Сусанна вернулась в свою просторную келью. Литургия, вместо того чтобы привести в порядок мысли и сосредоточить на вечном, навела ее на воспоминания о кровавых днях августа - сентября 1689 года. Значит, не все грехи она искупила, раз ей то и дело приходят на память те страшные картины. Значит, надо не отворачиваться от них, не уходить в молитвы, а пережить еще и еще раз, пока воспоминания себя не исчерпают и не перестанут тревожить ее, напоминая о греховной жизни.
      Софья достала свой дневник, который не переставала вести даже в те тяжелые времена. Открыла на страницах середины августа 1689 года.
      17 августа. Она отправляется в любимый ее сердцу Новодевичий монастырь. Знала ли она тогда, что здесь проведет свои последние долгие годы? Если бы ей об этом сообщил какой-нибудь пророк, она ничуть бы не огорчилась, скорее наоборот. 18-го и 19-го она слушает литургию в Донском монастыре, которую совершал сам патриарх. Иоаким тогда в последний раз поддержал Софью. Вскоре он уехал из Москвы для переговоров с Петром и сделал свой выбор в пользу молодого царя. 27 августа прибыли новые указы Петра, предписывавшие полковникам стрелецких и солдатских полков с десятью рядовыми из всякого полка немедленно присоединиться к нему. На этот раз Петру ответила сама Софья.
      29 августа после посещения кремлевских соборов она отправилась в Троицкий монастырь в сопровождении Василия Голицына и большой свиты. Но ее процессия была вынуждена прервать путь. В селе Воздвиженском, примерно в 12 верстах к югу от монастыря, их встретил верный слуга Петра премьер-майор Преображенского полка Иван Бутурлин. Он привез послание от Петра с приказом остановиться. Когда Софья заявила, что поедет дальше, прибыл другой гонец, который сообщил ей, что, если она не подчинится, "с нею нечестно в тот ея приход поступлено будет". На вопрос, что царь имел в виду под словами "нечестно", гонец сказал, что пушки стоят наготове и будут стрелять, как только армия Софьи подойдет к стенам монастыря. Софье пришлось вернуться в Москву.
      Сомнений в решительности Петра у Софьи больше не осталось. Во время подготовки к празднованию новогодних торжеств (а Новый год тогда на Руси отмечали 1 сентября) Петр потребовал, чтобы Шакловитый и его "соучастники" были немедленно высланы в Троицкий монастырь. В указе от 31 августа говорилось, что "явной заводчик тому собранию вор Федор Шакловитой и иные такие ж воры. И хотели те воры приттить в село Преображенское и нас, и мать нашу, и сестру, и ближних людей побить до смерти".
      Бред, бред сумасшедшего. Или хорошо рассчитанная тактика? Взбешенная, Софья приказала отрубить голову гонцу полковнику Ивану Нечаеву. Господи, он-то чем виноват был? - думала она сейчас. Но Господь справедлив. Чудом Бог спас Нечаеву жизнь. Не нашлось палача, который исполнил бы ее приказание.
      Она собрала стрельцов. Спустилась на нижние ступени Красного крыльца. Необходимо было обратиться с длинной проникновенной речью к стрельцам и к народу. Софья понимала, что ее неудавшийся поход в Троицу сильно поколебал веру в нее. Поход был ошибкой, серьезным просчетом, она признавалась в этом себе. Вряд ли теперь ей удастся переломить ход событий. Все больше и больше стрельцов тайно покидали Кремль и перебирались в Троицу, к Петру. Он принимал их благосклонно, даже гостеприимно, и другие тоже задумывались, чтобы перейти в его лагерь.
      Выступить перед народом и стрельцами было необходимо. Это был ее последний шанс.
      - Злые силы действуют между мною и моими братьями. Они используют все средства, чтобы возбудить ревность и раскол. Эти злые силы подкупили людей, чтобы те стали рассказывать о заговоре против молодого царя и других, говорила Софья.
