Глава 15

Немного окрепнув и собравшись с духом, Леонора приступила к тому, что вдруг стало самым важным, — к умиротворению Тристана. Невозможно было жить дальше, не получив его прощения. Дабы выполнить задуманное, ей пришлось пойти на смелый, даже дерзкий шаг. Леонора вызвала к себе Гасторпа и дала ему необходимые указания. Экипаж был нанят, чтобы доставить ее к калитке, что вела в сад дома на Грин-стрит. Кучеру было приказано ждать ее возвращения.

Она взяла с Гасторпа обещание, что он ни словом не обмолвится своему хозяину о ее планах. Конечно, нехорошо подвергать его верность такому испытанию, но Леонора убедилась, что этот человек, обладая немалым умом и житейским опытом, никогда не согласился бы пойти ей навстречу, если бы не был уверен, что она действует ради счастья Трентема.

И вот Леонора стоит в саду дома на Грин-стрит. Вечер уже укутал темнотой дорожки и кусты. Впереди ярко светятся окна его библиотеки. Леонора нервничала и чувствовала себя… неловко.

Он дома. То, что Тристан не счел нужным пойти ни на званый вечер, ни на бал без нее, наверняка вызовет новую волну сплетен. Девушка вздохнула и пошла по дорожке вдоль темного фасада, размышляя, как быстро он решит назначить свадьбу. Ей-то все равно… Хотя, если честно, чем скорее, тем лучше. Меньше времени останется на раздумье, сомнения и беспокойство.

Вот и кабинет. Леонора встала на цыпочки и заглянула в окно. Тристан был один. Сидел, склонившись над столом. Стол завален кучей бумаг, там же открытая чернильница… Вот он повернулся, и Леонора, мельком увидев его лицо, подумала, что он выглядит очень одиноким. Должно быть, это нелегко: поменять опасную, но свободную жизнь дикого волка на жизнь светского человека, связанного массой условностей и обязанностей. Но он сделал это: взял на себя ответственность за наследство: поместье, людей, родственников… Хоть и не ждал его, а может, и не желал. И тем не менее Трентем не избегал ответственности и принял свою новую жизнь. Он надеялся получить в награду не так много — жену. Единственную, которую выбрал сам. И предложил ей все, что имел: положение в обществе, титул, жизнь, которую она всегда мечтала вести, и себя. Свою душу. А она? Что она сделала? Отдала тело, но испугалась довериться ему полностью. Теперь это кажется досадной и глупой ошибкой. И эту ошибку надо исправить. Ведь сердце и душа давно принадлежат Тристану. Нужно просто набраться храбрости и признать это.

Леонора рассчитывала, что он будет именно в кабинете. Эта комната больше всего походила на убежище. Кроме того, он наверняка запустил дела имения, гоняясь за Маунтфордом, поэтому неудивительно, что сейчас работает.

Она добралась до гостиной, французские окна которой выходили в сад. Здесь они прошлый раз вошли в дом. Девушка встала перед окном, положила ладонь на раму, как это делал Тристан, подумала и положила вторую руку сверху. Резко нажала. Рама со скрипом подалась, но не открылась.

— Черт! — тихонько сказала Леонора. Она подошла поближе и уперлась в дверь плечом. Досчитала до трех и изо всех сил надавила на проклятую раму. Окно распахнулось, и девушка едва не упала на пол.

Затворив окно, Леонора замерла, прислушиваясь. Сердце колотилось, мешая, но вроде бы все было тихо. Не так уж много шума она наделала. Отдышавшись и немного успокоившись, она осторожно двинулась вперед. Только бы не попасться сейчас, когда она идет на тайную встречу с хозяином дома. Случись такое, ей придется подкупить, а потом, когда они поженятся, уволить всех слуг, чтобы избежать сплетен. Да и то вряд ли удастся.

