Глава 18

Следующее утро ознаменовалось первым из визитов. Их посетили сквайр Джингольд и его жена. Всех немного удивило то, что их сопровождали двое сыновей — долговязые юнцы, мучительно робкие.

Люк бросил на них взгляд и приказал пригласить Порцию и Пенелопу. Амелия, болтающая с миссис Джингольд, удивилась, потому что, хотя Джингольды были приятными людьми, оба грубовато-сердечными и добродушными, она не могла поверить, что Люк станет поощрять своих сестер в этом направлении. Эшфорды принадлежали, несмотря на все их трудности, к высшему обществу.

Миссис Джингольд, когда появились девочки и присели в реверансе перед гостями, вздохнула и посмотрела на своих сыновей. Потом обменялась понимающим взглядом с Минервой и, понизив голос, призналась:

— Они оба потеряли головы. Ума не больше, чем у беспомощных щенков, но, наделось, это скоро пройдет.

Порция и Пенелопа так не считали — Амелия легко прочла их мысли. Пока она, миссис Джингольд, Минерва, Эмили и Энн спокойно разговаривали, обмениваясь лондонскими и местными новостями, а Люк со сквайром, сидя в сторонке, с головой ушли в планы новых посадок и ремонта изгородей, она наблюдала за девочками, которые неохотно принимали ухаживания, стоя в дверях, ведущих на террасу.

Они держались с таким же высокомерным превосходством, как и их братец, и язычки у них были под стать.

Она не слышала, о чем шла речь, но когда Порция, подняв брови, что-то резко ответила одному из юношей, да так, что лицо у него вытянулось, Амелия поморщилась.

К счастью, прежде чем она почувствовала себя обязанной спасти юных бедолаг от пытки, которую те сами на себя навлекли, сквайр закончил свои дела с Люком и встал. Миссис Джингольд обменялась виноватой улыбкой с Минервой и поднялась со стула.

— Пойдемте, мальчики. Нам пора.

Несмотря на все, что пришлось им претерпеть, уходить юнцам не хотелось. К счастью для них, родители не обратили на это внимания. Все общество вышло на крыльцо. Порция и Пенелопа забросали сквайра вопросами, выказывая к нему пылкий интерес, в котором отказали его сыновьям. Миссис Джингольд уселась в коляску; один из сыновей взял в руки вожжи, а другой вскочил, как и его отец, в седло.

Эшфорды помахали гостям на прощание и вернулись в дом. Минерва шла с Эмили и Энн; Люк исчез в полумраке холла. Пенелопа и Порция хотели тоже войти в дом, но Амелия посмотрела в сторону псарен.

— Я пойду проведаю Галахада. Наверное, ему и его братьям и сестрам хочется порезвиться. — Она посмотрела на девочек: — Почему бы вам не пойти со мной? Я уверена, что мисс Пинк простит вам, если вы задержитесь на полчаса.

— Простит, если мы скажем, что были с вами, — ответила Пенелопа. — И потом вы не можете уделить внимание всем щенкам. Их там слишком много, чтобы одной управиться со всеми.

— Вот именно. — Порция устремилась к ним от дверей. — И они еще совсем беспомощные.

Амелия воспользовалась подвернувшейся возможностью.

— Кстати, о беспомощных щенках… — Она подождала, пока обе девочки посмотрят на нее. И смотрела на них, пока до них не дошло и они, переминаясь с ноги на ногу, не отвели глаза.

— Ну они же такие несносные! И слюнтяи. — Пенелопа презрительно посмотрела в ту сторону, куда уехали Джингольды.

— Возможно, но они же не нарочно. И есть разница между вежливой холодностью и жестокостью. — Амелия посмотрела на Порцию. — Можно было бы вести себя с большим пониманием.

— Они оба старше нас — следовало бы им быть поумнее и не мечтать о нас, как они это делают. — Порция вздернула голову. — А то они, похоже, всерьез вообразили, что нам лестно такое раболепие.

Младшего брата у них не было, и Эдвард, и Люк были намного старше. В этом плане у Амелии было гораздо больше опыта, чем у них. Она вздохнула, взяла за руку Пенелопу, затем Порцию и потянула их к усыпанной гравием дорожке, ведущей вокруг дома.