      Ее слушали в полном молчании, толпа ловила каждое слово. Убедившись в том, что ее речь доходит до слушающих, Софья встретилась взглядом с Федором Шакловитым и продолжила:
      - Злые силы завидуют добрым делам Федора Шакловитого и его непрестанным заботам днем и ночью о безопасности и благе государства, называют его зачинщиком заговора (как будто это и в самом деле заговор). Видит Господь, я хотела разобраться в этом деле и отправилась к брату, но меня остановили и не пропустили к нему, и поэтому, к величайшему сожалению, я вынуждена была вернуться. Вы прекрасно знаете, как я правила государством последние семь лет, в очень беспокойное время. Во время моего правления мы добились прочного мира с соседними христианскими государями, так что враги христиан должны были, благодаря двум военным походам (теперь она уже и сама верила в их полный успех. - Е.Л.), жить в страхе перед нами. Все вы получили большие награды за свою службу. Разве не была я милостива к вам? Разве когда-нибудь могла бы я подумать, что вы мне не верны и поверили проискам врагов благоденствия и мира? - Пауза длилась минуты две. - А теперь расходитесь. Я верю, что вы и впредь останетесь со мной и будете мне преданы, а я за это всех вас пожалую. Расходитесь!
      Когда стрельцы разошлись, перед крыльцом стал собираться народ, и она еще раз в более доступной форме повторила свою речь перед простолюдинами.
      Но ничто уже не могло спасти царевну Софью. Все больше и больше военных людей переезжало из Москвы в Троицу. Единственное, что оставалось сделать Петру для того, чтобы успешно закончить дело, - арестовать "заговорщиков".
      Вечером 6 сентября стрельцы пришли в Кремль, чтобы взять под стражу Федора Шакловитого. Сначала Софья держалась решительно и отказывалась выдать его, убеждая не вмешиваться в отношения между ней и братом. Но стрельцы были неумолимы. Они говорили с Софьей вежливо, но в то же время настойчиво. Они убеждали ее, что, выдав Шакловитого, она избежит всеобщей крови.
      Софья попросила несколько минут уединения. Это было падение, она понимала. Федор все равно будет схвачен, но, если она выдаст его, удастся избежать резни 1682 года. И она вышла к стрельцам. На вопросительный взгляд полковника Степана Суховеева только слегка кивнула головой.
      Так она предала своего главного помощника и своего любовника Федора Шакловитого. После этого силы покинули ее. Бороться она больше не могла. Она удалилась в свои покои, прошла в спальню и почувствовала, что ноги не держат ее. Опираясь на плечо горничной, она дошла до кровати, упала на нее и забылась глубоким сном.
      7 сентября ее имя было исключено из царского титула. В соответствующем распоряжении говорилось: "Великие Государи Цари и Великие Князи Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич всея Великия и Малыя России Самодержцы указали: в своих Великих Государей грамотах, в Приказах, во всяких делах и в челобитных писать свое Великих Государей имянование и титлу по сему, как писано в сем указе выше сего". Указ был разослан во все приказы. Софья поняла, что для нее это конец.
      Царствование Софьи было кончено, но Петр, как ни странно, не спешил брать бразды правления в свои руки. Руководящие посты в администрации заняли Б.Голицын, Л.Нарышкин, Т.Стрешнев, И.Троекуров. А сам Петр отправился в Александровскую слободу, где предался своим любимым занятиям: стрельбе, войсковым учениям и верховой езде. Это еще раз доказывало то, что борьбу против Софьи вел не он, он был знаменем, символом, войну против нее вели его сторонники, которые после устранения Софьи стали руководить страной.
      "Ввиду интриг заточить в Новодевичий монастырь" - такой приказ передал ей князь Троекуров. В Москву прибыл отряд солдат Преображенского полка под командованием Федора Ромодановского, чтобы сопроводить Софью в Новодевичий. Федор Шакловитый был казнен, Василий Голицын отправлен в ссылку на север. Когда он ехал к месту своей ссылки, в Вологде ему передали письмо от Софьи и деньги - 100 рублей золотом. В ответ он прислал челобитную к Софье с просьбой рассмотреть его дело и добиться возвращения его в Москву. Что за нелепая просьба! Если Василий и не знал, в каком она находилась положении, то по крайней мере должен был догадываться, что все былое влияние она потеряла. Разве допустила бы она его ссылку? Видно, тяжелые жизненные лишения так подействовали на князя Василия, что он не пришел еще в себя, решила Софья.
