Баллинашилз, Аргайллшир
       17 июня 1826 года
      – Что вы здесь делаете, хотел бы я знать?
      Дункан Родерик Макинтайр, третий граф Стратайр, ошеломленно смотрел на гибкую фигуру, наклонившуюся над табуретом у фортепьяно в гостиной его дома. Дункан был потрясен. Он не верил своим глазам. Он застыл на пороге.
      Роуз Миллисент Маккензи-Крэддок, его погибель, самый надоедливый, неискоренимый шип в его теле, подняла голову – и улыбнулась той слегка кривой улыбкой, которой поддразнивала его не один десяток лет. Ее большие светло-карие глаза блеснули.
      – Доброе утро, Дункан. Я слышала, что вы приехали.
      Ее мягкий, едва различимый шотландский акцент подействовал на Дункана точно нежная ласка. Поза, в которой стояла Роуз, позволяла видеть часть ее груди цвета сливок. Взгляд остановился на ней, и Дункан окаменел с ног до головы. Собственная реакция так же удивила его, как и то, что он нашел Роуз здесь, – и удивила так же неприятно. Губы его сжались. Пальцы стиснули дверную ручку, он помешкал, потом нахмурился, шагнул в комнату, закрыл дверь. И крадущимися шагами двинулся на свою Немезиду.
      Когда он приблизился, Роуз выпрямилась, держа в руках нотные листы, разборкой которых она была занята, и удивилась, почему это ей стало трудно дышать. Почему она не может отвести глаз от Дункана, от его глаз. Словно они играют в салки, и она должна прочесть его намерения в прохладной синеве этих глаз, все еще вызывающих у нее озноб, как вода в покрытом рябью озере, расстилающемся под окнами гостиной.
      Они уже далеко не дети, но Роуз с полной определенностью почувствовала, что страшная игра между ними продолжается. Роуз охватили волнение и какое-то непонятное предчувствие.
      Комната была просторная, длинная, и, не сводя взгляда с лица Дункана, Роуз успела оценить общие перемены, которые произошли с ним за прошедшие двенадцать лет. Начать с того, что он стал крупнее – гораздо крупнее. Плечи стали шире. Он стал крепче весь, с ног до головы. Он казался опасным – Роуз прямо-таки чувствовала исходящую от него опасность. Казалось, аура мужской агрессивности окутывает его; аура эта ощущалась в его походке, в напряжении, охватившем всю его высокую фигуру.
      Залихватский завиток черных волос на лбу, резкая асимметричность лица с упрямым подбородком, мужское высокомерие в синих глазах были теми же, что и раньше, но теперь стали гораздо четче и определеннее. Как будто время содрало с Дункана поверхностную мягкость и открыло таившуюся под ней твердую, как гранит, суть.
      Он остановился в двух шагах от Роуз, сердито сдвинув черные брови.
      Вынужденная поднять взгляд, она вскинула голову и снова скривила губы.
      Кажется, Дункан рассердился еще больше.
      – Повторяю, – он словно отрубал слова, – я хотел бы знать, что вы здесь делаете?
      Роуз улыбнулась еще шире, и в голосе ее задрожал смех.
      – Разумеется, я приехала сюда на Иванов день.
      Дункан не сводил с нее глаз; он уже не сердился, а только хмурился.
      – Вас пригласила матушка.
      То был не вопрос, но она все же ответила:
      – Да. Но ведь я всегда приезжаю сюда, каждое лето.
      – Вот как?
      – Ну да. – Она опустила крышку табурета, потом, не глядя, собрала ноты и положила их на фортепьяно.
      – Должно быть, я не попадал сюда одновременно с вами.
      Роуз подняла голову.
      – В последние годы вы не часто сюда приезжали.
      – Я занимался делом.
      Роуз кивнула и с трудом подавила желание отойти к окну, чтобы не стоять рядом с ним. Раньше она никогда не боялась Дункана; неужели теперь она почувствовала страх перед ним. Роуз откинула голову и посмотрела ему прямо в глаза.
