– Кому? – недоумевающе переспросила Дэни. – Ах да, тебе!
      – Вот именно, мне. Причем задача была не из легких. Я крался за Пакитом, как кот за мышью.
      – За Пакитом? – переспросила Редпас. – Значит, Джилли был прав в своих подозрениях и шелк похитил кто-то из монахов Лазурной секты?
      – Почему ты так решил? – спросила Дэни у Джиллеспи.
      – Шон сам тренировал охранников, – просто объяснил Джиллеспи. – А я работал с людьми, которых подготовил он. К комнате, где хранился шелк, посторонних не подпускали и на пушечный выстрел, значит, похитителем был монах. Свой человек.
      – А я не оценил теорию Джилли, – признался Шон. Прасам что-то спросил у него, и Шон ответил на том же языке. С улыбкой Будды Прасам произнес короткую фразу и замер в ожидании. Улыбка Шона угасла.
      – Прасам напомнил мне древнее буддийское изречение, – пояснил он присутствующим. – Когда у глупого народа глупый вождь, этот народ обречен. Пакит считал своего ламу глупым вождем, а тибетцев, следующих за ним, – глупцами, идущими к верной гибели.
      – Он считал, что КНР – будущее умного человека? – спросила Дэни.
      – Об этом он в конце концов и заявил мне. Первым делом он решил заставить глупцов забыть о суевериях прошлого.
      – О священном шелке… – пробормотала Редпас.
      – Вот именно, – кивнул Шон. – Пакит похитил шелк для Касатонова и только потом задумался. Он боялся, что Касатонов перережет ему глотку, как только получит шелк.
      Джиллеспи хмыкнул.
      – Мальчишка не так уж глуп, верно?
      – Но и не блещет умом, – возразил Шон. – Он дрожал как осиновый лист, но не додумался вернуть шелк.
      – Что же он сделал? – спросила Редпас.
      – Отдал его Фану, а затем науськал его на Дэни и стал ждать скандала, который неизбежно бы разразился, если бы американку застали во время покупки краденой святыни. А китайцы выглядели бы при этом героями, спасшими бесценное свидетельство истории Тибета.
      – …которое потом увезли бы в Пекин «на хранение», – сухо закончила Редпас.
      – Так и было задумано, – подтвердил Шон. – Но план не сработал. Пакит собирает мерзлый помет яков и медитирует в ледяной хижине, потому что вышеупомянутой американке хватило ума и присутствия силы духа, чтобы принять предложенную помощь.
      Шон протянул руку Дэни.
      – Сейчас под рукой у меня нет ни одной тибетской крыши, – сказал он, – но я все равно хочу позвать тебя к себе.
      Дэни прикрыла глаза, не в силах поверить, что ее мечта стоит перед ней, протягивая руку.
      – А как же обет? – еле выдавила она.
      – Прасам освободил меня от исполнения клятвы в тот же вечер, как увидел нас вместе, – сообщил Шон. У Дэни округлились глаза.
      – Что?
      – Буддийский обычай, – продолжал Шон. – Если исполнять клятву становится нестерпимо тяжело, тот, кто слышал ее, может отдать ее обратно. Я дал Прасаму обет безбрачия, а он вернул его мне.
      – Но… на Арубе… ты… я… мы же не… – Дэни осеклась.
      – Я не настолько мудр, как Прасам, – просто сказал Шон. – Я выдержал ровно три года, пока мы не оказались на пароме, плывущем в Ванкувер. Я понял, что в Тибете уже наступило завтра. Я сдержал клятву!
      – Демаркационная линия времени! – вспомнила Дэни, которая наконец-то все поняла.
      – Так ты согласна снова принять мою руку и разделить со мной новую клятву? – спросил Шон.
      – Я и не отказывалась от своих обещаний, – дрогнувшим голосом выговорила Дэни.
      – Знаю. Ты верна своему слову, Дэни, как и я.
      Дэни не помнила, как подошла к Шону, – она поняла только, что вдруг оказалась в его объятиях.
      Внезапно в тишине раздался голос Прасама Дхамсы.
      – Он приготовил нам подарок, – перевел Шон. – Это ката.
      – Что такое ката?
      – Традиционный тибетский дар. Шарф с вытканным пожеланием добра.
      Шон мягко повернул Дэни лицом к Дхамсе.
      У нее перехватило дыхание.
      Лама протягивал ей бесподобный шелк. Цвета индиго, насыщенный сумеречным светом, он переливался, вдруг становясь ослепительно-синим.
      Дрожащими руками Дэни коснулась ткани, когда Редпас набросила ее на шею Шона и Дэни, соединяя их.
      Частота переплетения была знакома Дэни, как звук ее собственного дыхания: впадина, подъем, пауза и вновь впадина и подъем.
      Шелк Будды.
      Но цвет был не тот-слишком яркий. Да и сама ткань выглядела как новая. Ее восстановили умело, но новые нити все равно выделялись среди рисунка. Давным-давно, возможно, столетия назад, кто-то украсил шелк нежной, кремовой бахромой.
      – Переплетение… хрипло выдохнула Дэни. – Один и тот же ткач!
      Улыбка Прасама Дхамсы стала еще безмятежнее. Он быстро заговорил.
      – В семье Прасама из поколения в поколение передается легенда о том, – переводил Шон, – как один из его предков соткал одеяние Будды. Он благодарит тебя за то, что ты вновь подтвердила: вся жизнь едина, а мы едины с ней.
      – Но я не могу принять этот подарок, – испуганно воскликнула Дэни, касаясь шелка.
      Дхамса поклонился и вновь заговорил.
      – Прасам – последний в своем роду, – объяснял Шон. – Вскоре он умрет. Сознание того, что он последний из уцелевших хранителей этого шарфа, было для него тяжкой ношей. Он хочет, чтобы мы сохранили шелк Сняли с него это бремя, освободили его от последних уз с колесом смертей и возрождений.
      – Шон… – прошептала Дэни, обернувшись к нему.
      – Все в порядке, Дэни. Дхамса предвидел это с той минуты, как впервые увидел меня.
      – Ничего не понимаю…
      – Он понял, что мне не суждено быть монахом. Но мне все не верилось. А теперь я вижу то же, что и он.
      – И что это?
      – Мы. Не важно, выйдешь ты за меня замуж или нет, – наши жизненные пути переплетены, Дхамса видел это.
      Дэни улыбнулась дрожащими губами.
      – Значит, судьба? – выговорила она.
      – Может, проверим?
      – Вместе?
      – Конечно. Так ты согласна?..
      Дэни ощутила невесомое прикосновение шарфа к ее плечам – древнего шелка, связующего прошлое с настоящим, а потом, подняв голову, взглянула в глаза своему будущему.
      Шон ответил ей любящим взглядом и улыбкой. И Дэни со счастливым смехом раскрыла объятия.