Как-то вечером я пошел со старым начальником острова, Эмилио Барбьера, на кладбище. На Эйкбоу его звали просто Мило. Одна за другой с моря возвращались большие стаи птиц, а их товарки, сидящие в гнездах, приветствовали их громкими криками. Над нами тысячами летали олуши, а внизу, на холодных волнах прибоя, резвились пингвины. Под аккомпанемент огромного хора птичьих голосов стояли мы у могильных крестов на восточном берегу. Мило вспоминал людей, которых знал раньше...
      Здесь были захоронены кости моряков столетней давности. Жертвы кровавых драк из-за гуано, работавшие когда-то под началом Мило. Они растаскивали добро с потерпевших крушение кораблей, выходили на вельботах за китами в океан, устраивали по субботам импровизированные кошачьи концерты, проводя на Эйкбоу большую часть жизни.
      Мило была знакома история каждого деревянного креста. Вот он надолго остановился перед небольшим мраморным надгробием. Я запомнил надпись:
      "Памяти
      Джона Гоува
      Родился 31 июля 1824 года
      Умер 23 октября 1893 года".
      - Чудно, - сказал Мило. - Я застал еще этого человека в живых; он появился здесь лет сто назад, вскоре после начала гуановой лихорадки.
      - Сто лет на Эйкбоу! - проговорил я, слегка поеживаясь от вечернего бриза.
      - Да, да! Сначала Джон Гоув, потом я, - продолжал Мило с несвойственной ему задумчивостью в голосе. - Он прибыл на остров с компанией американцев на "Алабаме", так назывался их корабль, военный, как они говорили... Но это было еще до меня. Редкий человек был этот Джон Гоув. С ним никогда не обходилось без анекдотов.
      Барбьера сидел на скале, возвышавшейся над птичьим гнездовищем, белые олуши взмывали над нами, и кружили, и кричали, заполняя собою все пространство вокруг. Но мой собеседник, казалось, не видел и не слышал птиц.
      - Да, редкий человек был Джон Гоув, - повторил он. - Подрабатывал чем придется; как и я, например, разводил свиней и тому подобную живность. На свой страх и риск торговал котиковыми шкурками и дичью. Как-то один американский шкипер спросил его: "Нет ли у тебя еще чего-либо на продажу?" Джон, поразмыслив немного, ответил: "Капитан, у меня есть два человека, которых я мог бы продать: грек Джордж из Смирны и Джимми Грин из Галифакса. Они умерли совсем недавно и хорошо сохранились - вполне можно использовать как мумии. Оба лежат в оцинкованных ящиках". Американец взглянул на товар и... завершил сделку ящиком голландского джина да коробкой черутов*. Джон Гоув не сказал потом никому на острове, откуда у него джин, опасаясь, как бы люди не подумали, что Джордж и Джимми покинули свои могилы. Узнай они правду, ему бы несдобровать.
      _______________
      * Ч е р у т - сорт сигар с обрезанными с обеих сторон концами. Прим. пер.
      Мы молча смотрели на надгробную плиту. Мило покачал головой.
      - Отличный моряк и хороший парень был этот Джон Гоув, - добавил он, но не было у него уважения к мертвым... Те "мумии" нашли свое пристанище в десятицентовом музее Нью-Йорка.
      От Эйкбоу до Меркурия - всего один короткий послеобеденный рейс на "Гамтооссе". Подход к Меркурию - самый драматический момент моего вояжа. Мыс Дельфин маячил перед нами, как некая гибралтарская скала. Это самая южная точка залива Спенсера - голая и мрачная, довольно непривлекательное место на всем побережье.
      В одной миле от Дельфина, почти в центре залива остров Меркурий острая белая пирамида с пещерой со стороны океана. Голая скала с массами кричащих птиц, ста тридцати футов в высоту и не более четверти мили в длину. Пока "Гамтоосс" подходил к острову, мы не заметили на нем никакого присутствия человека.