      – Так я и слышала. Вы живете в Лондоне, восстанавливаете состояние Макинтайров.
      Он пожал плечами:
      – Состояние Макинтайров в полном порядке и полностью восстановлено. – Его взгляд стал резче. – Я не забыл, что вы натворили двенадцать лет назад.
      Двенадцать лет назад. Тогда они виделись в последний раз. Он был невыносимо модным двадцатитрехлетним молодым человеком, с самыми высокими воротничками и туго накрахмаленными кружевами на рубашке, какие только можно увидеть к северу от шотландско-английской границы. И даже к югу от этой границы. И Роуз не выдержала. За полчаса до того, как он поднялся наверх, чтобы одеться к Охотничьему балу, который давала его матушка, она проскользнула в комнату Дункана и отпарила все его воротнички. Пришлось ему появиться на балу немного не таким безукоризненным. До сих пор не раскаявшаяся в содеянном, Роуз усмехнулась:
      – Если бы вы только видели себя…
      – Не напоминайте. – Он окинул взглядом ее лицо, потом снова прищурился. – Вам двадцать семь лет – почему вы не замужем?
      Роуз, не уклонившись, встретила его взгляд и холодно подняла брови.
      – Разумеется, потому что я еще не нашла того, за кого хотела бы выйти замуж. Но вам тридцать пять, и вы тоже еще не женаты – хотя, насколько я понимаю, это скоро изменится.
      Дункан раздраженно вспыхнул, сжал губы.
      – Возможно. Я еще не решил.
      – Но вы пригласили ее сюда вместе с родителями, не так ли?
      – Да… нет. Их пригласила матушка.
      – По вашему указанию.
      Не получив никакого ответа – он только еще сильнее сжал губы, – Роуз осмелилась насмешливо хмыкнуть. Она не была уверена, что это безопасно – играть в старые игры, но кажется, старые шутки все еще действуют. Перемена в его поведении была почти не заметна, но все же в ответ на ее улыбку Дункан насторожился.
      Роуз знала его буквально всю жизнь. Она была единственным ребенком немолодых и богатых родителей, и в детстве ее баловали и ласкали, но строгих запретов было немало. Как наследницу, ее холили и всячески охраняли, и только летом, в долгие блаженные недели, что она проводила здесь, в Баллинашилзе, ей позволялось быть самой собой. Дикой, беспечной девчонкой-сорванцом. Ее мать была близкой подругой и родственницей матери Дункана, леди Гермионы Макинтайр; в детстве Роуз вместе с родителями проводила у Макинтайров каждое лето, наслаждаясь драгоценной свободой. Мать умерла пять лет назад, но Роуз казалось вполне естественным и дальше приезжать сюда, с отцом или без него; леди Гермиона заменила ей мать, и Роуз глубоко любила это пристанище, которое, по ее мнению, слишком часто руководствовалось чувствительностью.
      Роуз совершенно была не склонна к чувствительности, и этот факт Дункан мог подтвердить. Будучи на восемь лет старше ее, он был единственным ребенком в доме в те давно прошедшие лета; и естественно, Роуз привязалась к нему. Будучи нечувствительной – или, точнее, упрямой, своенравной, нелегко поддающейся запугиванию, – она не обращала внимания на все его попытки избавиться от нее. Роуз следовала за Дунканом по пятам; она была твердо уверена, что знает о нем больше, чем кто-либо еще.
      А это означало, что больше, чем кто-либо еще, она была осведомлена о владевшей им навязчивой идее – быть лучше всех, показать себя соответствующим высочайшим требованиям, достичь лучшего во всем; одним словом, им двигало стремление к совершенству. Человек совсем иного склада, Роуз не могла устоять перед искушением поддразнить Дункана, уколоть и подначить всякий раз, когда его навязчивая идея приобретала очертания, выходившие за пределы четкого здравого смысла.
      Шутки над Дунканом Совершенным стали сначала игрой, а потом вошли в привычку. За многие годы Роуз усовершенствовала свое мастерство, и теперь ее способность успешно пробивать бреши в ею защитных сооружениях была самым ярким воспоминанием, которое каждый из них хранил о другом.
