Аркашке про Гриньку знать? И ты тоже, Илья… - заворчал он на Сталевара. - Голова уж седая, а Аркашку слушаешь…
      - Родственники… - презрительно пробасил Вася-штангист. - Какие там родственники? Тут в Бехтере дело. В раздевалке Гриньку без каски видели? Шишмарь у него на лбу видели? Чего вы суетитесь? Все уже улажено. Встретил я вчера Бехтеря, поговорил…
      Все посмотрели на Васю. Бедный Бехтерь…
      - Ну так как же все-таки? - снова спросил меня Сталевар. - Уезжает?
      - Мужики! - сказал я. - Куда он от нас денется?
      Перед тем как включить пресс, открыл инструментальный шкафчик, залез в него по пояс и, достав из-за пазухи ярко-оранжевый пистолет, проверил. Молчит пока…
      После обеда, когда возвращались из столовой, меня окликнула Люська. Что-то, видно, случилось. Невеста наша была вне себя - аж зеленые искры из глаз сыплются. Позади нее с потерянным видом жался Гриша Прахов. И с чего это я взял, что они похожи? Так, слегка, может быть…
      - Минька! - бросила Люська, глядя мне прямо в глаза. - С кем вы вчера дрались в сквере?
      Я посмотрел на Гришу. Гриша Прахов ответил мне унылым взглядом и слабо развел руками.
      - А друг с другом, - спокойно отозвался я. - Разве не понятно?
      - Я серьезно! - сказала она.
      Да уж вижу, что серьезно… Серьезней некуда. Надо понимать, проболтался Григорий.
      - Я все рассказал Людмиле, Минька, - виновато пояснил он.
      - А все - это как?
      - Н-ну… в общих чертах…
      - С кем вы вчера дрались? - еле сдерживалась, повторила она.
      - С инопланетянами, Люся, - сказал я. - Тут, понимаешь, за Гришей с его планеты прилетели… А что ты на меня так смотришь? Сама спросила…
      - Минька! - голос у Люськи дрогнул от бешенства. - Мне твои шуточки еще с такого вот возраста надоели! С вот такого вот…
      И она показала рукой, с какого возраста ей надоели мои шуточки. Потом резко обернулась к Грише.
      - А ты учись у него! - зловеще посоветовала она. - Учись, он тебя много чему научит! Вместе шутить будете! Но только не со мной, понятно?!
      Брызнула напоследок зелеными искрами - и пошла. Гриша дернулся было вслед, остановился и беспомощно поглядел на меня.
      - Кто тебя за язык тянул? - сказал я. - Ну беги теперь, догоняй… Скажи: извиняюсь, мол, за глупую шутку, попал под дурное влияние Миньки Бударина.
      - Но…
      - Иди-иди. - Я развернул его и подтолкнул в спину. - А то перерыв кончится…
      Да, вразумил меня жировичок, хорошо вразумил… Спасибо ему. Не попадись он нам тогда перед дверью кабинета - я бы ведь на рожон полез, я бы майора за грудки тряс, я бы до самого их высшего начальства дошел… Чтобы все поняли как следует - психи пришли: один - буйный, другой - тихий…
      Подходя к прессу, я еще издали заметил, что вся наша бригада столпилась возле инструментального шкафчика. Почуяв неладное, я ускорил шаг. Тут они чуть расступились, и в руках Валерки мелькнуло что-то оранжевое.
      Увидев меня, бригадир лихо осклабился и, быстро прицелясь, сказал: «Бах!»
      Не раздумывая, я бросился на пол. У Валерки отвисла челюсть. В такой позиции он меня еще не видел. Да и остальные тоже… Я поднялся, кряхтя от стыда, и, подойдя к бригадиру, отобрал у него пистолет.
      - Тебя кто учил без спросу хватать?
      - А чего ж ты его в шкафчик сунул? - растерялся Валерка. - Сталевар за ветошкой полез, а он как раз под ветошкой лежал…
      - Говорил ведь шалопаям: не ваше, не трогайте… - забрюзжал Старый Петр. - Вот народ…
      - А это что ж такое? - опомнившись от изумления, спросил Сталевар.
      - Игрушка! - бросил я. - Племяннику купил…
      - А с каких это пор у тебя племянники появились?
      - Ну не племяннику… У знакомой одной пацан - вот ему…
      - А-а… - На меня поглядели с пониманием.
      - Дорогая, небось?
      - Дорогая.
      - Погоди, - все еще во мог сообразить Сталевар. - А чего ж ты тогда залег?
      - Поскользнулся! - буркнул я.
      Домой со смены нарочно пошел через сквер - посмотреть, как там, после сражения. Накрапывал дождик. Чистые пятна от выстрелов исчезли, на пропажу скамейки и урны никто не обращал внимания. Наверное, один только я и помнил, что здесь стояла скамейка…
 

      - Наташка-то развелась, - сказала мать.
      Я даже не заметил, когда она вошла, - транзистор сильно орал.
      - Наташка?.. - рассеянно переспросил я. - Какая Наташка?
      Мать остолбенела.
      - Наташка… - беспомощно повторила она, и я наконец отвлекся от разложенных на столе деталей.
      - Развелась? - спросил я. - Давно?
      - Да, говорят, недели две уже…
      - Понятно… - сказал я, помрачнев. Вставил одну деталь в другую и состыковал все это с третьей.
      Мать долго ждала продолжения. Потом подошла к столу и выключила транзистор.
      - Ты жениться когда-нибудь думаешь? - прямо спросила она.
      - Думаю, мать, думаю…
      - Вижу, как ты думаешь! - сказала она, сердито наблюдая за тем, как детали в моих руках мало-помалу собираются в большой ярко-оранжевый пистолет. - Хоть бы Гриша на тебя, что ли, подействовал! У них-то с Люсей…
      - Мать, - сказал я. - Ну ты же раньше Люську терпеть не могла.
      - Мало ли что! - возразила она. - Раньше я ее не знала.
      - Да пойми ж ты, мать, - сказал я с тоской. - Ну не до того мне сейчас!
      - Да уж вижу, что не до того! Семьи нет, детей нет, а он сидит в игрушки играет!..
      Повернулась и вышла. Я с досадой бросил собранный пистолет на стол. Развелась… Ну и развелась! Какая тут Наташка, когда мы с Гришей уже второй месяц вроде как на военном положении!
      Тут я заметил, что одна деталька осталась лишней. Ну вот… Снова теперь разбирать…
      Машинку изучил - не хуже своего пресса. Собрать-разобрать - с закрытыми глазами, хоть норматив сдавай, а как работает - убей, не пойму… Вот она откуда, эта деталька. И все равно - какая-то она лишняя…
      Мать говорит, характер у меня совсем испортился. Испортишься тут… И от Гриши проку никакого! Показать, где планета находится, - он не астроном, карту начертить - он не географ. Ну хотя бы приблизительно нарисуй: вот здесь океан, здесь материк… Ну нарисовал. А толку? Глаза б мои на него не глядели!..
      А ангелы - сволочи, как бы их там Гришка ни выгораживал!.. Живут, понимаешь, - пылинки друг с друга смахивают, только и думают, как бы кого нечаянно локотком не толкнуть… Кибернетика у них, автоматика, корабли космические… А против Гришки десант бросили! Как вспомню сквер - головы бы им всем посворачивал!.. Хотя, конечно, это еще вопрос: кто кому… Эх, не мне бы этим заниматься!..
      А что это транзистор замолчал? Ах, да… Я шлепком вогнал трубчатую антенну в гнездо по шляпку и поднялся из-за стола.
      Время было позднее. Взглянув поверх занавески, в одном из желтеньких окон соседского дома я увидел дядю Колю. Вот еще тоже жертва… Нет, кроме шуток: здорово на него тот случай подействовал. Тихий стал старичок, задумчивый. Пенсию домой приносит до копеечки, а уж сквер, наверно, за версту обходит…
      В Гришиной комнате скрипнула койка. Я удивился и, прихватив пистолет, направился к нему.
      - А я думал, ты Люську пошел провожать…
      Гриша неподвижно сидел на койке, уставясь куда-то в угол.
      - Я не имел права втягивать тебя в эту историю, - глухо сказал он. - И ее тоже…
      Неужели он весь вечер так просидел - глядя в стену?
      - Ну пойди повесься тогда, - предложил я. - Чего уж теперь…
      - Понимаешь… - сказал он. - Вернуть меня обратно - это для них дело принципа… Они не отступят, Минька.
      - А ты меня не пугай. Я и так боюсь.
      Он недоверчиво посмотрел на меня.
      - Правда?
      - А то нет? - проворчал я.
      Помолчали.
      - А хуже всего, конечно, то, - уныло добавил Гриша, - что они, в общем-то, правы…
      - Слушай, ты! - рявкнул я. - Ангелочек! Они тебе что, много доброго сделали? Правы! Мухтар - и тот больше тебя соображает… Чего уставился? На хороших людей собака выть не станет!.. Почему Люську провожать не пошел?
      Плечи у Гриши сразу опустились, взгляд потускнел - сидит, в стенку смотрит.
      - Будет лучше, если мы с ней поссоримся…
      - Поссоритесь?.. Ты с какого гвоздя сегодня сорвался?
      - Если я вдруг исчезну… для нее это будет ударом.
      - Ага… - сказал я, помаленьку приходя в себя. - Нормально… А раньше ты что же?
      - Раньше она не относилась ко мне серьезно.
      Вот так! А я думал, он ничего не понимает…
      - Пойдешь завтра провожать! - бросил я. - И попробуй только не пойди!
      Тут я спохватился, что постоянно тычу в Гришу стволом, и засунул пистолет рукояткой в карман.
      Гриша моргал. Поссориться с Люськой - пара пустяков, а вот помириться… Внезапно лицо его прояснилось. Придумал, значит.
      - Минька, - осторожно начал он. - Тридцатого наши всей сменой за грибами собираются… На автобусе…
      - Не бери в голову, - сказал я.
      - Да, но… Люся ведь тоже едет…
      - Слушай, Гришк! Ты просто не знаешь, что я за человек! Вот попомни мои слова: стоит нам высунуть нос за город - и машинка заработает! По закону подлости - знаешь такой закон?.. В общем, никаких грибов, Гриша. Нельзя нам от майора отрываться…
      Кончался август. И я не знаю, в чем дело, но только Наташка стала попадаться мне на глаза чуть ли не каждый день. Еле успевал на другую сторону переходить. Но однажды все-таки не уберегся.
      - Ну куда ты полез, Миша! - услышал я совсем рядом ее рассерженный голос и, вздрогнув, остановился. - Куда тебя понесло? Вернись сейчас же!
      Это она со своим пацаном воевала. Увидев меня, растерялась.
      - Миша?.. Здравствуй…
      А губы - ну совершенно детские. И носик такой пряменький, аккуратный…
      - Привет… - осторожно отозвался я. - Как жизнь?
      - Вот… погулять вышли… - ответила она.
      Я смотрел на нее и соображал, что бы еще такое сказать.
      - Я слышал, развелась ты…
      - Развелась. А ты? Так до сих пор и не женился?
      - Да некогда все, - сказал я. - Дела.
      Тут подошвы моих кроссовок словно приплавились к асфальту, а рука сама прыгнула в сумку, где лежал пистолет. Вдоль решетки сквера прямо на нас шли трое молодых людей. Все одного роста, смуглые, горбоносые… Гортанно переговариваясь, прошли мимо. С Кавказа, видать, ребята… Я наконец обратил внимание, что Наташка меня о чем-то спрашивает.
      - Дела? Какие?
      - Такие дела, что закачаешься, - хмуро ответил я.
      - Скамейку нашу помнишь? - спросила она вдруг.
      Я буркнул, что помню.
      - Сменили ее. Новую поставили…
      - Серьезно? - сказал я. - Надо пойти посмотреть.
      Она жалко улыбнулась уголком рта.
      - Чего уж там смотреть…
      Замолчали. Наташкин пацан штурмовал ограду сквера - протискивался меж прутьев туда и обратно.
      - А у меня день рождения скоро…
      - И что? - насторожившись, спросил я.
      - Приходи. Если сможешь, конечно…
      Так… Потянули телка за веревочку… Не дурачок ведь, понимаю, в чем дело. Все прекрасно понимаю. Не дождалась, выскочила замуж, промахнулась, развелась, вспомнила, что Минька Бударин до сих пор не женат.
      - Не знаю, в общем… - промямлил я. - Мы тут, понимаешь, как раз тридцатого всей сменой за грибами выезжаем…
      Кое-как унеся ноги, решил взглянуть на новую скамейку. Посидел на ней, потрогал гладкий брус, где раньше было вырезано крупно и глубоко: «НАТАША!» Ладно. По грибы - так по грибы. За мной ведь тоже, как за Гришей, глаз да глаз нужен. Оставь меня в городе - возьму да и сорвусь на день рождения, кто меня знает!
      Кто-то остановился передо мной, постоял немного и сел рядом. Я покосился на подсевшего и увидел, что это Бехтерь.
      - Ну, здравствуй, - неприветливо сказал я ему. - Что? Лавки другой не нашлось?
      Бехтерь снял фирменные очки и долго тер переносицу.
      - Ну хоть бы ты мне, что ли, объяснил, - с тоской попросил он. - Бил я его тогда или мне это так, от злости померещилось?
      - От злости, - сказал я.
      Бехтерь усмехнулся. Что-то плохо он выглядел - то ли больной, то ли усталый.
      - Ничего, - сказал он. - Она еще с ним наплачется.
      - Это почему же?
      - Наплачется, - упрямо повторил Бехтерь. - Вот увидишь. Я-то знаю, что он за человек…
      - А ты-то сам что за человек?
      Бехтерь вдруг ухватил меня за руку.
      - Минька! - сказал он. - Не хотел я с ним тогда драться, веришь? Хотел подойти, поговорить по-людски, с глазу на глаз… Она ведь заявление из загса забрала. Минька! А он даже говорить со мной не хочет. Морду воротит, понимаешь? Простите, говорит, мы с вами не знакомы… Ах ты, думаю!..
      Бехтерь задохнулся и умолк. Так это он, выходит, один на один отделал того… которого я потом рейкой? Ай да Валька! Как же надо было разозлиться!..
      - Не того ты отлупил, Бехтерь, - сказал я ему. - Не Гришу.
      Он вскинул голову.
      - Что… правда?
      - Правда, - сказал я.
      Бехтерь подумал, потом уныло кивнул.
      - И что он теперь? Этот, кого я… В суд на меня, да?
      - Да нет, Бехтерь, - вздохнул я. - Никто на тебя в суд подавать не будет…
      Первый раз в жизни я говорил с ним не раздражаясь. А может, меня и раньше раздражал не столько сам Бехтерь, сколько этот его дурацкий фирменный оскал.
      - Кончай киснуть, Валька, - сказал я ему. - Сам понимаешь: ушла - значит, ушла. Другую найдешь.
      - Не найду, - безразлично ответил мне Валька Бехтерь.
 

      Наш автобус стоял у ручья на опушке, и огромная верба время от времени лениво проводила по его крыше кончиками узких листьев.
      Я влез в автобус, и спавший на заднем сиденье шофер поднял голову.
      - Свои, свои… - успокоил я его. - Спички только возьму.
      Я пробрался к своей сумке и устроил в ней маленький переворот. Коробок, конечно, оказался на самом дне. Я разгреб продукты, переложил пистолет… и от кисти к локтю проскочили знакомые электрические мурашки.
      Еще не веря, я торопливо установил спичечный коробок на сиденье, прицелился и утопил спусковую клавишу.
      Коробок исчез.
      Несколько секунд я тупо смотрел на глянцевый от чистоты край кожаного сиденья. Потом швырнул пистолет в сумку, ремень - через плечо и вылетел из автобуса.
      С трех сторон шевелился лес, огромный, просвеченный солнцем. Ну и где мне их теперь искать, этих голубков? Я прикинул, на какое расстояние могли разбрестись грибники, и чуть не застонал…
      Полчаса, не меньше, я бегал по лесу сломя голову и выспрашивал наших, не видел ли кто Гришку с крановщицей. Как провалились, честное слово! Отмахав здоровенный крюк, вернулся к автобусу и там, на краю опушки, наконец увидел Люську. Сердце у меня радостно прыгнуло и тут же оборвалось: Гриши с ней рядом не было.
      - А где…
      Я не договорил. Она вскинула голову, и лишь тогда я понял, что никакая это не Люська.
      Куртка - другая, волосы - рыжие, но чуть потемнее, потом - короткая стрижка, каких Люська отродясь не носила… И даже не в этом дело! Лицо. Вроде бы Люськино - одно к одному, а вглядишься… Куда там до нее Люське! Ну вот как киноактриса на плакате: красивая - аж дух захватывает, а в жизни такую - расшибись - не встретишь…
      Уж не знаю, как я тогда выглядел, но, по-моему, она меня испугалась. Смотрит - глаза серые, большие, зрачки - вздрагивают…
      - Я здесь гуляю… - пояснила она.
      - Ага… - Я обалдело кивнул, и мы двинулись в разные стороны. Боком. Не спуская друг с друга глаз. У нее левая рука - за пазухой, у меня - в сумке.
      Стоило ей скрыться из виду, я шарахнулся вправо и, хрустя сучками, скатился в какую-то канаву. Слева - как бы в ответ - тоже раздался короткий треск веток. Понятно…
      Пригибаясь, добежал до конца канавы и там только перевел дыхание. Вот это да! Рыжая, а? Сама пожаловала… Как же это они нас так быстро вычислили?..
      От ствола к стволу, как на территории противника, все высматривая, не мелькнет ли где в кустах оранжевый пластик пистолета, убрался подальше. Что ж теперь делать-то? Кричать - услышат. Гришкино имя они по документам знают…
      - Люська-а!..
      - Чего орешь?
      Я обернулся. Они стояли буквально в десяти шагах от меня.
      - Влипли, Гриша, - сказал я, подойдя. - Вот они тебе, грибы твои!..
      Гриша Прахов побледнел и прислонил к дубу тонкий рогатый посошок.
      - Заработала? - еле слышно спросил он. - Когда?
      - Полчаса назад.
      - Значит, скоро они будут здесь… - медленно проговорил он.
      - Дурак! - прохрипел я. - Они уже здесь!
      - Вы что, ненормальные оба? - спросила Люська. - Вы себя со стороны послушайте!
      Я повернулся к ней - и осекся. Вот ведь разные, а?! Нет, конечно. Рыжая и красивее, и нежнее… но по сравнению с Люськой - какая-то вроде ненастоящая…
      - Люська! - сказал я. - Ради бога! Хоть ты не лезь!
      - Опять инопланетяне? - недобро прищурясь, спросила она.
      - Опять!
      На секунду мне показалось, что она сейчас размахнется и даст мне лукошком по голове.
      - Люся, я все объясню… - заторопился Гриша.
      - Не надо, - спокойно проговорила она. Взяла прислоненный к дубу рогатый посошок и пошла прочь. Отойдя на несколько шагов, оглянулась и добавила безразлично: - Поедем в город - в автобусе ко мне не подсаживайся…
      Волосы ее на этот раз были заплетены в короткую толстую косу, и коса эта при каждом шаге с каким-то особым презрением качалась туда-сюда - рыже-золотистый маятник с пушистой метелкой на конце.
      Гриша двинулся было за ней, но я его удержал.
      - Пусть идет, - бросил я. - Или ты ее тоже хочешь втянуть?
      Гриша испуганно затряс головой.
      - Тогда давай думать, как нам быстрее в город попасть. Выйдем сейчас к автобусу…
      - К автобусу? - жалобно переспросил Гриша, все еще норовя оглянуться на уходящую Люську.
      Я чертыхнулся.
      - Верно! Там же, возле автобуса, эта… Тогда вот что: автобус обогнем, так? Выйдем по грунтовке к шоссе - и автостопом до города. Вперед!
      Проскочив испятнанную солнечными зайчиками поляну, мы наткнулись на Сталевара. Похожий скорее на лешего, чем на грибника, он ворошил палочкой траву возле старого пня. Увидев нас, удивился.
      - А ты откуда здесь взялся? - спросил он Гришу. - Аркашка говорит, он тебя в другой стороне видел.
      - У шоссе? - похолодев, спросил я.
      - Ну да… Еще, говорит, странно: Гриша - и вдруг без Люськи… Поссорились, что ли?
      Мы с Гришей посмотрели друг на друга. Обложили нас, короче. Со всех сторон обложили… А, нет, врешь - не со всех!..
      - Слушай, Сталевар, - сказал я. - Тут вот какая штука… Мы сейчас, наверное, с Гришей вернемся… Ну, дело есть в городе, понимаешь? Скажи Люське, чтобы Гришкину сумку потом из автобуса забрала, - некогда нам…
      Сталевар уставил на меня круглые глаза, ставшие в лесу еще желтее, и ухмыльнулся от уха до уха.
      - Утюг забыл выключить?
      - Ага, - сказал я. - Утюг…
      - Стоп! А грибникам нашим они ничего не сделают?
      - Нет, - отрывисто отозвался Гриша. - Они охотятся только за нами. Точнее - за мной…
      Тропинка уводила нас все дальше и дальше от опасных мест. Вот где было грибов полно! Теперь они даже не прятались - чувствовали, видно, что нам с Гришей не до них.
      - А чего это ты с пустыми руками идешь? - спохватился я. - Ну-ка, стой!.. Хор-роший, однако, дрын! Как будто сам нас нашел…
      Я оторвал приглянувшуюся мне полуотломленную сухую ветку - прямую, крепкую, толстую, как оглобля.
      - Вот… - оказал я, отшибая лишние сучья. - А то висит дровина без дела…
      Раскрыл перочинный нож и на ходу принялся доводить дровину до ума.
      - Как же они все-таки разнюхали, что мы здесь? - с досадой проворчал я, добравшись до особо трудного отростка.
      - Может быть, - засекли выстрел… - уныло отозвался Гриша. - Ты ведь выстрелил, да?
      - Как? - Я даже остановился. - Так они, значит, могут по выстрелу… А точно знаешь?
      - Я предполагаю, - пояснил Гриша. - Если пистолет теперь связан с коллектором на корабле…
      Я готов был его придушить.
      - Вслух надо предполагать такие вещи!
      Снова двинулись. Гриша испуганно молчал. Я, успокаиваясь, строгал дровину. Сказать ему про Рыжую или не говорить? Нет, лучше не надо… Ну его к лешему - слабонервная команда…
      Я закончил строгать и сложил ножик. Серьезная вышла дубина.
      - На, держи, - буркнул я. - В случае чего - в лоб! И не раздумывая, понял?
      - По-моему, за нами кто-то идет, - сказал Гриша.
 

      - Ну-ка, спрячься, - приказал я. - Встань за дерево. Значит, все понял, да? Если что - в лоб!
      Я достал пистолет и тоже отступил в сторону. Отрегулировал рычажком дальность, но заранее целиться не стал. Ангелы ходят бесшумно. Черта с два мы бы их услышали первыми.
      Тут ветки всколыхнулись и… Как я в нее тогда не выпалил с перепугу
      - до сих пор удивляюсь. Я ж ее чуть за Рыжую не принял… Короче, из-за поворота тропинки выбежала растрепанная Люська. В руках у нее не было уже ни лукошка, ни посошка. Коса на бегу расплелась, и теперь над Люськиной головой вставала огненная туча спутанных волос. Увидав меня, Люська резко остановилась.
      - Гриша?! - И задохнулась.
      Гриша вылетел из-за дерева. В лесу стало очень тихо. Кукушка невдалеке отсчитывала кому-то уже, наверное, вторую сотню лет. Люська не мигая смотрела на двух придурков: один - с пластмассовым пистолетом наизготовку, другой - с каким-то дышлом наперевес.
      - Ну и какого черта ты за нами увязалась? - со злостью спросил я.
      - Куда вы идете?
      - В город.
      - Зачем?
      - Люська! - сказал я. - Пожалуйста! Иди к автобусу! Не до тебя сейчас!..
      - Я прошу тебя, Люся… - поддержал меня Гриша.
      - Никуда я не пойду! - отрезала она. - Господи, да что же это такое! Все бросили, вещи бросили… Почему забрать сумку из автобуса?.. Я никуда не пойду, пока вы мне все не объясните, слышите?
      - Что тебе объяснить? - взорвался я. - Ну, гонятся за нами! Гонятся, понимаешь?
      - Кто за вами гонится?
      - Инопланетяне! - рявкнул я. - С рожками! С ножками! С крылышками!.. Иди к автобусу!
      - Не пойду!
      Я открыл было рот и вдруг замер. Низкое, еле слышное жужжание прошло над деревьями и пропало где-то впереди. Нет, не пропало… Снизилось и загудело между стволами, мало-помалу приближаясь к нам. Кукушку - как обрезало. Я оглянулся на Гришу.
      - Они? - одними губами спросил я его.
      Гриша неопределенно потряс головой. Лицо серое, зубы стиснуты.
      - Не знаю, - ответил он шепотом.
      - Что ты вообще знаешь?.. - прошипел я, лихорадочно соображая, на какое расстояние мне поставить дальномер моей машинки.
      Жужжание приближалось. Теперь уже не было сомнения, что идет оно прямиком на нас.
      Гриша с Люськой стояли оцепенев - бери их голыми руками. Опомнясь, я толкнул их что было силы, и, отбежав шагов на десять от тропинки, мы втроем повалились в траву.
      Жужжание выплыло из кустов, но я ничего не увидел. Звук двигался в метре над тропинкой, я мог показать пальцем, откуда он сейчас раздается, но там ничего не было. Просто звук.
      Быстро посмотрел на Люську. Не дай бог в обморок упадет - еще и ее на себе тащить!.. Плохо я подумал о Люське. Так она и позволила себе упасть в обморок! Побледнела, вцепилась пальцами в ствол - чуть кору не сорвала…
      Жужжание задержалось над тем местом, где мы только что стояли, потом снова двинулось и стало удаляться, но уже не по прямой, как раньше, а то и дело давая петли то в одну, то в другую сторону.
      - Они… - хрипло сказал я, поднимаясь. - Сколько здесь живу, а такого ни разу не слышал… Ты когда-нибудь слышала?
      Люська помотала головой. Вроде бы приходила в себя.
      - Что это? - спросила она.
      - Инопланетяне… - устало ответил я. - И Гриша твой - инопланетянин… Особо опасный преступник…
      Она посмотрела на меня, потом на Гришу. Выражение лица у нее было самое жалобное.
      - Не понимаю… - беспомощно сказала она.
      - Люська! - взмолился я. - Ну не время сейчас! Я два месяца понять пытаюсь - и то до сих пор до конца не понял! А у нас нет двух месяцев! У нас минуты лишней нет, ясно тебе? Нам в город надо, к майору… Иди обратно, Люська! Иди к автобусу! Ну что нам, на коленях тебя просить?..
      - Это очень опасно, Люся… - в отчаянии добавил Гриша.
      В лесу ожила кукушка. Сказала один раз свое «ку-ку», а повторить так и не решилась. Можно понять птичку…
      - Куда обратно? - встрепенулась Люська. - Туда? Я теперь туда не пойду!
      - Да не тронет оно тебя! - сказал я. - Ты-то здесь при чем?
      Чуть запрокинутое лицо ее на секунду застыло, и Люська вдруг стала до жути похожа на Рыжую, - только вот прическа другая… Нельзя нам ее с собой брать. Во-первых, в самом деле опасно, а во-вторых, попробуй угадай, что она отчудит в следующий момент…
      - Я иду с вами! - решительно сказала Люська. - Только сначала вы мне все расскажете!
      Ну вот… Так я и знал! Вне себя я выхватил из пачки сигарету и, не найдя в левом кармане спичечного коробка, полез в правый.
      - Люська!.. - начал я.
      - Я иду с вами! - Она повысила голос.
      Ну вот что ты с ней будешь делать!
      - Ладно, - буркнул я. - Гриша тебе все по дороге расскажет. Только громко не болтать, ясно? Гриша, где дрын? Я для чего его строгал? Чтобы ты его под деревом бросил?..
      Недовольный, я выбрался на тропинку и зашагал, перекатывая в губах незажженную сигарету и машинально хлопая себя по всем карманам. Были же спички… Может, я их опять в сумку кинул?
      За спиной у меня - сбивчиво, взахлеб, наперебой - говорили Гриша и Люська. Я не слушал. Вернее, слушал, но не их. Пока вроде ничего подозрительного… Будем надеяться, что ангелы нас потеряли.
      Да что за черт - и в сумке тоже спичек нет!.. И тут я наконец вспомнил. Я же их собственными руками отправил на корабль к ангелам! Ну не дурак, а? Полный коробок!..
      Я остановился, и разговор у меня за спиной мгновенно смолк. Обернувшись, я увидел, что Гриша с Люськой смотрят на меня во все глаза.
      - Спички есть у кого-нибудь? - спросил я.
      Они даже не сразу меня поняли. Напугал я их своей остановкой.
      - Ненормальный, - еле выговорила Люська. - Разве так можно? Чуть сердце не разорвалось…
      - Да что ты мне про сердце! - сказал я. - Спички у тебя есть?
      - Нет у меня спичек! - отрезала она.
      - А я не курю, ты же знаешь, - добавил Гриша.
      Тоже мне грибники! В полном расстройстве я засунул сигарету в пачку. Это что же я теперь, до самого города без курева буду? Совсем весело…
      Некоторое время Гриша с Люськой молчали. Потом заговорили снова.
      - То есть как запрещалось? - дрогнувшим голосом переспрашивала Люська. - Говорить запрещалось? Ни с кем - ни с кем?..
      Я так понимаю, что, когда выйдем на майора, она о Гришкиной планете больше меня знать будет…
      Переход до Глубокой балки сожрал у нас почти весь остаток дня. Отвык я от таких маршей. Ну, куда это - почти десять километров пешком отмахать! Хорошо хоть без приключений. Вот только шмели нас часто пугали - жужжат похоже…
      А приключения начались сразу же за Глубокой балкой.
      Напрямик по стерне мы идти не отважились и решили просочиться по тонкой ниточке лесопосадки. Жужжание навалилось внезапно, сверху. Мы попадали на землю, и оно пошло кружить, становясь все громче и громче. Потом я - по какому-то наитию, не иначе - лег на пистолет брюхом, и звук остановился как бы в нерешительности. Поплутал по кустам смородины и, взвыв, ушел в поле. Некоторое время мы лежали неподвижно. Потом я сдул прилипший к губам жухлый листок и сел.
      - Гриша, - позвал я. - Знаешь, в чем дело? Пистолет оно чует, вот что…
      - Очень может быть… - отозвался он, тоже приподнимаясь.
      - Но ведь я же не стрелял…
      Гриша пожал плечами и не ответил.
      - Да выбросьте вы его! - сказала Люська, с ужасом глядя на ярко-оранжевую игрушку.
      - Нельзя, Люська, - с тоской проговорил я. - Никто нам без этой машинки не поверит…
 

      Огромное тяжелое солнце, вишневое, как остывающий металл, почти коснулось краешком горизонта, когда мы втроем вышли наконец к старому щебкарьеру. Пологий, несколько раз оползавший склон весь порос ковылем и клубился при малейшем ветерке. Мы стояли будто на краю облака и смотрели на показавшийся вдали город.
      - Я, наверное, с ума схожу, - жалобно призналась Люська. - Что это там? Вон там, видите?
      Внизу шевелились тростники, далеко впереди посверкивала вода. А метрах в трехстах от нас на каменистой, словно нарочно кем-то выровненной площадке стояли рядышком скамейка и бетонная урна. Солнце осветило их напоследок, и они были очень хорошо видны вдалеке - крохотные, будто игрушечные.
      - Зря мы тут маячим, - хмуро сказал я. - Давайте-ка отойдем.
      Мы отступили от уходящего вниз склона и присели в ковыль. Кажется, из всех возможных маршрутов я, как всегда, выбрал самый неудачный. Ну показался город, а толку? Теперь между нами и майором лежал заброшенный щебкарьер. Обходить его по краю вдоль обваловки - это только к утру дойдешь. Напрямик идти, по дну?.. А если ангелы опять окопались в щебкарьере? Тут в тростниках не то что корабль - целый космический флот можно спрятать…
      - Минька, - позвала Люська. - А этот ваш штаб… Он ведь где-то здесь, правда?
      Я смотрел на нее, соображая. Люська имела в виду пещерку, которую мы с одним пацаном открыли, углубили и оборудовали еще бог знает когда - лет пятнадцать назад.
      - Не влезем мы туда втроем, - сказал я. - Да он уж, наверно, и обвалился давно…
      Солнце наконец коснулось дальней кромки щебкарьера. Плохо. Насколько я знаю, эти ангелы как раз по ночам и работают.
      - Ладно, пошли вниз, - решился я. - Только пригнувшись, в рост не вставать…
      Мы спустились на дно щебкарьера и двинулись вдоль клубящегося ковыльного склона. Он становился все круче и круче - видно, грунт потверже пошел. Ковыль скоро кончился, и теперь справа от нас тянулась голая глинистая стена. А слева - тростники. Тоже стеной.
      - Вроде здесь… - сказал я, останавливаясь.
      Вроде… В том-то и дело, что вроде! Вроде и место - то самое, и пещерка - вот она, и ступеньки вырублены в грунте - я сам их когда-то вырубал и укреплял дощечками…
      Не могли эти ступеньки так сохраниться за пятнадцать лет. Их бы уже сто раз дождями размыло. И потом, я же хорошо помню: никаких колышков я перед дощечками не вбивал. Это уже кто-то, видать, после меня поработал.
      - Гриша, - тихо позвал я. - А ангелы ее никак занять не могли? Ну, там под устройство какое-нибудь…
      Гриша с сомнением поглядел на земляные ступеньки и покачал головой.
      - Отойдите-ка в сторонку… - попросил я и, достав из сумки пистолет, пошел вверх по ступеням.
      Стоило мне заглянуть в пещерку, как все сразу стало понятно. Пацаны, пришедшие сюда после нас, догадались укрепить потолок, как в шахте, и углубили пещерку настолько, что в ней теперь могли уместиться уже не три человека, а все десять. Ну точно - пацаны! Уж я-то как-нибудь детскую работу от взрослой отличу! Гляди-ка, и мебель тут у них появилась: два ящика, табуретка… И не лень ведь было из города тащить!
      Ну что ж, спасибо, ребята, выручили.
      Я выглянул наружу и позвал Гришу с Люськой. Оказавшись в пещерке, они сразу же забились в дальний угол и снова заговорили - тихо, взволнованно, неразборчиво. Я расположился на табуретке поближе к выходу. Еще раз достал сигарету и попробовал затянуться впустую… Вот подлость, а? Хоть трением огонь добывай! Я спрятал сигарету и задумался.
      Как ни крути, а придется здесь заночевать. А все из-за Наташки. Не встреть я ее тогда у сквера… Ну жизнь! Все неприятности от них…
      - Похожа?.. Очень?.. - упавшим голосом переспрашивала Люська. - Что… и глаза зеленые?..
      - Серые, - буркнул я, не оборачиваясь. - Серые у нее глаза.
      - А ты откуда знаешь?
      И кто меня за язык тянул! Решил же не говорить… Пришлось выложить все как было. Несколько секунд у меня за спиной стояла остолбенелая тишина
      - ни шороха.
      - Жалко, не я с ней встретилась… - тихо, с угрозой сказала наконец Люська. - Уж я бы с ней по-другому поговорила…
      Щебкарьер наполнялся синевой, света в пещерке становилось все меньше. Вдобавок к ночи холодало, и меня мало-помалу начал пробирать озноб.
      Очень мне все это не нравилось. И что заночевать придется, и что мать там уже, наверное, с ума сходит… А больше всего мне не нравилось то, что пещерка не имеет второго выхода.
      По-моему, я уже дрожал не только от холода. Потом обратил внимание, что в пещерке тихо, Гриша и Люська молчали.
      Я повернулся к ним, хотел сказать что-нибудь ободряющее, и тут мы снова услышали жужжание. Оно явно прощупывало склон, метр за метром приближаясь к нам. Вот и дождались! Я сунул пистолет за пазуху и скорчился на табуретке, уткнув подбородок в колени.
      Прошло мимо… Нет! Вернулось. Остановилось перед входом в пещерку… постояло, повысило тон и осторожно стало протискиваться внутрь.
      Света в пещерке, можно сказать, не было, и все же я (уж не знаю, каким образом, - кошачье зрение прорезалось, не иначе!) увидел, что Люська изо всех сил зажимает себе рот обеими руками. Я увидел ее страшные, черные на белом лице глаза и понял, что это конец.
      Правая - свободная - рука судорожно зашарила по неровному земляному полу и ухватила деревянный ящик. Пистолет давно уже не казался мне оружием, во всяком случае - против этого.
      Но тут оно попятилось, постояло с минуту перед пещеркой и двинулось дальше. Отойдя метров на сто, взмыло и, истончась до комариного писка, растаяло над щебкарьером.
      Я не знаю, сколько мы еще сидели, боясь пошевелиться. А потом я услышал всхлипывания. Плакала Люська.
      - Гады!.. - изумленно выдохнул я. - Ах, вы гады!..
      Страшные черные ругательства готовы были хлынуть горлом, но я заставил себя замолчать. Почудилось вдруг, что ненависть эту нельзя растрачивать вот так - попусту, в воздух…
      Время шло. Серое пятно входа исчезло, было черно, как в печке.
      - Не смей! - вскрикнула сзади Люська. - Не смей, слышишь! Минька!..
      - Что там у вас? - Я обернулся и ничего не увидел.
      - Он хочет выйти! - в ужасе сказала она. - Он хочет сам!..
      - Сидеть! - сказал я в темноту. - Ушибу дурака!..
      - В конце концов они охотятся не за вами, а за мной! - ответил мне срывающийся Гришин голос. - При чем здесь вы?
      Я не дал ему договорить.
      - Нас решил спасать, да? Ну спасибо тебе, Гриша! За каких же сволочей ты нас с Люськой держишь, а? Да на кой нам черт такое спасение!
      - Что я без тебя делать… - начала было Люська и смолкла.
      Вдалеке по щебкарьеру гуляло еле слышное жужжание. Нет, на этот раз, кажется, послышалось… Нет, не послышалось!
      Жужжит, зараза…
      На плечо мне легла Люськина рука и, быстро скользнув вниз, потянула из моих пальцев пистолет.
      - Ты чего? - испуганно спросил я и поднялся. Мы стояли, пригнувшись и вое же упираясь головами в потолок. Люська слабо, но настойчиво тянула пистолет на себя.
      - Я пойду… - Она словно бредила. Мы стояли лицом к лицу, почти соприкасаясь лбами, и, однако, я еле мог ее понять - так тихо она говорила. - Отойду подальше… и выстрелю…
      - Молодец, - сказал я, отбирая у нее пистолет. - Умница… Никуда ты не пойдешь. Гриша, ты где?
      Гриша стоял рядом и напряженно вслушивался. К счастью, он, видно, не разобрал, о чем мы. Иначе бы снова полез приносить себя в жертву.
      - Где дрын? - спросил я. - Опять бросил? Я же сказал: из рук не выпускать! За Люську отвечаешь, понял? А я пока пойду разведаю, что и как… Нельзя здесь больше оставаться.
      Черт, а вылезать-то страшновато… Я заставил себя выбраться из пещерки и оглянулся.
      - Сидеть и ждать меня, - сказал я тихо. - Гриша, все понял?..
 