      Вдруг прямо на белой скале показались два деревянных домика на бетонных сваях. Взвился флаг. На соединительной галерее появились люди.
      Да ведь это то самое место, вдруг вспомнил я, где люди один за другим сходили с ума и продолжают сходить теперь. Одного взгляда на Меркурий было достаточно, чтобы объяснить трагедию. Даже внешний вид острова-скалы производил какое-то роковое впечатление; это было место, которое хотелось только посетить, но уж во всяком случае не оставаться надолго.
      "Невозможно представить себе ничего более дикого и унылого, чем этот изолированный кусочек суши, - писал один старый капитан. - Единственное, что может побудить человека на добровольное заключение в эту тюрьму, надежда быстро разбогатеть; даже ссылка на каторгу не кажется мне более суровым и более карающими приговором для человека, чем жизнь сборщиков гуано на этом острове".
      Я ни разу не слышал, чтобы какой-нибудь доброволец с острова Меркурий разбогател здесь; и по сей день трудно найти цветных рабочих, которые согласились бы поехать туда хоть на сезон. Зато смерть здесь постоянно напоминает о себе. На крутой поверхности скалы я увидел странную баррикаду из камней и цемента.
      - Здесь наше кладбище, - сказал мне подрядчик. - Меркурий отличается от Эйкбоу тем, что на нем совсем нет почвы, где можно было бы хоронить людей. Так что приходится скреплять цементом гроб со скалой и обкладывать его камнями. Прелестное местечко для вечного успокоения, не правда ли?
      Подрядчик привел меня в свой деревянный дом. Жена его ждала ребенка, и я подумал, что Меркурий, пожалуй, "прелестное местечко" для этой беременной женщины. Домик был гораздо хуже жилых построек на других островах, где подрядчики с семьями жили в солидных строениях с большими кухнями.
      По острову можно только карабкаться вверх и вниз: плоскость ограничивается лишь тридцатифутовой верандой, опоясывающей оба домика. Вплотную к комнате-квартире подрядчика примыкает "каюта" его помощников, где умещаются всего две койки; далее идет вторая хижина на сваях, в которой находится "камбуз" и каморка - общежитие для рабочих. Под домами цементная комната - склад и бак с пресной водой.
      Далее цивилизация здесь не распространяется. Там и сям понастроены барьерчики, мостки и перильца; но все равно всякий раз, карабкаясь по склонам Меркурия, я испытывал головокружение. Да и вообще с момента высадки на остров не чувствовал себя в безопасности.
      Я поднимался на вершину Меркурия ко входу в знаменитую "Дремлющую топку", при одном воспоминании о которой мой желудок начинает бунтовать. Это естественная воронка со скважиной-ответвлением, пересекающая всю скалу с востока на запад. Вы сверху можете слышать плеск волн, бьющихся у ее отверстия далеко внизу.
      Не один сборщик гуано поскользнулся здесь на птичьем помете, похоронив себя навеки в бездне пещеры. Пришлось даже принять меры предосторожности и положить на опасное место железную решетку. На большей части скалы люди работают связанные одной веревкой, как альпинисты. Скала крутая, весьма опасная - вот почему на Меркурий сейчас посылают только молодежь.
      Какой-то неизвестный капитан, а может быть шкипер китобойного судна проявил явные признаки гениальности, присвоив острову имя "Меркурий". Вся эта огромная глыба дрожит подобно ртути всякий раз, когда волна прибоя подымается на юго-западе и врывается в пустоту пещеры. Подрядчик продемонстрировал мне это на примере. Он поставил на стол стакан, наполненный до краев водой. Раздался очередной грохочущий звук внизу, в пещере, и вода перелилась через край. В хороший шторм деревянные домишки трясутся на своих цементных опорах совсем как при землетрясении.