Вот и холл. Как в ту ночь, что Тристан вел ее, не было видно ни лакея, ни Хаверса. Должно быть, он внизу. Леонора произнесла коротенькую молитву и двинулась дальше. Только бы удача не покинула ее сейчас, когда она зашла так далеко.

Вот и дверь в кабинет. Бессознательно откладывая последний шаг, она попыталась представить себе их разговор, но в голове было как-то удивительно пусто. Пора. Сделав тлубокий вдох, она взялась за ручку двери.

В следующий миг ручка вырвалась из ее пальцев, и дверь распахнулась. Тристан возник рядом — поверх ее головы он быстро оглядел коридор, потом втолкнул ее в комнату, закрыл дверь и только тогда опустил пистолет, который держал в руке.

— Мой Бог! — Леонора круглыми от изумления глазами уставилась на оружие. — Вы бы меня застрелили?

— Вас — нет. Но я же не знал, что это вы… — Он был сердит, губы сжаты. Отвернувшись, добавил: — Никогда не подкрадывайтесь ко мне.

— Я это запомню… на будущее, — покладисто сказала Леонора.

Она все так же стояла посреди комнаты, следя за ним глазами. Тристан положил пистолет на бюро и остался стоять там же, у стены. Комната была небольшая, но все же он казался таким далеким. И очень мрачным.

— Что вы здесь делаете? Нет, подождите. — Он вытянул руку, словно она собралась шагнуть к нему, хотя Леонора стояла на месте. — Сначала объясните, как вы сюда попали.

Девушка, не замечая, что судорожно сжимает руки, кивнула и заговорила, стараясь голосом не показать волнения.

— Вы не приходили так долго… Не то чтобы я ждала визита (она ждала, честно сказать, но быстро поняла свою ошибку), поэтому мне самой пришлось зайти к вам. Мы выяснили, что, если бы я пришла в обычные часы, вряд ли бы удалось поговорить наедине, так что… — Она перевела дыхание и быстро продолжила: — Я поручила Гасторпу нанять экипаж… взяла с него слово ничего вам не говорить — и убедительно прошу не ставить это в вину. Экипаж…

Она досказала остальное, подчеркнув, что экипаж и лакей ждут ее у калитки, чтобы отвезти домой.

Трентем приподнял брови — это движение оживило лицо, котopoe прежде казалось застывшей маской, и Леонора несколько приободрилась.

— Что думает ваш брат по поводу столь позднего визита?

— Они с дядей уверены, что я легла пораньше. Кроме того, они так поглощены изучением журналов Седрика, что не заметят, даже если начнется карнавал… — Лорд нахмурился, и она быстро добавила: — Но Джереми распорядился поменять все замки, как вы и велели.

Он вынужден был кивнуть, и Леонора, подавив улыбку, продолжала:

— Теперь Генриетта ночует в моей спальне. И я никуда не выхожу без нее. Так что мне пришлось взять ее с собой сегодня. Она сейчас коротает время в обществе Биггса в домер двенадцать на Монтроуз-плейс.

Тристан молчал, но губы его дрогнули, сдерживая усмешку. Все-таки она молодец. Свою поездку и возвращение она организовала вполне умело, продумав все детали. И все же расслабляться было рано. Он сложил руки на груди и, глядя на гостью долгим взглядом, каким судья смотрит на малолетнего правонарушителя, спросил:

— Теперь скажите мне, почему вы здесь?

— Я пришла извиниться. — Она спокойно и прямо смотрела ему в глаза.

Тристан ждал, и Леонора заговорила вновь:

— Я признаю, что глупо и неправильно было умалчивать о ранних нападениях. Но к тому моменту как я начала вам доверять, столько всего случилось, что они как-то отошли на задний план и я действительно позабыла о них.

Леонора перевела дыхание, постаралась собраться с мыслями, что было не так-то легко под его пристальным взглядом, и сказала:

— Кроме того, когда те нападения имели место, мне просто некому было о них рассказать. Мы еще не были с вами знакомы, и не было человека, который бы тревожился обо мне настолько, чтобы я чувствовала себя обязанной поставить его в известность.