      Именно это объясняло мрачный вид и внимательную настороженность Дункана. Но все же Роуз не могла объяснить, почему он так напряжен, от этой его напряженности натянулись нервы, она мешала ей дышать, по коже пробегали мурашки. Все это было совершенно внове.
      Он все еще стоял рядом, хмуро глядя на Роуз сверху вниз. Она надменно вскинула брови:
      – Полагаю, в последние годы вы добились успехов; судя по всему, что я слышала, у вас есть основания для самодовольства.
      Слегка пожав плечами, он пропустил эти слова мимо ушей – на это усилие, как она понимала, ушел остаток энергии после последних десяти лет.
      – Все стало на свои места. Будущее Баллинашилза теперь обеспечено. Именно этого я хотел достичь – и достиг.
      Роуз улыбнулась тепло и искренне:
      – Вы должны наслаждаться успехами. Не много найдется поместий в Шотландском нагорье, так удачно застрахованных от краха.
      Унаследовав титул и поместье, Дункан решил, как и еще кое-кто из ему подобных, что каменистая земля Аргайлла может обеспечить только средства к существованию, не более того. Как и было ему присуще, он, движимый желанием преуспеть, закусил удила и ринулся в дело. По мнению знатоков, он был теперь сказочно богат, имел солидный доход от торговли с Индией и ощутимые сбережения на черный день, пополняемые за счет умелой игры на бирже. Роуз это вовсе не удивляло. Зная преданность Дункана своему наследному имению, а также его врожденное чувство ответственности, Роуз даже гордилась его достижениями. В то время как многие поместья в Шотландском нагорье разорялись, Баллинашилз благоденствовал.
      За это она была ему искренне благодарна. Все еще не сводя с него глаз, упрямо игнорируя внутренний голос, твердящий, что перед ней опасность, Роуз наклонила голову набок, и ее глаза осветились радостным пониманием.
      – Теперь, когда Баллинашилзу ничто не грозит, не пора ли вам обзавестись женой?
      Его подбородок дернулся, глаза сузились. Дункан старался сосредоточиться на ее словах, пытаясь найти в них какое-то язвительное замечание, чтобы поставить Роуз на место или, еще лучше, чтобы вынудить ее уехать из его дома. Но мысли в голове у него кружились, и он не мог ничего придумать. Дункан никогда не понимал, что значит «быть ошарашенным», – теперь он это понял. И виновата в этом Роуз.
      Он не знал, следует ли ему испытывать ужас при этом открытии или, памятуя об общем прошлом, этого следовало ожидать. С того момента, когда, склонившись над табуретом, она взглянула на него, в голове все смешалось. И вероятно, в этом нет ничего удивительного. Вряд ли многие мужчины смогут сохранить ясность мысли, увидев такое сияние женственности.
      Роуз, его маленькая колючка, выросла. Он не отрываясь смотрел ей в глаза. Но это не помогало. Все равно он четко видел мягкие выпуклости ее грудей, теплые холмики цвета сливок, соблазнительно приоткрытые глубоким круглым вырезом утреннего платья. Это платье из мягкого светло-зеленого муслина с узором из крошечных золотых листочков облегало ее пышные бедра и длинные стройные ноги. Потребовались воистину гигантские усилия, чтобы не позволить своему взгляду скользнуть ниже и выяснить, насколько длинны эти ноги; непокорный ум настойчиво напоминал, что Роуз всегда была высокого роста.
      И всегда была нескладехой. Неуклюжей нескладехой. Она была тощим гадким утенком с огромными мягкими карими глазами, слишком большими для ее лица; слишком большеротой; ее непослушные волосы обычно походили на сорочье гнездо; прямые каштановые брови были слишком строгими для женщины, а нос – слишком вздернутым и слишком дерзким, чтобы считаться красивым. А еще у Роуз был острый язычок, который жалил Дункана слишком часто.