— Может быть, они и старше вас годами, но в понимании отношений между мужчинами и женщинами мальчики, да, пожалуй, и все мужчины, всегда отстают. Вам нужно это за помнить. В случае с мальчиками Джингольд, — продолжала она, — проявите немного понимания — нет, я не имею в виду, что вы должны поощрять их, но просто обращайтесь с ними помягче, — это может принести вам в будущем пользу. Они скорее всего всегда будут жить в этих краях и впоследствии могут стать вашими друзьями; незачем оставлять у них дурную память о себе. Больше того, некоторая практика в обращении с мужским поклонением, хотя и неуместным, вам не помешает. Когда наступит ваша очередь войти в общество, умение обра щаться с потерявшими голову молодыми людьми…

Голос Амелии затихал по мере того, как они удалялись по аллее. Люк, стоявший у парадной двери, рискнул выглянуть наружу. Все три женщины шли медленно, сдвинув склоненные головы — белокурую, каштановую и черную, — а Амелия читала им наставления, и его сестры слушали — быть может, неохотно, но слушали.

Он поджидал их, чтобы сделать им точно такие же замечания, но опоздал.

Не говоря уже о прочем, он никогда не согласился бы с тем, чтобы ему отвели вторую роль в сфере отношений между мужчиной и женщиной.

Даже если это и правда.

Он стоял в холле. Напряжение, охватившее его в ожидании словесной перепалки с Порцией и Пенелопой по поводу их неприличного поведения, понемногу отпускало. И его мысли тут же вернулись к тому, что стало его манией, — к той женщине, с которой ему придется иметь дело.

Вся следующая неделя с ее долгими солнечными днями была отмечена визитами — семьи, живущие по соседству, приезжали, чтобы поздравить новобрачных и познакомиться с Амелией. Поскольку о ней уже все знали, такие визиты проходили спокойно и почти непринужденно. Помимо этих светских визитов, Калвертон-Чейз наполнился звуками обыч ной жизни — привычной и приятной Люку.

Здесь всегда так жили, насколько он помнил, — в длинных коридорах раздавались гул голосов многочисленных обитателей дома, смех и шепот его сестер, размеренный голос матери, хихиканье служанок, отрывистые указания Хиггс, глубокий голос Коттслоу. Для него этот шум жизни — шум, вобравший в себя так много звуков, — был именно тем, за сохранность чего он боролся восемь лет.

В разгар лета в Калвертон-Чейзе эти звуки воплощали самую суть семьи, суть домашнего очага.

И теперь появилась новая мелодия в этой симфонии, новый игрок. Снова и снова он ловил себя на том, что слушает голос Амелии, слушает, как она беседует, вставляет замечания, поправляет и поощряет его сестер.

В обществе Минервы, Эмили и Энн Амелия наносила визиты соседям, соблюдая светские приличия. И Эмили, и Энн смотрели и учились, внимательно наблюдая, как держит себя Амелия, чего никогда не делали в присутствии матери.

Прибыло ожидаемое письмо от Киркпатрика. Минерва была довольна; с уверенностью человека, опытного в таких делах, она считала, что все будет хорошо. Ждать иного не было никаких оснований.

Но Эмили была по понятным причинам взволнована; она начала тревожиться о вещах, о которых тревожиться вовсе не стоило. Люк все собирался с духом, чтобы поговорить с ней, чтобы как-то смягчить ее девичьи страхи, — но Амелия опять опередила его, избавив мужа от необходимости обсуждать такие детали, в которых он в общем-то вовсе не разбирался.

Эмили выслушала очередное наставление Амелии с улыбкой и почти сразу же успокоилась. Люк был малодушно рад, что ему не пришлось ввязываться в это дело.

Он был так же счастлив, обнаружив, что Амелия ободряла Энн, не подталкивая, но поддерживая, — он и сам думал сделать то же, но ему это никак не удавалось. В конце концов он ведь мужчина; сестры давно его раскусили, хотя каждая относилась к нему по-своему.

Вот почему, когда однажды вечером за обеденным столом Амелия прямо вмешалась в спор между ним и Порцией, он отреагировал на это не с благодарностью, но с некоторой долей досады.

Темный взгляд, вспышка раздражения, которое затопило его — хотя теперь она сидела на другом конце стола, — все это Амелия заметила. Его бровь чуть заметно поднялась, но она удержала разговор в своих руках — это и были бразды правления, которые он сам передал Амелии.

Но в тот же вечер, позже, как только они остались одни, она заговорила об этом первой, объяснив причины своего вмешательства и давая понять, что ждет его одобрения. Он одобрил, потому что она, как всегда, когда дело касалось его сестер, оказалась права. Она понимала их лучше, чем он, и когда объяснила ему суть разговора, он увидел все в ином свете и согласился с ней.

