Глава 16

— Я собираюсь прокатиться верхом — хочу съездить на то место у реки, где мы часто бывали несколько лет назад.

Подняв голову от финансового отчета, Люк уставился на видение, стоявшее в дверном проеме. Одетая в бледно-зеленую амазонку, Амелия улыбнулась, опустила глаза и принялась возиться с перчаткой — как обычно. Из-под облегающего жакета была видна оборка газовой блузки, мучительной в своей прозрачности. В окна светило предзакатное солнце, обливая ее золотым светом, помогая ей играть роль соблазнительницы, которую она, по его убеждению, специально разыгрывала.

Справившись с перчатками, она взглянула на него:

— Я вернусь к обеду.

— Погоди. — Он уже вставал, не успев подумать. — Я поеду с тобой.

— Ты уверен?.. — Она бросила взгляд на разложенные на столе бумаги. — Я не хотела тебя отвлекать.

Заглянув ей в глаза, он не смог определить, была ли то ложь. Он мог бы сказать: тогда тебе не следовало попадаться мне на глаза. Но не сказал, а только равнодушно махнул рукой:

— Я вполне могу составить тебе компанию.

— Понятно, — ответила она, восхитительно приподнимая кончики губ в улыбке. Потом спокойно повернулась и пошла по коридору. — Побыть на свежем воздухе, думаю, полезно.

Он не понял, что она имеет в виду. Стиснув зубы, он шагал за ней.

Она уже велела привести ее кобылу, его жеребца быстро оседлали и взнуздали, и они пустились в путь, скача галопом по полям, направляясь к югу, к реке. Он знал место, которое она искала. Он привел ее прямо туда, где петля реки образовывала мыс, окруженный с трех сторон водой. Деревья загораживали это место — там они оставили лошадей. За деревьями был укромный уголок — самый кончик мыса, поросший густой травой, частично затененный развесистыми ветвями.

Когда они были детьми, это было их место, здесь они бездельничали, плескались в воде, проводили дни в ленивых разговорах или в мечтах. Иногда они приходили сюда большими группами или по одиночке, но никогда не бы али здесь вместе, только вдвоем, в этом царстве безмятежного детства.

Пригибаясь под ветвями, он шел вперед, ведя Амелию за руку. Когда они ступили на густую траву, он почти услышал рядом детские голоса, смех, шепот, тихое бормотание воды. Он остановился в центре зеленой лужайки и глубоко втянул в себя воздух. Воздух был напоен запахами лета — листвы, прогретой солнцем, травы, примятой их ногами.

— Здесь все, как было тогда. — Амелия высвободила руку и опустилась на траву, пышную, зеленую и благодаря жаркому дню сухую. Она встретилась глазами с Люком. — Здесь всегда был такой покой.

Она уперлась подбородком в колени и устремила взгляд на бегущую воду.

Люк сел рядом. Он вытянул длинные ноги к воде, оперся на локоть и задумчиво уставился на реку.

Река была неизменна, она текла здесь на протяжении многих поколений, многих веков — она была чем-то таким, что привязывало их к этой земле, к ее прошлому, но теперь нашептывало о будущем.

Она вся отдалась этому чувству — покою и умиротворению теплого воздуха, музыке реки и шелесту листьев. Все это придавало ей силы.

Наконец она взглянула на Люка, дождалась, когда он посмотрит на нее, и слегка улыбнулась:

— Так как же — могу я назвать щенка Галахадом?

Его полуночные глаза потемнели; она знала почему, знала, о чем он вспомнил. События прошлой ночи, когда она заплатила ту цену, которую он запросил, и еще сверх того. Сидя рядом с ним, она ощущала ту чувственную силу, которой нужно было покориться, а также нарастание того чувства, которое старалась пробудить, вызвать к жизни и вызывать снова и снова во время их близости, пока он не узнает его и не признает.

Первое сказалось в напряжении — мышцы его отяжелели, лицо заострилось. Второе было мимолетной, чистой силой, оно было сутью непреодолимого желания.

И то и другое она увидела в его глазах.