Вздернув подбородок, она решительно произнесла: — Я признаю, что ситуация изменилась и, раз я вам дорога, вы можете узнать… даже, наверное, имеете право знать обо всем, что может мне угрожать.

Помедлив, словно проверяя, все ли она сказала, Леонора подвела итог:

— Я приношу вам свои искренние извинения за то, что умолчала о событиях, о которых вы имели право знать.

Тристан моргнул. Он почему-то не ожидал столь ясного изложения и краткости речи. Девушка молчала, но он понял, что это не все, и внутри что-то зазвенело тихонько, так было всегда, когда он чувствовал верный успех.

— Значит, вы признаете, что я имею право знать о любой угрозе, которая может возникнуть?

— Да. — Леонора твердо смотрела ему в глаза.

Пауза — миг — удар сердца.

— Вы согласны выйти за меня замуж?

— Да.

Тристан вздохнул. Надо же, такое впечатление, что эти дни он носил на груди тугую повязку, которая вдруг лопнула — таким полным и глубоким был этот вздох. Гнетущее напряжение, давившее мозг, отступало. Но он не мог так сразу отпустить ее.

— Значит, вы согласны выйти за меня замуж, поступать так, как должно моей жене, и во всем мне подчиняться?

На этот раз Леонора нахмурилась и заколебалась:

— Это целых три вопроса… Да, да — в разумных приделах.

— Так. — Трентем вопросительно приподнял бровь. — Что такое «в разумных пределах»? Боюсь, нам понадобится это прояснить. — Он двинулся вперед и в то же мгновение оказался совсем рядом. Теперь от его глаз было никуда не деться, не отвести взгляд. — Пообещайте дать мне знать о любом своем шаге, любом действии, если оно может таить хоть малую толику опасности; причем я хочу, чтобы меня поставили в известность заранее, до того, как вы этот самый шаг предпримете.

— Если такая возможность будет — то да. — Леонора нахмурилась.

— Вы передергиваете. — Он подозрительно сузил глаза.

— Ничего подобного. А вы ведете себя неразумно.

— Значит, это неразумно — желать обезопасить жизнь своей жены?

— Неразумно для достижения этой цели сажать ее в клетку.

— Это с какой точки зрения посмотреть.

Он произнес эти слова очень тихо, и все же Леонора их услышала. Можно было бы поспорить и дальше, но не для этого она пришла. Тристан сделал еще движение — и оказался совсем близко. Теперь девушке приходилось прилагать значительные усилия, чтобы обуздывать свое тело и не терять головы.

— Я с готовностью обещаю выполнять ваши требования — в пределах разумного.

Она постаралась вложить в свой голос всю уверенность решимость, которую выпестовала в душе за дни разлуки с этим невозможным человеком. И кажется, он услышал и поверил в ее искренность.

Лорд долго и внимательно смотрел гостье в глаза, потом спросил:

— Это лучшее, что вы можете мне предложить?

— Да…

— Я принимаю.

Взгляд Трентема остановился на ее губах.

— Теперь давайте посмотрим, что еще вы мне можете предложить.

У Леоноры перехватило дыхание. Раненный ею дикий волк ждал жертвоприношения. Она должна попросить прощения — за свое пренебрежение. Слова были произнесены, услышаны и приняты. Но их тела тоже были связаны, и теперь пришло время доказать, что она ценит не только родство душ.

— О чем это вы? — услышала она свой голос.

— О том, чего вы всячески пытались избегать последние несколько недель, но — смею утверждать — одновременно испытывали немалое наслаждение.

Трентем откровенно рассматривал ее, и под его взглядом внутри нарастало знакомое томление, соски затвердели, и Леоноре казалось, что грудь ее вдруг увеличилась — лиф платья стал тесен.

Между ними оставалась совсем малая толика пространства, но теперь он подался вперед — и тела их соприкоснулись. Ее груди упирались в его пиджак, а бедра касались его ног. Внутри медленно, но неотвратимо расползалось пламя.

