271)

Я сказал, что для меня ее приход большая неожиданность, ведь я думал, что она уже никогда не вернется в город. Она развела руками и сказала, что я сам лучше всех должен знать, как легко бросаться высокопарными образами, когда все у тебя хорошо, зато как столкнешься с настоящими трудностями, тут уж не до красивых речей. Я спросил, означает ли это, что она столкнулась с настоящими трудностями, и она ответила, что похоже на то.

А как же Тур? — спросил я. Что Тур? — сказала Марианна и дала мне понять, что Тур интересуется только орланами. Я спросил, интересуется ли он орланами и по ночам. Да, и по ночам тоже, ответила Марианна. Я кивнул и сказал, что, если мужчина по ночам интересуется орланами, это его до добра не доведет.

272)

Марианна сняла себе комнату. Неподалеку от меня. Минут двадцать быстрым шагом, не больше (если не будет задержек у светофоров, а и с, как правило, не бывает). Но я редко навещал ее там.

Итак, она вернулась. Столь же внезапно, как впервые появилась в моей жизни, и так же неожиданно, как покинула меня ради Тура. Словом, она вернулась обратно. Но жили мы по отдельности, и ни я и никто другой не считал нас с Марианной парой.

Мы встречались нечасто, но встречались. Однако и с другими каждый из нас встречался не чаще.

273)

А как Лоллик? — поинтересовалась Марианна. Лоллик больше нет, ответил я. Тогда Марианна осторожно спросила, не нахожу ли я, что Лоллик немного вульгарна (положа руку на сердце). Я сказал: М-да! Не без этого, и мы надолго замолчали. Но потом смягчились и оттаяли. Кончилось тем, что мы сказали: хорошо, что хотя бы кто-то вульгарен.

274)

Несколько раз Марианна брала меня за руку, когда мы шли по улице. Мне это не нравилось, и я изобретал всякие хитрые уловки, лишь бы она оставила в покое мои руки. Наконец однажды вечером она предложила заняться любовью, что мы и сделали. Мы испытали оргазм одновременно, и, по-моему, это было великолепно. Я разволновался и долго потом говорил об этом. Марианна слушала, куря сигарету за сигаретой, а потом сказала, что ей приятно мое волнение, но, что касается ее, она и раньше испытывала такое много раз.

275)

Я спросил у Марианны, как она относится к радиотелефонам. Ей эти штучки не нравятся, сказала она, но не смогла объяснить почему. Должна же она назвать хоть какую-то причину, настаивал я. Нет, оказывается, не должна.

276)

Мне пришло в голову, что я должен подстричься. Марианну удивило такое желание с моей стороны, но она согласилась со мной. Она точно знает, куда я должен пойти, сказала она, очень важно, чтобы меня подстриг человек по имени Тим. Этот Тим был старый знакомый Марианны, и она гарантировала, что он хороший мастер и прекрасно владеет ножницами.

В парикмахерском кресле я весь напрягся, но так и не собрался с духом, чтобы спросить, зовут ли человека с ножницами Тимом, однако по описанию Марианны невозможно было определить, он это или не он. Парикмахер спросил, в чем проблема, и я ответил (что было истинной правдой), что никакой проблемы нет, просто он должен подстричь меня покороче. Насколько короче? — поинтересовался он, и я объяснил, что он должен срезать столько волос, чтобы не оставалось никаких сомнений. В чем? — спросил он. В том, что я подстрижен коротко, сказал я.

И он подстриг меня так, чтобы сомнений не осталось. «Коротко» было самое подходящее слово, и меня даже позабавило, что случайно брошенное слово может оказаться настолько точным.

277)

Правда, оказалось, что меня стриг вовсе не Тим, и Марианна обиделась, что я не последовал ее совету. Я не нарочно, сказал я, но Марианна считала, что все случилось по моей вине, а мои оправдания, будто я не знал, как выглядит Тим, не выдерживают никакой критики. Мне следовало удостовериться, что человек с ножницами и есть Тим. Я этого не сделал и теперь был наказан. Оказалось, что я нелепый, глупый и никогда ничего не умел. От моей беспомощности можно сойти с ума. Я робко сказал, что, если бы настоял на том, чтобы меня стриг Тим, я тем самым поставил бы под сомнение искусство другого мастера. Ну и что из того? — возмутилась Марианна. Как бы там ни было, меня несомненно подстригли хорошо, однако Марианна не могла удержаться от замечания, что мы теперь никогда не узнаем, как бы я выглядел, если бы меня подстриг Тим. Да, уже не узнаем. Я был вынужден с ней согласиться.