      Я соврал ребятам. Скажи я им правду - они бы вцепились в меня и никуда бы не отпустили. Я собирался сделать то, чего не разрешил Люське: отойти подальше и выстрелить. Пускай тогда за мной за одним попробуют поохотиться…
      Но они уже охотились за мной. Оранжевая игрушка так и притягивала к себе - жужжание наплывало из темноты то справа, то слева. Я ложился на землю, машинку - под брюхо, и жужжание промахивалось. Я выжидал, пока оно уплывет подальше, вставал, а шагов через двадцать все начиналось сначала.
      И все же лучше было вот так играть с ними в кошки-мышки посреди ночного щебкарьера, чем сидеть в этой проклятой пещерке и ждать, когда за тобой придут… Да и потом - не со смертью же я в конце концов играю! Это локатор! Это всего-навсего локатор. Ну засекут они меня, ну прибегут… А там мы еще посмотрим, кто кого! Я ведь старый щебкарьер на ощупь помню - мы его пацанами весь излазили…
      Откуда же я знал, что это будет так страшно?! Оно накрыло меня на железнодорожной насыпи. Я шел по трухлявым, без рельсов, шпалам, чувствуя, как огромная невидимая рука шарит вслепую по щебкарьеру. Вот она подбирается ко мне сзади… Спрыгивать с насыпи было поздно, и я упал прямо на шпалы.
      Какое, к черту, жужжание - теперь это был рев!
      Сотрясая насыпь, оно прошло по моей спине. Такое ощущение, как будто с тебя - без боли - сдирают кожу от пяток до затылка. Сдирают и скатывают в рулон.
      Я был оглушен, раздавлен и даже не знал, жив ли… Пошевелился, понял, что жив, и долго еще лежал, всхлипывая и уткнув лицо в пыльную сухую землю между шпалами.
      Дядя Коля рассказывал: немцы в войну вместе с бомбами сбрасывали пустые бочки из-под бензина, насверлив в них дыр. И бочки выли, падая. Выли так, что люди сходили с ума…
      Я поднял голову и увидел прямо перед собой облачко золотистой пыли, встающее над черным краем щебкарьера. Это светился ночной город. Мой город.
      И вдруг лицо мне обдало жаром, как от неостывшего стального листа!
      МЕНЯ, МИНЬКУ БУДАРИНА, ГОНЯТ ПО ЩЕБКАРЬЕРУ! Я СЮДА ПАЦАНОМ ИГРАТЬ БЕГАЛ, А ВЫ МЕНЯ - ПО МОЕМУ ЩЕБКАРЬЕРУ? ПО МОЕЙ ЗЕМЛЕ?..
      - Сволочи! - прохрипел я, поднимаясь в полный рост. - Ну, где вы там? Ну! Ангелы поганые!..
      В щебкарьере было тихо. Жужжание, словно испугавшись, умолкло совсем. Я чувствовал, что еще минута - и я начну палить куда попало, пока не набью грунтом доверху паскудную камеру их паскудного коллектора!..
      И тут пришла мысль. Страшная. Сумасшедшая. Я остолбенело уставился на светлую даже в этой темноте линзу моей машинки и медленно, на ощупь, перевел рычажок на самый широкий захват.
      Повернул оружие стволом к себе и отнес руку как можно дальше. Нет, не получается…
      Тогда я спустился с насыпи, сел, скинул с правой ноги кроссовку, сорвал носок и установил перевернутый рукояткой кверху пистолет в щели между камнями. Большой палец ноги еле пролез между спусковой клавишей и клювообразным прикрывающим ее отростком. Я скорчился, чтобы попасть в прицел целиком, и поглядел в слабо тлеющую и как бы дышащую линзу. Я давно уже забыл о пещерке, о Грише с Люськой, даже город, мерцавший на горизонте, словно бы погас. Остались только ненависть, темнота и круглый немигающий глаз дьявольской игрушки. Вот оторвет ногу к чертовой матери…
      «Что же я делаю?!»
      Я выругался шепотом и нажал пальцем босой ноги на курок.
      На секунду меня обдало не то жаром, не то холодом - чем именно, не разобрал, слишком уж быстро все случилось. Насыпь, на которую я опирался спиной, исчезла, и я, потеряв равновесие, повалился на гладкий пол, вскинув босую ногу. Целую и невредимую. Ну что ногу не оторвало - это я еще понять могу. А вот то, что на ней, подобно раку, защемив большой палец, все еще болтался пистолет… Впрочем, удивляться мне было некогда. Я сорвал пистолет с ноги и вскочил. Стены - кругом. Вот она, камера коллектора…
      Не раздумывая, я двинулся прямо на стену, как будто ждал, что она передо мной расступится. Не расступилась. Грубая броневая плита без единого шва. Приблизительно на уровне глаз она была побита и чуть вдавлена, словно ее пытались уже то ли проломить, то ли проплавить. Потом я обратил внимание, что машинка моя сдохла. С какой бы силой я ни стискивал рукоять пистолета - мурашек не было. Все правильно. По логике он и не должен действовать в камере коллектора. Должен сработать какой-то предохранитель…
      И куда же это я себя загнал?.. Трогая ладонью грубый металл стены, я обошел камеру кругом и снова остановился возле выбоины.
      Постой-постой… Предохранитель?
      Сам не знаю, что это на меня такое снизошло, но в следующий миг я уже сдвинул ствол, разъял рукоятку, вынул стеклянный экранчик… Стоп! Дальше можно не разбирать. Вот она, деталька, на виду…
      Я подковырнул ее лезвием перочинного ножа, и, полупрозрачная, словно наполненная светом, она выпала на пол и разлетелась под ногами в мелкую стеклянную крошку.
      Медленно, опасаясь коснуться ненароком какого-нибудь контакта, я вставил на место экранчик и состыковал рукоятку. Задвинул ствол до упора - и в тот же самый момент брызнули мурашки…
      Я постепенно вскинул пистолет к выбоине в стене и утопил спусковую клавишу.
      Интересно, рискнул бы я тогда выстрелить, зная наперед, что из этого выйдет? Ох, сомневаюсь…
      Грохот? Скрежет? Шипение?.. В жизни своей я не слышал звука страшнее. Пол вывернулся у меня из-под ног, и я кубарем полетел вперед - в искрящую электрическими разрядами черноту.
      …Я полулежал-полусидел на гладкой, волнообразно изогнутой поверхности, а в метре от моего плеча трещало и сыпало искрами короткое замыкание. В его синеватом, вспыхивающем и гаснущем свете я увидел прямо перед лицом грозный блеск обнаженного металла, словно кто-то держал у моего горла огромное кривое лезвие.
      Боясь пошевелиться, я скосил глаза вправо. Там, отражая какой-то бледный полусвет, изгибались еще два таких же лезвия. Осыпаемый искрами, я начал осторожно протискиваться туда, вжимаясь спиной в гладкую, наклоненную от меня стену. Добравшись, понял, что свет сеется из глубокой прямоугольной ниши, до нижнего края которой я вполне достаю рукой.
      Кое-как забравшись в нее, я смог наконец оглядеть целиком мерцающую металлом конструкцию.
      Представьте себе клубок… Нет, не клубок - путаницу огромных и, как мне показалось, стальных лент - каждая шириной до полутора метров, а толщиной… Плита. Броневая плита. Причем это была не беспорядочная груда лома - ленты изгибались правильно, красиво, металл клубился, образуя что-то вроде гигантского цветка.
      Потом до меня дошло, что ниша, в которой я сижу, - вовсе не ниша, а скорее тупичок, оставшийся от какого-то коридора. Остальное было отхвачено напрочь - наискось, как бритвой…
      И лишь после этого я сообразил, что произошло.
      Передо мной мерцала металлом камера коллектора, пожравшая сама себя, вывернутая наизнанку моим последним выстрелом. Я посмотрел в самую гущу оцепеневшего стального смерча и содрогнулся, представив, что стало бы со мной, будь я в него затянут…
      Кстати, машинка, каким-то образом не оброненная во время всех этик кувырков и падений, снова была мертва. Теперь уже навсегда.
      Стены тупичка медленно гасли. Единственная целая стена на треть ушла вбок да так и осталась в этом положении, так ее и заклинило… Тут я вспомнил наконец, зачем я здесь, и тяжело поднялся на ноги. Пролез в вертикальную полуметровой ширины щель и оказался в другом коридорчике, стены которого болезненно трепетали синеватым бьющимся светом. Одна лишь торцовая стена сияла ровной медицинской белизной. Я шагнул вперед, и она исчезла - скользнула в пол, открывая мне путь в глубь корабля, к самому их горлу…
      Мне бы только до вас добраться!..
      Припадая на босую ногу, я шел сквозь корабль, и стены едва успевали отскакивать - вверх, вниз, в стороны… Последний тупик, последняя расступившаяся переборка - и я ворвался, прихрамывая, в круглое помещение с пультами вместо стен.
      Навстречу мне вскочили двое - ангелы. Один молоденький - таким, наверное, Гриша был лет в семнадцать. Другой пожилой, с тусклыми волосами,
      - таким, наверное, Гриша будет лет в пятьдесят…
      Секунду мы смотрели друг на друга: аккуратные, подтянутые ангелы в чистеньких комбинезончиках и я - расхристанный, грязный, одна нога - босая, в руке - тусклый от пыли пистолет.
      - Что, чижики? - выдохнул я наконец. - Не ждали?..
 

      Они выхватили оружие одновременно. Я увидел две тусклые мертвые линзы, и губы мои повело в злобной усмешке. Так стальные листы ведет после отжига.
      Им хватило доли секунды понять, что машинки их сдохли и что они оба стоят передо мной безоружные. Я сделал шаг, и ангелы попятились.
      Припадая на босую ногу, я подошел к плоскому, как стол, пульту в центре рубки и с маху грохнул белесый от пыли пистолет об его чистенькую гладенькую поверхность. Сел в капитанское - или какое там? - кресло и, подавшись вперед, бешено уставился на пожилого.
      - Доигрались? - с ненавистью выговорил я. - Допрыгались, ангелочки?..
      Я знал, что живым мне отсюда не уйти. А еще я знал, что начну вот с этого самого пульта в центре рубки. Жаль только - ничего тяжелого нет под рукой. Ладно! Кулаками буду расшибать, головой, чем попало!..
      - Как вы проникли сюда? - с запинкой спросил пожилой ангел по-русски.
      - Не твое собачье дело! - прохрипел я.
      - Простите?..
      На их смуглых лицах стыли растерянность и страх. И я понял вдруг, что на корабле нас всего трое: я и они. А остальные, видно, в разбеге - Гришу ищут…
      - Слушай, ты! - сказал я пожилому. - Если кто-нибудь из вас хоть пальцем Гришку тронет - не жить тебе, понял? И ангелочкам твоим - не жить! Так им и растолкуй!..
      Он не слушал меня. Он смотрел на мою растопыренную пятерню, упершуюся в приборную доску.
      - Я прошу вас не трогать пульт!
      В голосе его была тревога. Я поглядел на клавиши, и что-то остановило мое внимание. Что-то очень знакомое… Вот оно! Четыре квадратные черные кнопки впритык друг к другу. Те самые кнопки, которые Гриша нацарапал когда-то прутиком на асфальте. Меня обдало со спины такой волной озноба, что я даже выпрямился в кресле…
      Следя за тем, как у пожилого меняется лицо, я наклонился к пульту и надавил первую кнопку.
      Верхнюю левую - раз, нижнюю правую - два раза, верхнюю правую и нижнюю левую - одновременно… Теперь осталось - верхнюю левкою…
      Мой палец остановился в сантиметре от кнопки.
      - Нажать?.. - сипло спросил я.
      Пожилой был бледен.
      - Вы тоже погибнете, - быстро предупредил он.
      - Ага… - Словно вся пыль щебкарьера осела у меня в горле. - С тобой за компанию… А народ-то твой весь - в поле… А вернуться-то им будет - некуда… Вот такие дела, дядя…
      Смуглое лицо пожилого ангела окаменело. Несколько огоньков на пульте бились, как в истерике, исходя прерывистым мушиным звоном. Надо полагать, с того самого момента, как я нажал в камере коллектора спусковую клавишу моего пистолета.
      - В общем, так… - сказал я. - Слушай сюда… Вы сейчас собираете манатки…
      - Простите?..
      - Собираете манатки! - яростно повторил я. - И исчезаете отсюда к ангельской вашей матери! Слушай сюда! - заорал я, заметив, что он опять хочет переспросить. - И если я еще раз увижу здесь ваши одинаковые морды… или услышу эту вашу гуделку!..
      Дальше я говорить не мог - перехватило дыхание.
      - …пожалеете, гады!.. - просипел я из последних сил.
      - От чьего имени вы говорите?
      - Какая тебе разница!
      - Я прошу вас уточнить. Вы представляете государство?
      - Да! - нагло выговорил я, глядя ему в глаза. - Представляю государство.
      Я закинул ногу за ногу и качнул перед ним грязной босой ступней. А что мне было терять?
      - Я прошу правильно понять нас, - сказал пожилой. - Мы не имеем целью вмешиваться в вашу жизнь.
      - А какого ж тогда черта вмешались?
      - У вас пребывает наш человек. Мы имеем целью вернуть его обществу.
      - Перебьется ваше общество!
      - Простите?..
      - Гришу вы не получите. Все! Точка!
      На этот раз, видать, он Гришкино имя расслышал хорошо.
      - Григорий Прахов? - отрывисто переспросил он.
      - Да, - сказал я. - Григорий Прахов.
      У пожилого ангела был ошарашенный вид.
      - Надеюсь, вы не имеете целью удерживать его здесь силой? - встревоженно спросил он. - Я прошу правильно понять нас: это несчастный и совершенно бесполезный для вас человек… Уровень его информированности…
      - Что?! - Меня подняло с кресла, и ангелы отшатнулись. Вот так, наверное, и мы втроем вживались в глинистую стену пещерки, когда на нас надвигалось жужжание их ангельского локатора… - Силой?! Это мы его - силой?..
      - Конечно, он заслуживает наказания, - торопливо проговорил пожилой,
      - но, право, не столь сурового. Поймите, оставить его здесь, у вас…
      Тут он запнулся, с недоумением глядя, как я, потеряв от бешенства дар речи, беззвучно открываю и закрываю рот.
      - Он что? - вытолкнул я наконец. - Обратно просился?
      Ангел опешил.
      - Нет, но… Мы полагаем, что он успел осознать невозможность своего пребывания…
      - А ты его об этом спрашивал?
      - Мы не можем его спросить, - возразил ангел. - Мы предприняли две попытки войти с ним в контакт - и без успеха.
      - Ну так меня спроси! - огрызнулся я и снова сел в кресло, рука - на кнопке.
      Молоденький ангелочек вздохнул коротко и начал было тихонько переступать вдоль стеночки.
      - Куда? Стой где стоишь!
      Ангелочек замер.
      - Иными словами, - озадаченно сказал пожилой, - вы хотите нам что-то сообщить от его имени?
      Я открыл рот и с наслаждением выговорил все, что я хотел им сообщить от Гришкиного имени. Подробно и с указанием дороги.
      Ангел соображал.
      - И вы на этом настаиваете?
      - Да! - бросил я, не задумываясь, а на чем это я, собственно, настаиваю: на тех этажах, которыми его только что покрыл, или еще на чем?..
      Ангел молчал. У него было изможденное лицо. Он как-то сразу растерял всю свою моложавость и словно дряхлел на глазах.
      - Мы принимаем ваши условия, - услышал я его усталый до безразличия голос.
      - Условия?..
      - Вернуть на корабль наших людей. Покинуть планету. Не возвращаться. Разве я неправильно вас понял?
      Что-то громко брякнуло об пол, и я чуть было не нажал кнопку. Ангелочек, виновато на меня глядя, поднимал оброненный пистолет. Может, разоружить их на всякий случай?.. И тут до меня наконец дошло.
      - Повтори… - хрипло потребовал я.
      Пожилой повторил все слово в слово. Я смотрел на него не отрываясь. Ангел не шутил. Ему было явно не до шуток. И он предлагал мне… Черт возьми, он предлагал мне жизнь!
      - А… а Гришка?
      - Теперь за него отвечаете вы.
      Ни с того ни с сего я вспомнил вдруг, что не знаю, сколько сейчас времени, и, может быть, вечеринка еще не кончилась, и Наташка, растерянно улыбаясь, бродит среди гостей…
      Уйти с корабля живым! Живым…
      - Ну вот что… - тоскливо выговорил я. - Никуда я отсюда не уйду, понял? Буду сидеть и буду держать палец на этой вот кнопке. Пока ты мне все как есть не выложишь! А там посмотрим…
      Он выслушал меня с полным равнодушием.
      - Разрешите мне сесть, - попросил он.
      Получив разрешение, опустился на выскочившее откуда-то из стены сиденье и долго молчал, как бы собираясь с силами.
      - Что вас интересует?
      - Почему вы все на одно лицо?
      Ангел удивленно поднял голову.
      - Простите?..
      Пришлось доходчиво объяснить.
      - Я понял ваш вопрос, - вежливо прервал он меня. - Мы кажемся нам одинаковыми. Но, видите ли… Мы тоже разные, только не в такой степени, как вы. Что вас еще интересует?
      - Почему отозвали наблюдателей? Из каких таких этических соображений?
      Он ответил не сразу.
      - Ври быстрей, - процедил я.
      Ангел как-то печально посмотрел на меня и стал вдруг удивительно похож на Гришку.
      - Я не имею целью неправильно вас информировать, - сдержанно проговорил он. - Некоторые понятия являются труднопереводимыми…
      - Ничего-ничего, - зловеще подбодрил я. - Ты знай переводи. Разберемся как-нибудь…
      - У вас бы это назвали плебисцитом, - после некоторого колебания сообщил он.
      - Чем-чем?
      - Плебисцитом, - повторил он. - Около четверти населения нашей планеты возразили против наблюдений такого рода…
      - Ага… - сообразил я. - Проголосовали, значит… А устройство зачем оставили? Ну, то, которое Гришка потом ликвидировал! На всякий случай?
      - Видите ли… Некоторое время сохранялась вероятность, что наблюдения возобновятся, и…
      - Кнопку нажать? - перебил я.
      - Нет, - вздрогнув, отозвался он. - Пожалуйста, не надо…
      - Тогда кончай врать! Говори, зачем наблюдали! Только быстро! Напасть хотели?
      На секунду лицо у пожилого ангела стало… даже не знаю… надменным, что ли?..
      - В отличие от вас, - сказал он, - мы не прибегаем к оружию.
      - Ах, не прибегаете… А это?
      - Это не оружие, - возразил он, взглянув на предъявленный ему ярко-оранжевый пистолет. - Оно не убивает.
      - Не убивает… Да такой штукой весь штаб противника в шесть секунд можно перещелкать!
      - Вы выяснили все, что хотели? - тусклым голосом спросил пожилой.
      - Нет! - яростно бросил я. - Не выяснил! Если вы все такие чистенькие, такие все хорошие… чего ж от вас Гришка-то сбежал?
      Ответом мне было молчание. Бесконечно повторяющийся мушиный звон аварийного сигнала, казалось, отсчитывает время. Наконец пожилой ангел поднял на меня темные, словно провалившиеся глаза.
      - Если у вас больше нет вопросов, - негромко проговорил он, - то я готов сообщить наше единственное условие. Вы не препятствуете возвращению наших людей на корабль и даете нам время покинуть планету.
      Так. Кажется, Миньку Бударина берут за глотку. Ну-ну… Посмотрим, как это у них получится…
      - Вы не учитываете одного, - добавил пожилой, обеспокоенно глядя, как я постукиваю пальцем по пульту в сантиметре от черной кнопки. - Недалеко отсюда расположен ваш населенный пункт. В случае ликвидации корабля ему будет нанесен значительный ущерб…
      Пальцы мои подпрыгнули и сами собой поджались в кулак. Вот это он меня подсек!.. Врет, говорил я себе. Уж больно глаза честные… Конечно, врет!.. Гришка ведь рассказывал: вспышка. Неяркая вспышка. Хотя… Он же еще отходил на безопасное расстояние… А корабль-то - вон какая махина… Значит, все-таки… Я представил, как холодное белое пламя беззвучно слизывает щебкарьер… пещерку, Гришку с Люськой… И город - в девяти километрах… Наташка, мать…
      Я сидел как примороженный.
      - Так вы принимаете наше условие?
      Я с трудом разорвал намертво спекшиеся губы. И надо бы соврать, сказать, что все, мол, предусмотрели, и город, дескать, эвакуировали, но… Ума у меня тогда на это не хватило!
      - Почему вы молчите?
      Я медленно поднялся с кресла и взял с пульта свой пистолет. Пыль с него куда-то делась, и теперь он снова был яркий, блестящий, новенький. Я взвесил его в последний раз на руке и бросил обратно.
      - Спички верни… - с ненавистью глядя на пожилого, сказал я.
      - Простите?..
      - Ну спички, спички! То, что я вам днем отправил! Такая коробочка с палочками…
      Он поспешно сунул левую руку за спину и достал откуда-то мой коробок. Посмотрел вопросительно. Я забрал у него спички и огляделся. Помигивали огонечки на пультах, блестела какая-то клавиатура… И все такое с виду ломкое, хрупкое…
      - Так принимаете или нет? Вы не ответили.
      - Да! - со злобой выговорил я. - Принимаю!..
      Пожилой что-то квакнул по-своему. Ангелочек сорвался с места, стена перед ним раскрылась, и он показал мне, куда идти.
      Обвели… Обвели как хотели!.. Всю жизнь так: накричу, наору, за глотку возьму, а потом, глядишь, - я же и в дураках… Уйти? Вот так просто взять и уйти?..
      - Ну, ты все понял? - с угрозой обратился я к пожилому.
      - Вы поставили условия, - ровным голосом отозвался он. - Мы их приняли.
      Я повернулся и пошел к выходу. В дверях оглянулся. Пожилой ангел с мертвым лицом, сгорбясь над пультом, одну за другой нажимал черные кнопки. Давал отмену…
      Последнюю дверь ангелочек открыл - вернее, отвалил - вручную. Лицо тронул зябкий ночной ветерок.
      Прощаться я с ними, понятно, не собирался, но взглянул вдруг на этого ангелочка - и остановился, пораженный.
      Передо мной стоял Гриша Прахов. В его широко раскрытых глазах я увидел удивление и ужас. Мир рушился, понимаете? В их чистенький сволочной рай ворвался грязный, оборванный Минька Бударин, и полетели все их этические соображения к чертовой матери!..
      Глядя на него, я почувствовал себя победителем.
      - Эх, ты, чижик… - сказал я ангелочку чуть ли не с жалостью.
      Он не понял. То ли языка не знал, то ли знал, но недостаточно…
      Я шагнул наружу, и правая - босая - нога ощутила грунт, показавшийся теплым после прохладного пола. Я думал, у них тут хотя бы трап какой-то будет. А они вон как - на одном уровне с землей…
      Лишь бы камушек под босую ногу не подвернулся. Ангелочек наверняка смотрит вслед. Вот и пускай видит, что ухожу я уверенно, не оглядываясь, что плевать я хотел на всю их ангельскую технику!
      Отойдя подальше, все-таки не выдержал и, как бы невзначай повернув голову, скосил глаза. Ну и ничего, понятно, не разглядел. Темнота - и все… Так вот и вышло, что корабль их я только изнутри видел. Даже на что он похож - не знаю…
 

      Под ногами захлюпало, босая ступня погрузилась в холодную илистую грязь. Значит, озеро где-то рядом… Куда же это они меня высадили?
      Я продрался сквозь камыши и, прихрамывая, начал подниматься на пологий пригорок. Сделал шаг - и остановился, облившись холодным потом. На вершине пригорка что-то было. Какое-то сооружение.
      Вот ты и попался, Минька! Поверил ангелам, да?.. А им бы только из корабля тебя выставить! Ты им только на корабле был страшен. А вот теперь…
      Сжав кулаки, я стремительно шагнул вперед, в темноту…
      И смех и грех: на плоской, будто нарочно выровненной площадке стояли скамейка и бетонная урна. На подгибающихся ногах я подошел к скамейке и сел. Потом обратил внимание, что в кулаке у меня все еще зажат полураздавленный спичечный коробок. Трясущимися пальцами я извлек из пачки сигарету и чиркнул спичкой. Затянулся и, подавившись дымом, жестоко закашлялся. Вот подлость! Швырнул сигарету на землю и чуть не затоптал ее босой ногой. Не могу курить!
      Опасная тишина стояла в щебкарьере. Чем-то она отличалось от обычной тишины.
      Ничего не понимаю… Я же их за глотку держал!.. В себя ведь стрелял, коллектор наизнанку выворачивал, корабль чуть не подорвал с собой за компанию!.. Город… Да врал он насчет города!..
      Внизу коротко прошуршали тростники. Потом еще раз. Похоже, кто-то пробирался к кораблю. Я приподнялся, всматриваясь. На секунду мне померещилось, что мелькнула там, внизу, короткая рыжая стрижка, но, конечно, только померещилось… Черта лысого в таком освещении разглядишь! Луна наполовину ушла в плотное облако и продолжала погружаться в него все глубже и глубже, будто ее кто нарочно туда запихивал…
      Ладно, бог с ней, с Рыжей… Лучше сориентируемся для начала. Значит, впереди у меня - ковыльный склон, по которому мы сюда спускались, сзади - огни ночного города, ангельский корабль - справа. Пещерка… Я обомлел. Получалось, что между кораблем и нашей пещеркой - каких-нибудь триста метров, не больше. Чуть сами в гости к ангелам не пожаловали…
      А ну-ка не торопись, Минька. Посиди, подумай… Мало ли что он тебе там говорил - не всему же верить… Ангелам ты не нужен. Им нужен Гриша. Может, из-за его побега у пожилого карьера горит… Может, они ждут, что ты сейчас побежишь радостью делиться… Сам возьмешь и выведешь их на Григория! Тогда уж лучше заночевать здесь, на скамейке…
      Я откинулся на спинку скамьи, положил руку на верхний брус, и ладонь в аккурат легла на крупно и глубоко вырезанные буквы: «НАТАША».
      Как будто без рукавицы за горячий лист взялся. Да кто здесь в конце концов хозяин: я или они?
      Я вскочил, и в этот момент что-то произошло. Звук? Нет, никакого звука не было. А движения я тем более заметить не мог - ночь. И все же что-то случилось. Что-то исчезло. Каким-то образом я почувствовал, что щебкарьер пуст.
      Сначала решил - показалось. Но вот рядом со мной осторожно скрипнул сверчок. Потом другой. А потом вдалеке повисла тоненькая бесконечная трель цикады. Тишина снова становилась тишиной.
      Уже точно зная, что произошло, я спустился с пригорка и двинулся в ту сторону, где стоял корабль. Полчаса, не меньше, я ходил по буграм и ложбинкам, пока не убедился, что никакого корабля здесь нет. Ангелы исчезли беззвучно.
      Да пошли все к черту, решил я в конце концов. Еще голову из-за них ломай. Честные они там, нечестные… Смылись - и все. И точка.
      Я шел к пещерке, предвкушая, как я там появлюсь. Представлял Люську с Гришей - сидят, обнявшись, забившись в дальний угол… Вот что-то возникает перед входом… И мой насмешливый голос: «Сидим? Дрожим? А ну выходи по одному…»
      Главное - чтобы без шума… Я крадучись подобрался к земляным ступенькам, но тут рядом со мной шевельнулась какая-то тень, и в следующий миг мне был нанесен страшный удар в лоб - аж перед глазами вызвездило! Меня швырнуло спиной и затылком о склон, и я медленно сполз по нему наземь. Сознания, правда, не терял. Нет у меня такой привычки - терять сознание…
      - Минька, прости! - полуоглохнув, услышал я над собой отчаянный Гришин вскрик.
      Потом рядом возникла Люська, и они вдвоем попробовали поставить меня на ноги. Я отбился от них и поднялся сам, опираясь на склон. Изумляясь боли, осторожно ощупал лоб. Крови нет, кость вроде цела… Кажется, обошлось.
      - Минька, прости! - обезумев, причитал Гриша. - Я не думал, что это ты… Я думал…
      - Ничего-ничего… - оторопело пробормотал я. - Все правильно… Так и надо…
      - В пещеру! Быстро! - скомандовала Люська.
      Они подхватили меня под руки, но я опять уперся.
      - Никаких… пещер… Отставить… пещеры…
      Я пытался им объяснить, что все уже обошлось, что бояться нечего, а они, дурачки, думали - сотрясение мозга у Миньки, вот он и заговаривается. И только когда я разозлился и начал на них орать, до Люськи, а потом и до Гриши дошло наконец, что я всерьез.
      Там же, на земляных ступеньках, держась за ушибленную голову, я рассказал им все. Они ни разу не перебили меня. И только когда я закончил, Люська спросила осторожно:
      - Минька… А ты как себя чувствуешь?
      Они все еще не верили мне. Я достал смятый коробок, отбитый мною у ангелов, и вместо ответа чиркнул спичкой.
      Гриша и Люська зачарованно смотрели на желтый теплый огонек.
      - Они сюда больше не прилетят, - тихо сказал Гриша.
      Спичка дрогнула в моих пальцах и погасла.
      Темнота сомкнулась, и из нее снова проступили огни нашего города - облачко золотистой пыли, встающее над черным краем старого щебкарьера…
 

      Лейтенант Акимушкин нервничал. Он сидел неестественно прямо, и рука его, сжимавшая молоточкоообразный микрофон, совершала непроизвольные заколачивающие движения, словно лейтенант осторожно вбивал в пульт невидимый гвоздь.
      Наконец Акимушкин не выдержал и, утопив на микрофоне кнопку, поднес его к губам.
      - "Управление", ответьте "Старту"!
      - "Управление" слушает, - раздался из динамика раздраженный голос Мамолина.
      - Сеня, ну что там? - взмолился Акимушкин. - Сколько еще ждать?
      - "Старт", отключитесь! - закричал Мамолин. - Вы мешаете! Пока еще ничего не ясно! Как только разберемся - сообщим.
      Динамик замолчал.
      Акимушкин тычком вставил микрофон в зажим и посмотрел на свои руки. Дрожали пальчики, заметно дрожали. Словно не они каких-нибудь пятнадцать минут назад быстро и точно нажимали кнопки, вздымая на дыбы пусковые установки. Пятнадцать минут назад в грохоте пороховых ускорителей, проникшем даже сюда, внутрь холма, закончился первый бой лейтенанта Акимушкина.
      А теперь вот у него дрожали руки. Эти пятнадцать минут бездействия и ожидания, последовавшие за победным воплем Мамолина: "Уничтожена вторая!" - оказались хуже всякого боя.
      Тут Акимушкин вспомнил, что в кабине он не один, и, поспешно сжав пальцы в кулак, покосился на Царапина. Старший сержант, сгорбясь, - голова ниже загривка, - сидел перед своим пультом и что-то отрешенно бормотал себе под нос. Вид у него при этом, следует признать, был самый придурковатый.
      Умный, толстый, картавый Боря Царапин. Глядя на него, лейтенант занервничал еще сильнее. Такое бормотание Царапина всегда кончалось одинаково и неприятно. Оно означало, что в суматохе упущено что-то очень важное, о чем сейчас старший сержант вспомнит и доложит.
      В динамике негромко зашумело, и рука сама потянулась к микрофону.
      - "Кабина", ответьте "Пушкам"! - рявкнул над ухом голос лейтенанта Жоголева.
      - Слушаю. - Акимушкин перекинул тумблер.
      - Так сколько всего было целей? - заорал Жоголев. - Две или три?
      - Ну откуда же я знаю, Валера! Мамолин молчит… Похоже, сам ничего понять не может.
      - До трех считать разучился?
      - А это ты у него сам спроси. Могу соединить.
      Разговаривать с Мамолиным свирепый стартовик не пожелал.
      - Черт-те что! - в сердцах охарактеризовал Акимушкин обстановку, отправляя микрофон на место.
      - Хорошо… - неожиданно и как бы про себя произнес Царапин.
      - А чего хорошего? - повернулся к нему лейтенант.
      - Хорошо, что не война, - спокойно пояснил тот.
      В накаленном работающей электроникой фургончике Акимушкина пробрал озноб. Чтоб этого Царапина!.. Лейтенант быстро взглянул на часы. А ведь сержант прав: все вероятные сроки уже прошли. Значит, просто пограничный инцидент. Иначе бы здесь сейчас так тихо не было, их бы уже сейчас утюжили с воздуха… Но каков Царапин! Выходит, все это время он ждал, когда на его толстый загривок рухнет "минитмен".
      - Типун тебе на язык! - пробормотал Акимушкин.
      Действительно, тут уже что угодно предположишь, если на тебя со стороны границы нагло, в строю идут три машины. Или все-таки две?
      - Не нравится мне, что прикрытия до сих пор нет, - сказал Царапин.
      - Мне тоже, - сквозь зубы ответил Акимушкин.
      "Вот это и называется - реальная боевая обстановка, - мрачно подумал он. - Цели испаряются, прикрытие пропадает без вести, связи ни с кем нет - поступай как знаешь!.."
      Он взглянул на Царапина и ощутил что-то вроде испуга. Старший сержант опять горбился и бормотал.
      - Ну что еще у тебя?
      - Товарищ лейтенант, - очнувшись, сказал Царапин. - Полигон помните?
      - Допустим. - Акимушкин насторожился.
      - А ведь там легче было…
      - Что ты хочешь сказать?
      - Помех не поставили, - со странной интонацией произнес Царапин. - Противоракетного маневра не применили. Скорость держали постоянную…
      - Отставить! - в сильном волнении крикнул Акимушкин. - Отставить, Царапин! - и дальше, понизив голос чуть ли не до шепота: - Ты что, смеешься? Лайнер - это всегда одиночная крупная цель! А тут - три машины строем! Да еще на такой высоте!.. Попробуй-ка лучше еще раз связаться со штабом.
      Царапин, не вставая, дотянулся до телефона, потарахтел диском. Но тут в кабину проник снаружи металлический звук - это отворилась бронированная дверь капонира. Лицо лейтенанта прояснилось.
      - Вот они, соколики! - зловеще сказал он.
      - Это не из прикрытия, - положив трубку, с тревогой проговорил Царапин, обладавший сверхъестественным чутьем: бывало, по звуку шагов на спор определял звание идущего.
      Кто-то медленно, как бы в нерешительности прошел по бетонному полу к кабине, споткнулся о кабель и остановился возле трапа. Фургон дрогнул, слегка покачнулся на рессорах, звякнула о металлическую ступень подковка, и в кабину просунулась защитная панама, из-под которой выглянуло маленькое, почти детское личико с удивленно-испуганными глазами. Из-за плеча пришельца торчал ствол с откинутым штыком.
      Акимушкин ждал, что скажет преданно уставившийся на него рядовой. Но поскольку тот, судя по всему, рта открывать не собирался, то лейтенант решил эту немую сцену прекратить.
      - Ну? - сказал он. - В чем дело, воин?
      - Товарыш лытенант, - с трепетом обратился воин, - а вы йих збылы?
      - Збылы, - холодно сказал Акимушкин. - Царапин, что это такое?
      - Это рядовой Левша, - как бы извиняясь, объяснил Царапин. - Левша, ты там из прикрытия никого не видел?
      - Ни, - испуганно сказал Левша и, подумав, пролез в кабину целиком - узкоплечий фитиль под метр девяносто.
      - Як грохнуло, як грохнуло!.. - в упоении завел он. - Товарыш лытенант, а вам теперь орден дадут, да?
      - Послушайте, воин! - сказал Акимушкин. - Вы что, первый день служите?
      Левша заморгал длинными пушистыми ресницами. Затем его озарило.
      - Разрешите присутствовать?
      - Не разрешаю, - сказал Акимушкин. - Вам где положено быть? Почему вы здесь?
      - Як грохнуло… - беспомощно повторил Левша. - А потом усе тихо… Я подумал… може, у вас тут усих вбыло? Може, помочь кому?..
      Жалобно улыбаясь, он переминался с ноги на ногу. Ему очень не хотелось уходить из ярко освещенной кабины в неуютную ночь, где возле каждого вверенного ему холма в любую секунду могло ударить в землю грохочущее пламя. Последним трогательным признанием он доконал Акимушкина, и тот растерянно оглянулся на сержанта: что происходит?
      Старший сержант Царапин грозно развернулся на вертящемся табурете и упер кулаки в колени.
      - Лев-ша! - зловеще грянул он. - На по-ост… бе-гом… марш!
      На лице Левши отразился неподдельный ужас. Он подхватился, метнулся к выходу и, грохоча ботинками, ссыпался по лесенке. Лязгнула бронированная дверца, и все стихло.
      - Дите дитем… - смущенно сказал Царапин. - Таких не рожают, а высиживают. Зимой дал я ему совковую лопату без черенка - дорожку расчистить. Пришел посмотреть - а он сел в лопату и вниз по дорожке катается…
      - "Старт", ответьте "Управлению"! - включился динамик.
      - Ну, наконец-то! - Акимушкин схватил микрофон. - Слушает "Старт"!
      - Информирую, - буркнул Мамолин. - Границу пересекали три цели. Повторяю: три. Но в связи с тем, что шли они довольно плотным строем… Видимо, цель-три оказалась в непосредственной близости от зоны разрыва второй ракеты, была повреждена и, следовательно, тоже уничтожена. Пока все. Готовность прежняя. "Старт", как поняли?
      - Понял вас хорошо, - ошеломленно сказал Акимушкин. С микрофоном в руке он стоял перед пультом, приоткрыв рот от изумления.
      - Вот это мы стреляем! - вскричал он и перекинул тумблер. - "Шестая пушка", ответьте "Кабине"!
      Жоголев откликнулся не сразу.
      - Мамолин утверждает, что мы двумя ракетами поразили три цели, - сообщил Акимушкин. - И как тебе это нравится?
      - Два удара - восемь дырок, - мрачно изрек Жоголев. - Слушай, у тебя там прикрытие прибежало? Люди все на месте?
      Царапин оглянулся на Акимушкина.
      - У меня, Валера, вообще никто не прибежал, - сдавленно сказал тот. - Что будем делать?
      - В штаб сообщил?
      - Да в том-то и дело, что нет связи со штабом! И послать мне туда некого! Не дизелиста же!..
      - Ч-черт!.. - сказал Жоголев. - Тогда хоть Мамолину доложи. У меня нет двоих…
      - Царапин, - позвал Акимушкин, закончив разговор. - Когда в штаб звонил - какие гудки были? Короткие? Длинные?
      - Никаких не было, товарищ лейтенант. На обрыв провода похоже… - Царапин не договорил, встрепенулся, поднял палец. - Тише!..
      Грохнула дверца капонира, по бетону гулко прогремели тяжелые подкованные ботинки, фургон снова вздрогнул на рессорах, и в кабину ворвался ефрейтор Петров - бледный, без головного убора. В кулаках его были зажаты стволы двух карабинов. Качнулся вперед, но тут же выпрямился, пытаясь принять стойку "смирно".
      - Рядовой Петров… - задыхаясь, проговорил он, забыв, что неделю назад нашил на погоны первую лычку, - по готовности… прибыл.
      Белые сумасшедшие глаза на запрокинутом лице, прыгающий кадык…
      Акимушкин стремительно шагнул к ефрейтору.
      - За какое время положено прибегать по готовности?
      Казалось, Петров не понимает, о чем его спрашивают.
      - Я… - Он странно дернул шеей - то ли судорога, то ли хотел на что-то кивнуть. - Я через "Управление" бежал.
      - Через "Управление"? - восхищенно ахнул Царапин. - А через Ташкент ты бежать не додумался?
      - Почему вы бежали через "Управление", Петров?
      - Фаланги, - хрипло сказал ефрейтор. - Вот…
      И он не то потряс карабинами, не то протянул их лейтенанту. Акимушкин вопросительно посмотрел на протянутое ему оружие.
      - Вот такие? - зло и насмешливо переспросил у него за спиной Царапин, и Акимушкин понял, что Петров пытается показать, какими огромными были эти фаланги.
      - Ефрейтор Петров! - страшным уставным голосом отчеканил лейтенант. - Вы хоть сами сознаете, что натворили? Вы знаете, что вас теперь ждет?
      Петров неожиданно всхлипнул.
      - Да? - дико скривив лицо, крикнул он. - Агаев напрямую побежал, а где он теперь?.. Я хоть добежал!..
      И Акимушкину стало вдруг жутковато.
      - Где Агаев?
      - Я ему говорю: "Нельзя туда, ты погляди, какие они…" А он говорит: "Плевать, проскочим…"
      - Где Агаев? - повторил Акимушкин.
      - Они его убили, - с трудом выговорил ефрейтор.
      - Кто?
      - Фаланги.
      Акимушкин и Царапин переглянулись.
      - Черт знает что в голову лезет, - признался лейтенант. - Я уже думаю: а может, эта третья цель перед тем, как развалиться, какую-нибудь химию на нас выбросила? Опиумный бред какой-то…
      - Противогазы бы надеть на всякий случай… - в тоскливом раздумье пробормотал Царапин, потом вдруг вскинул голову и зрачки его расширились.
      - Там же еще Левша! - вспомнил он. - Петров! Когда подбегал, Левшу не встретил?
      - Возле курилки ходит… - глухо отозвался Петров.
      - Царапин, - приказал лейтенант, - иди посмотри. Предупреди, чтобы не удалялся от капонира, и… наверное, ты прав. Захвати противогазы. Петров, за пульт!
      Царапин сбежал по лязгающей лесенке на бетонный пол. Плечом отвалив дверцу в огромных металлических воротах (руки были заняты сумками), он выбрался наружу. После пекла кабины душная ночь показалась ему прохладной. Над позициями дивизиона стояла круглая голубоватая азиатская луна. Песок был светло-сер, каждая песчинка - ясно различима. Справа и слева чернели густые и высокие - где по колено, где по пояс - заросли янтака. Сзади зудел и ныл работающим дизелем холм - мохнатый и грузный, как мамонт.
      Ночь пахла порохом. В прямом смысле. Старт двух боевых ракет - дело нешуточное.
      Озираясь, Царапин миновал курилку - две скамьи под тентом из маскировочной сети - и остановился. Черные дебри янтака здесь расступались, образуя что-то вроде песчаной извилистой бухточки. А впереди, метрах в пятнадцати от Царапина, на светлом от луны песке лежал мертвый рядовой Левша.
 