      Сокрушительная приливная волна несется прямо сквозь Меркурий; она выходит через небольшой тоннель с материковой стороны острова. Сколько же еще пройдет времени, прежде чем пустотелый содрогающийся остров сплющится под напором воды? А ведь это неизбежно: остров не может трястись вечно. В этом столетии, или в последующем, или веком позднее - он все равно превратится когда-нибудь из стройной пирамиды в скопище гальки и камней.
      Я встретил подрядчика, который прожил на Меркурии четыре года. Все это время он был здесь единственным белым человеком. Раз в три месяца из Людерица приходил катер с мясом, овощами и письмами и отчаливал еще до того, как подрядчик успевал прочесть письма и подготовить ответ. В настоящее время он женат и в какой-то мере приобщен к цивилизации, но часто вспоминает об этих четырех годах одиночества на Меркурии.
      - Трудно было? - спросил я его.
      - Да нет, я скопил денег и в общем не унывал, - ответил он. - Один раз только впал в отчаяние, когда вскрыл письма после того, как катер уже ушел, и узнал, что мать умерла.
      "Гамтоосс" поворачивал на обратный курс у островка Птица Голлама неприветливой маленькой скалы. Необитаемый многие годы, он слывет одним из самых недоступных в мире. Несомненно, по этой причине там скопилось такое множество морских котиков.
      Этот островок появился, вероятно, в результате мощного вулканического извержения. Он весь усыпан глыбами и обломками коричнево-красного гранита, базальта и лавы, нагроможденными один на другой. Высочайшая его точка всего лишь сорок футов над уровнем моря, а длина по окружности - полмили (меньше, чем Меркурий). Волны тяжело бьют по смертоносным рифам, протянувшимся от северной до юго-западной оконечности островка. Здесь нет ни одного достойного упоминания укрытия, и волны прибоя резвятся совершенно беспрепятственно. Человек, высаживаясь на Птицу Голлама, рискует жизнью.
      Мне захотелось узнать, кто такой был этот Голлам, человек, давший название неприветливому островку. На старой морской карте я нашел другое его имя - Голланд, и это, вероятно, правильнее. По всем признакам так звали американского китобоя или охотника за котиками.
      Морские котики, которые облюбовали этот и все другие близлежащие островки и скалы, получили наименование "капских". Это их южноафриканская разновидность, не встречающаяся более нигде в мире. Капский котик может передвигаться при помощи своих нижних плавников (ластов), в то время как арктические и антарктические котики, имеющие такие же плавники, к этому не способны.
      Большие самцы достигают в длину шести-восьми футов. Вес некоторых секачей - до девятисот фунтов. Длина самок - не более четырех с половиной футов, как раз вполовину самца. Котики рождаются совсем темными, спустя некоторое время они становятся серебристо-серыми, и только к концу жизни приобретают темно-коричневую окраску.
      Весной каждого года, когда на острова приплывают большие стада котиков, начинается брачный сезон. Свирепые самцы-секачи заявляют свои права на облюбованные впадины и уступы в скалах и готовы ежеминутно вступить в схватку с любым соперником. Самки рожают одного детеныша - это нормальный приплод, реже - двух, но никогда больше. Они должны появиться на свет на суше, ибо детеныш, рожденный в море, не выживает.
      Брачный сезон котиков - самый шумный, я бы сказал, даже буйный период жизни одиноких островков. Ни один самец не успокоится, пока не соберет вокруг себя двадцать-тридцать самок. Все это происходит в обстановке ежечасной, ежеминутной боевой готовности, необходимости постоянно вызывать на поединок других самцов.
      Южноафриканские шкурки уступают аляскинским. Качество котиковой шкурки определяется температурой воды, а арктические воды способствуют густоте и мягкости меха тамошних котиков. Тем не менее нью-йоркские скупщики пушнины всегда охотно берут шкурки новорожденных котиков, предлагаемые правительством Соединенного Королевства. В последние годы цены на них приравниваются к другому предмету роскоши - каракулевым шкуркам, производимым на внутренней территории Южной Африки.