      На этой исповеди она последний раз вспомнила бурные события 80-х годов. Теперь она сосредоточится на молитве и обустройстве монастыря. Средства в ее распоряжении были, и она вела деятельность по хозяйству и благоустройству. Светские новости о Северной войне со Швецией, о строительстве Санкт-Петербурга, конечно, доходили до нее, но не волновали, она оставалась к ним равнодушной. Бурная жизнь эта шла в другом, параллельном мире, с которым духовная жизнь Сусанны не пересекалась. Иногда она смотрела на свой "орлиный" портрет (портрет, где Софья изображена с царскими атрибутами на фоне герба России - двуглавого орла) - и удивлялась: сколько страсти тогда вкладывала она в свои переживания о том, как будет выглядеть при венчании на царство. И ее ли это портрет? На лице женщины с портрета - жажда власти, алчность, похоть.
      Как хорошо, что все это в прошлом. Впереди - покой, молитвы и труд на благо обители. И почечная болезнь, которая подтачивает ее с каждым днем. Что ж, эта болезнь - еще одно наказание за грехи, и принимать ее надо со смирением.
      Царевна Софья, в иночестве Сусанна, скончалась 4 июля 1704 года в Новодевичьем монастыре, где и была похоронена. Исповедавшись и причастившись, совершенно неожиданно для отца Михаила инокиня Сусанна высказала свою последнюю волю: на надгробии выгравировать не новое имя, данное при пострижении в монахини - "Сусанна", а написать "царевна Софья". Воля умирающей была исполнена.
      Тысяча и одна ночь Екатерины I
      Когда говорят о правлении Екатерины, всегда имеют в виду Екатерину II, то есть Екатерину Великую. Ее вклад в русскую историю оспаривать не имеет смысла.
      Но между тем у нас была еще одна Екатерина - Первая, о которой историки почему-то не очень любят вспоминать. Будучи женой Петра I, она имела на него огромное влияние, а значит, в какой-то степени и на судьбу России. История ее жизни и ее императорства полна парадоксов и необыкновенных приключений, как ни странно это может звучать для августейшей особы.
      Жена Петра Екатерина I, до православного крещения - Марта Скавронская, как и его старшая сестра Софья, выбивалась из своего времени, которое держало женщин в жесткой узде. Вглядываясь в те далекие времена, мы видим ее и на коне, командующей полком, и погруженной в любовные интриги и страсти. Ее прошлое до статуса императрицы, ее жизнь рядом с Петром и без него окутаны таинственной дымкой. Постараемся вглядеться в туман.
      * * *
      Цыганский табор стоял у реки две недели. Марта, проходя мимо цыган, подолгу останавливалась, чтобы послушать пение. Жизнь, которая проходила в таборе, была для нее диковинной и в то же время манила свободой, красотой, чем-то запретным и волнующим. Эта жизнь, хоть она наблюдала за ней издалека и со стороны, была полной противоположностью тому, что она видела в доме пастора Глюка, где она жила и исполняла обязанности прислуги.
      У пастора все проходило чинно и размеренно, трапезы - всегда в определенное время, час для молитвы, час для работы в саду, час для чтения и занятий. Сын пастора Витас, как и отец, готовился посвятить себя духовной карьере и целыми днями пропадал вместе с пастором в церкви, а круг общения дочери Инги был настолько закрыт для Марты, что она и мечтать не могла о дружбе с ней. Хотя Инга была ее ровесницей и в глазах дочери пастора она читала желание сойтись с Мартой поближе, поделиться с ней своими секретами. Однако ее родители следили за дочерью строго, и о каждом незапланированном разговоре Инга должна была докладывать отцу.