      Некоторое время Царапин стоял неподвижно, потом пальцы его сами собой разжались, и сумки мягко упали в песок. Внезапно оглохнув или, точнее, перестав слышать зудение дизеля за спиной, он приблизился к лежащему, наклонился и осторожно тронул за плечо. Луна осветила детское лицо с остановившимися удивленно-испуганными глазами. Нигде ни ножевой раны, ни пулевого отверстия. Просто мертв.
      И Царапин понял, что сейчас произойдет то же самое, от чего погиб Левша, но мишенью уже будет он сам. Ровный волнистый песок и луна - промахнуться невозможно. По логике следовало забрать оружие, документы - и перебежками, не теряя ни секунды, попробовать вернуться к холму. Вместо этого он совершил нечто, казалось бы, абсолютно нелепое и бессмысленное. Старший сержант Царапин и сейчас не смог бы толком объяснить, что его заставило тогда лечь рядом с телом Левши и притвориться мертвым. Потому что шаги он услышал лишь несколько секунд спустя.
      Тихие, неторопливые, они не могли принадлежать ни офицеру, ни рядовому. Так вообще никто не ходит - что-то жуткое было в математически равных паузах между шагами. Ближе, ближе… Остановился.
      Царапин перестал дышать. Кто-то стоял над ним, словно размышляя, откуда здесь взялись два мертвых тела, когда должно быть одно. Все стало вдруг чужим, враждебным, даже песок, на котором лежал Царапин, и возникло нестерпимое желание прижаться к мертвому Левше.
      Время оцепенело. Казалось, эти секунды никогда не истекут. Наконец песок скрипнул раз, другой, и шаги мерно зазвучали, удаляясь в сторону холма, мимо курилки. "В капонир пошел", - со страхом понял Царапин, и пальцы сами собой сомкнулись на стволе карабина, лежащего между ним и Левшой. А тот снова остановился. Сейчас он откроет дверцу, войдет в капонир - и…
      Царапин рывком встал на колени, вскидывая карабин. Сдвоенное металлическое клацанье затвора показалось нестерпимо громким. А тот действительно стоял уже перед массивными железными воротами - высокий, черный, страшный, и луна бликовала на его голом черепе.
      Оглушительно лопнул выстрел, приклад наспех вскинутого карабина ударил в плечо. Царапин целил между лопаток, но ствол дернуло, пуля ушла выше - в голову. Черного бросило к воротам. Падая, он нелепо извернулся всем телом, словно пытался еще оглянуться.
      Царапин тяжело поднялся с колен и, держа карабин наперевес, двинулся к лежащему. Но, сделав несколько шагов, он вспомнил, что тот - только что - точно так же шел к капониру, шел спокойно, уверенный в собственной безопасности, не зная, что сзади человек, которого он счел мертвым, уже послал карабин к плечу. Царапин ощутил позвоночником чей-то снайперский - поверх прицела - взгляд и, вскрикнув, метнулся в сторону. Вздымая песок, упал за курилкой, замер. Выждав, снова поднялся на колени и без стука положил ствол на доску скамейки.
      Прошло пять секунд, десять, потом раздалось негромкое "пафф…", - и там, где недавно лежал Царапин, вспыхнул и опал бледно-фиолетовый пузырь света. Голова и плечи Левши исчезли, как откушенные, ноги почернели, по ним забегали синеватые язычки пламени.
      Царапин ждал. Он не чувствовал уже ни волнения, ни боязни - ничего, кроме ненависти к тем, кто творил на его глазах страшное и непонятное. И наконец - вот оно! Из зарослей янтака бесшумно, как привидение, поднялся и выпрямился в лунном свете второй - такой же высокий и черный. Царапин ошибся. То, что он принимал за лысый череп, оказалось плотно облегающей голову противогазной маской, непривычной на вид - без хобота, с уродливым респиратором и линзообразными круглыми окошками.
      Царапин задержал дыхание и, как в тире, аккуратно, с упора, вдолбил ему заряд точно в середину груди. Тот еще падал, медленно сламываясь в поясе, когда у ворот сухо, один за другим, треснули два пистолетных выстрела. Это палил из "макарова" выбежавший на звуки стрельбы лейтенант Акимушкин.
      Царапин перепрыгнул через скамейку, пистолет в руке Акимушкина дернулся в его сторону, но, к счастью, лейтенант вовремя узнал своего оператора.
      И вот тут она выскочила из зарослей. Петров не соврал - тварь действительно была очень похожа на огромную фалангу - мохнатый отвратительный паук с полуметровым размахом лап. Царапин успел выставить ногу, и металлически поблескивающие челюсти со скрипом вонзились в каблук. Царапин в ужасе топтал ее, пинал свободной ногой, бил прикладом, но хватка была мертвой. Наконец он изловчился и, уперев ей в прочную гладкую спину штык, нажал на спусковой крючок. Грохот, визг, в лицо ударило песком - хорошо, что хоть зажмуриться догадался… Возле ног выбило хорошую яму, а фалангу разнесло на две части, большая из которых конвульсивно ползла по кругу, упираясь тремя уцелевшими лапами.
      Сзади раздался предупреждающий крик лейтенанта. Сержант обернулся и увидел, что прямо в лицо ему летит вторая такая же тварь. Он отбил ее на песок штыком и расстрелял в упор.
      Выставив перед собой карабин и не сводя глаз с черных спутанных джунглей янтака, Царапин пятился до тех пор, пока не поравнялся с Акимушкиным. Теперь они стояли спиной к спине.
      - Где Левша? - отрывисто спросил лейтенант.
      Царапин молча ткнул подбородком туда, где догорало то, что осталось от рядового Левши.
      Акимушкин взглянул - и, вытянув шею, подался вперед.
      - Кто это? - Голос лейтенанта упал до сдавленного шепота. Глаза выкатились и остекленели. - Царапин, что они с ним сделали?..
      - Жоголева предупредить надо, - хрипло сказал Царапин. - И "Управление" тоже…
      Вместо ответа лейтенант, скрипнув зубами, вскинул пистолет. Третья "фаланга", подброшенная пулей, в туче песка метнулась в заросли. И сейчас же в отдалении послышался еще один выстрел, затем второй, третий. Это вступила в бой шестая пусковая установка, расчет лейтенанта Жоголева.
      - Предупредили!.. - Акимушкин злобно выругался и тут только заметил лежащего. - Он что, сюда шел?.. В капонир?
      Царапин молча кивнул. "Сейчас я подойду к нему, - угрюмо думал он. - Подойду и сорву с него эту идиотскую маску. Просто посмотреть, какое лицо должно быть у сволочи, которая могла убить Левшу…"
      Лейтенант опередил его.
      - Кто они хоть такие? - И, не дожидаясь ответа, шагнул к темному распростертому навзничь телу.
      Царапин видел, как Акимушкин наклонился, всмотрелся и вдруг, издав нечленораздельный вскрик, отпрянул.
      "Здорово же я его изуродовал, - мелькнуло у Царапина. - Полчерепа точно снес…"
      Он подошел к лежащему, присел на корточки, положив карабин на колени, взялся за респиратор - и тут же отдернул руку. За какие-нибудь доли секунды он понял все.
      Он ошибся дважды. Это была не маска. Это было лицо. Страшное. Нечеловеческое.
      На Царапина смотрели мертвые линзообразные глаза с вертикальными кошачьими зрачками, а то, что он принимал за причудливый респиратор, оказалось уродливыми челюстями, вернее - жвалами, потому что они, судя по всему, двигались не в вертикальной плоскости, а как у насекомых - в горизонтальной.
      - Ты видишь?.. Ты видишь?.. - захлебывался Акимушкин, тыча стволом пистолета в лежащего. - Царапин, ты видишь?..
      Они чуть было не прозевали незаметно подкравшуюся "фалангу" - скорее всего ту самую, третью, потому что у нее недоставало двух лап, видимо, отхваченных пулей из лейтенантского "макарова". Они расстреляли ее в клочья, потратив в два раза больше патронов, чем требовалось.
      На шестой пусковой прозвучали два выстрела подряд.
      - До-ло-жить!.. - низким чужим голосом выговорил Акимушкин. - Немедленно обо всем до-ло-жить!..
      Его сотрясала дрожь. Он боком пошел к воротам, словно опасаясь повернуться к лежащему спиной.
      - До-ло-жить… - лихорадочно повторял и повторял он. - Доложить немедленно…
      В проеме белело искаженное лицо Петрова. Ефрейтор смотрел на растерзанную выстрелами "фалангу", и карабин в руках у него прыгал. Встретясь с Петровым взглядом, лейтенант немного опомнился.
      - Петров! - бросил он. - Все отставить… Будем считать, что ты действовал по обстановке. А сейчас иди поохраняй. Только затвор сразу передерни и… ради Бога, осторожнее! Царапин, ты - со мной, в кабину!
      В фургончике давно уже гремел и бушевал голос Жоголева. Акимушкин схватил микрофон.
      - Слушает "Кабина"!
      - Ты!.. - Жоголев задохнулся. - Ты где ходишь? Что у вас там творится?
      - То же, что и у вас!
      Они поняли друг друга с полуслова.
      - "Фаланги"? - быстро спросил Жоголев.
      - Если бы только "фаланги"!
      - А что еще?
      - Валера! Слушай меня внимательно. Если появятся такие долговязые, черные… скажи своим, чтобы немедленно открывали огонь! Как понял?
      - Черные? - ошалело переспросил Жоголев. - Слушай, неужели…
      - Какое, к черту, неужели! Как увидишь - сам все поймешь! Отключись пока!
      Акимушкин перекинул тумблер.
      - "Управление", ответьте "Старту"!
      - Слушает "Управление", - послышался в динамике откуда-то из другого мира ясный, спокойный голос старшего лейтенанта Мамолина.
      - Докладывает "Старт"! Сеня, нас только что атаковали!
      Судя по тишине в динамике, все в "Управлении" замерли после этих слов. Слышно было, как кто-то метрах в трех от микрофона переспрашивает: "Что? Что он сказал?"
      - Атаковали? - с безмерным удивлением вымолвил Мамолин. - Как атаковали? Кто?
      - Не знаю! Если еще не прервана связь с бригадой, сообщи немедленно - уже есть потери. У меня убит Левша и, предположительно, Агаев. У Жоголева двое пропали без вести. И самое главное… Самое главное… Ты вот о чем предупреди…
      Он замолчал решаясь.
      - В общем так, Сеня, - с усилием выговорил он. - Это не люди.
      Мамолин переваривал услышанное.
      - Не люди? - озадаченно переспросил он. - А кто?
      - Не знаю… - вздрогнув, сказал Акимушкин. - Монстры, дьяволы, пришельцы из космоса!.. И вот еще что доложи: у них огромные "фаланги"…
      - Фаланги пальцев? - туповато уточнил Мамолин.
      - Пауки! - рявкнул Акимушкин. - Три года в Средней Азии служишь - фаланг не знаешь? Огромные пауки, здоровые, как собаки!
      - Акимушкин! - взвизгнул Мамолин. - Ты… Ты пьян! Я сейчас в бригаду сообщу!..
      В динамике что негромко, но отчетливо хлопнуло, затем он взорвался неразборчивым бормотанием и умолк. Это Мамолин отпустил кнопку на своем микрофоне.
      - Ну вот и до них добрались, - очень спокойно, почти безразлично заметил Царапин.
      Перед капониром дважды ударил карабин Петрова.
      - Иди помоги ему! - бросил Акимушкин, и Царапин, спрыгнув на бетонный пол, побежал к воротам.
      Ночь оглушила его. Лунное серое небо свистело и выло реактивными двигателями. "Неужели все-таки война? - беспомощно подумал Царапин. - Но с кем? Не с этими же…" Где-то севернее возник жуткий повышающийся вой - что-то большое и тяжелое падало с огромной высоты. Петров и Царапин ждали. "Ддумм…" - донеслось из-за третьей пусковой, словно чугунная болванка врезалась в землю.
      - Не взорвалось, - с удивлением сказал Петров.
      В песке были выбиты две новые воронки, рядом дергались мохнатые суставчатые лапы очередной "фаланги".
      - А эти не появлялись? - спросил Царапин, кивнув на лежащего и невольно задержав на нем взгляд. Насекомое, просто огромное насекомое… Немудрено, что он принял эту личину за противогазную маску.
      - Ну и морда у тебя, Петров… - с нервным смешком пробормотал он.
      - Я! - встревоженно откликнулся ефрейтор.
      - Нет, это я так… анекдот вспомнил…
      Реактивный многоголосый рев, затихая, смещался к северу.
      - Я думал, бомбить будут, - признался Петров и, помолчав, тихо спросил: - А чем они так… Левшу?
      Словно в ответ ему за капонирами, ближе к солдатскому городку, беззвучно вздулся и опал бледно-фиолетовый пузырь света.
      - А вот тем же самым, только поменьше, - не разжимая зубов, проговорил Царапин и вдруг умолк.
      - Машина, что ли? - недоверчиво всматриваясь, спросил он.
      Да, над капонирами дрожал светлый скачущий нимб - там, по песчаной лунной дороге, меж зарослей янтака, кишащих огромными пауками и черными дьяволами, на большой скорости шла машина с включенными фарами - кто-то пробивался к ним со стороны городка.
      - Может, они еще ничего не знают? - неуверенно предположил Петров.
      Царапин, не сводя глаз с тонкого лучистого зарева, отрицательно мотнул головой. Он не мог перепутать ни с чем бледно-фиолетовую вспышку - увеличенную копию той, что сожгла Левшу. Даже если люди в машине минуту назад не знали, что их здесь ждет, то теперь они уже несомненно были в курсе.
      Ночь к тому времени снова стала тихой, явственно слышался нарастающий шум мотора. Отчаянно сигналя, машина вылетела из-за капонира, осветив холм, ворота, курилку. Это был тяжелый самосвал, и он шел прямиком к ним, гнал по зарослям, рискуя шинами.
      Жуткая из-за непонятности своей подробность: над кабиной, словно корона, тлело вишнево-розовым что-то причудливое и совершенно незнакомое.
      Над верблюжьей колючкой в вертикальном высоком прыжке взлетела ополоумевшая "фаланга". Два карабина грянули одновременно, но, кажется, дали промах - стрелять пришлось влет и против света.
      Царапин и Петров молча смотрели на подъезжающий самосвал. Кузов его был поднят. Козырек кузова и вся его верхняя часть потеряли привычные очертания, свесились вправо кружевным застывшим всплеском. Сквозь черную в лунном свете окалину розовел раскаленный металл. На переднем колесе моталась какая-то тряпка. Лишь когда самосвал остановился перед воротами, стало ясно, что это - многократно раздавленная "фаланга", вцепившаяся жвалами в край протектора.
      Дверца открылась, и из кабины полез командир стартовой батареи майор Костыкин - невысокий, плотный, плечи приподняты, под низко надвинутым козырьком в ночном освещении виден лишь крупный бугристый нос.
      Мельком глянув на охраняющих, комбат повернулся к машине.
      - Ну! - бросил он шоферу в белой от частых стирок панаме, который к тому времени выключил свет и, не решаясь открыть вторую дверцу, вылез тем же путем, что и Костыкин. - Кто был прав? Я ж тебе не зря сказал: подними кузов…
      Внимание комбата привлекла вцепившаяся в покрышку разлохмаченная "фаланга".
      - Соображают… - чуть ли не с уважением буркнул он и лишь после этого повернулся к Царапину.
      - Кто есть из офицеров?
      - Лейтенант Акимушкин, лейтенант Жоголев на шестой пусковой, старший лейтенант Мамолин в "Управлении"…
      Комбат неторопливо взялся за козырек и сдвинул его еще ниже на глаза.
      - А ну пошли, - вполголоса приказал он Царапину и, подняв плечи выше обычного, шагнул к воротам. Проходя мимо черного мертвеца, искоса глянул на него, но шага не замедлил. Следовательно, имел уже счастье встретиться с ему подобными.
      Комбата в казарме звали за глаза "дед" Костыкин. Прозвище - емкое, понятное любому военнослужащему и говорящее об огромном уважении.
      Увидев майора, Акимушкин издал радостное восклицание и вскочил, собираясь приветствовать по уставу, но комбат жестом приказал ему не тратить времени зря.
      - Какие потери?
      Акимушкин доложил.
      - В бригаде знают? - Майор уже сидел на вертящемся табурете в обычной своей позе - уперев кулаки в колени.
      - Так точно!
      - А кто докладывал?
      - Мамолин.
      - Хреново… - Майор схватил микрофон, щелкнул тумблером.
      - "Управление" - "Старту"! Мамолин? Майор Костыкин с тобой говорит. Что доложил в бригаду?
      - Доложил, что атаковали нас, товарищ майор. Но они требуют подробно!
      - Подробно?.. - "Дед" Костыкин снова взялся за козырек и сдвинул его еще на миллиметр ниже. - Значит, пока я буду к вам добираться, передашь в бригаду от моего имени: "Атакованы неизвестными лицами. Национальность нападающих, а также принадлежность их к вооруженных силам какой-либо державы установить не можем. Противник применил неизвестное нам оружие массового уничтожения. Несем значительные потери. За командира дивизиона - майор Костыкин". Все.
      - Как - все? - противу всех уставов вырвалось у Мамолина.
      Царапин с Акимушкиным тревожно переглянулись.
      - Товарищ майор! - Мамолин был совершенно сбит с толку. - Но ведь это же… Ведь они же…
      - Я слушаю, - хмурясь, бросил комбат.
      - Судя по всему, они… пришельцы из космоса, - запнувшись, выговорил Мамолин.
      "Дед" Костыкин стремительно подался к пульту.
      - А вот об этом - упаси тебя Боже! А то пришлют тебе сейчас подкрепление… Грузовик с санитарами тебе пришлют! Не теряй времени, Мамолин! Без нас потом разберутся, что они за пришельцы.
 

      Самосвал с поднятым кузовом канул в ночь.
      - Ну теперь дело пойдет! - возбужденно приговаривал Акимушкин. - Теперь дело пойдет!
      Куда пойдет и о каком деле речь, он не уточнял, но настроение у личного состава после наезда "деда" Костыкина заметно улучшилось. Только бы комбат благополучно добрался до "Управления", а там уж он разберется, как кому действовать.
      Вдобавок "фаланги", словно напуганные таким поворотом событий, больше не показывались, прекратилась и стрельба на шестой пусковой. Такое впечатление, что вся эта ночная нечисть вновь отступила на обширный пустырь между огневыми позициями и солдатским городком.
      Снаружи в дверцу капонира заглянул Петров.
      - У меня патроны кончаются, - предупредил он.
      Царапин достал из подсумка гнутую цинковую пластину и спустился из фургончика. Петров, оставив дверь открытой, вошел в капонир и принялся дозаряжать карабин.
      - Самосвалом их распугало, что ли? - заметил он, перегоняя патроны в магазин.
      Царапин вспомнил раскаленный оплавленный кузов самосвала.
      - Левшу я из кабины выгнал… - сказал он вдруг с тоской. - Потом выхожу, а он лежит…
      У Петрова сразу заклинило патрон. Ефрейтор заторопился и, чертыхаясь, попробовал вогнать его дурной силой.
      - Дай сюда "саксаул", - буркнул Царапин, имея в виду карабин. - А ты пока с моим выгляни…
      Но тут снаружи донесся короткий шум, словно кто-то с маху бросился на песок. Потом что-то легонько стукнуло в металлические ворота.
      Царапин и Петров метнулись в стороны от открытой дверцы. Только теперь они поняли, какой непростительной ошибкой было оставить хоть на одну минуту подходы к капониру без охраны. Патроны в пальцах Петрова моментально перестали капризничать, и последний - десятый - туго вошел в магазин. Теперь оба карабина были готовы к стрельбе. Но что толку, если те, снаружи, ударят по воротам вспышкой, которой они изуродовали кузов самосвала!
      - Стой, кто идет? - уставным окриком попытался вернуть себе уверенность Царапин.
      Никто не отозвался. Но никакого сомнения: там, снаружи, кто-то был, кто-то стоял перед металлическими воротами.
      - Стой, стрелять буду! - повысил голос Царапин и выразительно посмотрел на Петрова. Тот как можно громче и отчетливее передернул затвор.
      - Я тебе постреляю! - неожиданно раздался звонкий и злой мальчишеский голос. - Я тебе сейчас туда гранату катну - ты у меня враз отстреляешься! Подними пушку, я входить буду!
      В дверцу просунулся автомат и часть пятнистого маскировочного комбинезона. Потом высокий порог бесшумно переступил среднего роста круглолицый румяный парень с возбужденными глазами. Быстро оглядел капонир, таким же кошачьим движением перенес через порог другую ногу. На поясе у него в самом деле располагалась пара гранат, а в правой руке, которой десантник придерживал автомат, поблескивал клинок со следами отвратительной синей слизи.
      - Офицеры есть?
      Из кабины выглянул Акимушкин.
      - Младший сержант Попов, - как-то небрежно растягивая слова, представился десантник. - Товарищ лейтенант, ракетчиков из зоны военных действий приказано эвакуировать.
      - Позвольте, позвольте, сержант! - ошеломленно запротестовал Акимушкин, не на шутку обиженный тоном и особенно словечком "эвакуировать". - Никакого приказа я не получал…
      - "Старт" - "Управлению", - проворчал в кабине динамик голосом "деда" Костыкина, и Акимушкин скрылся.
      - Акимушкин!.. - Слова комбата были хорошо слышны в гулком капонире. - Там к тебе сейчас прибудут парашютисты… Ах, уже прибыли?..
      Десантник неодобрительно оглядывал Петрова с Царапиным.
      - Артиллеристы! - выговорил он. - Что ж вы снаружи-то никого не выставили? К ним тут, понимаешь, диверсанты подползают…
      Он заметил синюю слизь на лезвии и осекся.
      - Это что? - туповато спросил он.
      - Это кровь, - тихо объяснил Царапин.
      - Да пошел ты!.. - испуганным шепотом отозвался десантник.
      Из фургончика по лесенке сбежал Акимушкин.
      - Отступаем к "Управлению", - бодро оповестил он.
      - Непонятно… - озадаченно пробормотал Царапин. - Совсем непонятно…
      Последние события в цепочку никак не складывались. Сообщение Мамолина поступило в бригаду от силы десять минут назад. Можно ли сбросить десант за десять минут?.. Да какие там десять минут! Судя по всему, десант был сброшен в то самое время, когда Царапин выскочил на помощь Петрову, а над позициями выли самолетные двигатели. Сумасшедшая ночь!
      Царапин ожидал, что, выйдя из капонира, он увидит на земле двух мертвых монстров, но не увидел ни одного. Парашютисты успели их с какой-то целью припрятать. Вдвойне странно! Такое впечатление, что десантники были хорошо информированы - во всяком случае, действовали они толково и быстро, словно по наигранному плану.
      Первым делом ракетчики извлекли из дизельной Бердыклычева, который долго не понимал, почему он должен, не выключая движка, покинуть свой фургончик и с карабином в руках отходить к "Управлению".
      Откуда-то возник еще один пятнистый десантник, отрекомендовавшийся прапорщиком Файзулиным.
      - Отступать будете через пустырь, - бросил он Акимушкину. - Правее не забирайте - там сейчас пойдут танки.
      Услышав про танки, Акимушкин и вовсе оторопел. Похоже, на них выбросили целый десантный корпус.
      - Толпой идти не советую, - торопливо продолжал прапорщик. - Но и рассыпаться особенно не стоит. В общем, держитесь пореже, но так, чтобы поплотнее. Ясна задача?
      К нему подбежал парашютист с округлившимися глазами и принялся что-то тихо и сбивчиво докладывать.
      - Что-о?! - шепотом взревел прапорщик Файзулин, тоже округляя глаза.
      Ага… Значит, десантники все-таки не подозревали, с кем им предстоит иметь дело.
      По ту сторону холма раздался взрыв. К кабине он явно никакого отношения не имел - рвануло где-то за курилкой. Из-под ног поползли короткие тени - это над позициями дивизиона закачались осветительные ракеты.
      Царапин видел, как совсем рядом выдохнул дрожащее бьющееся пламя автомат прапорщика. Грохота он почти не услышал - очередь прозвучала тихо и глухо, как сквозь подушку. Уши заложило, но не тишиной и не звоном - это был неприятный и совершенно неестественный звук. Шорох, если шорох может быть оглушительным. Словно бархоткой провели по барабанным перепонкам.
      Пятнистые комбинезоны метнулись в пятнистый сумрак и исчезли. Акимушкин, беззвучно разевая рот, махал пистолетом в сторону "Управления" - видимо, приказывал отходить.
      Они побежали к песчаному пустырю, где их чуть было не вмял в грунт разворачивающийся на скорости легкий танк, которому, по словам прапорщика Файзулина, надлежало в этот момент находиться несколько правее.
      Потом онемевшая ночь словно очнулась и яростно загрохотала порохом и металлом.
      - Дизэл!.. - прорыдал в ухо голос Бердыклычева, а дальше воздух, став упругим, почти твердым, ударил в спину, бросил лицом в песок.
      Когда Царапину удалось подняться, вокруг уже шел бой. Черный сон, таившийся в ночных зарослях, накопил силы и пошел в наступление.
      Дерзко, не прячась, перебегали "фаланги", на которых теперь никто не обращал внимания, потому что со стороны городка надвигалось кое-что посерьезнее.
      В метре над песком, все в лунных бликах, распространяя вокруг себя все тот же оглушительный шорох, плыли невиданные жуткие машины - гладкие, панцирные, до омерзения живые, шевелящие массой гибких, как водоросли, антенн, с которых слетали зыбкие бледно-фиолетовые луны, и от прикосновения этих лун горел янтак и плавился песок.
      Одна из машин, увлекая за собой другую, вырвалась далеко вперед и шла прямо на Царапина, а он стоял в рост и завороженно смотрел на нее, уронив бесполезные руки, в которых не было теперь ни карабина, ни даже камня. Невероятно, но Царапин уже пережил когда-то этот миг, уже надвигались на него чужие, испепеляющие все на своем пути механизмы, и знакомо было это чувство беспомощности муравья перед нависающим цилиндром асфальтового катка.
      Уэллс! Вот оно что! Конечно же, Уэллс!.. Боевые треножники, тепловой луч, развалины опустевшего Лондона…
      Царапин словно наклонился над пропастью.
      "Это безнадежно, - подумал он. - Мы ничем их не остановим…"
      "Мы". Не Царапин с Акимушкиным, Петровым, прапорщиком Файзулиным… "Мы" - это вся Земля.
      Но тут слева из-за спины Царапина вывернулся десантник. Пригибаясь, он в несколько прыжков покрыл половину расстояния до чужой машины и распластался по песку.
      Машина прошла над ним, и ясно было, что припавший к земле человек больше не пошевелится. Но вот она прошла над ним, и десантник приподнялся. С поворотом, за себя, как тысячи раз на тренировках, махнула рука; граната, кувыркаясь, взлетела в навесном броске и, очертив полукруг, опустилась точно в центр черного, не отражающего лунных бликов овала на глянцевой броне, который и в самом деле оказался дырой, а не просто пятном.
      Секунда, другая - и из овального люка с воем выплеснулось пламя. Воздух вокруг механизма остекленел и раскололся - его как бы пронизала сеть мелких трещин, а в следующий миг он детонировал вокруг второй машины - поменьше, и ее понесло вперед с нарастающей скоростью, пока она - ослепленная, неуправляемая - не въехала боком в кусты.
      Царапин прыгал, потрясал кулаками, кричал:
      - Словили?! Словили?..
      Из овальной дыры соскользнула на землю знакомая зловещая фигура. Красные зайчики от горящего поблизости янтака лизнули неподвижную гладкую маску и тяжелые жвалы. Монстр остановился, не зная, куда бежать, и в ту же секунду вокруг, взламывая траурный шорох чужой техники, зачастили автоматы десантников. На глазах Царапина дьявола изорвало пулями.
      Мимо, к чернеющей подобно огромному валуну машине, пробежали двое парашютистов. Еще не понимая, чего они хотят, Царапин бросился за ними. Втроем они навалились на холодный панцирный борт и, запустив пальцы под днище, попробовали качнуть. Откуда-то взялись еще двое: один - десантник, другой - кто-то из ракетчиков. Машина шевельнулась и под чей-то натужный вопль "Три-пятнадцать!" оторвалась от земли, после чего снова осела в обдирающий руки янтак. Справа, закидывая за спину автоматы, набегали еще четверо.
      Царапин по-прежнему не понимал, зачем они это делают, но он самозабвенно упирался вместе со всеми в упоении от собственной дерзости и бесстрашия.
      Рядом налегал на борт лейтенант Жоголев - на секунду пламя, все еще пляшущее над первой - подорванной - машиной осветило его оскаленное лицо и растрепанные вихры. Лейтенант был без фуражки.
      Из хаоса звуков выделилось непрерывное низкое мычанье автомобильного сигнала. Это задним ходом к ним подбирался тягач, толкая перед собой низкий открытый прицеп.
      Новый сдавленный вопль "Взяли!", черная машина всплыла еще на полметра и, развернувшись, вползла на платформу.
      Тягач рванул с места и погнал, не разбирая дороги. Царапин сначала бежал рядом, держась ладонью за ледяную броню трофейного механизма, но скоро сбился с ноги, отстал и, споткнувшись о лежащего ничком десантника, на котором сидела "фаланга", вспахал метра три песчаного пустыря. Извернувшись, как кошка, сел и застал "фалангу" в прыжке. Опрокинулся на спину и почти уже заученным движением выставил ей навстречу каблук. Клюнула, дура! Отчаянно отбрыкиваясь, дотянулся до автомата убитого и, чудом не отстрелив себе ногу, разнес "фалангу" короткой очередью.
      И что-то изменилось. Он уже не был лишним на этом пустыре. Причина? Оружие. Словно не Царапин нашел его, а оно само нашло Царапина и, дав ощутить свой вес и свое назначение, подсказало, что делать.
      Он перевернулся на живот, выбрал цель и открыл огонь - осмысленно, экономно, стараясь поразить верхнюю треть панциря. Расстреляв весь рожок, забрал у убитого десантника второй и перезарядил автомат.
      Тут он почувствовал сзади что-то неладное и обернулся. Горел тягач. Ему удалось отъехать метров на сто, не больше. В желто-красном коптящем пламени сквозь струи пара чернел купол так и не доставленной в тыл вражеской машины.
      Царапин поглядел назад, и последняя осветительная ракета, догорая, словно предъявила ему пологие склоны, мертвые тела, отразилась в панцирях чужих механизмов.
      Погасла… Вокруг снова была серая, насыщенная лунным светом ночь. Траурный шорох стал нестерпим, и не потому что усилился, - просто смолкли грохот и лязг земной техники.
      И Царапин вдруг осознал, что он - последний живой человек на этом пустыре, а еще через секунду ему показалось, что он - последний живой человек на всей Земле.
      Что ему оставалось делать? Прикрывать отход? Чей?
      Царапин закинул оружие за спину и побежал туда, где полыхал тягач. Он был уверен, что отбежать ему дадут самое большее шагов на двадцать, после чего уничтожат, - и удивился, когда этого не произошло.
      Ночь словно вымерла. Никого не встретив, он миновал опустевшее "Управление" (по всему видно было, что ракетчиков эвакуировали в крайней спешке), добрел до колючей проволоки, обозначавшей восточную границу дивизиона, и чуть не провалился в какую-то яму, которой здесь раньше не было.
      Царапин заглянул в нее и отшатнулся - снова померещились блики на гладком панцире чужого механизма. Слава Богу, это был всего лишь танк - старая добрая земная машина…
      Когда это было: только что или сто лет назад - жуткий повышающийся вой и тяжкий удар за капонирами, после которого Петров сказал с удивлением: "Не взорвалось…"
      Жив ли теперь Петров? А от Левши, наверное, уже ничего не осталось, даже пуговиц… Как же это так вышло, что сам Царапин до сих пор жив?
      Он спрыгнул на броню и осторожно выглянул из ямы. Перед ним в ночи лежала чужая планета. Внешне пейзаж не изменился (разве что кое-где горел янтак), но это уже была не Земля, эта территория не принадлежала больше людям.
 

      О чем он думал тогда, сидя на шершавой броне зарывшегося в песчаный грунт танка? В это трудно поверить, но старший сержант Царапин мучительно, до головной боли, вспоминал, чем кончилось дело у Уэллса в "Войне миров". Книгу эту он читал и перечитывал с детства и все-таки каждый раз забывал, почему марсиане не завоевали Землю. Что им помешало? Они же все сожгли своим тепловым лучом!.. Какая-то мелочь, какая-то случайность… В книгах всегда выручает случайность.
      Дожить бы до утра… "А оно наступит, утро?.."
      Царапин давно уже слышал, как по ту сторону проволочного ограждения кто-то шуршит, перебегает, прячется. Звуки были свои, земные, слушать их было приятно.
      Потом зашуршало совсем рядом, и кто-то за спиной негромко предупредил:
      - Не двигаться! Буду стрелять!
      Тишина и человеческий голос. Царапин никогда не думал, что это так много - тишина и человеческий голос. Люди… А ведь они пробираются туда, к пустырю. Все живое бежит с пустыря, а они, как всегда, - наоборот, наперекор…
      - Кто такой?
      - Старший сержант Царапин, - апатично отозвался он.
      Сзади опять зашуршало, и новый голос (Царапин машинально определил его как офицерский, но не выше трех звездочек) скомандовал:
      - Встать! Выходи!
      - Автомат брать? - спросил он, поднимаясь.
      - Что? - Офицер опешил.
      - Это не мой, - устало пояснил Царапин. - Я его у десантника взял… у мертвого…
      - Сдать оружие!
      Царапин отдал автомат и вылез. Втроем они отошли, пригибаясь, подальше от ямы, в колючие заросли.
      - Товарищ лейтенант, - обессиленно попросил Царапин. - Не ходите на пустырь… Туда людям нельзя… Туда не десант - туда бомбу надо было сбросить… Бомбу, - ошеломленно повторил он, и еще раз - словно проверяя, не ослышался ли: - Бомбу…
      Вскочил с криком:
      - Бомбой их, гадов!..
      Его ухватили за ногу и за ремень, рывком положили на песок, прижали.
      - Я тебе поору! - прошипел лейтенант. - Я тебе повскакиваю!.. Ефрейтор Фонвизий! Проводишь сержанта до шоссе. Доложишься капитану Осадчему.
      - Пошли. - Фонвизий подтолкнул притихшего Царапина, который после краткого буйства снова успел вернуться в состояние горестной апатии. Поднялся и побрел, послушно сворачивая, куда прикажут.
      Впереди замерцал лунный асфальт. Разлив асфальта. Шоссе. Артерия стратегического значения. Рядом с обочиной, как бы припав к земле, чернел бронетранспортер. Чуть поодаль - еще один.
      Их окликнули. Навстречу из кустов янтака поднялись трое с автоматами и приказали остановиться. Появился капитан (видимо, тот самый Осадчий), которому Царапин немедленно попытался доложить обстановку. Капитан не дослушал и велел проводить старшего сержанта в санчасть.
      Никто ничего не хотел понять!
      Фонвизий привел слабо сопротивляющегося Царапина к покрытому маскировочной сетью молочно-белому автобусу, на каких обычно разъезжают рентгенологи, и сдал с рук на руки медикам - морщинистому сухому старичку в капитанской форме и слоноподобному верзиле с лычками младшего сержанта.
      Царапин заволновался, стал рваться в какой-то штаб, где даже не подозревают о настоящих размерах опасности, а он, Царапин, знает, видел и обязан обо всем рассказать… В конце концов верзиле пришлось его бережно придержать, пока капитан делал укол.
      Царапин был настолько измотан, что успокаивающее сработало, как снотворное. Старшего сержанта усадили на жесткую обтянутую кожимитом скамейку у стеночки, а когда оглянулись спустя минуту, то он уже спал, пристроив голову на тумбочку.
      Короткое глубокое забытье, черное, без сновидений.
      А потом за ни пришли и разбудили.
      - Царапин, - позвала явь голосом "деда" Костыкина. - Хватит спать. Пошли.
      - Товарищ майор… - пробормотал он, -…старший сержант Царапин…
      - Ладно-ладно, - сказал майор. - Пошли.
      Одурев от несостоявшегося сна и насильственного пробуждения, Царапин вылез из автофургона, недоумевая, откуда мог взяться комбат, которого он мысленно похоронил вместе со всем дивизионом. Луна торчала почти в той же самой точке, что и раньше, когда они с ефрейтором Фонвизием подходили к санчасти. Следовательно, вздремнуть ему не удалось вообще.
      И Царапин вновь почудилось, что время остановилось, что хитинноликие чудовища каким-то образом растягивают ночь до бесконечности.
      Они пересекли шоссе и принялись перешагивать через какие-то кабели и огибать неизвестно когда появившиеся в этих местах палатки. Возле дороги стоял вертолет размером с железнодорожный вагон. Человек двадцать военнослужащих и гражданских лиц в серых халатах при свете прожекторов спешно разгружали и распаковывали продолговатые ящики. Потом по шоссе прошла колонна мощных закутанных в брезент грузовиков. За ней потянулась вторая.
      "Дед" Костыкин остановился и, запрокинув голову, долго смотрел на дорогу из-под козырька.
      - Ну вот, - не совсем понятно заметил он. - Так-то оно вернее…
      И тут же принялся расспрашивать, где, когда, при каких обстоятельствах Царапин видел в последний раз Петрова, Жоголева, прочих. Монстров он при этом называл весьма уклончиво и неопределенно - "противник".
      Возмутясь до забвения устава, Царапин спросил, неужели майор не понимает, что это за "противник", неужели ему не ясно, что решается судьба человечества?
      "Дед" Костыкин хмуро на него покосился и, ничего не ответив, указал на пролом в беленом дувале, сделанный, судя по отпечаткам траков, неловко развернувшейся тяжелой гусеничной машиной. Они прошли в одноэтажный домик с типичными для Средней Азии низкими - почти вровень с землей - полами, где в ярко освещенной комнате Царапину предложили сменить стойку "смирно" на "вольно" и внятно, последовательно, по возможности без эмоций изложить все, что с ним произошло с момента объявления боевой готовности.
      Кажется, он наконец-то встретился с людьми, от которых в какой-то степени зависел исход сегодняшней ночи. Здесь были два полковника, подполковник, капитан - всего человек семь офицеров и среди них один штатский, именно штатский, а не военный в штатской одежде - это чувствовалось сразу…
      Ради одной этой встречи стоило выжить.
      Он собрался с мыслями и заговорил. И очень быстро - к удивлению своему - заметил, что слушают его невнимательно. Уточняющих вопросов почти не было. Полковник вроде бы глядел на Царапина в упор - на самом деле он, наверное, вряд ли даже сознавал, что перед ним кто-то стоит.
      Потом все насторожились, и Царапин в растерянности замолчал.
      - Слушаю! - кричал кто-то за стеной. - Слушаю вас!
      Неразборчиво забормотала рация. Звонкая напряженная тишина возникла в комнате.
      - Понял, - сказал тот же голос с меньшим энтузиазмом.
      И еще раз - уже с явным разочарованием:
      - Понял вас…
      - Вы продолжайте, продолжайте, - напомнил штатский Царапину.
      Царапин продолжал, но теперь все, что с ним произошло, казалось ему случайным набором никому не нужных подробностей: ужас хитиновой маски, отступление через пустырь, поединки с "фалангами", пальба из автомата, захват чужой машины… А от него требовалось одно - вовремя нажать кнопку на операторском пульте. И он нажал ее вовремя. Дальнейшие его поступки уже ничего не решали. Их просто могло не быть.
      Царапин закончил. И, словно подтверждая его мысли, полковник коротко и дробно ударил пальцами по столу, повернулся к штатскому:
      - Ну что, Аркадий Кириллович, ничего нового…
      Штатский с сомнением поглядывал на Царапина.
      - Да как сказать… - в раздумье проговорил он. - Насколько я понимаю, товарищ старший сержант был чуть ли не первый, кто схватился с ними… мм… врукопашную… Послушайте, Боря… Вот вы самый информированный среди нас человек: все видели, во всем участвовали… Что вы сами о них думаете?
      Царапин сглотнул. Перед глазами возник черный обрубок, еще секунду назад бывший пусть мертвым, но Левшой, забегали синеватые язычки пламени…
      - Бомбой… - хрипло сказал Царапин. - Отступить подальше - и бомбой их…
      Широкоплечий мрачного вида майор, до этого безучастно смотревший в низкое черное окно, обернулся в раздражении, но тут за стеной снова замурлыкала и забубнила рация.
      - Что? - выкрикнул прежний голос. - Две? Каким образом?
      Все, кто сидел, вскочили, стоящие сделали шаг к двери, ведущей в соседнюю комнату.
      Спустя секунду она распахнулась. В проеме, схватившись раскинутыми руками за косяки, стоял невысокий плотный капитан.
      - Есть! - выдохнул он. - Две единицы. Это возле развилки арыка.
      Мрачный широкоплечий майор рванулся к выходу. Остановился. Штатскому:
      - Аркадий Кириллович, так что мы решим со старшим сержантом?
      - Со старшим сержантом? - Аркадий Кириллович оглянулся на Царапина, задумался на секунду. - Старший сержант пойдет с нами.
      Выходя за ним из комнаты, Царапин слышал, как за стеной полковник-артиллерист кричит в микрофон:
      - "Таблетка"? "Таблетка", приступайте! У нас все готово…
      Майор быстро, едва не переходя на бег, шагал в сторону колхозных виноградников, чернеющих впереди под луной, как грозовое облако.
      - Боря! - негромко окликнул штатский. - А этот ваш Левша… Он по ним выстрелить так и не успел?
      - Нет, - сказал Царапин. - Он даже затвор передернуть не успел.
      - А вы уверены, что он был мертв? Может быть, просто обморок? Все-таки ночь, луна - могли ошибиться…
      - Н-не знаю, - несколько растерявшись, ответил Царапин. - Мне показалось…
      Но штатский так и не узнал, что там показалось Царапину. Неслыханный плотный грохот упал на пустыри и виноградники с тяжестью парового молота. Луна исчезла. По внезапно черному небу косо полетели сгустки белого воющего пламени. Грохот сдавливал голову, требовал броситься наземь. Освещаемый пульсирующими вспышками штатский выразительно указывал Царапину на свой открытый рот. Царапин понял и тоже глотнул тугой содрогающийся воздух. Стало немного полегче. Тогда он чуть повернул голову вправо, где лежала территория его части и куда летели грохочущие клочья огня. Там вздымалось, росло ослепительно-белое пламя. Словно снаряды проломили дыру в земной коре и адской смертельной магмой плеснуло из недр.
      Майор тоже остановился и прикрыл щеку ладонью. Грохот раскатывался над окрестностями, на территорию дивизиона было уже невозможно смотреть - так, наверное, должна выглядеть поверхность Солнца.
      "Да куда же они еще садят! - в смятении подумал Царапин. - Там же уже ничего не осталось!"
      Но тем, кто отдавал приказ, было видней, они работали профессионально, наверняка, и залпы шли и шли волнами в одну точку, и не верилось, что происходящее - дело рук человеческих.
      Бомбардировка прекратилась в тот самый момент, когда Царапин решил уже, что она не кончится никогда.
      Все трое временно оглохли. Майор, злобно смеясь, вытрясал мизинцем из уха воображаемую воду. Штатский с болезненной улыбкой повернулся к Царапину, и лишь по движению губ тот разобрал слова:
      - Ну вот и исполнилось ваше желание, Боря…
      Временная глухота чуть было не подвела их - они среагировали лишь на второй оклик ошалевшего часового: "Стой! Стрелять буду!" Бедный парень не знал, куда смотреть: то ли на них, то ли на бушующий справа пожар.
      То, что Царапин увидел впереди, заставило его вздрогнуть. Шагах в двадцати от него, там, где большой, как канал, арык распадался на две оросительные ветви, плясали извилистые огненные блики на гладких панцирях. Там, на песке, стояли две чужие машины с зияющими овальными люками, а рядом - хитиновой маской к луне - лежало длинное черное тело. Там же - кто на корточках, кто привалясь спиной к броне - расположились несколько мрачных парней в пятнистых комбинезонах. Вокруг стояли и бродили военнослужащие из охраны.
      Майор и Аркадий Кириллович подошли к неторопливо поднявшимся десантникам и о чем-то с ними заговорили. Потом Аркадий Кириллович начал озираться, заметил Царапина и поманил его к себе. Царапин приблизился, не сводя глаз с поникших гибких антенн, которые теперь лежали на песке, как веревки.
      - Эти самые? - спросил штатский.
      - Да, - сказал Царапин. В горле у него запершило. - Вот по такой я стрелял из автомата. А такую при мне подорвали…
      - Они разные, - заметил штатский, кивая на механизмы.
      - Да они у них все разные… - хмуро сказал Царапин.
      - Вы не ошиблись? - Штатский был взволнован.
      Царапин подтвердил, что не ошибся.
      Штатский с майором задавали и задавали вопросы. Царапин механически отвечал, а сам не сводил глаз с десантника, стоявшего неподалеку. Это был младший сержант Попов. Или очень похожий на него парень. Он затягивался давно погасшей сигаретой, и в опустевших, остановившихся глазах его была вся нынешняя ночь: лунные блики на черных панцирях, бледно-фиолетовые вспышки, горящий янтак.
      Потом подкатило сразу несколько машин и в их числе тягач - вроде того, что был сожжен на пустыре. Стало шумно: гудки, всхрапывания моторов, обрывки команд. Из "уазика" выскочили трое офицеров и бегом припустились к тягачу. О Царапине забыли.
      Он подошел к десантнику, вгляделся. Нет, это был не Попов. Но когда парень, почувствовав, что на него смотрят, повернул к Царапину осунувшееся чумазое лицо, тому показалось, что этот совершенно незнакомый человек узнал его. Тоже, наверное, с кем-нибудь перепутал.
      - А я думал, убили тебя, - неожиданно сказал парень. - Кто ж в таких случаях вскакивает! Смотрю: бежи-ит, чуть ли не в рост, тягач его освещает… Как они тебя тогда не примочили - удивляюсь…
      Мимо как раз проносили длинное черное тело.
      - Живым хотели доставить… - как-то странно, судорожно усмехнувшись, снова сказал десантник, но уже не Царапину, а так - неизвестно кому. - Троих из-за него потеряли. А он с собой покончил, скотина…
      Ничего больше не добавил, бросил сигарету и, чуть ссутулясь, побрел к своим.
      - Земляк! - тихонько позвали сзади. - Земеля!.. Зема!..
      Царапин оглянулся. Это были двое из оцепления.
      - Слышь, зема… - Шепотом, глаза бегают. - А эти… ну, диверсанты в противогазах… откуда они взялись вообще?
      - С Марса, - отрывисто сказал Царапин.
      - Тц! Ара! А я тебе что говорил? - негромко, но с яростью гортанно вскричал второй.
      - Да нет, правда, - обиделся первый. - Откуда, зем? Гля, машины у них…
      В следующий миг лица у обоих стали суровыми, глаза - зоркими, а про Царапина они словно и думать забыли. Люди бодро и бдительно несли караульную службу.
      Это их спугнул возвратившийся зачем-то Аркадий Кириллович. Кажется, он был чем-то расстроен.
      - Боря, - позвал он. - У вас сигареты не найдется?
      - Я не курю, - сказал Царапин.
      - Я тоже… - уныло отозвался штатский. Отсвет гаснущего пожара тронул его обрезавшееся лицо.
      - Не могу отделаться от одного ощущения, Боря…
      "Ощущения… - тоскливо подумал Царапин. - Тут поспать бы хоть немного…"
      - А ощущение такое… - Аркадий Кириллович судорожно вздохнул. - Никакая это, к черту, не военная техника…
      Встретив непонимающий взгляд Царапина, он усмехнулся и, отвернувшись, прищурился на огромное розовое зарево.
      - Ну не дай Бог, если я прав!.. - еле расслышал Царапин.
      - Аркадий Кириллович, пора! - окликнул кто-то из "уазика". Видимо, все тот же широкоплечий майор.
      - Сейчас-сейчас! - совсем другим - энергичным, деловым голосом отозвался штатский. - Тут у меня еще одно уточнение…
      - Вы же умный парень, Боря, - чуть ли не с жалостью глядя на Царапина, проговорил он. - Вы поставьте себя на их место… Откуда вам знать, что там внизу - граница? Что посадка ваша совпадает с одним из сценариев начала войны! Что нет времени разбираться, кто вы и откуда, - все удары просчитаны заранее!.. Вы хотите приземлиться, а вас сбивают! И взлететь вы уже не можете… Что бы вы стали делать на их месте? Да отбиваться, Боря! Отбиваться до последнего и чем попало!
      - Вы что же… - еле ворочая языком от усталости, злобно выговорил Царапин, - считаете, что они к нам - с мирными целями?
      - Не знаю, Боря… - сдавленно ответил штатский. - В том-то и дело, что не знаю…
 