      Котику нетрудно взобраться на Птицу Голлама, так как значительная часть скалы на острове отлого спускается в воду. Однако здесь свирепствуют волны, и людям приходится высаживаться в других местах. Отлогая скала, как сказал мне один старый рабочий, была когда-то местом кораблекрушения. Об этом свидетельствуют старинный якорь и другие останки корабля, застрявшие в ее расщелинах.
      - Это какой-то сумасшедший дом, - так охарактеризовал мне Птицу Голлама один бывалый моряк. - Он вытряхивает из человека всю душу. Если здесь установится на три дня подряд хорошая погода - считайте, что вам повезло. Но это бывает крайне редко. Самое треклятое место на земле...
      Итак, мой читатель, вы получили теперь известное впечатление о чуде маленьких островов - "белом золоте", которое производят птицы. И если вы никогда прежде не затрудняли себя занятиями орнитологией, то, понаблюдав за морскими птицами, вскоре станете натуралистами-любителями.
      Пингвины - самые популярные из всех птиц и самые интересные, по мнению многих зоологов. Психолог может добавить: так произошло потому, что эти существа чем-то напоминают человека, как и обезьяны. Колонии на гуановых островах дают полное представление о повседневной жизни пингвинов, как мне показалось, более впечатляющей, чем у пчел. Пингвины не заполняют облюбованное ими пространство так плотно и тесно, как олуши, вы можете даже с известной осторожностью проникнуть в их колонию.
      Со всех сторон на вас будут нацелены штыки - острые клювы, и стоит поглубже вклиниться в ряды птиц, как они начнут свирепо клевать вас в щиколотки. Два десятка голов будут все время поворачиваться вслед за вами - ведь глаза у пингвинов не вращаются, два десятка тел напрягутся от ярости - к ним вторгся чужак. Стоит посмотреть на то, как сравнительно маленький по величине пингвин громким шипением, достойным самой кобры, выражает свое неудовольствие.
      Когда птицы спешат, то скользят вниз по склону, как на салазках. На ровном месте бегущий пингвин то и дело припадает на свой белый живот. И ковыляют они на своих ластах-плавниках, всегда как бы подбоченившись, неизменно утрачивая при этом какую-то долю столь присущего им чувства собственного достоинства, пока не достигнут дружественного моря. Тут пингвин мгновенно преображается, создавая целую поэму движений. Понаблюдайте за ним на мелководье - он словно летает под водой! Шесть минут без дыхания! А самую забавную штуку выкидывает он, когда мчится со скоростью двадцати миль в час и выстреливает себя из воды точно у избранной им скалы. Удивительный расчет времени в сочетании с чувством дистанции!
      Если пингвины - самая интересная из птиц, то олуша - самая красивая. Раз в год над островами появляется огромная масса птиц. Ежегодное возвращение олушей к своим гнездовьям - незабываемое и волнующее зрелище, событие в жизни на островах. Как правило, в марте все олуши, и молодые и старые, в течение чуть ли не одного дня снимаются со своих гнездовищ и улетают из Южной Африки в известном одним им направлении - куда-то на север. До самого конца июня ни одной птицы на островах нет, но к июлю их ждут снова. За этими переменами лучше всего наблюдать на острове Эйкбоу.
      Когда зимнее солнце садится, вы слышите одни только резкие крики пингвинов; гнездовища олушей пустуют и безмолвствуют. Но еще перед рассветом издалека откуда-то начинают доноситься резкие звуки, прерывающие пингвиньи голоса, - вы с удивлением убеждаетесь, что этот шум - биение тысяч крыльев. Восходит солнце, и перед вашим взором - побелевший остров, буквально кишащий олушами, - не остров, а скорее белое шевелящееся тело. Тысячи тысяч птиц. А с севера облако за облаком продолжают прилетать новые стаи. Их столько, что даже лучи солнца с трудом пробиваются к земле. Олуши могут быть рассеяны по всей Южной Атлантике, однако чувство времени у них безошибочное; в течение всего лишь двадцати четырех часов они завладевают своими старыми гнездовьями на островах, где отдыхали и откладывали яйца в предыдущий сезон. Мне кажется, что эта точность индивидуальна, она обусловлена каким-то "сигналом", по которому брачующиеся птицы год за годом возвращаются в одно и то же место.