      Стараясь сохранить на лице прежнее выражение, Дункан мысленно выругался. Кто бы мог вообразить, что все эти несоразмерные черты с годами создадут видение, представшее перед ним сейчас? Глаза у нее были большие, как и раньше, но теперь они соответствовали лицу и прекрасно выражали неизменно прямой взгляд. Брови остались такими же прямыми, бескомпромиссными, но их линия была теперь смягчена волосами, которые по-прежнему слегка вились, но стали такими густыми и богатыми по цвету, что любой мужчина, у которого в жилах течет кровь, а не вода, возжелал бы запустить в них руки. Роуз заплела волосы в нетугие косы и свернула в пучок, и Дункану страшно захотелось узнать, какой длины ее пряди.
      Голос здравого смысла настойчиво повелевал ему отойти от нее на какое-то расстояние, чтобы не чувствовать запах духов – то была легкая смесь фиалки и розы. Но ведь если он отойдет от нее, вряд ли не поддастся настоятельному желанию насладиться зрелищем ее фигуры, которая теперь вовсе не была худенькой. Каждый изгиб ее тела был пышным, спелым, возбуждающим. А эти ноги… воображение уже пустилось во все тяжкие, но вместе с тем появилось смутное ощущение, что реальность может оказаться еще интереснее.
      И более волнующей.
      А этого он хотел меньше всего; от этого Дункану стало не по себе.
      Но вряд ли возбуждение его уляжется, если он будет стоять так близко, что можно протянуть к ней руку. Ее губы, несмотря на насмешливую кривую улыбку, были воплощенным искушением. Они уже не были слишком крупными, они были щедрыми – не женственными, но женскими, их пышные изгибы обещали всевозможные чувственные восторги. А что же до насмешливого вызывающего блеска ее глаз… жгучее желание обуяло его – желание обхватить ее лицо руками, поцеловать, ощутить вкус этих губ…
      Это была дорога к безумию. Это ведь Роуз, шип в его теле.
      Ее слова наконец пробились через туман похоти, окутавший разум; Дункан мысленно застонал. Ничего не изменилось.
      А это означало, что он попал в беду. В серьезную беду.
      Он вернулся в Баллинашилз, пригласив сюда свою предполагаемую невесту, и увидел…
      – Интересно, а почему вы не замужем? – Тогда она оказалась бы за пределами его досягаемости и усложняла бы жизнь другому человеку, а не ему. – Где же вы провели все эти годы, уж не в монастыре ли?
      Как и следовало ожидать, Роуз усмехнулась, слегка скривив губы – такие усмешки могут поставить мужчину на колени, – и плавно скользнула мимо него.
      – Ах, у меня было много женихов, но никто не задел моего воображения.
      Дункан с трудом удержался, чтобы не фыркнуть; можно себе представить. Роуз – богатая наследница; поклонников у нее, должно быть, целый легион. Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, остановившуюся у окна, – да, ноги длинные… длинные, длинные, длинные… Он сглотнул. И нахмурился.
      – Ваш отец слишком снисходителен к вам. Ему следовало выдать вас замуж уже много лет назад.
      Она чуть заметно пожала плечами:
      – Последние девять сезонов я провела в Эдинбурге и Глазго – вряд ли я виновата, что джентльмены там не соответствуют моим требованиям.
      Полуобернувшись, она бросила хитрый взгляд в его сторону; взгляд этот с его сапог медленно – очень медленно – поднялся вверх. К тому времени, когда взгляд добрался до лица, Дункан уже испытывал желание придушить Роуз. То есть сначала овладеть ею, а потом придушить.
      Он поспешно повернулся к ней спиной, отчаянно надеясь, что она не заметила его реакции, к несчастью, очевидной благодаря тому, что, готовясь к встрече со своей будущей невестой, он надел облегающие брюки.
      – Я иду навестить матушку. – И, обернувшись, увидел, что Роуз высоко вскинула брови. – Как долго вы здесь пробудете?
      Она обдумала его слова; потом пожала плечами:
      – Мы еще не решили. По меньшей мере до Иванова дня.
      Дункан нахмурился.
      – Ваш отец здесь?
