— Именно над этим ты работаешь? Над отменой Хлебных законов?

— Да, и над рядом связанных с ними вопросов. Самое главное — это реформа избирательной системы, во пройдут годы, прежде чем мы чего-то добьемся, — Избирательная система? Расскажи подробнее.

— Видишь ли…

Он объяснял, она задавала вопроси. Разгорелась оживленная дискуссия насчет того, кому именно стоит предоставить право участвовать в выборах.

И когда разговор закончился, Джайлз, к своему удивлению, заметил, что солнце уже садится. Значит, они проговорили несколько часов! Хотя она долгое время жила за границей, но тоже считала необходимым дать права низшим классам.

— Битва при Ватерлоо поставила точку в затянувшейся вражде. Стало ясно, что мы двадцать лет занимались Наполеоном и французами, не обращая внимания на то, что творится дома. Теперь, когда война больше не сплачивает нацию, народ и правительство не действуют как единое целое, вот-вот начнутся разброд и шатания.

— Ты прав, нужны перемены, — кивнула Франческа, поднимаясь и принимаясь ходить взад-вперед.

— Времена меняются. Но выжившими всегда будут те, кто сможет приспособиться к переменам.

Она много раз слышала это выражение и считала его довольно банальным. Но все же оно вселило в нее энтузиазм и уверенность. Он же не мог отрицать очевидного: он не мог найти себе более подходящую жену, чьи ум, понимание, красота и поддержка будут неоценимы в сфере политики. Эти соображения не приходили ему в голову, когда он просил ее руки, однако как много они значат для их семейной жизни! Если он возьмет ее с собой в Лондон, она может стать хозяйкой политического салона, который будут посещать самые блестящие члены столичного общества. Неглупая, сообразительная, разбирающаяся в людях, она послужит интересам его дела.

Он знал, что умение управлять людьми у нее врожденное, так же как умение дышать и ласкать его в постели. Но она ни разу не сделала ошибки, пытаясь манипулировать им, даже в последние дни, когда он посчитал бы ее претензии справедливыми. Для человека ее темперамента это было нелегко.

— Времена меняются. И те, кто хочет выжить, приспосабливаются к переменам.

Она как раз проходила мимо. Он протянул руку и поймал ее запястье. Франческа удивленно посмотрела на него.

— Довольно политики… хотя бы на сегодня. Мне нужно обсудить с тобой кое-что еще. Я хотел бы знать твое мнение еще по одному вопросу.

Он уронил бумаги рядом со своим стулом. Поднявшись, повернул стул к окну, уселся и притянул ее к себе.

Глубокий вырез ее платья был целомудренно прикрыт фишю из прозрачного газа, с пуговицами и широко распахнутым воротничком. Обхватив ее талию, он наклонил голову и коснулся кончиком языка ложбинки между грудей. Провел языком дорожку, ощущая дрожь ее тела, и припал губами к ямочке между ключицами, словно ставя раскаленное клеймо на коже.

Она принадлежала ему, всецело, безоговорочно, и он… кажется, он начинал верить, что сможет принадлежать ей.

В течение нескольких секунд атмосфера в маленькой комнате из политически накаленной превратилась в нестерпимо страстную. Нестерпимо эротическую.

Это была его идея, с которой она радостно согласилась, прежде чем подчиниться его команде и повернуться лицом к окну. Он слегка приподнял ее, усадил к себе на колени и снова провел губами по ее плечу, шее, к чувствительному местечку за ушком.

— Сожми подлокотники кресла.

Она, не колеблясь, повиновалась.

Он выглянул в окно:

— Видишь тот большой дуб прямо впереди?

Франческа кивнула.

— Смотри на верхние ветки. Не отводи глаз. Не думай ни о чем другом. Только об этих ветках.

Отпустив ее талию, он слегка обвел кончиками пальцев соблазнительные очертания ее грудей. Она дернулась.

— Сосредоточься на ветках.