      Птицы "поселяются" плотной массой, крыло к крылу, все время ссорятся, но никогда не дерутся, как пингвины. Потом в течение июля и августа вы можете наблюдать трогательные сцены самого изысканного ухаживания. Каждая пара птиц то сгибает, то выгибает шеи, "целуется" клювами, высоко поднимает их к небу. Каждая самка откладывает одно белое яйцо в лунке на почве или в морских водорослях. Два яйца - уже редкость.
      Огромные олуши, как самолеты, нуждаются в длинной дорожке для взлета, чтобы благополучно оторваться от земли. Это - тяжелая птица, весом до трех с половиной килограммов, с сигарообразным телом. Хотя с таким, как у них, размахом крыла - шесть футов, - казалось бы, не так трудно взлететь прямо с земли, тем не менее олуши "запускают" себя в воздух с высоких "аэродромов", если таковые, конечно, имеются. Молодые птенцы предпочитают для взлета низкие стены, опоясывающие острова. В первое время они так часто и с таким шумом срываются в воду, что приходится только удивляться, откуда берется у птиц столько дерзости и отваги, чтобы решаться на все новые и новые попытки. На земле молодые объевшиеся олуши беспомощны, как воздушные лайнеры, передвигающиеся по аэродрому за тягачами. Только потеряв некоторую часть своего сала, могут они подниматься в воздух, исправно махать крыльями и даже улетать в поисках пищи далеко от гнездовья.
      Капская олуша гуановых островов - близкая родственница североатлантической или, как ее еще называют, "олуше обыкновенной" канадских утесов и скал Британских островов. Она немного меньше "олуши обыкновенной", которая идет на королевский стол в Шотландии. Северную олушу трудно отличить от южной - разве что у последней более светлый остроконечный хвост, - в остальном же они одинаковы. У той и другой красивые желтые головки с бледно-голубыми клювами и холодные голубые глаза, длинные узкие крылья с темными кончиками и ослепительно-белым оперением тела, защитные воздушные мешки вокруг шеи и зоб, который предохраняет тело во время охоты на рыбу методом "пикирующего бомбардировщика", так как падает она в воду подобно удару молнии. Охоту олушей мне никогда не надоест наблюдать. Они патрулируют над водой примерно на высоте ста футов, высматривая в море свой любимый деликатес сардину. Обнаружив косяк, олуши описывают над ним круги, и каждая птица намечает себе жертву. Потом все они устремляются вниз подобно королевским рыбакам*, причем с распростертыми крыльями, так что приходится только удивляться, как эти несущиеся со свистом к воде птицы выдерживают силу удара о нее.
      _______________
      * К о р о л е в с к и й р ы б а к - птица из семейства Alcedinidae с большой головой, хохолком, крепким клювом и ярким оперением. - Прим. ред.
      На гуановых островах Юго-Западной Африки олушей во много раз больше, чем во всех их колониях Северной Атлантики. По точным подсчетам, произведенным в 1939 году, на Британских, Фарерских островах, в Исландии, на Ньюфаундленде и островках реки Святого Лаврентия было зафиксировано всего сто шестьдесят пять тысяч гнездящихся птиц и семьдесят тысяч молодых олушей, в то время как на юге, на одном Эйкбоу, их зачастую насчитывается до миллиона, да еще миллионы гнездятся на других островах.