      Старшему сержанту Царапину снились сугробы, похожие на барханы. Он брел, проваливаясь в них по колено, и ногам почему-то было жарко. Бело-серые хлопья, падающие с неба, тоже были теплыми, почти горячими. И Царапин понял вдруг, что это не снег, а пепел.
      Потом с вершины самого большого сугроба на совковой лопате без черенка съехал вниз рядовой Левша. Увидев Царапина, вскочил и, испуганно хлопая длинными пушистыми ресницами, вытянулся по стойке "смирно".
      - Усих вбыло… - оправдываясь, проговорил он.
      Нагнулся и, опасливо поглядывая на сержанта, принялся разгребать пепел. Вскоре под рукой его блеснуло что-то глянцевое, черное…
      - Отставить! - в ужасе закричал Царапин. - Рядовой Левша!..
      Но Левша будто не слышал - он только виновато улыбался и продолжал разгребать бело-серые хлопья, пока мертвый монстр не показался из пепла целиком.
      - Усих… - беспомощно повторил Левша, выпрямляясь. Потом снова нагнулся, помогая черному мертвецу подняться.
      - Лев-ша-а!..
      Но они уже удалялись, брели, поддерживая друг друга и проваливаясь по колено в пепел при каждом шаге…
      Царапин проснулся в холодном поту и, спотыкаясь о спящих, выбрался из палатки.
      Шагах в пятнадцати от входа уже сымпровизировали курилку - там копошились розовые огоньки сигарет. И по тому, как мирно, как неторопливо переползали они с места на место, Царапин понял: с вторжением - покончено. Уэллс… Война миров… А потом подошли по шоссе двумя колоннами тяжелые, закутанные в брезент грузовики, раздалась команда - и пришельцев не стало…
      - Разрешите присутствовать? - на всякий случай спросил Царапин. Среди курящих могли оказаться офицеры.
      - Присутствуй-присутствуй… - хмыкнул кто-то, подвигаясь и освобождая место на длинной, положенной на кирпичи доске.
      Царапин присел. Вдали, за черным пригорком, слабо светились розовые лужицы медленно остывающей раскаленной земли.
      - "Фаланги"… - недовольно сказали с дальнего края доски, видимо, продолжая разговор. - Хули там "фаланги"? У нас вон старшину Маранова "фаланга" хватанула…
      - И что?
      - И ничего. Через полчаса очухался, еще и аппаратуру нам помогал тащить… А что морды как противогаз - вон Гурген подтвердить может…
      - Черт вас поймет! - с досадой сказал кто-то. - Пока сам не увижу - не поверю.
      - Много ты там теперь увидишь! - прозвучал неподалеку от Царапина мрачный бас. - Видал, как артиллеристы поработали?..
      Все замолчали, прислушиваясь к приближающемуся реву авиационных двигателей. Потом на курилку, разметая песок и срывая искры с сигарет, упал плотный ветер, заныло, загрохотало, и над ними потянулось, заслоняя звезды, длинное сигарообразное тело.
      - Это тот, с дороги, - заметил сосед Царапина, когда вертолет прошел. - Загрузился…
      - Кишка ты слепая, - незлобиво возразили ему. - Это пожарники патрулируют. Земля-то раскалена - янтак то и дело вспыхивает…
      - На что ж они рассчитывали, не пойму, - сказал кто-то, до сей поры молчавший. - С тремя кораблями…
      В курилке притихли, подумали.
      - А черт их теперь разберет, что они там рассчитывали, - нехотя отозвался бас. - Может, это только разведка была…
      Царапин встал.
      - Не знаете, на бугор выйти можно? - спросил он. - Не задержат?
      - Вообще-то был приказ от палаток не удаляться, - уклончиво ответили ему. - Ты только к вертолету не подходи.
      - А что там?
      - А Бог ее знает! Сначала распаковывали какие-то ящики, теперь запаковывают…
      Оставив вертолет справа, Царапин без приключений добрался до бугра.
      Он не узнал местности.
      То, что лежало перед ним внизу, за черной полосой сгоревшего в пепел янтака, было похоже на дымящееся поле лавы после недавнего извержения. Разломанная земля, спекшаяся земля, полопавшаяся на неправильные шестиугольники, прокаленная на метр в глубину, тлеющая тут и там розовыми пятнами. И ни следа, ни обломочка от панцирных машин пришельцев. Вдали - оплывший остов локатора - все, что осталось от "Управления". "Старт" напоминал розовое озерцо с черными островками-глыбами.
      "Левша", - вспомнил Царапин и больше в сторону "Старта" не смотрел. Не мог.
      Ночь кончалась. Небо над горами уже тлело синим - вполутра. Изувеченная земля еле слышно потрескивала, шипела, изредка раздавались непонятные шумы и резкие, как выстрелы, щелчки.
      - Нет!.. - зажмурившись, как от сильной боли, проговорил Царапин. - Нет!..
      Здесь, над изломанной, умертвленной землей, мысль о том, что Аркадий Кириллович может оказаться прав, была особенно страшна…
      Он хотел уже вернуться к палатке, когда почудилось, что там, внизу, кто-то ходит. Всматриваясь в серый полумрак, Царапин осторожно спустился с бугра, и звук его шагов изменился. Под ногами был черный мягкий пепел.
      Видимо, все-таки почудилось. Утомленные глаза вполне могли подвести. Но вот - теперь уже точно - за пригорком шевельнулась и выпрямилась серая тень. Человек.
      "Какого черта он там делает?" - испугался Царапин и вдруг сообразил: кто-то оказался слишком близко к обстреливаемому участку и вот, очнувшись, пытается выбраться - обожженный, беспомощный…
      Царапин, не раздумывая, бросился вперед. Взбегая на пригорок, оступился, сухой черный прах полетел из-под ног, лицо обдало жаром. И надо бы притормозить, всмотреться, но Царапину это и в голову не пришло - он остановился, когда уже ничего изменить было невозможно. Теперь их разделяло всего пять шагов.
      Перед Царапиным стоял черный монстр - может быть, последний монстр на всей планете. Как сумел он выскользнуть из-под огненного молота, гвоздившего эту землю наотмашь, насмерть? Скорее всего, заблудился в общей неразберихе, вышел из обреченной зоны до обстрела и вот теперь то ли прятался, то ли, уже не прячась, бессмысленно бродил по широкой полосе травяного пепла.
      "Ну вот и все…" - беспомощно подумал Царапин, глядя в немигающие - с кошачьими зрачками - глаза.
      Нужно было израсходовать до конца весь мыслимый запас счастливых случайностей и влезть в неоплатный долг, чтобы так по-глупому, перед самым рассветом, когда уже все позади, самому найти свое последнее приключение.
      Успеть… Успеть сказать, пока не полыхнула смертельная бледно-фиолетовая вспышка…
      - Но мы же не знали!.. - срывающимся голосом, в лицо ему, в неподвижную хитиновую маску, выговорил Царапин. - Что нам еще оставалось?.. Вы же через границу шли! Через границу!..
      Черный дьявол, казалось, был загипнотизирован внезапной речью. Или напротив - не слышал ни слова.
      - Куда вы сунулись? - Голос Царапина чуть не сорвался в рыдание. - Вы же не знаете, что тут творится!.. Тут же заживо жгут, тут…
      А вспышки все не было. Может быть, он просто потерял оружие? Царапин замолчал и вдруг, шагнув навстречу, провел в воздухе рукой перед желтыми немигающими глазами. Вертикальные зрачки не шевельнулись. Монстр по-прежнему неподвижно глядел куда-то мимо Царапина. Он был слеп.
      Рассвет наступал стремительно. Черная хитиновая маска стала серой, на ней обозначились смутные изломанные тени, придавшие ей выражение обреченности и неимоверной усталости. А за спиной пришельца все слабей и слабей светили розовые пятна прокаленной на метр в глубину, медленно остывающей земли…
 

Солдатская сказка

 

 

      - Рядовой Пиньков!
      - Я!
      - Выйти из строя! - скомандовал старшина, с удовольствием глядя на орла Пинькова.
      Рядовой Пиньков любил выполнять эту команду. Не было тут ему равных во всем полку. Дух захватывало, когда вбив со звоном в асфальтированный плац два строевых шага, совершал он поворот через левое плечо.
      Но, видно, вправду говорят, товарищ старший лейтенант, что все имеет свой предел - даже четкость исполнения команды. А Пиньков в этот раз, можно сказать, самого себя превзошел. Уж с такой он ее точностью, с такой он ее лихостью… Пространство не выдержало, товарищ старший лейтенант. Вбил рядовой Пиньков в асфальт два строевых шага, повернулся через левое плечо - и исчез.
      То есть не то чтобы совсем исчез… Он, как бы это выразиться, и не исчезал вовсе. В смысле - исчез, но тут же возник по новой. Причем в совершенно неуставном виде, чего с ним отродясь не бывало. Стойка - не поймешь какая, на сапогах почему-то краска зеленая, челюсть отвалена - аж по третью пуговицу. И что самое загадочное - небритая челюсть-то!..
      Виноват, товарищ старший лейтенант, самоволкой это считаться никак не может. Какая ж самоволка, если рядовой Пиньков ни секунды на плацу не отсутствовал! Другой вопрос: где это он присутствовал столько времени, что щетиной успел обрасти?
      Разрешите продолжать?
      Значит, так…
      Повернулся рядовой Пиньков лицом к строю, душу, можно сказать, в поворот вложил, глядь! - а строя-то и нет! И плаца нет. Стоит он на дне ущелья посреди какой-то поляны, а поляна, что характерно, квадратная…
      Никак нет, по науке это как раз вполне допустимо. Есть даже мнение, товарищ старший лейтенант, что в одном и том же объеме пространства понапихано миров - до чертовой матери!.. Почему не сталкиваются? Н-ну образно говоря… в ногу идут, товарищ старший лейтенант, потому и не сталкиваются…
      Остолбенел рядовой Пиньков по стойке "смирно". Молодцеватости, правда, не утратил, но что остолбенел - то остолбенел. Однако нашелся - скомандовал сам себе шепотом: "Вольно! Разойдись!" - и стал осматриваться.
      Местность незнакомая, гористая и какая-то вроде сказочная… Никак нет, в прямом смысле. Взять хоть поляну эту квадратную: четыре угла, в каждом углу - по дереву. Что на трех дальних растет - не разобрать, а на том, что поближе, разрешите доложить, банки с тушенкой дозревают. Пятисотграммовые, без этикеток…
      Так точно, на мясокомбинате… Но это у нас. А там - вот так, на деревьях. Растительным путем… Вот и я говорю, непредставимо, товарищ старший лейтенант…
      Смотрит Пиньков: за стволом шевеление какое-то. Сменил позицию, а там - волк не волк, крокодил не крокодил… Короче, пупырчатый такой… И землю роет. Воровато и быстро-быстро. Передними лапами. А на травке стоят рядком четыре банки с тушенкой. И, надо полагать, свежесорванные - в смазке еще…
      Изготовился рядовой Пиньков для стрельбы стоя и двинулся к дереву. А тот - роет. То ли нюх потерял, то ли просто не ждет опасности с этой стороны. Потом поднял морду, а Пиньков уже - в трех шагах.
      Как пупырчатый присядет, как подскочит! Вскинулся и обмер - ну чисто собачка в цирке на задних лапках. Стоит и в ужасе ест Пинькова глазами. Глаза - маленькие, желтые, нечестные…
      - Вольно! - враз все смекнув, говорит рядовой Пиньков и вешает автомат в положение "на плечо". - Кто командир?
      Даже договорить не успел. Хотите верьте, хотите нет, а только пупырчатый делает поворот кругом на два счета, да так ловко, что все четыре банки летят в яму, а сам - опрометью куда-то, аж гравий из-под лап веером…
      Откуда гравий? Да, действительно… Поляна же… А! Так там еще, товарищ старший лейтенант, дорожки были гравийные от дерева к дереву! Ну а на самих-то полянках, понятно, трава. Причем с большим вкусом подстриженная: коротко, но не под ноль.
      Ну вот…
      Наклонился Пиньков над рытвиной - даже номер на них какой-то изнутри выдавлен. Разница в чем - у каждой по ободку вроде бы брачок фабричный. А на самом деле - след от черенка.
      Обошел Пиньков дерево, смотрит: а листочки-то кое-где к веткам - пришиты. Для единообразия, стало быть. Кто-то, значит, распорядился. А то на одной ветке листьев мало, на другой - много… Непорядок.
      "Однако, - ужасается вдруг Пиньков, - мне ж сейчас в караул заступать!.."
      И тут, слышит, за спиной у него как бы смерчик теплый с фырчанием крутнулся. Оборачивается, а там пупырчатый начальство привел. Начальство такое: дед… Да нет! Дед - в смысле старенький уже, пожилой! Хотя крепкий еще, с выправкой… На отставника похож… А с дедовщиной мы боремся, это вы верно сказали, товарищ старший лейтенант!..
      - Осмелюсь доложить, - рапортует. - Премного вашим внезапным явлением довольны!
      И тоже, видать, кривит душой - доволен он! Оробел вконец, не поймет, то ли это рядовой Пиньков перед ним, то ли ангел небесный откуда-то там слетел…
      Никак нет, никакое не преувеличение. Вы рядового Пинькова по стойке "смирно" видели? Незабываемое зрелище, товарищ старший лейтенант! Стоит по струнке, глазом не смигнет, оружие за плечиком сияет в исправности, подворотничок - слепит, надраенность бляхи проверять - только с закопченным стеклышком. А уж сапог у Пинькова… Да какой прикажете, товарищ старший лейтенант. Хоть левый, хоть правый… Кирза ведь, а до какого совершенства доведена! Глянешь с носка - честное слово, оторопь берет: этакая, знаете, бездонная чернота с легким, понимаете, таким млечным мерцанием… Галактика, а не сапог, товарищ старший лейтенант!
      - Рядовой Пиньков! - представляется рядовой Пиньков по всей форме. А сам ненароком возьми да и скоси глаз в сторону ямы. Ну, дед, понятно, всполошился, тоже туда глаз метнул. А там пупырчатый на задних лапах елозит - не знает, от кого теперь банки заслонять: от Пинькова или от дедка от этого.
      - А ну-ка, любезный, - подрагивающим голосом командует дедок, - подвинься-ка в сторонку…
      Пупырчатый туда-сюда, уши прижал, лоб наморщил, но видит, податься некуда, - отшагнул.
      Смотрит дед: банки. Оглянулся быстро на Пинькова - и с перепугу в крик.
      - Шкуру спущу! - кричит. - Смерти моей хочешь? Перед кем опозорил! Пятно на всю округу!..
      Откуда ни возьмись - еще четверо пупырчатых. Точь-в-точь такие же, никакой разницы - тоже, небось, банки тайком прикапывали, и не раз. Сели вокруг первого, готовность номер один: пасти раззявлены, глазенки горят. И смотрят в предвкушении на деда - приказа ждут.
      И еще гномики какие-то… Как выглядят? Н-ну, как вам сказать, товарищ старший лейтенант… Гномики и гномики - пугливые, суетятся. Похватали банки и полезли с ними на дерево - на место прикреплять.
      - Взять! - визжит дед.
      Как четверо пупырчатых на первого кинутся! Шум, грызня, клочья летят… А дед берет культурно Пинькова под локоток и уводит в сторонку от этого неприятного зрелища. А сам лебезит, лебезит, в глаза заглядывает.
      - Нет, но каков подлец! - убивается. - Ведь отродясь не бывало… В первый раз… Как нарочно…
      - Разорвут ведь, - говорит Пиньков, останавливаясь.
      - У меня так! - кровожадно подтверждает дед, от усердия выкатывая глаза. - Чуть что - в клочья!.. Вы уж, когда докладать будете… об этом, с банками, не поминайте, сделайте милость…
      И уводит Пинькова все дальше, в глубь оврага… Горы? Виноват, товарищ старший лейтенант, какие горы? Ах, горы… Разрешите доложить, с горами у Пинькова промашка вышла. Не горы это были, а самый что ни на есть овраг. Просто Пиньков его поначалу за ущелье принял…
      Да и немудрено. Ведь что есть овраг, товарищ старший лейтенант? Тот же горный хребет, только наоборот.
      - Ты погоди, дед, - говорит Пиньков. - Ты кто будешь-то? Звание у тебя какое?
      Дед немедля забегает вперед, руки по швам, глаза выкачены.
      - Колдун! - рапортует.
      "Эх, мать!" - думает Пиньков.
      И пока он так думает, выходят они из овражного отростка в центральный овраг. Ну вроде как на проспект из переулка. Внизу речка по камушкам играет - чистенькая, прозрачная. И травяные квадраты - вверх по склону ступеньками.
      - Изволите видеть, - перехваченным горлом сипит колдун, - вверенная мне территория содержится в полной исправности!..
      И точно, товарищ старший лейтенант. Порожки-склончики от ступеньки к ступеньке дерном выложены. На деревьях банки качаются в изобилии. И под каждым деревом пупырчатый на задних лапах.
      "Э! - спохватывается Пиньков. - Да ведь он меня так до вечера по оврагу таскать будет!"
      Спохватился и говорит:
      - Слушай, дед. Я ведь не проверяющий. Я сюда случайно попал.
      Колдун аж обмяк, услышав.
      - А не врешь? - спрашивает жалобно.
      - Мне врать по Уставу не положено, - бодро и молодцевато отвечает Пиньков.
      - Эй там! - сердито кричит колдун. - Отставить! Ошибка вышла…
      Ну, по всему овражному склону, понятно, суета, суматоха: кто на дерево лезет лишние банки снять, кто что…
      - Эх, жизнь собачья… - расстроенно вздыхает колдун. - Главное, служивый, не знаешь ведь, с какой стороны эта проверка нагрянет. Дерн, видишь, со всего низового овражья ободрали, сюда снесли - а ну как оттуда проверять начнут? Прямо хоть обратно неси…
      - И часто у вас проверки? - интересуется Пиньков.
      - Да вот пока Бог миловал…
      - Что, вообще ни одной не было?
      - Ни одной, - говорит колдун.
      А лет ему, товарищ старший лейтенант, по всему видать, немало. Колдуны - они ведь завсегда моложе кажутся, чем на самом деле.
      - Так, может, никакой проверки и не будет? - сомневается Пиньков.
      Обиделся Колдун.
      - Ну, это ты, служивый, зря… Проверка обязательно должна быть - как же без проверки?
      Ну не врубается в ситуацию, товарищ старший лейтенант! Человеку в караул заступать, а он с проверкой со своей…
      - Дед! - говорит Пиньков. - Помог бы ты мне отсюда выбраться, а? Служба-то ведь не ждет.
      Встрепенулся колдун, глаза было хитрые-хитрые сделались, но как услышал слово "служба" - испугался, закивал.
      - Да-да, - говорит. - Служба. Это мы понимаем. Не извольте беспокоиться, сам до полянки провожу, сам отправлю…
      И видно, что Пинькова он все-таки побаивается. Если даже и не проверяющий - все равно ведь непонятно, кто такой и зачем явился. Бляха-то вон как сверкает!
      Двинулись, короче, в обратный путь.
      - Слушай, дед, - говорит Пиньков. - А чего ты так этих проверок боишься? Ты ж колдун!
      Усмехнулся дед криво, зачем-то вверх посмотрел.
      - Колдун, - отвечает со вздохом. - Но не Господь же Бог!
      - Это понятно, - соглашается Пиньков. - Бога-то нет…
      Просто так, из вежливости, беседу поддержать. А колдун вдруг остановился, уставился прямой наводкой - и смотрит.
      - Как нет? - спрашивает.
      - А так, - малость растерявшись, говорит Пиньков. - Нету.
      - А кто вместо?
      - Вместо кого?
      - Ну, того… этого… о ком говорим, - понизив голос, поясняет колдун. А глаза у самого так и бегают, так и бегают.
      - Темный ты, дед, - смеется Пиньков. - В лесу, что ли, рос? Никого нет, понял? Ни Бога, ни вместо…
      Обводит колдун диким взглядом вверенную ему территорию, и начинает до него помаленьку доходить.
      - А-а… - тянет потрясенно. - То-то я смотрю…
      Ну шутка ли, товарищ старший лейтенант, - столько информации сразу на голову рухнуло! Все равно что карниз с казармы - помните?
      - Мне в караул заступать, дед! - стонет Пиньков. - Пошли, да?
      Очнулся колдун и сразу куда-то заторопился.
      - Ты, служивый, это… - И глаза прячет. - Ты знаешь что? Ты уж сам туда дойди, а? Тут рядом ведь… Недалеко то есть…
      - Да ты погоди, дед! - ошеломленно перебивает Пиньков. - А как же я без тебя обратно-то попаду?
      - А как сюда попал, только наоборот, - впопыхах объясняет дед. - А я побегу. Забыл, понимаешь, совсем: дела у меня, служивый, ты уж не обессудь…
      И - рысит уже чуть ли не вприпрыжку вниз по оврагу. Странный колдун, подозрительный…
      А полянку, между прочим, искать пришлось: они ж одинаковые все, квадратные. Еле нашел. Один был ориентир - яма из-под банок. Так они уже ее засыпали и травинок понавтыкали. Под деревом, понятно, пупырчатый навытяжку - опасливо на Пинькова поглядывает, но не давешний - другой, хотя и одноглазый, хотя и ухо откушено. Потому что увечья, товарищ старший лейтенант, сразу видно, давние.
      Сориентировался Пиньков на местности и приступил. Но это легко сказать: "Так же, как сюда попал, только наоборот", - а вы попробуйте, товарищ старший лейтенант, из стойки "смирно" совершить поворот через правое, смешно сказать, плечо и отпечатать строевым два шага назад! Спиной вперед то есть. Да нипочем с непривычки не получится!
      Опять же нервничать начал. Время-то идет! Это мы с вами, товарищ старший лейтенант, знаем, что на плацу и в овраге оно идет по-разному, а Пиньков-то еще не знал!.. А нервы в военном деле, разрешите доложить, вещь серьезная. Помните того приписника, который на прошлых сборах в фотографа стрелял? Ну как же! Три километра с полной выкладкой, а потом еще полоса препятствий. Переваливается из последних сил через последнюю стенку, а за стенкой фотограф ждет. "Улыбнитесь, - говорит, - снимаю!" А патроны-то - боевые! Хорошо хоть не попал ни разу - руки тряслись…
      Так вот, бился-бился Пиньков - аж взмок. Да еще автомат тут мешается! Снял его Пиньков, отложил на травку, решил сначала тренаж без автомата провести, а потом уже с автоматом попробовать.
      А тут и сумерки наступили - в овраге-то темнеет быстро. Мрак, товарищ старший лейтенант. Видимости - ноль. Так, кое-где глазенки желтые сверкнут на секунду, банка о банку брякнет, да еще шум от рытья земли передними лапами то здесь, то там. Ночная жизнь, короче.
      И вдруг - получилось! Достиг-таки рядовой Пиньков необходимой четкости исполнения. Глядь - стоит он опять перед строем, как будто и секунды с тех пор не прошло.
      …Ну, в строю, понятно, шевеление - шутка ли: бойцы на глазах пропадать и появляться начали! Старшина догадался - скомандовал: "Отделение, разойдись!" И кинулись все к Пинькову.
      Доложил Пиньков что и как. Старшина в затылке скребет, рядовой состав тоже удивляется - не знают, что и думать. Не стрясись такое прямо перед строем - ни за что бы не поверили…
      Краска? Какая краска? Ах, на сапогах, зеленая… Так ведь они с колдуном по полянам шли, товарищ старший лейтенант. Травка, значит, слегка пожухла, так гномики ее, видать, подновили слегка. А гуашь - она ж маркая…
      Разрешите продолжать? Есть!
      - Э, браток! - говорит вдруг старшина. - А автомат-то твой где?
      Смотрят все: нет автомата.
      - Стало быть, - бледнея, говорит Пиньков, - я его там оставил…
      - Э, браток… - говорит старшина.
      А что тут еще скажешь? Сами знаете: "За утрату и промотание казенного имущества…" Ну, промотания, положим, никакого не было, но утрата-то налицо!.. Ясно, короче, что хочешь не хочешь, а придется Пинькову туда опять лезть.
      - Стройся! - командует со вздохом старшина.
      Построились.
      Смотрит старшина на орла Пинькова и понимает, что в таком виде орлу Пинькову пространства нипочем не прорвать; щетина, гуашь эта на сапогах, да и бляха потускнеть успела…
      - Отставить! - командует.
      Привели Пинькова в порядок, пылинки смахнули. Оглядел его еще раз старшина и говорит:
      - Ты вот что, браток… Возьми-ка еще один боекомплект. Ситуация, она ведь всякая бывает. А ты у нас вроде как на боевое задание идешь…
      Зачем ему патроны без автомата? Ну а вдруг, товарищ старший лейтенант! Старшина ведь верно сказал: ситуация - она всякая бывает…
      Отчислили Пинькову под ответственность старшины два полных рожка и снова построились.
      - Равняйсь! Смир-рна! Рядовой Пиньков!
      - Я!
      - Выйти из строя!
      - Есть!
      Вот когда проверяется, товарищ старший лейтенант, насколько развито у бойца чувство ответственности! Вбив в зазвеневший плац два строевых шага, рядовой Пиньков со сверхъестественной четкостью повернулся через левое плечо - и снова очутился в овраге. С первого раза.
 

      Нет автомата. Разворошил траву, землю пощупал - нету.
      "Э! А туда ли я попал вообще?" - думает Пиньков.
      И в самом деле, товарищ старший лейтенант, не узнать местности. Во-первых, в прошлый раз лето было, а теперь вроде как осень: листья сохнут, желтеют, падают. А во-вторых, бардак, товарищ старший лейтенант! Трава не стрижена, листву сгребать никто и не думает, поляна уже не квадратная - расплылась, съела гравийные дорожки, зато в траве кругом тропки протоптаны. Раньше, значит, ходили как положено, а теперь ходят как удобно. А автомат кто-то подобрал, не иначе. И хорошо, если так. А то ведь поди пойми, сколько тут в овраге времени прошло, пока Пиньков старшине о своих приключениях докладывал! Может, месяц, может, год, а ну как все пять лет? Проржавел бы в гречневую кашу - под открытым-то небом!
      И направился рядовой Пиньков к ближайшему дереву. К тому самому.
      Полпути еще не прошел, а сообразил, что никакая это не осень. Болеет дерево. Мало того что листья желтеют и сохнут, банки тоже скукожились, помельче стали, искривленных полно, деформированных, кое-где уже бочок ржавчиной тронут…
      Под деревом должен бы пупырчатый стоять на задних лапах - пусто. Возле самых корней - норы какие-то, земля кучками.
      - Эй! Есть тут кто-нибудь? - говорит Пиньков.
      В одной из нор что-то заворочалось, и вылезает пупырчатый. Но какой! Уж на что Пиньков не робкого десятка - и то попятился. Бегемот, честное слово! Лоб - низкий, глазенки - злобные, загривок прямо от ушей растет. Уставился на Пинькова, с четверенек, правда, не встает, но видно, что колеблется: не встать ли на всякий случай?
      - Слышь, браток, - дружески обращается к нему Пиньков. - Ты тут на полянке автомата моего случаем не видел?
      Ошибка это была, товарищ старший лейтенант. Явный тактический просчет. Как услышал пупырчатый, что добром его о чем-то просят, засопел, скосомордился… Зарычал в том смысле, что гуляй, мол, свободен, и снова в нору полез. Кормой вперед.
      "Что это они так разболтались? - озадаченно думает Пиньков. - Может, колдун помер?"
      Постоял он, постоял перед норой и решил не связываться - ну его, уж больно здоровый… Повернулся и пошел в сторону центрального оврага - тем путем, что в прошлый раз шли. Доберусь, думает, до речки, а там уж выспрошу, где этого колдуна искать.
      Идет и головой качает. Во что овраг превратили - больно смотреть! Там банка пустая лежит ржавеет, там деревце в неположенном месте проклюнулось… А сорняки по обе стороны все выше и выше. Вот уже в человеческий рост пошли…
      И тут из-за поворота тропинки выкатывается ему навстречу гномик. Счастливый, сияет, а в руках - помятая банка сгущенки с пятнышком ржавчины…
      То есть не сгущенки, какой сгущенки?.. Тушенки, конечно! Хотя… Ну точно, товарищ старший лейтенант! Там и сгущеночные деревья тоже были, только у них плоды белые и помельче - граммов на триста…
      Так вот, увидел гномик Пинькова - перепугался. Стал быстренько на четвереньки, сделал одно плечико выше другого и робко, неубедительно так зарычал. Пупырчатым, что ли, прикинуться хотел? Неясно…
      - Ты больной или голодный? - прямо спрашивает его Пиньков.
      Гномик ужасно смутился, встал с четверенек и, чуть не плача, протягивает банку Пинькову.
      Не понял его Пиньков.
      - Чей паек?
      - Мой.
      - А чего ж ты мне его суешь?
      - Все равно ведь отнимешь! - рыдающе говорит гномик.
      "Порядочки!" - думает Пиньков.
      - А где живешь?
      - В яме.
      - Да вижу, что в яме… Далеко это?
      - А вон, за бурьяном…
      - Тогда пошли, - говорит Пиньков. - Ну чего уставился? Провожу тебя до твоей ямы, чтобы банку никто не отобрал. А ты мне по дороге расскажешь, что у вас тут в овраге делается.
      - А ты кто? - пораженно спрашивает гномик.
      Поглядел на него Пиньков: вроде малый неплохой, забитый вот только, запуганный…
      - Зови Лешей…
      И пока до ямы шли, товарищ старший лейтенант, гномик ему такого понарассказывал!.. Короче, эти две расы (в смысле - гномики и пупырчатые) живут в овраге издавна. И каждая имеет свои национальные традиции… Так вот пупырчатые в последнее время обнаглели вконец! Нарыли, понимаете, нор под деревьями, живут в них целыми сворами, а деревья от этого сохнут, пропадают. А крайними опять выходят гномики: дескать, не поливали. А попробуй полей: не дай Бог нору зальешь кому-нибудь - пополам ведь перекусит!..
      Гномикам, товарищ старший лейтенант, вообще житья не стало. Придешь за банкой, за своей, за положенной - так он еще и не дает, куражится - скучно ему!.. Обойди, рычит, вокруг дерева на руках - тогда посмотрим. Обойдешь, а он все равно не дает, придирается: не с той, мол, руки пошел…
      Никак нет, товарищ старший лейтенант, человеческой речью пупырчатые не владеют. Рычат, рявкают по-всякому… Как их гномики понимают? А куда денешься, товарищ старший лейтенант! Приходится…
      Вот и Пиньков тоже возмутился, не выдержал:
      - А куда ж колдун смотрит?
      И тут выясняется интереснейшая деталь: оказывается, колдун уже года три, как в овраге не показывался. Раньше-то при нем пупырчатые какие были? Ребра одни с позвоночником!.. Нет, воровать они, конечно, и тогда воровали, но хотя бы жрать боялись наворованное! Чуть поправишься - улика налицо…
      - Что же все-таки с колдуном-то, а? - размышляет вслух рядовой Пиньков.
      - Я так думаю, - говорит гномик, и в глазах у него начинает светиться огромное уважение, - что у колдуна сейчас какие-то серьезные дела. Такие серьезные, что нам и не снились. А вот закончит он их, поглядит, что в овраге делается, и строго пупырчатых накажет.
      "Хорошо, если так, - думает Пиньков. - Хуже, если помер".
      Добрались до ямы. Яма как яма, на четверых гномиков рассчитанная, живут шестеро. Остальные пятеро, правда, временно отсутствуют - на работах где-то, а у этого, что с Пиньковым (его, кстати, Голиафом зовут), у него вроде как отгул.
      Да нет, товарищ старший лейтенант, нормальный гномик - ростом чуть выше автомата. А Голиафом его зовут не потому что здоровый, а потому что в лоб то и дело получает…
      Спустились они в яму, банку в уголке прикопали, сидят, беседуют.
      - Так, значит, говоришь, года три уже? - хмурится Пиньков.
      - Или четыре, - неуверенно отвечает гномик. - Да вот сразу после проверки…
      - А! - говорит Пиньков, оживившись. - Так, значит, была все-таки проверка?
      - Была, - подтверждает гномик. - Сам-то я, правда, не видел, но говорят, была.
      Любопытство разобрало Пинькова.
      - Слушай, а как проверяющий выглядел?
      - Проверяющий?.. - с тихой улыбкой восторга говорит гномик. - Высокий, выше колдуна… В одеждах защитного цвета… Пуговицы - сияют, бляха - солнышком. А уж сапоги у него!..
      Тут смотрит гномик на Пинькова, умолкает и, затрепетав, начинает подниматься в стойку "смирно".
      - Да сиди ты! - с досадой говорит Пиньков. - Тоже мне проверка! Никакая это была не проверка. Я это был…
      Сел гномик, дыхнуть не смеет и держит равнение на Пинькова.
      - Сказано тебе: вольно… - сердито говорит Пиньков. - А про автомат про мой ты нигде ничего не слышал?
      Не знает гномик, что такое автомат. Пришлось объяснить.
      - Нет, - отвечает, подумав. - Про реликвию слышал, а вот про автомат - ни разу…
      Насторожился Пиньков.
      - А что за реликвия?
      А реликвия, товарищ старший лейтенант, следующая. Во-первых, черт его знает, что это такое. Во-вторых, слышно о ней стало года три-четыре назад, то есть по времени вполне совпадает. В-третьих, известно, что стоит она в некой пещере, а пещера эта находится аж в низовом овражье за ободранной пустошью. И многие в эту реликвию верят.
      - А как она хоть выглядит? - допытывается Пиньков. - Ствол есть? Затвор есть?
      - Может, и есть… - вздыхает гномик. - Одним бы глазком на нее взглянуть…
      Задумался Пиньков.
      - А как считаешь, - спрашивает, - знает колдун, где сейчас мой автомат?
      Гномик даже встал от почтительности.
      - Колдун знает все, - объявляет торжественно.
      - Знает он там с редькой десять! - недовольно говорит Пиньков. - Что ж ты думаешь, я с ним не беседовал?
      Гномик брык - и в обморок. Не привык он такие вещи про колдуна слышать. Минут восемь его Пиньков в сознание приводил. Хлипкий народец, товарищ старший лейтенант, нестроевой…
      Оживил его Пиньков, поднял, к стеночке прислонил.
      - А далеко отсюда этот ваш колдун живет? - спрашивает.
      - День пути, - слабым голосом отвечает гномик. - Только там не пройдешь - пупырчатых много…
      Сомнительно? Виноват, товарищ старший лейтенант, что именно сомнительно? Ах в смысле: почему колдун в прошлый раз так быстро явился к Пинькову, если день пути?.. Трудно сказать, товарищ старший лейтенант. Видимо, по каким-то своим каналам. А может, просто рядом околачивался…
      - В общем так, Голька, - говорит Пиньков (Голька - это уменьшительно-ласкательное от Голиафа). - Пойдем-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты все, что мне рассказывал, ему расскажешь. Надо с этим бардаком кончать.
      А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнет. И верно - зашатался гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.
      - Да! - говорит. - Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!
      И - брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.
      Оживил его по новой - и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились - шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.
      Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только легкая волнистость склонов напоминает.
      - Ну и куда теперь? - спрашивает Пиньков.
      Оказалось - вверх по течению. Колдун, по слухам, живет в самом начале центрального оврага - бункер там у него, что ли…
      И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…
      "Плохо дело, - думает Пиньков. - Дневной переход на голодный желудок - это уже не служба, а так, несерьезность одна…"
      - Слышь, Голька, - обращается он к гномику, - а банку эту тебе на сегодня выдали?
      - Что ты! Что ты! - Голька на него даже ручонками замахал. - Банка - это не на день. Это на неделю.
      - Н-ни черта себе! - говорит Пиньков. - Выходит, за эту неделю ты уже все получил?
      - Ну да - за эту… - слабенько усмехается Голиаф. - Это за позапрошлую, и то еле выпросил…
      - Ага… - говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: - Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?
      - А по ребрам… - со вздохом отвечает Голиаф.
      Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмет вдруг и помрет с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.
      Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причем прятаться все труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе - порядку больше.
      Ну и наконец все. Пришли. В смысле - трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.
      - Нет! - говорит минут через пять Пиньков. - Не могу я этот бардак видеть!
      Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.
      - Значит, так, Голька, - инструктирует. - Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.
      Поднимается в рост и твердым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.
      - Встать! - рявкает рядовой Пиньков. - Смир-рна!
      Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашелся один слабонервный - встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего - стоят, терпят.
      - Кто дневальный?! - гремит рядовой Пиньков. - Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!
      …Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш деревянный - уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на карбованцы? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!
      Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.
      - Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!..
      И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у главаря их, у правофлангового, еще и клок волос торчит на загривке.
      Вознегодовал Пиньков.
      - Эт-то еще что за плацдарм для насекомых? Сбрить!
      - Есть! - с перепугу рявкает пупырчатый.
      Вот что значит дисциплина, товарищ старший лейтенант! Животное ведь, носорог носорогом - и то человеческий голос прорезался!..
      А тут и Голиаф подходит - робко, бочком. Пиньков и на него сгоряча пса спустил - вернул к бурьяну, потребовал подойти и попросить банку как положено.
      Ох как не хотелось пупырчатому банку-то отдавать! Взялся было за искривленную, с ржавым бочком, но покосился на Пинькова и передумал - полновесную сорвал, чистенькую.
      Выждал Пиньков, пока Голька с банкой отойдет подальше, и скомандовал:
      - Вольно! Продолжайте по распорядку.
      Волосатый пупырчатый с облегчением опустился на четвереньки, перевел дух и так рыкнул на прочих, что разлетелись все вмиг по норам.
      Догнал Пиньков Голиафа.
      - Ты - колдун, - с трепетом говорит ему гномик.
      - Какой там колдун! - хмурясь отвечает Пиньков. - Жить надо по Уставу - вот тебе и все колдовство.
      Между прочим, глубокая мысль, товарищ старший лейтенант.
 