Неохотно он отступил и позволил ей управляться с сестрами, успокоенный тем, что она при малейшей возможности старалась улучить минутку и все ему рассказать.

Постепенно, мало-помалу, так, что поначалу он и не за метил этого, бремя общения с сестрами было снято с его плеч. Сначала он почувствовал облегчение и только потом обнаружил, что теперь в их присутствии он не так напряжен, а потому получает больше удовольствия от их общества. Он не стал меньше любить их, но, отойдя в сторону, стал видеть их яснее — ему уже не застило глаза сознание того, что на нем одном лежит ответственность за них.

По закону так оно и было, а в действительности теперь эту ответственность с ним разделял другой человек.

Осознав это, он задумался, и вновь в нем проснулась тревога, от которой не так-то просто было избавиться.

Позже, когда он вошел в спальню, Амелия была уже в постели, лежала, откинувшись на подушки, и локоны обрамляли ее лицо, как позолоченная рама. Она спокойно смотрела, как он приближается. Он остановился рядом с кроватью и потянул за пояс халата.

— Ты очень помогла мне с сестрами — со всеми четырьмя. — Он движением плеч сбросил халат, и тот упал на пол. Люк заметил, как ее взгляд скользнул по нему сверху вниз. — Почему?

— Почему? — Она не отрывала взгляда от его тела, пока он ложился в постель, потом нетерпеливо потянулась к нему. — Потому что они мне нравятся, конечно. Я знаю их всю жизнь, а им нужна скорее не помощь, а руководство. — Она откинула завиток волос, упавший ему на лоб. — Твоя матушка… Прошло много времени с тех пор, как она занималась детьми, а они меняются постоянно.

— Значит, ты делаешь это ради них?

Она улыбнулась, кокетливо откинулась назад, провела пальцами по его щеке.

— Ради них, ради тебя, ради нас.

Он не был уверен, но это «ради тебя» — он надеялся, очень надеялся, что понял. Здесь спрашивать не о чем.

— Ради нас?

Она рассмеялась:

— Это твои сестры, мы женаты — значит, это мои золовки. Они наша семья, и им нужны советы — советы, которые я могу им дать. Само собой разумеется, я постараюсь сделать все, чтобы облегчить им жизнь.

Она запустила руку ему в волосы и с силой притянула к себе.

— Ты слишком много о них беспокоишься. Они умные и сообразительные — с ними все будет хорошо. Поверь мне.

Он поверил. Он прижался к ней губами и пустил все на самотек. Будь что будет. Пусть сила и страсть унесут прочь их мысли. Пусть правят ощущения и чувства, пусть их тела сольются в единой музыке с их душами.

Позже, когда лунный свет лег дорожкой поперек их кровати, когда Амелия спала рядом с ним, он начал приводить в порядок свои мысли.

Он очень любил сестер — Амелия это знает. Но он не понимает зачем — зачем она помогает ему в отношениях с ними? Поразительно, но, думая о ней, о том, что теперь появилось между ними, он уже сам себе не верил — настолько велика была его неуверенность. Порой ему казалось вполне вероятным, что, стремясь взять под контроль его сестер, да и весь дом тоже, она в конце концов хочет заполучить власть и над ним самим.

Ведь он, само его «я» так глубоко укоренилось в его доме, в его семье, что контроль над ними давал ей реальную во можность влиять и на него. Он ожидал, что она будет править его домом, но не предвидел, что она станет помогать ему и с сестрами.

У него возникло подозрение, что он был — и до сих пор остается — глупцом.

Он давно знал, что любовь — это сила, и всегда опасался, что она окажется такой непредсказуемой и возьмет над ним верх. Так оно и случилось.

Она всегда была весьма энергичной женщиной, такой же упрямой, как и он сам, но при этом единственной женщиной, которую он действительно хотел, хотел даже в качестве своей жены. И теперь она ею стала.

Его настороженность, его недоверие, его постоянная неуверенность — все произрастало из того факта, что он не знал, почему она решила выйти замуж именно за него. Он допускал, воображал, предполагал — и все, как оказалось, было ошибкой.

Он так ничего и не понял.

Но наконец, с запозданием, он начинал верить, что ею руководит вовсе не желание править им.

На следующий день Амелия сидела в своей гостиной, занимаясь домашней бухгалтерией, когда в дверь заглянула Хиггс.