      Пеликан, как и олуши, самая ненавистная птица для подрядчиков гуановых островов. Создается впечатление, что пеликаны-родители имеют обыкновение предлагать своих птенцов на съедение молодым олушам, чтобы как-то разнообразить их рыбную диету, потому что везде, где бы вы ни обнаружили пеликаньи яйца, они всегда оказываются вдребезги расколотыми. Пеликаны кормятся обычно в прибрежных лагунах, совместными усилиями выгоняя рыбу на мелководье. В то же время эти громадные птицы легко ныряют. Всплеск от удара пеликана о воду слышен за полмили.
      Самой важной птицей на островах с точки зрения "производства" гуано является корморан, известный также под названием "хохлатый (или длинноносый) баклан", которого в Южной Африке неизменно называют "дукером". Гвани перуанских островов - это тоже корморан, чем-то похожий на белогрудого дукера африканских островов. Доктор Р. К. Морфи, американский орнитолог, считает гвани ценнейшей птицей в мире. И так как помет гвани - в объеме всего перуанского "урожая" гуано - оценивается миллионами долларов в год, то его определение вполне справедливо.
      Еще есть перелетный дукер - Track-ducker - черная птица зловещего вида. Он тоже унавоживает африканские острова. Мильтон* описывает сатану в облике корморана, и после наблюдения над дукерами в их гнездах я с ним полностью согласен. Их голые птенцы отвратительны. А черное оперение взрослых особей в сочетании с ужасной привычкой, сидя на гнезде, извивать по-змеиному шею производят отталкивающее впечатление. Все птицы с островов прожорливы, но дукер демонстрирует свою жадность более других. Он ест, пока рыба не начинает вылезать изо рта, но и тогда продолжает ее глотать.
      _______________
      * Мильтон, Джон (1608 - 1674) - английский поэт и публицист, последователь германской культуры эпохи Возрождения. - Прим. ред.
      Стаи перелетных дукеров летят вереницей низко над водой, с разведчиками впереди, высматривающими рыб. Они могут заглатывать рыбу весом в фунт или осьминога с десятидюймовыми щупальцами, последнего, правда, с трудом. Дукер, сидящий на скале со своей пищей, напоминает питона, медленно заглатывающего антилопу.
      Все эти птицы ведут нас через двери природы в разнообразный и увлекательный мир. Во многих отношениях этот мир спокойнее нашего, ибо там не так уж много проблем и у маленького ластоногого народца - пингвинов, и у крылатых красавиц олушей. Это всегда удовольствие - проникнуть в уединенный и неиспорченный мир соленого воздуха и морских водорослей, забытый Временем мир, всегда несущий утешение для беспокойного человеческого сердца. Может показаться странным решение провести жизнь среди морских птиц, но нельзя отрицать и того, что гуановые островки стали местом избавления для многих людей, бежавших от ужасов цивилизации.
      Я оставлял Людериц во второй половине дня. Подгоняемый сильным ветром "Гамтоосс" спешил выбраться из гавани под непрерывным обстрелом водяных брызг, перелетевших через капитанский мостик. Погода была прекрасная. Пароход поворачивал на юг, я стоял в одиночестве на палубе и думал об островах. Слева по борту над побережьем небо было голубым, дальше, над дюнами пустыни, - розовым, а совсем далеко позади, в синеве Южной Атлантики, белел Эйкбоу.
      Эйкбоу и его птицы. Час назад они бесцельно парили над кормой подобно альбатросам, проносясь над фордеком и отдыхая на салингах. Теперь они качаются на вспененных волнах, проносятся над ними, касаясь крыльями гребней, ныряют в море за рыбой, покружатся над кораблем, пока не настанет час их возвращения. Далеко отсюда, на Эйкбоу, ждут их тысячи супругов и супруг, прихорашиваются и чистят клювами перья.
      И вот уже последние, отставшие, расстаются с Великой Свободой Голубой Воды - инстинкт зовет занять свое место в рядах тесно прижавшихся друг к другу миллионов.