      Но в световой день они, конечно, не уложились. А ночной марш в условиях оврага - это, разрешите доложить, дело гиблое. Пупырчатые, товарищ старший лейтенант, в темноте видят, как кошки, а вот у гномиков наоборот: чуть сумерки - и сразу куриная слепота.
      Стали думать, где ночевать. Пиньков предложил было нагрянуть с проверкой в какую-нибудь нору, нагнать на пупырчатых страху и остаться там на ночь. Но, во-первых, чем страх нагонять-то? Время позднее, пуговицы с бляхой отсияли и не впечатляют в сумерках. А во-вторых, Голиаф, пока ему Пиньков эту свою мысль излагал, три раза в обморок падал…
      Хочешь не хочешь, а приходится продолжать движение. Чернота кругом, ногу ставишь - и не видишь куда. Ну и поставили в конце концов. Хорошо хоть высота была небольшая - без травм обошлось.
      Вроде бы яма. Довольно просторная и, похоже, пустая. Фанеркой почему-то перегорожена. А пощупали в углу - гномик. Скорчился, трясется… Почувствовал, что щупают, и - в крик:
      - Я - селекционер! Я - селекционер!..
      - Обязательно вопить надо, раз селекционер? - сердито спрашивает Пиньков.
      Удивился гномик, замолчал, но дрожать - все еще дрожит.
      - Ну и что ты тут, селекционер, селекционируешь?
      Оказалось, деревья. Вот так, товарищ старший лейтенант! Оказывается, и тушеночные, и сгущеночные, и разные прочие - все это на поверку выращено гномиками. Народец-то, оказывается, талантливый, хоть и забитый. Угнетаемое национальное меньшинство. А может, и большинство - кто их там когда считал!.. И им же, главное, вредительство шьют: нарочно, дескать, такие деревья вывели, что, стоит под ним нору вырыть, оно тут же сохнуть начинает.
      Чистая дискриминация, товарищ старший лейтенант!
      А этот, которого в углу нащупали, он, значит, как раз и занимается селекцией: ну там прививает одно к другому, опыляет по-всякому… За это ему банку в неделю выдают аккуратно, и яма у него попросторнее.
      Ну, слово за слово, осмелел селекционер, разговорился, даже, кажется, расхаживать стал по яме - голос в темноте туда-сюда мотается. Пощупал в углу Пиньков - точно, нет гномика, одна только вмятина от него.
      - Главная наша беда, - излагает из темноты селекционер, - что мало банок. Банок должно быть много. И тогда всем будет хорошо. Пупырчатые полюбят гномиков. Гномики полюбят пупырчатых…
      - Это когда ж такое будет? - раздается тут развязный голос из-за фанерной перегородки.
      - Скоро! Очень скоро! - запальчиво восклицает селекционер. - Вот только новое дерево выведу! Банок на нем будет видимо-невидимо!..
      - Нор под ним будет видимо-невидимо, - еще развязнее отвечает голос из-за перегородки.
      Очень странный голос, товарищ старший лейтенант. Гномики обычно разговаривают тихо, почти шепчут… А пупырчатые человеческой речью, как я уже докладывал, не владеют. Тот случай в строю - редчайшее исключение, чудо, можно сказать…
      - Кто это у тебя там? - спрашивает Пиньков.
      - Да помощник… - смущенно говорит селекционер. - Талантливый мальчуган, только испорченный сильно…
      - Понятно, - говорит Пиньков. - Вы мне вот что, ребята, скажите: до колдуна далеко отсюда?
      - А колдуну все до фени, - тут же встревает голос из-за перегородки. - Он проверяющему взятку сунул.
      Рядом в темноте - бум! Глухо и мягко, словно тючок с метровой высоты упал. Голиаф, конечно.
      - Молчи! - вне себя кричит селекционер. - Я тебя по доброте покрываю! Ты нарочно в прошлый раз сгущенку к тушенке привил!
      "Ничего себе! - ошеломленно думает Пиньков. - Да что они, с ума тут посходили? Когда это он мне взятку давал?.."
      - Ну и привил! - нахально отвечает испорченный мальчуган. - А что мне терять? Меня вон сожрать обещали! И сожрут…
      - Ну, ребята… - покачав головой, говорит Пиньков. - Мое дело, конечно, сторона, но пора вам, по-моему, отделяться, на фиг.
      В темноте шорох - Голиаф очнулся и на ноги поднимается.
      - Куда-куда отделяться? - робко переспрашивает хозяин ямы.
      Объяснил Пиньков. И тут же - бум! бум! - селекционер с Голиафом.
      - Что? Уже отделились? - спрашивает наглец из-за перегородки, хотя прекрасно ведь понимает, что произошло…
      Да нет, какой сепаратизм, товарищ старший лейтенант? Ну сами подумайте: где Россия и где овраг!.. И потом Пиньков же сразу оговорился: мое, мол, дело - сторона… Просто дружеский совет, да и не совет даже, а так, сочувствие… Обидно же за гномиков-то!..
      Короче, в яме и заночевали. Подъем сыграли чуть свет. Утро, товарищ старший лейтенант, прямо-таки лучезарное. Речка разлилась - аж до того берега! Дали кругом расстилаются… Так точно, в овраге… А почему нет, товарищ старший лейтенант? Впереди - да, согласен, впереди овраг смыкается, а если оглянуться, то там он, напротив, расходится, расходится… до бесконечности. Есть такое явление в природе: два луча, например, из одной точки… Так что если в ту сторону, то расстилающиеся дали там вполне могли быть… И даже были…
      К полудню добрались до колдуна. Бункер не бункер, но что-то вроде. Одной гранатой развалить можно. В предбаннике пупырчатая сидит… Так точно, не пупырчатый, а пупырчатая… Виноват, товарищ старший лейтенант, иногда очень даже хорошенькие попадаются. Пока, конечно, хайло не откроют.
      Ну, Пиньков - парень бравый, видный, подмигнул, потрепал этак игриво по холке - та, дура, и растаяла.
      Прошли в бункер. А там еще один пупырчатый, да такой, что и "Смирно!" ему не скомандуешь. А скомандуешь - все равно толку не будет, потому что потолок в бункере низковат.
      - К колдуну с докладом, - говорит рядовой Пиньков.
      А мордоворот этот его вроде и не слышит - смотрит с веселым удивлением на съежившегося Голиафа и как бы прикидывает: сразу его сглотнуть или погодить немного.
      - Э! Э! - говорит Пиньков. - Ты на него так не смотри. Это со мной.
      В желтеньких глазенках у пупырчатого - сожаление. Поглядел еще раз на Голиафа, вроде даже вздохнул и нехотя отвалил корму от стенки. А там - дверца. К колдуну, видать.
      Хотели оба пройти - не тут-то было! Пинькова пупырчатый пропускает, а на гномика рычит: нет, и все. Что тут будешь делать!
      - Ладно, - говорит Пиньков. - Придется тебе, Голька, в предбаннике подождать. Если кто обидит… - тут Пиньков поворачивается и пристально смотрит в глаза пупырчатому. - Скажи мне - голову буду свертывать против резьбы. Чтоб враз и навсегда.
      Вошел. Лежит колдун живехонький на диванчике и, глядя в потолок, умиротворенно чему-то улыбается. Увидел Пинькова - обрадовался.
      - А, служивый! Здорово, здорово…
      - Здоровей видали, - холодно отвечает ему Пиньков. - Ты что ж делаешь, дед?
      - А что такое?
      - Да то самое! В овраге-то, а? Бардак!.. Пупырчатые, а? Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!..
      - Быть того не может, - лукаво отвечает колдун. - Мне об этом никто не докладывал…
      - Еще бы они тебе сами на себя стучали! - говорит Пиньков. - Ты на гномиков посмотри! Пропадают гномики-то! Ведь до чего дошло: селекционеры и те впроголодь живут!..
      - Да-да, - прикинувшись озабоченным, говорит колдун. - Вот это действительно безобразие! Я и сам, знаешь, собирался селекционерам ставки поднять…
      - Да разве в одних селекционерах дело? - перебивает его Пиньков. - Я вон гномика с собой привел, он тебе больше моего расскажет!
      - Ни-ни-ни, - испуганно говорит колдун. - Ни в коем разе. Сам говоришь: порядок должен быть. А по порядку это не ко мне. Это к моему заместителю по гномиковым делам.
      - Это какой же заместитель? - спрашивает, ужаснувшись, Пиньков. - Это тот, что ли, мордоворот за дверцей? Да он же гномиков живьем глотает - по нему видно!
      - Строг, - бодро соглашается колдун. - Что строг, то строг. Пожаловаться не могу.
      - Ну, дед! - говорит Пиньков. - Ну, дед! Завалил ты службу!
      Сбросил колдун ноги на пол, сел, руки в бока упер.
      - Ну и завалил! - признает с вызовом. - И что мне за это будет? Бога-то все равно нет!
      Вот так, товарищ старший лейтенант! Верно поэт предупреждал: "Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…" Это нам с вами - что есть Бог, что нет его - Устав помним и службу знаем. А такие вот, как этот колдун… Он пока грозу чувствует - вроде бы ничего служит. Но как только понял, что начальства над ним нету - все! Рви провода, топчи фазу…
      "Вот это удружил я гномикам!" - думает Пиньков.
      - Ну ладно, - говорит он, вроде бы остывая. - Бог с ним, с Богом. Я ведь к тебе по другому делу-то. Вот когда я в прошлый раз здесь был, у меня такая штука, помнишь, за плечом висела. Автомат называется.
      - Ну, - соображая, говорит колдун.
      - Ну так вот оставил я его здесь. А вещь казенная, я за нее отвечаю. Ты думаешь, почему я вернулся-то?..
      Обрадовался колдун.
      - Ну вот, - говорит. - Сам на сознательность давишь, а сам казенные вещи бросаешь где попало.
      - Не твоя печаль, - отвечает Пиньков. - Я бросил - я и отвечу. Ты мне лучше скажи: он не у тебя тут случаем?
      - Кто?
      - Автомат.
      - А что, на месте нету?
      - Да нету, - говорит Пиньков. - Смотрел.
      - Ну, значит, подобрал кто-нибудь, - говорит колдун.
      - А кто?
      - А кто ближе - тот и подобрал.
      "Ага, - размышляет Пиньков. - Значит, скорее всего, тот пупырчатый из-под ближнего дерева. Зря я тогда с ним до конца не разобрался…"
      - Погоди-ка, - говорит. - А вот, болтают, еще реликвия какая-то где-то там у гномиков появилась. Может, автомат, как думаешь?
      - А Бог ее знает, - беззаботно отвечает колдун, тонко давая понять, что помнит он, помнит про отсутствие Бога.
      "А! - думает Пиньков. - Была не была! Попробуем взять на пушку".
      - Слышь, дед, - говорит. - А ведь я в прошлый раз нарочно тебе соврал. Вижу: развел, понимаешь, показуху! Дай, думаю, совру, что Бога нет. Так что погорел ты, дед! Нет Бога кроме Бога, а я - проверяющий его.
      Уставился колдун на Пинькова - и ну хохотать:
      - Ой, не могу… - Одной рукой отмахивается, другой слезы утирает. - Ой, распотешил, служивый… Ой, уморил… Да ежели бы Бог был - он меня давно бы уже громом пришиб!.. Так что ступай, служивый, ступай… Ищи свое имущество, а то влетит…
      - Ну ладно, дед! - в сердцах говорит Пиньков. - Ну ладно! Только имей, дед, в виду: отыщу автомат - тебя первого в расход выведу!
      - И большой расход? - с хитрецой спрашивает колдун. (Темный, видать, неграмотный.)
      - А вот найду - узнаешь! - отрезал рядовой Пиньков и вышел, хлопнув дверцей.
 

      Вышли из бункера.
      - Ну что? - слабеньким голосом спрашивает Голиаф. - Накажет?
      - Кто?
      - Колдун.
      - Кого?
      - Пупырчатых.
      Оглянулся Пиньков на бункер, насупился.
      - Ага, - говорит. - Накажет. Со временем… Давай-ка, Голька, подтянись. Чтобы морда была бодрая - от колдуна идем…
      Все по Уставу, товарищ старший лейтенант. Присутствие духа солдату терять не положено ни в каком случае. Пересекли стриженую зону с бодрыми мордами, ну а в бурьяне уже призадумались. Согласитесь, товарищ старший лейтенант, было над чем призадуматься.
      И вдруг где-то совсем рядом - шум, гам, визг!..
      - Ложись!
      Залегли.
      - Жди здесь, - тихо командует рядовой Пиньков и ползет на шум. Выглянул из-за куста, а там… Чистое побоище, товарищ старший лейтенант! Гномиков нет - одни пупырчатые. Ну разборка разборкой. Шерсть летит, хвосты хрустят, ухо лежит выплюнутое…
      Подивился Пиньков на такое дело и пополз обратно.
      - Ничего себе! - говорит. - Выходит, они у вас и друг друга тоже?..
      - Еще как! - вздрагивая, отвечает Голиаф. - Дня не проходит, чтобы не погрызлись…
      - А им-то чего делить? - недоумевает Пиньков.
      - Да деревья…
      И выясняется еще одна тонкость: оказывается, пупырчатые гномиков даже и за врагов не считают. Да они и понятно, товарищ старший лейтенант! Ну сами подумайте, ну какой из гномика враг, если он даже укусить никого как следует не может!.. Так что главный враг пупырчатых - сами пупырчатые. Отъелись, размножились, а деревьев-то не прибавляется! Вот и рвут друг друга почем зря… Ну а гномикам в такой ситуации главное - не подворачиваться. Подвернешься - перекусят…
      "Ладно, - думает Пиньков. - Это мы учтем".
      Дали здоровенный крюк и обошли драку сторонкой. Потом еще одну. Потом еще… Верите ли: четыре драки обходить пришлось. Видно, в прошлый раз, когда к колдуну направлялись, просто день тихий выдался…
      Ну и подзадержались, конечно. К Голькиной яме вышли аж на следующее утро. И то ли выходной у них в овраге, то ли что, но только полна яма гномиков. Один столбиком, как суслик сидит в уголочке, и в глазах у него что-то такое теплится. Не то мечта, не то надежда. Два других кусок фанерки не поделили: стоят нос к носу на четвереньках, одно плечико выше другого, и трусливо друг на друга рычат. Там рычание - смех один! Горлышки трепещут - лягушачья трель получается…
      "И здесь бардак!" - с горечью думает Пиньков.
      Спрыгнул он в яму, поставил драчунов по стойке "смирно" и назначил во внутренний наряд.
      - Яму - прибрать! - командует. - Чтобы все, как у кота, блестело! За ведром, за шваброй бегом… марш!..
      И поворачивается к тому, что столбиком сидит в уголочке.
      - А ты, сачок, чего размечтался? Встать!
      - Нельзя ему… - умоляюще шепчет из-за плеча Голиаф.
      Ну, гномик растерялся, встал. А под ним - можете себе представить? - яйцо. Большое такое, круглое. Гномики-то, товарищ старший лейтенант, оказывается, яйцекладущие! И пупырчатые, кстати, тоже…
      - Виноват, - смущенно говорит Пиньков. - Вольно, браток, давай высиживай дальше…
      Тут вернулись дневальные с ведром и со шваброй… Откуда там ведро и швабра? А как же без них, товарищ старший лейтенант?.. Вернулись, значит, дневальные… Они, кстати, братьями оказались. Одного Иоанн зовут, другого - Иаков. Приборочку провели, все блестит, как у кота. Банку ту забытую в уголке откопали, Пиньков сам паек разделил на всех по-честному, гномики на него уже чуть ли не молятся… Никак нет, товарищ старший лейтенант, ни на что не намекаю. Вполне нормальные уставные отношения. А что зовут их так - да мало ли как кого зовут!.. Вон во второй роте ефрейтор Дракула - так что ж его теперь, осиновым колом, что ли?..
      Словом, во второй половине дня вывел их Пиньков в разведку. В смысле - Голиафа вывел и двух братьев этих, а тот, что на яйце, тот, понятно, в яме остался.
      Ну, залегли, наблюдают. До дерева - метров двадцать, все как на ладони. Три норы у самых корней. А на поверку - одна нора с тремя выходами. Вроде как на случай облавы…
      А под деревом вовсю бартер идет. Разгул теневой экономики в чистом виде. Приходит, скажем, пупырчатый с десятью банками сгущенки… В чем несет? А в этом, как его… То есть отставить, они ж сумчатые, товарищ старший лейтенант! Так точно, яйцекладущие, но сумчатые… Набьет, мародер, сумку банками и идет, брюхо по земле волочит. Ни вида, ни выправки… Тьфу!
      Как торгуются? А как гномики в яме: станут нос к носу и давай рычать, визжать, зубами клацать… Ну, думаешь, сейчас друг другу в горло вцепятся! Нет, ничего… Иногда только, если чужак зарываться начнет, из норы еще двое пупырчатых вылезают и неодобрительно на него смотрят, хвостами подергивают… Ну, тот, ясно, сразу идет на уступки.
      Цены? Да какие там цены, товарищ старший лейтенант! Что хотят, то творят! Одному мордовороту, например, за четыре сгущенки четыре тушенки отдали, чтобы не связываться. А пришел другой - похлипче, - так они ему за пять сгущенок всего две тушенки со скрипом отчислили, да еще догнать хотели - обратно одну отобрать… Закон джунглей, товарищ старший лейтенант! Куда ж там гномикам соваться с пустыми руками!..
      Пронаблюдали до сумерек и вернулись в яму, так ничего и не выяснив. Автомат (если его, конечно, пупырчатые подобрали) - он либо где-нибудь в норе припрятан как особо редкий предмет, либо они его уже на что-нибудь променяли. Будь это на стриженой территории, где порядка больше, можно было бы проверку учинить, а здесь, в глубинке, это, конечно, не пройдет…
      Наутро опять залегли. Поначалу все было как вчера, а потом прибегает пупырчатый со свежеперебитым хвостом. "Наших бьют!" - визжит…
      Так точно, не владеют. Так он же не по-человечески визжит, товарищ старший лейтенант, он по-своему. Просто по характеру визга понятно, что где-то их уже бьют.
      Ну, пупырчатые тут же из нор повылетали и рысью, как казачья сотня, туда, где бьют. А самого небоеспособного сторожить оставили.
      "Ага", - думает Пиньков.
      - Переползаем к дереву, - командует шепотом. - Яша, подползаешь справа, а ты, Ваня, слева. Боец Голиаф! Вы пока остаетесь на месте, а подам знак - подходи, как будто банку просить идешь. Ясна задача? На получетвереньках… вперед!
      Все-таки если с гномиками этими подзаняться, товарищ старший лейтенант (ну там уставами, строевой подготовкой), толк будет! Команду выполнили - любо-дорого посмотреть! Яша - справа, Ваня - слева, а Пиньков - с тыла. И все на получетвереньках.
      Встал Пиньков за деревом, отмахнул рукой. Подходит Голька к норам и начинает вежливо покашливать. Из норы - рычание, потом высовывается пупырчатый. В глазенках - радость: а-а, дескать, вот кого я сейчас вокруг дерева на руках погоняю… И тут ему рядовой Пиньков сапогом в ухо ка-ак…
      Грубейшее нарушение Устава? Ну, тут можно поспорить, товарищ старший лейтенант… С одной стороны, вроде бы да, грубейшее… А с другой, если посчитать овраг за глубокий тыл предполагаемого противника, то приходится признать, что рядовой Пиньков действовал в данном случае решительно и даже отважно.
      Оглушил, короче. Ну, дальше, как водится, три метра капронового шнура, в пасть вместо кляпа подушку забили… Откуда подушка? Да оттуда же, откуда три метра капронового шнура, товарищ старший лейтенант! Связали, короче, все четыре лапы одним узлом и оттащили в кусты.
      Ваню с Яшей оставили на… Да что вы, товарищ старший лейтенант, на какой на стреме! На подстраховке оставили…
      Вот… Оставили, значит, их на подстраховке, а сами с Голькой - в нору. Ну, я вам доложу, нора! Кафель кругом, полировка чешская… Откуда взяли? Не могу знать, товарищ старший лейтенант, врать не хочу… Тоже, надо полагать, на банки выменяли.
      А банок… Видимо-невидимо. Любых. И тушенка, и сгущенка, и кофе… Ну а про гуашь и говорить не приходится… Так точно, гуашь. Зачем? Ну, интересное дело, товарищ старший лейтенант! А зачем нам литература? Зачем нам искусство вообще? Жизнь подкрасить… Так и у них.
      С этими гуашными деревьями, разрешите доложить, интересная история. Раньше они среди пупырчатых не котировались, так что заведовали ими гномики. Ну а потом, когда у пупырчатых при попустительстве колдуна демографический взрыв произошел, тогда и гуашь в дело пошла. Гномиков из-под деревьев повышибли, ну и как результат качество у гуаши, конечно, ухудшилось. Вскроешь банку, а там наполовину воды, наполовину ржавчины. Покрасишь, скажем, от тоски бурьян, а он еще хуже становится, чем раньше был…
      Все есть, короче, одного только нет: автомата. Так точно, и под полировкой смотрели… Нету.
      Ну нет - значит, нет. Взяли по паре банок… Почему мародерство? Трофей! Взятый с боем трофей… А пупырчатого так в кустах связанного и бросили. Свои вернутся - развяжут. А может, и так сожрут, не развязывая…
      Вернулись к яме. А там гномики ликуют.
      - Вылупился! - кричат. - Вылупился!
      Тот, что раньше на яйце сидел, сияет. Остальные - тоже, но уже с легким таким, знаете, оттенком зависти.
      Любопытно стало Пинькову.
      - А ну-ка покажите, - говорит, - кто это такой там вылупился.
      Расступились гномики. Смотрит Пиньков и глазам своим не верит. Представляете, сидит среди обломков скорлупы маленький пупырчатый. Ну да, пупырчатый, а никакой не гномик!
      Вот тут-то и прозрел рядовой Пиньков. Он-то думал, что это две разные расы, а на поверку выходит - одна. И никто не знает толком, кто у кого вылупится. Может, и пупырчатый у гномика, а может, и гномик у пупырчатого. Всякое бывает, товарищ старший лейтенант.
      А родитель - счастли-ивый… Ну как же - жизнь-то у детеныша будет - во! - полной чашей, не то что у папани! А того не понимает, козел, что подрастет детеныш-то и в первую очередь самого родителя и слопает!..
      - Ну ладно, - говорит Пиньков. - Вы тут давайте празднуйте, а мне пора. Пойду эту вашу искать… реликвию. Если уж и это не автомат, то я тогда не знаю что… Голька, пойдешь?
      Встрепенулся Голиаф, глаза - радостные, даже лапки сложил молитвенно - до того ему хочется на реликвию поглядеть. И Ваня с Яшей - тоже.
      - И мы… - просят. - И нас…
      Нахмурился Пиньков. Толку от гномиков маловато, а вчетвером идти - и заметнее, и шуму больше… Но не бросать же их, верно? Да и в бою они себя показали, согласитесь, неплохо…
      - А ладно! - говорит Пиньков. - Вчетвером так вчетвером!
      Попрощались и пошли. А этот, родитель который, так со своим пупырчонком вылупившимся и остался. И что с ним потом стало - не могу знать, товарищ старший лейтенант…
 

      Вышли снова к речке и двинулись по берегу в низовое овражье к ободранной пустоши. Присмирели гномики, притихли: бардак-то нарастает с каждым шагом… В общем-то, конечно, процесс естественный, товарищ старший лейтенант, но когда такими темпами - то жутковато… Бурьян вокруг - не продерешься, дички пошли целыми рощами. То ли неокультуренные еще, то ли уже выродившиеся… Плоды на них, правда, имеются, но, во-первых, толстокорые - полтора сантиметра железа, без взрывчатки не вскроешь… А во-вторых, даже если вскроешь, все равно тушенку эту есть невозможно - солидолом отдает.
      Проломились кое-как через бурелом дикой гуаши, а там посреди полянки гномик на пеньке сидит и не убегает.
      - Привет, - говорит, - проверяющий!
      И голос знакомый - развязный, даже слегка нагловатый.
      - Погоди-ка, - говорит Пиньков. - А это не ты тогда у селекционера за фанеркой сидел?
      - Я, - говорит.
      А зубы у самого длинные, как у зайца, верхняя губа короткая - все время скалится.
      Понравился он Пинькову.
      - Ну и как там твой селекционер поживает?
      - А он уже не поживает, - цинично отвечает гномик. - Сожрали вчера.
      - Как?!
      - А так! Колдуну лимфа в голову ударила - приказал выдавать селекционерам по банке в день. Тут же и сожрали. Теперь там пупырчатый сидит… селекционирует.
      "Эх…" - думает Пиньков.
      - Ну, а ты? - спрашивает.
      - А что я? - отвечает гномик. - Я как услышал, что банку в день будут выдавать, сразу же и сбежал. Что я, глупенький, что ли? Ясно же, чем дело пахнет!
      - Да уж… - соглашается со вздохом Пиньков. - Ну а зовут тебя как?
      Фомой, говорит. Он, кстати, из всех пиньковских гномиков самым толковым оказался. Только вот с дисциплиной у него неважно. Ну да это дело наживное, товарищ старший лейтенант: не можешь - научим, не хочешь - заставим…
      Идут дальше. Трофейная тушенка кончилась, жрать нечего. А места кругом дикие: пупырчатые - как бронетранспортеры. Те, что помоложе, даже о колдуне ни разу не слышали, а уж о каком-то там проверяющем - тем более… Такая вот обстановка.
      Боем? Да что вы, товарищ старший лейтенант! С пятью салагами, да без оружия, да против такой банды?.. Как хотите, а со стороны Пинькова, это был бы чистейший воды авантюризм…
      Но чем-то же кормить рядовой состав надо! "Ладно, - думает Пиньков. - Попробуем бить врага на его территории и его же оружием".
      Присмотрел тушеночное дерево, стал наблюдать. Разошлись пупырчатые на утреннее мародерство, а одного, как всегда, оставили сторожить. Начистил Пиньков сапоги, надраил бляху, подворотничок свежий подшил, а дальше на глазах у изумленных гномиков делает следующее: расстегивает крючок с верхней пуговицей, сдвигает голенища в гармонику, распускает ремень, пилотку - на левую бровь и направляется вразвалочку к дереву. Глаза - надменные, скучающие.
      Пупырчатый смотрит.
      - Чего уставился, шнурок? - лениво и нахально осведомляется рядовой Пиньков. - Дембеля ни разу не видал?
      Растерялся пупырчатый, глазенки забегали. А рядовой Пиньков тем временем все так же лениво протягивает руку и берется за банку. Только было пупырчатый зарычать собрался…
      - А?! - резко поворачиваясь к нему, спрашивает Пиньков. - Голосок прорезался? Зубки, блин, на фиг, прорезались? Я те щас в зубках проборчик сделаю! С-салабон!..
      Пупырчатый от ужаса на спину перевернулся, хвост поджал и только лапами слегка подрыгивает. А брюхо такое розовое, нежное…
      Сорвал Пиньков одну банку, вторую, третью. Тянется за четвертой. Пупырчатый только поскуливает - рычать не смеет. Делает Пиньков паузу и смотрит ему в глаза.
      - Положено дедушке, - негромко, но со всей твердостью старослужащего говорит он.
      Срывает четвертую банку и некоторое время поигрывает ею над зажмурившимся пупырчатым.
      - Сынок, - цедит, - службы не знаешь. Ты давай ее узнавай. Тебе еще - как медному котелку…
      И с четырьмя банками неспешно, вразвалочку удаляется в неизвестном направлении…
      …А по-моему, яркий пример солдатской смекалки. И потом, товарищ старший лейтенант, сами подумайте: ну какой из Пинькова "дембель"? Пиньков по общепринятой терминологии "черпак". То есть до "дембеля" ему еще служить и служить! А этих четырех банок им, между прочим, на два дня хватило…
      Ночевали, конечно, где придется. На лужайке, к примеру, под скалой. Выставляли караул в количестве одного гномика, смену производили, все как положено. Утром гномик командует:
      - Подразделение… подъем!
      Открывает Пиньков глаза и видит на скале следующую надпись: "Нет Бога, кроме Бога, а рядовой Пиньков - Проверяющий Его".
      "Этого еще не хватало!" - думает.
      - Смыть, - командует, - в шесть секунд исламскую пропаганду!
      Смыли.
      - В следующий раз, - предупреждает, - замечу, кто этим занимается…
      Сзади - шорох. Обернулся - а там два гномика стоят, потупившись. Гномики - незнакомые.
      - Мы, - говорят, - занимаемся…
      - Два наряда вне очереди! - сгоряча объявляет Пиньков.
      - Есть, два наряда вне очереди! - просияв, кричат гномики.
      Короче, пока дошли до ободранной пустоши, у Пинькова под началом было уже двенадцать гномиков…
      Да нет же, товарищ старший лейтенант! Какие намеки? Просто число двенадцать - очень удобное число в смысле походного строя. Ведь двенадцать гномиков, согласитесь, это уже толпа, и не заметить ее просто невозможно. Так пусть хотя бы строем идут! Можно в колонну по два построить, в колонну по три, а если ширина дороги позволяет, то и по четыре.
      Ну, рядовой Пиньков - вы ж его знаете! - строевик, все уставы - назубок. Чуть утро - он им сначала теорию, потом - тренаж.
      - Повторяю еще раз! Ногу ставить твердо на всю ступню. Руками производить движения около тела. Пальцы рук полусогнуты… Рук, я сказал!..
      До того дошло, что при встрече одиночные пупырчатые дорогу им уступать начали. Видимо, принимали строй за единое живое существо. Собственно, так оно и есть, товарищ старший лейтенант…
      Опять же самоподготовкой занялись. Как вечером личное время - собираются гномики вокруг костерка, и Голька, который все за Пиньковым записывал, начинает читать:
      - "Ибо сказал Проверяющий: даже если идешь один - все равно иди в ногу…"
      Услышал это Пиньков, поморщился. Во-первых, никогда он так не говорил, во-вторых, в Уставе об этом немного по-другому сказано… А потом подумал и решил: пусть их. В целом-то мысль правильная…
      А собственно, почему нет, товарищ старший лейтенант? Должен же человек во что-нибудь верить! Пусть не в Бога, но хотя бы в строевую подготовку…
      Ну вот…
      Добрались они, значит, до ободранной пустоши. Жуткое место, товарищ старший лейтенант. Голый камень кругом, как после ядерного удара. Дерн-то весь ободрали, когда колдун еще проверки боялся… Так точно, за пять лет должно было снова зарасти. Но вот не растет почему-то…
      Но пейзаж, конечно, угрюмый. Справа - скала, слева - скала, терновник и груды песка… Стихи? Какие стихи? Виноват, товарищ старший лейтенант, кто ж в стихах докладывает? Это вам показалось…
      И только это подошли они к скалам, за которыми даже и ободранная пустошь кончается, слышит Пиньков: что-то неладное у них в тылу делается…
      - Стой! - командует.
      Вслушались. А над зарослями низового овражья, товарищ старший лейтенант, тихий такой вой стоит. Тихий - потому что далекий. Но можно себе представить, что там, вверх по течению, творится… Возьмите нашу полковую сирену и помножьте на число пупырчатых!
      И что уж совсем неприятно: вой помаленьку приближается, становится все громче и громче…
      - Ну, - говорит рядовой Пиньков, - такого я здесь еще не слышал…
      - Я слышал… - дрожа отвечает один из гномиков. - Только давно очень - когда еще вылупился…
      - А что ж это такое? - недоумевает Пиньков.
      И оказывается, что страшная штука, товарищ старший лейтенант. Раз в несколько лет пупырчатые как бы сходят с ума и вместо того, чтобы грызться, как положено, друг с другом, набрасываются всем миром на гномиков. И скорее всего - с ведома того же колдуна… Так точно, на этот раз намек, товарищ старший лейтенант. Да хоть бы и на нас! Ну и на них тоже… "Охота за ведьмами" - слышали? Ну вот…
      - Бегом… марш! - командует Пиньков и бежит к скалам.
      - Товарищ проверяющий! - визжит сзади Голиаф. - Нельзя туда!
      Притормозил Пиньков - и вовремя. Скалы вдруг шевельнулись да как сдвинутся с грохотом! В Древней Греции, говорят, было подобное явление…
      "Надо будет Гольке благодарность объявить перед строем…" - машинально думает Пиньков и отступает на шаг. Скалы, видя такое дело, задрожали-задрожали да и разъехались по местам.
      А вой сзади все ближе, громче…
      Делает рядовой Пиньков шаг вперед, и скалы тут же - бабах! - перед самым его носом. Да как! Гранит брызжет, товарищ старший лейтенант…
      - А обойти их нельзя? - спрашивает Пиньков.
      - Это надо назад возвращаться… - нервно отвечает Фома.
      "Попали…" - думает Пиньков.
      И в страшную эту минуту перед внутренним взором его возникает вдруг первый пункт первой главы Дисциплинарного устава:
      "1. Воинская дисциплина есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими порядка и правил…"
      Отбегает Пиньков подальше и командует:
      - Отделение - ко мне! В две шеренги - становись! Нале-во! Строевым… шагом… марш!
      И ведет гномиков прямо в проход между скалами.
      - Резче шаг! Не чую запаха паленой резины! Ы-раз! Ы-раз! Ы-раз! Д(ы)ва! Т(ы)ри! "Не плачь девчонку" - запе…вай!
      И грянули гномики "Не плачь девчонку".
      …И вы не поверите, товарищ старший лейтенант, пока проходили - скалы стояли как вкопанные! Но, правда, и шли тогда гномики! Ах как шли!.. Чувствовали, видать: чуть с ноги собьешься - расплющит за милую душу!..
      Да в общем-то все естественно, товарищ старший лейтенант. Самые замедленные процессы - какие? Геологические. Всякие там изменения в земной коре, скажем… Ну вот! В овраге давно бардак, а скалы все еще живут по Уставу.
      В общем, прошли.
      - Бегом… марш!
      Побежали. А сзади уже - рев, давка. Явно настигают пупырчатые. И вдруг - грохот! Скалы сдвинулись! Визг - до небес! Мимо пупырчатый, вереща, как ошпаренный пролетел. Вместо хвоста - веревочка, как у крысы, в скалах защемило, стало быть…
      Вот и я говорю, товарищ старший лейтенант: забвение Устава до добра не доводит…
      А наши - бегут. Пещера вдали маячит. Весь вопрос: кто первый успеет. Пупырчатые-то в обход рванули, вокруг скал. Вот уже выворачивают из-за бурелома: глаза - угольками, пасти - как у экскаваторов… Так бы и полоснул по ним длинной очередью - было б только из чего полоснуть!.. Почему отставить? Лучше короткими?.. Да хоть бы и короткими, товарищ старший лейтенант, - все равно ведь не из чего!..
      Все же опередили их наши. Пропустил Пиньков всех гномиков в пещеру, хотел было сам за ними нырнуть, а тут первый пупырчатый подлетает. А Пиньков его саперной лопаткой по морде - хрясь!.. Где взял? А в этой… в норе, когда автомат искали! Там, товарищ старший лейтенант, если пошарить, еще и не такое найдется…
      И потом - разве пупырчатого саперной лопаткой уделаешь? Лезвие только покорежил - пропеллером пошло…
      Залетает, короче, смотрит: длинная такая извилистая пещера. На стенах - надписи политического характера. Ну там типа: "Колдуну все до фени" или "Проверяющий вернется…"
      А у входа пупырчатые беснуются. Пролезть не могут - узко, а раскопать тоже не получается - камень.
      - Другого выхода нет? - спрашивает Пиньков гномиков.
      - Нет, - говорят.
      "Так, - думает Пиньков, - тогда вся надежда на автомат…"
      - Ну и где она тут, эта ваша реликвия?
      Разбежались гномики по пещере - ищут.
      - Здесь! - радостно кричит Голька. - Здесь!
      Пиньков - туда. Поворачивает за угол, а там - тупичок. Свечи теплятся… Кто зажег? Да Голька, наверное, и зажег - кому ж еще, товарищ старший лейтенант! Шустрый…
      А в самом тупичке, в нише, стоит деревянное изображение гномика в натуральную величину. Вот тебе и вся реликвия…
      У Пинькова аж руки опустились.
      "Эх…" - думает.
      Мысль, конечно, неуставная, но и ситуация, согласитесь, безвыходная. Смотрит Пиньков на статую и понимает, что изображает она не совсем гномика. Сапоги, френч, пилотка, ремень с бляхой… Так точно, товарищ старший лейтенант, это они рядового Пинькова из дерева выточили.
      Ну уж этого он никак не мог перенести - взорвался.
      - Раздолбаи! - кричит. - Только и можете что хреновины всякие вырезать! Проку от вас…
      Хватает он статую и со всего маху - об пол! Гномики ахнули, в стенки вжались от ужаса… Реликвия - в щепки! И вдруг что-то металлическое о камень - бряк!
      Ну, тишина, конечно, полнейшая. Слышно только, как пупырчатые у входа воют и землю скребут.
      Нагнулся Пиньков, поднял то, что из статуи выпало, и говорит:
      - Эх вы, шнурки!.. Ни черта-то вы, шнурки, не знаете, как положено с реликвиями обращаться…
      И, звучно передернув затвор, рядовой Пиньков твердым шагом направился к выходу из пещеры.
 
      Вот и вся история, товарищ старший лейтенант… Разрешите доложить, в овраге теперь - полный порядок. Пупырчатые - и те строем ходят, а уж про гномиков и говорить не приходится. Такая пошла в овраге замечательная жизнь, товарищ старший лейтенант, что никто без приказа и дыхнуть не смеет… Кто командует? Да колдун же и командует - кому ж еще? Не глупенький ведь - в шесть секунд все понял: нет Бога, кроме Бога, а рядовой Пиньков - Проверяющий его… Так что докладывать командиру части об этих ста двадцати автоматных патронах, по-моему, не стоит… Так я ж к тому и веду, товарищ старший лейтенант: списать их - и все дела! Тем более, что потрачены они на восстановление социальной справедливости…
 

 

 
      Во втором круге было ветрено. Как всегда. Насыщенный угольной пылью ревущий воздух норовил повалить тяжелую тачку и, врываясь в многочисленные прорехи ватника, леденил душу.
      Душа, она ведь тоже, как и тело, способна испытывать и боль, и холод. Разница лишь в одном: душа бессмертна.
      Обглоданная ветром скала заслонила низкую сложенную из камня вышку, и дон Жуан остановился. Навстречу ему порожняком - в тряпье, в бушлатах - брела вереница погибших душ. Подперев свою тачку булыжником, дон Жуан отпустил рукоятки и, надвинув поплотнее рваный треух, стал поджидать Фрола.
      Фрол Скобеев был, как всегда, не в духе.
      - В горние выси мать! - злобно сказал он, тоже останавливаясь. - Сколько было баб у Владимира Святого? А? Семьсот! И все-таки он - Святой, а я - здесь! Эх, начальнички…
      За четыреста лет дружбы с Фролом дон Жуан изучил русский язык в совершенстве. Но в этот раз Скобеев загнул нечто настолько сложное, что дон Жуан его просто не понял. Что-то связанное с Великим Постом и посохом патриарха Гермогена.
      - За что страдаем, Ваня? - надрывно продолжал Фрол. - Ну сам скажи: много сюда нашего брата пригнали в последнее время? Да вообще никого! Плюют теперь на это дело, Ваня! За грех не считают! Так за что же я почти пятерик отмотал?!
      Над обглоданной ветром скалой появилось ехидное шерстистое рыло охранника. Правое ухо - надорвано, рог - отшиблен.
      - Эй! Развратнички! - позвал он. - Притомились, тудыть вашу? Перекур устроили?
      - Обижаешь, начальник, - хрипло отозвался дон Жуан. - Портянку перемотать остановился…
      Свою легендарную гордость он утратил четыреста лет назад.
      - Сбегу я, Ваня, - сказал сквозь зубы Фрол, снова берясь за рукоятки своей тачки. - Ей-черт, сбегу!
      Размышляя над этими несуразными словами, дон Жуан довез тачку до третьего круга. Холодный, рвущий душу ветер остался позади. Его сменил тяжелый дождь с градом. Крупная ледяная дробь разлеталась под ногами. Тачку занесло. Грешники третьего круга перегрузили уголь на салазки и покатили под уклон - в глубь жерла. Там, в четвертом круге, грузный мокрый уголь свалят на корявые плоты - и вплавь по мутному и тепловатому уже мелководью Стикса, - на тот берег, туда, где над чугунными мечетями города Дит встает мартеновское зарево нижнего Ада.
      - Запомни пригорочек, Ваня, - со странным блеском в глазах зашептал Фрол, когда их тачки снова встретились. - Пригорочек, а? За которым мы в прошлый раз остановились! За ним ведь низинка, Ваня! И с вышки она не просматривается…
      - Да ты повредился! - перебил его дон Жуан. - Бежать? Куда? В Лимб? В первый круг? Заложат, Фрол! В Лимбе - да чтоб не заложили!..
      - Зачем же в Лимб? - И шалая, опасная улыбка осветила внезапно лицо Фрола. - Можно и дальше…
      - Дальше - Ахерон, - холодно напомнил дон Жуан - и вдруг понял: - Ты что затеял, Фрол? Там, за Ахероном, - жизнь! А мы с тобой тени, кореш! Тени!
      - Я все продумал, Ваня, - сказал Фрол. - Тебе одному говорю: у них в первом круге есть каптерка. Сам слышал - начальник охраны и этот, с обломанным рогом, беседовали… Они же, когда на дело идут, в «гражданку» переодеваются, Ваня! И у них там есть каптерка! Тела, понимаешь? Новенькие! На выбор!
      - Но ведь она же, наверное, охраняется! - ошеломленно сказал дон Жуан. - И там же еще Харон!..
      - ЗАКОНЧИТЬ РАБОТУ! - оглушительно произнес кто-то в черном клубящемся небе. - У КОГО В ТАЧКАХ УГОЛЬ - ДОСТАВИТЬ ДО МЕСТА И ПОРОЖНЯКОМ ВОЗВРАЩАТЬСЯ В КАРЬЕР. ОБЩЕЕ ПОСТРОЕНИЕ.
      - Что-то новенькое… - пробормотал дон Жуан.
 
      Их выстроили буквой П, и в квадратную пустоту центра шагнул начальник охраны с каким-то пергаментом в когтях.
      - В связи с приближающимся тысячелетием крещения Руси Владимиром… - начал он.
      - Амнистия! - ахнули в строю.
      Дон Жуан слушал равнодушно. Ему амнистия не светила ни в каком случае. Как и все прочие во втором круге, он проходил по седьмому смертному греху, только вот пункт у него был довольно редкий. Разврат, отягощенный сознательным потрясением основ. Кроме того, выкликаемые перед строем фамилии были все без исключения славянские.
      - Скобеев Фрол!..
      Дон Жуан не сразу понял, что произошло.
      - Ваня… - растерянно произнес Фрол, но его уже извлекли из общей массы. Он робко подался обратно, но был удержан.
      - Ваня… - повторил он - и вдруг заплакал.
      Дон Жуан стоял неподвижно.
      Колонна амнистированных по команде повернулась нале-во и двинулась в направлении третьего круга. Через Стигийские топи, через город Дит, через Каину, через Джудекку - к Чистилищу.
      В последний раз мелькнуло бледное большеглазое лицо Фрола.
      - ПРИСТУПИТЬ К РАБОТЕ! - громыхнуло над головами.
      - Сучий потрох! - отчаянно выкрикнул дон Жуан в бешено клубящийся зенит. Очередной шквал подхватил его крик, смял, лишил смысла и, смешав с угольной пылью, унес во тьму.
 