278)

Вечер в городе, мужская компания и много пива. Были Бент, Гленн, Халфред и еще кое-кто. Мы напились и заговорили о девушках. Я был не из тех, кто выпил меньше других, и прошелся по адресу Марианны. Сообщил со смехом, какой тип трусиков она предпочитает. И тут же пожалел.

279)

Однажды вечером Марианна пришла ко мне в гости. Она принесла пакет яблок. Погладив мои стриженые волосы, она сказала, что у меня приятная форма головы.

280)

Через неделю она мне позвонила, я играл в лудо с Халфредом. Она сказала: знаешь что, и я ответил: нет, не знаю. Она много думала, сказала Марианна, и пришла к выводу, что нам нужно снова съехаться. Она в самом деле так думает? Вскоре выяснилось, что она и в самом деле думала так.

Я сказал, что по первому впечатлению мне эта мысль не показалась удачной. Поскольку, по-моему, из этого ничего не выйдет. Марианна фыркнула и сказала, что я не должен придавать слишком большое значение первому впечатлению. Ладно. Я об этом подумаю.

Я рассказал Халфреду о предложении Марианны. Н-да, сказал он и вернул все мои четыре фишки в исходное положение. Потом засмеялся и сказал, что с моей стороны было глупо поставить в домик сразу все четыре фишки. Смертельно опасно. Я мужественно отнесся к своему проигрышу и постарался сосредоточить все мысли на Марианне.

Халфред предложил сыграть еще раз, и я сказал: отчего не сыграть.

281)

Теперь она стала приходить чаще, чем раньше, я имею в виду Марианну. Четыре вечера в неделю. Как и раньше, перед тем как мне лечь. Она считала, что нам надо о многом поговорить. Спрашивала, помню ли я то или другое, я все помнил. Должно быть, ей очень нравилось, что есть вещи, которые только мы с ней можем помнить. И мне невольно приходилось признать, что это здорово. Она все болтала, и проходило много времени, прежде чем наши глаза встречались, и я, как всегда, был наготове, чтобы встретить ее взгляд. Я точно знал, как долго длятся паузы. Все возвращалось в свое русло.

282)

Однажды вечером, немного поразмыслив, я сказал Марианне, что, по-моему, бывают ситуации, которые можно пережить только один раз в жизни. Нужны события, которыми отмечен ход времени, сказал я. События, которых мы ждем, которые переживаем, когда они приходят, и которые мы вспоминаем после. Именно такие события говорят о том, что время движется, сказал я, но Марианна закатила глаза и не проявила никакого интереса к моим мыслям.

Наши отношения являются именно таким событием, продолжал я, они имели начало и, по моему мнению, подошли к концу. Его не следует оттягивать, сказал я, мы должны смириться с тем, что определенные вещи когда-то кончаются. Мне понравилось, как я объяснил свою мысль, и казалось, что тут возразить нечего. Я чувствовал, что из трясины ступил на твердую почву.

Настал черед Марианны. Она считала, что я слишком много думаю и что мои мысли мне мешают, я, видите ли, слишком занят тем, что случится потом, тогда как мне следует понять, что мы, люди, должны заниматься делом, а не цепляться за воспоминания. Лично ей наплевать на все, кроме того, что происходит в данную минуту, сказала она, и мне нужно поступать так же. И кроме того, мои размышления носят слишком общий характер. Ведь речь идет о нас двоих (она проигнорировала мои слова о том, что я ни минуты не допускал, что речь идет о ком-то, кроме нас). Какое нам дело до других? Их опыт не имеет к нам отношения и никогда не будет иметь, главное — было ли нам хорошо вместе? Да, черт подери, конечно, было. Ну вот, видишь. Значит, я права, сказала она.

283)

Я сказал Марианне, что проблема в том, что она не умеет слушать. Как это не умею, возмутилась она. Не умеешь, сказал я. Марианна утверждала, что умеет. А мне кажется, что ты не слушаешь, сказал я, но она считала, что я не должен придавать слишком большого значения тому, что кажется. Она умеет слушать, и хватит об этом.

Тогда скажи, почему же так получается, что, когда тебе что-то не нравится, я обязан с этим считаться, а, когда что-то не нравится мне, ты с этим не считаешься? По ее мнению, это, возможно, объяснялось тем, что уж если ей что-то не нравилось, то она была целиком и полностью против, а я — нет. Это потому, что она — честная, сказала она. А я — трус (и был трусом все то время, пока мы были вместе). Мне следует поскорее понять, что нельзя быть против только отчасти, как бы немножко против, потому что такое «немножко» никто даже не заметит. По ее мнению, это трусость.

Мне нечего было на это возразить. Кто знает, может, она и права.