      Они держат курс на Эйкбоу, точно как самолеты, возвращающиеся домой по лучу радиолокатора. Аккуратен и величествен полет птиц в этот час, когда они заслоняют весь горизонт. Веками повторяется эта вечерняя сцена над Эйкбоу; она поэтична и навевает соответствующее настроение на очарованного пернатыми кочевниками наблюдателя, вызывая у него глубокие чувства...
      Нет ничего лучше природы. Поэтому я и приехал сюда. И понял, почему Джон Гоув остался здесь надолго. Джон Гоув, а за ним Мило почти век жили на этой белой скале в голубом океане, вечные ветры задубили их лица, а птицы - это великое чудо природы - постоянно стояли перед их глазами.
      Глава третья
      ТРИСТАН ХРАНИТ СВОЮ ТАЙНУ
      Далеко-далеко, среди бурного моря, яркого солнечного света и чистого воздуха Южной Атлантики расположен остров, тайной которого хотели бы обладать медики всех стран. Остров этот - Тристан-да-Кунья*, а секрет долголетие и отличное здоровье его жителей.
      _______________
      * Тристанский вулкан уже считался потухшим, когда в 1961 г. произошло его извержение, которое заставило 270 жителей острова покинуть свои дома. Я встречал этих людей в Кейптауне; все они чувствовали себя "не в своей тарелке" в этом чуждом для них мире. Тем не менее до конца своих дней они оставались такими же наивно-благородными простаками, какими были на Тристане. Эта глава была написана до извержения вулкана, и я ничего не изменил в ней. Весьма возможно, что некоторые островитяне лелеют мечту вернуться когда-либо на остров и снова начать робинзонкрузовскую жизнь своих отцов и дедов. И, вероятно, почти все возвратились бы туда, если бы им представилась такая возможность. Поговаривают, что на Тристане остались зарытые клады. - Прим. авт.
      Тристан-да-Кунья - архипелаг из четырех вулканических островов в южной части Атлантического океана. Обитаем только самый крупный из островов (его площадь 117 км\2). После неожиданного и очень сильного извержения вулкана в октябре 1961 г. большинство жителей острова, покинувших его, вернулись обратно в 1963 г. - Прим. ред.
      Другие острова тоже, конечно, могут похвастаться своими долгожителями, ибо люди, живущие изолированно от внешнего мира, гарантированы от эпидемий и тяжелых заболеваний больших городов. Но Тристан побил в этом отношении все рекорды. Население этого острова словно живет совсем в другом мире, навсегда освободившемся от болезней.
      В ранние годы моих путешествий по островам мне не раз представлялась возможность посетить черный вулканический берег Тристана. Мне было двадцать лет, когда я работал репортером одной из газет. Не раз в то время я уговаривал капитана каботажного судна взять меня в плавание. Примерно раз в год каботажник ходил из Саймонстауна к Тристану с почтой и продуктами для островитян. Тогда другой возможности посетить остров не представлялось. Я был необыкновенно счастлив, впервые ступив на землю Тристана в 1920 году; судьба улыбнулась мне и в 1923 году, когда я провел на острове несколько дней, попав туда с "очередной почтой". Что-то горело во мне все время в те молодые годы, побуждая снова и снова выискивать случай посетить Тристан-да-Кунью.
      Сейчас это беспокойство несколько улеглось, уступив место желанию разгадать тайну острова. Первое, что буквально поражает каждого вновь прибывшего на остров, - это великолепное здоровье жителей, и старых и малых. Причем способность островитян доживать до глубокой старости качество наследственное. В нашем сегодняшнем мире люди, живущие в нормальных условиях, рассчитывают, как правило, дотянуть до семидесяти, а для островитян Тристана (особенно женщин) семьдесят - возраст только лишь где-то выше среднего: они достаточно активны и в девяносто. Я знал четырех сестер на Тристане, которые наиболее показательны в этом отношении. Одна дожила до ста четырех, другая - до ста двух лет, третья - до девяноста девяти, и только четвертая, известная Бетти Коттон, дотянула всего лишь до девяносто четырех.