 
      Сверзившись в низину вместе с тачкой, дон Жуан припал к земле и замер. Если расчет Фрола верен, то его падения никто не заметит. А заметят? Ну, виноват, начальник, оступился, слетел с тачкой в овражек…
      Вроде обошлось.
      Дон Жуан стянул с головы треух и вытер лоб. Жест совершенно бессмысленный - души не потеют.
      Тачку он решил бросить, не маскируя. Угольная пыль проела древесину почти насквозь: что земля, что тачка - цвет один.
      Пригибаясь, дон Жуан добрался до конца Фроловой низинки и, дождавшись, когда охранник на вышке отвернется, вскочил и побежал. Ветер здесь был сильнее, чем в рабочей зоне. Сразу же за бугром сбило с ног, и пришлось продолжить путь ползком…
      Обрыв, по которому беглецу предстояло вскарабкаться в Лимб, был адски крут. Правда, на противоположной стороне круга есть удобный пологий спуск, но лучше держаться от него подальше. Дон Жуан имел уже один раз дело с Миносом, и этого раза ему вполне хватило.
      Первая попытка была неудачна. Ватник и стеганые штаны сыграли роль паруса, и дона Жуана просто сдуло с кручи. Он сорвал с себя тряпье и, полез снова - нагая душа меж камнем и грубым, как камень, ветром.
      В конце концов он выполз на край обрыва и некоторое время лежал, боясь пошевелиться, оглушенный внезапной тишиной. В это не верилось, и все же он достиг Лимба.
      Странные души населяли первый круг Ада. Мучить их было не за что, а в Рай тоже не отправишь, ибо жили они до Рождества Христова и об истинной вере понятия не имели. Так и слонялись, оглашая сумрак жалобами и вздохами.
      Сквасить печальную рожу, став неотличимым от них, и, стеная, выйти к Ахерону - труда не составит. Вопрос - что делать дальше? Каптерка наверняка охраняется. Если она вообще существует… Эх, Фрола бы сюда!
      Дон Жуан поднялся и, стеная, побрел сквозь неподвижные сумерки круга скорби.
      К Ахерону он вышел неподалеку от переправы. Над рекою мертвых стоял туман - слепой, как бельмы. В страшной высоте из него проступали огромные знаки сумрачного цвета:
       !ЙИЩЯДОХВ АДЮС КЯСВ ,УДЖЕДАН ЬВАТСО
      Чуть левее переправы располагалось неприметное приземистое здание из дикого камня. Каптерка?
      Подобравшись к зияющему проему входа, дон Жуан осторожно заглянул внутрь. На каменном полу грудой лежали пыльные тела. В глубине помещения белела какая-то массивная фигура. Присмотревшись, дон Жуан с содроганием узнал в ней статую командора, в которой его приходили брать.
      Одноглазый каптенармус сидел сгорбясь у подслеповатого слюдяного окошка и со свирепой сосредоточенностью крутил, ломал и вывертывал невиданный доном Жуаном предмет, представляющий из себя яркий мозаичный кубик небольшого размера.
      Тут на берегу грянули крики, и дон Жуан отпрянул от проема. Каптенармус досадливо качнул рогами, но головы не поднял.
      Дело было вот в чем: Харон только что перевез на эту сторону очередную партию теней. Нагие души, стуча зубами и прикрываясь с непривычки, выбрались из ладьи. Все, кроме одной. Она забилась на корму, истошно крича, что это ошибка, что анонимки написаны не ее рукой, что простым сличением почерков… Скверно выругавшись, Харон огрел душу веслом
      - и, выскочив на берег, душа, вереща, припустилась вдоль Ахерона - в туман.
      - Куда? - взревел Харон и, подъяв весло, кинулся вдогонку.
      Вот он - шанс!
      Не теряя ни секунды, дон Жуан натянул первое попавшееся тело и вылетел из каптерки. Сердце, запущенное с ходу на полные обороты, прыгало и давало перебои. Протаранив толпу брызнувших врассыпную теней, он уперся в тяжелый нос ладьи и оттолкнулся ногами от берега. У него еще хватило сил перевалиться через борт, после чего сознание покинуло дона Жуана.
      Покачиваясь, ладья выплыла на середину Ахерона и растворилась в блеклом тумане. Там ее подхватило течение и, развернув, увлекло в одну из не упомянутых Данте и тем не менее многочисленных проток.
 
      Разговор, вырвавший дона Жуана из забытья, велся на родном языке Фрола Скобеева. Говорили об обнаженных женщинах.
      Он открыл глаза и тут же зажмурил их - после четырехсот лет мрака солнце показалось ему особенно ярким. Шумела вода. Он лежал на палубе, и над ним склонялись загорелые лица людей. Над бортом покачивалась на шлюп-балке ладья Харона.
      - Как вы себя чувствуете? - Судя по всему, к нему обращался капитан корабля.
      - Спасибо… Хорошо… - услышал дон Жуан свой слабый голос. Услышал
      - и ужаснулся. Понимая уже, что случилось непоправимое, он рывком поднял край простыни, которой был прикрыт, и легкая ткань выскользнула из его внезапно ослабевших пальцев.
      Там, в каптерке, он впопыхах напялил женское тело! Молодое. Красивое. И все-таки женское.
      - Кто вы такая? Как вас зовут?
      Но дон Жуан уже взял себя в руки.
      - Жанна, - глухо сказал он. - Жанна… - и чуть было не добавил «Тенорьо».
      - Гермоген, - выговорил он наконец, вспомнив наиболее заковыристое ругательство Фрола. - Жанна Гермоген.
 

 
      В восьмом круге амнистированных построили под обрывом и после поверки передали новому конвоиру - черному крылатому бесу по кличке Тормошило, созданию мрачному и настроенному откровенно садистски.
      - Кто отстанет или с ноги собьется, - сразу же предупредил он, - буду кунать на пятом мосту! Шагом… арш!
      Колонна голых чумазых душ двинулась вдоль скальной стены. Бушлатики на амнистированных сгорели еще на марше через город Дит, где из каменных гробниц с воем рвалось прозрачное высокотемпературное пламя.
      Мрачный Тормошило подождал, когда колонна пройдет мимо полностью, затем с треском развернул нетопырьи крылья и, перехватив поудобнее черный от смолы багор, прянул ввысь.
      Фрол Скобеев шел, не сбиваясь с ноги, правильно держа дистанцию и все более утверждаясь в мысли, что второй круг, в котором он отмотал без малого пятерик, - далеко не самое жуткое место в преисподней. А навстречу этапу уже лезли из мрака глыбастые чугунные скалы Злых Щелей.
      Додумались начальнички: православных - в Чистилище! Что хотят - то творят…
      - Эх, Ваня… - тихонько вздохнул Фрол.
      - Разговорчики! - немедленно проскрежетало над головой, и шорох перепончатых крыльев унесся к хвосту колонны.
 
      Вскоре они достигли обещанного пятого моста. Внизу побулькивала черно-зеркальная смола, из которой то здесь то там всплывал взяточник и тут же опрометью уходил на дно, страшась угодить под багор какого-нибудь беса-загребалы. Тянуло жаром.
      - Стой! - взвизгнуло сверху. Колонна стала.
      - Ты что же, нарочно надо мной издеваешься? - истерически вопил Тормошило. - Ты уже который раз споткнулся, гад?
      Затрещали крылья, мелькнул острый крюк багра, и сосед Фрола, подхваченный под плечо, взмыл из строя. Трепеща перепонками, Тормошило завис над черно-зеркальной гладью и дважды макнул провинившегося в смолу.
      - В строй!
      Черная, как негр, душа, подвывая от боли, вскарабкалась на мост и заняла свое место.
      - Продолжать движение! - с ненавистью скомандовал Тормошило и спланировал на основание одной из опор, где, свесив копыта, сидел еще один бес-загребала по кличке Собачий Зуд.
      - Зря ты… - равнодушно заметил он опустившемуся рядом Тормошиле. - Амнистированных все-таки в смолу кунать не положено. Смотри, нагорит…
      - С ними иначе нельзя, - отвечал ему нервный Тормошило. - Им поблажку дай - роги отвернут в два счета… А что, Хвостач здесь?
      - В город полетел, - отозвался Собачий Зуд, притапливая багром высунувшуюся из смолы грешную голову. - Насчет дегтя…
      Тормошило насупился.
      - Скурвился Хвостач, - мрачно сообщил он. - Как тогда начальником поставили - так и скурвился…
      Собачий Зуд притопил еще одного грешника и с любопытством поглядел на товарища.
      - А что у вас с ним вышло-то?
      - Да не с ним! - с досадой сказал Тормошило. - Третьего дня дежурю в реанимации… Ну из-за этого… Да ты его знаешь! Там взяток одних… Все никак помереть не может!
      - Ну-ну!
      - Ну вот, стою, жду, багорик наготове… И вдруг - фрр! - влетают…
      - Кто?
      - Да эти… пернатые… с Чистилища! Один зеленый, с первого уступа, а второй, не знаю, с седьмого, что ли?.. Блестящий такой, надраенный… О, говорят, а ты что тут делаешь? - Как что, говорю, грешника жду. - Ты что, говорят, угорел? Грешника от праведника отличить не можешь? - Это где вам тут праведник, спрашиваю, это он, что ли, праведник? Вы на душу его посмотрите: копоти клок - и то чище!.. А они, представляешь, в рыло мне смеются: ладно, говорят, отмоем… А? Ничего себе?
      - Д-да… - Собачий Зуд покрутил головой.
      - Ну я разозлился, врезал одному багром промеж крыл… Короче, я - на них телегу, а они - на меня…
      Собачий Зуд слушал, сочувственно причмокивая и не замечая даже, что во вверенном ему квадрате из смолы торчат уже голов десять с приоткрытыми от любопытства ртами.
      - Ну а душа-то кому пошла?
      - Да никому пока… - расстроенно отозвался Тормошило. - Опять откачали… Может, ему мученик какой родственником приходится, откуда я знаю!.. Нет, но ты понял, что творят? Начальнички…
      - А Хвостач, значит, связываться не захотел?
      Тормошило открыл было рот, но тут сверху послышался треск крыльев и звонкий поцелуй пары копыт о каменное покрытие моста. Головы грешников мгновенно спрятались в смолу.
      - О! - Скривившись, Тормошило кивнул рогом. - Легок на помине. Сейчас начнет орать, почему колонна без присмотра…
      Над гранитной кромкой показалось ликующее рыло Хвостача.
      - Эй, загребалы! - позвал он. - Посмеяться хотите?
      - Ну? - осторожно молвил Собачий Зуд.
      - У Харона ладью угнали! - распялив в восторге клыкастую пасть, сообщил Хвостач. - Ох и начнется сейчас!.. - Ударил крыльями и понесся ласточкой к следующей опоре.
      Загребалы ошарашенно переглянулись. Первым опомнился Собачий Зуд.
      - Бардак… - безнадежно изронил он и притопил со вздохом очередного не в меру любопытного взяточника.
 

 
      Грязный отвратительный буксир, впряженный в допотопную ржавую баржу, стоя, можно сказать, на месте, с тупым упорством рыл зеленоватую волжскую воду. Злобился и ворчал бурун. На баке над распростертым телом товарища стояли и беседовали два матроса. Один - коренастый, насупленный, весь поросший густым проволочным волосом. Другой - румяный красавец с придурковатым, навсегда осклабившимся лицом.
      - Ишь! - злобно цедил коренастый, с завистью глядя на привольно раскинувшеся тело. - Залил зенки с утра - и хоть бы хны ему!
      - Да тебе-то что?
      - Мне - ничего. А тому, кто на его место придет, думаешь, сладко будет с циррозом печени? Надо ж немного и о других думать!
      - Мнится: ангельские речи слышу, - глумливо заметил румяный. - А сам-то что ж ревизоршу багром закогтил? Всех ведь, считай, подставил!
      Коренастый насупился, закряхтел.
      - Не устоял, - сокрушенно, со вздохом признался он. - Да и домой что-то потянуло…
      Капитан (громила с длинным равнодушным лицом), возложив татуированную длань на штурвал, нехотя доцеживал сигарету. Гладкие волны, как в обмороке, отваливались от мерзкого судна.
      Ничто, казалось, не предвещало грозы, когда из безоблачного неба пала с шелестом разящая черная молния. Ударом ветра развернуло линялый флаг и сохнущее на снастях белье. Матросы остолбенели. На палубе, распялив кожистые крылья и злорадно скаля клыки, стояло адское создание с шерстистым уродливым ликом.
      - Отцепляй, в превыспреннюю, баржу! - гаркнуло оно капитану, ударив в настил черным от смолы багром.
      Спящий на баке матрос приподнял всклокоченную голову, поглядел заплывшим глазом - и снова заснул. То ли крылатый бес был ему уже знаком по белой горячке, то ли матросик принял его спросонья за кого-нибудь из команды.
      На обветренных скулах капитана обозначились желваки. Двумя пальцами он изъял изо рта окурок и, выщелкнув его за борт, процедил:
      - Борода, штурвал прими…
      И, не сводя с адского творения неприязненных глаз, спустился по железной лесенке на палубу. Безбоязненно приблизился почти вплотную.
      - Что за дела, Хвостач? - угрожающе выговорил он, подавая звук несколько в нос. - Там ты меня доставал, здесь достаешь… Что за дела?
      - Баржу отцепляй, - ласково повторил гость из бездны.
      Сняв с красного щита по противопожарной принадлежности, подошли оба матроса. Борода (кстати, не то чтобы гладко выбритый, но уж во всяком случае не бородатый) с нездоровым любопытством следил за ними из-за штурвала.
      - А ты мне здесь кто? Начальник? - не менее ласково осведомился капитан. - Баржу ему отцепляй! Да в этой барже одних бушлатов на весь второй круг! Сдам только Харону и каптенармусу. Под расписку.
      - Да не отсвечивай ты, Хвостач! - хмурясь, проворчал коренастый. - Вон с берега уже пялятся! За рубку зайди.
      Вчетвером они отошли за рубку.
      - Ну в чем дело?
      - Побег, - сказал Хвостач. - У Харона кто-то ладью угнал. В общем так: руби концы - и полным ходом на Баклужино. Может, он еще из протоки не выплыл…
      - Так кто бежал-то?
      - А я знаю! Если бы Харон сразу спохватился! А то гонял два дня веслом какую-то душу по берегу - делать ему больше нечего!..
      Кто-то присвистнул.
      - Два дня? Так это ладью уже наверняка в Волгу вынесло…
      - Значит, всю Волгу обшарь, но найди!
      - А сам-то чего ж? - осклабившись сильней обычного, осведомился румяный. - На крыльях-то чать сподручней…
      - Посоветуй мне, посоветуй! - огрызнулся Хвостач. - Придумал: на крыльях! Средь бела дня!
      - А что ж на палубе стоял, светился, раз такой осторожный?
      - Ну хватит! Поговорили! Отцепляйте баржу!
      - Да пошел ты!.. - лениво сказал капитан. - Вот вернемся в Злые Щели
      - там и покомандуешь.
      - А что ж ты думаешь? - злобно сказал Хвостач, прожигая его взглядом.
      - И покомандую. Попомни, Забияка: ты у меня в Злых Щелях из обходов вылезать не будешь!
      Прянул в воздух и стремительным шуршащим зигзагом ушел в зенит. Черной молнии подобный. Плеснуло сохнущее на снастях белье.
      - Настучит… - со вздохом обронил Борода.
      Запрокинув равнодушное лицо, капитан смотрел в небо. Смотрел, не щурясь. Зрачки - с иголочное острие.
      - Начальнички, - проворчал он наконец и, сплюнув за борт, снова полез в рубку. - Один одно командует, другой - другое… Не знаешь уже, кого слушать.
      - Это точно, - отозвался румяный матрос, вешая топорик на пожарный щит.
      Борода, уступивший штурвал капитану, заржал.
      - Сижу это я раз в одном бесноватом, - начал он, спускаясь по лесенке на палубу, - и приходят эти… заклинатели. Штук семь. «Именем, - говорят,
      - того Иисуса, Которого Павел проповедует, приказываем тебе выйти из этого человека». А я им и говорю: «Иисуса знаю, Павла знаю, а вы кто такие?» Как дал им, как дал! Они от меня два квартала нагишом драли!
      - И что тебе потом было?
      - А ничего не было. Похвалили даже. - Борода ощерился и махнул рукой.
      - Так что, может, и сейчас прокатит…
      Не прокатило.
 
      И получаса не прошло, как с ясного неба на палубу метнулись, шурша, уже две молнии - одна черная, другая - ослепительно зеленая.
      Ангел в изумрудных одеждах с ужасным от гнева лицом шагнул к попятившимся матросам. Огненный меч в его деснице сиял, как язык ацетиленовой горелки.
      - Пр-роклятый род! - возгласил он громоподобно. - Во что еще бить вас за гордыню вашу? Уже и грешники бегут из преисподней! Уже и собственным начальникам отказываетесь повиноваться!.. - Он передохнул и приказал сухо и коротко: - Баржу отцепить. Полным ходом в протоку.
      - Я им говорю, мол, так и так, побег, мол… - робким баском объяснял из-за крыла Хвостач.
      - Так бушлаты же… - начал было оправдываться капитан. - Люди свечки ставили, панихиды заказывали…
      - Бушлаты?! - С пылающим от гнева лицом ангел в зеленых одеждах стремительно прошествовал на корму и одним ударом огненного меча перерубил трос.
 

 
      - Прошу вас, владыко, садитесь…
      Архиерей сел. С торжественностью несколько неуместной (дело происходило в кабинете начальника милиции) он воздел пухлые руки и, сняв клобук, бережно поместил его на край стола. Остался в черной шапочке.
      Генерал хмурился и в глаза не глядел. В негустую и рыжеватую его шевелюру с флангов врубались две глубокие залысины, норовя повторить знаменитый маневр Ганнибала.
      - Про баржу слышали? - отрывисто спросил он наконец.
      С несчастным видом владыка развел мягкие ладони.
      - Обрубили трос, - сдавленно сообщил генерал. - Баржу снесло на косу. А местные жители, не будь дураки, вскрыли пломбы и принялись расхищать бушлаты. Если прокуратура (а она уже занимается этим делом) копнет достаточно глубоко, то с полковником Непалимым придется расстаться… Как прикажете дальше работать, владыко? С кем работать прикажете?
      - Сказано: аще и страждете правды ради… - начал было архиерей.
      - Правды ради? - Генерал желчно усмехнулся. - Утром Склизский прибегал - каяться. Бушлаты-то отгружал именно он… И если бы только правды ради!
      Архиерей ошеломленно схватился за наперсный крест.
      - Вы хотите сказать?..
      - Вот именно. - Голос генерала был исполнен горечи. - Под прикрытием богоугодного дела гнал ценности на ту сторону. Вместе с бушлатами. Отсылал на хранение каптенармусу, с которым, как сам признался, связан уже давно…
      - Господи помилуй! - В страхе архиерей осенил себя крестным знамением. - Вот уж воистину: яко несть праведен никтоже…
      - Праведен! - сказал генерал. - Покажите мне одного праведника, который бы мог разом списать столько бушлатов! Вы же знаете, что в прокуратуре сплошь сидят наши с вами противники, и если всплывет хоть одна зашитая в бушлаты ценность, нам останется уповать лишь на вмешательство Петра Петровича. Склизский - ладно, а вот Непалимого жалко…
      Генерал вздохнул.
      - А на будущее, владыко… - сказал он, потирая левую залысину. - Простите великодушно, но что-то с вашими речниками надо делать. Так дальше нельзя. Взять хотя бы тот случай с ревизоршей… Уму непостижимо: багром! Женщину! Интеллигентную! Пожилую!.. А у нее, между прочим, национальность! Сначала демократы здание пикетировали, потом патриоты с плакатом! «Одолжи багор, матросик!» Ну вот как его теперь отмазывать прикажете?
      - Так ведь контингент-то какой!.. - беспомощно проговорил архиерей. - Одно слово: бесы. Да и ревизорша, между нами, взяточница. А у него, как на грех, багор был в руках. По привычке зацепил, без умысла…
      - Послушайте, владыко, - взмолился генерал. - Ну присоветуйте вы там, я не знаю, чтобы хоть меняли этих речников время от времени…
      - Так ведь и так меняют! Меняют что ни рейс!
      - Простите?.. - Помаргивая рыжеватыми ресницами, генерал непонимающе смотрел на служителя культа. - Как же меняют, если люди одни и те же?
      - Люди - да. А бесы в них - каждый раз новые. Я же и говорю: контингент такой… Что у вас, что у нас… Но вот с баржей - здесь их вины, поверьте, нет. Приказали трос обрубить - они и обрубили.
      - Приказали? - пораженно переспросил генерал. - Зачем?
      Перед тем, как ответить, архиерей боязливо оглянулся на дверь кабинета. Дверь была плотно прикрыта.
      - Великий грешник бежал из обители скорби, - тихо и страшно выговорил он.
      Генерал откинулся на спинку стула. Рыжеватая бровь изумленно взмыла.
      - Как?.. ОТТУДА?
      Архиерей скорбно кивнул, и в этот миг грянул телефон. Генерал уставился на аппарат, словно видел подобное устройство впервые. Затем снял трубку.
      - Слушаю, - отрывисто известил он. - Сволокли с косы?.. Что?! - Лицо его внезапно осунулось. - Когда?.. Час назад?.. - На глубоких генеральских залысинах проступила испарина. - Срочно выясни, где в этот момент находились речники… Ну а какие же еще? Конечно, наши!
      Он бросил трубку. Владыка смотрел на генерала, широко раскрыв глаза.
      - Час назад теплоход «Богдан Сабинин» таранил баржу с бушлатами, - несколько севшим голосом сообщил тот. - Оба судна затонули.
      - Свят-свят-свят! - только и смог выговорить архиерей.
 

 
      То ли здесь, во сне, то ли там, наяву, кто-то тихо и нежно произнес его имя. Вздрогнув, дон Жуан открыл глаза - и сразу попал в липкую душную черноту четвертого круга. Сердце прянуло испуганно… Но нет, это был не Ад - в Аду никто никогда не спит. Это был всего лишь подвал - точное подобие Стигийских топей близ раскаленных стен адского города Дит. Справа из темноты давили влажным теплом невидимые ржавые трубы. В углу, наполняя тесное подземелье удушливым паром, бил слабый родник кипятка.
      Шел третий день бегства с борта теплохода «Богдан Сабинин». Что-то подсказывало дону Жуану, что судно, принявшее на борт ладью Харона, недолго продержится на плаву.
      В итоге - подвал. А тихий нежный оклик ему приснился, не иначе… Дон Жуан со вздохом опустился на ветхое влажное ложе из пакли и тряпья, но тут голос возник снова:
      На заре морозной Под шестой березой, За углом у церкви Ждите, Дон-Жуан…
      Он не сразу понял, что это стихи. Резко приподнялся на локте и вдруг плотно, страшно - как будто не себе, а кому-то другому - зажал рот ладонью. А голос продолжал:
      Но, увы, клянусь вам Женихом и жизнью…
      Она - улыбалась. Даже не видя ее лица, он знал, что, произнося это, она улыбается - нежно и беспомощно. Неслышно, как во сне, он поднялся с пола и двинулся к лестнице, ведущей из подвала в подъезд.
      Застенок подъезда был освещен мохнатой от пыли скляницей. Без лязга приоткрыв дверь из сваренных накрест железных прутьев, дон Жуан шагнул наружу.
      На каменной коробке подъемной клети теснились глубоко вырубленные непристойности и выражения, дону Жуану вовсе не знакомые. Богохульства, надо полагать… В подвале журчал и шипел кипяток, откуда-то сверху сквозь перекрытия приглушенно гремела дикарская музыка, а девичий голос на промежуточной площадке все ронял и ронял тихие, пронзающие душу слова:
      Так вот и жила бы, Да боюсь - состарюсь, Да и вам, красавец, Край мой ни к чему…
      Он решился и выглянул. Короткая лестница с обкусанными ступенями упиралась в обширную нишу высотой чуть больше человеческого роста. Скляница там была разбита, и ниша тонула в полумраке. Задняя стена ее представляла собой ряд квадратных и как бы слившихся воедино окон с треснувшими, а то и вовсе вылетевшими стеклами.
      Девушка сидела на низком подоконнике. Зеленоватый свет фонаря, проникавший с улицы, гладил ее чуть запрокинутое лицо, показавшееся дону Жуану невероятно красивым.
      Ах, в дохе медвежьей И узнать вас трудно, - Если бы не губы Ваши, Дон-Жуан…
      Голос смолк. И тут на подоконнике шевельнулась еще одна тень, которой дон Жуан поначалу просто не заметил.
      - Не, Аньк, я над тобой прикалываюсь, - проскрипел ленивый юношеский басок. - Донжуан-донжуан!.. Читаешь всякую…
      Фраза осталась незаконченной. Низкий и страстный женский голос перебил говорящего.
      - Еще! - то ли потребовал, то ли взмолился он.
      Парочка, расположившаяся на подоконнике, вздрогнула и уставилась вниз. Там, на первой ступеньке, прислонясь к стене пролета, ведущего в подвал, маячил женский силуэт. На молодых людей были устремлены исполненные мрачной красоты пылающие темные глаза. Парочка переглянулась озадаченно.
      - Ну я тащусь! - скрипнул наконец басок, и его обладатель, всматриваясь, подался чуть вперед - из тени в полусвет. Дона Жуана передернуло от омерзения. Молодой человек был мордаст, глазенки имел наглые и нетрезвые, что же до прически, то раньше так стригли одних только каторжан и умалишенных: затылок и виски оголены, зато на макушке стоит дыбом некое мочало.
      - Тебе тут что, тетенька, концерт по заявкам, да? - издевательски осведомился он, и рука дона Жуана дернулась в поисках эфеса. Четыреста лет не совершала она этого жеста… Однако взамен рукоятки пальцы обнаружили упругое женское бедро. Его собственное.
      Столь жуткого мгновения ему еще переживать не приходилось.
      - Простите… - пробормотал он, опуская глаза. - Простите ради Бога…
      Он повернулся и побрел: нет, не в подвал - на улицу, прочь, как можно дальше от этого подъезда, от этого дома…
      - Э, так ты из бомжей? - в радостном изумлении скрипнул басок. - Да ты хоть знаешь, сучка, в чей подъезд зашла? Стишков ей! Давай-давай вали отсюда, пока в ментовку не сдали!
      Дон Жуан был настолько убит, что безропотно снес бы любое оскорбление. Слово «сучка» тоже не слишком его уязвило - во втором круге за четыреста лет он еще и не такого наслушался. Но то, что грязное слово было произнесено в присутствии девушки, только что читавшей стихи о нем… Он стремительно повернулся на пятке и легко взбежал по лестнице.
      Пощечина треснула, как выстрел.
 

 
      Пощечина треснула, как выстрел, и мордастого отбросило к мусоропроводу. Секунду он очумело смотрел на взбесившуюся красавицу бродяжку, затем лицо его исказилось злобой, и, изрыгнув матерное ругательство, юный кабальеро кинулся на обидчицу, занося крепкий увесистый кулак.
      Дона Жуана не удивило и не смутило, что на женщину (хотя бы и после пощечины!) поднимают руку, поскольку в гневе он начисто забыл, в чьем теле находится. Грациозным движением пропустив нападающего мимо, он проводил его еще одной затрещиной, от которой тот вкололся в выщербленную стену напротив.
      Это уже было серьезно.
      - Ах ты!.. - взвизгнул мордастый и вдруг, ни слова не прибавив, кинулся вверх по лестнице - то ли за оружием, то ли за подмогой.
      Дон Жуан порывисто повернулся к девушке, оцепеневшей от изумления и испуга.
      - Чьи это стихи? - спросил он, но тут адская музыка громыхнула во всю мочь, почти заглушив его вопрос, - это соперник рванул наверху дверь своей квартиры.
      - Бегите! - умоляюще шепнула девушка не в силах отвести глаз от странной незнакомки. - Там вечеринка! У него отец - полковник милиции!
      Словно в подтверждение ее слов музыка наверху оборвалась, несколько здоровенных глоток взревели угрожающе, загрохотали отбрасываемые пинками стулья - и по лестнице лавиной покатился топот.
      Первым добежал полковничий сынок (остальные, видимо, задержались, увязнув в дверях).
      - Ну, сука! - с пеной у рта пообещал он. - Я ж тебя сейчас на дрова поломаю!
      И с фырчанием крутнул двумя палками, связанными короткой веревкой. Дон Жуан оглянулся. На подоконнике лежал недлинный железный прут, которыми, похоже, был усеян весь этот мир. Пальцы сомкнулись на рубчатом металле. Мордастый же, увидев чумазую бродяжку в фехтовальной позиции и с арматуриной в руке, споткнулся, зацепил «чаками» за перила и с отскока звучно влепил себе деревяшкой по колену. Взвыл и бросился наутек. Дон Жуан с наслаждением отянул его железным прутом по упитанной спине, но тут на верхней площадке показалась подмога - человек пять юнцов с каторжными стрижками.
      - Вы - прелесть, - с улыбкой сказал дон Жуан девушке и, не выпуская из рук оружия, шагнул в разбитое окно. Он знал, что там, снаружи, вдоль всего здания пролегает какая-то труба, по которой, придерживаясь за стену, вполне можно добраться до плоской крыши пристройки.
 
      Дверь подъезда распахнули с такой силой, что чуть не сорвали пружину. Под фонарем заметались вздыбленные двухцветные макушки.
      - Где она, зараза?
      - Да вон же, вон! По трубе идет!
      Кто-то нагнулся, подбирая что-то с тротуара, и четвертинка кирпича взорвалась осколками в локте от дона Жуана. Но пристройка была уже совсем рядом. На глазах у преследователей хулиганка с неженской ловкостью вскарабкалась на крышу магазина и, пригнувшись, исчезла за парапетом.
      - Колян! Давай к складу! Там по воротам залезть можно!
      Дон Жуан огляделся. Под ногами была ровная, шероховатая, как наждак, поверхность, густо усеянная битым стеклом и всякой дрянью. Не распрямляясь, он пробежал вдоль ряда низких балконов до угла, и крыша магазина распахнулась перед ним - огромная, как обугленные пустыни седьмого круга. Изнанка неоновой рекламы напоминала груду тлеющих углей, которую кто-то разгреб и разровнял по кромке вдоль всего здания.
      В это время из-за дальнего угла на крышу выскочила человеческая фигурка - надо полагать, взобравшийся по воротам Колян. За ней - другая.
      Не теряя ни секунды, дон Жуан перемахнул облицованное грубыми изразцами ограждение угловой лоджии. Дверь, ведущая внутрь дома была открыта, и в ней шевелилась портьера.
      - То есть не-мед-ленно! - гремел за портьерой властный мужской голос.
      - Да, по моему адресу! Да! Усиленный наряд!.. Что? Насколько опасна?.. Да она моего сына изуродовала!..
      И со страхом, похожим на восторг, дон Жуан понял, что попал в квартиру полковника - ту самую, где агонизировала сорванная им вечеринка.
      Спрыгивать на крышу было теперь просто неразумно. Разумнее было затаиться. Портьеру шевелило сквозняком - следовательно, сообразил он, входная дверь распахнута настежь…
      - Вот она! - истошно завопили на крыше. - Вон, на лоджии!
      Дон Жуан отбросил портьеру и, не выпуская из рук железного прута, шагнул в комнату. Человек, только что кричавший в телефон страшные слова, с лязгом бросил трубку, вскинул голову и остолбенел.
      Это был крупный склонный к полноте волоокий мужчина лет сорока - в шлепанцах, в брюках с красной полоской и в майке.
      - Вы?.. - как бы не веря своим глазам, проговорил он. - Это вы?..
      Краска сбежала с его лица. Бледный - в синеватых прожилках - полковник милиции с ужасом смотрел на странную гостью.
      И дону Жуану показалось, что полковник сейчас пошатнется и грузно рухнет поперек ковра.
      Но тут в комнату с топотом ворвался полковничий сынок, теперь более мордастый слева, нежели справа.
      - Па! Она на балконе!.. - заорал было он - и умолк.
      Полковник зажмурился, застонал и вдруг, развернувшись, отвесил сыну оплеуху - куда более увесистую, чем первые две.
      - Сопляк! - снова наливаясь кровью, гаркнул он. - Вон отсюда! Все вон! Тунеядцы! Короеды! Вы на кого руку подняли!..
      На лоджии кто-то ойкнул и спрыгнул, видать, на крышу. Полковник плотно прикрыл дверь за вылетевшим из комнаты отпрыском и снова повернулся к гостье. Крупные губы его тряслись.
      - Накажу… - истово говорил он. - Примерно накажу… Только ради Бога… Это недоразумение… Ради Бога…
      - Да я, собственно, не в претензии, - преодолев наконец оторопь, промолвил дон Жуан. - Конечно же, недоразумение…
 

 
      Утро за нежными апельсиновыми шторами рычало, как Цербер. Коротко вскрикивал металл. Иногда, сотрясая воздух, под окном проползало нечто невообразимо громадное.
      По ту сторону двери кто-то скрипнул паркетиной и испуганно замер. Дон Жуан усмехнулся. Закинув руки за голову, он лежал на чистых тончайших простынях и с выражением вежливого изумления на посвежевшем лице думал о вчерашних событиях.
      Получалось, что тело, которое он присвоил, уже уходило за Ахерон и не раз… Но полковник, каков полковник! Принимать у себя дома гостей с того света… На безумца вроде не похож, да и душу дьяволу явно не продавал, поскольку живет небогато…
      А ведь принимал постоянно. Не зря же ноги сами принесли дона Жуана именно к этому дому, именно в этот подъезд…
      Дон Жуан откинул плед и в который раз с отчаянием оглядел свое новое тело.
      В дверь постучали, и осмотр пришлось прервать.
      - Я слышу, вы уже проснулись, дорогая? - произнес мелодичный женский голос. - Доброе утро!
      Обворожительно улыбаясь, в комнату вошла пепельная блондинка в чем-то кружевном и дьявольски обольстительном. Жена полковника, и скорее всего вторая. Уж больно молода, чтобы быть матерью мордастого кабальеро… Вчера за ужином она, помнится, вела себя как-то странно… Да и сейчас тоже… Дверь вот зачем-то прикрыла…
      - Ну как спалось на новом месте?
      Слова прозвучали излишне любезно и отчетливо. Видимо, кто-то стоял и подслушивал в коридоре.
      - О, благодарю вас! Превосходно!
      Блондинка присела на край постели и уставила на дона Жуана синие с поволокой глаза. Мысленно застонав, он попробовал обмануть себя рассуждением, что вот приходилось же ему переодеваться в свое время и монахом, и простолюдином… Однако в глубине души дон Жуан прекрасно сознавал, что сравнение - лживо. Трижды лживо! Ах если бы тогда, в каптерке, у него нашлась одна-единственная минута - осмотреться, выбрать…
      - Что? Никакой надежды? - умоляюще шепнула блондинка.
      - Как же без надежды? - пересохшим ртом отвечал дон Жуан, не в силах отвести взгляда от ее свежих, чуть подкрашенных губ. - Надежда есть всегда!
      О чем идет речь, он, естественно, не понимал, да и, честно сказать, к пониманию не стремился. Когда говоришь с женщиной, смысл не важен - важна интонация.
      - Я - про кору, - уточнила она.
      - Я - тоже…
      Синие влажные глаза просияли безумной радостью, и в следующий миг к изумлению дона Жуана нетерпеливые ласковые руки обвили его шею.
      - Значит, все-таки любишь?.. - услышал он прерывистый шепот.
      В горние выси мать! А тело-то у него, оказывается, с прошлым! Да еще с каким!..
      В смятении он оглянулся на дверь.
      - А… муж?
      - Пусть скажет спасибо за баржу… - хрипло отвечала блондинка, бесцеремонно внедряя руку дона Жуана в кружева своего декольте.
      «Какая еще в преисподнюю баржа?» - хотел вскричать он, но рот его уже был опечатан нежными горячими губами.
      Ай да тело! Ай да погуляло!..
 
      Волоокий дородный полковник маялся в коридоре. При параде и даже при каких-то регалиях. Увидев выходящих из спальни дам, резко обрел выправку.
      - Спасибо вам за баржу, - прочувствованно выговорил он. - Только вот… - Чело его внезапно омрачилось. - Уж больно глубина там небольшая. Неровен час поднимут. С баржей-то с одной, может, возиться бы и не стали, но вот теплоход…
      - «Богдан Сабинин»? - в озарении спросил его дон Жуан.
      - Ну да… Таранил который…
      Чуяло его сердце! Стало быть, ладья Харона тоже на дне.
      - Даже проплывать над ними, - тихо и внятно вымолвил дон Жуан, глядя в выпуклые, как у испуганного жеребца, глаза, - и то никому бы не посоветовал.
      - Слава Богу… - Полковник облегченно вздохнул, но тут же встревожился вновь. - Потом с корой… - беспомощно проговорил он. - Вы ведь в прошлый раз сказали, она полсотни заварок выдерживает…
      Супруга его томно оправила пепельные волосы и возвела глаза к потолку. Розовые губы чуть приоткрылись, явив влажный жемчуг зубов. Интересно, сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать? Ах, полковник, полковник! Ну, сам виноват…
      - Полсотни, говорите? - рассеянно переспросил дон Жуан.
      Полковника прошиб пот.
      - Это я округлил, - разом охрипнув, поспешил исправиться он. - На самом деле, конечно, около сорока… Но все равно, заваркой больше - заваркой меньше… Как вы полагаете?
      - Полагаю, да, - серьезно ответил дон Жуан - и вокрес полковник.
      - Завтрак на столе! - радостно брякнул он, потирая большие ладони. - Прошу.
 
      То ли за четыреста лет научились лучше готовить, то ли дон Жуан давно не пробовал ничего иного, кроме скрипящей на зубах угольной пыли, но завтрак показался ему превосходным. Стоило потянуться за чем-либо, как асимметрично мордастый пасынок (ну не сын же он ей в конце-то концов!), видимо, извлекший из вчерашнего все возможные уроки, вскакивал и, чуть ли не пришаркнув ножкой, подавал желаемое. Весьма способный юноша, с легким омерзением отметил дон Жуан. Далеко пойдет…
      - Грибочки, рекомендую, - приговаривал полковник. - А там, Бог даст, и шашлычком из осетринки попотчуем. Петр Петрович-то вот-вот нагрянет… - Полковник приостановился и дерзнул всмотреться в надменное смуглое лицо гостьи. - Так что, подзаправимся - и к генералу. Ждет с нетерпением.
      - Генерал? - Дон Жуан насторожился. Ко всяким там генералам, командорам и прочим гроссмейстерам он питал давнюю неприязнь. Были на то причины.
 

 
      - Вовремя, вовремя… - Сухонький, чтобы не сказать - тщедушный, генерал милиции вышел из-за стола, чтобы самолично усадить гостью в кресло
      - то самое, в котором сиживал недавно владыка. - И с инфарктом - тоже вовремя. Вы даже представить не можете, как вы нас выручили с этим инфарктом… Добрались, надеюсь без приключений?
      Дон Жуан лукаво покосился на затрепетавшего полковника.
      - Благодарю вас, превосходно… - На доне Жуане был светло-серый английский костюм и французские туфельки на спокойном каблуке - все из гардероба полковницы.
      Генерал тем временем вернулся за стол и, лучась приветом, стал смотреть на гостью. Глаза его однако были тревожны.
      Странное лицо, подумалось дону Жуану. Лоб, нос, глаза - несомненно принадлежали мудрецу, аналитику и - чем черт не шутит! - аристократу. Рот и нижняя челюсть наводили на мысль о пропащих обитателях Злых Щелей.
      - Ну, как там Петр Петрович? - осведомился наконец генерал.
      - О-о! Петр Петрович!.. - молвил дон Жуан с многозначительной улыбкой.
      Генерал понимающе наклонил прекрасной лепки голову. По обеим глубоким залысинам скользнули блики.
      - Да, - признал он. - Что да - то да. Так вот, возвращаясь к инфаркту… Работа, должен признать, безукоризненная. Но с баржей, воля ваша… того… переборщили. Нет, я прекрасно вас понимаю. Бушлаты - на дне. Тот, кто списывал, суду уже не подлежит. Полковник Непалимый, сами видите, по гроб жизни вам благодарен…
      Дородный красавец полковник растроганно шевельнул собольими бровями. Генерал вздохнул.
      - Но теплоход-то зачем? - продолжал он, морщась и потирая залысину. - Шума теперь - на всю страну. Утром соболезнование от правительства передавали, назначают комиссию, опять же водолазы вызваны… Но это, я надеюсь, вы сами уладите. - Он замолчал, покряхтел. - Теперь насчет коры…
      - Да что, собственно, кора? - сказал дон Жуан. - Заваркой больше, заваркой меньше…
      Генерал вздрогнул. Полез в боковой карман, достал платок и, не спуская с дона Жуана зеленоватых настороженных глаз, медленно промакнул обе залысины.
      - Так-то оно так, - внезапно осипнув, проговорил он. - Однако после кончины очередного нашего… - Генерал кашлянул. - Словом, кое у кого возникли подозрения, что речь уже шла не о двух-трех, но о десятках заварок… Кусок коры взяли на экспертизу. - Глава милиции вздернул рыжеватую бровь и смерил полковника глазом. - Федор Прокофьич, распорядись насчет кофе.
      - Сию минуту. - Полковник повернулся и скрылся за дверью.
      Генерал дождался, пока она закроется, и подался через стол к дону Жуану.
      - Кора оказалась дубовой, - сообщил он сдавленным шепотом.
      - Да что вы!.. - тихонько ахнул Дон Жуан и откинулся на спинку кресла.
      - А вы не знали? - с подозрением спросил генерал.
      - Я же только что прибыл… ла, - напомнил дон Жуан, мысленно проклиная родной язык Фрола Скобеева, в котором глаголы прошедшего времени черт их знает почему имели еще и обыкновение изменяться по родам.
      - А… Ну да… - Генерал покивал. - Представьте себе, оказалась дубовой… Теперь будут проверять всю цепочку и начнут наверняка с нас. Но вы-то, я надеюсь, подтвердите, что на нашем участке подмены быть не могло… - Он запнулся и снова уставился на гостью. - Простите… Это ведь, наверное, не вы у нас были в прошлый раз?
      Времени на колебания не оставалось.
      - Разумеется, нет, - ровным голосом отвечал дон Жуан, хотя сердце у самого проехало по ребрам, как по стиральной доске.
      Генерал не на шутку встревожился.
      - А ваш предшественник? Он согласится подтвердить - как считаете?
      - Какие могут быть разговоры!
      Дверь приоткрылась, послышался знакомый бархатный баритон: «Не надо, я сам», - и в кабинет вошел полковник с подносиком, на котором дымились две чашки кофе.
      - Ну и слава Богу! - Генерал заметно повеселел. - Стало быть, с корой тоже уладили… Что же касается розыска… - Он сочувственно прищурился и покачал головой. - Должен сказать прямо: трудная задача. Трудная. Ну посудите сами: мужчина, предположительно молодой, внешность неизвестна, развратник…
      Дон Жуан вздрогнул и пристально посмотрел на генерала.
      - Да таких сейчас полстраны! - проникновенно объяснил тот. - Ну положим, испанский акцент. Положим. Я, правда, не уверен, что обычный оперуполномоченный сумеет отличить испанский акцент шестнадцатого века, скажем, от современного армянского… Сам я пока вижу лишь одну зацепку: что ему делать в России? Как это у Марины Ивановны?.. «Но, увы, клянусь вам женихом и жизнью, что в моей отчизне…» М-да… Стало быть, попробует выбраться на историческую родину и, не зная наших порядков, наделает глупостей… Что с вами? Обожглись? Ну что ж ты, Федор Прокофьич, такой горячий кофе принес!..
      - Марина Ивановна? - переспросил дон Жуан, дрогнувшей рукой ставя чашку на стол. - А кто это, Марина Ивановна?
      - Просто к слову пришлось, - пояснил несколько озадаченный генерал. - Поэтесса. Покончила жизнь самоубийством…
      «Значит, сейчас в седьмом круге, - машинально подумал дон Жуан. - Жаль, разминулись…»
 

 
      К вечеру он вышел на разведку. Чудовищный город вздымал к залапанному дымами небу прямоугольные каменные гробницы - каждая склепов на триста, не меньше. Заходящее солнце тлело и плавилось в стеклах. Трамвай визжал на повороте, как сто тысяч тачек с углем.
      Похоже, пока дон Жуан горбатился во втором круге, мир приблизился к гибели почти вплотную. Все эти дьявольские прелести: тесные, как испанский сапог, автомобили, трамваи и особенно грохочущие зловонные мотоциклы - неопровержимо свидетельствовали о том, что Ад пустил глубокие корни далеко за Ахерон. Непонятно, куда эти четыреста лет смотрела инквизиция, как она допустила такое и чем вообще сейчас занимается. Скажем, те же генерал с полковником…
      И все-таки уж лучше это, чем угольные карьеры второго круга.
      - Прошу прощения, - с истинно кастильской любезностью обратился дон Жуан к хорошенькой прохожей. - Будьте столь добры, растолкуйте, если это вас не затруднит, какой дорогой мне лучше… - Он смолк, видя на лице женщины оторопь, граничащую с отупением.
      - Набережная где? - спросил он тогда бесцеремонно и коротко - в лучших традициях второго круга.
      Лицо прохожей прояснилось.
      - А вон, через стройку!
      С женщинами тоже было не все в порядке. Какие-то озабоченные, куда-то спешащие. Кругом - изжеванные буднями лица, обнаженные локти и колени так и мелькают, но вот почему-то не очаровывает эта нагота. Даже уже и не завораживает.
      Дон Жуан сердито посмотрел вслед прохожей, потом повернулся, куда было сказано. Если окружающий мир лишь слегка напоминал преисподнюю, то стройка являла собой точное ее подобие. Вдобавок среди припудренных ядовитой пылью обломков стоял прямоугольный чан, в котором лениво побулькивала черно-зеркальная смола.
      Чтобы не попасть в клубы липкого, ползущего из топки дыма, дон Жуан решил обойти смоляной чан справа.
      - Эй, кореш! - негромко окликнули его на полпути мяукающим голоском.
      Дон Жуан оглянулся - и отпрянул. На краю чана сидел полупрозрачный чертенок.
      - Чего шарахаешься? - хихикнул он. - Шепни генералу, что с водолазами все улажено, понял?
      Ужаснувшись, дон Жуан кинулся к чану и, ухватив бесенка за шиворот, с маху швырнул его в смолу. Отскочил, огляделся, ища рубчатый железный прут.
      Черный как смоль бесенок с воплем вылетел из чана. Взорвавшись вороненой дробью брызг, отряхнулся по-кошачьи и злобно уставился на обидчика.
      - Ты чего?.. - взвизгнул он. - Ты!.. Ты на кого работаешь?
      Дон Жуан подобрал арматурину и метнул наотмашь. Бесенок с воплем нырнул в смолу.
      Дон Жуан повернулся и сломя голову кинулся прочь.
 