      Марта не могла пожаловаться на плохое отношение в пасторском доме, вовсе нет. И платили ей хорошо, и относились вежливо. Но во всем этом была такая сдержанная прибалтийская сухость, а ее темперамент - ей недавно исполнилось шестнадцать лет - требовал если не сильных страстей, то, по крайней мере, романтических приключений.
      Когда она ходила к реке за водой и поглядывала на шумную жизнь цыган в таборе, она чувствовала, что именно здесь может найти эти приключения. Каждый раз она пыталась подойти поближе, чтобы столкнуться с кем-нибудь из цыган и завязать знакомство.
      И такой случай ей вскоре представился. Когда Марта в очередной раз набирала воду, она услышала за спиной звуки гитарных струн. Марта набрала ведра, поставила их на землю и оглянулась. В метре от нее стоял красивый молодой цыган, голый по пояс, в переливающихся красных шароварах. Он держал гитару, перебирал струны, смотрел на Марту большими черными глазами и улыбался. Она почувствовала, как краснеет, но не отвела взгляд. Было приятно смотреть в эти бездонные черные глаза.
      - Здравствуй, красавица, - сказал цыган по-русски без малейшего акцента.
      - Здравствуй, - не робея, ответила она.
      - Ты живешь здесь? - чуть растянув губы в улыбке, спросил молодой человек.
      - Я служанка в пасторском доме, - ответила девушка.
      - Приходи к нам ночью. Мы будем петь и веселиться. В пасторском доме, наверное, не очень весело, - засмеялся он. - Придешь?
      Марта пожала плечами. Ночью? В цыганский табор? Разве может приличная девушка решиться на такое? Но в глубине души она была уверена - придет обязательно. Чего бы это ей ни стоило.
      - Так придешь? - пропел цыган, перебирая струны и сделав шаг к ней. Его мускулистая загорелая грудь смущала ее и вновь заставляла краснеть.
      - Не знаю, - тихо сказала она. - У меня строгие хозяева.
      - А ты приходи, когда они все заснут. Мы гуляем всю ночь, - засмеялся цыган. - Приходи, я буду ждать тебя. Меня зовут Марко. А тебя?
      - Мартой.
      - Марта... Приходи, Марта, не пожалеешь.
      Цыган подмигнул ей, вновь коснулся струн, запел что-то на своем цыганском языке, развернулся и, не попрощавшись, пошел в сторону кибиток табора.
      В июле темнело поздно, а здесь, под Ригой, ночи были очень короткими и в первой половине лета совсем не темными. Но распорядок в пасторском доме был строгим, и все члены семьи готовились ко сну. Пастор в окружении детей и жены читал вечерние молитвы, а Марта с пожилой служанкой Фатиньей стелила постели.
      Но вот все дела были сделаны, уборка проведена, посуда вымыта. Хозяева разошлись по комнатам. Пора было ложиться спать и прислуге. Марта прошла к себе в комнату на втором этаже и отодвинула занавеску. Вдали, у реки, горели костры табора. Дымок поднимался вверх, в небо, где показались первые звезды.
      В доме пастора о цыганах даже не заикались. Несмотря на то что их табор стоял в километре от дома, все вели себя так, как будто цыган не было. С властями у бродяг отношения были, мягко говоря, напряженными, на них периодически устраивали облавы, и поэтому пастор предпочитал держаться от них подальше. В его планы не входило ссориться с властями. Через месяц ему обещали приход в лютеранской церкви в Мариенбурге, и это был определенный карьерный рост по сравнению с приходом в провинциальном местечке Лифляндии.