— Жарко, — произнес он. — Расстегни жакет.

Такие простые слова, но от них по ее телу пробежало желание. Она узнала этот тон — глубокий, спокойный, властный. Теперь она умела подчиняться ему, знала, что именно так играют в эту игру. И сама жаждала этой игры…

Она села и неторопливо расстегнула пуговицы на жакете. Снять жакет он не просил, она и не сняла, вполне охотно следуя его опытному руководству.

Она опустила руки, он опустил глаза.

— Повернись ко мне и распахни жакет.

Она так и сделала, и теперь он хорошо видел, что у нее под жакетом. Блузка была из тонкого газа, совершенно прозрачного. Сорочку она не надела.

У Люка сразу пересохло во рту. Он оглядел ее с видом султана, оценивающего свою рабыню. Понял, что под юбкой на ней ничего нет, что она распаляется, размякает, готовясь принять его.

Она позволила ему притянуть себя ближе, позволила завладеть своим ртом.

Он поцеловал ее так, словно она действительно была его рабыней; она не только была на все согласна — она еще больше разжигала его. Он требовал полной капитуляции — она готова была сдаться.

Он нашел рукой ее сосок, принялся теребить его, пока спина у нее не выгнулась и не перехватило дыхание.

Он лег на спину, расстегнул бриджи, выпустил на волю свое сокровище. Потом одним рывком насадил ее на себя. Он брал ее таким образом вчера ночью, когда она расплачивалась за свои насмешки. Яркое чувственное воспоминание о том, что происходило тогда, вспыхнуло в ее глазах. А он ритмично двигался в ней, и ее пронзило ощущение уязвимости, сладкой боли, знакомого вожделения. Она закусила губу, чтобы не начать скулить — примитивное выражение желания, пальцы ее впились ему в грудь.

А потом он велел ей взять ее соски своими пальцами и делать с ними то, что делал он. И смотрел на нее. А потом было то великолепное, что захватило обоих, сотрясло и сплавило в одно целое. Она не знала, кто кончил первым, кто вторым, — только она закричала и услышала в ответ его стон, и вот напряжение ослабло, не столько истощив каждого, сколько отступив на задний план, временно отпустив их на свободу.

Люк снял ее с себя и крепко прижал к груди.

Он понятия не имел, какую игру она ведет, знал только, что она намерена добиться чего-то в результате нарастания их постельных игр. Он всерьез сомневался, что одобряет ее цель, однако после того, что произошло между ними прошлой ночью, он понял, что пытаться отрицать ее — отрицать страсть, которую она в нем будит, — верная дорога к безумию.

Он не в состоянии отказаться от того, что она предлагает.

Это само по себе может сразить его и доказывает, как опасны она и ее новый замысел, как он прав, относясь к ней настороженно. К несчастью, ему ничего не оставалось, как только играть в ее игру.

Страсть, которую она вызывала, которую она постоянно и нарочно разжигала, была мощным оружием. Он не мог бы дать имя тому, что испытывает; это было что-то грубое, неистовое, но для утоления этой силы требовалась не боль, но что-то совершенно иное. И ему хотелось только одного — сдаться этой силе. Оседлать ее бешеный прилив, забыв обо всем.

Полночь настала и прошла, и если он и не нашел точного ответа, то по крайней мере начал понимать что-то. Амелия рядом с ним крепко спала; когда он знал, где она и что делает, его голова освобождалась от одержимости ею, и он мог спокойно думать.

Вечером он позволил ей уйти к себе без него, изображая пристойную сдержанность мужа. Она посмотрела ему в глаза, губы ее скривились в улыбке, она повернулась и ушла. Хорошо хоть, что она не рассмеялась.

Он заставил себя выждать полчаса, а потом поднялся наверх, в их спальню.

Она ждала в полутемной комнате, одетая в лунный свет — и только в лунный свет. Он взял ее сразу же, потом разделся и тоже лег в постель, и после того как они ласкали друг друга, явилось то короткое слово, которого он избегал. От которого отшатывался. Сама мысль об этом заставляла его беспокойно ерзать. Рука ее лежала у него на груди — обычно она засыпала в такой позе. Он взял эту руку, запечатлел поцелуй на ладони и вернул на то же место — на свое сердце.