      Доктора и зубные врачи время от времени осматривают островитян, но ни одна из медицинских комиссий не может, естественно, провести на острове столько лет, сколько необходимо, чтобы разрешить эту загадку.
      Я ходил в 1923 году от дома к дому вместе с военно-морским врачом, посланным на остров специально для того, чтобы составить отчет о состоянии здоровья этого удивительного маленького народа и изучить "эффект кровосмешения", то есть результаты браков между кровными родственниками. Сегодня вы найдете на острове более двухсот жителей - все они потомки брачных союзов от первоначальных восьми мужчин и семи женщин*.
      _______________
      * Пятеро первых поселенцев острова уговорили дружески расположенного к ним капитана Амма, торговая шхуна которого часто заходила на Тристан, привезти им с острова Святой Елены женщин. Он без труда нашел добровольцев - пятерых женщин, здоровых и с покладистыми характерами. Женщины были цветные, и одна - африканка. Капитан Амм не сразу решился везти свой романтический груз на Тристан. Это было в 1821 г. Он прибыл на рассвете, ссадил женщин на берег и поспешил уплыть, пока будущие мужья безмятежно спали. Мужчины сначала выражали свое недовольство, но других вариантов не было, и в конце концов все благополучно переженились. Позднее на острове поселились еще две пары. - Прим. авт.
      Врач уверял меня, что потомство от браков между двоюродными братьями и сестрами было абсолютно здоровым. Он столкнулся с феноменальным явлением - великолепными зубами островитян - и был совершенно ошарашен долговечностью жителей.
      - Секрет долголетия - в чем он? О, если бы у меня было достаточно времени! - сказал мне врач. - А что я могу выяснить за три дня? Тут нужно три года, за этот срок еще можно что-либо сделать.
      После первых двух визитов, не посещая острова, я получил возможность поддерживать постоянный контакт с жизнью на Тристане. Джон Хагэн, интеллигентный островитянин, поселившийся в Кейптауне в конце прошлого века, оказался для меня превосходным информатором. Он посетил в 1923 году свою родину вместе со мной на каботажнике и обратил мое внимание на такие детали островной жизни, которые я сам никогда бы не заметил. Его жизненный путь был полон приключений и драматических эпизодов, и мне показалось заманчивым узнать поближе этого человека с далекого острова, человека, сумевшего приспособиться к непривычной для него жизни в городе и выжить в нем.
      Джон, высокий крепкий блондин с голубыми глазами и длинными красивыми усами, совершенно не похож на типичного смуглого тристанца. Он прибыл в Кейптаун перед началом англо-бурской войны* и участвовал в ней, а после демобилизации поступил работать в Трамвайную компанию вагоновожатым. Единственными известными ему до этого колесными экипажами были тачки и запряженные волами повозки, но он довольно быстро приноровился к электрическому трамваю и водил по Кейптауну старые открытые вагоны, которые были тогда самым быстрым транспортным средством. Он постоянно подбирал меня на остановке "Оранжевая улица" по пути из школы домой. Хагэн вышел на пенсию после сорокатрехлетней службы в Трамвайной компании, а умер в возрасте семидесяти одного года (его мать, верная традиции долгоживущих женщин на Тристане, отлично чувствовала себя до самой смерти и скончалась в девяностолетнем возрасте). Хагэн оживил передо мной многие страницы прошлого Тристана, часто рассказывая о своей родине, и от него я получил кое-какие нити, ведущие к секрету удивительного здоровья островитян.
      _______________
      * Англо-бурская война (1899 - 1902) - захватническая война Англии против южноафриканских республик - Оранжевого Свободного Государства и Трансвааля. Буры - потомки европейских, главным образом голландских, колонистов в Южной Африке. - Прим. ред.
      Меня всегда интересовало, прожил бы Хагэн дольше, если бы остался на Тристане?