— К дому подъезжает коляска, мэм. Темноволосый джентльмен, темноволосая леди — не из здешних, но мне кажется, я видела их на вашей свадьбе.

Заинтригованная, Амелия отложила перо.

— Пойду посмотрю.

Она поджидала Аманду и Мартина вместе с их родителями, Саймоном и тетей Еленой — все они гостили в Хазерсейдже, новом доме Аманды, который Амелии еще предстояло увидеть очень скоро. Что могло привести сюда кого-то из посторонних? Забеспокоившись, она поспешила в парадный холл.

Коттслоу открыл входную дверь, и Амелия вышла на крыльцо, заслонилась рукой от солнца и вгляделась в подъезд ную аллею. Она увидела коляску, которая уже подъезжала к дому.

Отступив, она посмотрела на Коттслоу.

— Пожалуйста, скажите его светлости, что приехали Люцифер и Филлида.

И она вышла на крыльцо, чтобы встретить своего кузена и его жену.

— Что случилось? — спросила она, едва Люцифер вышел из коляски.

Он посмотрел мимо нее на грума, поспешившего позаботиться о лошадях, потом на крыльцо, где стоял Коттслоу, и на лакея, ждущего момента, чтобы забрать их вещи. Повернувшись к ней с привычной фатовской улыбкой, он заключил ее в объятия и поцеловал в щеку.

— Я все скажу потом, когда мы останемся втроем — ты, Люк и я.

— И я. — Филлида ткнула его кулачком в спину. Люцифер помог жене сойти на землю.

— Конечно, и ты. Это само собой разумеется.

Филлида бросила на него подозрительный взгляд и обняла Амелию.

— Не волнуйся, — прошептала гостья, — ничего опасного.

Люцифер озирал окрестности.

— Чудесные места.

Филлида и Амелия переглянулись и направились к дому.

Люк поднял бровь, когда они подошли, вид у него был настороженный. Амелия, проскользнув мимо него, шепнула: «Позже» — и пошла отдать приказания Хиггс.

Им было о чем поговорить, над чем посмеяться. Пятичасовой чай и обед прошли весело. Люк и Люцифер совершенно не заинтересовались портвейном, а потому, отобедав, вся семья уютно устроилась в гостиной.

Наконец девочки и мисс Пинк ушли; вскоре за ними последовала и Минерва. Когда за матерью закрылась дверь, Люк встал и подошел к буфету. Он налил бренди в два стакана, один протянул Люциферу, потом сел на подлокотник кресла, в котором сидела Амелия.

Выпил и спросил:

— Так что же случилось?

Люцифер окинул комнату взглядом и вопросительно взглянул на Люка.

— Нас никто не услышит. Их комнаты отсюда далеко.

— Хорошо, — кивнул Люцифер. — Непонятно, что случилось. Однако факты таковы. После вашей свадьбы мы с Филлидой вернулись в Лондон, намереваясь провести там недели полторы, мне очень хотелось побывать у своих знакомых торговцев.

Люк кивнул — он знал об интересе Люцифера к серебру и ювелирным изделиям.

— Как-то вечером, просматривая ассортимент у одного знакомого, я обнаружил старинную серебряную солонку. Когда я спросил, где он ее раздобыл, он признался, что ее принес к его черному ходу один из его «мусорщиков» — так он называет тех, кто приносит товар сомнительного происхождения.

— Краденые товары?

— Как правило, да. Обычно солидные торговцы избегают таких товаров, но в случае с этой солонкой мой знакомый не устоял. — Люцифер поднял бровь. — К счастью для нас. В последний раз я видел эту солонку в Сомерсхэм-Плейсе. Она была дарована одному из моих прапрадедов за службу Короне.

Амелия подалась вперед:

— Ее украли из Плейса?

Люцифер кивнул:

— И не только ее. Я взял солонку, и мы отвезли ее в Плейс. Приехав туда, мы обнаружили Гонорию в сильном волнении. В то утро она получила три письма от разных членов семьи, которые ночевали у нее. У всех пропали какие-то небольшие вещицы — севрская табакерка, золотой браслет, аметистовая брошь.

— Это, похоже, все тот же вор, что таскает вещи и в Лондоне. — Люк нахмурился. — Но почему вы проделали такой путь, чтобы рассказать это нам?

— Есть причина, но не будем делать поспешных выводов, потому что, честно говоря, у меня не хватает фактов. Впрочем, причин, по которым я приехал к вам, две. Во-первых, о кражах в Сомерсхэме уже было всем известно, прежде чем Девил и Гонория услышали о них, так что они не смогли сделать вид, будто ничего об этом не знают.