      «Двум смертям не бывать», - повторял он про себя, нажимая седьмую кнопку подъемной клети. Однако, если вдуматься, то вся его история была прямым опровержением этой любимой поговорки Фрола Скобеева.
      Вдобавок чертенок его даже и не выслеживал - напротив, явно принял за кого-то своего. Зря он его так, в смолу-то… Хотя, с другой стороны, уж больно неожиданно все получилось.
      Выйдя на седьмом этаже, дон Жуан достал из сумочки крохотный зубчатый ключик и открыл дверь. Эх, где она, тисненая кордовская кожа на стенах, бело-голубые мавританские изразцы в патио, прохладные даже в самый жаркий полдень, и мягкий, огромный, занимающий полгостиной эстрадо! Ну да после подвала и голая кровать без резьбы покажется Раем.
      На столе брошены были документы, полученные им прямо в кабинете генерала. Дон Жуан раскрыл паспорт, посмотрел с тоской на миниатюрный портрет жгучей красавицы брюнетки. «Жанна Львовна Гермоген, русская…» - прочел он, с трудом разбирая кириллицу.
      В Испанию или, как выразился генерал, на историческую родину пробираться пока не стоит. Кстати, не исключено, что там его тоже разыскивают. Вряд ли Ахерон впадает в одну только Волгу…
      Послышалось мелодичное кваканье, и дон Жуан огляделся. А, понятно… Он снял телефонную трубку, припоминая, каким концом ее прикладывал к уху полковник, когда вызывал усиленный наряд. Вспомнив, приложил.
      - Жанна Львовна? - радостно осведомился взволнованный знакомый баритон.
      - Да, это я.
      - Сразу две новости! И обе приятные. Во-первых, Петр Петрович завтра прибывает… Из Москвы… Ну, это вы, наверное, уже и сами знаете.
      - А вторая?
      - Чупрынов застрелился! - благоговейно вымолвил полковник.
      Чупрынов? Это еще кто такой? Впрочем, какая разница…
      - И что же тут приятного?
      - Как… - Полковник даже слегка растерялся. - Так ведь проверки-то теперь не будет! Выяснилось, это он кору подменил! А еще министр…
      Кора. Опять кора… Такое впечатление, что все повредились рассудком.
      - У меня тоже для вас новость, - вспомнив чертенка, сказал дон Жуан.
      - Передайте генералу, что с водолазами улажено.
      В трубке обомлели.
      - По-нял, - перехваченным горлом выговорил полковник. - Спасибо… Спасибо, Жанна Львовна! Бегу докладывать.
      Трубка разразилась короткими гудками. Дон Жуан посмотрел на нее, пожал плечом и осторожно положил на рычажки. Однако стоило отойти от стола на пару шагов, как из прихожей послышался шепелявый щебет устройства, заменявшего здесь дверной молоток.
      Дон Жуан встрепенулся. Это могла быть жена полковника. Роскошная пепельная блондинка обещала зайти за вещами и поговорить о чем-то крайне важном. Не иначе, о коре… Не сразу справившись от волнения с дверным замком, дон Жуан открыл. На пороге стояла и растерянно улыбалась невзрачная русенькая девушка, вдобавок одетая как-то больно уж по-мужски.
      - Здравствуйте, - робко произнесла она, не спуская испуганных серых глаз со смуглой рослой красавицы, чем-то напоминающей Кармен.
      - Здравствуйте, - удивленно отозвался дон Жуан. - Прошу вас…
      Он провел гостью в комнату и предложил ей кресло. Совершенно точно, раньше он ее нигде не видел… Может, от генерала посыльная?
      - Я не знаю, что со мной происходит, - отчаянным надломленным голосом начала она. - Я запретила себе думать о вас. Вы мне снитесь с того самого дня. Я вас боюсь. Вы колдунья, вы что-то со мной сделали… От вас исходит такое… такое… Я все про вас узнала!
      - Вот как? - Дон Жуан был весьма озадачен. - И что же вы обо мне узнали?
      - Ничего хорошего! - бросила она, уставив на него сердитые серые глаза. - Мне все про вас рассказали. И что вы с матерью Гарика, и все-все… Вы ужасная женщина… Вы… Вы с мафией связаны!.. А я вот все равно взяла и пришла…
      - Простите… Но кто вы?
      Гостья тихонько ахнула и прижала к губам кончики пальцев.
      - Вы меня не узнаете?
      Он виновато развел руками.
      - На заре морозной… под шестой березой… - жалобно начала она.
      - Вы?
      Дон Жуан попятился. Посмотрел на свои тонкие смуглые руки, на едва прикрытую грудь…
      - Нет! - хрипло сказал он, в ужасе глядя на гостью. - Ради Бога… Не надо… Нет…
 

 
      Неправдоподобно синяя Волга распластывалась чуть ли не до горизонта. По сравнению с ней Ахерон показался бы мутным ручейком, и только, пожалуй, Стикс в том месте, где он разливается на мелководье, мог соперничать с этой огромной рекой.
      - В прошлый раз… - галантно поигрывая мышцами и стараясь не распускать живот, говорил волоокий полковник, - Петр Петрович в Подмосковье пикник заказал. И все равно без нас не обошлись. Отправили мы им туда пьяного осетра…
      - Пьяного осетра? - переспросил дон Жуан. Они прогуливались по теплому песку, настолько чистому, что он даже привизгивал, если шаркнуть по нему босой подошвой. В синем небе сияло и кудрявилось одинокое аккуратненькое облачко. Погоду, казалось, специально готовили к приезду высокого гостя. Кстати, впоследствии дон Жуан узнал, что так оно и было.
      - Пьяного, - радостно подтвердил полковник. - Старая милицейская хитрость. Поишь осетра водкой - и в самолет. Трезвый бы он до Москвы три раза сдох, а пьяный - ничего, живехонький… А то еще под видом покрышек от «Жигулей». Свертываешь осетра в кольцо, замораживаешь, пакуешь - и опять же в самолет. Колесо колесом, никто даже и не подумает…
      Лицо его внезапно исказилось ужасом; живот, оставшись без присмотра, выкатился.
      - Струна! - плачуще закричал полковник. - Ты что ж смотришь? Ты погляди, что у тебя на пляже делается!
      По сырой полосе песка, оттискивая полиграфически четкие следы, нагло прогуливалась взъерошенная серая ворона.
      Заботливо промытая ночным дождем зелень взбурлила, и из нее по пояс возник ополоумевший сержант милиции. Размахнулся и метнул в пернатую нечисть резиновой палкой - точь-в-точь как дон Жуан в чертенка арматуриной.
      - Карраха! - выругалась ворона по-испански и улетела. Следы замыли.
      - Слава Богу, успели, - с облегчением выдохнул полковник. - А вон и Петр Петрович с генералом…
      Белоснежная милицейская «молния», выпрыгивая вся из воды от служебного рвения, летела к ним на подводных крыльях. Сбросила скорость, осела и плавно уткнулась в заранее углубленную, чтобы крылышек не поломать, бухточку. Скинули дюралевый трапик, и, любезно поддерживаемый под локоток тщедушным генералом, на берег сошел Петр Петрович - бодрый, обаятельный старичок.
      - Лавливал, голубчик, лавливал, - благосклонно поглядывая на генерала, говорил он. - Помню, на Гениссаретском озере с Божьей помощью столько однажды рыбы поймал, что, вы не поверите, лодка тонуть начала. Но осетр - это, конечно, да… Осетр есть осетр.
      На трех мангалах, источая ароматный дымок, готовились шашлыки из только что пойманной рыбины.
      - Пойма Волги, Петр Петрович, - заискивающе улыбаясь и заглядывая в глаза, отвечал генерал. - Райский уголок.
      Петр Петрович приостановился, с удовольствием вдыхая терпкий и упоительно вкусный запах. Одобрительно поглядел на ящики дорогого французского коньяка.
      - Ну это вы, голубчик, не подумавши, - ласково пожурил он. - Рай… Ну что… Рай - оно, конечно, да… Однако ж наверное скучно в Раю все время-то, как вы полагаете?
      Дон Жуан усмехнулся. Просто поразительно, с какой легкостью берутся рассуждать люди о таких вещах, как Рай и Ад. Им-то откуда знать, каково там!
      - Нет, голубчик, кое-чего в Раю вы при всем желании не отыщете, - продолжал журчать живой старичок. - Шашлычка того же из осетринки, а? Из свежей, животрепещущей, можно сказать. Коньячка вам опять же там никто не нальет, нет, не нальет, даже и не рассчитывайте… И бесполо все, знаете, бесполо… А тут вот и прекрасные э-э… - И Петр Петрович плавно повел сухой дланью в сторону смуглой рослой красавицы в бикини.
      Взгляды их встретились, и дон Жуан чуть не лишился чувств. Мудрые старческие глаза Петра Петровича были пугающе глубоки. Дон Жуан словно оборвался в пропасть. Захотелось изогнуться конвульсивно, пытаясь ухватиться за края, остановить падение…
      Петр Петрович поспешно, чтобы не сказать - испуганно, отвернулся.
      - Да, кстати… - озабоченно молвил он и, в свою очередь подхватив генерала под локоток, увлек прочь. Встревоженно шушукаясь, оба скрылись в зарослях тальника.
      Все еще чувствуя предобморочную слабость, дон Жуан потрясенно глядел им вслед. Оставалось лишь гадать, кто же он - этот Петр Петрович. Должно быть, после смерти такой человек высоко вознесется, а если уж падет - то, будьте уверены, на самое дно преисподней. Глаза-то, глаза!.. Полковник сказал: из Москвы… Ох, из Москвы ли?..
      Сзади под чьими-то осторожными шагами скрипнул песок. Дон Жуан хотел обернуться, но в следующий миг его крепко схватили за руки, и на лицо плотно упала многослойная марля, пропитанная какой-то дурманящей мерзостью.
 
      Очнувшись, он первым делом изучил застенок. Всюду камень, нигде ни окна, ни отдушины. Единственный выход - железная дверь с глазком. Должно быть, подземелье.
      Итак, его опознали… Конечно же, не из какой он не из Москвы, этот Петр Петрович, а прямиком из-за Ахерона… Мог бы и раньше догадаться!
      Да, но если дон Жуан опознан, зачем его посадили в подземелье? Не проще ли было изъять тело, а самого вернуть во второй круг? Или даже не во второй, а много глубже - за побег и угон ладьи…
      Что тут можно предположить? Либо хотят изъять тело в особо торжественной обстановке, что весьма сомнительно, либо… Либо его опять приняли за кого-то другого. Ошибся же тогда чертенок…
      Утешив себя такой надеждой, дон Жуан поднялся с жесткой койки и еще раз осмотрел камеру. Отсюда и не убежишь, пожалуй… Ишь как все законопатили!..
      Счет времени он потерял очень быстро. Освещение не менялось. Приносившие еду охранники на вопросы не отвечали. Наверное прошло уже несколько дней, когда в коридоре послышались возбужденные голоса, и сердце оборвалось испуганно: это за ним.
      Лязгнула, отворяясь, железная дверь, и в камеру вошли двое. В коридоре маячило ошеломленное рыло охранника.
      - А? Застенки! - ликующе вскричал вошедший помоложе, и простер руку к дону Жуану. - Самые настоящие застенки! Полюбуйтесь! Держать женщину в подвале, даже обвинения не предъявив! Как вам это понравится?
      Тот, что постарше, хмурился и покряхтывал.
      - Почему вы знаете, что не предъявив?
      - Потому что уверен! - с достоинством отозвался первый и вновь повернулся к дону Жуану. - Скажите, вам было предъявлено какое-либо обвинение?
      - Нет, - с удивлением на них глядя, отозвался тот. - Генерал…
      - Ге-не-рал? - Тот, что помоложе, запрокинул лицо и расхохотался сатанински. Оборвал смех, осунулся, стал суров. - Недолго ему теперь ходить в генералах. За все свои злоупотребления он ответит перед народом. Хватит! Пора ломать систему!
 

 
      - Стало быть, никого из этих людей, - склонив упрямую лобастую голову, цедил следователь, - вы не знаете и даже никогда не встречали… Вы присмотритесь, присмотритесь!
      Дон Жуан присмотрелся. Совершенно определенно, этих четверых он не встречал ни разу, а если уж совсем честно, то предпочел бы и дальше не встречать. Один - какой-то всклокоченный, с заплывшим глазом, другой - коренастый, волосатый, насупленный, третий - румяный придурковато осклабившийся красавец, четвертый - громила с татуированными лапами… И, воля ваша, а веяло от всех четверых неким неясным ужасом.
      - Стало быть, не видели, - помрачнев, подытожил следователь. - Ладно, уведите…
      Незнакомцев увели.
      - Смотрю я на вас - и диву даюсь, - играя желваками, продолжал он. - Почему вы, собственно, так уверены в своей безнаказанности? Да, генерал волевым решением поместил вас в подвал, и генерал за это ответит. Как и за многое другое. Вы хотите здесь сыграть роль жертвы? Но в подвал, согласитесь, могли попасть и сообщники генерала, что-то с ним не поделившие. Вы улавливаете мою мысль?
      Дон Жуан был вынужден признать, что улавливает.
      - Кто такой Петр Петрович? - отрывисто спросил следователь.
      - Понятия не имею.
      - Имеете!
      Дон Жуан смолчал. Так и не дождавшись ответа, следователь устало вздохнул.
      - Хорошо, - сказал он. - Давайте по-другому. Ваше последнее появление. Как всегда, вы возникаете неизвестно откуда, и генерал принимает вас с распростертыми объятьями. Совершенно незаконно он снабжает вас документами на имя гражданки… - Следователь неспешно раскрыл и полистал паспорт. - Гермоген… - Запнулся, словно подивившись неслыханной фамилии, затем вновь нахмурился и кинул паспорт на стол. - Поселяет вас в ведомственной квартире, снабжает роскошными туалетами… С чего бы это, Жанна Львовна? Вы уж позвольте, я буду пока вас так называть. В прошлый раз ваше имя-отчество, помнится, звучало несколько по-другому - это когда вы прибыли в город с бригадой речников, которых теперь даже узнавать отказываетесь…
      «Значит, на зону… - угрюмо думал дон Жуан. - Кажется, здесь это тоже так называется… Ну что ж, не пропаду. Бегут и с зоны…»
      - А куда кору дели? - с неожиданной теплотой в голосе полюбопытствовал следователь.
      О Господи! И этот туда же!
      - Какую еще кору?
      Следователь крякнул и прошелся по кабинету. Косолапо, вразвалку, склонив голову и сжав кулаки. Мерзкая походка. Как будто тачку катит. С углем. Остановился, повернул к дону Жуану усталое брезгливое лицо.
      - Ту самую, что в прошлый раз вы давали заваривать гражданке Непалимой, вашей давней любовнице. - Следователя передернуло от омерзения.
      - Ваше счастье, что нынешнее наше законодательство гуманно до безобразия. Будь моя воля, я бы вас, лесбиянок…
      Он скрипнул зубами и, протянув руку, медленно сжал кулак.
      - Нет, ну это что ж такое делается! - с искренним возмущением заговорил он. - Педерастов за растление малолеток - сажают, а этим, розовеньким, даже и статью не подберешь! Нету! Ну, ничего… - зловеще пробормотал он и, подойдя вразвалку к столу, принялся ворошить какие-то бумаги. - Ничего-о… Найдется и на вас статья, Жанна Львовна. Я понима-аю, вам нужно было выручить ваших дружков с буксира… Вот и выручили. И думали, небось, все концы - в воду? Ан нет, Жанна Львовна! Вы что же, полагаете, с «Богдана Сабинина» никто не спасся после того, как вы проникли в рубку и таранили баржу теплоходом? Шланги водолазам, надо полагать, тоже вы обрезали?
      - Нахалку шьешь, начальник! - хрипло проговорил дон Жуан.
      Лицо следователя изумленно просветлело.
      - Ну вот… - вздымая брови, тихо и счастливо вымолвил он. - Вот и высветился кусочек биографии… Отбывали? Когда? Где? По какой?
      «Да чего я, собственно, боюсь-то?» - с раздражением подумал дон Жуан.
      - Во втором, - презрительно глядя в глаза следователю, выговорил он.
      - По седьмому смертному.
      Несколько секунд следователь стоял неподвижно, потом у него внезапно подвихнулись колени. Сел. По выпуклому лбу побежала струйка пота.
      - В горние выси мать! - Голос его упал до шепота. - Ванька?..
      - Фрол?!
 
      - Проходи, садись, - буркнул Фрол Скобеев, прикрывая дверь. - Хоромы у меня, как видишь, небогатые, ну да ладно… Погоди-ка!.. - добавил он и замер, прислушиваясь.
      Похлопал по шторам, посмотрел с подозрением на стол. Наклонился, сунул руку. Под столом что-то пискнуло и забилось.
      - Ага… - сказал он с удовлетворением и выпрямился, держа за шкирку извивающегося полупрозрачного чертенка.
      - Чего хватаешь? Чего хватаешь? - вопила тварь, стреляя слюдяными копытцами.
      Насупившись, Фрол скрылся за дверью туалета. Загрохотала вода в унитазе.
      - Достали, шестерки, - мрачно пожаловался он, вернувшись. - Ну так кто первый рассказывать-то будет?
 

 
      Уступ пылал. Рассыпавшись цепью, грешные сладострастием души истово шлепали в ногу сквозь заросли алого пламени. Пламя, впрочем, было так себе, с адским не сравнить, и обжигало не больней крапивы.
      - Раз, два, три!.. - взволнованным шепотом скомандовали с правого фланга.
      Фрол Скобеев с отвращением набрал полную грудь раскаленного воздуха.
      - В телку лезет Паси-фая! - грянула речевка. Прокричав эту загадочную дурь вместе со всеми, Фрол не удержался и сплюнул. Плевок зашипел и испарился на лету.
      - Гоморра и Со-дом! - жизнерадостно громыхнуло навстречу, и из пламени возникла еще одна цепь кающихся. Далее обеим шеренгам надлежало обняться в умилении, затем разомкнуть объятья и, совершив поворот через левое плечо, маршировать обратно.
      Встречная душа с собачьей улыбкой уже простерла руки к Фролу, когда тот, быстро оглядевшись по сторонам, ткнул ее кулаком под дых и добавил коленом.
      - У, к-козел!.. - прошипел он безо всякого умиления.
      Грешников из встречной шеренги Фрол не терпел. Особенно этого, о котором поговаривали, что он и здесь сожительствует с одним из ангелов. Ну и стучит, конечно…
      Выкрикивая речевку за речевкой, кающиеся домаршировали до конца уступа. Внезапно заросли розового пламени раздвинулись, и перед Фролом возник светлый ангел с широкой улыбкой оптимиста. В деснице его сиял меч.
      - Грешник Скобеев?
      - Так точно… - оробев, отвечал Фрол. Ангел был тот самый. О котором поговаривали.
      Они вышли из пламени и двинулись к высеченному в скале ветвисто треснувшему порталу. Трещина эта появилась относительно недавно - когда в Чистилище на полном ходу сослепу врезался «Титаник».
      Войдя внутрь, Скобеев опешил. Навстречу им, качнув рогами, поднялся начальник охраны второго круга. «А этому-то здесь какого дьявола надо?» - озадаченно подумал Фрол.
      - Огорчаете, огорчаете вы нас, грешник Скобеев, - ласково заговорил ангел, прикрывая дверь и ставя меч в угол. - Создается такое впечатление, что в Рай вы не торопитесь. Вчера изрекли богохульство, сегодня вот плюнули… Вам, может быть, неизвестно, что за каждое нарушение накидывается еще сотня лет сверх срока? Впрочем, об этом потом…
      Цокая копытами по мрамору пола, подошел начальник охраны.
      - Кореш-то твой, - с каким-то извращенным удовлетворением сообщил он,
      - сорвался…
      Ничем не выдав волнения, Фрол равнодушно почесал вырезанную на лбу латинскую литеру «р».
      - У меня корешей много…
      - На пару когти рвать думали? - Хлестнув себя хвостом по ногам, глава охраны повысил голос.
      - Чернуху лепишь, начальник, - угрюмо возразил Фрол.
      - Ну что за выражения… - поморщился улыбчивый ангел. - Какая чернуха, о чем вы? Просто мы полагали, что вас заинтересует это известие. Но раз оно показалось вам скучным… Вы свободны, грешник Скобеев. Можете маршировать дальше - вплоть до Страшного Суда. А мы поищем другого кандидата…
      - На что кандидата? - не понял Фрол.
      - А вот это уже проблеск интереса, - бодро заметил ангел. - Грешник Скобеев! Скажите, как вы отнесетесь к тому, чтобы вернуться в мир и прожить там еще одну жизнь?
      Ответом было тупое молчание.
      - Мы предоставим вам в пользование тело, - продолжал ангел. - Хорошее тело, лет двадцати-тридцати…
      В глазах Фрола забрезжило понимание.
      - Ваньку, что ли, сыскать? - криво усмехнувшись, спросил он.
      - Ванька - это… - Ангел посмотрел на начальника охраны. Тот утвердительно склонил рога. - Да, неплохо бы…
      - А убегу?
      - Куда? - удивился ангел. - Куда вы от нас убежите, грешник Скобеев? Лет через пятьдесят вы так или иначе скончаетесь и опять попадете к нам.
      - А Ванька, выходит, не попадет?
      - Да что ваш Ванька! - с неожиданной досадой бросил ангел. - Тут уже не в Ваньке дело… Хотя, конечно, угнать ладью Харона - это, знаете ли… скандал. До самых верхов скандал. - Он помолчал, хмурясь. - Короче, после побега вашего дружка в каптерку нагрянули с ревизией и вскрыли недостачу тел, умышленную небрежность в записях, ну, и еще кое-что… Вы понимаете, что это значит? Это значит, что через Ахерон постоянно шла контрабанда, что мы имеем дело с преступной организацией, пустившей разветвленные корни и на том, и на этом свете. Харон и бывший каптенармус сейчас находятся под следствием по обвинению в халатности. Пока. Согласитесь, что на фоне таких фактов выходка вашего друга при всей ее дерзости несколько меркнет… Словом, если вам удастся выполнить хотя бы часть того, о чем мы вас попросим, - грешите хоть до конца дней своих. В любом случае Рай вам будет обеспечен. Вам что-нибудь неясно?
      - Почему я? - хмуро спросил Фрол.
      - Резонный вопрос. - Ангел вновь заулыбался. - Почему именно вы… А вы нам подходите, грешник Скобеев. Взять хотя бы прижизненную вашу биографию. Ту интрижку со стольником Нардиным-Нащокиным вы, помнится, провернули очень даже профессионально. Да и после кончины показали себя весьма сообразительной личностью. Ну чего уж там, давайте честно, между нами… Ведь план-то побега - целиком ваш?
 

 
      - Ну ладно, с телом - понятно, - озадаченно проговорил дон Жуан. - Но как ты в следователи-то попал?
      Фрол усмехнулся. Тело ему досталось крепкое, кряжистое и, надо полагать, весьма расторопное. Но главное, конечно, мужское.
      - В Москве документ выдали. Все честь по чести: следователь Фрол Скобеев. Да нас тут целая комиссия работает.
      - И все из-за Ахерона?
      - А ты думал!
      Дон Жуан лишь головой покрутил.
      - Слушай, а я ведь тебя и впрямь за судейского принял. Ловко ты…
      - Наблатыкался, - ворчливо пояснил Фрол. - Да и не впервой мне… Хаживал по приказным делам, хаживал… - Он помрачнел, крякнул, поглядел сочувственно. - Тебя-то как угораздило?
      - Впопыхах! - Смуглая красавица сердито сверкнула глазами. - Не трави душу. Скажи лучше, кто такой Петр Петрович.
      Перед тем как ответить, Фрол вновь озабоченно оглядел комнату - не прячется ли где еще один чертенок.
      - Да не Петрович, - подаваясь вперед, жутко просипел он. - Не Петрович! А просто Петр. Он же Симон. Он же Кифа… За взятки в Рай пускает, понял? Ключарь долбаный!
      Плеснув обильными волосами, дон Жуан откинулся на спинку стула.
      - Опомнись, Фрол! - еле выговорил он. - Какие в Раю взятки? Чем?
      - Чем? - Фрол прищурился. - А пикничками на лоне природы? С шашлычком, с коньячком, с девочками, а? Вечное блаженство, оно тоже, знаешь, иногда надоедает, встряхнуться хочется… Ты думаешь, генерал зря перед ним в пыль стелется? Царствие небесное зарабатывает, шестерка! Ну он у меня заработает!..
      Дон Жуан с ужасом глядел на друга.
      - Фрол! Ты сошел с ума! Ты думай, под кого копаешь! Да Петр трижды Христа предал - и то с рук сошло!..
      - Тише ты! - шикнул Фрол. - Я, что ли, копаю?
      - А кто?
      - Ну, натурально, Павел! - возбужденно блестя глазами, зашептал Фрол.
      - У них еще с тех самых пор разборки идут… Про перестройку слышал, конечно?
      - Про что?
      Фрол даже растерялся.
      - Ну, знаешь… - вымолвил он. - Я смотрю, ты тут только и делал, что с полковницей своей забавлялся да с той малолеткой…
      - Анну не трогай! - с угрозой перебил дон Жуан.
      - Ты еще за шпагу схватись, - сказал Фрол. - Перестройка его из подвала освободила, а он о ней даже и не слышал… Ваня! Милый! Пойми! Все, что творится в этом мире, - это лишь слабый отзвук того, что делается там…
      Дон Жуан озадаченно посмотрел на потолок, куда указывал крепкий короткий палец Фрола.
      - Нашествия всякие, усобицы, смуты, партии-хартии… - Скобеев презрительно скривил лицо и чуть не сплюнул. - А это все та же разборка продолжается, понял? Взять хоть Россию. В нынешнем правительстве раскол - почему? Одни - за Петра, другие - за Павла. Просто некоторые сами об этом не знают…
      - Позволь! Я слышал, они сплошь неверующие…
      - Ваня… - укоризненно молвил Фрол. - Да не будь же ты таким наивным! Грешник ты, ангел, верующий, неверующий - кому сейчас какая разница!.. За кого ты? - вот вопрос. На кого работаешь? Ты что же, до сих пор полагаешь, что идет борьба добра со злом? Рая с Адом? Это же одна контора, Ваня! Ты сам четыреста лет уголь таскал - вроде было время поумнеть! Ты слушай… Шишку в правительстве держали сторонники Петра. Ну, и он, конечно, старался, чтобы протянули старички подольше, корой снабжал…
      - Да что за кора такая? - не выдержав, вскричал дон Жуан. - Только и слышу: кора, кора…
      - Кора древа жизни, чего ж тут не понять? Из Эдема.
      - А почему не плоды?
      - Плоды! - Фрол хохотнул. - Плоды все пересчитаны. С плодами - строго… Весло у Харона - видел? Имей в виду, рукоятка - долбленая. Вот в нем он, собака старая, и переправлял кусочки коры на этот берег, понял? Пока баржу не пустили. А с баржей тоже история… Люди за умерших свечки ставят, панихиды заказывают. Стало быть, надо как-то участь грешников облегчить. А как? Муки-то в Аду - вечные!..
      - Про бушлаты можешь не рассказывать, - предупредил дон Жуан. - Сидел, знаю.
      - Ну вот… А идея была - Петра. Насчет бушлатов. И нам во втором круге малость потеплее, и ему с бригадой речников кору переправлять сподручней…
      - А, это те четверо?
      - Ну да. Хотя вообще-то пятеро… Подпили однажды матросики всей бригадой - да и подписали договор с похмелья. Пять душ - за ящик водки. Дурачки… - Фрол сокрушенно покачал головой. - В тела, конечно, понасажали бесов - и пошло-поехало: туда - с бушлатами, обратно - с корой. И все правительство только на этой коре и держалось - жили черт знает по скольку… Одного не учли - народ-то все умнее становится! Сам смотри, какая цепочка: матросики передают кусок коры начальнику речпорта, тот - полковнику, полковник - генералу… Ну и так далее. А у всех, обрати внимание, жены. Взять хоть эту твою полковницу. Сколько ей лет, как полагаешь?
      - Двадцать два… Двадцать пять…
      - А за сорок не хочешь? Вот и считай: одна себе заварила, другая заварила, пятая, десятая… И приходит кора в Кремль уже вываренная. Солома соломой… И как начали они все там мереть! Один за другим. А сторонники Павла (до этого-то они тихие были), видя такое дело, тоже зевать не стали… И вопрос сейчас: кто кого?.. Самого Петра, ты прав, нам не свалить, но шестерок его - под корень, Ваня! Под корень! Вообще, все, что было, - все под корень! Это и есть перестройка.
      Дон Жуан с любопытством его разглядывал.
      - Ну допустим, - осторожно сказал он. - Но тебе-то самому от всего от этого что за выгода?
      - Погоди, - сказал Фрол и встал. - Погоди, дай сначала выпьем да закусим…
 

 
      На столе воздвиглась хрустальная ладья с осетровой икрой, из которой торчал затейливый черенок большой серебряной ложки.
      - Что пить будешь? - спросил Фрол.
      - А что у тебя есть?
      - А все!
      - Ну вот… - Дон Жуан улыбнулся. - А говорил, живешь небогато…
      - А то богато, что ли? - возразил Фрол, оглядывая комнату, обставленную с наивной трогательной роскошью. - Вот тезка твой, тот - да, тот - живет… Все жулье, что было на крючке у генерала, теперь у него на крючке. Ну, кое-какие крохи и мне, видишь, перепадают…
      - Что еще за тезка?
      - Так я же тебе говорил: мы сюда из Москвы целой комиссией нагрянули… А старшим следователем у нас - Ванька Каин…
      - А, это из седьмого круга?
      - Ну да. Седьмой круг, первый пояс… Сыщик - дай Боже, не нам чета. Малюта еще просился, но тому, видишь, отказ вышел. Не те, говорят, времена… Не знаю, как насчет времен… - Фрол открыл резной поставец и, озадаченно нахмурясь, осмотрел заморские зелейные скляницы, - но народишко у нас, гляжу, прежний… Только что словечек нахватался да одежку сменил. Кого ни возьми - либо шпынь ненадобный, либо вовсе жулик… Вот, - сказал он с некоторым сомнением, выбирая замысловатой формы бутыль. - Романея… Владыка принес, архиерей тутошний. С генералом в пополаме работал, теперь вот, видишь, отмазывается. Ну, посмотрим…
      Сосредоточенно сопя, разлил розоватое зелье в два кудрявых хрустальных кубка. Сел. Отхлебнул. В недоумении пошевелил бровями.
      - Слабовато, - посетовал он. - Не иначе водой развел, плут. В подвал его посадить, что ли?..
      Помолчал, повесив голову, потом вдруг раздул ноздри и, ахнув кубок залпом, со стуком поставил на стол.
      - Какая выгода, спрашиваешь? - Налег широкой грудью на край стола и яростно распахнул глаза, наконец-то став хоть немного похожим на себя прежнего. - Ваня! Я почти пятерик отмотал! Я больше не хочу таскать уголь! Обрыдло, Ваня… В конце-то концов, могу я себе устроить нормальную вечную жизнь?
      Он схватил бутылку за горлышко и снова набурлил себе полный кубок.
      - Рай, стало быть, зарабатываешь… - задумчиво молвил дон Жуан. - Скажем, поймал ты меня, а они тебе за это - вечное блаженство?
      Фрол поперхнулся.
      - Не поймал… - с недовольным видом поправил он. - А нашел! Нашел и предложил вместе работать на Павла. И ты, имей в виду, согласился!
      - А вот этого я что-то не припомню, - спокойно заметил дон Жуан, тоже пригубив вина, кстати сказать, весьма недурного.
      - Да в превыспреннюю твою растак!.. - Фрол вскочил и неистово огляделся, ища, по славянскому обычаю, что разбить. Не найдя ничего подходящего, махнул рукой и снова сел. - Ну, может, хватит, Ваня, а? Хватит шпажонкой-то трясти? С девочки на девочку перепрыгивать - хватит?.. Не те сейчас времена, Ваня, не те! Пропадешь один! Вот те крест, пропадешь!..
      - Фрол, - с жалостью глядя на друга, отвечал дон Жуан. - Ну продадут же! Кому ты поверил? Ты же их не первую сотню лет знаешь! Своих - да… Своих за шиворот в Рай тащить будут… Сам говорил: сколько баб было у Владимира Святого!..
      - Не-ет… - Фрол даже отстранился слегка. В глазах - испуг. - Не должны… С чего им нас продавать? Да и кому? Петру, что ли?
      - А вот увидишь! - Смуглая красавица зловеще усмехнулась и залпом осушила свой кубок. - Чуть что не так - все на нас свалят, а сами чистенькими окажутся, попомни мои слова! И ангел этот твой, и начальник охраны…
      Фрол тяжко уставился на хрустальную ладью с икрой. В сомнении пожевал губами.
      - А с чего ты взял, что будет не так? - спросил он вдруг и тут же повеселел. - Брось, Вань! Все будет как надо… Да тебе, между нами, и податься-то некуда… У Петра шестерок много. И все, кстати, думают, что ты давно уже на Павла работаешь…
      - Это почему же?
      - Почему! - Фрол ухмыльнулся. - А ладью у Харона кто угнал? Я, что ли?.. Ревизия в каптерку из-за кого нагрянула?.. Нет, Ваня, нет, друг ты мой сердешный, дорожка у нас теперь одна…
      Он снова потянулся к заморской склянице.
      - Фрол, а мне?.. - проскулил кто-то у порога.
      Дон Жуан взглянул. В дверном проеме переминался с копытца на копытце давешний полупрозрачный чертенок.
      - Пшел вон! - не оборачиваясь, сказал Фрол. - Вот хвост на кулак намотаю…
      Чертенок понурился. Видно было, что его раздирают какие-то сомнения.
      - Я передумал, - надувшись, пробубнил он. - Я на вас работаю…
      - Работничек… - сказал Фрол. - Сам уже не знает, на кого стучать!
      - А то расскажу, о чем вы тут столковывались! - пригрозил чертенок.
      - Кому ты расскажешь? Я ж всех посадил!
      - За Ахероном расскажу, - пискнул чертенок.
      Фрол Скобеев наконец обернулся.
      - Ты зачем, сукин кот, водолазам шланги перегрыз? А?! Двурушник поганый!.. Ладно, иди лакай…
      Все еще хмурясь, Фрол налил вина в хрустальную миску и поставил на пол. Чертенок заурчал и, приблизившись дробным галопцем, припал к посудине. Сноровисто замелькал розовый кошачий язычок.
 

 
      Пустых зелейных скляниц на столе заметно приумножилось. Смуглая, побледневшая от выпитого красавица с ослепительной, хотя и несколько застывшей усмешкой разливала коньяк по стаканчикам.
      - Ба! - сказала она, стремительно, по-мужски сыграв бровями. - Да я смотрю, у тебя целая библиотека… Вот не думал, что ты у нас еще и книжник!
      - Как же без книг-то? - разлокотясь во всю ширь столешницы, хрипловато отвечал слегка уже охмелевший Фрол. - Розыск чиним по-старому, а словечки - новые… Мне без них - никак…
      - «В круге первом», - склонив голову набок, с удивлением прочел дон Жуан на одном из корешков. - В Лимбе, что ли?
      - В каком в Лимбе!.. - Фрол скривился. - Тут, Вань, видишь какое дело: пока мы с тобой уголек катали, на земле с дура ума тоже чуть было царствие Божие не построили. Насчет Рая, правда, врать не буду, но Ад у них вышел - как настоящий… - Фрол ухмыльнулся и лихо погасил стаканчик.
      - Н-но, - добавил он с презрительно-злорадной гримасой, - не их рылом мышей ловить! Тоже мне Ад! Помучался-помучался - и в ящик… Нет, ты поди до Страшного Суда в пламени помаршируй… или с тачкой во втором круге побегай… - Он зачерпнул серебряной ложкой остатки икры - и вдруг тяжко задумался. - Но кто ж все-таки баржу теплоходом таранил, а? Этот тоже говорит: не топил…
      Оба взглянули на крестообразно распластавшегося возле миски чертенка. Было в нем теперь что-то от охотничьего трофея.
      - Да он бы и сам утонул, Фрол… С ладьей Харона на борту долго не проплаваешь…
      - Так-то оно так… - вздохнул Фрол Скобеев. - Но, однако же, не в берег, заметь, врезался, не в мост какой-нибудь, а именно в баржу с бушлатами… Нет, Ваня, нет, милый… - Фрол помотал головой и пальцем, причем в разные стороны. - Нутром чую, рука Петра… Не теплоход они топили, а именно баржу. Ты что ж думаешь: в ней одни бушлаты плыли?.. Не знаю, как у вас в Испании, а у нас так: своровать - полдела, ты еще спрятать сумей… И прячут. Так прячут, что ни одна ищейка не найдет. В каптерке за Ахероном, понял?..
      - Каптерка - ладно… - заламывая красиво вычерченную бровь, прервал его дон Жуан. - Но от меня-то вам какая польза? Я ведь не ты - по приказным делам не хаживал…
      - Ишь, б-бела кость… - пробормотал Фрол и вдруг ляпнул ладонью по столу, заставив хрусталь и серебро подпрыгнуть. - Чего задаешься-то? - плачуще закричал он. - Я, если на то пошло, тоже дворянин! И ничего - кручусь…
      Смолк, насупился по-медвежьи.
      - Думаешь, у Петра одни дурачки собрались? - пожаловался он. - Ты посмотри, как работают! По рукам и по ногам меня связали! Баржа - на дне. Матросиков колоть - сам понимаешь, без толку: все из Злых Щелей, сами кого хочешь расколют… А главный воротила, тот, что бушлаты списывал и брильянты в них зашивал, - они ему, представляешь, инфаркт устроили… А без его показаний я ни генерала, ни полковника за жабры не возьму, можешь ты это понять?
      - Пока нет, - сказал дон Жуан.
      - Так помер же человек!
      - Помер… Мало ли что помер! Что ж теперь и допросить его нельзя?
      Фрол моргнул раз, другой - и вдруг изумленно уставился на дона Жуана. Хмель - как отшибло. Пошатываясь, поднялся на ноги.
      - А ну хватит спать! - гаркнул он, сгребая за шиворот жалобно замычавшего чертенка. - Чтобы одна нога здесь, другая - за Ахероном…
      Оборвал фразу и вновь уставил на дона Жуана таинственно просиявшие глаза.
      - Допросят - там… - Выдохнул он, ткнув чертенком в люстру. - А на пушку я их буду брать - здесь! - Шваркнул тварь об пол. - В-ваня!.. Дай я тебя… - Полез было через стол лобызаться, но, наткнувшись на бешеный взгляд, попятился и тяжко плюхнулся на стул. - Ваня… Прости дурака… Забыл… Ей-черт, забыл…
 
      Невиданное нежное сияние омыло глыбастые скалы Злых Щелей, огладило торчащие из смолы головы с круглыми дырами ртов. Но никто не когтил нарушителей - бесы-загребалы и сами стояли, запрокинув завороженные рыла. Светлый ангел Божий снижался над пятым мостом. За ним, почтительно приотстав, черной тенью следовал Хвостач.
      - Багор! - коротко приказал ангел, ступая на каменное покрытие и складывая белоснежные крылья.
      Смола оглушительно взбурлила и вновь стала зеркально-гладкой.
      Не боясь испачкаться, ангел принял страшное орудие из услужливых когтей Хвостача и, присев на корточки, погрузил багор в смолу почти на всю длину древка. Потыкал, пошарил и, удовлетворенно кивнув, умело выкинул на камни скорченную черную душу. Та вскочила, дернулась шмыгнуть обратно, но мост уже был оцеплен загребалами.
      Ангел не глядя отдал багор Хвостачу. Видно было, как с ладоней небесного посланника не в силах противиться свету истины исчезают смоляные пятна.
      - Нет, ты понял?.. - расстроенно шепнул Тормошило Собачьему Зуду.
      - А чего?..
      - Да душа-то - та самая… Из-за которой у меня тогда разборка вышла… Неужели заберут? Ну, такого еще не было…
      - Да нет… - рассудительно прошептал Собачий Зуд. - Ангел-то - другой… Вроде, из наших…
      - Могли и сговориться, - буркнул Тормошило.
      Ангел взял затравленно озирающуюся душу под смоляной локоток и отвел в сторонку. Приподняв левое крыло, извлек из-под мышки нездешнюю с виду бумагу.
      - Ознакомьтесь, грешник Склизский…
      Осторожно, чтобы не закапать смолой документ, душа приблизила лицо к бумаге. Прочла и, спрятав руки за спину, решительно замотала головой.
      - Вас что-нибудь не устраивает? - ласково осведомился ангел.
      - Тут двадцать первое, - тыча смоляным пальцем в дату, хрипло сказала душа. - А я скончался двадцать второго… Не подпишу.
      - Вам так дороги ваши сообщники? - задушевно спросил ангел. - Напели, небось, про вечное блаженство, а сами подстроили инфаркт, опустили в смолу…
      Душа нахохлилась и пробормотала что-то вроде:
      - Дальше не определят…
      - Это верно, - согласился ангел. - Определить вас дальше Злых Щелей никто не имеет права. Вы не предатель, вы - всего-навсего мздоимец. А вот ближе…
      Душа медленно подняла голову и недоверчиво воззрилась на ангела.
      - Все дело в мотивации ваших поступков, - пояснил тот. - Мне вот, например, кажется, что взятки вы брали вовсе не из любви ко взяткам как таковым, а исключительно из жадности. Можно даже сказать, из скупости. А скупцы, как вам известно, обретаются в третьем круге. Тоже, конечно, далеко не Эдем: дождь, град… Но не смола же!
      Душа для виду покочевряжилась еще немного - и попросила перо для подписи…
 
      Сначала воспарил ангел, потом канул в черное небо и недовольный Хвостач, унося грешника Склизского в сторону третьего круга.
      - Ну что хотят - то творят! - Тормошило сплюнул и в сердцах ударил багром по каменному покрытию.
 