— Но… но они голые, — пробормотала она, ерзая.

— Хм-м… Нет, еще несколько листочков осталось.

Он немилосердно терзал ее. Одной рукой лаская груди, он старательно избегал касаться ее сосков. Пальцы едва дотрагивались до тонкой ткани. Тело Франчески горело как в огне. Груди набухли и затвердели. Он видел, как тугие соски распирают лиф. Она снова заерзала.

— Ты сосредоточилась на ветках?

— Но, Джайлз…

— Думай о том, какие они голые.

Она тоже хотела бы быть обнаженной, как эти ветки; он и сам это знал, но не таков был импровизированный сценарий сегодняшнего дня. Он нежно сжал ее груди, словно проверяя на упругость, но тут же отнял руки.

— Совершенно голые.

Он кончиками пальцев сжал ее соски, сначала мягко, потом все сильнее. Она охнула и откинула голову.

— Совершенно обнаженные.

Он стиснул, потом тут же отпустил и снова стал дразнить легкими касаниями.

— Продолжай наблюдать за ветками.

Он повторял и повторял пытку, а она, добровольная жертва, с радостью подчинялась, но вскоре тяжело задышала и, раскрасневшись, обмякла.

— Я хочу, чтобы ты был во мне.

— Знаю.

— Ну и?.. — капризно бросила она.

Он скривил губы.

— Приподнимись.

Она выполнила приказ. Он поднял ее юбки, нижние юбки и сорочку и сунул руки под белую пену ткани, наслаждаясь упругостью полушарий, и с удовлетворенным вздохом ощутил влажность лона. Потом, стиснув ее бедро одной рукой, он осторожно сжал пухлый холмик.

Франческа задохнулась. Руки мгновенно ослабли. Он потянул ее вниз, и она охнула, вжавшись всем весом в его ладонь. Открытая его прикосновению.

Длинные пальцы скользнули внутрь, Сердце Франчески бешено заколотилось. Она принялась извиваться, перекинув ногу через его колени, чтобы до конца открыться ему. Его искусительным ласкам.

— Нет. Сиди, как сидела. Скромно.

Скромно?! Да она дышать не может!

Обе его руки были под юбкой: одна осторожно мяла живот, другая раздвигала набухшие складки.

Она чувствовала, какой стала горячей и скользкой. Обнаженные бедра и попка прижимались к ткани его брюк — постоянное напоминание о ее уязвимости.

— Продолжай изучать дерево.

Она с присвистом втянула воздух, подняла голову и устремила взгляд на голые ветки.

Один палец проник внутрь. Она вцепилась в подлокотники, готовясь к новой атаке. Горло перехватило. Он погладил ее и окунулся еще глубже. Она напряглась, сжалась, изнемогая от сладкой боли. Больше! Она хочет больше!

К первому пальцу присоединился второй. Ее тело мгновенно среагировало, — жадно, страстно: она достигла точки странной отрешенности, когда могла наслаждаться, чувствовать и в то же время наблюдать. Он продвинулся еще глубже, пальцы продолжали шевелиться.

— Нет! — выдохнула она, отчаянно тряся головой.

Он и не подумал останавливаться.

— Требовательная женщина!

Его тон был серьезен, почти мрачен. Издевательски мрачен.

Он прижал ладонь к ее влажным складкам и замер.

— Ты по-прежнему сосредоточена на ветках?

Ее взгляд был устремлен в нужном направлении, но она уже ничего не видела.

— Да.

— Некоторые из них узловатые, верно?

Она вгляделась в сгущавшиеся сумерки, смутно сознавая, как он снимает руку с ее живота и расстегивает брюки, выпуская на волю истомившуюся плоть. Она мгновенно выпустила подлокотник и, заведя руку за спину, потянулась к нему.

Он шлепнул ее по пальцам.

— Сказано же тебе думать о ветках. Узловатых. Тех, что потолще и покрасивее.