      Она помедлила, потом кивнула.
      Дункан ответил коротким кивком и пошел к двери.
      – Увидимся позже.
      Ему хотелось бы никогда больше не видеть ее, но он знал, что это маловероятно.
      Когда дело шло о Роуз, судьба ему не благоволила.
      – Ради всего святого, матушка, зачем вы пригласили Роуз?
      Дункан захлопнул дверь в туалетную комнату матери с силой, которая была совершенно излишней.
      Леди Гермиона Макинтайр, сидевшая за туалетным столиком и накладывающая на щеки румяна, прищурилась, глядя на его отражение в зеркале:
      – Право, дорогой мой! Что за странный вопрос! Маккензи-Крэддоки всегда бывают у меня летом; кому и знать это как не вам.
      Она снова занялась своими щеками, ничуть не взволновавшись при виде того, что ее отпрыск зашагал у нее за спиной, точно леопард в клетке. Спустя мгновение леди Гермиона пробормотала:
      – Вам же хотелось, чтобы здесь собрались члены семьи и друзья, тогда приезд мисс Эдмонтон и ее родителей не покажется чем-то особенным. По крайней мере у меня создалось такое впечатление.
      – Да, все верно, но я просто не думал найти Роуз, украшающую собой вашу гостиную. – «Склоненную над табуретом у фортепьяно».
      Леди Гермиона нежно вздохнула.
      – Милая девочка предложила мне навести порядок в нотах – они были в полном хаосе.
      – Она навела порядок, – резко сказал Дункан. И поколебала при этом его самодовольство, и послала к черту все его планы.
      – Я, право, не понимаю, – продолжала леди Гермиона, поднеся к губам помаду, – почему присутствие Роуз вызывает у вас такое волнение.
      Дункан мысленно произнес молитву в знак благодарности хоть за эту маленькую милость. Проницательного взгляда, брошенного матерью в его сторону, он не заметил.
      – Кроме того, – продолжала она, – учитывая сложившиеся обстоятельства, мне хотелось познакомиться с мистером Пинквиком.
      – Пинквиком? – Дункан нахмурился и остановился. – Кто это?
      Леди Гермиона удивилась:
      – Как же, это тот джентльмен, за которого собирается замуж Роуз. Разве она вам не сказала?
      Дункан почувствовал, что на лице у него выразилось смущение. Потом он вспомнил слова Роуз о замужестве. И бросил на мать резкий взгляд:
      – И что, она собирается принять его предложение?
      – Вот именно. – Леди Гермиона кивнула. – Она была бы дурой, если бы не приняла его, – а Роуз никогда не была дурой.
      – Хм! – И Дункан снова зашагал по комнате. Спустя некоторое время он спросил: – Итак, кто же он, этот Пинквик?
      – Мистер Джереми Пинквик, сын Джошуа Пинквика, кузена герцога Перта. Мистер Пинквик-старший – единственный наследник герцога, а это означает, что со временем Джереми унаследует герцогский титул. Так что Роуз нужно принять решение. Не каждый день девушкам предлагают герцогский титул вместе с богатством и прочным положением в обществе, Насколько я понимаю, Перт – человек очень состоятельный.
      – Хм. – Дункан ходил, устремив взгляд на ковер. Леди Гермиона положила на столик кисточку и посмотрела на себя в зеркало.
      – Вам ни к чему опасаться, что вам предложат вынести суждение о мистере Пинквике. Роуз вполне в состоянии решить все сама.
      – Учитывая, что ей двадцать семь и она еще не замужем, я удивлен, как это вы не считаете нужным подтолкнуть ее к этому поступку. – И Дункан посмотрел на мать.
      Та повернулась на табурете и спокойно встретила его взгляд.
      – Вздор, дорогой мой. Возможно, Роуз и двадцать семь, но вряд ли ее можно считать безнадежной старой девой. И если я правильно все понимаю, вряд ли она когда-нибудь превратится в таковую.
      Сердце сжалось, и Дункан сказал себе, что это предчувствие, предчувствие того, что Роуз вскоре станет шипом в теле другого человека.