Амелия хотела задать какой-то вопрос, но Люцифер ос тановил ее взмахом руки.

— Факты таковы: если кражи в Плейсе приплюсовать ко всем остальным, то окажется, что есть только одна группа лиц, которая посещала все дома, где пропадали вещи.

В комнате воцарилось долгое молчание. Наконец Люцифер устремил взгляд на Люка.

— Эшфорды, — произнес Люк ровным голосом. Люцифер пожал плечами:

— Так получается. Девил и Гонория вернулись в Лондон — они сделают все, что могут, чтобы разговоры стихли. К счастью, поскольку сезон практически закончен и если мы сможем быстро справиться с этим — что бы это ни было, особого урона это нам не нанесет.

Люк кивнул с отрешенным видом, затем поднял стакан и выпил бренди в два глотка.

Заговорила до сих пор молчавшая Филлида:

— Ты сказал не все.

Люцифер взглянул на нее и насупился. Затем перевел взгляд на хозяев дома.

— Когда мы обсуждали все это — Девил, Гонория, Филлида и я, — мы забыли, что в комнате находится еще один человек. Бабушка Клара. Она привела всех в замешательство, заявив, что нам может помочь ее няня-компаньонка, которая кое-что видела. Когда мы поговорили с ней, Алторп четко вспомнила один случай.

Это было в ночь перед вашей свадьбой, — продолжал он, — и она поднялась наверх поздно, долго провозившись с Кларой. Она увидела в окно, как некая молодая леди бежит к дому. Дело было ночью. Алторп уверена, что молодая леди была уже не девочка, но еще молода и, судя по всему, очень расстроена. Просто в отчаянии.

— Она смогла описать эту молодую леди? — спросила Амелия.

— Она смотрела на нее сверху и лица не видела. Она заметила только густые каштановые волосы, кажется, доходящие до плеч, на леди был надет плащ, но капюшон упал с головы.

— Каштановые волосы, — пробормотал Люк. И выпил еще.

— Определенно. В этом Алторп абсолютно уверена — не черные и не белокурые. Каштановые.

— Это могла быть одна из моих сестер.

Люк произнес это — вывод напрашивался сам собой. Амелия понимала, чего ему это стоило.

Ни Люцифер, ни Филлида не сказали больше ни слова; они ушли к себе, погруженные в свои мысли.

Теперь, лежа в постели, она смотрела, как Люк медленно идет к ней. Лицо у него было потрясенное; он был далеко — дальше, чем когда-либо с тех пор, как они заговорили о браке.

У нее болела за него душа. Он спас свою семью от краха, к которому привел ее их отец, он почти без потерь провел ее через скандал, связанный с Эдвардом, он упорно трудился и в конце концов вернул все и твердо встал на ноги — и лишь для того, чтобы все его усилия были уничтожены в одночасье!

Угроза была слишком реальна. Если все выйдет наружу, для него это будет серьезный удар.

Она дождалась, пока он уляжется рядом с ней под одеяло, и тогда собралась с духом и спросила откровенно:

— На кого ты думаешь? На Эмили или на Энн?

Немота, которая иногда одолевала его, одолела и теперь.

Он ничего не сказал. Амелия прикусила губу, борясь с непреодолимым желанием заговорить, протянуть к нему руку, чтобы отогнать все свои вопросы.

— Я думаю… — Он замолчал и наконец сказал изменившимся голосом: — Не могла ли это быть матушка?

Он протянул к ней руку, нашел ее пальцы и крепко сжал.

— Я думаю… Ну, ты знаешь, сколько семей оказываются в подобной ситуации, которую они скрывают и о которой никогда не говорят.

Этот вариант не приходил ей в голову.

— Ты хочешь сказать… — она повернулась к нему, придвинулась, ища утешения хотя бы в прикосновении, — что у матушки появилась привычка брать то, что попадется ей на глаза, не отдавая себе в этом отчета?

Он кивнул:

— Девушка, которую видела няня, могла не иметь никакого отношения к кражам.

Амелия подумала о его матери, умной, спокойной и рассудительной.

— Нет. Я не могу себе этого представить. — Она говорила с той убежденностью, которую сейчас испытывала. — Те пожилые леди, которые начинают брать чужие вещи… Судя по тому, что я слышала, они просто рассеянные, и не только в каких-то деталях, но вообще всегда. Твоя матушка на них совсем не похожа.