Любовь. Это была простая правда. Вряд ли можно было и дальше отрицать ее, как бы ни было это неожиданно. Хотя в нем едва ли что-то изменится. Это не могло изменить его поведения, его обращения с ней. Это может изменить его взгляды, мотивацию его поступков, но никак не скажется на самих поступках. Он всегда умел скрывать свои мысли и родился с достаточным запасом высокомерия, чтобы делать то, что хочется, когда хочется, ничего при этом не объясняя.

Оказаться во власти этого опасного чувства — это еще не конец света. Он как-нибудь справится и легко скроет истину.

По крайней мере до тех пор, пока не уверится в ней настолько, чтобы дать ей возможность кое-что предположить, — это произойдет, когда он признается, что он богат.

Пока же… придется терпеть ее игру. Он не сразу сумел определить, что у нее на уме. Она не знает, что он ее любит, но знает, что она вызывает у него желание, вожделение в самой невероятной степени. Она уверена, что это она устроила их брак, а он уверен, что свою тайну не выдаст, — стало быть, она не может надеяться, что свяжет его любовью.

Судя по всему, она хочет связать его вожделением.

Что ж, нужно согласиться — эти узы оказались прочными.

Провоцировать его на запретные наслаждения, а не на исполнение супружеских обязанностей — это вернейший способ разжигать желание, которое пылало между ними. Вернейший способ подливать масла в огонь. И каким бы ни был реальный результат этого дня, она, когда они удалялись в эту комнату, пожинала урожай.

Каждый день, каждую ночь она видела, что его сексуальная планка поднимается все выше.

Сегодня он понял, что вопреки своей настороженности он скачет вместе с ней.

Не говоря о его чертовски слабом сопротивлении, ее игра должна работать на его выигрыш. Он хотел — ему было необходимо, — чтобы она его любила; он был слишком опытен, чтобы считать, будто желания и вожделения достаточно. Это должна быть любовь, открыто, объявленная, свободно отданная. Только она настолько сильна — она может успокоить его страхи и позволит ему признаться в своем обмане.

Он не думал, что она уже любит его, не видел никаких признаков этого. Как бы сильно ни было его вожделение, она отвечала на его страсть, но это не была любовь — никто не знал этого лучше, чем он. Когда-то он был настолько легковерен, что воображал, будто для такой женщины, леди, как она, отдавать себя, свое тело так, как отдавалась она ему, безоговорочно, означает любовь. Опыт последних десяти лет выжег из него эту наивность.

Женщины, особенно леди, могут быть такими же похотливыми, как и мужчины. Но для начала и это неплохо. Чем чаще она будет отдаваться ему таким образом, тем сильнее она начнет ему доверять, тем ближе они будут становиться, тем сильнее станет привязанность между ними. Даже он это чувствовал, а его вряд ли можно назвать человеком эмоциональным.

Ее игра может оказаться ему на руку.

Пусть ее цель — привязать его к себе при помощи вожделения, чтобы иметь власть над ним. Его цель — разбудить любовь, чтобы она оставалась с ним навсегда.

У Амелии не было верных доказательств того, что ее план работает, но в глазах Люка, когда они останавливались на ней, а сам он не замечал, что она следит за ним, было такое выражение, от которого сердце у нее воспаряло.

Вот как теперь. Сидя на своем месте в конце обеденного стола, он смотрел, как она взяла кисть винограда и положила себе на тарелку. Сегодня ленч был легким, учитывая жаркую погоду. Судя по всему, лето будет долгим и знойным.

Она зажала в зубах виноградинку и посмотрела на мужа.

Он заерзал, отвел глаза, взял бокал с вином.

Скрывая улыбку, она опустила взгляд на тарелку. Выбра ла еще виноградинку.

— Как собаки переносят такую жару?