284)

Через два-три вечера Марианна вернулась к теме о себе и о том, что значит либо да, либо нет. В этой связи она довольно часто упоминала про мою трусость. Я разозлился и сказал, что понял, куда она клонит, но, если ей хочется, она может повторить это еще несколько раз (если она думает, что иначе до меня не дойдет). Она назвала меня высокомерным невежей и сказала, что я даже не пытаюсь казаться другим, потому что вполне собой доволен.

Мы помолчали, а потом я сказал, что она не должна сомневаться в том, что я ее очень люблю. Тогда и она сказала, что тоже любит меня. И мы посмотрели друг на друга.

285)

Но все это, сказал я, вовсе не означает, что нам непременно надо снова съехаться и жить вместе. Марианна поинтересовалась, что же в таком случае это должно означать? О совместной жизни не может быть и речи, сказал я. И Марианна объявила, что мы получили лишнее доказательство моей невероятной трусости. Моя трусость тут ни при чем, сказал я. Но Марианна считала, что при чем. Трусость и не что иное, как трусость.

286)

Однажды вечером я достал из морозилки вафли и сказал, что мы могли бы остаться друзьями, хотя и живем врозь. Нет, не могли бы. Только не это. Вот сейчас ты сама говоришь как лестадианка, сказал я, и она призналась, что я прав. Одним словом, согласилась со мной. Так что мы можем быть друзьями.

Но что, собственно, значит быть друзьями? — спросила Марианна, и оказалось, что никто из нас не может четко определить границы дружбы. Мне было интересно, означает ли это, например, что мы можем заниматься любовью (ну раз-другой, если так сложатся обстоятельства). Да, Марианна считала, что это дружбе не помеха. Ну а сейчас, например? — спросил я. Вполне, сказала Марианна. И мы сбросили с себя одежду.

287)

Как и раньше, я иногда засыпал под ее болтовню. И она не понимала намеков. Если я начинал ходить по комнате и несколько раз принимался чистить зубы, она спрашивала, боюсь ли я, что у меня заболят зубы, и предлагала сходить со мной к зубному врачу.

288)

Иногда я проявлял интерес к беседе, и мы обменивались мнениями по какому-нибудь вопросу. Я спросил, что она думает о старости (возьмем, к примеру, полковника). Должен ли человек постоянно думать о старости, готовиться к ней, или стоит о ней вовсе забыть? Я сказал, что сам иногда довольно много думаю о старости. Что она на это скажет? Нет, она не считала, что о старости надо забыть. Вовсе нет. Однако не стоит слишком забивать себе голову этими мыслями, и она искоса взглянула на меня, но я не смог истолковать ее взгляд. Ей легко представить себя в старости, сказала она (может быть, следует уже начать к ней готовиться). Я понял, что намного опередил ее, ведь я уже давно причислил себя к тем, кто прекрасно себя чувствует до глубокой старости.

289)

Марианна спросила, какой бы я изобразил ее, если бы кто-нибудь спросил меня о ней. Почему ей это интересно? Да так, просто пришло в голову. Я сказал, что прежде всего назвал бы ее очень доброй. Доброй? — удивилась Марианна. Да, сказал бы, что она необыкновенно добрая и хорошая девушка. Она сказала, что плохо относится к слову «добрая», оно ей никогда не нравилось, и я предложил ей пересмотреть свое отношение к этому слову.

290)

Теперь Марианна приходила ко мне часто. Два коротких звонка, и ее лучезарная улыбка, когда я открывал дверь. Однажды я заснул, и она с обидой спросила, неужели она такой скучный человек, что я не выдержал и уснул. Я ответил, что, честно говоря, ужасно устал и не могу знать, интересный она человек или нет, ведь я же проспал все, что она говорила.

Марианне не понравился мой ответ, и она сказала, что может хоть сию же минуту уйти. Пусть я не думаю, что ей некуда пойти. Да я и не думал. И если у меня есть занятие получше, надо было так прямо и сказать. Что значит получше? — спросил я. Сейчас лучше всего — это немного поспать. И она ушла домой. Доброй ночи, сказал я. И тебе тоже, ответила Марианна.

291)

Как-то вечером я спросил у Марианны, верит ли она, что человек обладает свободной волей. Еще бы, ответила она. Но вообще-то, нечего притворяться, будто тебя это занимает, сказала она. Она прекрасно знает, что мне до лампочки и воля, и тому подобные штучки. Я рассердился и спросил, задумывалась ли она хоть раз, какие между нами были отношения. Она ответила, как раньше, что ее больше интересует настоящее, чем все остальное, а потому она никогда не думала, какие там между нами были отношения, сказала она. Никогда? — спросил я. Да, почти никогда. То есть, как я понимаю, совсем не часто.