      Марте общаться с цыганами было запрещено. Это даже не обсуждалось, всем это казалось естественным. Всем, кроме самой Марты. Ничего более естественного, чем свободная кочевая жизнь на воздухе, с песнями и танцами, с красивыми девушками в разноцветных нарядах и сильными смуглыми мужчинами, волновавшими ее молодую чувственность, - ничего более заманчивого и притягательного она в жизни своей еще не видела. Детство она провела в лифляндской деревне, и, хотя родители были довольно зажиточными крестьянами, особенно ярких воспоминаний о первых годах жизни она не вынесла. Большая семья, с малых лет много работы по дому, деревенские игры с соседскими детьми, лютеранская церковь, азы образования в воскресной школе. Когда родители отдали ее служанкой в дом пастора, она была счастлива. Начиналась другая, новая жизнь, где к ней относились по-другому, ее уважали, с ней обходились как со взрослым человеком - еще бы, ведь ей уже шестнадцать лет!
      Но жизнь эта была размеренной и скучной. А костры цыганского табора как сигнал к новому рубежу, манящему ветру свободы и... краска бросилась ей в лицо, когда она вспомнила молодого цыгана Марко, - и, может быть, любви.
      Она надела теплую кофту, пуховый платок (ночи стояли прохладные), на ноги - простые башмаки, загасила свечу и на цыпочках пробралась по лестнице к выходу. Пес Карвак высунул нос из своей конуры, готовый залаять, но, увидев Марту, завилял хвостом и опять улегся. Девушка осторожно открыла калитку, выскользнула за забор, так же аккуратно повернула задвижку, бросила взгляд на окно пастора и, убедившись, что ее не заметили, быстро пошла по дороге к реке Даугаве.
      Она вдыхала дым костров и слышала отголоски песен. Вдруг сердце ее учащенно забилось - она увидела стройную фигуру Марко. Он шел ей навстречу. Черные длинные волосы его развевались по ветру, на нем был синий кафтан, а в руках - гитара. Он, наверное, с ней никогда не расстается, подумала Марта.
      - Ты замерзла, милая? - широко улыбнувшись, спросил Марко и обнял ее за плечи. - Пошли к костру.
      Они подошли к кибиткам, и Марко пригласил Марту сесть на разложенные вокруг костра подушки. Около костра сидели цыгане - трое мужчин и три женщины. Они приветливо кивнули девушке, как будто ничуть не удивившись ее появлению. Марко взял кувшин, стоящий на ковре у костра, кружку и налил в него какой-то красной жидкости.
      - Это хорошее вино, сразу согреешься, пей, - сказал он.
      Марта обвела взглядом цыган. Молодая цыганка чуть постарше нее одобрительно засмеялась, увидев ее растерянность, а пожилая, с седыми волосами, сказала:
      - Пей, красавица, это доброе вино.
      Марта сделала несколько глотков кисло-сладкого напитка и сразу почувствовала, как тепло разливается по телу. Она еще раз посмотрела на молодую цыганку и, увидев ее улыбку, тоже улыбнулась ей. Марко ударил по струнам и запел. Цыгане подхватили песню. Марта сделала еще несколько глотков и ощутила себя наверху блаженства - еще никогда ей не было так хорошо.
      Во время пения старая цыганка внимательно смотрела на Марту. Это наверняка смутило бы девушку, если бы цыганка не улыбалась ей тепло и приветливо. Но смотрела она на нее так, как будто что-то знала про нее. После второй кружки вина Марта совсем охмелела, она даже хотела подпеть цыганам, но не знала их языка и только про себя повторяла мелодию. Поймав очередной внимательный взгляд Мариулы - так звали старую женщину, - девушка вопросительно посмотрела на нее: что ты хочешь мне сказать? Мариула тут же поняла ее взгляд и сделала ей знак отойти в сторону от костра: мол, надо поговорить. Марта взглянула в глаза Марко, который касался ее плеча своим. Тот одобрительно, весело кивнул. Марта встала, чувствуя, как от долгого сидения затекли ноги, и пошла за Мариулой.
      Пожилая цыганка проводила ее в шатер, где в обнимку спали двое цыган мужчина и женщина, усадила на удобные мягкие подушки, зажгла свечи.
      Цыганка молча смотрела ей в глаза. Девушке стало не по себе. Мариула это заметила и тут же накрыла ее руку своей. Потом взяла ее руку и, наклонив к ней свою голову, поцеловала. Та вздрогнула, но руки не отняла. Поведение цыганки привело Марту в большую растерянность. Она слышала, что цыганки умеют хорошо гадать, и ожидала что-то в этом роде, но то, что та станет целовать ей руки... Такое и в голову ей прийти не могло.