      – Но хватит о Роуз. – Леди Гермиона улыбнулась. – Леди, которой вы собираетесь сделать предложение, может приехать с минуты на минуту. Вот о чем вам следовало бы подумать.
      Об этом он и думал – о приезде мисс Клариссы Эдмонтон и обо всех сокрушительных событиях, которые могут произойти после ее приезда. И произойдут, скорее всего, потому что Роуз здесь и потому что Роуз такая, какая она есть. Она может окончательно преуспеть в своем стремлении довести Дункана до помешательства; кажется, это всегда было главной целью ее жизни.
      Скрипнув зубами, Дункан подошел к окну и отвел в сторону кружевную занавеску. И заметил вспышку отраженного света. Мгновение спустя он увидел, что тяжелая дорожная карета огибает противоположный берег озера.
      – Приехали.
      Он проговорил эти слова так, словно предсказал судьбу приехавших; мать снова спокойно повернулась к зеркалу.
      Дункан смотрел на приближающуюся карету; он отбросил дикие планы, которые начал было строить, – планы о том, как избавиться от Роуз и ее беспокойного присутствия. Судьба не оставила ему ни времени, ни места для маневрирования. Ему придется приветствовать свою предполагаемую невесту и решить, является ли она той леди, которую он хочет взять в жены, а Роуз Миллисент Маккензи-Крэддок, которая приводит его в смятение в десять раз успешнее, чем когда-либо раньше, будет все это наблюдать. И можно не сомневаться – с большим удовольствием.
      Что он сделал, чем заслужил такую участь? Непонятно.
      К тому времени, когда карета остановилась у парадного крыльца, Дункан уже был внизу.
      Чарлз Эдмонтон, низенький круглый человечек, пожал ему руку, и лицо будущего тестя явно повеселело, когда он окинул взглядом великолепие Баллинашилза. Дункан, пряча циничную усмешку, учтиво поздоровался с ним, а потом подал руку миссис Эдмонтон, чтобы помочь ей выйти из кареты.
      Почтенного вида дама, одетая по последней моде, подняла глаза и быстро оценила богатство замка; выражение ее лица было еще более откровенным, чем у ее мужа. Окинув быстрым взглядом длинный фасад, она просияла и посмотрела на Дункана:
      – Могу сообщить вам, милорд, что ваш дом – самый импозантный из всех, которые я видела.
      – Очень любезно с вашей стороны. – Дункан благополучно передал даму ее мужу и повернулся, чтобы подать руку видению, заполнившему собой дверной проем кареты.
      Мисс Кларисса Эдмонтон, одетая в синее платье и походившая на принцессу, была воплощением женственного совершенства. Тонкая и стройная, с глянцевитыми светлыми волосами, аккуратно уложенными на затылке в модный шиньон. Среднего роста, она была красива классической красотой, с правильными, замечательно симметричными чертами овального лица. Кожа безукоризненно алебастровая, глаза такого же василькового цвета, что и платье.
      Кларисса встретилась глазами с Дунканом и улыбнулась мило и скромно. Потом посмотрела на дом. Она рассматривала дом гораздо дольше, чем ее родители; у Дункана создалось впечатление, что Кларисса подсчитывает количество окон.
      Потом она улыбнулась.
      – Ах, какой он большой, я и не думала… – Изящный жест довершил фразу.
      Дункан улыбнулся ей в ответ и предложил руку.
      – Матушка ждет вас в гостиной.
      В гостиной леди Гермиона ждала их в обществе по крайней мере половины гостей, которых она созвала, чтобы отпраздновать Иванов день.
      – Я так рада, что вы смогли к нам приехать, – поведала леди Гермиона Эдмонтонам. И любезно улыбнулась Клариссе. – После всего, что мне наговорил Стратайр, мне положительно не терпелось познакомиться с вами. Надеюсь, вы хорошо проведете здесь время. Вечером накануне Иванова дня у нас будет бал – в наших краях это самый главный праздник.