 
      Автоматная очередь наискось вспорола лобовое стекло, и ослепленный шофер что было сил нажал на тормоза. Завизжали покрышки, машину занесло и ударило багажником о придорожный столб.
      Фрол сидел рядом с шофером, дон Жуан - на заднем сиденье, и выбрасываться пришлось вправо, на мостовую, прямо под автоматы лихих людей. Катясь по асфальту, дон Жуан успел узнать в одном из них мордастого кабальеро, которого он вытянул когда-то вдоль спины арматуриной. Второй ему был незнаком.
      Затем в промежутке между убийцами засквозило зыбкое сияние, быстро принявшее очертания светлого ангела. Дон Жуан видел, как различимый лишь его привычному глазу ангел раскинул руки и, взявшись за стволы, резко вывернул их вверх и в стороны. Обе очереди ушли в стену. Душегубы ошалело уставились на бьющиеся, вставшие дыбом у них в руках автоматы, что-то, видно, сообразили и, бросив оружие, кинулись наутек.
      Сзади страшно ухнула машина, обращаясь в косматый воющий факел - наподобие тех, что бродят, стеная, в восьмом круге.
      - Ты видел? - ликующе заорал Фрол, вскакивая с асфальта. - Ангела - видел?
      Лицо его было посечено осколками.
      - А чему ты радуешься? - буркнул дон Жуан, держась за разбитое колено.
      Но Фрол его даже и не услышал.
      - Вот это мы их достали, Ваня! - в полном восторге захлебывался он. - Вот это мы им разворошили муравейничек! Убийц подослали - надо же!
      - Имей в виду, мордастого я знаю, - сказал дон Жуан.
      - Да кто ж его, дурака, не знает? Ты второго бойся! Небритого. Знаешь это кто? Борода, десятник из Злых Щелей! Речник с буксира. Четверых-то я заарестовал, а этот ушел, черт перепончатый!.. В общем, Ваня, считай: царствие небесное мы себе уже обеспечили… Ангел-то, а? Как он им стволы развел!..
      - Ладно, - сказал дон Жуан, сгибая и разгибая ногу. - Пойду я.
      - Куда?
      - С Анной попрощаться. А то, знаешь, ангел этот твой… Сегодня успел стволы развести, завтра не успеет…
      Он повернулся и захромал прочь, огибая воющее пламя.
      - Вань! - окликнул его Фрол.
      Дон Жуан обернулся.
      - Слушай… - Окровавленная физия Фрола была несколько глумлива. - А у тебя с этой малолеткой… Неужто ничего и не было? Так все стишки и читаете?..
      Дон Жуан оскорбленно выпрямился и похромал дальше.
      Фрол только головой покачал, глядя ему вослед. Потом вздохнул завистливо и пошел посмотреть, что там с шофером.
 
      Пустынный скверик так вкрадчиво шевелил листвой, что за каждым деревом невольно мерещился душегуб с автоматом. За чугунным плетением невысокой ограды шумела улица.
      - Почему в последний раз? - испуганно спрашивала русенькая сероглазая Анна. - Тебя снова хотят арестовать?.. Слушай, Жанна, у тебя платье порвано… И здесь тоже…
      Смуглая рослая красавица пристально оглядывала ограду. Стрелять по ним удобнее всего было именно оттуда, с улицы.
      - Зря я тебя сюда вызвал, - процедила она наконец. - Со мной сейчас гулять опасно…
      - Не вызвал, а вызвала… - машинально поправила Анна. - А почему опасно?
      Смуглая красавица не ответила и, прихрамывая, двинулась дальше.
      - Слушай, Анна… А прочти-ка ты что-нибудь напоследок!
      - О дон Жуане? - беспомощно спросила она, тоже невольно начиная озираться.
      Дон Жуан остановился, всмотрелся с улыбкой в ее маленькое, почти некрасивое личико. Глаза, одни глаза…
      - Я смотрю, ты много о нем знаешь… А скажи: слышала ты что-нибудь о таком Фроле Скобееве?
      Анна удивилась.
      - Да, конечно. Это следователь из Москвы. Но его, говорят, скоро самого посадят…
      - Да нет, я о другом… У вас в России лет четыреста назад жил дворянин Фрол Скобеев…
      Анна мучительно наморщила лоб.
      - Не помнишь? А ходок был известный. Стольничью дочь соблазнил. Тоже, кстати сказать, Анной звали… О нем даже повесть осталась. Так и называется - «Повесть о Фроле Скобееве»…
      - Ой… - виновато сказала Анна. - Что-то слышала…
      - Странный вы, ей-богу, народ, - молвил он задумчиво. - Чужих - знаете, своих - нет… Так что ты хотела прочесть?
      - Это из Бодлера, - словно оправдываясь, сказала Анна. Помолчала, опустив голову, и замирающим, как от страха, голосом начала:
      Едва лишь дон Жуан, придя к реке загробной И свой обол швырнув, перешагнул в челнок…
      Строки ошеломили. Скверик исчез. Снова заклубился белесый туман над рекою мертвых, надвинулось вплотную шерстистое рыло Харона, зазмеился вкруг злобных очей красный пламень, мелькнуло занесенное весло…
      А голос звучал:
      …За ними женщины в волнах темно-зеленых, Влача отвислые нагие телеса, Протяжным воем жертв, закланью обреченных, Будили черные, как уголь, небеса…
      И распахнулись впереди угольные карьеры второго круга, встали обглоданные ветром скалы, закрутились черные вихри…
      Анна увлеклась. Негромкий надломленный голос забирал все выше:
      …И рыцарь каменный, как прежде гнева полный, Взрезал речную гладь рулем, а близ него, На шпагу опершись, герой смотрел на волны, Не удостаивая взглядом никого…
      Анна умолкла и вопросительно посмотрела на подругу. Та стояла неподвижно. В ослепших, отверстых глазах ее клубилась жуткая угольная мгла.
      - Жанна!..
      Смуглая рослая красавица прерывисто вздохнула, но глаза все еще оставались незрячими.
      - Жанна, что с тобой?
      - Не так… - поразил Анну хриплый сдавленный шепот. - Все не так… Шпага… Какая шпага после шмона?.. Нас в этот челнок веслом загоняли, Анна…
      Она попятилась и в ужасе всмотрелась в искаженное страданием надменное смуглое лицо.
      - Ты - ?..
      Ответом была жалкая судорожная усмешка.
      - Я… Прости… Так вышло…
      За низкой оградой сквера заливисто заржали тормоза, хлопнула автомобильная дверца, и над чугунным плетением возникло заплатанное матерчатыми наклейками лицо Фрола.
      - Ага! - сказал Скобеев и, перемахнув ограду, беглым шагом пересек газон. - Время вышло, свидание кончено! Давай в машину, Ваня! Ох, и кашу мы с тобой заварили…
 

 
      - Гони сразу в аэропорт! - плюхнувшись на сиденье, приказал Фрол шоферу, чье круглое лицо тоже обильно было залатано пластырем. - Ну ты как чувствовал! - бросил он через плечо дону Жуану. - Проститься хоть успел?
      Машина рванула с места. Не отвечая, дон Жуан припал к темному заднему стеклу, пытаясь разглядеть напоследок растерянное бледное лицо Анны.
      - И как ее вообще занесло в этот мир? - печально молвил он.
      - Как занесло, так и вынесет, - сердито ответил Фрол. - Все там будем… В общем так, Ваня: в Москву летим…
      - Позволь… Что нам там понадобилось?
      - Нам - ничего. Мы понадобились… Слишком крепко хвост Петру Петровичу прищемили, понял? Думаешь, у нас у одних лапа в Москве? Там до сих пор его шестерок - полный Кремль!.. Да и тут их тоже хватает. В один день целый чемодан ябед настрочили, веришь? И взятки-то я беру, и по морде бью…
      - А что, не бьешь?
      - Н-ну… случается иногда. Они, что ли, не бьют?.. На Каина Ваньку вон на восемнадцати листах телегу толкнули! А тут еще речники эти!..
      - Это в которых бесы?
      Фрол обернулся и, укоризненно посмотрев на дона Жуана, шевельнул глазом в сторону водителя. Дескать, что же ты при посторонних-то…
      - Пришло, короче, распоряжение, - буркнул он. - Всех погрузить в один самолет - и в Москву на доследование…
      Машина выбралась на прямое шоссе и, наращивая скорость, ринулась к аэропорту.
 
      Салон самолета заполнялся быстро. Дон Жуан лишь успевал крутить головой. Похоже, здесь решили собраться все, кого он узнал в этом мире: тщедушный рыжеватый генерал, дородный волоокий полковник (оба в штатском), испуганная пепельная блондинка - жена полковника… Были, впрочем, и личности, дону Жуану вовсе не знакомые - то и дело осеняющий себя крестным знамением архиерей и еще какой-то мрачный, широкоплечий, о котором Фрол шепнул, что это и есть старший следователь Иван Каин.
      Потом ввели под руки четверых речников. С ними явно творилось что-то странное. Идиотически гмыкая и норовя оползти на пол, они хватали что ни попадя и роняли слюну. Дон Жуан встретился взглядом с татуированным громилой и содрогнулся, увидев безумие в глазах речника.
      - Что с ними? - шепнул он.
      - А ты не понял? - мрачно ответил Скобеев. - Подловили меня с этими речниками! Взяли да и отозвали из них бесов. Тело - здесь, а души в нем - нет, вот так! Ни бесовской, ни человеческой… Открываем утром камеру, а они сидят пузыри пускают… Ну а на меня, конечно, поклеп: дескать, накачал барбитуратами до полной дурости…
      - Чем накачал?
      - А!.. - Фрол раздраженно дернул щекой и умолк.
      Последними в салон впустили мордастого кабальеро и пятого речника, судя по поведению, все еще одержимого бесом по кличке Борода. Каждый был скован за руку с большим угрюмым милиционером.
      Вообще, как заметил дон Жуан, представители власти в большинстве своем хмурились. Подследственные же, напротив, глядели с надеждой, а то и злорадно усмехались втихомолку.
      Больше, видимо, ждать было некого. Люк закрыли. Самолет вздрогнул и двинулся, влекомый тягачом, к взлетной полосе.
 
      Как выяснилось, Фрол тоже летел впервые. В прошлый раз комиссия добиралась из Москвы поездом.
      - Черт его знает… - ворчал он, то и дело привставая и силясь заглянуть в круглое окошко. - Не то летим, не то на месте стоим… Что там снаружи-то?
      Дон Жуан (он сидел у иллюминатора) выглянул. Снаружи синело небо, громоздились облачные сугробы и колебалось серебристое крыло. Ныли турбины.
      - Рай, - сообщил он. - Четвертое небо пролетаем.
      - Да иди ты к бесу! - обиделся Фрол. - Смотри, дошутишься…
      И тут в проходе между парами кресел словно взорвалась слепящая молния. По отпрянувшим лицам пассажиров скользнули изумрудные и алмазные блики. Два разъяренных космокрылых ангела возникли в салоне. Голоса их были подобны грому.
      - Кто ни при чем? Ты ни при чем? - орал ангел в растрепанных изумрудных одеждах. - А тот? Вон тот, у окошка?..
      Он ухватил второго за взъерошенное лучезарное крыло и поволок по проходу - туда, где, обомлев, вжимались затылками в спинки кресел дон Жуан и Фрол.
      - Вот это! Это! Это!.. - остервенело тыча перстом в грудь дона Жуана, изумрудный зашелся в крике. - Вот это кто здесь сидит?! Почему он здесь?..
      - Который? Этот? - заорал в ответ светлый ангел, тоже воззрившись на дона Жуана. - Да он же… Он же сам бежал! Из второго круга! Угнал у Харона ладью - и бежал!..
      - Ах сам?.. - задохнулся изумрудный. - Ладно!.. А этот? Вот этот, этот, рядом! Он сейчас в Чистилище, на седьмом уступе маршировать должен! Что он здесь делает?..
      Светлый ангел открыл было рот, но, видно, ответить ему было нечего, потому что он вдруг обернулся в раздражении и обрушился на пассажиров, чей визг и вправду мог отвлечь кого угодно.
      - Да перестаньте визжать! - грянул он. - Все равно самолет сейчас войдет случайно в зону маневров и будет по ошибке сбит противовоздушной ракетой!..
      Визг на секунду прервался, затем взвился вновь - громче прежнего. Прикованный к потерявшему сознание милиционеру Борода приподнялся на сиденье и с ухмылкой оглядел обезумевший салон.
      - Так а чего я сижу тогда? - весьма развязно спросил он у ангела в зеленых одеждах.
      Далее из небритого речника, никого уже не стесняясь, выбрался и с наслаждением распрямил нетопырьи крылья черный бес, чье рыло и впрямь было на редкость косматым - даже по меркам Злых Щелей.
      - В общем, пошел я… - сказал он и махнул прямо сквозь переборку - наружу.
      Небритый речник загыгыкал и уставил на беснующихся пассажиров невинные круглые глаза идиота.
      Дон Жуан и Фрол медленно повернулись друг к другу.
      - Ну что, Ваня… - беспомощно вымолвил Фрол. - Бог даст, на том свете свидимся…
 

 
      Над рекою мертвых стоял туман - слепой, как бельмы. В страшной высоте из него проступали огромные знаки сумрачного цвета:
       ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ!
      Нигде ни души. Видимо, Харон только что отчалил. Нагие жертвы авиационной катастрофы, стуча зубами и прикрываясь с непривычки, жались друг к другу и в ужасе перечитывали грозную надпись. То и дело кто-нибудь, тоскливо оскалясь, вставал на цыпочки и тщетно пытался различить противоположный берег. Кто-то рыдал. Кто-то и вовсе выл.
      На Фрола Скобеева было жутко смотреть. Вне себя он метался по склону и потрясал кулаками.
      - Продали! - бешено кричал он. - Ваня, ты был прав! Продали, в горние выси мать! За медный грошик продали!..
      Дон Жуан, которому смерть вернула прежний - мужской - облик, стоял отдельно от всех. Губы его беззвучно шевелились. «На заре морозной… под шестой березой…»
      - Жанна Львовна… - робко позвал кто-то. - Это ведь вы, Жанна Львовна?..
      Дон Жуан обернулся. Перед ним стояла изможденная невзрачная душа с жалобными собачьими глазами, в которой он с трудом признал полковника Непалимого.
      - Вы, я гляжу, на второй срок… - с заискивающей улыбкой проговорила душа полковника. - А не знаете… сколько дадут?
      - Всем поровну! - злобно ощерился через плечо Фрол Скобеев.
      Душа вздрогнула и со страхом уставилась на Фрола.
      - Я… понимаю… - сказала она. - А… куда?..
      Так и не дождавшись ответа, понурилась и побрела обратно, в толпу, где уже заранее слышались плач и скрежет зубовный.
      - По какому ж мы теперь греху с тобой проходим? - процедил Фрол, всматриваясь с ненавистью в блеклый туман над темными водами. - У тебя - побег, да еще и угон ладьи… Мне, наверное, тоже побег пришьют, чтобы отмазаться… Оскорбление божества?
      Дон Жуан прикинул.
      - Седьмой круг, третий пояс?.. Позволь, а в чем оскорбление?
      - Ну как… Бог тебе судил быть в Аду, а ты бежал. Стало быть…
      Оба замолчали подавлено. В третьем поясе седьмого круга располагалась раскаленная песчаная пустыня, на которую вечно ниспадали хлопья палящего пламени…
      - Да еще, может быть, сеянье раздора навесят, - расстроенно добавил Фрол.
      - Между кем и кем?
      - Между Петром и Павлом, понятно! А это уже, Ваня, прости, девятый ров восьмого круга. Расчленят - и ходи срастайся. А срастешься - по новой…
      - Не трави душу, Фрол, - попросил дон Жуан. - В Коцит не вморозят - и на том спасибо!
      - А почему нет? С них станется… А то и вовсе влепят вышку по совокупности деяний - и вперед, в пасть к Дьяволу!
      - Да полно тебе чепуху-то молоть! - уже прикрикнул на него дон Жуан.
      - Что ж они, Иуду вынут, а тебя вставят?
      Берег, между тем, заполнялся ждущими переправы тенями. Слышались рыдания и злобная брань. Потом подвалила еще одна толпа - тоже, видно, жертвы какой-нибудь катастрофы…
      Харон запаздывал. Как всегда.
 
      За Ахероном их построили, пересчитали и повели колонной сквозь неподвижные сумерки Лимба. Местность была пустынна. Обитатели круга скорби страшились приближаться к этапу. А то, не дай Бог, загребут по ошибке, и ничего потом не докажешь…
      Фрол и дон Жуан шли рядом.
      - Не обратил внимания: у Харона ладья новая или все-таки старую подняли? - хмуро спросил дон Жуан. Не то чтобы это его и впрямь интересовало - просто хотелось отвлечься от дурных предчувствий.
      - Новая, - буркнул Фрол. - Старая вся изрезана была. Именами. Я там тоже, помню, кой-чего в прошлый раз нацарапал…
      Колонна брела, оглашая сумрак стонами и всхлипами. В присутствии рогатых конвоиров выть уже никто не решался, поэтому вести разговор пока можно было без опаски - не таясь, но и не напрягая голоса.
      - Знаешь, что еще пришить могут? - озабоченно сказал Фрол. - Подделку естества. Восьмой круг, девятый ров…
      - Что в лоб - что по лбу… - Дон Жуан криво усмехнулся.
      Дорога пошла под уклон. Недвижный до этого воздух дрогнул, заметались, затрепетали знобящие ветерки. Сумрак впереди проваливался в непроглядную угольную тьму.
      Достигнув скалы, на которой, оскалив страшный рот, грешников ждал Минос, колонна заколебалась и расплылась в толпу. Наученные горьким опытом первого срока дон Жуан и Фрол сунулись было вперед, пока злобный судия еще не утомился и не пошел лепить Коцит всем без разбору. Но тот одним движением длинного, как бич, хвоста отодвинул обоих в сторону.
      - Плохо дело… - пробормотал Фрол. - Напослед оставляет…
      По земной привычке лихорадочно облизнул навсегда пересохшие губы и огляделся.
      - Слушай, а где архиерей? - спросил он вдруг. - И в ладье я его тоже не видел…
      - В Раю, надо полагать, - нехотя отозвался дон Жуан. - Будь у нас такая лапа, как у него…
      Минос уже трудился вовсю. Наугад выхватывал очередную душу, ставил рядом с собой на скалу и, невнимательно выслушав, хлестко, с маху обвивал ее хвостом. Количество витков соответствовало порядковому номеру круга. Затем сдедовал мощный бросок - и душа, вскрикнув от ужаса, улетала во тьму. Толпа таяла на глазах.
      - Ого!.. - испуганно бормотал Фрол. - Глянь, генерала в Злые Щели засобачили! Хотя сам виноват… Эх, а полковника-то!..
      Вскоре впадина под судейской скалой опустела. Фрол и дон Жуан остались одни. Минос подцепил хвостом обоих сразу, что уже само по себе было нехорошим предзнаменованием: преступный сговор - как минимум…
      Гибкий мощный хвост взвился, рассекая воздух, и опоясал их первым витком, безжалостно вмяв друг в друга. раз… Второй виток. Два… Обмерли, ожидая третьего.
      Третьего витка не последовало. Не смея верить, покосились на Миноса.
      Тот опасливо поворочал глазами и повел хвостом, приблизив грешников вплотную к оскаленной пасти.
      - Значит так, парни… - хрипло прошептал он, стараясь не шевелить губами. - Поработали хорошо, но больше пока ничего для вас сделать не можем… И так шуму много… Потаскаете до времени уголек - а там видно будет…
      Хвост развернулся, как пружина, и оба полетели во тьму.
 
      - Так это что же?.. - кряхтя после удара оземь, проговорил Фрол. - Выходит, Минос тоже на Павла работает?..
      - Выходит, так… - болезненно морщась, откликнулся дон Жуан.
      Оба поднялись на ноги. Хлестнул страшный с отвычки насыщенный угольной пылью ветер. Ожгло стужей. Вокруг чернели и разверзались карьеры второго круга. Навстречу порожняком - в тряпье, в бушлатах - брела вереница погибших душ.
      - До времени… - недовольно повторил Фрол слова Миноса. - До какого это до времени?
      Не отвечая, дон Жуан обхватил руками мерзнущие плечи.
      - Слушай, зябко без бушлатика-то… - пожаловался он.
      - Одолжат, - сквозь зубы отозвался Фрол, вытаскивая из общей груды тачку полегче и покрепче. - Попросим - одолжат. Мы ж с тобой, считай, по второй ходке…
 

      «Сталь разящая» - великолепная повесть, сочетающая в себе серьезность философской прозы и приключенческий сюжет боевика.

      - Да поразит тебя металл! - вопила Мать. - Да заползет он тебе в руку, когда уснешь! Да лишишься ты рассудка и поднимешь металл с земли!
      Чага стояла бледная, как пепел. Уронив костяной гребень, она смотрела под ноги - на неровную, глубоко процарапанную черту, навсегда отделившую ее от живых.
      Вокруг песчаной проплешины шуршала, качалась трава, а живые по ту сторону стояли так тихо, что временами чудилось, будто в степи всего два человека: сама Чага и заходящаяся в крике Мать.
      - Да подкрадется он к тебе сзади! Справа! Слева! Да ударит он тебя в горло! В печень! В кость!
      Где-то рядом фыркали и переступали стреноженные звери. Ветер перекатывал у ног рыжее облачко вычесанной шерсти, да колола глаз блестящая крупинка, так неожиданно легко погубившая Чагу.
      Как отрывают присохшую к ране одежду, она отняла наконец взгляд от черты и увидела искаженные отшатнувшиеся лица сородичей. Все они были ошеломлены и испуганы - вопли Матери застали врасплох не только Чагу.
      Впрочем, они уже приходили в себя. Тонкие губы Колченогой тронула ядовитая улыбка; Натлач с братом, переглянувшись, вопросительно уставились на Стрыя. А тот стоял неподвижно - огромный, страшный. Перечеркнутое шрамом лицо было обращено к Матери; в глазах - изумление и гнев.
      Стрый!.. Чага подалась к нему, едва не заступив черту. Стрый не допустит! Он же сам говорил ей: «Вся надежда на тебя, Чага. Если ты не заменишь Мать, эта старая дура когда-нибудь всех нас погубит…» Сейчас он шагнет к ней, и изгнание обернется расколом семейства. Сначала Стрый; за ним, как всегда, коротко переглянувшись, - Натлач с братом; следом испуганно метнутся женщины - и Мать останется посреди степи вдвоем со своей Колченогой…
      Стрый! Ну что же ты, Стрый?!
      - Светлый! Быстрый! Разящий без промаха! - Мать кричала как можно громче и пронзительней. Знала: услышь ее кто-нибудь из другого семейства - и Чаге не дожить даже до полудня. - Приди и возьми! Мы отдаем тебе лучшее, что у нас есть!
      Злобная, коренастая, Мать перехватила поудобнее клюку (ту самую, которой она проскребла глубокую черту в песчаном грунте) и, уцепив за вычесанную гриву одного из зверей - рыжую самку, - подтащила поближе, толкнула на ту сторону.
      - Металл найдет тебя! - сорванным голосом бросила она в лицо Чаге и отступила, тяжело дыша.
      Опрометчиво выросшее на открытом месте узловатое овражное дерево, по всему видать, ломанное металлом не раз и не два, зашевелилось, залопотало жухлыми листьями, и люди, очнувшись, тоже пришли в движение. Натлач с братом, неуверенно поглядывая на все еще неподвижного Стрыя, подняли, один - скатанную кошму, другой - наполненные водой мехи, и двинулись вслед за Матерью - откупаться. Бросили ношу за черту и, пробормотав: «Металл найдет тебя», отошли, недовольные, в сторону.
      - Смотри! Мы отдаем тебе лучшее!.. - сипло завывала Мать.
      Неправда! Бросали что похуже, думали, металл не поймет, поверит на слово. Рыжая самка прихрамывает: если верхом и навьючить - не осилит и двух переходов… А мехи старые, левый вот-вот порвется… Чага с ненавистью взглянула на Мать.
      Одна за другой откупаться потянулись женщины. Притихшие, кидали к ногам скарб, утварь и, стараясь не смотреть на притягивающую взгляд крупинку металла, поспешно отходили.
      Колченогая приковыляла последней - с кистенями в руках. Метнула наотмашь, надеясь прорвать мех. Промахнулась и чуть не заплакала от досады.
      И вновь тишина поразила песчаный клочок степи - остался один Стрый. Момент был давно упущен: даже если он шагнет сейчас за черту, никто за ним не последует - все уже откупились от Чаги. И все-таки Стрый упрямо не двигался с места - стоял, опустив в раздумье тяжелую седеющую голову.
      - Стрый!.. - Испуганный женский вскрик.
      Он вздрогнул и, найдя глазами жену, быстро отвел взгляд. Поднял с земли седло и, тяжело ступая, пошел к черте. Все замерли. Если у Стрыя хватит упрямства и глупости разделить изгнание с этой сумасшедшей, семейство лишится главного защитника…
      Седло с глухим звуком упало в песок.
      - Металл… - Хрипловатый голос Стрыя пресекся. Так и не подняв перечеркнутого шрамом лица, он неловко повернулся и побрел к живым.
      Стрый сделал всего несколько шагов, когда красавец зверь редкой серебристой масти, полунавьюченный и лишенный пут, внезапно встряхнул развалистой гривой и, оглушительно фыркнув, двинулся к Чаге. С замедленной грацией ставя в песок чудовищные плоские копыта, он проследовал мимо остолбеневшего семейства и заступил черту. Натлач кинулся было наперехват, но вовремя отпрянул - зверь уже принадлежал металлу.
      С тяжелой ненавистью все посмотрели на Чагу. Сочувствия теперь не было ни в ком.
      И наконец медленно обернулся Стрый, видимо, догадавшийся по лицам сородичей, что случилось. Из-за этого зверя он убил четырех мужчин из семейства Калбы, из-за этого зверя погиб его сын, из-за этого зверя они оказались здесь, в чужой степи, вдалеке от знакомых кочевий…
      Стрый смотрел. У него было лицо мертвого человека, и Чага вдруг ощутила, как сквозь страх и ненависть в ней поднимается чувство пронзительной жалости к этому стареющему тяжелодуму, такому опасному в бою и такому нерешительному в обычной жизни.
      - Металл! - с удвоенной яростью взвыла Мать. - Приди и возьми! Это не мы, это она звала тебя! Светлый! Быстрый! Разящий без промаха! Приди и возьми!
      - Уходим!.. - через силу каркнул Стрый, и все кинулись распутывать зверей, связывать полураскатанный войлок, собирать скарб.
      …Легкое облачко пыли оседало над покатым холмом, за которым только что скрылись живые. Чага нагнулась, подняла костяной гребень и, всхлипывая, стала зачем-то вычесывать бок рыжей самке. Гребень вывернулся из пальцев и снова упал в песок. Тогда она повернула залитое слезами лицо к оседающему пылевому облачку и вскинула кулаки.
      - Пусть тебя саму поразит металл! - запоздало выкрикнула она вслед. Медленно опустила руки, постояла и, всхлипнув в последний раз, принялась собирать откуп.
      Качалась трава, лопотали жухлые листья на узловатом искалеченном дереве, да посверкивала металлическая крупинка, лежащая совсем рядом с неровной глубокой чертой, на которую уже можно было наступать.
 

      Нельзя было трогать семейство Калбы - закон запрещал нападать и на дальних родственников. Но Стрый сказал: «Все равно последние годы живем. Вторая стальная птица упала. Металл поднимается по всей степи - он сам нарушает закон…»
      Недоброе дело, и добра оно не принесло. Стрый добыл Седого зверя, но семейству пришлось бежать в разоренную степь. Именно там полгода назад упала стальная птица, и разъяренный металл, забыв свой давний уговор с людьми, бил сверху, уничтожая в укрытиях целые семейства, вздувал волной землю и срывал ломкий кустарник с холмов.
      На перепаханной сталью земле вставали быстрые, неохотно поедаемые зверями травы, всюду мерещился запах падали. Но настоящая опасность ждала беглецов, когда, оставив позади разоренные степи, они вышли к поросшему звонким камышом берегу незнакомой реки.
      Мать решила переправляться на ту сторону, и это было безумие. В синем утреннем небе то и дело возникали спиральные мерцающие паутины, а взбитые страхом птицы ушли в неимоверную высоту. Чага чуяла нутром, что за рекой все напряжено, что металл вот-вот начнет роиться, но упрямая коренастая старуха (Матери было за сорок) просто заткнула ей рот.
      Стрый хмурился. Он давно уже не доверял чутью Матери, но оставаться на этом берегу и впрямь было опасно - похищение Седого подняло в седла всех родственников Калбы по мужской линии.
      К счастью, место для переправы выбрали неудачное: потеряли вьюк, утопили мохноногого сосунка, провозились до полудня. А преследователи вблизи переправы так и не показались - видно, отстали еще в разоренной степи…
      Места за рекой пошли плохие, тревожные. Выбитая неизвестно кем полузаросшая тропа тянулась вдоль густого коричневого сушняка - явно все соки из земли были выпиты зарывшимся в нее металлом. Попадались кости, сгнившая рухлядь, иногда из хрупкой путаницы ветвей опасно подмигивал осколок.
      Трудно сказать: этот резкий короткий хруст в дальнем конце высохшей рощи - он был или просто почудился? - но только Чага не раздумывая бросилась с седла на землю. Рядом, едва не придавив хозяйку, тяжкой громадой рухнул испуганный зверь. Залегли все - и люди, и животные. А спустя мгновение сушняк словно взорвался дробным оглушительным треском, и летящий насквозь металл с визгом вспорол воздух над их головами.
      Очевидно, сталь сама уходила из-под удара - пронизав ломкие заросли, метнулась меж холмами и там была перехвачена враждебным роем. Воздух звенел, лопался, кричал. Приподняв голову, Чага видела, как седловина, куда их вела выбранная Матерью тропа, исчезает в неистовом мельтешении металлической мошкары. Не задержись они на переправе, живым бы не ушел никто.
      И все же несчастье случилось. Бой кончился, седловина сверкала россыпью осколков, в дебрях сушняка выл и трещал огонь, а Седой зверь - единственный - остался лежать, дрожа и закатывая в ужасе лиловый глаз. Из жесткой длинной шерсти на спине торчал кусок металла, вонзившийся острым концом в жировой горб.
      Стрый метался по опушке чуть не плача, и на это было так жалко смотреть, что Чага подошла к Седому, раздвинула шерсть и извлекла осколок. Голыми руками.
      Как они все тогда отшатнулись от нее! А она отшвырнула окрашенную кровью сталь и двинулась, оскаленная, прямо к попятившейся Матери.
      - У тебя дряблая матка! - с наслаждением выкрикнула она в ненавистное, смятое глубокими морщинами лицо. - Ты уже не чуешь металл! Ты не слышишь, когда он идет на нас!..
      Глядя исподлобья, Мать отступала к подожженному металлом сушняку и торопливо наматывала на руку сыромятный ремень кистеня. Чага шла на нее безоружная, и никто не решался встать между двумя женщинами. К счастью, Чага и сама сообразила, что не стоит доводить Мать до крайности, и, остановившись, продолжала осыпать ее оскорблениями издали.
      - Если ты решила отдать нас металлу, то так и скажи!..
      Мать молчала, въедаясь глазами то в одно лицо, то в другое. По закону Чагу следовало изгнать, но изгнать ее сейчас?.. Нет. Слишком уж дорого обошелся семейству Седой зверь, и слишком уж велика была вина самой Матери…
      На ночь они окопались на берегу в указанном Чагой месте. Алое закатное солнце падало за неровный облачный бруствер, когда к Чаге подошел Стрый - мрачный, как разоренная степь.
      - Старая дура, - проворчал он, присаживаясь перед костерком. - Всех погубит, все семейство, вот увидишь…
      Выбрал хворостину потолще, положил на ладонь так, чтобы концы были в равновесии, и медленно по-особому сжал кулак.
      - Плохие времена наступают… Раньше металл был спокойнее… Стальные птицы не падали, никто о них и не слышал… - Он помолчал и повернул к Чаге изуродованное лицо. - Я скажу мужчинам, а они уговорят жен. Матерью семейства будешь ты.
      - По закону Мать должна уйти сама, - напомнила Чага.
      - По закону… - Стрый усмехнулся. - По закону металл не должен бить сверху, а он бьет… Когда шли через разоренную степь, нашел я старое укрытие, в нем осколков больше, чем костей…
      - Там упала стальная птица, - сказала Чага.
      - Стальная птица - тоже металл, - хмуро ответил Стрый. - Раз он нарушает закон, значит и я нарушу… Матерью семейства будешь ты.
      - Она не уйдет добровольно, Стрый…
      - А не уйдет - изгоним! - Он шевельнул пальцами, и хворостина, хрустнув, сломалась у него в кулаке…
      Зачем она поверила ему! Ведь знала же, знала, что кому-кому, но только не Стрыю тягаться с Матерью в хитрости… И все-таки поверила.
      Несколько дней вела себя как дура: пыталась командовать, то и дело перечила Матери. А та уступала ей во всем. Уступала и терпеливо ждала случая. Видела: власть ударила девчонке в голову, девчонка неминуемо должна оступиться…
      Так оно и вышло. Чага чистила рыжую самку и заметила в комке вычесанной шерсти крупинку металла. По закону шерсть надлежало немедленно сжечь, а тому, кто сжигал, пройти очищение. Но, то ли уверовав в собственную безнаказанность, то ли просто машинально, Чага, повторяя преступление, на глазах у женщин взяла двумя пальцами сверкнувший осколочек и отбросила в сторону.
      И тогда раздался вопль Матери.
 

      Они бежали от Чаги в такой спешке, будто и вправду верили, что металл поразит преступницу немедля. На самом деле блистающая смерть могла годами щадить изгнанника, разя взамен невинных и правых. И в этом был глубокий смысл: указывая металлу, что ему следует делать, люди могли возгордиться.
      Однако справедливость требовала, чтобы преступник был наказан. Поэтому при встрече с таким отверженным самого его надлежало убить, а зверя и скарб взять себе в награду за доброе дело. В том, что дело это именно доброе, сомнений быть не могло - изгоняли редко и лишь в двух случаях: за убийство сородича и за прикосновение к металлу.
      А узнавали изгнанника просто: одинокий прячущийся чужак, как правило, молодой и здоровый. Стариков и калек тоже оставляли в степи, но к ним, конечно, отношение было иное - всякий понимал, что рано или поздно ему суждено то же самое…
      Чага хорошо помнила, как Стрый и Натлач захватили молодого чужака, который вместо того, чтобы достойно умереть в бою, попытался прикинуться калекой - говорил, что у него одна нога совсем не ходит. Пленника раздели и, осмотрев, проделали с ним такое, от чего нога мигом пошла. Мужчины сломали ему пальцы и отдали его женщинам. Те, посмеиваясь, увели бледного, как кость, изгнанника за холм, а Колченогая обернулась и крикнула:
      - Чага! Ты уже взрослая! Идем с нами!..
      Но Чага тогда побоялась почему-то последовать за Колченогой, а вечером все-таки вышла за холм и, отогнав пятнистых хищников, посмотрела. Трудно уже было сказать, что с ним сделали женщины, а что - хищники…
      Изгнанницу бы отдали мужчинам…
      Чага вздрогнула: показалось, что с вершины холма за ней наблюдает всадник. Это качнул спутанной желто-зеленой макушкой попади-в-меня - невероятно цепкий и живучий кустарник, растущий, как правило, на самых опасных местах. Металл терзал его и расшвыривал, но каждая срубленная ветка тут же запускала в землю корень, и рассеваемый таким образом кустарник быстро захватывал целые склоны…
      Теперь ей часто будут мерещиться всадники… До самой смерти.
      Чага остановилась и, подойдя к Седому, поправила вьюк так, чтобы он не касался подживающей раны на горбу. Ведя обоих зверей в поводу (Рыжая заметно хромала), изгнанница пробиралась длинной неизвестно куда ведущей низинкой и все никак не решалась выйти на холм и осмотреться. Оба склона были уставлены живыми столбиками - зверьки стояли довольно далеко от нор и безбоязненно провожали Чагу глазами…
      И еще был изгнанник-убийца. Бродяга, уничтожавший ночами целые семейства. Чага была ребенком, когда на охоту за этим таинственным и страшным человеком поднялась вся степь. Его сбили с седла и изломали где-то чуть ли не у самых Солончаков. Потом рассказывали, что обе женщины, которых он когда-то украл и сделал своими женами, дрались вместе с ним до последнего. Странно. Уж их-то бы не тронули…
      Чага достала из седельной сумки кистень и, накинув петлю на запястье, намотала ремень на руку. Если ей повезет и первыми на нее наткнутся не мужчины, а женщины с такими же вот кистенями, то все решится очень просто. Главное - вовремя подставить висок. Она вспомнила, какое лицо было у пленника, когда женщины вели его за холм, и стиснула зубы. Что угодно, только не это…
      Оба склона шевельнулись, и Чага вскинула голову. Кругом чернели норы. Зверьков не было.
      На блекло-голубое полуденное небо легла сверкающая царапина. Потом еще одна. А секунду спустя в высоте словно лопнула огромная тугая тетива, и неодолимый ужас, заставляющий судорожно сократиться каждую мышцу, обрушился на Чагу с севера. Там, за покатым лбом поросшего желто-зеленым кустарником холма, стремительно пробуждалась блистающая смерть.
      Думая про опасности, связанные с людьми, Чага впервые в жизни забыла о том, что на свете есть еще и металл.
 

      Хватаясь за колючие, легко рвущиеся космы кустарника, она выбралась на бугор и задохнулась. Небо на севере было накрест исчеркано мгновенными сверкающими царапинами, а тоскливый лишающий сил ужас наваливался теперь с трех сторон - такого Чага еще не чувствовала никогда.
      Внизу, закинув красивую горбоносую морду, истошно затрубил Седой.
      Успеют ли они выбраться отсюда? Раздумывать над этим не следовало и вообще не следовало уже ни над чем раздумывать. Пока не закрылась брешь на юго-востоке - бежать!.. Правда у Седого еще не поджила спина, а Рыжая хромает… Но выхода нет, Седому придется потерпеть…
      Чага повернулась, намереваясь кинуться вниз по склону к оставленным животным, как вдруг новая плотная волна страха пришла из степи, толкнула в грудь… Это сомкнулась брешь на юго-востоке. Металл шел отовсюду.
      Оскальзываясь, оступаясь, увязая в колючих желто-зеленых зарослях, она скатилась вниз и, поймав за повод сначала Седого, потом Рыжую, потащила их по низинке. Сейчас здесь будет не менее опасно, чем на вершине холма. Уходя из-под удара металл частенько использовал такие ложбины; он пролетал по ним, стелясь над самой землей, и горе путнику, решившему переждать там стальную метель!
      Низинка все не кончалась и не кончалась, но зверей Чага бросить не могла. Какая разница: погибнуть самой или погубить животных? Все равно пешком от металла не уйдешь…
      Склоны наконец расступились, и в этот миг сверкнуло неподалеку. Воздух запел, задрожал. Огромные тугие тетивы лопались в высоте одна за другой.
      Обеспамятев от страха, Чага все-таки заметила шагах в двадцати небольшой голый овражек и рванулась к нему. Укрытие ненадежное, но другого нет. Металл не любит углублений с обрывистыми краями, и если овражек достаточно глубок…
      Воздух взвизгнул над ухом, заставив отпрянуть. Едва не обрывая повод, Чага тащила испуганно трубящих животных к единственному укрытию, а они приседали при каждом шаге и все норовили припасть к земле. Пинками загнала их в овражек и спрыгнула следом сама.
      «Это Мать!.. - беспомощно подумала она, упав лицом в жесткую шерсть на хребте Седого. - Это ее проклятие…»
      Рычало небо, пели осколки, а потом издалека пришел звенящий воющий крик и стал расти, съедая все прочие звуки. Чага подняла глаза и даже не смогла ужаснуться увиденному, настолько это было страшно.
      Огромная стальная птица спускалась с небес.
      Вокруг нее клубилось сверкающее облако обезумевшего металла. Блистающая смерть кидалась на крылатое чудовище со всех сторон, но каждый раз непостижимым образом промахивалась. Один атакующий рой остановился на мгновение в воздухе, потом задрожал, расплылся и вдруг отвесно метнулся вниз. Шагах в тридцати от овражка вспухло облако пыли, земля дрогнула.
      Стальная поземка мела через холмы. Казалось, настал последний день мира, металл пробуждался по всей степи.
      И все это из-за нее одной?!
      Чага вдруг поняла, что стоит в рост на дне овражка, - преступница, из-за которой гибнет мир.
      Но смерть медлила. Стальная птица, выпустив ужасающие когти, зависла почти над самым укрытием (Чага ясно видела ее мощное синеватое брюхо), и в этот миг металл все-таки уязвил чудовище, подкравшись сзади.
      И птица закричала еще страшнее.
      Клювастая голова ее лопнула, исторгла пламя, из которого выметнулось вдруг нечто темное и округлое, а сама птица, продолжая кричать, рванулась вверх и в сторону. В то же мгновение металл, бестолково метавшийся над степью, словно прозрел и кинулся на раненую тварь - догнал, ударил под крыло, опрокинул, заклубился плотной сверкающей тучей, прорезаемой иногда вспышками белого пламени.