      - Простите, ваше величество, если что-то у нас не так, - вдруг сказала Мариула.
      Сумасшедшая? Вроде не похоже. Но что она говорит?
      - Ваше величество? - Марта попыталась улыбнуться. - Почему ты так говоришь?
      - Спаси внуков и правнуков моих, королева, когда их поведут на смерть. Меня тогда уже не будет в живых, но дети и внуки мои попросят тебя. Обещаешь?
      - Я не понимаю... О чем ты, Мариула?
      - Ты поймешь потом. А сейчас дай слово.
      - Ну, хорошо, обещаю, - тихо сказала Марта.
      Женщина серьезно смотрела ей в глаза.
      - Скоро ты станешь королевой. Я вижу судьбы людей, а ты будешь ими распоряжаться. Я вижу тебя на троне. Когда настанет день, о котором я говорила, вспомни меня, пожалуйста. А сейчас ничего не говори. Сейчас ты ничего не можешь сказать. Пойдем к костру.
      Марта сидела с цыганами, слушала их непонятную болтовню, пила вино, которое подносил ей Марко, и все думала о словах Мариулы. Странные они, эти цыгане... Скитаются по свету, поют, живут так, как будто нет никаких забот, веселые, свободные, счастливые. Да еще говорят такие загадочные вещи. Почему все люди не живут так?
      Марко нежно обнимал ее за плечи. Она все ждала, что теперь он позовет ее в шатер. Она и боялась, и хотела этого. Но, к ее разочарованию, он вдруг сказал:
      - Скоро начнет светать. Ты не боишься, что дома тебя хватятся?
      Марта и думать забыла о том, что утром она должна все подготовить к завтраку.
      - Ой, да, конечно, мне нужно идти... - с грустью сказала она.
      - Пойдем, я провожу тебя.
      Марта попрощалась с цыганами. Теперь ей казалось, что она знала их всю жизнь. Она встала, Марко накинул ей на плечи поверх платка кусок материи и обнял за плечи. Так, в теплых объятиях молодого цыгана, она дошла до пасторского хутора. Перед калиткой Марта приложила палец к губам, сделав знак, что не надо говорить и что ей пора. Марко опять обнял ее, она не сопротивлялась. Он нежно коснулся ее волос и поцеловал в губы. Девушка ответила на поцелуй, и у нее слегка закружилась голова. Марко прошептал:
      - Приходи завтра!
      Марта пожала плечами, мол, от нее не зависит.
      - Ну, приходи, когда сможешь, я буду ждать, - опять прошептал цыган. Она кивнула и пошла к калитке. Марко подождал, пока девушка скроется за изгородью, и направился в табор.
      Цыган Марко стал ее первым мужчиной. Тогда она думала, что первым и единственным. Но лето кончалось, и цыгане засобирались в теплые края. Марта ходила сама не своя. И пастор, и его жена заметили произошедшую в ней перемену. Они были очень обеспокоены душевным состоянием девушки. Она ведет себя так, как будто у нее большое горе. Или она больна. Но на все вопросы Марта вежливо улыбалась и говорила, что все в порядке, что не стоит беспокоиться. После того как у нее появились цыгане и Марко, она стала лучше понимать людей. Теперь она увидела, что и пастор, и его жена, госпожа Лайма, очень хорошо относились к ней, может быть, даже любили. Но с цыганами она встречалась только по ночам, и они ничего не подозревали. Узнать, что у нее кто-то появился, они не могли.
      Девушка всерьез думала о том, чтобы уйти с цыганами. Она не представляла, как будет жить без ласк Марко, который подарил ей настоящее наслаждение. Еще месяц назад она и не подозревала, что испытает подобное счастье в жизни, а теперь оно казалось ей естественным. А служанкой в пасторском доме, как бы хорошо к ней здесь ни относились, она всю жизнь не будет. Нет, она уйдет с табором.