Леонора посмотрела на его губы — они были твердо сжаты, — и ее собственные губы запульсировали, требуя его нежных и жадных ласк. Она осмелилась наконец взглянуть Тристану в глаза — и едва не отшатнулась. Теперь он не скрывал того, как сильно ее хочет. Обладать, владеть, забрать ее душу и никого к ней не подпускать, окружить ее своей страстью… Она смотрела как зачарованная, краем сознания понимая, что видит сейчас то, что, возможно, никто никогда не видел — полную обнаженность его мыслей и чувств.

Быстрым движением он дернул завязки ее плаща — и тот темной лужицей стек на пол. Леонора осталась в простом, но элегантном синем платье с открытыми плечами. Трентем смотрел на эти плечи, не скрывая своего желания, затем опять устремил взгляд в голубизну ее глаз и хрипло спросил:

— Так что вы готовы мне отдать?

Он не признавал ограничений и сдержанности и хотел, чтобы эта женщина отдавалась ему безоглядно, позабыв о том, что настоящие леди должны сохранять достоинство, исполняя свой супружеский долг…

Но Леонора не отвела глаз: ее не пугали плотское желание и голодный взгляд. Уж она-то знает, что бояться нечего, и поэтому отдаст все — с радостью, — чтобы получить его взамен. И наградой обоим за полноту и безоглядность станет радость наслаждения… Но как же это сказать?

— Что вы хотите услышать? — Не отрывая взгляда от его лица, она провела языком по губам. — Возьми меня, я твоя?

— Именно! — Скорее рычание, чем слова.

Он уже схватил ее, прижался к горящим от нетерпения губам и застонал, почувствовав ответ: губы разомкнулись, разделяя жар и пламя. Тристан понял, что отныне эта женщина принадлежит ему добровольно, и они вместе — вместе! — обрушились в пламя страсти.

Тристан взял в ладони ее лицо и целовал ее губы — нежно, долго, страстно, пока дыхание их не стало единым и сердца не застучали в унисон.

Леонора прижалась к нему, искушая. Руки мужчины скользнули по ее плечам, он положил ладони на нежную, совершенной формы грудь. Под одной ладонью бешено билось ее сердце. Леонора со стоном потянулась к его губам, что бы дать ему почувствовать голод, сжигавший ее, и он сжал пальцами чувствительные горошинки ее сосков, с радостью ощущая, как тело ее затрепетало и она вынуждена была прервать поцелуй, потому что не хватало воздуха.

Но он продолжал ласкать свою женщину, и руки его — сильные и нежные одновременно — скользили по ее телу и вызывали все новые волны тепла, наслаждения. Ей было так хорошо, что Леонора не сразу поняла смысл его слов:

— Я хочу видеть тебя обнаженной. Совсем. Чтобы нечего было прятать.

Ей все равно, она и не собирается ничего скрывать, лишь бы он не останавливался, лишь бы чувствовать его рядом, а потом не только рядом… Мысли путались, и Леонора покорно повернулась, чтобы он расшнуровал ей платье. Подняла руки, торопясь освободиться от одежды.

— Нет, подожди!

Она заморгала. Почему? Ей вдруг показалось, что в комнате стало гораздо светлее.

— Теперь повернись.

Послушно повернувшись, Леонора поняла, что Тристан зажег две большие лампы на высоких ножках, стоявшие по обеим сторона стола. А сам уселся на крышку.

Он смотрел на нее несколько долгих секунд, потом поманил пальцем: — Иди сюда.

Леонора неуверенно шагнула к столу. Ей вдруг пришло в голову, что, несмотря на неоднократные моменты близости, он ни разу не видел ее совсем обнаженной да еще при свете. Похоже, сегодня вечером Тристан вознамерился наверстать упущенное. Когда девушка наконец приблизилась, он протянул руку и придвинул ее поближе. Теперь она стояла прямо перед ним. Лорд взял ее руки и положил ладонями на свои ноги — выше колен — и строгим голосом велел:

— Не двигайся, пока я не скажу.