Он колебался, неуверенный, что стоит признаваться в этом. Но все же сказал:

— Ей многое пришлось пережить за последние годы…

Амелия думала о спокойной силе, присущей Минерве.

Она прижалась к мужу теснее, положила руку ему на грудь.

— Люк, это не она.

Напряжение чуть-чуть отпустило его. Он помог ей угнездиться рядом с собой, обхватил руками.

Принимая ее утешение, ее помощь, не запрещая говорить.

Амелия закрыла глаза, молча вознеся благодарственную молитву, и почувствовала, как его губы зарылись в ее волосах, почувствовала тяжесть его головы, когда он прижался к ней.

Он долго молчал, прежде чем сделать вывод:

— Если это не матушка, тогда Энн.

Глава 19

Они не говорили об этом, но утром заключили молчаливое соглашение, что вместе встретят все, что принесет эта новая угроза их семье, и преодолеют беду.

И Эмили, и Энн бывали во всех домах, откуда исчезли вещи. Невозможно поверить, чтобы Эмили, поглощенная своим романом с Киркпатриком, занималась кражей мелких ценных вещиц! С другой стороны, Энн, такая спокойная и тихая…

Была глубокая ночь, когда Люк спросил:

— Ты хоть немного представляешь себе, зачем ей понадобилось это делать?

Амелия покачала головой, но вдруг задумалась. И в конце концов пробормотала:

— Единственная причина, которая приходит мне в голову, — ей нужны деньги на что-то… на что-то такое, чего она не может попросить у тебя или у матери.

Люк не стал спорить. Но прежде чем оба погрузились в сон, обнимая друг друга, он прошептал:

— Мы не можем заговорить с ней об этом без веских доказательств. Ты же знаешь ее характер.

Он не уточнил свою мысль, но она поняла. Спокойствие Энн было не таким, как у Пенелопы. Пенелопа часто молчала только потому, что не видела оснований тратить время на слова. Энн держалась в стороне, как будто хотела остаться в тени, спрятаться. Энн была от природы нервной; давно стало ясно, что потребуются время и постоянная поддержка, чтобы она чувствовала себя свободно в обществе других людей.

Необоснованное обвинение нарушит хрупкую уверенность Энн в своих силах. Если она узнает, что они — ее семья, ее брат и опекун — подозревают ее в воровстве, результат будет сокрушительным, независимо от того, правы они или нет.

Когда по утрам все сходились за завтраком, настроение обычно бывало легким, веселым, комната наполнялась девичьим щебетом. Сегодня в нем контрапунктом звучали мужские голоса; Люк и Люцифер что-то обсуждали, — Амелия не слышала, что именно. Филлида и Минерва пересказывали друг другу домашние новости. Мисс Пинк не сводила глаз с Порции и Пенелопы, стараясь не пропустить тот момент, когда нужно будет отвести барышень наверх и приступить к занятиям.

Амелия повернулась к Эмили, сидевшей справа от нее; Энн, как обычно, сидела слева.

— Я подумала, что неплохо будет просмотреть твой гардероб. — Взглядом она распространила это предложение и на Энн. — Тебе, наверное, понадобятся новые платья на лето, и не следует забывать, что осенью нам предстоит вернуться в Лондон.

Эмили не сразу оторвалась от своих мыслей — лорд Киркпатрик и его родители были приглашены в Калвертон-Чейз через пару недель. Она заморгала и наконец кивнула:

— Я не думала об этом, но вы правы. Мне не хотелось бы беспокоиться о платьях, когда здесь будет Марк.

Амелия скрыла улыбку.

— Пожалуй. — И взглянула на Энн. — Твои вещи тоже нужно посмотреть.

Энн улыбнулась и кивнула в знак согласия.

С полной готовностью, без малейшего намека на страх.

Амелия окинула взглядом стол. На другом конце занятый разговором с Люцифером Люк наблюдал за ними, как она и просила. Она встретила его темный взгляд; хотя он и не кивнул, но она ощутила, что он согласен с ее планом.

Если Энн воровала вещи, что она с ними делала? Если ее поступки были просто манией, значит, они спрятаны где-то, скорее всего в ее комнате. Эмили, Порция и Пенелопа вечно вертятся рядом, не говоря уже о горничных и миссис Хиггс, а потому спрятать их где-то в другом месте просто немыслимо. И даже если Энн удалось что-то продать, трудно предположить, судя по случаю с солонкой, что она сумела продать все.