      Это была последняя ночь с Марко. Всласть насладившись телом своего друга, Марта прошептала:
      - Я уйду с вами.
      Марко крепко поцеловал ее и ничего не ответил.
      - Почему ты молчишь? - спросила Марта.
      - Ты говорила с Мариулой? - ответил он вопросом на вопрос.
      - О чем? - Марта действительно не понимала, что Марко имеет в виду. Что, Мариула должна решать, можно ли ей идти с табором? Но это смешно.
      Они вышли к костру, цыган Лойко налил им две кружки вина.
      - Я пойду с вами, - сказала Марта, глядя в глаза Мариуле, сидящей напротив.
      Цыгане ответили молчанием. Не так представляла она себе их реакцию.
      - Ты помнишь наш первый разговор, королева? - спросила старая цыганка. - Помнишь, что обещала мне? Это твоя судьба. А судьбу мы не выбираем. Судьба выбирает нас.
      В ту ночь не пели громких песен. Цыгане затянули какую-то заунывную мелодию. Когда Марко встал, чтобы проводить Марту, она отрицательно покачала головой, обняла его, поцеловала, повернулась спиной к костру и быстро пошла на хутор. В горле стоял комок, а по щекам катились слезы.
      Она не вставала с постели два дня. Лайма, ее муж и их дети ухаживали за ней, принося ей в постель молоко и мед. На третий день она выздоровела и приступила к своим обязанностям служанки. Когда ходила за водой на Даугаву, увидела то, что осталось от табора, - кострища, подковы лошадей, кости от рыбы и кур, бусинки, гребешок и красную цветную ленточку молодой цыганки. Марта взяла ее себе на память. Табор ушел на юг.
      Пастор Глюк получил приход в Мариенбурге, и с хутора на Даугаве они переехали в этот городок. Теперь ничто не напоминало ей о Марко и первой романтической любви. Жизнь в городе была значительно интересней, скучать не приходилось. У пастора целыми днями гостили его ученики - интересные молодые люди, но, на взгляд Марты, излишне поглощенные религией. Бывали и другие, светские друзья. Молодой литовский дворянин Тизенгаузен, когда она прислуживала ему за столом, сказал пастору, не отводя глаз от девушки:
      - Дорогой друг, откуда у тебя такая чудесная блондинка? В нее можно влюбиться с первого взгляда!
      - Это Мартхен, - ответил пастор, - она у нас почти с детства прислуживает. Она осиротела, и мы взяли ее.
      Тизенгаузен во время всего обеда не отводил глаз от девушки, а когда она подавала ему десерт и он был достаточно разгорячен портвейном, его рука погладила ее колено. Марта в ответ прижалась ногой к его ладони и с улыбкой посмотрела на него. А вечером, когда прислуживала в отведенной для него комнате, готовя постель дорогому гостю, почувствовала на своих плечах его теплые руки. Они повесили на ее шею бусы из янтаря. Через несколько минут после горячих поцелуев Марта лежала в объятиях Тизенгаузена в постели, которую только что сама ему приготовила.
      Утром за завтраком Тизенгаузен говорил с пастором об архитектуре Мариенбурга, о приходе Глюка, о том, какой имеет доход. Встретившись глазами с Мартой, он отвел взгляд. Даже когда садился на коня, с ней не попрощался. Как еще можно обойтись со служанкой? - с грустью подумала девушка, перебирая янтарные бусы. Потом вдруг вспомнила Мариулу, как та называла ее королевой, и ей стало очень весело. Разве плохо ей живется? У нее не тяжелая работа, она нравится красивым молодым богатым мужчинам, они дарят ей подарки. Может быть, это и имела в виду старая цыганка, когда называла ее королевой? Нет, там было что-то другое, более конкретное. Но что? Впрочем, зачем об этом думать? Время само все расставит на свои места.