      Дункан слушал болтовню матери, радуясь, что она воздержалась от описаний подробностей праздника. Танцы вокруг праздничного костра – традиционное занятие всей молодежи, а если – когда костер погаснет – кое-кто улизнет в тень, ну что же… такова жизнь. В августе и сентябре можно ждать большого количества неожиданных свадеб – и опять-таки такова жизнь. Жизнь в Шотландском нагорье – стремительная, смелая, простая.
      Середина лета – время, когда свадьбы устраивают по самым естественным причинам.
      Но его свадьба будет устраиваться совсем не так; а то, что сейчас середина лета, так это простое совпадение.
      Мать представила Эдмонтонов родственникам и друзьям дома. Дункан слушал вполуха, пока дело не дошло до Роуз. Внезапно сосредоточившись, он увидел, что Роуз уверенно и спокойно улыбается Клариссе.
      – Вот нежданное удовольствие, мисс Эдмонтон. – Отпустив пальцы Клариссы, Роуз улыбнулась еще шире. – Хотя, наверное, я могу называть вас Клариссой, а вы меня – Роуз, потому что мы здесь, судя по всему, единственные незамужние леди.
      Она подняла взор на Дункана; только он заметил в ее глазах насмешливый блеск. Оторвав взгляд от Роуз, Дункан обвел глазами комнату и услышал, как стоявшая рядом с ним Кларисса ответила:
      – Я очень рада познакомиться с вами, мисс… то есть Роуз.
      Просто удивительно, подумал Дункан, как это его мать, которая во всем так хорошо разбирается, не подумала пригласить никого из более молодых родственников, чтобы те служили прикрытием для него и Клариссы. Дункан опустил глаза – и весьма вовремя, потому что увидел, что Кларисса мило улыбается Роуз.
      – Я думаю, вы хорошо знаете этот дом, и хочу обратиться к вам за помощью. Проводите меня, если можно.
      Роуз улыбнулась:
      – Право….
      – Кларисса, – вмешался было в разговор Дункан.
      – Роуз!
      Этот возглас заставил всех обернуться. Подошел стройный джентльмен лет примерно тридцати. Он был одет со спокойной элегантностью, волнистые каштановые волосы, мягкий женственный рот и беззаботное лицо создавали вполне приятное впечатление.
      Роуз переадресовала свою улыбку этому джентльмену.
      – Джереми. – Она позволила ему взять себя за руку. – Разрешите представить вас Стратайру. – Она встретилась глазами с Дунканом. – Мистер Джереми Пинквик.
      Будучи обязанным вежливо кивнуть и пожать руку Джереми Пинквику, Дункан подавил внезапное желание отмахнуться от него. У него уже было достаточно источников раздражения, а тут еще пришлось смотреть, как Джереми Пинквик привлек Роуз к себе, словно уже обладал признанными правами на нее.
      Понимая, что в этом обществе нельзя злиться ни на Роуз, ни на Пинквика, Дункан был вынужден молчать, пока Кларисса болтала с Роуз. Пинквик вставил в разговор несколько замечаний; Дункан вообще ничего не сказал. Одна часть его «я» страшно хотела быть ведущей в этом разговоре, чтобы отвлечь Клариссу от влияния Роуз, а другая часть – главенствующая – была поглощена совсем другим открытием.
      Оказалось немыслимым дать оценку Клариссе, когда рядом с ней находится Роуз, потому что, если Роуз находится хотя бы в мало-мальской близости от него, она поглощает все его внимание.
      Девятнадцатилетняя Кларисса, настоящая принцесса, ничего не могла противопоставить притяжению, исходящему от Роуз, притяжению земной чувственности зрелой женщины, усугубляемой – как было в его случае – общим детством, множеством воспоминаний, главным из которых было берущее за душу воспоминание о тембре ее голоса.
      Голос этот всегда был хрипловатым, мягким и глубоким, как любовная ласка. С годами голос сирены приобрел совершенство.
      И вот Дункан стоял молча и слушал ее голос, впитывая ритмичное произношение, которое, как он внезапно осознал, было для него все равно, что голос родины. Дворецкий Фолторп спас хозяина от полного смятения, объявив, что ленч подан.