Но у нее на уме был только один красивый, толстый и узловатый предмет, не имевший ничего общего с деревьями. С фамильными, возможно, но не обычными. Она смутно вспомнила, зачем пришла в библиотеку, и тут же снова все забыла, вынуждая себя вглядываться в дерево.

Его рука властно легла на ее живот.

— Смотри на дерево. Сконцентрируйся на ветках.

Она ничего не понимала, но послушно делала, как он просил, заставляя разум и глаза сфокусироваться на голых ветках, находя узловатые толстые сучья.

Он слегка поднял ее, отодвинул назад, устраиваясь поудобнее… и опустил вниз.

И Франческа внезапно поняла, почему смотрит на деревья.

Он вынул пальцы, но рука оставалась внизу, направляя упругий ствол в гостеприимную расщелину. Сейчас он входил в нее медленно, неустанно наполняя, пока полностью не насадил на себя.

И она чувствовала каждый дюйм, каждое сиюсекундное ощущение, усиленное тем обстоятельством, что, поскольку ее мысли и чувства были заняты другим, предвкушаемое стало неожиданным. Он сделал все, чтобы ее нервное восприятие обострилось, чтобы она еще интенсивнее реагировала на его проникновение. Так оно и случилось.

Закрыв глаза, она бессильно откинула голову ему на плечо и впилась ногтями в подлокотники кресла. Это медленное овладение не оказалось потрясением, но застало ее врасплох. И заставило ощутить, что их близость в чем-то недозволена.

Но на этом все не закончилось.

Он обхватил ее руками и стал легонько раскачиваться в чувственном танце слияния. Франческа, закрыв глаза, сконцентрировавшись на кое-чем ином, кроме веток, тяжело опираясь о подлокотники, начала двигаться. Кресло оказалось чересчур широким, а ее руки — слишком слабыми, чтобы она могла приподниматься. Но это оказалось вовсе ни к чему. Сейчас командовал он.

И она отдалась в его руки. На его волю. Позволила диктовать ритм и темп их танца. Сейчас ее чувства были куда более восприимчивы, чем обычно. Целиком сфокусированы на соитии их тел.

Безвольно плывя по волнам блаженства, она выпустила подлокотники и обняла Джайлза.

Он что-то одобрительно пробормотал и крепче прижал ее к себе. Она чувствовала его страсть в каждом движении, каждом толчке, и сама забилась в сладких судорогах, не помня себя. Не зная, сколько это продолжалось. Должно быть, целую вечность. Он воспользовался моментом, чтобы насладиться ею более полно, смаковать сокровище ее тела, так тесно сомкнутого вокруг его плоти.

И гадал, сколько еще выдержит. Как долго самообладание позволит ему вынести этот обжигающий жар, давление тесных шелковистых ножен. Откинувшись на спинку кресла, он потянул ее на себя. В такой позе он мог продлить их слияние еще на некоторое время. Он намеревался полностью воспользоваться плодами своих трудов. Отдать, показать ей все, что мог.

Франческа лежала на нем, расслабленная, словно бескостная, и только легкая морщинка между бровями говорила о том, что она в полном сознании.

Он продолжал двигаться, все больше погружаясь в горячую влагу и наслаждение ее плотью.

— Мне все еще следует смотреть на ветки?

— Если хочешь.

Держа свою правую руку на ее животе, он вынул левую из-под юбок и снова стал легонько обводить груди.

Франческа довольно замурлыкала. Ему показалось, что ей сейчас не до деревьев.

Немного позже она спросила:

— Так будет продолжаться до конца, или есть что-то еще?

В голосе не слышалось ничего, кроме любопытства — ученица, вопрошающая наставника. Он понял, что она имеет в виду.

— Еще, и куда больше, чем ты предполагаешь.

Следующая стадия. Следующий уровень ощущений. Они дрейфовали в волнах обостренной чуткости, где способность ощущать была усилена таким образом, что не вызывала настойчивой потребности, давая им свободу наслаждаться, продлевать близость и глубже ее ценить.