— Просто валяются на земле, высунув языки. В такую погоду не бывает ни тренировок, ни выгула. — Помолчав, он добавил: — Наверное, попозже, когда жара ослабнет, Сагден с парнями отведут всю свору на реку.

Амелия кивнула, но больше задавать вопросов не стала, не желая облегчить его положение. Решив, что ее молчание пойдет на пользу ее плану, она стала есть виноград — изящно, одну виноградинку за другой.

Ее план был предельно прост. Между ними есть любовь — она узнавала ее в себе и всегда была уверена, что встретит ее и в нем. Но чтобы пробудить ее, и не один раз, а снова и снова, пока этот упрямый человек не признается в ней и не признает ее, — чтобы добиться этого, нужно, чтобы он отбросил прочь свою защитную броню.

Обычно он никогда ее не снимал.

Только когда они переплетаются физически — только тогда ей открываются его чувства. Подстегивая его страсть, она надеялась ослабить его броню настолько, чтобы чувства, которые он так глубоко запрятал, стали ей доступны.

И она оказалась права. Не только это выражение в его взгляде усилилось. Сильнее, яснее становилась эмоциональная волна, когда они бывали вместе.

Ей все это казалось забавным — мужчина, такой жесткий, такой безжалостный, такой похотливый, с такими диктаторскими замашками, — когда он прикасался к ней, в нем появлялись нежность, покровительство и преданность, которых не могла скрыть самая безжалостная страсть.

Страсть эта вызывала у нее содрогание, она и не скрывала этого. Она посмотрела на него, увидела, что он все понял, и улыбнулась:

— Хиггс сказала, что этот виноград выращен здесь, в теплицах. Я и не знала, что они у тебя есть.

Она опять зажала в зубах виноградинку, он посмотрел, помолчал и ответил:

— Они в западной стороне, между домом и фермой.

Не сводя с него глаз, она спросила:

— Может быть, ты покажешь их мне?

Он выгнул черную бровь.

— Когда?

Она тоже выгнула бровь.

— Почему бы не сейчас?

Он глянул в окно, на лужайку, дремлющую в лучах жаркого солнца. Выпил вина и посмотрел на жену.

— Прекрасно. Когда ты доешь. — И он кивнул на ее тарелку.

Она не опустила глаза — вызов был принят.

Улыбнувшись, она занялась виноградом. Потом они вышли из столовой и, взявшись за руки, пошли по коридору в западное крыло. В конце его Люк открыл дверь, и Амелия вышла на крыльцо; теплый ветерок пошевелил ее локоны. Теперь они шли по лужайке.

— Самая прямая дорога — через кустарник.

Он провел ее под аркой, вырезанной в первой живой изгороди. За ней размещалось несколько дворов, каждый из которых был продолжением предыдущего. В первом посредине бил фонтан, во втором был пруд, в котором плавали, блестя серебром, рыбки. Третий служил пристанищем для огромной магнолии с толстым стволом и переплетенными ветвями. На ней еще осталось несколько запоздалых цветков, бледно-розовых на фоне глянцевой зеленой листвы.

Амелия рассматривала дерево — древнее чудовище.

— Я никогда еще не заходила так далеко за эти изгороди.

Люк увлек ее через арку к последней изгороди; за ней стояли три длинных низких сарая со множеством стеклянных окон на крыше и в стенах. Мощеные дорожки вели к дверям, Люк повел ее к той, что была слева.

Он открыл дверь; их обдало горячим воздухом, наполненным запахом земли, гниющих листьев и пышной зелени. Перед ними простирались настоящие джунгли. Амелия вошла. Легкий шелест листьев над головой привлек ее внимание. Шиферные пластины на крыше был раздвинуты, и в теплицу проникал ветерок.

Она огляделась, широко раскрыв глаза при виде этого великолепного зрелища.

Положив руку ей на спину, Люк повел ее дальше.

— Сейчас здесь почти нечего делать — только собирать урожай. Потом все это подрежут, но сейчас все может разрастаться вволю.