У Леоноры пересохли губы. Она молча смотрела ему в лицо, когда Тристан спустил с ее плеч платье, но, к ее изумлению, не тронул сорочку. Тонкий шелк, прикрывавший грудь, не был преградой для его ласк — она ощущала, как горячи его руки, какие они нежные и сильные и… и рубашка лишь обостряла ласку, Леонора остро чувствовала, как ее напрягшаяся грудь натягивает сорочку, как ткань щекочет ставшие болезненно-чувствительными соски…

— Пожалуйста… — Дыхание ее стало неровным, и больше всего хотелось почувствовать своей обнаженной кожей его тело.

Но этот невыносимый человек вновь взял ее руки в свои и вложил в ее пальцы ленты сорочки.

— Покажи мне, — прошептал он, и глаза его казались темными озерами, в которых вспыхивают золотые искры.

Они так глубоки, что можно утонуть в озере его страстей, его желания… Леонора потянула за ленты и потом мягким движением позволила сорочке соскользнуть с плеч, открывая его жадному взору молочную белизну груди. Казалось, она физически ощущает тепло от его взгляда. Поймав ее ладони, Трентем вернул их на свои колени и вновь потянулся к ее груди. Ладони его наполнились.

Это была сладкая пытка для нее и чувственный пир — для него. Когда девушка начала метаться, двигаться беспокойно, не в силах владеть собой, он наклонился и втянул губами ее сосок. Чуть прижал зубами, потом стал играть с ним языком.

Леонора вскрикнула, но он все продолжал и вскоре почувствовал, что тело ее сотрясает дрожь, а пальцы впиваются в его ноги. Он обхватил ее бедра, зная, что ей трудно держаться на ногах. Девушка с трудом открыла глаза. Взглянула на склоненную к ней темноволосую голову. Должно быть, ей снится. Это сладкий сон… Но даже во сне не может быть такого, чтобы каждое его движение вызывало новый всплеск, каждый круг, который его язык описывал вокруг соска, поднимал ее на новую высоту — туда, где было мало этих ласк, где он нужен ей весь, чтобы наполнить ее тело собой и ее жизнь — смыслом. Леонора подняла руки и высвободилась из рукавов сорочки, потом запустила пальцы в его волосы, и он послушно, хоть и с сожалением, отнял губы от ее сладкого тела.

Заглянув в ее такие голубые, такие жаждущие глаза, Тристан скользнул руками по ее талии, бедрам. Теперь в его движениях сквозила новая уверенность, теперь эта женщина принадлежит ему — по собственному желанию, и это наполняет его гордостью и делает ее еще более желанной. Он потянул за ткань, и, преодолев изгиб ее бедер, платье с шуршащим звуком скользнуло вниз.

Трентем проводил его взглядом, а потом стал медленно возвращаться назад, не спеша, доставляя себе удовольствие видеть нежные колени, гладкие бедра, завитки темных волос, восхитительную ямочку пупка, живот, достойный богини, ложбинку меж полушариями грудей — соски на нежно-белой коже выделяются ярко, еще влажные от его поцелуев. Трогательные ключицы, жилка бьется на шее, припухшие, полуоткрытые губы… и ее глаза.

Встретившись с ним взглядом, Леонора потянулась к жилету, но Трентем перехватил ее руки:

— Не сегодня.

— Но я тоже хочу тебя видеть.

— Тебе предстоит любоваться мной еще многие годы. — Он по-прежнему держал ее за руки, легко спрыгнул со стола и сделал шаг в сторону. — Сегодня я праздную и хочу тебя. Здесь, сейчас. На этом столе.

На столе? Леонора в недоумении уставилась на обозначенный предмет мебели. Он подхватил ее за талию и посадил на край. Леонора вздохнула от неожиданности — очень странно было чувствовать обнаженной кожей прохладу полированного дерева. А Тристан уже развел ее колени, встал меж ними, приподнял ее удивленное лицо и, улыбаясь, поцеловал.