      И Марта продолжала жить весело в доме очень серьезного человека пастора Глюка. Она ухаживала за его симпатичными гостями, оказывая им "особые" знаки внимания, если они того, конечно, хотели. В школе сладострастия, в которой первым ее учителем был цыган Марко, она достигла таких успехов, что многие знатные господа по-настоящему влюблялись в нее. И только разница в положении заставляла их отступиться.
      Это, конечно, не могло укрыться от глаз пастора и его жены. И они решили, что пора выдать замуж молодую служанку. Что разврат ее ни до чего хорошего не доведет. И как раз такая возможность представилась. У Глюка гостил его дальний родственник шведский драгун Карл Крузе, с которым Марта за время пребывания его у пастора успела провести не одну ночь. Уже в первый день его появления Глюк представил ее как свою племянницу, а вовсе не служанку.
      Свадьбу сыграли через месяц. Но медового месяца не получилось. Накануне шведской войны Карла отправили с полком в Ригу, что и спасло молодого драгуна от смерти. Своего первого мужа Карла Крузе после этого Марта не видела почти всю жизнь.
      Стоял июль 1702 года. Генерал Шереметев, которому было поручено занять Лифляндию, осадил Мариенбург. После нескольких недель мужественной обороны город был доведен до крайности, и комендант решил взорвать крепость и погибнуть вместе с ней. Он позвал к себе нескольких жителей, сообщил им по секрету о своем решении и предложил как можно скорее покинуть крепость, если они не хотят разделить участи его и его отряда. В числе предупрежденных лиц был и местный лютеранский пастор Глюк. На семейном совете, на котором присутствовала и Марта, было решено покидать город безо всякого скарба, взять только деньги, драгоценности, которых в семье пастора было немного, и славянскую Библию - все-таки надо будет преодолевать русский аванпост. Может быть, Библия на церковно-славянском языке послужит пропуском?
      - И ты, Марта, на тебя тоже надеемся, ты все же почти русская, может быть, это их смягчит, - вздохнул пастор. - Дай Бог, поможет и то, что я говорю на русском без акцента. Будем уповать на Господа!
      Пастор был прав. Когда на аванпосте смотрели его вещи, Библия на церковно-славянском языке сыграла положительную роль. Глюк говорил с русским офицером по-русски и сказал, что может послужить переводчиком. Офицер был с ним очень вежлив. Посовещавшись с начальством, он направил Глюка в Москву, предоставив транспорт ему и его семье.
      Пастор не ожидал такого благорасположения со стороны русских войск. Он не знал его истинную причину. Причиной тому была, конечно, не его русская речь и не славянская Библия, а его служанка Марта. Пока Глюк с семьей подвергался осмотру и допросу со стороны представителей российской армии, она долго и мило беседовала с самим комендантом. И говорили они не о пасторе и не о войне, а исключительно о ее женских достоинствах. Дамский угодник капитан Воронцов по достоинству оценил прелести Марты, и они деловито обсуждали подробности их вечернего свидания, а также меню ужина. Пока пастор и его жена отвечали на дежурные вопросы помощника коменданта, Воронцов и Марта решили, что она останется в полку и будет руководить прачками и посудомойками за вполне приличное жалованье.
      Она попрощалась с пастором и его семьей и осталась с капитаном Воронцовым. Приключения начинаются, подумала весело Марта Скавронская, счастливая оттого, что избавилась наконец от гнетущей роли служанки в скучном доме. Не случайно самые яркие ее воспоминания - это цыганский табор. Куда еще закинет ее судьба? И опять она вспомнила Мариулу.
      С Воронцовым оказалось все далеко не так романтично, как могло представиться на первый взгляд. После тяжелой работы на полковой кухне и стирки белья - прачек в полку не оказалось, так что командовать было некем, - нужно было ласкать вдрызг пьяного капитана Воронцова. Иногда, когда он напивался до поросячьего визга, он бил ее. Один раз Марта не выдержала и дала ему сдачи - после его жесткой пощечины закатила ему такую оплеуху, что он вскрикнул, долго изумленно смотрел на нее, а потом повалился на кровать и проспал до утра. Утром, как обычно, ничего не помнил.