292)

Теперь Марианна приходила каждый вечер. И начала звонить мне на работу и спрашивать, что захватить с собой (может, немного яиц? Или паприку?). Я отвечал, что это было бы неплохо.

И она по-прежнему говорила о тишине, о том, как она любит уединение. Что покой надо находить в себе. И равновесие. И еще она говорила о своей комнате. Комната ей не нравилась. Может, тебе стоит подыскать что-нибудь получше? — спрашивал я, и она соглашалась, но ничего не предпринимала. Иногда она опять спрашивала, не съехаться ли нам. Я говорил, что еще не думал об этом, и вопрос оставался открытым. Ни один из нас не мог придумать на этот счет ничего разумного, и меньше всего Марианна.

293)

Однажды я лег спать пораньше. Надеялся, что успею заснуть до ее прихода, но меня разбудил звонок в дверь. Непослушными руками я открыл дверь, за дверью стояла Марианна, она удивилась, почему я так долго не открывал, и я объяснил ей, что уже спал. Она тут же предложила уйти, чтобы мне не мешать, и я кивнул, но она этого не заметила, кроме того, она уже успела снять туфли и аккуратно поставить их в шкаф.

Она сказала, что у нее даже мелькнула мысль, будто я хочу обмануть ее. Обмануть как? — спросил я. Например, заставить ее поверить, что меня нет дома. Зачем мне это? — удивился я. Этого она не знала. Но у меня могли быть свои причины.

Я сказал, что, пожалуй, это не исключено.

294)

Вскоре выяснилось, что Марианна беременна. От Тура. Она позволила ему сделать ей ребенка.

Я сказал, что с меня хватит, но она попросила меня успокоиться и сказала, что я не должен так спешить. Разве играет какую-то роль, мой это ребенок или Тура? Я точно так же мог бы быть его отцом, как и Тур, считала Марианна.

Мы стали рассматривать фотографии младенцев, и я должен был признать, что некоторые из них были очень милы.

295)

Марианна позвонила мне на работу и спросила, не можем ли мы пообедать у меня дома. Конечно можем, сказал я. Значит, договорились.

Маленькое разногласие возникло, когда мы решали вопрос, покупать продукты вместе или кому-то одному. Мне было бы приятно пройтись по магазину вдвоем, складывая покупки в тележку и разговаривая о том, что нам нравится или не нравится, но Марианна сказала, что я всегда все слишком усложняю и так ли уж необходимо, чтобы я тоже шел за покупками? Я сказал: не так уж. Тогда я сама все куплю, сказала Марианна. И я согласился, довольный тем, что выпало идти кому-то одному и что этот один — не я.

Мы готовили обед, и Марианна сказала, что глупо класть во все подряд томатную пасту.

296)

Марианна все болтала и болтала (об отце, о Туре, о книгах, об интимном массаже, обезжиренном молоке, будущем ребенке и уже не помню, о чем еще). Теперь она оставляла на полочке в ванной свою зубную щетку, свое полотенце на крючке, и все чаще случалось, что мы спали в одной кровати. Она болтала, я спал или дремал, а утром перед уходом на работу она читала вслух газету. Как только она уберет и отмоет свою противную конуру, она уже не будет так часто оставаться у меня на ночь, сказала она. Но все никак не принималась за мытье.

297)

Марианна вязала детские вещи и хотела, чтобы я позвонил маме и попросил ее тоже связать несколько ползунков или еще что-нибудь. Я не позвонил. Неужели ты не понимаешь, что это уже слишком? — спросил я. Почему слишком? — удивилась Марианна. И посмотрела на меня ясными голубыми глазами.

298)

Значит, мы с тобой снова пара? — спросил я однажды вечером в начале осени. Марианна точно не знала, но вполне это допускала. А почему бы нет? — ответила она.

299)

Один раз у Марианны не нашлось, о чем поболтать, и мы рано легли спать. Мы устали, но оба хотели заняться любовью и занялись. Получилось отлично. Сразу после этого Марианна заснула, а я лежал и думал о том, что все стало как прежде. А нужно ли это? — размышлял я. Так ли уж хорошо было тогда? Ответа я не знал.

Допустим, у нас все как раньше, тогда это значит, что все прекрасно, что все прекрасно теперь и было прекрасно тогда. В противном случае надо признать, что нам вообще никогда не было хорошо и сейчас тоже хорошо быть не может.

И я посмотрел на Марианну, на ее губы. Изумительно красивые губы.

С этими мыслями я заснул.

300)

Среди ночи я проснулся.

Меня пронзила мысль, что единственный во всем мире, кому придется прожить мою жизнь, это не кто иной, как я сам.