Он отпустил себя, позволил страсти возобладать над разумом, желая насладиться чувственностью своей женщины. Их губы сливались, языки сплелись, и пламя теперь бушевало в крови обоих, словно они были единым организмом. Ее кожа была словно теплый шелк. Он все никак не мог насытиться, насладиться тем, как его ладони ощущают округлости и впадинки ее тела. Наконец Тристан, наклоняясь все ниже и придерживая ее голову и спину, опустил девушку на темную поверхность стола. Это был солидный экземпляр принадлежащий раньше его дядюшке, и за свою долгую жизнь стол никогда еще не видел на себе такого совершенства.

Тристан смотрел на Леонору — нагую, со вздымающейся грудью. Нежная кожа, чудесные волосы, убранные в простую, но элегантную прическу. Улыбка тронула его губы, когда он вновь склонился над ней, целуя и лаская. Одна рука придерживала ее бедро, а вторая начала путешествие от пульсирующей на шее жилки вниз, в ложбинку между грудей, по нежному животу, туда, где темнел треугольник влажных завитков.

Он поймал ее взгляд из-под темных ресниц и сказал:

— Распусти волосы.

Леонора замерла. Она очень остро чувствовала его прикосновение там, совсем рядом с ее изнывающей от нетерпения плотью. Но он только дразнил и чего-то ждал. Недоумевая, она подняла руки к голове и нащупала шпильку — одну из многих, удерживавших ее длинные локоны. Как только она коснулась заколки, его палец коснулся ее плоти, заставив тело содрогнуться и возжелать большего. Сжав зубы, Леонора выдернула шпильку и бросила ее в сторону. И сразу почувствовала новое прикосновение — новый спазм, новая волна. Сквозь ресницы она видела, что он наблюдает за ней, и это усиливало ощущения. А пальцы торопливо искали следующую шпильку.

Она закрыла глаза, вынимая ее, и он продвинулся чуть дальше. Чуть-чуть. Это было невыносимо, немыслимо, чувствовать его пальцы у самого тайного, самого интимного местечка. И он ждал, ждал, пока она судорожно искала следующую заколку. Еще одна прядь волос упала ей на плечи, и палец его скользнул в ее тело — чуть-чуть, дразня и вызывая сладкую дрожь, стон.

Она торопливо выдергивала шпильки, и к тому моменту как волосы темной волной упали на плечи, Леонора уже не помнила себя. Его пальцы гладили, ласкали, сводили с ума, и вся она была — жар, и влага, и желание. Она смутно видела, что он смотрит на нее, словно хочет навсегда запечатлеть в памяти это распростертое нагое тело.

Тристан наклонился и поцеловал ее горящие губы. И его рот, влажный, дразнящий, начал то же путешествие по ее телу, которое проделала рука несколько минут — или часов? — назад.

Когда он ласкал языком впадинку ее пупка, Леонора вцепилась руками в его плечи и вдруг заметила, что он по-прежнему полностью одет. Ткань пиджака показалась грубой для обострившихся чувств. А сама она так беззащитна. Но губы его скользили ниже, ниже… тело ее выгнулось, и, застонав от наслаждения, он прижал ее разведенные бедра, удерживая.

— Тристан…

Но он, конечно, не остановился. И хотела ли она, чтобы он остановился? Нет, это свело бы ее с ума. Теперь все ее существо нуждалось только в продолжении ласки, и уже не удержать было волну, которая приближалась с каждым его движением, с каждым касанием языка и губ; и наконец мир взорвался тысячей разноцветных огней, и они сияли вокруг внутри, отделяя душу от тела и добавляя к этому фейерверку чувств острую жалость от того, что она не чувствует рядом, внутри.