Он перешел к более изощренным ласкам: мял ее груди, снова и снова перекатывал между пальцами ноющие соски. Она тяжело дышала. Бедра непроизвольно подергивались. Она бессильно запрокинула голову. Он поцеловал ее. Она ответила на поцелуй.

Языки их сплелись. Откуда-то нахлынул шквал желания. Пронесся, сметая все на своем пути.

Она вжалась в него бедрами, забирая его в себя, маня вонзиться в нее и освободить. Но он упрямо придерживался ритма, безжалостно пользуясь моментом. Пока поцелуй не стал исступленным.

Он проник правой рукой под ее юбки, туда, где набухали влагой черные завитки, к тому месту, где пульсировал и ныл маленький бугорок. Он обвел его пальцем, и она охнула.

Продолжая теребить затвердевшую горошинку, он наполнил ее раз, другой, третий, все в том же сводящем с ума медленном ритме. Потом замедлил его еще больше, готовя ее к тому, что должно произойти, чуть отстранился и глубоко вонзился в нее.

Она разлетелась, как упавшее стекло. Он выпил губами ее вопль и повторил выпад. Она судорожно вцепилась в него, не в силах владеть собой, утопая в океане ощущений. Продолжая держать ее одной рукой, он врезался еще глубже. Еще раз. Еще.

Она снова с очередным воплем разлетелась на мельчайшие брызги, как раз в тот момент, когда разрядка настигла его. Обнимая ее, он изливал свое семя в ее лоно, ощущал, как бессильно она обмяла, с какой готовностью принимает его. Как сильно желает.

Часто дыша, он откинулся на спинку кресла и прижал Франческу к себе.

— Напомни мне, — пробормотал он, — научить тебя любоваться цветами.

— Они чем-то отличаются от деревьев? — удивилась она.

— Чтобы оценить цветы по достоинству, приходится стоять.

Они лежали в кресле, все еще соединенные, не замечая, как летит время. Не желая пошевелиться и нарушить очарование момента. Уничтожить хрупкий мир, рожденный близостью.

Джайлз погладил ее по голове. Пальцы запутались в длинных локонах, выбившихся из узла.

Он не добивался этого. Ни ее страсти, ни ума, ни любви. Ничего не хотел.

Но она твердо вознамерилась дать ему это. То, на что часть его так отчаянно хотела предъявить права. Но… но он был не уверен, что сможет заплатить ее цену. Он знал, какова эта цена, знал, чего она хочет взамен, но даже сейчас, после четырехдневного размышления, понятия не имел, способен ли это дать.

Она была шансом, ухватиться за который он не мог… или мог? Неизвестно. И все же он понимал, что лучшего не получит. Не встретит женщину более очаровательную, более достойную его доверия.

Честность, искренность, цельность натуры. Страстная распутница, которая загоралась в его объятиях, и прекрасная, уверенная в себе, гордая графиня были одной и той же женщиной. Ни одна роль не была навязанной. Просто различные грани истинного характера. Поэтому люди и относились к ней так хорошо: в ней не было ни унции фальши.

Понять ее лучше, узнать о ней больше, стать ее другом — все эти желания превратились в навязчивую потребность, стали одержимостью. В точности как стремление владеть ею физически.

Он продолжал гладить ее по волосам, прислушиваясь к тихому дыханию.

Варвар, дремавший в нем, желал дать ей все, что она хотела, и взамен потребовать все, что она предлагала ему. Или по крайней мере попытаться. Осторожный, осмотрительный джентльмен клялся, что даже попытка — дело рискованное. Что, если она удастся? Как он справится с тем, что за ней последует?

И все же отказать ей невозможно: они только что доказали это друг другу. Мудрый человек никогда не затевает ссор в спальне.

Он и не собирался. Не мог. Нужно попробовать иной подход. По крайней мере поискать компромисс, если таковой существует. Хотя бы этим он обязан ей.

А возможно, и себе.