Воистину вволю; приходилось пригибаться, чтобы пройти по дорожке, которая шла в середине теплицы сквозь заросли к двери в противоположной стене. Отбросив всякие мысли о любовных играх — здесь едва хватало места, чтобы стоять, — Амелия направилась к выходу.

Они оказались на небольшой мощеной площадке, окруженной низкой каменной стеной и затененной большими деревьями; здесь было гораздо прохладнее, чем в теплице. Отсюда неожиданно открылся вид на неглубокую долину перед Калвертон-Чейзом. Амелия огляделась, пытаясь сориентироваться. Ферма располагалась за тенистыми деревьями правее и чуть дальше конюшен и псарен. Налево лежала долина, дремлющая под летним зноем.

Амелия подошла к низкой каменной стене, за которой был склон, а дальше лужайка. От теплицы ступени спускались вниз, на дорожку, ведущую к парадной подъездной аллее.

— Мне казалось, что я знаю все, но здесь я никогда не бывала.

Люк подошел к ней сзади и, глядя на долину, которая была ему так же знакома, как материнское лицо, произнес:

— У тебя будет достаточно времени, чтобы познакомиться с каждым уголком имения.

Амелия вздрогнула, потому что никак не ожидала, что он так близко. Она повернулась, а он шагнул еще ближе, и она оказалась между ним и стеной, доходившей ей до бедер.

Она замерла, затаив дыхание.

Он обнял ее за плечи и наклонился к ней. Может, он и пляшет под ее дудку, но это не означает, что он не может быть ведущим.

Он коснулся губами того места, где плечи ее переходили в шею, и она задрожала. Его руки скользнули вниз по ее рукам, затем на талию и крепко прижали ее к нему. На мгновение остановившись, чтобы насладиться ее телом, податливым и соблазнительным, он прошептал ей в висок:

— Зачем?

Она отозвалась тоже шепотом:

— Что — зачем?

— Зачем ты — не могу найти лучшего слова — соблазняешь меня?

Она подумала.

— А разве тебе это не нравится?

— Я не жалуюсь, но ты могла бы обойтись меньшим количеством уроков от знатока.

Она рассмеялась, сплела пальцы с его пальцами.

— И что тогда?

— Когда ты заманиваешь свою жертву в комнату, чтобы соблазнить, неплохо бы запереть дверь.

— Я это запомню. — В ее голосе был смех. — Еще что-нибудь?

— Если ты намерена использовать какое-то экзотическое место, разумно будет сначала провести рекогносцировку.

Она вздохнула:

— Я никак не думала, что теплица — экзотическое место. — И добавила, помолчав: — Но все равно сейчас слишком жарко.

— Ты так и не сказала мне зачем.

Амелия узнала интонацию в его голосе, поняла, что от ответа уклониться не удастся.

— Потому что я думала, что тебе это нравится. — Это было до некоторой степени правдой. — Это так?

— Да. А тебе?

Она улыбнулась:

— Ну конечно.

— Что тебе нравится больше всего?

Поскольку она ответила не сразу, он уточнил:

— Когда я трогаю твои груди, когда я трогаю тебя там?..

— Когда ты входишь в меня. — Ей стало жарко и становилось жарче с каждым мгновением. — Когда ты во мне и я могу тебя там удерживать.

Последовала долгая пауза.

— Интересно.

Она не собиралась дать этой возможности ускользнуть.

— А что нравится тебе больше всего?

Он ответил почти сразу:

— Иметь тебя.

— Но как? Когда я одета или голая?

Последовал короткий смешок.

— Голая.

— А ты? Голый или одетый?

Он задумался и наконец ответил:

— И то и другое. Зависит от обстоятельств. Значит, ты хочешь знать, что нравится мне?

— Да. — Это слово прозвучало очень четко.

— Мне нравится, когда мы оба голые лежим в постели.

Прежде чем она успела задать следующий вопрос, он снова склонился к ней и начал ласкать губами ее ухо, а потом спустился ниже.

— В любое время, днем или ночью…

Эти слова повисли в воздухе рядом с ними; день был мирный, спокойный, тихий. Воздух загустел от солнечного тепла и, казалось, еще больше от невысказанных предложений.