Леонора приоткрыла глаза; поймала его затуманенный взгляд и, хоть мышцы отказывались повиноваться, протянула руки, умоляя, зовя, заклиная его — своего единственного. На секунду время словно остановилось, он смотрел на такую прекрасную, желанную, зовущую. Она видела только горящие глаза и искаженное страстью лицо, и не было никого прекраснее, и только он был нужен — сейчас и всегда.

Трентем в считанные секунды освободился от одежды, стал между ее колен, оперся руками о стол и запустил пальцы в ее длинные мягкие волосы. Губами пощекотал, ее губы и, глядя в глубину голубых глаз, вошел в нее. Леонора выгнулась ему навстречу, каждой клеточкой ощущая радость и трепет от того, что тело ее наполняется, обнимает его плоть, расцветает для него. Она потянулась к нему, нашла его губы и открыла рот, приглашая, требуя. Язык скользнул внутрь, и одновременно мощным толчком он вошел в нее так, что трудно стало дышать.

Это так старо — и так ново. Тела сливаются в одно, смешивается дыхание, и тело покрывается испариной как росой. И в какой-то момент отдается душа, чтобы принять другую и быть вместе в этом старом и вечно юном танце.

Никогда прежде Тристан не был так близок с женщиной, не получал так много и не знал столь полной отдачи. Теперь он был уверен в тех словах, что она говорила: она принадлежит ему, вся, безраздельно и безоглядно. И это доверие наполнило новым смыслом его жизнь, делая его сильным и уязвимым и позволяя подняться на совершено неведомую прежде высоту. Вдвоем, они теперь всегда будут вдвоем.

Как сейчас, цепляясь друг за друга, чтобы не потеряться в этом свете, который пронизывает тела, сотрясает мышцы, отпускает души в недолгий, но такой чудесный полет. Потом волна рассыпается, оставляя их сплетенные тела, прерывистое дыхание и воспоминание о разделенном свете и такое нужное сейчас тепло.

Леонора провела у него много времени. Они почти не говорили. Вдруг оказалось, что слова больше не нужны.

Трентем быстро оживил погасший было камин и сел в кресло у огня. Леонору, по-прежнему нагую, он посадил себе на колени, накинув на плечи плащ, чтобы защитить от сквозняка разгоряченное тело.

Они сидели так долго, счастливые от того, что чувствуют друг друга.

Тристан смотрел на ее лицо, освещаемое пламенем, и она, положив руку ему на грудь, слушала, как ровно бьется его сердце. Это было почему-то очень неожиданное ощущение, словно они вдруг обрели друг друга на каком-то новом для себя уровне. И теперь наслаждались этим.

«И если это не любовь, то что же?» — думала Леонора. Впрочем, не важно, как называется это чувство. Главное, что теперь оно у нее есть — здесь, между ними, есть эта необыкновенная близость и сопричастность. И так будет всегда, что бы ни уготовила судьба.

Глава 16

На следующее утро она опоздала к завтраку, Обычно Леонора вставала намного раньше дяди и Джереми, успевала отдать необходимые распоряжения по хозяйству и ждала, их в столовой. Но сегодня проспала. Зато, спускаясь по лестнице, Леонора что-то напевала от переполнявшего ее счастья, а когда вошла в столовую с улыбкой на устах, застыла на пороге.

Тристан сидел по правую руку от дяди, слушал какие-то объяснения и одновременно с завидным аппетитом поглощал ветчину. Джереми расположился напротив. Завидев ее, Тристан и Джереми встали, а дядюшка заулыбался и воскликнул:

— Прими мои поздравления, дорогая! Тристан только что сообщил нам новости! Должен сказать, я искренне рад и весьма доволен твоим выбором.

— Поздравляю, сестричка. — Джереми потянулся через стол, чмокнул ее в щеку и шепнул: — Прекрасный выбор.

Улыбка Леоноры была несколько принужденной:

— Спасибо.

Она взглянула на Трентема, надеясь обнаружить какие-нибудь признаки раскаяния. Но этот невозможный тип смотрел на нее с полнейшим спокойствием и уверенностью.