      Во время ленча, когда Роуз и Пинквик сидели на другом конце стола, Дункан смог заново сосредоточиться на текущем вопросе – то есть на Клариссе. Поскольку она и ее родители были явно в восторге от дома, он воспользовался возможностью и предложил им устроить экскурсию.
      Он превратил экскурсию в долгое путешествие. Когда они возвращались через восточное крыло дома, миссис Эдмонтон заявила:
      – Это чудовищная громадина; должно быть, зимой ее трудно отапливать.
      Дункан беспечно пожал плечами:
      – В каждой комнате есть камин.
      – Как бы то ни было, мама, – Кларисса улыбнулась матери, – вряд ли Дункан проводит здесь много времени. Ведь существует лондонский сезон, да и дела удерживают его в Лондоне.
      Она обратила к Дункану свое оживленное, полное ожиданий лицо; тот ответил спокойной уклончивой улыбкой.
      И подумал – не следует ли объяснить, что вопреки ожиданиям Клариссы он теперь, когда будущее Баллинашилза упрочено, намеревается все время жить в объятиях узкой долины, где расположен его дом.
      Они прошли мимо большого окна, Дункан выглянул наружу и увидел озеро, покрытую рябью синь под широким небом, увидел высокие скалы, окружающие кольцом плодородную равнину, разрезанную узкой лентой реки, которая и питала, и иссушала озеро. Посреди озера лежал остров, на котором в окружении зеленеющих берез и орешин стояли остатки замка с башнями, первого жилища Макинтайров в этом краю.
      Его предки жили в этой долине на протяжении многих веков; он тоже будет жить здесь. С женой и детьми, которые будут здесь расти.
      Дункан посмотрел на Клариссу. Она с любопытством рассматривала старинные гобелены, бархатные занавеси, портреты давно покойных Макинтайров. Он избрал Клариссу потому, что она была совершенна – совершенна лицом, совершенна фигурой, совершенна в умении держать себя; можно было не сомневаться – она станет совершенной женой. Он избрал ее в Лондоне, и там она была неоспоримо совершенна.
      Но здесь? Подумав о будущем, Дункан отметил, что еще ничего не сказал, не дал никаких обещаний, не взял на себя никаких обязательств. Супружеские пары вроде Эдмонтонов – обладающие хорошими связями, но не богатые – знают, как делаются подобные вещи: если визит подойдет к концу, а он не сделает предложения, они пожмут плечами и займутся следующим подходящим кандидатом.
      Никаких драм не будет; он знал вне всяких сомнений, что чувства здесь ни при чем ни с его стороны, ни со стороны Клариссы. Он выбрал ее, понимая и зачтя ей в плюс, что ее чувства к нему никогда не выйдут за пределы простой привязанности, значит, она не станет слишком вмешиваться в его жизнь.
      Подумав о будущем, Дункан мысленно вздохнул. Он научился за те годы, когда занимался восстановлением фамильного состояния, решительно расправляться с ошибками, быстро узнавать их, признавать и двигаться дальше. Гости в сопровождении Дункана вышли на верхнюю площадку лестницы; с бесстрастным видом он пошел вниз.
      – Все приемные комнаты, не считая бального зала, находятся на первом этаже.
      Он показал гостям парадную столовую, потом повел их на экскурсию по своей богатейшей библиотеке. Выйдя через небольшую дверь, направился по боковому коридору. И услышал смех, доносившийся из-за двери в конце этого коридора.
      Смех Роуз. Теплый, заразительный – Дункан узнал его мгновенно. За ним тут же последовал раскатистый мужской голос.
      Дункан свернул влево и повел Эдмонтонов осматривать оранжерею.
      – Ах! – Кларисса всплеснула руками при виде папоротников, пальм и экзотических цветущих растений, искусно расставленных по всему помещению. – Это просто совершенство. Как красиво!
      Забавляясь мыслью о том, чем занимается Роуз в бильярдной, Дункан не улыбнулся.