— Доброе утро, — сказала Леонора, не в силах заставить себя прибавить к этому традиционное «милорд».

Вчера вечером, несмотря на ее слабые протесты, Трентен проводил ее до дома. По дороге пришлось заглянуть в клуб «Бастион», и, пока Леонора ждала в экипаже, он привел Генриетту, а потом доставил обеих к парадному крыльцу дома номер четырнадцать.

Как ни в чем не бывало Тристан отодвинул ей стул, поцеловал руку и, глядя в лицо непроницаемыми глазами, поинтересовался:

— Хорошо ли вы спали?

— Как мертвая, — буркнула Леонора, усаживаясь.

Губы его дрогнули, но он промолчал и занял свое место за столом.

— Мы как раз рассказывали Тристану, что дневники Седрика совершенно ни на что не похожи, — сказал сэр Хамфри.

Потом он вернулся к яйцам всмятку, а Джереми продолжил:

— Ты знаешь, что они писались не в хронологическом порядке. Так вот, теперь мы можем сказать, что и наиболее распространенный принцип — по темам — тут не подходит.

— Должен быть какой-то ключ, но весьма вероятно, что Седрик не удосужился его записать, — добавил дядя.

— То есть вы ничего не можете понять в его записях? — хмурясь, спросил Тристан.

— Ничего подобного, — бодро ответил Джереми. — Просто это займет больше времени. — Он взглянул на сестру — Помнится, ты что-то говорила о письмах?

Писем очень много, — кивнула она — Я просмотрела только те, что относились к последнему году его жизни.

— Лучше принеси их в библиотеку, — проворчал сэр Хамфри. — Какие найдешь. И вообще все бумаги Седрика, даже обрывки.

— Ученые, особенно такие, как Седрик, — пояснил Джереми, — часто записывают ценные мысли и сведения на первых попавшихся под руку бумажках.

— Хорошо, — покладисто сказала Леонора. — Я прикажу горничным собрать все бумаги кузена Седрика, какие только найдутся, и отнести в библиотеку. А я собиралась сегодня осмотреть его спальню.

— Я помогу, — быстро вставил Тристан.

Девушка взглянула ему в глаза, надеясь прочесть там подлинные мотивы подобного желания…

— А-а-а! — Крик и плач донеслись откуда-то из глубин коридора, и все разом замолчали и уставились на дверь. Через несколько секунд звуки стали глуше, но в дверях появился взволнованный слуга:

— Мистер Кастор, прошу вас, вы должны пойти со мной! Кастор, который прислуживал за завтраком, уставился на молодого человека с растерянным видом. Тарелка в его руке задрожала.

— Что за черт, что происходит? — рявкнул сэр Хамфри.

Лакей, позабыв о приличествующей в общении с господами сдержанности, подошел к столу и почему-то зашептал, оглядываясь на дверь:

— Это Дейзи, милорд, горничная соседская…

Тристан начал подниматься со своего места, и лакей, переведя на него испуганный взгляд, продолжал бормотать:

— Она прибежала вся в слезах и кричала… сказала, что ее хозяйка, мисс Тимминс, что она упала с лестницы, .. И Дейзи говорит, вроде как она умерла… милорд.

Тристан швырнул салфетку и вышел из-за стола. Леонора поднялась и спросила лакея:

— Смизерс, а где Дейзи? В кухне?

— Да, мисс. С ней что-то ужасное творится.

— Я пойду к ней.

Уже в коридоре она обернулась к Тристану:

— Ты пойдешь в соседний дом?

— Сначала я хотел бы услышать, что скажет Дейзи. — Он шел следом за Леонорой и теперь коснулся ладонью ее спины, чтобы хоть немного поддержать и успокоить. Вздохнул и добавил: — Дейзи не глупа. Если она решила, что хозяйка мертва, то скорее всего так и есть. А значит, она никуда не уйдет.